12 октября 2014 г. на странице О.А.Донских в фейсбуке С.С.Розова писала: 'Дорогой Олег! Поздравляю тебя с днём рождения. Успехов тебе в твоей трудной и очень нужной всем нам работе. Ты как на фронте, на самом переднем участке. Побольше тебе и всей твоей замечательной семье здоровья и спокойствия. Мы все -- с тобой. Сталина Сергеевна'.
Там же 29 февраля 2016 г. О.А. пригласил в литературный магазин 'КапиталЪ' на встречу, обозначенную помпезно 'Язык как ложь и отец лжи'. Похоже, феномен лжи это и есть тот 'фронт', на самом переднем участке которого видела докладчика С.С.
Стремление укоренить феномен лжи не в частностях речи того или иного деятеля (актора), а в прародителе любой речи языке -- занятие не бесполезное для того, кто хочет оправдать саму возможность лжи, лицемерия и сопутствующей склоки. Как говорится, отсутствие лжи в списке смертных грехов христианства как-то ставит под сомнение всю остальную концепцию. Пользуясь этим хитроумным инструментом, чтобы стравить одного с другим, подмухлёвывая и плюя на любые представления о морали, О.А. сравнительно быстро мог добиться успеха, но он не спешил: скандал ему был не нужен. Доцента следовало уволить тихо, без каких-либо инсинуаций, вроде закрытия диссертационного совета после подстроенного провала с защитой. Конечно, если бы он мог, то, как Дрейфуса, упёк бы меня сразу куда-нибудь на Чёртов остров в архипелаге Спасения. Однако за недостатком троек НКВД или какого-нибудь, пусть завалящего партактива О.А. не мог не придерживаться тактики гибридного ведения действий, пока земля под ногами у 'бедоголового' не будет выжжена и отжата. А далее не только у него... Так, во всяком случае с этой целью, О.А. выдвинулся из тыловых служб на фронт, на самый передний его участок.
Вот радости вечному 'без пяти минут доктору наук' О.Б.Соловьёву!
И поскольку последующие действия заведующего кафедрой профессора 'будемпрорываться' доказать не возможно, предположим, что совершал их не он, а PhD подворотни доцент О.А.Кубанских -- не слишком одарённое, если не сказать бесталанное, завистливое, подленькое, падкое до почестей и гонораров, что ни на есть трусливое и тщеславное мудрило. Так 'непричёмышу' не будет обидно, а с 'ихтамнета' и куматоида, тем более, спрос какой? Была волна, но то -- вчера, а ныне всё забылось и травой поросло. Ныне нет никого -- ни старых, ни новых, ни партийных бонз, ни свидетелей Иеговы, ни апостолов, ни... Ничего, кроме имитации. Да хоть априори констатируй в основном законе, так это сегодня! А какая была волна, но, правда, вчера!.. В общем, ни концов, ни начал не сыщещь, непонятки одни, -- вот что нужно О.А., когда, прикидываясь потерпевшим, он желает победы в гибридной войне.
Исключительно в 'оборонительных целях' и дабы 'бедоголовый' не пошёл по головам, О.А.Кубанских наметил прорывы сразу по трём направлениям -- физическому, коммуникативному, репутационному.
О.А. скрипел зубами, что упущен 2010-2011 учебный год, а дневная нагрузка О.Б. была умеренной. Зато в 2011-2012-м отыгрался, как мог: вся ставка в дневную нагрузку и на один семестр, чтобы три-четыре пары каждый день! Это 6-8 академических часов ежедневно. Но это не беда, если бы О.А. не сговорился с завкафедрой банковского дела Г.М.Тарасовой (а попробуй это докажи! а может, сговорился не он, а В.М., большая любительница тёток, составила дружеский разговор с Г.М. по телефону: 'А Фигуровская клевещет и звонит'), чтобы и тут вся нагрузка легла на дневную работу. Это ещё 2 пары (4 часа) ежедневно работы с дипломниками её кафедры. Из пяти учебных дисциплин в преддипломном семестре я читал им четыре: просто учительница первая моя для нового поколения банкиров и финансистов. Но фокус был в том, что, если три из них были хорошо мне известны, то новая для меня дисциплина, которую, видите ли, некому было вести в славном граде Новосибирске, 'Финансовый инжиниринг' требовала существенной подготовки. В условиях, когда работаешь 8-10 академических часов каждый день, подготовиться, понятное дело, было не возможно. Расчёт был или что сам скопытится, или что дипломники увидят, мягко сказать, некомпетентность своего преподавателя, а тогда и остальные часы с ними будут не сахар.
Теперь пару слов о 'финансовый инжиниринге' в сибирской глубинке. Это из серии, чтоб нам так в Новосибирске жилось, как им в Лондоне, Токио и Сингапуре, или 'Россия планирует экспедицию на Марс в 2019 году'. Уже давно наши ракетные корабли бороздят космические просторы в романах Ивана Ефремова и Кир.Булычёва; и в учебных планах нархоза это тоже случилось -- не так давно, но всё же случилось. Из предвыборных обещаний А.В.Новикова в пору его честной конкуренции за ректорское кресло явствовало, что НГУЭУ превратится в вуз, готовящий финансовых инженеров. Далеко вперёд смотрел А.В. в ту эпоху, когда инвестиции со всех сторон земного шара потекут могучим потоком во глубину сибирских руд, где росгвардейцы будят спящих пассажиров такси электрошокером, а несогласным подбрасывают наркотики или обвиняют в педофилии. Инвестиции само собой не потекли и ничем особенным, кроме холода с северного полюса и китайского коронавируса земной шар не ответил. Однако дисциплину успели сунуть в учебные планы для финансистов и даже придумали соответствующую специализацию, не помышляя даже дать хотя бы минимально необходимую математическую подготовку студентам. То же самое произошло с электротехническим институтом, когда из крепкого инженерного вуза его преобразовали в технический университет, нахлобучив колпак бизнес-факультета и косу до пояса гуманитарного образования.
Волей судьбы к тому времени я действительно оказался хорошо знаком с финансовым инженером, магистром финансовой математики Политехнической школы города коммунаров Парижа и сотрудником одного из бывших инвестиционных банков США в городе-герое Лондоне. Когда-то я отвечал на его вопросы, тяжело ли изучить французский язык, а затем, года три спустя, что такое фондовый рынок и следует ли специализироваться в финансовой математике. Теперь он поделился со мной лекциями в формате PDF о том, как создаются финансовые продукты для конкретных задач конкретного инвестора. Порог входа на финансовый рынок для разработки такого продукта составляет не менее десяти миллионов долларов. Это у них. А у нас... А у нас разве кто-то с такими средствами инвестирует в разработку финансовых продуктов? Понятно, что полковники, у которых квартиры набиты миллиардами наличной валюты, никогда не будут инвесторами ни этой стране, ни в какой другой. Те же, кто обучает детей в тёплых странах, инвестируют своё новоприобретённое исключительно через западные инвестиционные фонды, а не иркутские, омские, томские или ещё какие транссибирские компании. Во глубине сибирских руд финансовых инженеров нет и спроса на них нет как нет и в обозримом будущем не будет: дай-то бог инвестиционным банкам продать готовые финансовые инструменты, часть из которых тоже по своей природе не может не быть гибридной.
-- Знаете, что это такое? -- спросил я пятый курс, нарисовав интеграл с кружочком посередине. Мой заморский консультант сумел кое-что растолковать мне о нюансах его работы.
-- Интеграл? -- предположил кто-то.
-- Это не просто интеграл. Это стохастический интеграл. Теорию вероятностей изучали? Математическую статистику?
-- С переменным успехом...
-- Замечательно, что изучали, и сейчас можете решать олимпиадные задачи по рынку ценных бумаг. Но математическая основа финансового инжиниринга это умение считать стохастические интегралы, также применяемые в термодинамике и вообще для расчёта любых систем с вероятностным поведением слагающих их частиц. Кто из вас умеет брать стохастические интегралы?
Молчание.
Не уверен, умеют ли брать интегралы без всяких кружочков.
-- На этом, собственно, финансовый инжиниринг наш с вами заканчивается, -- вынужден признать я. -- Курс математики студентам пятого курса я читать не буду. Вам либо надо вернуться на кафедру высшей математики и узнать, сколько потребуется времени для вашей подготовки, если за это кто-то возьмётся. Либо я читаю вам курс о продуктах финансового инжиниринга и рассказываю, как всё это работает на деле, но вы должны понимать, что сами вы никакие не финансовые инженеры и создавать подобные продукты не умеете, поскольку здесь надо быть скорее математиком, чем экономистом.
Сошлись на последнем.
Время не только лечит, время придаёт смысл. Со временем любая обида может стать просто вздором, недоразумением, а сущий пустяк предстать предательством, катастрофой.
К концу ноября 'мой старый организм совсем утратил силы', и я загрипповал с температурой 38,2. Понимая, что любой разговор с О.А. с тем, чтобы меня подменить на время больничного, окончится хорошо организованной подставой, ибо этого они с В.М. и С.С. только ждут, а на кафедре у Г.М. подменить меня и вовсе не кем, я продолжал вести занятия с температурой. Однако подлость О.А.Кубанских не знает границ. Получив от секретаря кафедры Аллы Александровны Женибековой, благодарной мне за успехи в деле освоения Winword и Excel, сообщение (или донос?), что О.Б. ходит, шваркая носом, очевидно, гриппуя, О.А. -- нет, не отправил меня к доктору, он сам ведь доктор и PhD, -- но последним приёмом решил прищучить болезного навсегда.
Руководящий стиль О.А. состоял в командном, преимущественно заочном общении с преподавателями путём уведомления их электронными записками за подписью А.А. Складывалось впечатление, что это А.А. заведует кафедрой, и оттого тон её резок, как у самого О.А.:
'Прошу всех преподавателей закрыть ведомости ИЗО и ИДО (если таковые имеются) и унести в деканат ИЗО или положить мне на рабочий стол, а я в понедельник унесу все ведомости в деканат сама. А.А.'.
Или не столь резко и даже с элементами вежливости сквозь зубы:
'Уважаемые преподаватели! С меня требуют расписание консультаций преподавателей на 2-й семестр. Поэтому мне срочно нужна от Вас информация о консультациях. Прилагаю файл с расписанием консультаций преподавателей на следующий семестр. Впишите, пожалуйста, день недели, время и аудиторию своих консультаций. Жду завтра от Вас сообщений или звонка до 12.00. Надеюсь на понимание и заранее благодарна. А.А.'
Такую же электронную записку с уведомлением о проведении проверки остаточных знаний по философии у студентов 4-го курса НГУЭУ я получил в самый разгар болезни. Меня уведомляли, что мне следует явиться в 8.00 утра в четверг, пятницу и понедельник в один из компьютерных классов, дабы курировать сам процесс. А с 9.35 можно было продолжать вести свои 5-6 пар по расписанию -- это подразумевалось как бы само собой. Так же само собой подразумевалось, что никто из остальных штатных сотрудников кафедры, у кого дневная нагрузка была несравненно ниже, а их было что-то около восьми-девяти, не считая аспирантов, выполнить это сложное поручение не сможет.
-- Алла Александровна, меня нужно подменить. Я не в состоянии послезавтра к 8 утра прийти на эту проверку.
А.А. посмотрела на меня большими глазами.
-- Я ничего не решаю, это распоряжение Олега Альбертовича.
-- Хорошо, доведите до О.А., что О.Б. не в состоянии быть в 8 утра на проверке остаточных знаний: ему до 7 вечера после этого работать, а у него температура.
-- Вот вы сами ему об этом сообщите, -- ледяным тоном заявила секретарь кафедры.
-- Могу, конечно, сообщить. Труда не составит. Но разве это не ваша прямая обязанность?
Тут А.А. взбеленилась, и её можно было понять: мало того, что она присутствовала или казалось, что присутствовала на кафедре с 10.00 до 17.30, тогда как 'учителя' появлялись эпизодически, а деньги получали как за полный рабочий день, да и ставка повыше, так ещё надо было решать вопросы за О.А. Если же что не так, PhD университета Монаша по головке не погладит.
-- Это распоряжение заведующего кафедрой, -- строжилась А.А. -- Вот у него и выясняйте.
-- Тут нечего выяснять. Доведите до него, что я не могу на этой неделе работать с 8 утра до 7 вечера с пятнадцатиминутным перерывом на обед. Сами видите, почему.
Бюро расписаний любовно разбросало мои занятия по разным корпусам университета. Чтобы попасть из одного в другой, студентам давалось пятнадцать минут, ведь брести приходилось и в дождь, и в грязь, и в пургу, и в мороз по городской магистрали, потом мимо станции скорой помощи и городской инфекционной больницы. И это было бы ещё ничего, но когда в сентябре группу в тридцать человек засунули на десять квадратных метров с семью столами, включая преподавательский, я волевым решением переместил учащихся в соседнюю пустующую аудиторию. После чего девочка-проверяющая, не застав нас на месте, поставила мне прогул, а О.А. через А.А. сразу потребовал написать объяснительную, будто за восемь лет не удостоверился, что 'прогулы' это не мой профиль. Уже тогда я известил А.А., что, если О.Б. возьмётся писать, так напишет сразу министру образования, и чтобы больше меня подобной дуристикой не доставали, а поменяли аудиторию. Или бюро не известно, сколько в группе студентов? Так известите 'контролёров', а то не ведают, что контролируют. По-видимому, известили, а шутку о том, что напишу министру, восприняли как угрозу, особенно, если учесть, что О.А. списывал на меня 'доносы', приведшие к закрытию диссертационного совета ДМ 212.173.12.
-- А я-то здесь при чём? -- голосом, как из подворотни, отозвалась А.А. Это был, по-видимому, последний аргумент.
-- Правильно. Вы не при чём. И О.А. тоже, наверное, не при чём был, когда мне поручал. Но не ваше ли это 'А.А.' значится под его распоряжением?
Последнее прозвучало уже на повышенном тоне: весь этот круг 'непричёмышей' начинал раздражать не на шутку. Нос заложен, голова с 'бедой', да ещё болит, взмокшая к вечеру под пиджаком рубашка, слабость, ещё одна пара финансового инжиниринга, и ко всему этому учётчица-секретарь, не желающая начальнику настучать, что доходяга со своей пайки две нормы не потянет.
Доцент Л.И.Ядута, занятая в это время оказанием консультационных услуг, и её студентка, на кого эти услуги распространялись, вынужденно прервались.
-- Это распоряжение заведующего кафедрой, -- сухо повторила А.А. -- Вам следует его выполнять.
-- Да? -- изумился я. -- А что ещё мне следует выполнять? Может, полы надо помыть на кафедре? Так вы поручите: я приду, помою, -- подкатило незабвенное изречение переводчика Бузыкина из 'Осеннего марафона'.
Надо было видеть лицо А.А.
-- Мы, наверное, с вами в другой раз поговорим, -- сказала, поднимаясь, Л.И. своей студентке.
'Если после этого я разболеюсь, О.А. и компания не замедлят заказать мне венок, -- подумал я, возвращаясь к дипломникам с лекцией о неклассической рациональности поведения финансовых рынков. -- А если выживу, этим же венком удушат'.
Предчувствия, как говорится, меня не обманули.
Ещё в сентябре 2010-го перед поездкой в РГСУ я радовался за нархоз:
-- Кафедра у Галины Михайловны, -- рассказывал я А.А., -- хлебосольная. Как ни зайду, то напоят, то накормят. Одно слово: банкиры; на капиталах сидят.
А.А. понимающе кивала и докладывала по инстанциям.
В сентябре 2011-го у меня уже просто не было времени засиживаться на кафедре у банкиров, и когда вечерами, пересекаясь со мной у аудитории, Г.М. просила меня не забывать о кафедре, я ссылался на непраздную загруженность и безрадостно скрипел ключом в замке класса. Наверное, это выглядело пренебрежением, но я надеялся, что Г.М. может поставить себя на моё место: 5-6 пар в день, поручения по обеим кафедрам, плюс финансовый инжиниринг.
Ближе к концу семестра на выживание Г.М. озадачила меня за обедом в столовой:
-- Кафедра готовит учебник для финансистов. За вами, Олег Борисович, глава о финансовых рынках.
-- А что именно о финансовых рынках?
-- Теория финансовых рынков. Ведь вы это можете?
-- Могу, но потребуется время. Когда нужен текст?
-- К марту.
-- К марту будет готов, -- обещал я, принимаясь за шницель. -- Объём?
-- Какой угодно.
-- То есть ничем не ограничен?
-- Ничем.
-- Ну, там может, один-два печатных листа.
-- Чем больше, тем лучше, -- решительно посоветовала Г.М. -- К марту точно успеете?
-- К марту -- не к январю. Как только закончится семестр, вплотную займусь текстом.
-- Напишите, как вы умеете писать, чтобы не хуже учебника Миркина.
-- У Миркина даже не учебник получился, а серьёзный исследовательский труд по фондовому рынку. Такой объём одному мне не потянуть, -- пошутил я.
-- Что потянете, будем рады, -- согласилась Г.М.
-- Эх, работать бы над таким учебником да не в наших-то холодах!
-- А где?
-- Ну, вот иметь бы такую нагрузку, чтобы только первый и третий триместр на дневном отделении. А зиму проводить в Таиланде.
И я допил фруктовый компот.
Сложно сказать, насколько понравилось такое предложение Г.М. Правильнее будет предположить, что не понравилось вовсе. В любом случае, от комментариев она воздержалась.
А глава в учебник состоялась; правда, учебник я так и не увидел, и не знаю, в каком виде он вышел, и было ли там моё имя. Зато следствием этой работы была статья в журнале 'Общество и экономика' под заголовком 'Современная теория финансовых рынков: от критики англо-американской системы знаний к регуляционизму и неклассическому моделированию'. Авторский номер поступил в канцелярию НГУЭУ в большом пакете с логотипом журнала Академий наук стран СНГ. На выходе из главного корпуса с пакетом в руках я столкнулся с О.А. Он покосился на адрес и логотип: в чертах его лица проступило что-то монголоидное.
-- Прислали мою последнюю работу по кафедре банковского дела, -- объяснил я.
-- Я вижу, -- сказал он и метнулся мимо, будто кипчак, оставленный без орды.
О.А. обыкновенно именно таким образом реагировал на любые мои публикации за последние три года работы на кафедре философии. А публикаций было много: список моих научных работ превосходил кафедральный. Каждый год в Германии выходила монография в Lambert Academic Publishing, а к ней и помимо неё ещё полтора десятка статей в различных научных изданиях и материалах конференций.
Как же он, должно быть, страдал!
К заседанию кафедры по случаю начала 2011-2012 учебного года я презентовал ему экземпляр 'Понимания и мышления', опубликованный Lambert Academic Publishing: 'уже без Розова и социальных эстафет', -- пояснил ему отличие от монографии 2007 года, вышедшей в НГУЭУ к моей защите, один из экземпляров которой с автографом 'Метафизику от метафизика' адресовался ему. О.А. посмотрел на меня с мрачной ненавистью и ничего не сказал. Можно было только догадываться, то ли он тоже почувствовал обиду за М.А.Розова 'как его ученик', то ли моё поведение было развязным и преподносить монографию следовало, встав на колено.
К тому времени он успел похоронить в недрах метафизической кафедры отпечатанный на 300 страницах текст моей монографии, посвящённой проблеме эмпирического базиса наук о Земле, -- 'Феноменология естественного объекта'. Поначалу с барского плеча я предложил его Т.Я.Дубнищевой на кафедру современного естествознания и наукоёмких технологий. Но ёмкости её научных технологий хватило лишь для того, чтобы 'изучать' этот текст в течение 2010-2011-го учебного года, а затем 'утерять'. У Т.Я. не было ни обсуждения моего исследования, ни самого исследования, которое в конце концов мне пришлось затребовать обратно.
-- Да, помню: большая синяя папка. Не знаю, куда пропала, -- на тёмном своём глазу лгала мне она. -- Была на кафедре, а потом, видимо, кто-то взял почитать и не сказал.
К маю монография в сильно истрёпанном виде всё-таки 'нашлась', и Т.Я. преподнесла мне её, будто изданный в суперобложке фолиант почтенной толщины. Однако это были те же листы, которые в прошлом сентябре я распечатал у себя на лазерном принтере, разве что от них веяло то ли каким-то Васей, ботаником, то ли самой С.С.
-- А в комнатах наших сидят комиссары и девушек наших ведут в кабинет!
Разве не так?
Я начал замечать, как О.А. выводит коллег в коридор, 'потому что на кафедре совершенно невозможно поговорить', и составляет некие собеседования, после чего дамы кафедры и их кавалеры боялись со мной обмолвиться словом.
Стена отчуждения росла.
А.А. уведомляла меня электронным письмом о переносе новогоднего заседания кафедры с 30 декабря, когда традиционно, не отходя, так сказать, от производства знаний, празднуют все добрые люди, на 14 (!) января аккурат на вторую половину дня, когда у меня был поставлен экзамен у группы второкурсников, а за ним следовали четыре часа 'Международного рынка ценных бумаг' у магистрантов кафедры банковского дела, с которыми мне тоже приходилось работать. Поскольку в течение осеннего семестра такие накладки случались регулярно, я не придавал им значения: на какое время не назначь заседание кафедры, у О.Б. по причине неимоверной дневной нагрузки будет занятие. Но можно заключить, что коллегам О.А. объяснял моё отсутствие какой-то другой причиной. И на этот раз было ясно, как божий день: накладка была сделана явно и предумышленно, -- просто О.Б. не желают видеть на праздничном заседании кафедры. Кто? О.А. А может, уже и настропалённые им коллеги. За четыре месяца службы без передышки силы хватило только отмахнуться рукой:
'А! Не бери в голову. Насильно мил не будешь'.
С февраля уведомления о заседания кафедры вообще перестали поступать мне на электронную почту, и я узнавал о состоявшемся заседании, лишь когда раз в две недели отсиживал положенные часы на консультации. Заочников у меня не было, дневники -- кто сдал, кого отчислили, и я сидел в гордом одиночестве, заставая на кафедре одну Нину Ильиничну Макарову, супругу О.А. Этот подарок доцент Кубанских сделал кафедре, как только стал её заведующим. Надо или не надо, Н.И. непременно улыбалась, светясь уголками губ и разбрызгивая потоки веселья изумлёнными несведущими глазами. По моему приходу она быстренько снималась с места и выскакивала во внешнее пространство, снизойдя до меня бессмысленным коротким кивком. Я полагал, что у неё начинались занятия, и не придавал этим нашим нечаянным встречам никакого значения.
Однако значение было: Н.И. ждала часа засвидетельствовать моё отсутствие. Для этой рискованной миссии злокозненный муж не нашёл на кафедре никого другого, что, несомненно, делало кафедре честь, а может, по обыкновению своему, пытался провернуть намеченное втихаря. Наконец, устав от бесплодных потуг и пустых ожиданий, семейство Кубанских решило возвести напраслину: времени на раскачку не было, завершался срок моего трудового контракта с НГУЭУ, и кафедре предстояло рекомендовать (или не рекомендовать) меня на должность доцента ещё на три года.
4 апреля 2012-го с почтового ящика О.А. впервые за последний год -- вот радости-то! -- поступило сообщение:
'Олег Борисович!
Прошу прийти во вторник 10 апреля в 12:00 ко мне в 2-223 с объяснительной запиской по поводу срыва Вами консультации 28 марта 2012 года.
Донских О.А.'
Какие-то звёзды располагали его в полдень 10 апреля. Ладно, не в полночь.
На неделе, пересекшись с ним в этой самой ауд. 2-223, то есть в кафедральном кабинете, я пытался было объяснить ему недоразумение: консультация состоялась в кабинете напротив, потому как в назначенное время ауд. 2-223 по неизвестным причинам оказалась закрытой, и двое невесть какого года заочников ожидали меня под дверью. Где был секретарь кафедры, я не в курсе, а студенты сдавали философию в ауд. 2-232, о чём есть отметка в их экзаменационных билетах.
-- Ну, не надо всё-то валить с больной головы на здоровую, -- процедил О.А. и выразительно посмотрел сначала на меня, потом на Аллочку Александровну. Та невозмутимо молчала.
Я опешил.
Вот оно, значит, как: теперь ещё и голова у меня больная.
Я понял, что в моих оправданиях здесь никто не нуждался.
-- А с объяснительной придёте десятого числа, -- заявил человек с совершенно здоровой головой.
-- Я приду, -- столь же мирно процедил я.
Как говорится, можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки -- никогда. Подворотня брала своё.
10 апреля на кафедре царило идеальное опустошение, когда ровно в 12:00 я столкнулся с О.А. в дверях. С нескрываемым раздражением он повернул обратно.
-- Принесли объяснительную?
-- Это по поводу срыва консультации 28 марта? Так не было никакого срыва, я уже всё вам объяснил.
-- Нужна объяснительная записка.
-- По какому поводу объяснительная записка? Почему была закрыта кафедра, а ключ исчез в неизвестном направлении?
-- Так вы отказываетесь дать письменные объяснения?
-- Не вижу, что объяснять.
-- Объяснительной не будет?
-- Не будет.
-- Тогда вам предстоит дать объяснения в другом месте.
-- Это как вам будет угодно.
Обыкновенно сор из избы стараются не выносить, но О.А. был человек особой комсомольско-партийной культуры разоблачения: сор в избу он усиленно наметал. Даже если у нас нет отмеченных недостатков, мы их взрастим и осудим, а надо будет -- подтвердим протоколами.
-- Своим поведением вы поставили себя вне кафедры, -- сказал он грустно, после небольшой паузы. -- Я долго думал, но последние ваши выходки показали полную нецелесообразность дальнейшего вашего пребывания в коллективе.
-- Это какие такие мои 'выходки'? Будьте добры, примеры. -- Примеров не последовало. -- При любых обстоятельствах я был к вам лоялен.
Взамен ответа О.А. проникновенно, как бы рассуждая вслух, заключил:
-- Столько сил положено, чтобы совет начал работать, -- и не балуя поводом усомниться в достижениях на исследовательском поприще, перешёл к делу: -- Поэтому я не уверен, что кафедра сможет рекомендовать вас к переизбранию на должность доцента.
Сказанное прозвучало весомо, грубо, зримо.
-- Вы что, решили оставить меня без работы? -- оживился я.
-- Это не я, это кафедра, -- вполне цинично уверил О.А., -- как проголосует, таким будет решение.
-- Я понимаю -- кафедра! И что проголосует, это мы проходили.
-- Гм! Я вас предупредил.
Предупреждение не было лишним: теперь многое встало на свои места. Его организационная и политическая активность, неуёмная общественная деятельность, колонка в 'Вечернем Новосибирске', которую он до поры до времени вёл, полагая себя блестящим журналистом, -- всё в руках у него рвалось и взрывалось. И вот этот рыхлый бородач возглавил на днях новосибирское отделение партии 'Яблоко'.
-- Ну, если вы считаете нужным...
-- Да! -- перебил он. -- Мы беседуем здесь одни, в доверительной обстановке, -- он уставился на мультифору с сотовым телефоном, -- поэтому всё, о чём говорили, останется между нами...
Засекреченность умиляла. По всему было видно, что это один из привычных ему приёмов завершения собеседования. Что дальше? Проверит срок моего доступа к информации особой важности? Возьмёт подписку о неразглашении истории народных горестей в фактах из жизни нархоза? Дохнуло 1937-м, когда вуз закрыли, едва только репрессировали всех преподавателей мужского пола. Да, у войны не женское лицо, только война началась задолго до 1941 года, а эхо её до сих пор 'грохочет над городом'. Всё, что надо войне, это наше молчание.
'Молчание -- могила моего отчаянья': этой роскоши себе никак нельзя было позволить, к тому же теперь, когда не осталось никаких сомнений, чем в действительности занят драгоценный этот лингвист. Факты вряд ли могли исказить его сущность. И потом: 'Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть'. В тот же день появился очерк 'К портрету Донских' -- краткое и далеко не полное изложение 'подвигов', поддвигов и других неподсудных деяний, совершённых новоявленным политическим деятелем.
-- Вот, значит, как! С козырей пошёл! -- брызгал слюной доцент О.А.Кубанских, ознакомившись с публикацией. -- Погоди же!
О.А. предпринял все доступные ему дисциплинарные меры: на голову начальника УОПРиК НГУЭУ А.В.Симрода, как весенняя капель, зарядили слепленные второпях служебные записки.
-- Ну, если он хочет уволить вас по статье за прогулы, служебная записка должна быть не одна, -- разводил руками А.В.Симрод.
В своих писулях О.А. просил принять меры дисциплинарного воздействия на доцента О.Б.Соловьёва, регулярно игнорирующего заседания кафедры, о чём свидетельствуют прилагаемые копии протоколов, а ещё повинного в срыве консультаций 28 марта и 11 апреля, о чём свидетельствует старший преподаватель Н.И.Макарова.
Ну, про 11 апреля это я совсем был не в курсе.
-- Что ему надо? -- спросил я А.В.Симрода, меланхолично разглядывая послания разгневанного мужа Н.И. -- Если добивается моего увольнения, так я сам уйду, без скандала. Насильно, я так думаю, мил не будешь.
-- Ага! Вот такое кино! Просто безумие какое-то, что творят эти заведующие кафедрами, -- распалился начальник УОПРиК. -- Вы бы почитали, что они нам несут!
-- Вижу, с каким кованым оружием к вам приходят. Наверное, шпорами звенят на пороге?
-- Ага! Не могут без склоки. Как базарные бабы!
-- Это ему, должно быть, Фигуровская присоветовала, а может, Макарова. Кто их разберёт?
-- Ага! А Юрию Васильевичу расхлёбывать!
-- Так это должность у ректора такая. Никуда не денешься.
-- Вот и я говорю: никуда не денешься. Напишите объяснительную, и бумагу под сукно. Вот какое кино! Ага.
В конце мая меня снова вызвали к начальнику УОПРиК. Договорились определённо, когда буду. Придя в указанное время, обнаружил ещё одну писулю О.А., по поводу которой надо было дать объяснения. А Симрода А.В. не обнаружил.
'Люди отличаются друг от друга тем, какая пустота образуется после них, -- говорит герой А.Я.Бруштейн. -- Один умрёт -- всё равно что стул сломался: покупают новый. Другой умрёт -- никем его не заменишь, никогда не забудешь!'
Всё бы так, когда б люди не умирали ещё при жизни.
Глядишь: занимает такой свою должность, а не то что проку никакого, один только вред. Приглядишься: так нет человека давно, одна оболочка -- девяносто процентов воды и десять жира с мослами, это у худых, а бывает, что наоборот.
'Само отсутствие понимания собственной смертности порождает пошлость, -- думал герой Ф.А. Искандера, -- или благодаря отсутствию этого чувства уже существующая пошлость накурдючивается жиром?'
Сразу после беседы с О.А. встречаю по пути к учебному корпусу двух членов Учёного совета НГУЭУ -- директора ИМОиП и проректора по учебной части. Оба в костюмах, очках, крепких ботинках шагают навстречу по лакированной грязи.
'Вот, говорю, оказывается, надумал меня О.А.Донских увольнять... Трудовой договор продлевать отказывается'.
'Трудовой договор заключает ректор университета', -- утешает меня директор ИМОиП Ивонин Ю.П. -- 'Но сначала, это чтобы я не обрадовался, вопрос рассматривается на Учёном совете'.
Проректор по учебной части смотрит на меня сочувственным взором.
'А в вопросе Соловьёва, продолжает Ю.П., Учёный совет высказался однозначно: по завершению трудового контракта от занимаемой должности освободить'.
Боже ж ты мой! Вот оно почему тянул до 12:00 10 апреля! На днях всё решилось. Вот на что намекала Г.М., кивнув на меня в разговоре о неостепенённом преподавателе:
-- Если на следующий год Епифан ваш не выполнит кандидатскую, его ждёт та же участь.
А я-то думал, речь о терниях и звёздах идёт... А они, стало быть, единогласно... проголосовали...
Проректор прячет глаза; даже становится неудобно стеснять его своим присутствием. Ю.П. плохо скрывает отчаянное воодушевление: он бодр, как майор Эстергази, который не обидел бы и щенка, но с удовольствием расстрелял бы сто тысяч французов.
В конце мая Г.М. назначает меня в государственную экзаменационную комиссию, -- дипломируем финансистов. Заседаем первую половину дня за длинным красным столом с водичкою и огромными цветами. Затем банкет, после чего Г.М. заставляет меня забрать один из букетов. Так и выхожу с красными и бордовыми цветами навстречу Т.Ф.Пыхтиной и А.А.
-- Послушай, чего ты ждёшь? -- надоумевает меня подруга. -- Есть возможность переговорить с ректором?
-- Можно записаться на приём.
-- Так сходи, объясни ситуацию.
-- Можно сходить на вечер 'В гостиной у ректора'. Это неформальные такие встречи, с фруктами и шампанским, и эстрадными номерами.
-- Тебя приглашали?
-- Ну, я там бывал. Приглашают всех сотрудников и профессорско-преподавательский состав.
-- Так иди.
Я пошёл.
Вечеринка, хорошо помню, называлась 'По дороге в Голливуд'. Не уточнялось, что и кто был 'по дороге в Голливуд' -- то ли участники конкурсов, то ли певцы и танцоры, а может, сам Юрий Васильевич, а может, мне уже предстояло паковать чемоданы. Столики занимали свободно: подсаживались к знакомым, кафедры кучковались, административные подразделения чувствовали себя хозяевами. Некоторое время я восседал в гордом одиночестве, и даже соседние места были пустыми. Наконец, одна из соискательниц Г.М., подсев, прошелестела шикарным вечерним платьем.
-- А что, наших никого нет? -- удивилась она и принялась рассылать смс.
'По вечерам над ресторанами...' -- вспомнился Блок.
Гремела музыка, публика аплодировала, насколько была в настроении. Мы о чём-то болтали, пытаясь докричаться в уши, как вдруг юная красавица получила смс, от которой изменилась в лице. Она посмотрела на меня совсем по-другому, извинилась и скорей убежала.
'Я послал тебе чёрную розу в бокале...'
И снова остался в гордом одиночестве.
'Однако не слабо, -- подумалось. -- Со мной боятся даже садиться за один стол. Вот это репутация!'
И обвёл присутствующих довольно наглым и не менее растерянным взглядом. Знакомых, как назло, не находилось. Если, завидя меня, они не предпочли ретироваться, как соискательница: 'Но была ты со мной всем презрением юным, / Чуть заметным дрожаньем руки... / Ты рванулась движеньем испуганной птицы, / Ты прошла, словно сон мой легка...'
Ректор Ю.В.Гусев объявлял конкурсы, тамада -- музыкальные номера.
Настало время подведения итогов, и тут Ю.В. отпустил странную фразу о некоем персонаже, который думает, что ему всё сойдёт с рук, когда на него в ближайшее время заведут уголовное дело. Эти его слова половина присутствующих здесь работников университета могла на тех или иных основаниях отнести к себе. Отчего же мне почудилось, что все посмотрели на 'библиотекаршу'? Библиотекари ведь это самый не коррумпированный народ в мире: сидят себе тихонько носами в листы. Откуда и какому тут быть криминалу? Но поскольку Гусев всё чаще поглядывал в сторону Соловьёва, последний не замедлил подойти к нему по окончании 'дороги', видя себя уже почти в 'Голливуде'.
Ю.В. ожидал неприятного разговора об увольнении, поэтому не был обрадован моему приближению, но я обратился за советом:
-- У меня подготовлена ещё одна докторская диссертация по философии, а также монография по финансовым рынкам, которая может послужить докторской по экономике. По философии моим научным консультантом согласился стать проректор С.А.Смирнов, а по экономике -- член-корреспондент В.И.Суслов. Виктор Иванович уже ознакомился с текстом монографии. Хотелось бы знать ваше мнение, в какой области мне работать.
Глаза ректора повеселели.
-- Знаете что, -- предложил он, -- а вы приходите ко мне в понедельник, и мы это обсудим.
-- В какое время?
-- После десяти.
К десяти утра я уже околачивался перед закрытой дверью приёмной.
По справкам, наведённым у охраны, ректор был уже здесь.
В 10.40 двери распахнулись, и из приёмной выступила неизвестная мне дама. Секретаря не было, Ю.В. сам пригласил меня для беседы.
-- Экономистов, конечно, значительно больше, чем философов. Даже по университету видно. Почему бы не работать с ними?
-- Тогда я перейду на кафедру к Галине Михайловне и буду трудиться над докторской по финансовым рынкам.
Он молча кивнул.
Амбиций заведовать кафедрой у меня не было и не могло быть: исследовательская работа -- вот что захватывает, да и здоровее будешь. Когда весной 2009-го С.А.Смирнов, опять же под страшным секретом, предложил мне перевестись в Архитектурную академию заведовать тамошней кафедрой, первое, что я спросил: 'А как же нархоз?' Но не потому, что метил на уже разогретое авторитетом О.А. кресло, а лишь потому, что именно здесь были изданы две мои монографии и подготовлена к защите докторская диссертация.
-- Это будет не хорошо: нархоз столько вложил, а вместо профессора получит бублик, -- объяснил ему безоговорочный свой отказ.
-- Хозяин -- барин, -- резюмировал С.А. и попросил об этой вакансии не распространяться.
Тайны Мадридского двора! А что делят? Тришкин кафтан.
Однако как это будет выглядеть в глазах Г.М.Тарасовой, надо сказать, я не подумал. У неё был уже один докторант, с которым ей пришлось носиться, как с писаной торбой, ездить в командировки, договариваться с нужными людьми, и вся для того, чтобы сразу же после защиты А.В.Новиков (а это был именно он) потребовал от ректора разделения кафедры Г.М. на кафедру ценных бумаг и на всё прочее, что ему не сгодится. И научный консультант его Ю.В.Гусев под давлением своего питомца не смог устоять.
Процесс увольнения тем временем шёл своим ходом.
Начальник отдела кадров В.В.Колыхалов прислал письмо о необходимости расписаться в приказе. Это был приказ об увольнении с 1 июля 2012 г. с предоставлением оплаченного за год отпуска. Прав был В.П.Астафьев: 'Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности', -- кадровик обращался в письме к некоему Олегу Александровичу, будучи прекрасно осведомлён о моём отчестве. Как только я поставил подпись в приказе, его заместитель Ольга Васильевна лихо принялась тыкать:
-- Зайди в библиотеку и деканат, пусть отметят обходной лист, -- сказала она, подавая серенькую бумажонку.
-- С каких это пор мы с вами, Ольга Васильевна, перешли на 'ты'?
Вопрос навис над ней, как знаменитое 'I'll be back' терминатора из одноимённого американского фильма.
Трудовая книжка была у меня на руках: О.В. сразу выдала её мне, лишь бы только расписался в приказе, -- и обязательств перед нархозом больше не было у меня никаких.
-- А если вам нужны подписи на этой бумаженции, сами пройдите до конца коридора и убедитесь, что библиотечные книги я вернул ещё в марте.
-- Мне, что же, больше всех надо? -- возмутилась она. -- Не пойду я никуда.
-- А мне тем более не сдалось. Счастливо оставаться!
Нужно было зайти к В.В.Колыхалову, узнать судьбу моего договора по внутреннему совместительству.
-- Поскольку основной контракт не возобновлён, -- пробасил В.В., -- то контракт по кафедре банковского дела автоматически утратил свою силу.
-- А как же срок его действия? До сентября 2014-го.
-- Это неважно.
-- То есть, чтобы мне продолжить работу на кафедре у Г.М.Тарасовой, нужно...
-- Нужно объявлять конкурс на должность доцента. Вы ведь доцентом у неё... были?
-- Ну, это не мне решать.
-- А теперь, Олег Борисович, -- кадровик тепло заглянул мне в глаза, -- теперь, когда всё состоялось, -- и он крепко сложил ладони, -- можете сказать, как же так это вышло?
В.В. выжидательно уставился на меня. Конечно, можно было не отвечать, но кадровик знал, что уволенного сотрудника чисто психологически гнетёт потребность высказаться. Так пусть скажет! Можно кое-что новое узнать о нём, о других и даже чуточку о себе. Конечно, хотелось сказать, что не тех союзников себе выбирают кадры, что ставить на завистников и лжесвидетелей то же самое, что на старую клячу, которая обещалась быть первой, а потом оправдывалась 'Ну, не смогла я!' Но это была извечная дилемма бисера и свиней, быть может, даже того же самого бисера, о котором некогда заговорили члены диссертационного совета ДМ 212.173.12, а теперь эти же члены выставили меня из экономического университета.
Я промямлил что-то в связи с В.М.Фигуровской, со своей научной деятельностью и на том заткнулся. Брешь в репутации, проделанная совокупными усилиями С.С. и О.А., была столь сурова, что не стоило пытаться её залатать. 'Человек другой культуры'! 'Бедоголовый'! Можно сказать, подпольщик и революционер! А противостоит ему, получается, царская псарня.
-- Да-а-а... -- задумчиво тянет герой повести Александры Бруштейн. -- Вот за это самое, за то, что водит он знакомство с рабочими, ходят они к нему, книжки он им, наверное, даёт, -- вот за это и уволили 'Олега Борисовича' из 'гимназии'. Только смотри! -- вдруг спохватывается на полуслове. -- Об этом никому: ни подружкам, ни игрушкам!..
Сотня лет прошла, а разве что изменилось?
Изменилось: геноцид унёс сотню миллионов человеческих жизней, и надо хорошо постараться, чтобы не замечать, как изменились люди. 'Куда мы делись?' -- хочется повторить вопрос В.П.Астафьева. А вот туда -- в расстрельные ямы, засыпанные землёй, припорошенные извёсткой. Количество убитых, в конце концов, откликнулось качеством живущих -- закон диалектики.
'Что за зверинец нам тут нарисовали? Что за галерея самородков из гоголевской драматургии? Кто не с кодлой, так в своре,' -- удивится потомок по прошествии многих лет, когда Сибирь, Урал, Русский Север, а может, что и Россия, будут свободны.
-- А вот до какого состояния мы дошли, заврались, оскотинились, -- прочтёт он в мемуарах. -- Вот что предшествовало, сами знаете чему, на пути, который ведёт в никуда.
Быть может, тогда уже не будет вызывать сомнений, насколько это важно -- для себя, для ближних, для будущего -- жить не по лжи.
_______________
29 августа того же года обнаружил у себя на почте сообщение с кафедры банковского дела. Ни 'здравствуйте, Олег Борисович', ни 'до свидания', -- сопроводительное письмо отсутствовало как таковое. К сообщению прилагался файл с учебной нагрузкой:
'Зарубежные финансовые рынки' 5 курс -- 77 часов
'Проблемы финансового рынка' 5 курс -- 94 часа
'Институты финансовых рынков' 5 курс -- 77 часов
'Международный рынок ценных бумаг' магистранты 1 курс -- 14,15 часа
'Финансовый инжиниринг' 5 курс -- 73,3 часа
Итого за 1-й семестр: 335,45 часа.
Что это? Приглашение к сотрудничеству или повестка?
Состоялось, значит, заседание кафедры, привязанное к открытию учебного года, и решено было все эти 'накрученные' финансовые рынки по специализации, которую Г.М.Тарасова прикрывала через два года, сунуть фрилансеру Соловьёву?
Звоню на кафедру.
-- Галину Михайловну, пожалуйста.
-- Кто спрашивает?
-- Соловьёв.
Непродолжительное копошение на том конце провода.
-- Слушаю, -- бурчит Г.М.
Поздравляю с началом учебного года, рассказываю о полученном файле. Может, ошиблись с фамилией, а секретарь разослала по старой памяти?
-- Нет, это ваше. Следите за расписанием и выходите на занятия.
-- А как оформим трудовые отношения?
-- У вас есть договор совместительства, -- вспоминает Г.М., -- на его основании будете работать.
-- Но Виталий Владимирович сказал, что договор утратил силу в связи с истечением основного контракта.
-- Это выясняйте в кадрах.
Действительно, не кафедрой же труда, или трудового права, заведует Г.М. С чего бы ей разбираться в таких тонкостях?
-- Галина Михайловна, я говорил с Юрием Васильевичем, и он сказал, что будет возможно заключить трудовой договор по вашей кафедре на ставку доцента.
![[]](/img/k/kustow_o/scienceinsiberia05/zanauku.05docentkubanskihsochinjaet2.jpg)