В прибережных районах Тайдвика всегда многолюдно, и пока одни суда уходят в дальнее плавание, другие - прибывают в гавань. Еще, в порту швартуются рыбацкие шхуны и баркасы - эти выходят на промысел утром, а возвращаются к вечеру, и каждый вечер по их возвращению, иногда и раньше, приключаются пьяные драки. Здесь почти никто не живет на постоянной основе; большую часть творящейся в дневное время суматохи составляют рабочие, матросы, представители торговых компаний, а также блюстители правопорядка, которые днем, при мундире, исправно служат обществу. Ночью же, в свободное от работы время, необремененные присягой - пьют и кутят, а нередко и сами напрашиваются на трепку, учиняя разборки, порой, куда кровавее тех, что творятся в темных подворотнях криминальными элементами и, что по долгу службы обязаны разгребать. Заведений да притонов в порту полным-полно, а "Попутный ветер" - далеко не худшая бухта в здешних водах, если нужно переждать шторм.
Тем вечером народу собралось уйма и все выглядели свойско, как по обыкновению, за исключением молодого человека в дальнем углу. Броско одетый по моде, но ненарочито небрежно, что отмечалось с первого взгляда; тощее сложение и живые глаза выдавали в нем нездешнего, к тому же не привыкшего к черной работе - основном заработке местных. На него, за это и не только, изредка недружелюбно косились отдельные индивиды в скверном духе дурного нрава, однако большинству было плевать: сюда приходили, чтобы выпить и забыться, а дебоширить - это в "Крик сирены" или "Око Турам". Молодой человек ожидал кого-то: это было видно по обеспокоенному выражению лица, что, впрочем, с легкостью списалось бы на напряженную обстановку и непривычное окружение, если бы тот не косился без конца на настенные часы. Было видно также, что изнывает от нетерпения и, при этом, не уверен в собственных намерениях - верно намечающееся дело обстояло рискованным, или же, в силу некоторых причин, для человека его толка не вполне приемлемым.
Только бармен у стойки - владелец заведения - старый капитан адмиралтейства в отставке, знал за чем пожаловал незнакомец, и потому, когда колкий пронзительный взгляд его натыкался на юношу, он быстро отворачивался и сплевывал в стакан, а после протирал тот тряпкой; затем, все той же грязной тряпкой протирал стойку. Эта реакция была не присуща матерому морскому волку, каким его привыкли видеть завсегдатаи и знакомые, каким привыкли уважать; после десяти обстоятельства необычного поведения хозяина, а также присутствия постороннего в их герметичном консервативном обществе, прояснились.
В это время в "Попутный ветер" приходил немой. Он не был немым в привычном смысле слова: не лишенным дара речи, но был не в праве рассказывать о том, что видел, ибо познал слишком много непостижимого умом человека, а так как сказать ему о другом было нечего - молчал большую часть времени и, потому, был прозван немым. Тем делом, которым занимался немой, никто не занимался более в известных человеку пределах: оно не подходило слабым духом, а сильных приводило в упадок и не окупалось толком - лишь забирало годы жизни и здоровье.
По немому сверяли часы: ровно в десять тяжелая дверь отворилась, и он, затем, прошествовал в исконно свой дальний угол, где ныне пребывал необычный посетитель; каждый шаг железной пяты оставлял мокрый след на прогибающихся от тяжести досках. Едва завидев вошедшего, у молодого кровь прилила к ногам, а за время медленного сближения он тысячу раз успел передумать, но, когда тот находился всего в двух шагах, взгляд его преисполнился решимости, дыхание выровнялось, лишь чуть более учащенное, чем за две минуты до. Немой опустился на большой и укрепленный стул, специально для него подготовленный, тот застонал под навалившимся весом, но прежде заскрипели шарниры водолазного костюма. Некоторое время они молча сидели друг напротив друга и, пока юноша смотрел на забрало шлема, последнее уставилось в никуда; с плеч здоровяка свисали водоросли, тот был ряжен в железо, что давно оторжавело и, как будто не замечал этого, да и не слишком-то его заботило мнение окружающих. Когда принесли пищу, не ожидая заказа, что и так был заведомо известен, тишину нарушило слово:
- Отвернись... - тихий и спокойный голос не веял потусторонним, но скрипел почти так же протяжно и с надрывом, как и его суставы; голос был мужским, низким, хриплым, и уставшим; из-за особенностей извлечения он отбивался от стенок шлема глухим эхом с помехами и, казалось, не принадлежал человеку, воспринимаясь скорее: как запись граммофона, а не живая речь.
Юноша отвернулся, теперь смотрел в окно: порт спускался к побережью ступенями улиц, а "Попутный ветер" находился на одной из самых верхних, с возвышенности же открывался панорамный вид на крыши ниже расположенных зданий, на причал, на лижущие его волны прибоя, и на темную холодную гладь воды; в небесах - далеко вверху, недостижимо высоко от земли, горела нынешней ночью одна-единственная луна - красная. Сначала водолаз снял перчатки, а после, освободившимися руками, - шлем, и всякий раз, когда складывал части экипировки на стол, это сопровождалось стуком, и каждый раз от звука молодой человек вздрагивал, впрочем, все так же неотрывно глядя на луну вверху, - вздрагивал так, будто стучали по его голове.
Немой ел суп, громко прихлебывая. Он так и не заговорил до окончания скудной трапезы, а так как ел не спеша - за это время молодой успел обдумать, что скажет. Однако, когда пришло время говорить - замер в нерешительности. Тогда немой начал первым и его тихий голос, освобожденный из заключения шлема, казался шумом волн, пойманным в ракушку моллюска.
- Ты желаешь преступить черту предела глубины? - он спросил, как бы между тем, но вопрос был важным и многое определяющим, слишком многое, чтобы отвечать поспешно.
- Я желаю убедиться в правильности собственных суждений! Желаю знать, все ли в мире объяснимо законами логики и так ли незыблемы те постулаты, которыми пичкают наши умы высокие лбы - профессора в университетах - отвечал он, распаляясь с каждым словом, - желаю получить ответы на те вопросы, что неустанно задаем в любопытстве, обреченным быть неудовлетворенным; желаю знать - есть на свете что-либо, превыше разума человека? - и, если так, тогда хочу знать об этом все!
- Ты желаешь преступить черту предела глубины? - повторил вопрос немой, когда тот кончил, ничуть не впечатленный эмоциональной тирадой юноши. Все это время он сидел к нему спиной, не оборачиваясь, как было велено. Когда же, в ответ на искренность, получил все ту же сухость да беспристрастный тон, то в порыве агрессивного негодования, столь присущего ранимой незрелости, юноша обернулся и встретился лицом к лицу с бездной.
Руки и кожа немого были серыми, последняя обтягивала кости словно тонкий пергамент; череп просматривался сквозь нее, а прослойка плоти между ним и внешними покровами была столь тонка, что ее, по сути, не существовало; мускулы лица не двигались, словно омертвев, атрофировавшись за время невостребованности; редкие белесые волосы торчали то тут, то там, как остатки чего-то, что было здесь прежде, но теперь уже не различить чего и зачем, назвать же их седыми язык не поворачивался, ибо были те столь эфемерны, что сквозь них просеивался свет, будто щупальца медузы, но главное - это глаза: они отсутствовали вовсе, а на месте их зияли дыры, как два глубочайших колодца мрака и хотелось бросить камень, чтобы убедиться в достижимости дна, и при этом ты понимал наверняка, что нет там никакого дна и в помине, но одна лишь только бездна, ее бесконечная глубина.
- Ты желаешь преступить черту предела глубины? - спросил он в третий раз и было заметно, с каким трудом дается ему каждое слово. Губы немого - неестественно бледные, тонкие и узкие - губы утопленника, когда говорил, почти не двигались.
- Да... - ответил юноша, теперь он был не столь уверен, как когда оборачивался; когда хотел дать согласие в пылу гнева, но не смог, едва увидев с кем имеет дело, и вся та ярость внутри, весь его напор, как волна разбилась о мыс лица немого, прямиком о скалистый и острый берег треугольного подбородка.
Получив ответ, он немного помолчал, замерев, а после принялся экипироваться, ровно также неспешно, как и ел. В том была своя магия - в его отлаженных, доведенных до автоматизма, совершенных движениях, начисто лишенных бесполезных действий, все говорило о навыке, отточенном годами, а в случае немого - само его существование было одним сплошным навыком.
- Тогда пойдем же, ибо ночь не без конца, а мы должны успеть к рассвету, - гулко раздалось по ту сторону шлема. Теперь, когда его ужасающий лик вновь был отрезан от окружающего мира, юноша почувствовал себя куда спокойнее и люди за соседними столами тоже, да и морской волк за стойкой обрадовался, что нежелательный контингент, наконец, покидает его заведение. Он, впрочем, не выглядел особо веселым, просто вздохнул с облегчением, когда отворилась и захлопнулась дверь, впуская холодный ночной воздух улиц.
Немой никогда не платил за ужин, и все прочие посетители были с этим правилом согласны, пускай их никто и не спрашивал. Хозяин же чувствовал на себе груз вины и ответственности за печальную судьбу водолаза, - чувствовал глубоко внутри, даром, что ежели в чем и был виноват, то только лишь косвенно.
Когда-то, в числе огромного множества ей подобных, правительством была утверждена программа по исследованию глубин, а он был среди тех, кого привлекла прибавка к жалованию и щедрые премиальные по завершении работы, вне зависимости от успеха или провала предприятия. Старый, проверенный временем и непогрешимой службой морской волк, который давно хотел уйти на покой, открыть собственный бизнес - свое заведение и обрести, в конце концов, определенность в жизни, хоть бы и в старости, хоть бы на несколько десятилетий до кончины; якорем для осуществления данного желания стал, в последствии, "Попутный ветер". Капитан не был склонен ни к героизму, ни к излишнему авантюризму, по крайней мере не больше прочих кандидатов, чем, возможно, и привлек внимание к своей персоне. В той программе использовали и более узкоспециализированные суда: батискафы, разработанные для глубокого погружения; о результатах их работы он ничего не знал, равно как и о каких-либо результатах в принципе, будучи простым исполнителем воли руководства, чему и был несказанно рад, ведь за время своей деятельности успел повидать достаточно, для того, чтобы возненавидеть океан, который прежде искренне любил всем сердцем.
Немой был водолазом на его корабле, одним из нескольких, но самым результативным. Он был бесстрашным и заходил туда, куда другие не отваживались, исследовал дно до критической отметки кислорода, до точки невозврата. Нужно понимать - тогда человечество делало лишь первые шаги в данной отрасли: аппаратура постоянно давала сбои, многие модели скафандров, успешно прошедшие проверку в лабораторных условиях, сталкивались с непредвиденными обстоятельствами на дне: резкими скачками давления, изменениями температурного режима, пробоинами, катастрофами иного рода. Многие из происшествий и по сей день не находят ответа в рамках общепринятых научных теорий и даже наиболее смелых гипотез: часто водолазы гибли, не успев рассказать о том, с чем столкнулись, а, случалось - даже их тела неспособны были сделать это, исчезая бесследно и непостижимо. Теперь же, только редкие безумцы решаются спуститься за пределы известной глубины, а программа по освоению подводной целины давно и надежно зарыта в картотеках под грифом секретности и штампом, обязующим забыть.
Однажды немой зашел слишком глубоко, связь с ним оборвалась, а в скором времени оборвался и трос - единственное связующее звено между ним и экипажем. Из-за шторма, что надвигался скорыми темпами, вопреки прогнозам, капитан был вынужден спешно сворачивать операцию, а сам немой - объявлен был без вести пропавшим. Спустя неделю он вышел на берег сам, во все том же скафандре, что носит до сих дней: человек-призрак, живой мертвец. Он навеки застрял между мирами, но, по-прежнему, нуждался в пище, или же - ел по привычке. Для капитана та вылазка стала последней: скопленных средств хватило на открытие "Путевого ветра", а немой - каждую ночь с той поры спускался на дно и, возвращаясь, приносил вещи из-за грани; продавал их любителям диковинок, - ученым-исследователям, представителям различных мистических и религиозных сообществ, которых с каждым днем становилось все больше. Никто не знал, куда уходит немой, ибо не находилось глупцов за ним последовать. До той ночи.
Компаньоны погрузились в небольшую лодку и отплыли от берега, но прежде молодой спросил немого, не понадобится ли еще один скафандр, раз уж тот взялся провести его за черту предела глубины, на что тот ответил - там, куда они отправятся, ни один скафандр из существующих, не способен обеспечить должную защиту и он - сам тому едва ли не лучшее подтверждение - даже это не непоколебило волю юноши. Лодка швартовалась не у причала, как следует, но в отдаленной теснине между скал, недалеко от маяка. Она была настолько к нему близко, что отчетливо слышался низкий рев громадины, сопровождаемый вибрацией возвышенности на которой был заложен фундамент; та вибрация, по породе, передавалась тверди гораздо ниже ее и молодой ощущал это под собой, или же то была лишь причуда - фантазия разгоряченного ума юноши? Для него - впечатлительного, все воспринималось искаженно, непреднамеренно обогащаясь в деталях, будучи пропущенным сквозь призму воображения; таким образом, весь их путь к океану, с момента выхода из "Путевого ветра", казался нереальным и, поэтому, он вскоре перестал бояться, но испытывал то, ни с чем не сравнимое, чувство приподнятости, когда делаешь нечто, на что ранее не отважился бы.
Пока плыли - не говорили; немой, в очередной раз, подтверждая имя в ходу у народа, молча правил, руководствуясь не компасом, но сложно сказать, чем, хотя вскоре, юноша, в свойственной ему манере анализировать, пришел к выводу о том, что в прокладывании курса, тот ориентировался исключительно на лунную дорожку, не сворачивая и не корректируя направления. В ночном же небе горел Тур - красный бог, покровитель воинов и войн, и того, что с ними было связанно, а в особенности кузнечьего ремесла и освобождения от оков. Всего же существовало три луны, но, за редкими исключениями, не бывало больше двух на небе одновременно; в ночи, когда встречались все небожители, случались катаклизмы.
Они двигались так неопределимо долго, и, хотя ветер выл не прекращая, выл на грани слышимости, он выл где-нибудь еще, но никак не против их пути и нисколько не сопутствуя ему. В остальном же, время словно застыло и только лодка продолжала мерно покачиваться, доказывая его существование; она рассекала низкие волны, по мере продвижения вперед, несмотря на то, что в данное время суток, им от природы полагалось быть внушительными. Когда же юноша, прищурившись, всмотрелся во мглу по обе стороны от них, силясь разрешить эту загадку, он понял, что волны огибают только их маршрут, в других местах те были, как и полагается, высоки, и, при столкновении, грозились поглотить лодку, размерами подобную той, на которой сейчас плыли, перевернув, а затем - и разбив судно вдребезги о прибережную гряду скал мелководья, огораживающую пляж по левую и правую сторону от порта Тайдвика. Порт, сам по себе, был выгнут внутрь мыса вырезом в форме подковы, образуя бухту и надежное укрытие для кораблей; город находился выше и сейчас красиво горел мириадами огней, некоторые из которых мерцали так, что, казалось, еще чуть-чуть и погаснут - обычно это было характерно тем, что поменьше - большие же скопления напоминали скопления звезд и горели постоянно, едва заметно колеблясь; сияние Тайдвика, затмевали только сияние луны в вышине да сияние маяка в отдаленности: и тот, и другой источник, как ошибочно представлялось, находились на примерно одинаковом расстоянии от города.
- Простите за любопытство, но чего мы, собственно, ждем? - спросил юноша в нетерпении, по прошествии, примерно, получаса с момента остановки. Тогда они замерли на черте, какой обычно условно разделяют внутренние воды от вод внешних. Водолаз продолжал молчать, и только сейчас, после прямого вопроса, он обратил внимание на спутника, но не стал тратить слова на объяснения, а только указал рукой куда-то вниз и за борт корабля. Приглядевшись, юноша обнаружил, что из глубин пространства под ними, исходит свечение на грани видимости, не похожее ни на что, с чем молодой человек сталкивался в своей жизни. Со временем его становилось все больше и вскоре определился источник: таковым оказались медузы, стремительно прибывающие к поверхности. Как и большинство тварей глубин, они выглядели чуждо человеку. Его влекло к медузам, но он не рисковал прикоснуться к шляпке одной из них, опасаясь обжечься; все живые фонарики имели щупальца, но каждая одним - основным, укоренялась вглубь вод. Это пятно света под лодкой должно было быть отлично видимо с берега, в частности, из того окна, сквозь которое юноша смотрел во время трапезы немого. Вскоре медуз собралось достаточное количество, чтобы осветить ночь на много миль вокруг и тогда толща воды начала дрожать. То было настоящее землетрясение и волны раскачивались по обе стороны от борта, лишь только чудом не захлестывая судно, и чудо продлилось достаточно долго, чтобы перестать считаться везением или случайностью.
Юноша припал ко дну лодки; водолаз остался сидеть как сидел. Шлем безмолвно смотрел перед собой и только сейчас, в плену у ужаса скорой гибели, юноша вспомнил, что ни разу за все время не слышал от немого ни вздоха. Затем раздался оглушительный грохот и мир померк в тот миг, когда над ними сомкнулись колоссальные челюсти гигантского существа. Не приходилось сомневаться - возникни необходимость, эта тварь бы проглотила Тайдвик за один присест, оторвав огромную часть суши в придачу.
Он помнил вонь и помнил, как кричал, а еще - он помнил свет и вопреки законам логики тот свет исходил из глубины нутра левиафана. Очутившись же у него в пасти, юноша словно бы попал на кладбище кораблей и множество эпох здесь упокоилось бок о бок: были и обломки парусников, и современные образчики кораблестроения, а среди них - и подводные лодки; иногда встречались кости моряков, иные останки невезучих экипажей. Немой же правил, не замечая безумия - для него грани возможного попросту не существовало. Так они плыли по едкой субстанции желудочного сока, а вверху летали медузы, освещая путь, но чем ярче становился свет, что они испускали, тем быстрее меркло сознание и вскоре он провалился в небытие, а очнувшись, обнаружил себя лежащим на красном грунте, ярче крови и вина, а над ним было небо из магмы, и, почему-то, он подумал, что это река, но у той реки не было ни берегов, ни края. Он поднялся и увидел перед собою город, которого нет - город, состоящий из развалин и даже так - самый величественный среди городов: его архитектура не была произведением разума человека и отнюдь не человеческие руки возводили эти стены; настолько однородной казалась структура, настолько гармонично развалины вписывались в пейзаж, словно он был построен целиком в один момент, - построен, чтобы пасть однажды, повинуясь чьей-то воле. Юношу влекло туда и, будучи потерянным, без надежды возвращения домой, он опомнился уже, когда шел по улицам, среди исполинских монументов, надгробий неизвестной цивилизации.
В каждом из зданий можно было поселить миллионы людей, а на то, чтобы дойти до конца одного уходили дни. В стены были вмурованы лица, но он не сразу понял, что это так: понадобилось время, дабы научиться различать их черты, а до того казалось, будто это геометрические фигуры, многократно наложенные друг на друга, - настолько те были правильны в пропорциях. Лица обладали разными размерами и не принадлежали людям: безупречные в своем замысле, но безобразные на ограниченный вкус человека, они принадлежали чему-то еще, но несомненно гораздо более развитому и совершенному. Все здесь было из одного материала, красного по цвету: и грунт под ногами, и строения. И все здания были одного уровня, но далеко впереди возвышалась колоссальная гора - выше нее не было ничего, - гора затмевала собою город. Из той горы брало начало небо; и огонь, и смог вырывался из ее жерла, а магма растекалась над всем и вся. У подножия горы - лестница, состоящая из десяти ступеней, и, если сложить все лестницы его мира, даже так, не получится достичь длины тех десяти. Она вела ближе к вершине, к огромному сооружению непонятного назначения, уходящему вглубь горы. Изредка над городом пролетали медузы, куда больше, виденных им ранее; тени, отбрасываемые ими, копошились, словно живые и было ли то свойство самих теней, свойство неровного мерцания беспокойных и раскаленных небес, или же, что-то еще приводило к подобному эффекту, но интуиция подсказывала ему, что лучше не попадаться тем отросткам, которые они испускают подобно амебам, облизывая голые стены и пустующие улицы.
Юноша двигался вперед и не встречал на своем пути живого; лишь однажды земля дрогнула и тогда он спрятался под одним из нагромождений обломков - почему-то данное решение показалось в тот момент наиболее разумным. Перекресток впереди проглядывался сквозь щель, и, по мере усиления толчков, на одном из доступных взору зданий росла тень гиганта. Когда же существо показалось во всем своем величии, он увидел нечто сходное по сложению человеку, и в то же время, - даже отдаленно его не напоминающее. Это была ожившая порода, магма текла сквозь щели в ней, а черты лица этого походили на лица, вмурованные в стены зданий; вокруг могучей шеи и трапеции, оплелось нечто похожее на медуз фактурой, но по форме напоминающее миногу; оно присосалось к шее гиганта, а из выжженных глазниц и рта его лица сиял свет по спектру, подобный свету маяка, что видел он в ту роковую ночь. Тогда, воспоминания и явь наложились друг на друга в воспаленном мозгу юноши, и эта дрожь земли, нашла свое происхождение в далеком и кажущимся нереальным прошлом: он был уверен, что свет и дрожь имеют не просто один источник, но и одну природу, и что ни то, ни другое, не способно существовать единично, однако только вот так - в совокупности всего.
Юноша закрыл уши и упал на пол; он кричал, но не слышал собственного голоса, ведь все звуки поглощались сиянием из глаз великана. И великан закричал также, упал на колени и воздел руки кверху, в тщетных попытках стащить с себя ту тварь, что вцепилась в загривок. Он сражался так довольно долго и в определенный момент времени, в одно из череды слепых метаний ему даже удалось ее слегка зацепить. Тогда тварь пронзительно завизжала и из ушей человека пошла кровь, а к взбунтовавшемуся гиганту тут же устремились медузы, слетаясь со всех концов города. Они оплели его щупальцами, пульсируя синхронно и сжимали до тех пор, покуда не преодолели сопротивление тела, и оно не рассыпалось, не выдержав давления извне. В тот миг рот человека зажала в тисках железная перчатка; он судорожно обернулся и увидел немого: водолаз был без шлема и улыбался; из его рта и глаз теперь лучился тот же свет, что и из глаз великана, но куда тусклее, и ежели из того выходил под напором, то отверстия лица немого скорее едва заметно дымили светом, словно догорающие окурки. Затем произошел финальный толчок, сотрясший буквально все, и гора начала извергаться.
Утром на берегу обнаружили кашалота: гигант прибился к суше ночью и умер не так давно - местным оставалось лишь разделать тушу. Внутри, среди прочего, обнаружили человека: тот был кожа да кости, лысый и голый словно детеныш млекопитающего в первые недели от роду. Извлекая наружу, ожидали извлечь труп, но оказалась - бедолага еще дышал. Очнувшись, он рассказывал удивительные вещи и, будучи слепым калекой, этим зарабатывал на жизнь. Свои рассказы всегда начинал коронной фразой - вопросом к аудитории:
- Желаете ли вы преступить черту предела глубины?
Затем, жутко улыбался беззубым ртом и, вперившись пустыми глазницами в никуда конкретно, начинал повествование. С каждым годом истории становились все безумнее, обрастали новыми подробностями, приобретали целостность, рассказчик же, напротив, все больше увядал, после каждого рассказа - истончался, покуда однажды не истаял бесследно и только лохмотья остались лежать на полу "Попутного ветра" - единственного места, куда его-уродца согласились принять. Когда это произошло, владелец заведения, стоящий бессменно у стойки, как прежде большую часть жизни простоял у штурвала, внешне остался спокойным, лишь сплюнул в стакан и принялся протирать, покачивая головой.
В десять часов новых посетителей не было - немой водолаз давно перестал появляться в здешних водах - однажды ушел на глубину, да так и не вернулся.