Станислав Модестович приходит сюда не в первый раз. Его уверенный костюм цвета беж смело контрастирует с грачиной фраков и курятником декольте; он идет по ворсистой дорожке не вытирая ног, идет к подиуму, и нет ему дела до всяких этих.
Их впечатление - восторг. В их глазах - зависть. Она многократна и жжёт, будто свет между граней брильянта. Вырвавшись, сверкает, искрится в хрустальных люстрах, которыми, как гроздьями льда, увешан лепной потолок. Взрывается в фейерверках. Звенит медью литавр.
Это успех, да, это - успех. Привычный вывих для гения.
Известный и ненавистный, широко обожаемый и авторитетный Станислав Модестович Рододендрон с неспешностью тяжёлого танка проходит сквозь зал, но в последний момент застревает во взглядах и вспышках фот. Он оборачивается, значимо кивнув сразу нескольким камер-обер-балетмейстерам, господину Президенту (с Супругой) и всей коллегии новых дворян, а после, как бы вспомнив, зачем он тут, шествует по золочёным ступенькам к высшей точке триумфа, где ждёт его грандиозный трофей - автомобиль Гранд Супер Джип Ровер Голд (готический барокко, брутальный гламур: металлик с розовыми ушками, салон-эксклюзив и встроенный нон-стоп).
Высшая точка мечты всех этих, собравшихся в зале. Грачей и кур. Что они смыслят в величии? Где им постичь наготу первородной души?! Станислав Модестович бибикает в клаксон и широким жестом швыряет ключи в люстру. Мнутся ряды фраков, манишки смешиваются с декольте и наступают лакированные туфли на распушённые шёлковые хвосты: одни ловят, другие мешают ловить, третьи, с плохо скрываемой злостью, смеются над первыми и вторыми, не в силах дотянуться через зал.
- Ах, Станислав Модестович, драгоценный вы наш человек! - кричит устроитель спектакля (как бишь его звать?) и лезет целоваться взасос. Звон колоколов, выстрелы шампанского, полный канделябр...
С этим неуместным словом и с привкусом горечи на губах Вася Николаев просыпается на девять минут раньше будильника. Ничем не примечательное утро в серой от сумерек комнате. За стенкой гудит и бормочет Лиговский проспект. Звук ослаблен кирпичом и обоями, но неумолимо проникает сквозь них и закатывается прямо в череп на скрюченные мышлением извилины.
С извилинами у Васиного мозга - полный порядок. Они есть, и их много: должность старшего научного сотрудника за просто так не дают. И не беда, что ждать пришлось двадцать пять лет. На всех желающих звёзд в небе не хватит; кому-то выпадает и упорным трудом, меняя протертые брюки и огрызки карандашей, двигаться по лестнице вверх.
Однако, не карьера ученого последние годы манит Василия к себе. Как это бывает, и бывает нередко, в нем вспыхнул талант. Интеллигент в третьем поколении, сорока семи лет от роду скромный Николаев почуял в себе литератора.
Сразу поняв, что поэтом не быть (да и ни к чему) Вася решил заняться прозой. Книги с детства сопутствовали ему, и сейчас ими завален весь коридор. Помещаться в шкафы они категорически перестали, а выбрасывать святое - помилуйте, разве ж можно?!
Тысячи сюжетов и лиц давно смешались в голове; каждый новый виток до ларька с цветными обложками уже не обогащал, а лишь находил одну из комбинаций: герой такой-то с героями такими-то делают то-то и так-то. Научный склад ума позволил систематизировать информацию. Вот это и было прорывом. Так в голове у Николаева родился план литературных побед, а в руке образовалась шариковая авторучка. Позже на смену ей пришла клавиатура старого DX-386, за шоколадку списанного из лаборатории тензорных испытаний.
Шёл год тысяча девятьсот девяносто третий. Было не то, чтобы смертельно голодно, но кушать хотелось больше, чем науки. Из ряда в ряд торговых палаток бродил униженный духом интеллигент Вася, пытаясь отыскать что-нибудь дешёвенькое для обувки ног. Дешёвенького имелось, но всё настолько не нравилось Николаеву, что он больше мечтал, чем приглядывался.
Вот он мёрзнет, промокая от расхлябанной снежной слякоти, так свойственной городу трёх революций. Он дрожит, но в сердце держит огонь надежды. Думается ему, что пройдет год или два, и совсем иная начнётся жизнь. Не у всех вокруг, разумеется, а лично у него. Потому что именно он нащупал бриллиантовое зерно и посадил его в жирную почву. В отличие от прочих, он знает, как стать богатым и больше никогда не плакать.
Мысленно представляя себя уже не Васей Николаевым, а знаменитым писателем Станиславом Модестовичем Рододендроном, бывший учёный постепенно менялся. Не во сне, а наяву.
Конечно, не одно только переименование послужило тому причиной. Научный работник, еще будучи молодым специалистом, приложил немалые силы для решения многофакторных задач. И пусть все результаты оказались съеденными диссертацией профессора Кутузова (земля ему пухом, сволочи радикулитной). Пусть. Зато накатались и натёрлись льдом быстрые дорожки в Васиных нейронах. И защёлкали, как дважды два, нелинейные орешки сопоставлений и противоположностей. Проще говоря, будущий Станислав Модестович научился конструировать образы литературных героев и плести сюжетные кружева со скоростью, близкой к "слепому" методу печати.
Один за другим летели романы. Врывались в издательства. Пропахивали следы в сытых душах и в бумажном ворохе на редакторских столах. Взрывались пачками ассигнаций. Вася Николаев стал известен многим. Вернее, не Вася, а его псевдоним. Отныне он был, воистину был Станиславом Модестовичем Рододендроном - загадочным и своевольным цветком современной российской литературы.
В своем учении, которое, как звенящий в веках реквием, еще будет представлено читателю на закате жизни, великий писатель изложит суть. Он скажет, что есть шесть персонажей, восемь модификаторов, десять сюжетов и тридцать четыре эффекта. Есть также телевизор, полный коридор прочитанной макулатуры и знание принципа "ВиК" (Вырезай-и-Клей).
А пока Станислав Модестович пользуется своим открытием сам: читает потребности душ из телевизора, выбирает подходящий сюжет, встраивает в него персонажи, накладывает на каждый по несколько модификаторов, приклеивает один за другим эффекты и дает аппликации подсохнуть. Неделя - роман, месяц - трилогия (писатель любит отдохнуть; он хоть и гений, но тоже человек). Романы идут нарасхват безо всякой рекламы. Имя Рододендрона само превратилось в рекламу, к нему записываются на поклон.
Некогда затёртый научный сотрудник расцвел и похорошел. Шаркающий и заискивающий перед завлабом очкарик Николаев преобразился. Мощь, заложенная в нём еще до рождения (не иначе, как от бога) прорвалась и шрапнелью разлетелась вокруг. Вдруг появились оригинальные манеры, вроде той известной, бросаться ключами от машины. Появились, конечно, и подражатели, стремящиеся быть такими же оригинальными, и почитатели, кричащие "браво!" с балконов и лож, но не встающие в кильватер.
Его приглашали на бесконечные банкеты и награждения, выдвигали на международные премии. Очень скоро Станислав Модестович получился писателем с мировым именем - ведь законы едины для всех народов, достаточно прикрутить к балкону спутниковую антенну, чтобы в этом убедиться.
Он творил мэйнстрим, открывая путь, создавал его, как ледокол. Не рождая ничего нового, тасуя фрагменты и собирая мозаику. Но что же может быть новым в мире, кроме хорошо забытого и славно склеенного прошлого? Главное при этом - не терять актуализации, то есть грамотно смотреть TV. А дальше: настроиться, встряхнуть калейдоскоп, пропечатать словами - и в редакцию.
Время шло. Менялся не только писатель, менялся мир. Люди читали книги, жили и работали, смотрели ток-шоу и мечтали о чужой крутизне. Иногда казалось, что все они существуют лишь для того, чтобы Станислав Модестович в уверенном костюме цвета беж снова и снова шел через переполненный зал и тяжело поднимался на золоченый подиум к венчающему его автомобилю. Чтобы широким движением руки он выбрасывал в простуженный кондиционерами воздух связку ключей. Чтобы манишки и декольте... Чтобы: "Дорогой вы наш человек!" ... Чтобы канделябр...