В одном из множества бетонных коробков, безликих, как живущие в них люди, зданий, вопила вольфрамовая нить накала лампочки, разгоняя мрак однокомнатной квартиры. Сидя на коленках перед кофейным столиком, маленький мальчик старательно выводил огрызком карандаша ровные линии на рваных кусках бумаги. Когда у него заканчивались листы, он просто подходил к стене и отрывал от обоев кусок. Мать не возражала, она сейчас работала, а когда отдыхала, ей было не до того.
Ритмично стучала кровать за спиной мальчика, и иногда этот стук подбивал его руку, тогда ровная линия становилась кривой. Вдруг что-то ударило о пол, выбившись из общего ритма. Мальчик вздрогнул, обернулся на звук и увидел таракана, огромного, черного и усатого.
Такие тараканы обитают только в их клоповнике. Непонятно только, чем они питаются, чтобы так расти. Иногда обои вздуваются бугорками - там дыры в стенах, из них внутрь вползают жуки. С каждым днем от обоев остается все меньше, все больше "язв" открывается в стенах. Они как социальные проблемы, на которые взрослые привыкли закрывать глаза, но с которыми каждый день сталкиваются дети. А тараканы, живущие между стен, как между строк газетных статей и под обоями цензуры, - это демоны человечества. Их на любой вкус и цвет, сколько душе угодно.
У мальчика заурчало в животе. Он давно не ел и сомневался в том, что мать в скором времени его покормит. Огрызок карандаша и лист бумаги упали на стол, свет лампочки выхватил рисунок: мальчик изобразил мотылька. И все остальные рисунки были посвящены ему же, что-то в мотыльках ребенка привлекало.
Он подполз на ободранных коленках к таракану, который был настолько жирным, что все никак не мог перевернуться на спину. Мальчик схватил его двумя пальцам, поднял и замер, удерживая его в воздухе. Увлекшись разглядыванием насекомого, он не заметил, как в комнате наступила тишина.
- Фу! Мерзость! - мать залепила хлесткую пощечину мальчику по лицу. От испуга он выпустил из рук таракана, которого собирался бросить себе в рот. В этот раз таракану повезло приземлиться на брюхо. Он тут же вскочил и побежал к стене, засеменил по ней ногами, и подох, не дотянув немногим до спасительной темноты, - его расплющил тапок.
- Черт побери, Мэри!.. Тебя ведь Мэри зовут, так? - крепкого сложения моряк стоял у кровати со спущенными штанами, докуривая бычок.
- Получил, что хотел? Теперь плати и проваливай! - велела женщина с тапком в руке и в одежде Евы, чьи каштановые волосы были разметаны, а разумом владело желание принять горячую ванну и смыть с себя пот всех вонючих мужланов, которые у нее побывали.
- Поспокойнее, женщина! - рявкнул моряк, разозленный тоном проститутки. - Я тебе не твой малой, чтоб меня строить. Спрашиваю, пепельница где?
- Нету пепельницы, в окно стряхивай... - устало ответила женщина.
- Чтобы у шлюхи и не было пепельницы? Черт побери, - сказал моряк и пошел к окну. Оно было закрыто, на улице шел дождь.
Капли тарабанили по стеклу.
- Где ты взял этот цемент, Док? - спросил Хамфри, постучав пальцами по огромному вальку, в который превратилась его нога, после того как Док обработал ее раствором.
- Это особый рецепт. Иногда нужно, чтобы труп всплыл через какое-то время, - ответил Док, моя руки в раковине. - Тогда вместо традиционного цемента, используют такой. Какое-то время он держится, а после дает слабину, и покойник всплывает, обычно изрядно обглоданный к тому моменту. Рыбам тоже есть нужно...
- Да, кстати об еде, - начал Хамфри.
- Нет, - ответил Док, снимая пальто с вешалки. - Я и так у тебя задержался! Сиделки из меня не выйдет, уж прости. Хирург, вот, не получился в свое время. Не медицины я человек.
- Да брось, ты просто не в той семье родился, а врач отменный, - Хамфри не упустил возможности польстить. - Скольких наших латал?
- Не подлизывайся, - сказал Док, застегивая последнюю пуговицу. - Ужин приготовишь сам.
- Нормальный врач бы приказал лежать! - тут же вспылил Хамфри, видя неумолимость Дока. - А ты живодер!
Но дверь уже захлопнулась. Хамфри остался один.
Кряхтя, он поднялся и, опираясь на стену, проковылял до плиты. Гулко звеня, загрохотала утварь, затолкались тарелки. Граахнул чайник, свалившись на кафель. Хамфри выругался.
Шел второй час ночи, а он все сидел за столом перед старенькой, с натугой пишущей машинкой, у которой заедала то одна, то другая клавиша, иногда тормозил его мозг, а иногда пальцы не поспевали за скоростью мысли. Словом, Хамфри ошибался часто. На полу из-за этого скопилось множество скомканных бумажек, но даже когда страница выходила идеально, словно не он писал, все равно оставалось чувство, что можно сделать лучше. И правда ведь можно, если иметь предрасположенность к такому труду и развить в себе соответствующие качества. У Хамфри предрасположенности не было, а на то, чтобы учиться писать, не хватало времени. Все это здорово его бесило. Глупо, конечно, но он ничего не мог с собой поделать. Из последней передряги он выполз, а не вышел. Теперь штамповал для желтых газетенок статьи о выдуманных преступлениях и преступниках. Чтобы писать о настоящих, нужно иметь здоровые ноги, на случай если гангстеры захотят познакомиться с автором. Желающие найдутся, если затронуть денежную тему. Преступники народ стеснительный, они не любят лучей прожекторов.
Вскоре он выключил свет и лег на койку, но сон к нему не шел, а сам Хамфри не умел идти к нему на встречу. Он переворачивался из одного бока на другой, смотрел в потолок, покрытый пятнами черной плесени, если только не плевал в него, чтобы слюна не приземлилась ему на лицо. Взбудораженный работой мозг, вместо того чтобы утихнуть до завтрашнего дня, как выключенная Хамфри лампочка, продолжал работу, подсказывая новые сюжеты для статей. Подобно раскочегаренному котлу поезда, он отказывался останавливаться, пока весь уголь, загруженный в него, не выдымит из трубы. Хамфри ворочался в попытках остановить мысли, а за окном тарабанил дождь и это разгоняло овец, которых он все никак не мог сосчитать. Со времени только злость и досада крепчали, от них не отставала и боль в ноге.
Он протянул руку, чтобы принять болеутоляющие, но сбил пластиковую баночку рукой, и все таблетки рассыпались по полу. Он этого не видел и не слышал, но был в этом уверен, отлично зная, как работает закон подлости. Тогда он поднял и посмотрел на пол, чтобы убедится наверняка. За окном блеснула молния - "Да, все так, - подумал Хамфри, увидев на ковре множество белых кругляшей, - а ты еще сомневался, теперь придется собирать". Он перевалил зацементированную ногу через край кровати, за ней спустил здоровую, сел, и, случайно заметив свет в окне, замер, обдумывая, кто еще не спит в столь поздний час.
Горело окно противоположного дома, точно такого же, как тот, в котором он жил. Похожего на все дома этого и других припортовых районов. Дешевое жилье, мелкие люди в плену у мелочных людишек - все загубленные судьбы. Кто бы там не бодрствовал, ничего хорошего у него в жизни не происходит.
Хамфри встал на колени и начал собирать таблетки, одну за другой он поднимал их с пола и возвращал в баночку, борясь с желанием забросить прямо в рот все одной горстью. Он при этом вспоминал то, как еще десять лет назад, читая об очередном самоубийце, поражался, как можно покончить с собой. Размышляя об этом, Хамфри в конце концов пришел к простому выводу: кто-то рожден, чтобы умереть в борьбе, а кто-то - чтобы умереть, сдавшись, и вот теперь, спустя десять лет, пропустив мимо множество пуль, он сам готов сдохнуть, а главное, как? Захлебнувшись блевотиной от передозировки. "Нет, с такими мыслями ложиться решительно нельзя! - мысленно одернул себя Хамфри. - Буду работать, пока не вырублюсь от усталости. Как там Док говорит? Меньше посплю, больше денег срублю? Отнюдь... Формулировка другая. Док говорить мастак, а у меня язык плохо подвешен. Впрочем, смысл тот же. Док глупости не скажет, старый котяра..."
Он поднялся с пола, включил свет, проковылял к столу, но прежде чем сесть, прильнул к окну, чтобы разглядеть, на каком этаже не спят, почему-то его это волновало. Стекло было заплаканным - ничего не разглядишь - и потому он открыл окно, впустив внутрь сырость, холод и капли влаги.
Дождь падал ровно. Иногда между домами проносился ветер, ища выход из хитросплетения переулков, тогда вода летела косо. Хамфри с его везением открыл окно как раз в один из таких моментов. Дождь оросил его самого и отчасти его труд - промокли верхние страницы стопки. Ругательство застряло у Хамфри в горле, когда он увидел в окне напротив чье-то тело. Шею покойника охватил хомут провода единственной лампочки в комнате. Ветер, проникая сквозь щель приотворенного окна, качал его ноги из стороны в сторону. Когда это происходило, свет мигал, отбрасывая тени на стены комнаты.
"Несчастный ублюдок. Позвонить в полицию?" - мелькнуло в голове у Хамфри. Он двинулся было к телефону, но изменил маршрут на полпути к нему. Вместо трубки Хамфри схватил бинокль, лежащий в шкафу на верхней полке рядом с запасным револьвером и двумя коробками патронов к нему. Свой основной револьвер, когда он не был востребован, Хамфри держал под носками на верхней полке тумбочки.
С биноклем в руке он приковылял обратно к окну и тут же выбранил себя за то, что забыл его закрыть: на столешнице за это время растеклось несколько маленьких луж. Схватив занавеску, Хамфри принялся вытирать ею стол, а стопку намокших статей отодвинул в сухую его часть.
Стоило ему взглянуть на квартиру самоубийцы еще раз, через бинокль, как он тут же забыл о загубленных часах труда. На первый взгляд, все было обычно: голые стены с островами обоев, на заднем плане видна кровать и обшарпанный стол. Картины, не висящие, а расставленные у стен, по всей видимости, жилплощадь ими просто-таки захламлена. Картины - это странно, у местных обычно не водится денег, чтобы тратить их на безделушки, а если допустить, что мертвец при жизни был художником, то у местных обычно времени нет на то, чтобы рисовать, они выживают. К тому же для серьезного занятия искусством нужны и другие средства: краски, холсты и так далее. Но не картины смутили Хамфри, мало-ли там какие странности у человека: - может, он скупкой краденного промышлял, отсюда и картины - приволокли медвежатники какие-нибудь. - Хамфри смутила нога женщины, по оголенному бедру которой тянулась алая струйка крови. Остального ее тела он не видел, его загораживал висельник. Когда дул ветер, тревожа тело, оно клонилось в сторону, приоткрывая подол дешевого платья женщины и ее неподвижную руку. Как-то так вышло, что рук висельника видно не было, и потому, когда тело клонилось, казалось, что мертвец жив и сейчас спрыгнет вниз, отпустив антресоль и объявив, что все это розыгрыш.
"У них что там групповой суицид случился? - подумал Хамфри, нахмурившись. - Или, может, это такая разновидность ролевых игр? Чего только не придумают, чтобы расшевелить вялый хрен... Чертовы извращенцы!" Но нет, чем дольше он наблюдал за комнатой, тем больше убеждался в том, что люди в ней мертвее некуда.
"Убийство на почве ревности? - гадал Хамфри. - А может, это и правда семейка скупщиков краденного, и их прикончили конкуренты? Да, пожалуй, тут возможны варианты. Но если в деле замешана мафия, можно неплохо навариться, попав в квартиру раньше фараонов. Пресса хорошо платит за информацию из первых источников. Из горячих новостей можно выдоить больше, чем из холодных. Тогда нужно спешить, пока трупы не остыли. Если бы не нога, я бы уже переходил улицу... Позвонить Доку, что ли?"
Время близилось к утру. Вся обычная клиентура давно покинула "Кошкин дом". Дело было, однако, не в времени, а в том, что бар посетили важные люди.
Перед Доком сидел Дуэйн Бронкс, известный гангстер, с ним были его люди. Оказавшись внутри, они уселись за пустующие столики, держа руки на оружии. Последняя из официанток только что ушла во внутренние помещения, Мамаша Кошка осталась за стойкой. Она в сотый раз протирала один и тот же стакан.
- У тебя есть, что мне нужно? - спросил Дуэйн, терзая ножом и вилкой кровавый ростбиф, скворчащий на тарелке. Мясо едва сняли со сковородки, и теперь оно дожаривалось в здешней раскаленной обстановке.
- Иначе бы я вас не потревожил, - ответил Док тихо, но не слишком, учтиво. Его голос не дрогнул, хотя он чувствовал себя так, словно все стволы в зале, включая обрез, который Мамаша держит под стойкой на случай, вроде этого, направлены на него.
Шпик засунул руку во внутренний карман пиджака. Взгляды людей были прикованы к ней. Одно резкое движение - и Док нафарширован свинцом, лежит и скворчит, как вот этот самый ростбиф, пускает кровавые слюни. А Дуэйн, не моргнув глазом, накалывает его на вилку, укладывает на тарелку и пилит тело на части, а после забрасывает их одну за другой в рот и жует, жует, жует, а потом глотает и запивает кьянти.
Но все обошлось, рука Дока не дрогнула, на стол перед гангстером лег конверт. Взгляд Дуэйна так к нему и прикипел, но спешка - признак слабости. Как ни в чем не бывало, гангстер доел свой ростбиф, промочил толстые губы салфеткой, пригубил в вино в бокале, и только тогда, закончив с трапезой, он протянул руку, на указательном и среднем пальце которой красовался позолоченный кастет с инициалами "Д. Б.", и взял конверт. Открыл его, с напускной небрежностью вытряхнул содержимое на стол. На первой фотографии была запечатлена богато одетая женщина, ухоженная, красивая, молодая, в компании мужчины. Они стояли перед входом в один из дорогих отелей, минутой ранее покинув такси.
- Она с ним?.. - спросил гангстер хриплым, страшным голосом, ничуть непохожим на тот, с которым он обращался раньше. Звериным, а не человеческим. Док ничего не ответил, прекрасно зная, когда говорить, а когда помалкивать. Дуэйн увидел остальные снимки, и вопрос отпал сам собой.
Как бывший боксер Дуэйн умел направлять свою ярость, но не всегда был способен ее обуздать. Его зубы скрипнули, ноздри затрепетали, а к огрызку уха прилила кровь, и вообще вся физиономия Дуэйна, за несколько лет вне ринга успевшая заплыть жиром, покраснела и задрожала.
- Сука! - гаркнул он, и несколько бандитов вытянули револьверы, а Мамаша Кошка поставила стакан на место и, сделав вид, что тянется за еще одним, потянулась рукой к обрезу.
Но Дуэйн не выпустил пекло, приберег его для других грешников. Он швырнул на стол пакет с деньгами, сгреб фотографии себе в карман. Несколько снимков упало, но он не обратил на них внимание, совсем забыл о них, не помнил, впрочем, и о тех, которые забрал. Он взял свое, не задумываясь, что это. Властный человек, он привык так делать. Прежде слепая ревность Дуэйна сегодня прозрела в фактах. Он узнал, что красивое тело, которое он считал своим, посмело позволить кому-то другому прикоснуться к себе и далеко не только прикоснуться. Дуэйн Бронкс был зол. Ему бы столько запала на ринг, когда пару лет назад он проиграл бой, лишившись титула чемпиона в тяжелом весе.
Увидев, что босс уходит, гангстеры вскочили на ноги. Один амбал, настоящий шкаф, выше даже Дуэйна и шире его в плечах, подал Бронксу пальто. А тот, вместо того чтобы взять его, зарядил миньону хуком слева. Здоровяк рухнул на пол, как подрубленный ствол дуба.
- Пальто! - рявкнул Бронкс. И тут же один хлыщ из самых шустрых и расторопных вырвал из рук поверженного амбала пальто и с заискивающей улыбкой протянул его Дуэйну. Он схватил, едва не сломав хлыщу пальцы и тот упал на пол рядом с амбалом, баюкая кисть и скуля.
Хлопнула дверь, в зале остались Док и Мамаша Кошка, хозяйка заведения. Когда гангстеры ушли, она вздохнула с облегчением. Быстро пересчитав деньги, Док отделил несколько крупных купюр, а остаток вернул в конверт, который спрятал у себя во внутреннем кармане. Затем он взял свою верную спутницу шляпу, покрытую множеством заплаток от пуль - недошедших писем, их слали по ложному адресу. Док не дурак, чтобы светить настоящий. Хотя когда-нибудь, конечно, ему встретиться достаточно расторопный почтальон, а до тех пор Док еще погуляет.
Он хотел уйти, но взгляд его задержался на одном из упавших на пол снимков. Этот был как раз "горячим", прелюдия на тот момент кончилась. "Бедная девушка, - подумал Док, представив, что Бронкс с ней сделает. - Впрочем, шлюха... и все равно жалко". Он всегда их жалел и всегда сдавал из-за денег и еще потому, что считал, мужчина у женщины должен быть один. По крайней мере, в один промежуток времени. Но любви разве прикажешь? Такие, как Бронкс, уверены, можно.
- Извини, дорогая, это в последний раз, - сказал Док, подойдя к стойке. Он протянул Мамаше Кошке смятые купюры, но она не взяла их, а наклонилась вперед, подставляя широкий вырез платья, из которого выпирал внушительный бюст. Мамаша Кошка была большой, красивой женщиной, и как и всем большим, красивым женщинам, ей нужно было много любви, куда больше, чем другим, куда больше, чем она получала. Не только по старой дружбе она помогала Доку, но и с расчетом на том, что он отблагодарит ее однажды известным способом. К сожалению для Мамаши Кошки, даже в молодости Док не был ловеласом. С тех пор как дала о себе знать простата, он старался лишний раз не беспокоить то, что ниже пояса. Док вспоминал о том, что он мужчина, только когда мочился. Все время он работал, а когда не работал - считал деньги. Хорошо, если было, что считать.
Втиснув купюры между телом Мамаши и материей дорогого платья, Док заказал виски. Он имел неограниченный кредит в "Кошкином доме", но никогда не злоупотреблял им и при первой же возможности платил по счетам. Вот и теперь, подзаправившись, он придавил опустевшей стопкой несколько крупных купюр, снова выйдя в ноль.
Док поцеловал Мамашу в щеку и повернулся к выходу из бара, когда из внутренних помещений раздался громкий трезвон. Кишки Дока скрутило, а предчувствие сказало: "По твою душу!" Док задумался, есть ли у него душа. Открылась дверь и полутьме проема нарисовалась смазливая мордочка официантки. Ее красивые, холодные глаза, даже излишне подчеркнутые рамкой туши, остановились на сыщике.
- Док, это тебя, - сказала девушка.
"Должно быть, детишки позабавились..." - подумал Док, оглядывая запертую дверь, в которую намеревался войти без разрешения хозяина: какой-то умник вырезал на ней свастику. Кроме свастики и чрезмерно, даже для этой клоаки, потрепанного вида, дверь ничем не отличалась от других дверей дома. До того как подняться сюда, Док побывал у Хамфри, а потому знал, что в квартире горит свет. При этом через глазок свет не просачивался, только в щель между дверью и полом, и ничто вообще не говорило о том, что внутри кто-то есть. Оттуда не доносилось ни звука.
"С нашим климатом соседи бы поняли, что в квартире трупы где-то через неделю, - думал Док, - и еще по меньшей мере неделя ушла бы на то, чтобы достучаться до полиции". Он присел и вгляделся в замочную скважину - ни лучика, а значит, в замке что-то есть. Вытянув из внешнего кармана платок, а из внутреннего самопищущее перо без чернил, Док расстелил на полу носовой платок, распрямил его с помощью пера и втиснул в щель. Затем достал из кармана свернутый набор отмычек, выбрал одну, не слишком толстую, и просунул в скважину до упора. Ключ, вылетев, упал на платок. Медленно Док вытащил платок из-под двери, поднял находку, встал и отряхнулся.
Дверь открылась, и Док вошел внутрь. Квартира была однокомнатной, уже при беглом осмотре с порога становилось ясно, что случай нетривиальный.
Посредине комнаты висел худосочный мужчина лет сорока в ободранном сером свитере, его шею охватывал хомут провода, лампочка на конце которого продолжала гореть. Неподвижный взгляд трупа уставился на нее, его руки были разведены в стороны, как у пугала, их удерживала длинная половая щетка.
В углу комнаты расположился мольберт. В двух ведерках из-под строительной краски бултыхалось нечто, к краске по составу отношение не имеющее, но что ныне покойным художником использовалось как краситель. В одном из них была кровь, ее Док узнал сразу, в другом ведре содержалась разведенная водой смесь из сажи и крысиного помета.
То тут, то там стояли картины, накрытые покрывалами. На них пестрело нечто скорее Ван Гоговское, чем в духе Поллока. На полотнах сидели мотыльки, запечатленные с дьявольским рвением и своеобразным мастерством, оценить которое по достоинству способны лишь безумцы и знатоки искусства. Док не принадлежал ни к первым, ни к вторым, его мозг был настроен на другие частоты. Там, где люди художественного склада надумывали скрытый смысл, Док видел предпосылки тяжелой болезни или самый ее разгар.
На более старых картинах мотыльки походили на настоящих и краски были обычные, но потом словно что-то случилось с художником, и на холсты в дальнейшем ложилась инфернальщина. В последних мотыльках угадывались женские черты. На заключительной картине цикла, законченной, но так и не снятой с мольберта, художник наделил мотылька лицом. В нем человеческие черты смешались с чертами насекомого, но даже так Док узнал женщину, труп которой лежал на кровати.
Мертвая проститутка развалилась на грязной простыне. Вместо одеяла ее укрывали собственные внутренности. У кровати валялся топор с окровавленным лезвием. Им мужчина разрубил женщине грудную клетку и вытащил наружу легкие, каждое из которых разместил между ее руками и телом. На тот момент проститутка уже была мертва. Когда девушка по вызову входила в квартиру - хозяин ударил ее обухом топора по затылку. В пользу этой версии говорили брызги крови на полу в том месте, куда упала несчастная.
Сделав снимки, Док замел следы и покинул квартиру, намеренно оставив дверь открытой.
Разбились яйца, упали на сковородку. Закипел чайник, разбухли пирамидки заварки на дне чашек, пропитавшись кипятком. Было девять утра. Хамфри сидел за столом, а Док готовил завтрак. Они ели и пили молча, и только когда закончили есть, Док рассказал о том, что видел в квартире у повешенного.
- Этот псих делал краски и полотна из подручных средств, - делился впечатлениями Док, чередуя речь с затяжками. - Ты не в курсе, у вас соседки на пропажу белья не жаловались?
Хамфри махнул рукой: - Да они постоянно чем-то не довольны, вечно крики какие-то и возня, но ты нашел, о чем спросить, конечно. Я домоседом сделался в последние дни и далеко не по своей воле. Хуже всего, когда по вечерам мужья возвращаются домой с заводов, а вместо отдыха застают там верещащих спиногрызов и назойливых жен. Такой вой поднимается... Но они, конечно, сами хороши. Заводить детей в нашем мире, каким местом только думали?
- Причинным, - ответил Док. - В этом случае тоже что-то из детства. Парень был просто помешан на мотыльках. Не знаю, на что он жил и чем питался, но судя по всему, был безработным и ел нечасто. Не пойму только, как платил по счетам, зачем его терпели соседи? Ведь это так просто - сплотившись, изжить человека. Видимо, на то у них имелась веская причина... Всему итогом мертвая женщина. Шлюхи, вечно их заносит куда не надо...
- Да уж...
На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Ее поддерживала всеобщая гнетущая атмосфера. И раньше разговор шел вяло, теперь же говорить совсем не хотелось.
- Это что-то библейское? - поинтересовался Хамфри.
- Скандинавское, - ответил Док. - Это метод казни, при котором ребра рассекаются, а легкие изымаются наружу. Подобную экзекуцию практиковали древние викинги. Страшная участь и совсем не женская.
- Жуть, - сказал Хамфри, постучав окурком об ободок чашки. - Это тебе не пулю словить...
- Но ирония судьбы в том, - продолжал Док, - что даже если бы она не приняла роковой вызов и не выехала к психу на дом, она бы все равно умерла в скором времени от рака.
- Откуда знаешь?
- Мне доложили ее легкие...
Уже спустя три дня в район нагрянули два детектива. Один щуплый и дерганный, с красными глазами и исколотыми, расчесанными руками, небрежно вытертыми остатками кокса под носом, его ноги танцевали героиновую чечетку. Второй был здоровый боров, высокий, как фонарный столб, но не мускулистый, а обрюзглый, впрочем, не без мяса на костях - первосортный бекон получается именно из таких.
Они обыскали квартиру, все в доме обнюхали, опросили соседей и состряпали на бумаге картину типичного помешательства, которому немало способствовал образ жизни, ведомый маньяком. Он был для местных, кроме того, что козлом отпущения, еще и кем-то вроде дворника, но официально не состоял на этой должности. Владелец дома прощал ему то, что он никогда не платил по счетам, за это безработный, никому не нужный отброс убирался и следил за территорией. В подвале дома обнаружилось множество звериных костей, крысиных, кошачьих, собачьих, птичьих, кроме того нашлась пропавшая соседка, ее разлагающиеся останки. Безобидная старушка делила с маньяком одну лестничную клетку и была единственным человеком, который жалел его: подкармливала, приносила краски и принадлежности покойного мужа, художника-оформителя агитационных плакатов и листовок. Муж этой соседки умер в прошлом году, сама она исчезла несколько месяцев назад. Люди думали, уехала навестить родственников. Во всяком случае, так гласила записка, оставленная ею для хозяина квартиры. Если загробный мир существует, то вполне возможно она встретила родственников там. Впрочем, вряд ли маньяк хотел пошутить таким образом, мужчина явно был не в своем уме, просто хотел отвести от себя подозрение. Соседи рассказали, он часто стоял на краю крыши, глядя вниз, но что-то не давало ему спрыгнуть. В конце концов он нашел способ примирится с собой и рассчитаться с жестоким миром.
С учетом очевидных обстоятельств происшествия обошлось без длительного следствия. В тот же вечер дело закрыли, и папка осела в архивах. И хотя поблизости никто не заметил репортеров, дело о смерти какого-то бродяги заняло первые полосы в виду исключительной художественности составленной маньяком композиции, запечатленной Доком на фотографиях отличного качества. Барыш они с Хамфри поделили напополам.
Картины безумца, выкупленные одним дельцом из-под молотка, имели оглушительный успех в кругу городской богемы. Впоследствии Док жалел о том, что не прихватил с собой несколько полотен, не один человек сделал на них состояние. Венец творчества сумасшедшего художника - последняя его картина, печально известная под названием "Кровавый мотылек".