6 ноября 2009-го, запасшись вином, водкой, шампанским, Hennessy и Courvoisier, закупив пару объёмных сумок закуски, свежеприготовленной рыбы, мяса, гарнира, с братом Евгением рулевым, к 13.00 по новосибирскому времени мы прибыли на экзекуции в гуманитарный корпус некогда электротехнического института.
Никто нас не встречал, и со всей своею поклажей достало нам продираться, как по вокзалу, мимо галдящих студенческих толп, разнаряженных словно по отбытию в стройотряд.
-- Можете накрывать в комнате отдыха диссертационного совета, -- показала закуток девушка из персонала, обслуживающего учёный совет, его комнаты отдыха и зал заседаний, -- только, -- она немного замялась, -- не наливайте им прежде, чем проголосуют.
Зная увлечения некоторых членов совета, я нисколько не удивился этому предупреждению. После казахстанского коньяка А.Петропавловскому пришлось немало озадачить службы трансфер-сервиса доставкой заядлых книгочеев по назначенным адресам. А что с ними станется после Hennessy из Duty Free?
Нарезать рыбу, колбасу, карбонат и приготовить бутерброды с икрой мне помогала Дарья Георгиевна Акулинина, соратница юности по театру Октавии Андреевны Миндолиной, психолог по образованию и поэт по складу души. Когда-то, году в 1986-м, мы играли с ней в чеховском 'Юбилее'. Она -- госпожу Мерчуткину, кто 'и кофей нынче пила ну без всякого удовольствия', а я -- доведённого до белого каления господина Шипучина, директора банка и замечательного семьянина. Теперь госпожа Б.А.Жутина, женщина со следами пальцев на шее, порывалась выпить и закусить, пока не обнаружился сговор под патронажем Розовой и Фигуровской.
Ближе к 14.00, часу Х, притиснулась, плотоядно поглядывая на лососевую икру, доктор философских наук Б.А.Жутина. После полудня её обыкновенно мучил сушняк.
-- Водичка найдётся? -- тряся сгрызенным хвостиком под заколкою на затылке, осведомилась она.
-- А вы возьмите бутылочку, -- прониклась к ней Дарья и, проследив жадный взгляд, подала бутерброды, -- к водичке.
Мышиной тенью Б.А.Жутина прошмыгнула в зал заседаний.
Накануне с пожеланиями успешной защиты звонил Василий Павлович. Это было неожиданно. Судя по тону, В.П. был настроен благожелательно и предложил ясное деление наших с ним заслуг в деле определения, что такое понимание. Ох, уж этот Горан! Кто ему обещал, что всё кончится хорошо? Или так, на всякий случай?..
Из семнадцати членов совета на защите присутствовали шестнадцать.
Всё шло своим чередом: вступительное слово учёного секретаря, доклад диссертанта, вопросы членов совета и ответы на них, выступления оппонентов. Центральное положение за столом оккупировал спокойный, как рыбак над поплавком, председатель; правофланговый участок заняла Фурманова. Она сияла кинозвездой на международном фестивале: улыбки, жесты, грация, фасон платья и роскошная, как дольче вита, укладка волос, -- всё было тщательно выверено и придавало торжественность всей процедуре. Из числа официальных лиц блистала только она, что не позволяло грошовым серенадам участников заседания превратиться в ярмарочный балаган, раз уж большинство выглядело, как Б.А.Жутина, -- будто вышли на кухню попить водички, -- так что становилось даже неудобно за свой яркий шёлковый галстук, белую сорочку и пошитый у индусов костюм.
Мои друзья помогали мне запечатлеть происходящее для анналов истории, то есть стенограммы защиты. Наиль Юсупов снимал на видеокамеру, Глеб Никулин записывал на диктофон; другой диктофон был у Евгения Борисовича, но ему приходилось отлучаться по разным вопросам, поэтому его запись оказалась обрывочной. Глеб по причине слабого зрения порой нажимал не те кнопки, поэтому и его версия не отличалась избыточностью.
Видеозапись защиты в то время не была обязательной, и учёные мужи, а тем более жёны, шарахались от камеры, как чёрт от ладана; Наиль, боясь искалечить ранимую психику докторов, снимал с одной точки. Но тщетно! Хрупкая и утончённая, заместитель декана Гуманитарного факультета НГТУ доцент О.В.Зиневич была напугана до того, что, задавая вопрос, прикрывала нежный профиль авторефератом.
-- Она меня предала, -- неоднократно клеймила её С.С., прежде чем взялась за моё воспитание.
-- Да как она могла! -- возмущались кружковцы.
-- Предала как? -- пытался уточнить я.
-- Обещала помочь... после защиты... и не помогла.
Ого! Ей удалось перехитрить даже Змиевну!
И это была та девушка с тазиком, что приглянулась С.С. в бане Академгородка, откуда, собственно, задалась её карьера на просторах новосибирской философии и науки. После предательства 'девушки с тазиком' С.С. никому больше не открывала кредит.
По-видимому, чтобы не тяготиться долгом, и в желании отработать кредит хотя бы частично, к моей защите О.В.Зиневич припасла чёрный шар. Для приличия надо было задать один, пусть даже детский, вопрос.
-- У меня очень короткий вопрос, Олег Борисович, -- предуведомила О.В., как провинциальный теоретик марксистской философии провинциального теоретика того же счастья, -- я хотела бы получить на него короткий ответ. Из того, что вы сказали, из того, что я здесь увидела, -- потрясая зелёной книжечкой автореферата, близоруко прищурилась на меня, -- я так и не поняла, что вы понимаете под рефлексией. Есть очень разные традиции... а-а... -- тут она, видимо, из научной честности хотела вставить, какие традиции имеет в виду, но вопрос был 'очень короткий', и О.В. осеклась, -- традиции наполнения содержания этого понятия... Хотелось бы получить короткий ответ на вопрос, в самом абстрактном виде, и как это понятие вы соотносите с пониманием, с понятием понимания.
В свободные времена Валдис Пельш жестикулировал с неимоверной скоростью, для того чтобы участники конкурса угадали мелодию хотя бы с семи нот. Я жестикулировал почти с тем же отчаяньем, стараясь донести свои идеи до коллег и раскладывая мелодии по нотам. И тут оказалось, что последние малоизвестны, а первые не годились быть ни слушателями, ни специалистами, а если где-то и зарекомендовали себя, то, наверняка, в деятельности иного рода.
Взвинченный тон вопросам изначально задал Г.Э.Антипов. Бородат, подслеповат, хамоват, он смотрелся холопом, выпавшим из воздушного шара. Отряхнули, пообтёрли, приодели и отправили балясы точить о том, чего сверху видал. Отупенное дерзновение его могло быть вызвано сотрясением при ударе о промёрзшую твердь отечественной философии, но не исключено, что уже давным-давно желание подразнить умника въелось в саму его породу, отчего престарелый натруженный мозг просто отказывался вникать в рефлексивные механизмы социокультурной динамики понимания, изучению которых была посвящена моя работа.
Так оно или нет, но это не была содержательная дискуссия, о которой приходилось только мечтать: уважаемые члены совета имели довольно слабое представление, о чём и зачем всё это. Если спросить, какие из их вопросов были лучше, можно сказать словами 'отца' депортированных народов: 'И те и другие хуже'. Я даже не думал кого-то благодарить, ведь содержательные вопросы возникли лишь у декана Гуманитарного факультета М.В.Ромма, да и то сама постановка их убеждала, что М.В. ознакомился с диссертационным исследованием лишь на защите. Приходилось объяснять сказанное по несколько раз, пока, как мне показалось, мы не достигли взаимного понимания. Тогда на 'очень короткий' вопрос его зама прозвучал единственно возможный по краткости ответ:
-- Рефлексия, самосознание -- способность дать себе отчёт в том, что я знаю, сказать: я знаю, что я знаю.
Бедная О.В. вряд ли ожидала подобного явления сестры таланта и, конечно же, не могла быть удовлетворена 'наполнением содержания', да к тому же ещё 'в самом абстрактном виде'. Впрочем, вряд ли что вообще могло удовлетворить 'девушку с тазиком', когда она отказывалась от куска мыла. В ту пору О.В. была хороша сама по себе -- без степени и очёчков, и чтобы увидеть это, не обязательно было подсматривать за ней в женской бане.
Подробные разъяснения, почему для В.П.Горана понимание это распознавание предметного содержания, а для меня -- рефлексивная позиция, занятая по отношению к распознанному предметному содержанию и совокупности действий, были встречены настороженной тишиной. С.А.Смирнов с удовольствием молодого неофита в пухнущих кругах докторов философских наук уже поспешил послать меня ко всем чертям, а его традиционный оппонент Ю.П.Ивонин как-то не горел желанием вступать в дискуссию, будто вовсе не находил интересующей его темы. Сидящий уединённо О.А.Донских, с одной стороны, и всегда в гуще людей и событий В.М.Фигуровская, с другой, тоже не спешили вложить свои пять копеек, предпочитая приглядывать каждый со своей кочки.
'В них не было следов холопства, / Которые кладёт нужда', -- сказал в предвоенную годину о лицах своих попутчиков по ранним поездам Борис Пастернак:
'И новости и неудобства / Они несли как господа'.
Нужды в членах совета, слава Богу, не наблюдалось, а вот известные следы сочетались с вальяжной позой 'чего это нам тут скажут ещё, какие-такие новости и долго ли это терпеть'. Этакой барышней-крестьянкой восседала, подбоченясь, доцент педагогического института Н.У.Наливайко с каким-то самодовольным обросшим шкетом подле. Шкет постоянно что-то нашёптывал ей на ухо и ехидно усмехался в мой адрес. Н.У. важно покачивала головой, и по следам на их лицах я понял, что эти двое явились с заранее вынесенным решением.
Тысячу раз был прав Ричард Ллевеллин, когда утверждал, что вокруг прошлого нет ни оградки, ни забора: если вспомнишь, можно вернуться и взять всё, что понравится.
...В 1984-86-м Н.У.Наливайко подрабатывала ночным воспитателем в Физико-математическом интернате при Новосибирском университете. Отчего-то все мы, школьники, были уверены, что ей далеко за сорок, однако тогда она училась в аспирантуре и была существенно моложе. Её полночный рейд с фонарём по комнатам спящих и засыпающих подростков был слышен издалека: в прелюдии тяжёлые шаги командора, лейтмотивом хлопанье дверей, нарастающее всё ближе, ближе, кульминацией распахивается дверь в блок, затем у соседей, и наконец полоса света с порога бьёт в изголовье и пробегает до пят. Отвернуться к стене и уснуть, не дожидаясь ночного дозора мощно укомплектованной аспирантки, не выход: она вполне может подойти и светить в глаза почти что в упор. Н.У. везде ищет засаду; в ней погиб талант вертухая. Из ночных воспитателей в первом корпусе с фонарём ходит только она; во втором -- известный боевыми пристрастиями Геннадий Петрович, но это совсем другая история. Сосед наш Серёга П. высовывает голый зад из-под одеяла, потом тешится, пересказывая одноклассникам. Н.У. всякий раз удаляется молча, негасимый светильник выхватывает из потёмок разные части тел.
И вот теперь эта царица ночи доктор наук и заседает в учёном совете. Н.У. редактирует толстенный общенаучный журнал 'Философия образования', благодаря которому в том числе, наше образование, как и медицина, лучшие в мире, что следует из заверений наших опять же лучших в мире министров. Сюда она приходит как в цирк, где роль паяца, выходящего на репризах, отдана мне, лесной человек Вальдман выступает в качестве конферансье, а укротители, фокусники и жонглёры -- коллеги. Со своим сатиром они ощущают себя над любой суетой, хотя сидят ниже всех, у самой кафедры, откуда пялятся из вековой своей крепостной зависимости на барскую подлость и благородство.
Ну, что же, восклицал Фазиль Абдулович Искандер:
-- Правь, Эндурия, правь!
Креслоносцы захватили власть.
К 2020 году прожиточный минимум в России сравнялся со средними расходами американской семьи в день! Превосходно! Показательный итог тысячелетней истории, а особенно, последних ста или даже двадцати лет. Какие новые зияющие высоты ждут страну впереди? Или позади в архаике бредового 'научного' руководства? Какой новый прорыв суждено претерпеть в социальных эстафетах вымогательства и шантажа? Рублёвская недвижимость главы Конституционного суда Зорькина оценивается в семнадцать (!) годовых его заработков. Цирк с конями! Чего уж требовать от членов этого суда или кого-либо из учёных советов? Вопросы множатся и растут, катятся под уклон, как образование и наука со своей философией и толстенным журналом.
Дурной ком вопросов подкатила с галёрки Б.А.Жутина. Тёмная, как антрацит, она якобы никак не могла уразуметь, с чем едят этот компот, и вместо треугольника Фреге (знак--смысл--значение) настойчиво твердила 'треугольник Фрейда, треугольник Фрейда'. Видимо, с Зигмундом у неё была особая привилегированная связь, а его треугольники она с младенчества носила на запястьях и шее, что тем не менее не помогало ей услышать 'по возможности чёткий ответ' и 'произвести понятия'.
-- Говорить на языке, который понятен одному человеку, это значит ни на каком языке не говорить, -- втолковывал я страждущей истины в вине и воде взволнованной даме, но она бокалом вскидывала ладонь к потолку и, сокрушаясь, возвращала обратно, как будто вытряхивала винные капельки из опорожнённого разом прибора.
Для неё так и осталось загадкой, как это можно объективировать содержание, не обращая его в физические предметы. Что поделаешь, доктор новосибирской философии никогда не имела дела с математическими абстракциями и отвлечёнными метафизическими категориями, а если имела, то позабыла. В конце концов, как писал О.Э.Мандельштам, 'отвлечённые понятия в конце исторической эпохи всегда воняют тухлой рыбой. Лучше злобное и весёлое шипенье русских стихов'. Впрочем, русские стихи тоже вряд ли памятны таким столпам мысли, как субъект со следами пальцев на шее и неудобства на лице.
Когда эта часть процедуры уже мало чем отличалась от псовой охоты, а я волком глядел на запертую в 'треугольнике Фрейда' учёную даму, председатель В.В.Крюков предложил перейти к отзывам оппонентов. С непосредственностью не ведающего о подводных камнях человека он заглянул в протокол:
-- Коллеги, может быть, подведём черту и предоставим слово оппонентам, поскольку они более внимательно изучили работу.
-- Сначала мнение научного консультанта, -- проскрипел с места Г.Э.Антипов.
-- Научный консультант может выступать, может нет, -- возразил председатель. -- Это в принципе не является обязательным.
-- Если отзыв не получен официально, он должен где-то быть, -- занервничала Фурманова. -- В стенограмме что будем писать? -- и, вскинув голову, безнадёжно повозила пишущей ручкой. Теперь весь её вид говорил лишь о том, что ей было известно, чем кончится светопреставление, а значит, не стоило и начинать.
-- Олег Борисович, -- обратился В.В., -- что с отзывом научного консультанта?
Для протокола последовало разъяснение, что отзыва нет и не будет, а сама консультант не считает нужным явиться на заседание и каким-то образом пометить своё место в исследовании. Зачем это нужно С.С., когда она уже пометила всё, что могла, в лице Г.Э.Антипова, О.В.Зиневич, Н.У.Наливайко с её шкетом, Б.А.Жутиной и В.М.Фигуровской?
Перешли к формальной части.
После оглашения заключения ведущей организации слово предоставили оппонентам.
Заслуженный работник высшей школы и член этого диссертационного совета Виктор Александрович Колеватов отметил, что оказывается в очень странной ситуации... Видно, он уже распознал, какую тёмную яму уготовила С.С., и только посетовал, что не встречал ещё человека, подобно мне, так запросто наживающего недоброжелателей. Мы встречались с В.А. в его светлом одиноком пристанище в стоквартирном доме на площади Свердлова. С ним мы прошли путь от холодного дистанцирования, когда, науськанный доброжелателями, В.А. просил 'не снимать с оппонентов штаны', до дружеских бесед за чаем о Витгенштейне, Хайдеггере, Лотмане, Фуко, с моей стороны, Копнине, Ильенкове, Щедровицком, Розовом, с его.
Это был прямой искренний человек, что в противоестественной науке большая редкость, ведь там всё больше полутона, недосказанности, намёки, иногда прорывы, да ещё неполнота выделения системы...
-- Что значит 'снимать с оппонентов штаны'?
-- Вы, Олег Борисович, поймите, что оппонент не может знать всё. Даже если область исследований ему знакома, он не в состоянии от А до Я изучить всю массу литературы, с которой имеет дело соискатель. Не ставьте оппонента в дурацкое положение.
В.А. говорил горячо, посверкивая на меня из-под стёкол очков.
Было ясно, что он говорит о ком-то другом.
Я заверил, что сам пару раз выступал оппонентом на защите кандидатских диссертаций, и это мне приходилось принимать известные усилия, чтобы соискатель не оказался в позе снятых штанов. Так что у меня и в мыслях никогда не было, чтобы издеваться над оппонентом. Более того, считаю, что защита диссертации это одна из немногих возможностей составить содержательный диалог при условии, конечно, что коллега тоже заинтересован. С этой моей позицией В.А. был целиком согласен, что послужило началом нашему непродолжительному, но плодотворному общению. Чуть более двух недель потребовалось В.А., чтобы ознакомиться с моим текстом. У С.С. на это ушло два года, хотя мир так и не узнал результата.
-- Позвоните мне, если будете не в отъезде, -- аккуратным почерком В.А. вывел номер телефона.
-- В отъезде? -- удивился я. -- Сейчас учебный семестр.
-- Не знаю. Ведь вы можете путешествовать?
-- То есть как? Могу, конечно.
-- Путешествовать без посторонней помощи...
-- Да.
-- Видите, здоровье вам позволяет.
Что-то такое промелькнуло в его глазах, когда уже не остаётся сомнений, что 'поезд ушёл'.
Путешествовать! Вот о чём можно мечтать.
Прибывший утренним поездом, хотя и не в опломбированном вагоне, Владимир Ильич дал понять, что удивлён поведением членов совета, где диссертация прошла предварительную экспертизу и была выпущена на защиту, недвусмысленно заявив, что после столь напористых выпадов местных специалистов он мог бы снять большую часть своих замечаний.
Однако и это не пробило глухую оборону сибирских философов.
Атмосфера сгущалась.
Тучи над границей 'за' и 'против' бродили хмуро.
Наконец, после комплементарного отзыва саратовского оппонента С.Ф.Мартыновича и моих ответов на его замечания Вальдман объявил о полученных положительных отзывах на автореферат и диссертацию. Среди них был отзыв доцента К.И.Алексеева.
-- Это какого Алексеева? -- закряхтел Г.Э.Антипов.
-- Доцента РГГУ Константина Игоревича Алексеева, -- зачитал имя-отчество секретарь.
-- Нашего Костика, что ли? -- возмутился всё тот же 'дед'. -- Ну и ну...
Похоже, что С.С. уверила его в консолидации всех общественных сил и прогрессивных движений, а тут такое...
Перешли к прениям.
Члены совета неизменно начинали во своё здравие, -- время от времени казалось даже, что за моё, -- но кончали неизменно за упокой.
Первым слово выцыганил Г.Э.Антипов.
Уже не кряхтя и не кашляя, этот невообразимый 'дед' ядовито вещал о 'пучках смысла', которым его якобы обучил Витгенштейн, о том, что автор понатаскал из них 'любимые смыслы' по своему произволу, и всё это Г.Э. преподносил голословно, без ссылок и конкретных примеров, видимо, полагаясь на свой неоспоримый научный авторитет. Затронул Г.Э. и чудесную тему воплощений, а именно -- воплощений парадокса, одно из которых являло нездоровое его лицо, а в заключение разразился отповедью, что он, дескать, на правах ученика М.А.Розова считает... Однако я совсем не помню, что он там с грехом пополам считал, кроме вымороченных голосов против. Помню только, что сначала мне было за него стыдно. Пока этот достойнейший муж заливал шербет мудрости в непроцеженном виде, какой позор так унижать себя, думал я, разглядывая его:
'Такого шербета уши мои никогда не пили! Порет страшную чушь. Был бы дурак, тогда ладно... Но ведь не совсем, чтобы прикидываться идиотиком: прилюдно говорит, что не может понять работу и что она в принципе не понимаема. А как же эксперты, оппоненты, рецензенты, ведущая и прочие организации? Делали вид, что понимают? А тут один мудролюб честный нашёлся, принципиально не понимаюший... Идиотизм. Что-то же хочет изобразить из себя... Кто жаждал быть, но стать ничем не смог...'.
Выглядел Г.Э. ещё отвратнее, чем повизгивала его чушь, и процентов на 86 соответствовал описанию, какое ещё в перестройку было дано Ф.А.Искандером:
'Вообще от облика его исходило ощущение нечистоплотного трепыхания между жизнью и смертью, одновременное оскорбление и той и другой. Для живого он слишком явно смердел, для мёртвого он был непристойно суетлив, как бы постоянно и глумливо подмигивая из гроба' ('Сандро из Чегема').
В натужном пафосе обличений Г.Э. мне слышалось что-то самопародийное и думалось, что он просто хочет всех позабавить, пусть несколько злобно и остервенело, но всё-таки позабавить. Вроде ведь не пьян, а мелет всё подряд, как на хорошей попойке, выставляя на обзор своеобразный внутренний мир. Или между тем принял для храбрости? А может, это его привычное состояние?
'Вот пример с пресловутым этим герменевтическим кругом, -- палец Г.Э. описал некую кривую, долженствующую, по задумке, походить на окружность. -- Надо сказать, что ситуацию, которую впервые выявил Шлейермахер и обозвал герменевтическим кругом, можно было бы назвать герменевтическим ромбом или герменевтическим тяни-толкаем, как угодно. Слово круг не имеет никакого отношения к этой ситуации, к её пониманию. Действительно, что такое герменевтический круг? Как сформулировал Шлейермахер: уже понятый текст мы должны понять. Имеется в виду следующее: если вы работаете с текстами, там не важно, китайской ли культуры, или там тексты Пушкина, прежде чем ставить какие-то задачи, связанные с интерпретацией этого текста, вы уже поняли его, обязаны понять, иначе никаких задач вы не сможете поставить. Вы некоторым образом, имея, конечно... основываясь на своём горизонте там понимания, на своей... своём жизненном опыте, значит, поняли этот текст. Но вы знаете, что ваше это исходное понимание, конечно, не адекватно. Тогда стоит задача, как её формулировал Шлейермахер: конгениальность -- в конце концов, добиться полного отождествления себя с автором текста. А как это, как эту задачу решить? Ну, по-разному говорят, что вот надо или, значит, понять часть текста и двигаться от части к целому, или от целого к части, там... как-то по-другому... Но, во всяком случае, герменевти... геометрическая эта аналогия, а тем более лента Мёбиуса ничего абсолютно не добавляют, а только вводят в заблуждение. Ну да, красиво, лента Мёбиуса там эдак, -- тут кривизна выводимой дуги стал ешё натужней, -- но к сути дела, к проблеме решения проблемы понимания абсолютно не добавляют, а лишь вводят в заблуждение. Я думаю, Шлейермахер перевернулся в своём гробу, слушая всё то, что здесь, значит, о герменевтическом круге говорилось'.
Готическая риторика тем не менее ничуть не проясняла, зачем 'дед тяни-толкай' обрушился на геометрическую аналогию с кругом, или когда в печёнку его засела лента Мёбиуса. В моей работе они использовались в историко-философском и теоретическом разделах как сложившиеся философские понятия и для самой работы никакого эвристического значения не имели. Наверное, нечего было сказать, кроме как о парадоксальности того, что в уже понятом, изложенном и растолкованном в автореферате, отзывах и заключениях, тексте Г.Э. ничего не понял, а если понял, то понял не то, а если то, то не так, зато в силу близкого своего знакомства с самим Шлейермахером, -- так же, как товарищ Бывалов на борту подаренного Америкой России парохода уверял, что 'лично знаком с самим Шульбертом', -- 'дед герменевтический ромб' мог не понаслышке утверждать нечто метафизическое о загробной жизни.
Но этого было мало.
Г.Э. говорил артистичненько, переходя то на ехидный тенорок семинариста, то, стремясь придать словам значимый вес, на басок дьячка, излечившегося от нехорошей болезни:
'Значит, и причиной, значит, вот такого... такой... таких обстоятельств, -- не знал, как сформулировать Г.Э., -- такого типа диссертации, на мой взгляд, автор исходно себе сам заложил. Так сказать, подписал приговор без права переписки'.
Собственно, после предшествующей словесной эквилибристики мне уже было за него вовсе не стыдно и даже не удивительно, что 'дед тяни-толкай' обнаружил наследие вертухая. Странно, к чему был приурочен этот его камин-аут: наверное, припекло невтерпёж.
'Я опоздал на празднество Расина!' -- вспоминаются строки О.Э.Мандельштама: -- 'Уйдём, покуда зрители-шакалы / На растерзанье Музы не пришли!'
Если обратиться к стенограмме заседания диссертационного совета ДМ 212.173.12 от 06.11.2009 г., то на поверку окажется, что Г.Э.Антипов заступался за своего учителя, которого 'тут явно обидели', то есть преследовал благородные и возвышенные цели:
'Ну, Михал Саныч Розов мой учитель, -- вкрадчиво, с подобострастием в голосе сказал Г.Э., -- и я трепетно к нему отношусь не потому, что соглашаюсь с тем, что он пишет или написал, напротив, мы постоянно с ним спорили. Но он действительно учитель, и в данном случае я вижу свой долг, чтобы не дать его в обиду, а его тут явно обидели, значит, тем, как минимум, что включили его в единый список с Гадамером'.
Увы, я не догадывался, что поместить коллегу в один список с родоначальником современной герменевтики, это означает чуть ли не оскорбить. Что правда, то правда: М.А.Розов, к тому времени почти десяток лет один из спичрайтеров российского президента, пожалуй, мог и обидеться, ведь даже примеры у них с Гадамером были одни и те же ('обоко', 'яблоко' у Розова, но прежде -- 'земляника' у Гадамера). Конечно, идеи витают в воздухе и могли прийти в голову разным мыслителям в различных странах и частях света, как это было с дифференциальным исчислением или изобретением пороха. Но в таком случае первооткрыватели не боятся сопоставлений. Всякий же запрет на сопоставления, анализ и параллели демаскирует плагиатора того или иного рода.
В этом месте Г.Э., для которого близость к истине означала близость к начальству, не поленился пояснить, почему Розов никогда, даже по нужде, не стоял рядом с немцем:
'Гадамер в феноменологической традиции явно работает, правда, спорит там с Дильтеем и с Хайдеггером, принимая основной хайдеггеровский тезис 'Бытие есть время'. Ну и так далее... -- что 'и так далее' Г.Э. за ненадобностью уточнять не стал. -- Он пытается строить онтологию, но в рамках герменевтической традиции опять-таки. Что касается Розова Михал Саныча, то его подход альтернативен. То же самое я бы понял, если бы был Щедровицкий, Выготский, там Розов, -- всё понятно. Но когда пытаются скрестить, так сказать, соединить Розова и, значит, Гадамера, это, ну, как в анекдоте, что будет, если скрестить ежа с ужом, ну, один метр колючей проволоки получается с такого скрещивания. На самом деле, что такое рефлексия по Михал Санычу Розову?'
Тараща буркалы, Г.Э. быстро, по-писанному зачитал, что такое рефлексирующие системы по Розову, ничтоже не сумняшеся, что отождествлять рефлексию с рефлексирующими системами это то же самое, что определять хлебобулочное изделие, описывая хлебобулочный комбинат. Дальше снова следовала словесная эквилибристика, построенная на высосанных из пальца подменах понятий (материализм исторический--вульгарный, системы нейронов--электронные машины, Сёрль--Энгельс, Соловьёв--Пастернак, Локк--'совок'), вслушиваться в которую нет ни малейшего смысла: несомненно, что не такие учёные, как Г.Э., создают современный мир.
Свой вывод Г.Э. объявил, будто выстрелил из засады: 'Поэтому я не считаю, что данная диссертация соответствует предъявляемым критериям, и буду голосовать против'.
Его отсылка к вопросу О.В.Зиневич о рефлексии и моему многословию (!) при ответе вкупе с зачитанным определением М.А.Розова не оставляла сомнений, что обе марионетки на верёвочках одного кукловода.
Означало ли это, что итог предрешён? По-видимому, да.
Нечего сказать, хорошо подготовились кружковцы. Чего стоило одно только заключение кафедры, где была выполнена диссертация, переписанное с НГУ (январь 2008) на кафедру философии НГУЭУ (январь 2009) с тем, что на заседании Учёного совета НГУ тема диссертационного исследования была утверждена в 2005-м, а в нархозе то же самое, но в мае 2008-го! К каждому заключению прикладывалось по четыре рецензии докторов и кандидатов наук. Мне представлялось, что прежде всего надо было поменять научного консультанта, и раз уж О.А.Донских настаивал на защите, почему бы ему не взвалить на себя эту почётную ношу. О.А. пробормотал что-то не совсем вразумительное насчёт того, что ему предстоит подписать заключение кафедры, как заведующему, и не хорошо будет фигурировать одному в двух лицах, и имя Розовой было причислено к неизменным величинам в заключениях обоих университетов.
Что же, столько усилий и всё ради того, чтобы вытащить 'бедоголового' на странное такое мероприятие и устроить головомойку? Что тут скажешь? Феерический какой-то идиотизм. Какое отношение это имеет к науке, тем более, к философии? Никакого.
В 1970-м в работе 'История понятий как философия' Г.-Г.Гадамер пришёл к выводу:
'Внутри слова - вот на самом деле способ, каким мы говорим. И если бы я в этот момент мог действительно блокировать поток моей потребности в сообщении, подвергнув рефлексии произносимые мною сейчас вот слова и фиксируя их в своей рефлексии, то это полностью преградило бы ход речи. Настолько самозабвение принадлежит к существу языка. По этой именно причине прояснение понятий - а история понятий есть их прояснение - может быть всегда лишь частичным'.
Эту частичность в прояснении понятий М.А.Розов впоследствии ознаменовал гордым, взятым из естественнонаучных представлений термином 'неполнота выделения системы' и был таков.
Цап-царап -- наше всё! И никакой рефлексии ни в общепринятом философском, ни в бородатом, замусоленном смысле кружковцев с теневой стороны.
'Настолько самозабвение принадлежит к существу языка'.
Десять лет эпизоды эти уходили в забвение, но вот же всё-таки не ушли. Десять лет, фиксируя их в своей рефлексии, прижимистый эго-цензор старался полностью преградить самый ход речи о куматоидах и PhD подворотни, но вот же всё-таки не преградил. Быть может, потому что за десятилетие сама страна наша низринулась внутрь слов, от которых, казалось, избавилась навсегда. И если кому-то это не понять из самой жизни, то, наверное, уже не понять никогда.
Немногим от верноподданнических откровений Г.Э. отличалась кучерявая речь профессора Владимира Игоревича Игнатьева, знаменитого в философской науке своим прорывным открытием, не упомню каким, но прорывным это точно. Может, кто-то скажет, что не знает никакого профессора В.И.Игнатьева, а его заслуг в сибирской и любой другой философии тем более, и будет не прав. Ибо профессор В.И.Игнатьев есть тот самый глубинный народ, о котором нам с важной назидательностью весьма обстоятельно поведал, прежде чем выйти в отставку, помощник российского президента.
'Уважаемые коллеги, -- обратился В.И., -- я с огромным удовольствием слушал, как проходит наша работа сегодня, с огромным интересом и удовольствием познакомился с авторефератом, выслушал внимательно, почти до конца соискателя, поскольку у него ещё будет слово перед нами. Ну, на что я хотел всё-таки обратить внимание. Ну, мы, на мой взгляд, имеем дело с очень высоким уровнем философской эрудиции, с высоким уровнем начитанности и компетентности в области той литературы, тех научных школ, которые так или иначе относятся к предметной области, в которой работает соискатель. Это, несомненно, радует членов совета, и мы ожидаем, что в данном случае мы имеем дело с текстом, который по своему стилю, внешнему и внутреннему содержанию соответствует заявленной соискателем претензии на докторскую степень'.
Конечно же, я не понимал, почему профессор В.И.Игнатьев 'с огромным удовольствием слушал, как проходит наша работа сегодня', потому как подобная склока не могла вызывать удовольствие у образованного человека, но мне было приятно, что профессор В.И.Игнатьев 'с огромным интересом и удовольствием познакомился' с моим авторефератом и обнаружил 'высокий уровень философской эрудиции' соискателя. Благодаря своему зоркому взору, профессор подметил то, что совсем ускользнуло от меня в пылу чистки морского дна, а именно то, что, 'это, несомненно, радует членов совета' и они ожидают, что претензия на докторскую степень подкреплена текстом.
Но профессор В.И.Игнатьев не был бы выходцем из глубинного народа, если бы ничего не сказал о том, что 'уже внимательное вникание в текст автореферата, внимательное знакомство с отзывами оппонентов и знакомство непосредственное с ответами соискателя' вызывает у него 'некое внутреннее напряжение в плане лёгкости вынести вердикт' и побуждает его высказаться по поводу того, о чём, по его мнению, никто, даже Г.Э, не сказал. Высказаться 'не по содержанию, а по форме, по жанру...'
О, это 'некое внутреннее напряжение', да ещё 'в плане лёгкости вынести вердикт'! Как часто загоняло оно глубинный народ на ещё большую глубину!
'Наверно, хорошо, когда ты не знакомишься с текстом или первый раз внимательно читаешь автореферат', -- сказал В.И., и я опять мало что понял из того, что он хотел сказать.
'С точки зрения жанра, это похоже на диссертацию, но вот вопрос, какую диссертацию'. Тонкий аналитический ум профессора сразу почуял какую-то нестыковку!
'Внимательный анализ того, как происходит исследовательский процесс и как он демонстрируется...' Я поневоле стал испытывать гордость за этого замечательного профессора и за весь его глубинный народ: за время доклада он не только успел ознакомиться с авторефератом, порадоваться за учёный совет и оценить эрудицию соискателя, но также внимательно проанализировать, 'как происходит исследовательский процесс и как он демонстрируется'. Впрочем, что такое 'как демонстрируется исследовательский процесс', я тоже не понимал.
'Внимательный анализ того, как происходит исследовательский процесс и как он демонстрируется, -- продолжал профессор В.И.Игнатьев, -- наводит меня на мысль, что автор поставил задачу провести опыт над самим собой, а как у него получится понять то, каким образом понимали процесс понимания в герменевтике и в теории познания. Мне кажется, ему удалось это в значительной степени, и те экспликации, -- а именно экспликации являются скрытым предметом, а, значит, и целью скрытой неявной данного текста, -- получить и затем совершить следующие действия: переименовать, переинтерпретировать выводы, которые получены хорошо известных... также некоторые из них достаточно банальными выводами, сделанными вот теми кругами исследователей, которые представлены в диссертации'.
Ай да профессор! Ай да Игнатьев В.И.!
Кто же теперь усомнится, чей это сын? Богата земля сибирская глубинным народом -- глазастым, задастым, мордастым мужичком! Выходят, вылезают, вылупляются из кладок дивные аналитики, богатыри духа, бесстрашные черноморы! Стоят беломоры с картой в руках, руководят рытьём каналов! Затопят города и посёлки, поплывут под парусом предустановленных экспликаций по Дону, по Волге, по морю Обскому, выберутся из шлюзов и нерестилищ, чтоб пройти вплоть до самой Обской губы! Знают черти, и знали задолго до Барта, что поставил автор 'задачу провести опыт над самим собой', да как провёл, так и окочурился, а на его месте, глядь! -- диссертация со скрытым предметом, цели скрытые неявные текста, Китеж-град на озере Светлояр.
'Ну, достойно уровня степени, принятой в Российской Федерации, -- замечает В.И., -- но только не докторской по философии, и, учитывая то, что... как проходил процесс исследования в последние годы, у меня складывается впечатление, что это скорее полторы док... кандидатской диссертации. Конечно, по философии'.
Оговорочка вышла по Фрейду: 'полторы докторской' хотелось сказать, но не о диссертации -- о колбасе, потому как после столь выдающегося мозгового штурма необходимо хорошо выпить и закусить. Если позовут... Отсюда, сомнения.
'Почему? -- спрашивает В.И. -- Убедительного для меня ответа на вопрос, а в чём же состоит прорыв, в чём же состоит аргументация и формулировка нового направления по данной специальности философии я не услышал и не обнаружил. Поэтому я в данный момент в растерянности нахожусь и пока не вижу аргументов, чтобы найти подтверждение той... того уровня диссертации, которая заявлена'.
Ох! Не дай Бог профессору краем глаза завидеть или краем уха заслышать прорыв! Да ещё в растерянности от внимательного анализа исследовательского процесса, тянущего на полторы кандидатской и полтора фунта докторской, а лучше сыро-копчённой да под студёный сорокаградусный шнапс! Это не было бы 'квадратиш, практиш, гут'. Это была бы 'гросер вассер катастрофа', однажды произошедшая на квартире у моего друга в день его рождения.
'Ну, блестяще, блестяще, -- напоследок раскланялся В.И., -- продемонстрировал, должен сказать, соискатель один из важнейших философских навыков, метафорически который можно назвать игра в бисер. Ну, конечно! Философский стиль мышления это ярко выраженная спекулятивная... стиль и жанр. Так идёт поиск новых смыслов, новых символов. Да! Но вот... в данном случае... хороший текст... как массивный обширный обзор классического наследия в области герменевтики, есть такая... жанр статей-приложений к вновь публикуемым переводам, авторские комментарии расширенные, вот когда они собраны в антологию, нечто подобное получается. Они, конечно, расширяют наш культурный ареал знаний, информированности. Там, конечно, авторская позиция, но докторская ли это работа, я пока в данную секунду решений для себя не принял: вопросы, вопросы и сомнения... Э-э, спасибо за внимание'.
Ну, теперь и я должен сказать, что это вовсе не плохо, раз профессор В.И.Игнатьев пребывает в сомнениях: знаменитые философы всегда после прорыва, как дочери бедуина после смены кочевья или новосёлы после замены труб, пребывали в сомнениях и вопросах. Разглядеть, расковырять, распознать, что игра в бисер это 'один из важнейших философских навыков', не каждый на такое решится. На это не мог решиться и даже подумать такое не смел сам Герман Гессе, автор одноимённого романа. А что профессор В.И.Игнатьев? Он не струсил и не смолчал, когда осознал тщету всей работы своих коллег, прямо так и сказал: 'Философский стиль мышления это ярко выраженная спекулятивная хрень', нет, 'хрень-дребедень', или какую-то ещё ерундовину, он всего лишь подумал, а сам сказал 'стиль и жанр', 'игра в бисер', и 'массивный обширный обзор классического наследия в области герменевтики' был ему в помощь!
Вот какой 'культурный ареал знаний' получается. Супер!
Ай да философы! Ай да учёный совет!
В этом месте, как сказал бы любимый абхазский писатель, 'Хаджарат почуял, что от них несёт гнилью, но они этого не поняли. Гнилой человек сам свой запах не чувствует'.
Самые важные участники постановки, В.М.Фигуровская и О.А.Донских,
те, кто непристойно втянул меня в кульминационное действие, не вмешивались и молчали.
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание -- золото.
По всей видимости, у О.А. имелся свой сценарий развязки:
Промолчи -- попадёшь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
-- Что, кроме рабства, могли принести победители, когда сами были рабы? -- однажды спросил я В.М.
Она, не мудрствуя лукаво, промолчала.
После разгромных для судеб совета выступлений Г.Э. и В.И. слово предоставили профессору Ивану Георгиевичу Тимошенко, ответственному за предварительную экспертизу моей работы в диссертационном совете. И.Г.Тимошенко говорил медленно, взвешенно, немного сбивчиво, но без завываний Г.Э.Антипова и девичьей растерянности профессора В.И.Игнатьева.
'В настоящее время, -- сказал он, -- философия выходит на новый качественный уровень рефлексивного анализа. Я с этим лично сталкивался. У меня есть монография по философии науки и именно в плане рефлексивного подхода. И мои выводы и оценки во многом совпадают с выводами, результатами Олега Борисовича. Ну, действительно, рефлексия связана с личностным мышлением, но ведь существуют и в науке, и в культуре какие-то надличностные процессы смыслообразования, разных пониманий, систем смыслов, значений. И это общественное мышление, общественная рефлексия формируется способами коммуникации, рефлексивных механизмов коммуникации, которые здесь анализировались соискателем'.
И.Г. разъяснял сдержанно, ничуть не обращая внимания на весь тот 'шербет мудрости', которым залили уши предыдущие два докладчика. Это был один из немногих специалистов, кто 'более внимательно изучили работу' и не путали хлебобулочный комбинат с булкой или батоном. Не размениваясь на эмоции, И.Г. поставил в известность публику и участников постановки, что с рефлексией у соискателя всё в порядке:
'Ну, я что хочу сказать. Проблема понимания здесь вписана в целый комплекс проблем рефлексивных, которые касаются рефлексии понимания, рефлексии смыслообразования, как категория понимания связана с рефлексией познания, с рефлексией смыслообразования, с рефлексией обоснования, то есть здесь он употребляет термин объективация, процессов опредмечивания, распредмечивания смысла, с культурными, ценностными механизмами образования. Это общественная надличностная рефлексия в науке, в культуре, вербальные механизмы. Дело в том, что западная методология, она часто нащупывает новые какие-то области, подходы, но не даёт им достойной методологической рефлексивной разработки. Вот у соискателя как раз это сделано: уровень рефлексивной отработанности очень высокий'.
Здесь я ощутил прилив человеческой радости и отнюдь не столько за себя, сколько за всех нас и за И.Г., в частности: во времена разной травли, какой всегда хватало на просторах Отечества, не хватало как раз таких людей, кто мог бы спокойно аргументировать свою точку зрения на творимый бедлам. Таким либо ничего не давали сказать, либо упекали туда же, куда и всех, на кого было направлено 'праведное негодование' царя/партии/суда/народа (нужное подчеркнуть).
Насколько стабильна такая 'праведно' негодующая система? Совсем не стабильна. О какой стабильности может быть речь, когда 'покой нам только снится'? Насколько устойчива к внешним вызовам? Устойчива, как правило, за счёт тех, на кого обращено 'праведное негодование', и пока не перебили их всех или критическое их количество, живуча. Что будет, когда за счёт отрицательной селекции усилится социальная деградация? Это мы наблюдаем ныне: уборку снега на бесснежных столичных дорогах, житьё-бытьё месяц при расходах, что американская семья совершает за один день, разговоры про сокращение потребления и что, мол, вкалывать надо больше, качественные продукты питания под бульдозерной грязью, сбор эсэмэсками средств на лечение детям. А ещё -- пропагандистов, обиженных за своих учителей, учёных, арестованных за предоставление данных из открытых источников, пытки политических активистов, приговоры 'без права переписки', чинуш, кто 'пока в данную секунду решений для себя не принял', у кого 'вопросы, вопросы и сомнения', да бесконечную игру в бисер с утра до вечера и с вечера до утра по радио, телевидению, в школах, администрациях, на парадах. И урановые хвосты, хвосты, хвосты...
Наконец, слово было предоставлено коллегам по кафедре философии НГУЭУ Ю.П.Ивонину и С.А.Смирнову. Что же, может, Гога с Магогой сумеют просветить сей дремучий учёный бор? А то ведь как получается: Джоконду похищает итальянский патриот, а в тюрьме сидеть Аполлинеру. Нет уж, увольте! Ничуть не бывало. Однако моей радости за человека суждено было улетучиться в мгновение ока.
Ю.П. вещал каким-то до странности тоненьким, почти писклявым голоском, будто это был вовсе не профессор Ю.П.Ивонин, а студент-заочник на переэкзаменовке. От этой интонационной истошности Ю.П. становилось как-то неловко -- теперь за всё то, что Ю.П. даже ещё не сказал.
'Дух человеческий, -- писал Н.А.Бердяев, -- в плену. Плен этот я называю 'миром', мировой данностью, необходимостью. 'Мир сей' не есть космос, он есть некосмическое состояние разобщённости и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии. И истинный путь есть путь духовного освобождения от 'мира', освобождения духа человеческого из плена у необходимости' ('Смысл творчества').
Какая мировая данность, необходимость заставила Ю.П. впасть в эндурство и опростать субъективное своё содержание, мне неведомо, но то, что это было 'некосмическое состояние разобщённости и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии', это точно.
'Мы находимся, -- начал Ю.П., -- первый раз в этом совете в одной безусловной ситуации, с которой мы никогда не сталкивались, но скорее всего это просто первая ласточка, за которой последуют, последуют другие. На самом деле, диссертация Олега Борисовича это, конечно, факт не столько познавательный, сколько это факт культурный, и это факт иной культуры, чем та, с которой мы привыкли общаться. Возникает вопрос, что это за жанр? Я вполне согласен с господином Игнатьевым, что это, конечно, вот философский роман, это прежде всего игра в бисер, две трети это беллетристика. Вот... С другой стороны, судьи кто? Можем ли мы вот высказывать какие-то неодобрения, критики, замечания в адрес Олега Борисовича? Диссертант чётко, ясно, абсолютно недвусмысленно заявил о том, что он придерживается позиции постмодерна, и там нет классической рациональности. И этим всё сказано, -- елейно протянул Ю.П. -- Мы привыкли к тому, что все построения должны отвечать требованиям необходимости и достаточности. В рамках постмодерна для него вполне достаточно эскизности, незавершённости постановки проблем. Ну, другой вопрос, зачем тогда защищать диссертацию, где говорится о том, что это есть законченное решение, но это уже дело, дело автора... То есть дело в том, что мы люди как бы, ну, принципиально разной культуры, и здесь .. в этом смысле спор в принципе это невозможно. Поэтому на полном основании, я считаю, вполне как бы честно Олег Борисович... строятся такие фразы, ну, которые в лучшем случае можно рассматривать как какие-то гипотезы, вот, заявки на дальнейшие исследования'.
Несколько бессвязная речь Ю.П. вполне связно обнаруживала издевательство и сарказм и была едва ли менее мерзопакостной, чем рулады Г.Э. Иезуитский приём унижения через восхваление: 'философский роман', а на деле игра в бисер и беллетристика, то есть применительно к диссертационной работе -- седьмая вода на киселе; 'позиция постмодерна', которой якобы придерживается диссертант, а на деле полная нелогичность работы, что даже постановка проблемы эскизна и не завершена; 'О.Б. проделал очень такой честный путь', а на деле -- яйца выеденного этот его путь и эта его работа не стоит, раз уж даже Ю.П. не убедился из всех её глав и объяснений, почему критерием понимания служит совместная человеческая деятельность, практика. 'Зачем тогда защищать диссертацию' -- вот подоплека любой его эскапады. Всё это, право, не делало чести Ю.П. ни как учёному, ни как человеку. Ведь именно их совет в мае того же года единогласно, включая Ю.П.Ивонина, голосовал за дату защиты 6 ноября 2009-го, а я как раз задавался вопросом 'Может, не будем?' И вот теперь одно утверждение профессора философии права 'мы люди как бы, ну, принципиально разной культуры' означало: дави его, гадину, пока эта 'ласточка' не превратилась в крокодила и всех нас тут не почикала.
Однако ведь и обличительная эта речь Ю.П.Ивонина являла собой образец того самого постмодерна, от культуры которого столь радикально и решительно открещивался распираемый скрепой классической рациональности профессор. 'А судьи кто?' -- восклицал на заре XIX века Чацкий. Ю.П. задаётся этим вопросом 200 лет спустя, и было бы странно, если бы ему не были ведомы соответствующие коннотации, а раз ведомы, то он поступает вполне как постмодернист, подразумевая, что 'за древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима...'. А уж ссылка на 'коня и трепетную лань', прихваченная им после? Это в какой традиции будет? А 'философский роман', 'игра в бисер' и 'две трети это беллетристика'? Какое отношение к научным требованиям необходимости и достаточности могло быть у этих понятий? Да никакого: собственно, основания их употребления так и остались по другую сторону от рациональности, какой бы она ни была -- классической, неклассической, постнеклассической. Скорее, они-то как раз и отвечали культуре постмодерна, вписывающей любую современность в контекст исторического прошлого.
Интересно, в какую эпоху поместил меня с 'философским романом' профессор Ю.П.Ивонин? К 'Кандиду' Вольтера или 'Вильгельму Мейстеру' Гёте? А может, к Тургеневу с Чернышевским? Или, чем чёрт не шутит, счёл 'Заратустрой', а то и 'Дорианом Греем'? Я думаю, ответы на эти вопросы приведённая метафора не могла дать, поскольку всё выступление Ю.П. было выстрадано более сарказмом, чем достаточным или хотя бы сколь-нибудь необходимым основанием. Если оно (ох, уж это фрейдистское 'оно'), конечно, не было вызвано банальной завистью всего, что, не успев стать современным, столкнулось с эпохой пост...
В 2006-м сразу после выхода небольшой моей работы 'Герменевтическое определение образования', ещё не успев пожелать профессору доброго дня, где-то у его кабинета в нархозе услышал то самое комариное:
-- А кто это у нас тут идёт? Надо же! Олег Борисович! Гордого звания герменевтик! Собственной персоной!
Слегка ошарашенный, как показалось тогда, экстравагантной шуткой, я, однако, сумел пожелать Ю.П. доброго дня и даже порадовался, просияв глупой улыбкой, какой неординарный весёлый декан у юрфака.
А оно вон что это было...
'Il faut être absolument moderne' (1873), -- снова вспоминается Артюр Рембо. 'Нужно быть до конца современным', -- фраза, равно знаменитая идиоматичностью и прагматизмом. Освобождение личности и творческого начала от средневековых скреп сурово было затруднено кострами Инквизиции и людьми в рясах, но ведь и господами с докторскими дипломами католических университетов тоже. Для них это освобождение было чревато потерей паствы и доходов с одураченных индульгенциями легковеров. 'Люди принципиально разной культуры' были и по разные стороны от печей крематориев в Освенциме и Бухенвальде.
Разумеется, испив 'шербет мудрости' по рецептуре Ю.П., ни о чём таком размышлять в те минуты у меня бы не получилось. Было совершенно не объяснимо, почему в диссертационной работе противопоказано строить 'такие фразы, которые... можно рассматривать как какие-то гипотезы, заявки на дальнейшие исследования', если эти фразы не есть положения, выносимые на защиту, и если они не идут в противоречие со всем ходом исследовательской работы, а только задают некоторые перспективы. Впрочем, какой прок теперь растолковывать прописные истины пенсионеру-доктору неестественных наук, когда 'философия должна быть только грубой, резкой и в упор', как сформулировал Александр Моисеевич Пятигорский. Возможности упущены и упущены навсегда: всё, что мог и как мог, Ю.П. уже изложил скучной, тягомотной писаниной аспиранта, только-только начинающего постигать богатейшие источники гуманитарного богатства живого великорусского языка. И ни помочь ему в этом его пристрастии к культуре, 'с которой ему привычно общаться', ни даже просто одарить радостью человеческого общения уже не получится. 'Теперь, когда уже...' говорил об этой экзистенциальной ситуации Мераб Мамардашвили. 'Теперь, когда уже...', даже Бог не в силах изменить свободный выбор. Каждый выбирает для себя. Ю.П. тоже сделал свой выбор:
'Моя логика, она абсолютно другая. Я с ней поступаться не привык, но опять же автор исходит из той логики, которая ему понятна. Это -- другая логика. Мы -- люди разных культур'.
Увы, люди-то мы, по большому счёту, одной синтетической российской культуры и в своих исследованиях много времени и сил посвятили Серебряному её веку, только для одного эта культура -- живое слово, в то время как для другого -- чуть припесоченные (и пропесоченные) окаменелости из чистых рук исторического предания.
Коллега его, С.А.Смирнов повторно послал меня ко всем чертям, оптимистично присовокупив, что ждёт филолога по второму кругу. На чужое прикосновение его душа отзывалась гудением чугуна: о своей защите в столице нашей родины городе-герое Москве С.А. честно говорил, как это было, изображая солидную стопку купюр, переданную кому надо. Поэтому удивление моё вызвала не эта безапелляционная отправка на тот же самый круг процедуры, но сама честь именования филологом. Может быть, С.А. припомнил семинар молодых писателей 1991 года, куда представил огромную свою поэму с обилием собственных имён от античности до конца ХХ века, писанную на закате обучения в педагогическом институте, а я -- венок сонетов. Может быть, подразумевал мою публикацию у Ю.В.Шатина в литературоведческом журнале 'Критика и семиотика'. Или в 'Вопросах философии' у В.А.Лекторского, свежий номер которых с моей работой 'Институты знания и технологии власти в экономической модели управления' только что пролистал? Или это было то слово, что не воробей, -- вырвется, не поймаешь? Трудно сказать. В общем, я был более изумлён этой оценкой, чем огорчён пущенным С.А. чёрным шаром.
Мастер всяческих конференций и совещаний, не менее выдающийся, чем подлежащий низложению В.С.Диев, С.А. начинал свою деятельность в НГУЭУ с проведения трёхдневного философского семинара во главе с человеком, похожим на Володина, но не того знаменитого драматурга, который -- 'Осенний марафон', а того, который -- пальмовое масло и косноязычие. Это был 2003-й год. Представив меня учеником М.А.Розова человеку, похожему на Володина, С.А. оставил нас у подоконника в коридоре третьего учебного корпуса и наблюдал поодаль. Разговор ограничился сетованием человека, похожего на Володина, на патриарха, каким ему виделся М.А., не уступающего дороги им, молодым щедровитянам. Видать, одна башня с другой эстафеты методологий не поделили. Ну, зато теперь всё честно и чудесно. На том моё знакомство с человеком, похожим на Володина, завершилось.
'Когда бы грек увидел наши игры...'
После пожеланий М.В.Ромма тщательнее проводить экспертизу на стадии предзащиты взорам изумлённой публики и привычным членам совета предстала доктор Б.А.Жутина. То есть доктором она была философии, но впечатление производила шестой палаты. Для затравки Б.А.Жутина изложила своё видение названия диссертации, предложив три или четыре варианта, над каждым из которых изгалялась сколько могла. Небольшого роста, она выскакивала из-под кафедры, как Фрося Бурлакова из-под рояля. Издаваемые ей каватины покрывали амфитеатр зала сверху донизу. Она гневалась, брызгала слюной, потрясала кулаком и пугала 'треугольником Фрейда'. Это была речь, если не безумной, то весьма хорошо подогретой жрицы с погорелого капища. Волосы её растрепались, глаза горели, изо рта валил густой аромат чеснока -- по всему было видно, что жрица вышла на след поджигателей.
Зрители онемели. Это было всё то же самое, что переливали из пустого в порожнее Г.Э., Ю.П. и иже с ними, но доведённое до гротеска, до полного и окончательного абсурда: в этом зеркале природы детски непосредственно и не замутнено культурой Золотого и Серебряного века отражались любимые ими черты.
-- Боже мой, -- поражённый, думал я, -- а ведь кому-то это придётся читать. Цирк с конями! Никто даже не захочет воспринимать всерьёз, вот смеху-то будет! Зря она в запальчивости издевается надо мной, да ещё принимает насмешничанье за норму научного общения. Что-то никто не веселится.
В этот момент послышался смешок откуда-то из подмышек у Н.У.Наливайко, и докладчица затыкала в меня пальцем, требуя оградить её хрупкое научное достоинство от подобных типов.
-- Наверное, хочет, чтоб занесли в стенограмму, -- участливо согласился я. -- Вот вам и 'классическая рациональность'. Она, похоже, не подозревает, какой это позор для неё и совета, для Г.Э. и Ю.П.: это же их копия 'логики' и 'культуры', -- взрастили, так сказать, в своём коллективе. Ох, надеюсь, В.В. достанет трезвости не подписывать, чего она тут портачит, раз уж смелости остановить этот понос ему не хватает.
Выговорившись, Б.А.Жутина потопала до членов совета с таким выражением лица, с каким ходят по церквям и домам прощаний, чтобы взглянуть на недавно усопших.
В.В.Крюков призвал членов приступить к процедуре тайного голосования. Тут уж, как обещал незабвенный премьер: 'Мы подсчитаем, и тогда все узнают. И мы в первую очередь. А если кто слишком умный, пусть сам считает, а мы потом проверим. И доложим, куда попало'. В урну посыпались бумажки с результатами тайного волеизъявления членов.
-- Зачем? -- упрекала меня Эвелина Барбашина. -- Так нельзя. И эти скрещенные руки...
Действительно, в минуты особо лихой хватки диссертационного совета ДМ 212.173.12 по специальности 09.00.01 'онтология и теория познания' я стоял прямо, скрестив на груди руки. А надо было прикрывать чакру, ведь чего стоил один 'дед тяни-толкай'...
'Я давно заметил, -- рассказывал о своих наблюдениях абхазский летописец Ф.А.Искандер, -- что в гуманитарной области чаще всего встречается такой тип подлеца с неожиданностью. Вот что я думаю по этому поводу. В самой природе искусства заложена естественная необходимость пребывания на определённой этической высоте. Но если душа данного гуманитария не имеет внутренней склонности пребывать на этой высоте, то она, отбывая её как повинность, накапливает злобную эмоцию и в конце концов низостью, внезапным змеиным укусом уравновешивает ненавистную высоту. Катарсис зла'. ('Сандро из Чегема').
Для подведения итогов голосования слово взял председатель счётной комиссии Г.Э.Антипов. 'Дед герменевтический ромб' с нескрываемым удовольствием сообщил, что из шестнадцати проголосовавших членов совета девять высказались 'за', семь -- 'против'. Тем самым квалификационного большинства голосов (две трети) соискатель не набрал, и заключение диссертационного совета о защите докторской подписано, значит, не будет. Войдя в раж и достигнув той степени эмоциональности, какую Фазиль Абдулович называл катарсис зла, Г.Э. удовлетворённо хмыкнул, дёрнулся, как будто пытаясь отбить коленца, и вывалился с кафедры, бубня под нос нечто невообразимое, то ли 'Яблочко', то ли какой другой забористый мотивчик.
Но это было ещё не всё -- с заключительным словом следовало выступить соискателю.
Ну, что можно было сказать на прощанье?
По задумке С.С.Розовой, это должна быть минута раскаяния и слёзного моления о повторном, через месяц, рассмотрении диссертационного исследования, 'доработанного' теперь уже под её 'руководством'. Никакой существенной правки в текст вносить бы не пришлось, но (1) договориться с С.С., (2) оплатить услуги членов совета, (3), а может и (1), принести покаянную голову на подносе.
По сценарию О.А.Донских, в этой комбинации он становился действительно незаменимым. Устойчивость его кресла на кафедре теперь не могла быть подвергнута сомнению ни со стороны изгнанных к тому времени оттуда Ю.П.Ивонина и С.А.Смирнова, ни со стороны О.Б.Соловьёва, ловящего, по его выражению, в паруса ветер. Последний так и останется О.Б.С., а Гога с Магогой могут тягаться за кресла разве что в ректорате нархоза или где-то ещё.
Что имела с этого В.М.Фигуровская, можно только догадываться.
В зале заседаний воцарилась настороженная тишина. Перестал кряхтеть дед, пригорюнилась в ожидании крепких напитков медицинская академия, замер бородатый шкет в подмышках у Н.У.Наливайко, Фурманова переводила прицел с виска на затылок, Гога с Магогой выжидательно поглядывали на председателя, молчальники отстранённо, но с плохо скрываемым интересом изучали моё поведение, -- словом, могло показаться, что именно ради этого мгновения все мы здесь сегодня и собрались.
'Если бы они столь же внимательно выслушали мой доклад или хотя бы удосужились ознакомиться с рефератом, -- мелькнула мысль, пока занимал место за кафедрой, -- могли бы уже расслабиться'.
Я обвёл взглядом всех, стараясь запомнить внезапную мрачную сосредоточенность молчальников и тех, кто часом ранее получал 'огромное удовольствие' от коллегиального своего невежества, но зато в чувстве стаи. И понурые плечи Ивана Георгиевича и Виктора Александровича запомнились тоже. Так или иначе, И.Г. и В.А. проделали огромную работу, и всё ради чего? Ради того, чтобы выслушать разглагольствования Г.Э. и перлы Ю.П., которые не читали, не понимали и не помышляли понимать.
'О творчестве человека верно то же, что и о свободе человека. Свобода человека есть требование Бога от человека, обязанность человека по отношению к Богу' (Н.А.Бердяев).
Учёная спесь человеков с ежами и конями оказалась намного превосходящей их учёную значимость, и это высветилось предельно чётко, до мельчайщих деталей, до каждого 'там', 'ну', 'значит', 'вот', 'ме', 'э-э' бесталанной устной их речи. А я ведь догадывался, что была такая возможность -- увидеть весь ничтожнейший скарб 'электротехнического совета' в неприкрытом естественном виде, и что вид этот будет именно таким, каким предстал сейчас изумлённому нашему взору: самодовольным, себялюбивым, ограниченным эго. И вот это была гибель, метафизическая гибель эго этих несчастных 'риторов'. И это был мой стыд и позор, что именно я спровоцировал их на это последнее действие. Спровоцировал или оказался инструментом провокации, позволив втянуть в это действо не молодых уже И.Г. и В.А.
Что же, может быть, через эту бессмыслицу мы постигаем собственный смысл.
'Основное предположение всякой подлинной философии -- это предположение о существовании смысла и постижимости смысла, о возможности прорыва к смыслу через бессмыслицу' (Н.А.Бердяев. 'Смысл творчества').
Пожалуй, только Владимир Ильич не терял присутствия духа, но на то он и был Разумов!
Что же следовало им сказать?
Одних ободрить, других осадить? Это вряд ли. Я совсем не годился на роль того, кто мог бы сказать о себе державинским палиндромом: 'Я иду с мечем судия'.
Объяснять, растолковывать, внушать людям с 'абсолютно другой логикой' и 'культурой' тончайшие философские категории, не зная языка жестов или дактильной азбуки (алфавита на пальцах), -- пустая трата времени. Эти косноязычные и глухонемые всегда будут пребывать в сомнениях и вопросах, пока начальник не скажет 'Фу!' или 'Фас!'
Ну, а кланяться, каяться и благодарить я тем более не собирался.
'Зов обходится без всякого озвучания' (М.Хайдеггер).
Сознание было чисто и ничем не замутнено.
И тогда к слову была призвана самость, но не та, что способна стать для себя 'предметом' суждения, и не самость возбуждённо-любопытствующего и безудержного расчленения своей 'внутренней жизни'. Тем более, это не была самость 'аналитического' размазывания психических состояний и их подоплёки. Это была единственно та самость, которая всё равно есть не иначе как способом бытия-в-мире.
-- Философ наблюдает не жизнь, а жизнь сознания, -- утверждал А.М.Пятигорский.
Поэт наблюдает жизнь, проживает тысячи разных её возможностей в одном мгновении, если это мгновение озарения и причины. Поэт наблюдает жизнь сознания, когда, подобно математику, вычисляет доски судьбы, благословляет всё, что было, или откликается на зов-вы-зов бытия. Тогда он философ: его слово есть действие, его действие -- бытие.
Принадлежит ему в такие мгновения слово? И чей это зов?
-- Who is the calling? Кто зовущий? -- вопрошал Леонард Коэн, потомок первосвященника Аарона.
Что за речь овладевает поэтом, уничтожая возможность возможного, но тут же делая возможное доступным?
'Как однако должны мы определить проговариваемое этой речью? Что совесть выкрикивает позванному? Беря строго -- ничего. Зов ничего не высказывает, не даёт справок о мировых событиях, не имеет что поведать. Всего меньше стремится он к тому чтобы развязать в призванной самости 'диалог с собой'. Окликнутой самости ничего не на-зывается, но она вызывается к себе самой, т.е. к её самой своей способности быть. Зов, отвечая своей зовущей тенденции, не вводит призываемую самость в 'судоговорение', но как призыв к самой своей способности само-бытия он есть вы-(выводящий-'вперёд'-)зов присутствия в его собственнейшие возможности'. (М.Хайдеггер. 'Бытие и время').
Сказалось: диспозиция понимания -- предрасположенность к пониманию, желание понимать. Если нет такой диспозиции, никакая рефлексия вам, господа, не поможет и, как следствие, нечего обсуждать.
Сказалось: рефлексия -- не продукт рефлексирующих систем и, конечно же, не сама эта система. Пусть растут муравейники городов с транспортными маршрутами и должностными инструкциями по службе, но ничто не заставит муравья осознать: 'Я знаю, что я знаю'. Всё -- ему самому, ему самому.
Сказалось: какие бы ни были языковые игры, имеет ли мир логическую структуру, не известно. Поэтому всё, что может быть доступно, доступно в деятельности. Отсюда -- деятельностный подход, и не надо искать чёрную кошку постмодернизма в тёмной комнате объективной реальности: это не суть важно, есть ли она там, а время убьёте.
Сказалось: спасибо, добрые люди, это будет урок на всю жизнь -- мне, но -- не менее -- вам. Ибо если вы, такие, как вы есть сейчас, отсюда уйдёте, не к чему будет прилагать, что бы там ни было впоследствии.
Никого не приглашал.
Разбегались добрые люди тихо, как мыши: метнулись по углам без писка, без шороха и только хвостиками сцепились за порогом. В мгновение ока приставились к своим плащам и кинжалам Г.Э., Ю.П. и С.А. Внимательно провожал взглядом О.В.Зиневич, Б.А.Жутину, Н.У.Наливайко со шкетом.
-- Ты видел? Ты видел? -- подошла Дарья. -- Удрали, будто по мордам сейчас прилетит.
На почтительное расстояние приблизился лесной человек Вальдман.
-- Заберу? -- показал на экземпляр докторской в синей обложке.
Я молча кивнул.
-- Мне над текстом стенограммы работать, -- пожаловался. -- Нужна запись доклада.
-- Вышлю на почту, -- пообещал я.
С расшифровкой записи вопросов, ответов и прочего, что наговорили члены совета, помогать ему не собирался. Да он и не просил; стенограмма не нуждалась в моём росчерке.
К столу затесались молчальники -- В.М., которая 'Сталина Сергеевна против', и О.А., который 'будем прорываться'. Молчали они и здесь, выпивая и закусывая, рассеянно прислушиваясь к разговорам. Владимир Ильич напомнил о ночном поезде обратно, до Омского университета. И.Г. сказал, что живёт рядом, а В.А., если не ошибаюсь, довезли до стоквартирного дома.
-- Что за председатель у этого совета? -- сокрушался В.И. на остатке пути до вокзала. -- Я, сам председатель, знаю, как это делается: быстро собрал всех в комнате для совещаний, заставил переголосовать, -- делов-то! Не понимаю: спокойный такой этот Крюков, будто не его вовсе епархия. Ну, и совет. Недоразумение, а не совет. И сколько это университетов они подставили? Томский, Омский, свой Технический с его экспертизой, ещё оппонента с Саратовского университета. А отзывы?
-- РГГУ, Шатин с педагогического, Миндолин -- НГУ.
-- Ещё и заключение кафедры НГУ.
-- Изначально был НГУ, потом Донских нархоз притянул.
-- Ну вот! Ещё и нархоз. Крепко же вы кому-то досадили.
-- Всё бессменный научный консультант Розова Сталина Сергеевна. Разделяй и властвуй: этому скажет одно, того научит другому, но своего не отпустит и не упустит. Вы знаете, Карпович уверен, что она самый искусный интриган Академгородка.
-- Ну вот! Ему-то, должно быть, известно.
Добрались до вокзала.
Уже из дверцы В.И.Разумов бросил мне:
-- Теперь какое-то время сидите смирно и никуда не высовывайтесь.
-- Всего вам доброго, Владимир Ильич! Премного вам благодарен!
Да, после подобных разоблачений в 1930-е, как намекал 'дед герменевтический ромб', выносили приговор без права переписки. Сначала, конечно же, собрание партактива, затем трудового коллектива с клеймением, отмежеванием и последующим увольнением и, по доносу, арест. Могло быть и наоборот: арест, а потом возмущённый трудовой коллектив обрушивает всю свою классовую ненависть ('Наша логика, она абсолютно другая! Нам от неё отрекаться нельзя! А он исходит из той логики, которая ему понятна. Это -- другая логика. Мы -- люди разных культур!'), обрушивает, значит, свою ненависть на... пусть будет, японского шпиона.
А что вы хотели от научного консультанта с гордым именем вождя всех народов? Но зато в какой розовой перспективе!
![[]](/img/k/kustow_o/scienceinsiberia03/koldowalashestxzolizshestilengua_de_signos_bonet_1620_r_s_t.jpg)