До семнадцати лет волосы на голове у девочки Маши росли хорошо и были блестящими и длинными, а потом случилось нечто ужасное. Что же там случилось в волосах у Маши - никто вам не расскажет, не потому что секрет большой, а потому, что никому неизвестно. А стало, видать, так у Маши с шевелюрой плохо, что пришлось ей идти в салон красоты наращивание делать, то есть к своим волосьям (что ещё живы остались) чужие приклеивать. И с тех пор, как к родным Машиным волосам чужие подселили, на голове у Маши стали твориться всякие курьёзы:
- Здравствуйте, друзья дорогие, сами мы не местные, никого тут не знаем - вы уж подвиньтесь, а то разрослись, понимаете, широковато как-то, места много занимаете...
- Да вы кто такие? Да я вообще с вами разговаривать не собираюсь, у вас тут корней даже нет. А у нас только свои! Неместных - не бывает!
- Так свои мы, свои, что ты раскричался, подвинься лучше!
- Что за хамство, я не потерплю!
- Потерпишь, куда ты денешься!
- Боже, да что же такое происходит? Уже на родной голове чужие волосы появляются!
- Да тебе же сказали, родненький, не чужие мы теперь, а свои. Вы скажите лучше, тут вшей много?
- Вшей? Какие вши, вы что... - Машин Волос потерял сознание от ужаса.
- Ой, какой нежный! Смотрите, он вшей ни разу не видел!
- И я не видел, а это кто?
- Интересно... значит вшей нет, раз их никто не видел. Ну, дорогие, я вам скажу: похоже, мы в сказку попали.
- Это незаконно, откуда вы вообще взялись?- кричал, чуть приподнявшись от головы, Машин Волос. Он очнулся, всё ещё не веря в происходящее.
- Да что ты тут разлёгся? Причёску портишь, вставай!- другой Машин Волос обхватил первый, пытаясь его приподнять, но порыв обжигающего ветра из
фена сбил обоих.
- А это ещё что? - с недоумением сказал один из Чужих.
- Боже, опять нас с феном причёсывают, я скоро не выдержу, вот так и знайте! Вот вывалюсь и на моём месте...
И не успел Машин волос договорить, что же будет на его месте, как вдруг откуда-то сверху посыпались брызги чего-то клейкого и пахучего и, падая на волосы, сковывали их в смешных и нелепых позах.
Это парикмахер брызнул лаком на Машины волосы. Причёска была готова. Мария шла домой в замечательном настроении, сверху на неё светило весеннее солнце, и в его лучах блестели скованные клейким лаком Машины и Чужие волосы. Только ночью, когда Маша легла спать, она взъерошила причёску, лак осыпался, и волосы ожили.
- Что это было, господи?
- Это лак, мои новый невежественный друг.
- Это ужасно, но вши хуже, - заключил один из Чужих.
Наступила тишина. Все замолчали то ли от стеснения, то ли из гордости. И продолжалось бы это молчание долго, если бы один маленький и очень любопытный Машин волосок ни спросил:
- А что такое вши?
И тут пошло-поехало: Машины волосы стали расспрашивать Чужих о вшах и об их прошлой жизни.
Оказалось, что большая часть Чужих жили раньше на головах других девушек. Чужих тогда совсем не причёсывали, редко мыли, поэтому между ними ползали вши. Девушки эти жили в колониях и тюрьмах. Но не только оттуда прибыли на Машину голову новые волосы: десяток Чужих был из психушки и несколько из моргов, причём, как выяснилось, из разных. И только один Чужой волос стыдливо признался, что его вместе с братьями девушка продала за деньги. Так за разговорами прошла вся ночь - волосы отдохнули, заблестели своим настоящим, живым блеском в надежде, что сегодня их не будут прыскать лаком.
За этим днём пошёл следующий, за ним ещё один, а волосы попривыкли друг к другу, смирились - делать нечего, с головы всё равно не убежишь. И даже как-то стали забывать кто Чужой, а кто - родной, Машин.
И было всё ладненько и прекрасненько, пока опять не случилось несчастье. Что же случилось на этот раз вам тоже никто не поведает, потому что с Машиными волосами никто по этому поводу не разговаривал, вот только рассорились они в пух и прах.
А получилось всё так: Чужие решили, что жить без насекомых хорошо, а вот без лака - ещё лучше. Тут же нашёлся один умелец, который придумал, как от лака избавляться, и, как водится, разболтал секрет всем своим, то есть Чужим. Те продали секрет другим, другие третьим. И так очень скоро все Чужие узнали, как от ненавистного лака освобождаться. И стало им на чужбине благодатно, ещё лучше чем на родной голове было.
И всё бы ничего, если бы не Маша. Ей такая политика никак не подходила: у неё причесон, а из него какие-то лохмы торчат - чужие-то волосы не налаченые из причесона и повылезли, да так, что парикмахеровую композицию начисто испортили. Маша ходит совсем растрёпой, а Машины волосы на Чужих ругаются:
- Вам что, жить надоело? Вы чего себе позволяете? Терпеть лак каждый день с утра до вечера - наша святая и вечная обязанность, а вы, что вы наделали?
- Какая обязанность? Мы свободны!
- Свободен ты будешь когда с корнем вывалишься или от клея своего отсохнешь!
- Нет, надо быть свободным сейчас - к чёрту клей, лак, всю эту дребедень - давайте делать что хотим!
- Ой, не доведёт это до добра... - сказал один пожилой надломленный Машин волос. Сказал - как в воду глядел. Через неделю на почве конфликта из-за Машиного причесона волосы совсем перессорились, да так, что аж дыбом друг от друга стоять стали - тут уж никакой лак не спасёт!
Бедная Маша как ни встанет утром - хоть в зеркало не смотрись: не голова, а репей придорожный.
А волосы так разбирательством по поводу прав и свобод увлеклись, что там!
Одни говорят, что правы Чужие, они ведь к привольной жизни привыкли; другие твердят о законности их, так сказать, поведения и образа жизни; третьи призывают к порядку... А порядка как раз на голове у Маши и не было. Вдруг один умник, лица которого никто не запомнил, предложил Машину голову на зоны поделить. Коренные жители были, конечно, против: за каким чёртом им родное место пригретое оставлять; а другие согласились. Только мало слишком волосы Машины Чужим места оставили - завязалась новая борьба. Ругались волосы, спорили, как вдруг: зажужжало что-то, заскрежетало, сверкнуло лезвие...
И посыпались волосы: и Машины, и Чужие - с головы прочь; не стерпела Машенька, побрилась на лысо.
Некому теперь рассуждать о свободе, некому голову делить - нет никого.
Вот и сказке конец.
***
Пиши, оставляй подошвами следы на белом листе снега. Серая полоса посреди дороги пересекла бездомную кошку, кто-то, видимо на память, решил оставить ей свой отпечаток.
Тебе неприятно? А ты не смотри на неё, ты рисуй, полируй своё мастерство держаться, когда под ногами плывёт топлёное масло.
В каждом доме за окнами горят звёзды, город - электрическая галактика. Заберись на самый верхний этаж, сядь рядом с Солнцем и сосчитай все звёзды. На каждого хватит по две, а то и по три... тысячи.
Дыши ртом, так дым попадёт тебе в лёгкое.
Не дыши носом, иначе дым проберётся в твой мозг.
Не дыши, тогда ты умрёшь чистым.
Я наступаю в море холодной грязи, волны её расходятся в стороны от моего ботинка, добегают до ледяных берегов. А кто-то оранжево-серый лежит на берегу. Он снял шорты и полез купаться, раздвигая волны руками.
Смотри: поплыл, чуть дымясь, чей-то оранжево-серый окурок.
В кармане бренчит жестяная мелочь: копейка, две, три - хватит, чтобы полюбить весь этот мир и стать счастливым: хватит на жвачку с ананасовым вкусом. Были бы две - одну я отдала бы тебе. Были бы три - я бы надула воздушный шар.
Иди рядом со мной, я всё равно тебя угощу, отломлю тебе кусочек. Своей жизни. Натурально-сладкой как ананасовая жвачка.
Когда рядом нет тебя, какая-то гнусная тревога, похожая на тупую боль, начинает за мной слежку. Она будто пытается меня изморить, она всегда где-то неподалёку, когда ты далеко. Она будто караулит за углом, а когда ты уходишь, начинает снова меня травить. Но сейчас ты со мною и мне ничего не страшно.
А где-то вдали существует человек с трубкой в почке, в голубом халате, так похож на меня, только гораздо старше, умнее, наверное. Пять часов до него ехать, двадцать идти, а скоро не хватит 15000 световых лет, чтобы добраться до него.
Мёртвая ворона. Живая. Одна гложет другую, чтоб не замёрзнуть, мелодрама с тысячью трупов.
Ты думаешь? Не думай, иди себе спокойно рядом со мной. Я обо всём подумаю за тебя, я обо всём тебе расскажу, я всё за тебя сделаю, только ты иди рядом, я хочу слышать как ты сопишь и чавкаешь моей жвачкой - я хочу получить награду за свой труд; и поверь мне, теперь всё будет ослепительно хорошо!
В кармане лежит маленький фонарик фиолетового цвета, давай сдадим его в аренду или продадим. В темноте при свете его лампочки можно разглядеть замочную скважину. Ключ повернётся, дверь откроется. Подставь скорее ногу, чтобы её не захлопнули перед твоим носом.
Кто-то идёт позади нас, подслушивает наш разговор, нюхает воздух, что мы выдыхаем, собирает его в пакетики, наступает на наши следы, он идёт вслед за нами и никогда нас не обгонит, никогда не приблизится к нам, и мы его никогда не узнаем.
Бутафорское растение слепит глянцем своих пластико-зелёных листьев из окна с прозрачными занавесками.
- Что же дальше? - спросишь ты.
А дальше диван, стенка, телевизор, ковёр на стене, сибирская кошка - наивное, милое и невзрачное мещанство. Давай свернём с этой дороги, иначе разобьём лбы о чужую притолоку. Я не хочу в монастырь, я забыла про уставы и мораль.
Прохожие как колода карт - прячутся от тебя за цветными блестящими рубашками. Все одинаковые. Давай я тебе погадаю, расскажу что было, что есть и что будет.
Садись рядом, поближе ко мне, давай придумаем друг другу прозвища и забудем настоящие имена, сожжём документы и старую одежду. Ещё не поздно начать всё сначала. Не бойся, мы умрём нескоро, ещё слишком мало асфальта повстречалось с нашими ногами.
Нам не скоро помирать, у подошв наших ботинок ещё десять сантиметров
толщины. Как кто-то оранжево-серый, мы раздвигаем волны руками.
***
Выберите мне инструмент. Я человек-оркестр, смогу сыграть на любом, предложенном Вами. Боль и горечь - прекрасные мотивы; какой инструмент ни возьми, везде звучат они сильно, громко и красиво. Я знаю много песен, но сегодня я не в голосе. Пускай споёт за меня сегодня труба из похоронного оркестра. Она хотела петь джаз, визжать и смеяться, но, похоже, кто-то посмеялся над нею, и теперь она здесь.
Она так чиста и невинна, так искренна: вся в слезах по усопшему. Склонив голову, плетётся позади всех, сжимая в руках влажный платочек. Шипы роз въехали ей в кожу. От боли она закрывает глаза; слёзы струятся у неё по лицу, настоящие слёзы! Она несёт ему цветы. Шесть роз, обливающихся кровью; таких больших, что кажется, вот-вот треснут тонкие стебли и всё кругом покроется большими красными брызгами. Розы лягут слева около изголовья; справа ещё шесть таких же положат другие. Звучит тихая горькая музыка, труба умолкла, все плачут. Как торжественно и красиво. Ему ещё никогда не дарили такие прекрасные розы!
***
У меня отняли лето. Вытянули его прямо из-под кожи, сняли с глаз как похоронные монетки. Они покатились прочь. Две: одна с правого глаза, другая с левого. Солнце и Луна, покатились в разные стороны. У меня отняли лето; смяли его, чтобы влезло в портфель; облили слезами, чтобы краски расплылись; и ничего не стало видно в моём лете. Раньше там был ты. Стоял, такой маленький посреди поля, прятал лицо за ладонями или лез на дерево. А теперь ничего уже не разглядеть, одни слёзы, скатывающиеся со стекла вниз, и ничего не видно. У меня отняли лето, вытащили из потайного кармана (такое тёплое, пригрелось там между душой и подкладкой) а его разорвали на куски и выкинули на дорогу. И я то, глупая, побрезговала склониться и поднять! Не хватило храбрости? Нет, не хватило сил.
Только кусочек остался, такой маленький, завалялся, замаслился в кармане. Он пахнет ивой, подстриженной травой, озером и песней под гитару. Такой маленький и такой важный.
У меня украли лето, почувствовали мою слабость, и захотели стащить осень. Но осень я им не дам, Моя Она. Моя. Прекрасная.
***
Балансирую на грани, управляю звездами, наклеенными на потолок моей спальни. Наслаждаюсь жизнью аквариумной рыбки. Блефую, вру напропалую всем, с кем встречаюсь на улице. Всем улыбаюсь. Ах! Какая блестящая карьера, какая красивая жизнь: та, которую я выдумываю на ходу в воображении, в мыслях. Я иду по весенней улице, и откуда-то играет джаз. И как хорошо выставлен свет прожектора - солнца: как удачно он меня освещает. Как блестит моя одежда в его свете! Блестящая жизнь. Жизнь - мечта. Хочешь так жить? Ври вместе со мной!
Я никто, но покоряю всех. Я - красавица. Я несчастная красавица: что бы я ни сделала, что бы ни придумала, что бы ни сказала, я не могу превзойти сама себя, свою красоту. Я играла на рояле, пела, я старалась как могла, но они заметили лишь как поднимается моя грудь, как шевелятся мягкие губы, как колышутся складки моего платья, когда я нажимаю на педаль. И никто не услышал, как я пою и играю! Мне можно многое, что недозволенно другим женщинам. Мне можно быть дурой. Можно весь вечер говорить глупости, запинаться, неудачно шутить и невпопад смеяться, а всё равно потом кто-то поцелует кончики моих пальцев и скажет мне: "Ты богиня!".
***
Давай найдем место для лучшей жизни. Давай дышать друг за друга, идти и идти вперёд. Моя мама луна и папа дымчатое облако обнявшись смотрят на нас сверху. Это значит, что мы найдем путь; не бойся лететь вниз со скалы в океан любви, как капля дождя. Туда, где лучшая жизнь.
Бояться нечего: даже если мы ничего не найдём, если заблудимся, у нас не отнимут того, что видим только мы - значит, мы ничего не потеряем. Впереди темнота, темнота позади. Что же это значит? Значит, пора остановиться и отдохнуть: завтра на этом месте окажется прекрасная роща; она склонится к твоим ногам и пустит тебя в свои объятья. Ветер тихо напевает тебе новый мотив, что сочинил рано утром, когда ты ещё спал. Пора снова в путь, на поиски лучшей жизни!
Побежали по макушкам деревьев! Пускай отрываются и падают вниз листья, пускай деревья гнутся, и трещат стволы: нам всё простят, ведь мы торопимся туда, где лучшая жизнь.
Мы нашли огромное поле, посмотри! Здесь всё так знакомо, всё как родное. Сейчас достану семечку из кармана, и мы засыплем землёй лучшую жизнь. Рано или поздно она прорастёт, зазеленеет и зашумит, как не зеленела, и не цвела, и не шумела ни одна роща!
Что ж, теперь всё готово, пойдём домой. Пойдём. Мы ещё вернёмся за нашей лучшей жизнью. Наломаем веток с пухлыми побегами и поставим их в вазу, а потом я закину верёвку, и на самый крепкий сук повешу верёвочные качели. Мы оттолкнёмся от земли и улетим в небо, к маме луне и папе дымчатому облаку...
***
Весь июль я работаю в парке, на детской площадке. Я катаю детей на электромашинках. Маленькая рука протягивает мне билетик, я накалываю его на гвоздь и отдаю маленькой руке серебристый жетончик. Надо опустить его в специальное отверстие в корпусе машинки, жетон нырнёт на дно копилки, и электрическое сердце машинки заработает. Нажимай теперь на педаль, и она поедет. Когда я была маленькой, отец водил меня кататься на электромашинках, только тогда надо было ездить по кругу, а теперь раздолье: верти руль, куда хочешь!
Я пять часов стою на жаре, я ненавижу этот парк, эти чёртовы пластмассовые машинки. Мой отец умер, старый парк давно закрыли, а те, прежние, машинки заржавели и сгнили. Я выросла. Теперь тут другие, новые машинки, другие дети вокруг, а я стою посреди площадки и катаю их на электромашинках. Когда я была маленькая, я думала, что счастье мне дарят навсегда и безвозмездно. Оказалось нет: его дают на время и взаймы. И теперь, видимо, пришло время отдавать долг. Весь июль я работаю в парке, на детской площадке. Я катаю детей на электромашинках. Я отдаю свой долг, я дарю счастье.
***
В кафе, за столиком у окна сидели двое. Они сидели боком к окну, друг напротив друга. Один терзал почти пустую чашку с кофе, двигал её по блюдцу, крутил в руках. Другой ел кусок пирога, довольно спешно.
Вдруг первый оторвал взгляд от кружки и сказал:
- Что делать с собой, не понимаю. Какой-то ужас творится, а я ничего сделать не могу, - и замолчал. Второй поднял на него глаза, затем снова обратился к куску пирога. Первый продолжал:
- Ничего не хочется. Всё или раздражает или просто не впечатляет. Слышу по радио музыку, а через минуту не могу вспомнить, что именно играли. Время пролетает незаметно: только встал с постели, сделал шаг, и уже ночь. Кто-то звонит мне домой или на сотовый, пытается поговорить; а у меня будто челюсти слиплись, рот не открывается. Слышать больно, есть неприятно, смотреть тошно... Иногда просто страшно становится: что же дальше будет? Слушай, может, у меня депрессия?
И снова замолчал. Второй стал торопиться, челюсти заработали быстрее. Когда проживал, выпил воды и сказал:
- А мне когда раньше становилось невыносимо (обычно это ночью случалось) я ложился спать. Потом просыпался утречком, и всё было нормально. Но когда мне становилось невыносимо уже с утра; боже, я не знал, что мне с собой делать: не ложиться же обратно спать! Я долго придумывал, что же мне такое с собой сделать, чтобы не мучиться: принимал душ, пытался отыскать кого-то в сети или по телефону. Но тут, как обычно: когда надо, никого нет, все заняты, все ушли, спят, сидят в туалете... ни до кого не дорвёшься. А время-то идёт, надо что-то делать. Вылез из ванной, а всё равно что-то не так, всё равно невыносимо. И тогда я принял экстренные меры: я напился. Напился и как-то сразу захотелось спать (странно, но факт). Я лёг. Лежу, заснуть не могу. Лежу и слушаю, как где-то под подушкой бухает моё сердце. Лежу и думаю: вот какой дурак; мало того что напился и время потерял, так стало ещё невыносимей. Что же делать? Что делать? И тогда я решил, что сон, выпивка, разговоры там всякие - это всё неправильно! Вот так! Потому что сначала надо уйти из дома. Вот что! Дом, он гнетёт. Это из-за него так невыносимо. Так что сначала надо уйти. Ушёл, и делай, что хочешь: хоть на голове стой. Можно даже куда-нибудь пойти, с кем-нибудь пообщаться, что-нибудь выпить. И время даром не пройдёт. Вот так! А ты говоришь: "Дипрееессия!". Какая такая? Я такой не знаю. Просто из дома ушёл, и никакой депрессии. И никаких проблем.
Второй замолчал и скоро прикончил пирог. Оба встали из-за столика (каждый заплатил за себя) и пошли вон из кафе.