Вы когда-нибудь, что-нибудь теряли? Нет, я говорю не о вещах и не о каких-то средствах материального мира, я имею в виду что-то действительно ценное, связанное с самим человеком. К примеру - воспоминания. Казалось бы, ну что тут такого - забыл и забыл, не помнишь и не помнишь. Чего переживать-то? Гораздо страшнее, когда ты забыл многое, но не всё. Именно это и случилось со мной...
Старый потрёпанный вагон обклеенный какой-то безумной рекламой слегка притормозил, а потом его резко бросило вправо. Я хорошо помнил этот ужасный поворот. Да и как такое забудешь, когда каждое утро машинист, словно нарочно не вписывается в него, заставляя пассажиров испуганно вздрагивать и озираться по сторонам. Или он тоже этого не помнит?
Протяжный скрип и мигающая световая лампа возвестили о приближающейся станции, будь она проклята. В тот день я стал называть её - Безнадёгой. А как иначе? Ведь с неё нельзя ни уехать, ни убежать, ни улететь, в конце концов! Зато на неё можно приехать, и приезжать сюда снова и снова, изо дня в день, из года в год. Из века... Господи, да когда только это закончится?! Хотя как может закончиться то, что не имеет начала.
Пассажир напротив меня недовольно покосился. Так всегда бывает когда уставишься в какую-то точку и о чем-то задумаешься, поверьте, не пройдёт и пяти минут, а тебе уже начнут хамить и указывать на то, что ты пялишься не на того кого нужно. В таких случаях лучше не спорить. Молча извинись и отведи взгляд. Этого будет вполне достаточно, потому как здесь не очень любят пререкаться. Здесь в мире вседозволенности, конфликты заканчиваются довольно быстро: взмах ножа или выстрел пистолета, и все... Смерть!
Хм, какое странное слово - всего шесть букв, а может обхватить целую вечность. В которую надо заметить я и попал.
--
Выходим? - буднично поинтересовался проводник.
--
Выходим, - покорно согласился я.
Вначале я пытался выяснить у него хоть какую-то информацию, позже стал отшучиваться, а теперь и вовсе покорно соглашаюсь - а какой смысл допытывать мертвяка?
Поправив сползшую с плеча сумку, он проштамповал мой билет и шмыгнул носом, из которого струилась тонкая ниточка крови. Так бывает с теми кто из прошлой жизни помнит только свою смерть. И ничего больше.
Сидящий напротив пассажир опять недовольно нахмурился и одарил меня острым, словно игла, взглядом. Ненависть так и скворчала в нём, словно в сковороде злобы. С такими лучше не связываться, а то был случай... Впрочем ворошить именно эти воспоминания я не собирался.
Осторожно поднявшись, я вышел в соседний вагон. Здесь было многолюдно. Молодое пополнение сразу видно: у кого нет глаз, у кого рот зашит грубой бечёвкой, а кто и вовсе лишён всяческих конечностей. Тут ведь тоже как на земле - что рождаешься, что умираешь в муках непонимания. Куда ты попал? Зачем?
--
Вам до конечной? - Голос заставил меня испуганно попятиться назад. Я хоть здесь человек и не совсем новый, но к незнакомцам отношусь с большой опаской.
--
А куда же ещё, - нехотя ответил я. - Привычным для всех маршрутом.
--
Стало быть, Заплутавший, - понимающе закивал собеседник.
--
Стало быть, кто? - на моем лице возникло непонимание.
Незнакомец равнодушно хмыкнул и ничего не ответив уселся на соседнее сидение. Почесав затылок, он извлёк из-за пазухи длинного плаща газету, развернул её и погрузился в новостные колонки с такой отрешённостью, словно ехал совершенно один. Бумага, конечно же, была плодом его воображения или лучше сказать - сгустком воспоминаний.
Я подсел рядом, и попытался привлечь его внимание, банально кашлянув в кулак. Мужчина не отреагировал.
Свет в вагоне слега дёрнулся, погас, вспыхнул, и я заметил проступивший на лице незнакомца череп. Или показалось? Да нет, не показалось. Такие вещи здесь не мерещатся, ты видишь ровно то что видишь, никакого обмана - только обычная истина нового мира, того самого что следует за земным мытарством.
--
Простите, что вы сказали? - напомнил я о себе.
На удивление, незнакомец отвлёкся довольно быстро. Убрав газету, он закинул ногу на ногу, сцепил руки на колене и уставился на меня, как на нерадивого ученика.
--
Итак, юный мертвец, что конкретно вас интересует? Ах, да не говорите: дайте-ка я сам угадаю. Вопросы, вопросы, тысяча вопросов.
--
Ну почему же тысяча, - обиделся я. - Кое что я уже усвоил...
--
И только-то? - незнакомец сделал вид, что удивился. - На мой взгляд вы не знаете ни черта, ни дьявола.
--
А вы считаете, они существуют?
--
А вы уверены, что нет? - передразнил меня собеседник.
--
Честно сказать, не знаю, - пожал я плечами. - Я слишком много не помню. Хочу вспомнить - а не помню. Я даже не знаю кто они такие. Вроде как знакомые слова, а откуда взялись, что обозначают - не знаю.
На лице незнакомца возникла довольная улыбка. Немного подумав он протянул мне руки и представился:
--
Люциус...
--
Женька, - откликнулся я и пожал его сухую и довольно костлявую руку. - То есть Евгений.
--
Ну и как, давно катаешься, Евгений?
Я вновь пожал плечами.
--
Не знаю, вроде как давно, а вроде, только сел.
--
Понятно - ещё совсем ребёнок.
--
Почему?
Откинувшись на спинку сидения, Люциус немного подумал, закусил нижнюю губу, а затем, хлопнув меня по ноге, заявил:
--
Ладно, так и быть - расскажу. А то будешь сам кумекать ещё целую прорву времени, которого надо заметить, здесь вообще не существует. Нельзя оказаться там именно тогда, а можно только тут и никогда. Понимаешь?
--
Честно признаться, не очень, - откровенно ответил я.
Люциус нахмурился.
--
А ты кем собственно был при жизни?
Теперь настало моё время морщить лоб и копаться в рваных клочках воспоминаний.
--
Я хорошо помню детство, ну там, деревеньку, где родился... еще помню родителей... только очень-очень старых и немощных... помню нашу природу, деревья, извилистую речку, а потом словно обрывается... - От собственных слов мне стало как-то ужасно тошно. И впрямь как беспомощный ребёнок.
--
Понятно, стало быть я не ошибся. Ты относишься к категории Заплутавших, - подтвердил свои догадки Люциус.
--
Да что это, собственно говоря, значит?! - Услышав знакомое, но неизвестное мне слово, я не на шутку вскипел.
Люциус, напротив, опять улыбнулся.
--
Понимаешь, приятель, для тебя, наверное, не секрет, что мы все умерли.
Я кивнул, но при этом заметно вздрогнул. Честно признаться, подобные мысли посещали меня давно, глодая изнутри, будто трухлявый пень, но услышать подобные слова от постороннего оказалось куда страшнее, чем размышлять на эту тему самому. То чего страшишься всю жизнь и с каждым прожитым годом все сильнее - все-таки случилось! Но случилось так, что саму смерть-то я и не осознал. Да что там не осознал, банально не запомнил.
--
А вы уверенны, что умерли? Может быть это обычный кошмар? - попытался я схватиться за спасительную соломинку пустого предположения.
Люциус мог бы отшутиться или на худой конец просто обматерить меня. Но он поступил гораздо хуже. Он просто ответил: "Уверен", и больше ничего, ни словечка.
--
Но как?
--
А тебе зачем? - уточнил Люциус. - Что это изменит?
--
Ну не знаю... Но а как иначе? Ведь как-то это все-таки случилось.
Люциус задумался, надул щеки.
--
Хорошо, давай иначе. Ты хорошо помнишь: как ты родился? Ну там - в том мире. Я сейчас не беру в расчёт время, день и все-такое... я имею в виду подробности, ну и заодно первые годы жизни, скажем так лет до четырёх-пяти: как с тобой нянькались родители, меняли тебе подгузники, кормили с ложечки, пестовали тебя неразумного.
--
Ну наверное нет, - растерялся я. - Особо не помню.
--
Вот и здесь точно также, - заявил Люциус. - Ты взрослеешь в мёртвом мире также как и в живом. Постепенно, не спеша, чтобы не сойти с ума. Чтобы не выть по ночам, будто одинокий волк и не кидаться на стену. Вон видишь, ещё совсем юные ребята, - он указал на целый ряд новобранцев в армию смерти. - Глаз у них нет. А почему? А я отвечу: не заслужили, и говорить не могут - потому как нечего. Поверь и ты также шатался здесь, пока не пришло время.
--
Но почему так происходит? - Я попытался провести аналогию со своей земной жизнью.
--
Да потому как мысль, что ты в одночасье потерял все самое ценное - ужасна. И она не может свалиться на тебя разом. Иначе прихлопнет, словно муху, и все, будешь как вон те - Терзающиеся. Они не могут смириться - вот и умирают снова и снова.
Я посмотрел в окно и вздрогнул. Там, у самой кромки леса стояла толпа людей. Странных людей, в просторных одеждах и с факелами в руках. Ровным строем, будто по команде, они направлялись в дощатый дом-храм.
Поезд мчался быстро и я не успел увидеть как они зайдут внутрь, закроют ворота и подожгут себя изнутри. Зато я увидел длинную вереницу висельников, стоящие вдоль дороги гильотины и берег реки, в водах которой словно оглушённые рыбы плавали сотни утопленников.
--
Они что это все сами себя... - ошарашенно прошептал я.
--
Ну а кто же ещё, - удивился Люциус. - Уж точно не я. - И немного подумав добавил. - Ты знаешь, человек вообще многое делает исключительно сам. Что на земле, что здесь. Совершает смертельные ошибки, которых не исправить, отталкивает тех, кто рядом, безрассудно кидается во все тяжкие, - грешит, в общем.
--
И что же получается, иного выхода нет? Если я вспомню тех, кого забыл, мне только и останется, что лезть в петлю, - испуганно предположил я. - А что дальше? Мёртвый разве может опять умереть?
--
А почему нет, - удивился Люциус. - Умереть, и вновь стать таким без глаз и рта, а потом в очередной раз повзрослеть, вспомнить свою семью, близких друзей, вспомнить, как они тебя любили, как любил их ты, и осознать, что это больше не будет, ни-ког-да... Ты остался абсолютно один. Потерял тех, с кем был рядом без-воз-врат-но! На этот раз можно уже топиться... И по новому кругу.
Меня сковал настоящий мороз, а страх обжигающим холодком прокатился по всему телу. Хотя, конечно же, тела у меня уже не было - только душа, сохранившая привычный человеческий образ.
--
И вы считаете это нормальным?! Это же настоящее безумие!
--
А кто говорил, что должно быть радужно и весело, - Люциус тяжело вздохнул и замолчал. Видимо вспомнил о чем-то своём, давно потерянном, но все ещё горячо любимом.
Больше мы с ним не говорили. Молча сидели и думали, каждый о своём. Он наверное вспоминал близкие ему лица, а я продолжал копаться в разрозненных чердаках памяти, силясь отыскать забытые образы. А может быть у меня и не было никакой семьи? И жалеть о прошлом вовсе не стоит...
Я надеялся, что так оно и есть. Не очень хотелось бы сходить с ума. Впрочем, существовать здесь без воспоминаний сомнительное удовольствие. Видимо я потихоньку начинал взрослеть. Переходный возраст, и все такое.
Люциус вышел на остановке в открытом поле, а я решил ехать до конечной. Сам не знаю почему, скорее всего, банально не нашёл смысла выходить раньше. Да и куда идти, когда я всего лишь Потерянный. Душа, без прошлого и будущего.
***
Я приезжал сюда в тысячный раз и уже научился чётко отличать тех, кто впал в безумие, от тех, кто был почти на грани. Также как и я. Смерть довлела над каждым из нас своей бестолковой недосказанностью, а воспоминания, не спеша просыпаться, все-таки начали тяготить вконец истерзанную душу. Здешний мир был совершенно не пригоден для жизни, если в этих местах ещё можно было пользоваться этим понятием. Мы все просто отбывали свой срок длиной в бесконечность. И теперь я окончательно осознал, что знать подробности своей смерти - подобно мукам неизлечимой болезни.
Я видел, как это происходит: те, кто умер на войне - продолжали загнанно идти в бой, те, кто слег от болезни - метались в агонии, а те, кто все-таки вспомнил близких - медленно сходили с ума. Жуткое надо заметить зрелище. Но самое страшно, что постепенно и я начал вспоминать свою семью.
Образ моей жены пришёл внезапно - однажды, когда я задумчиво уставился в окно и попытался не фокусировать взгляд на бесконечные проявления пыток и самобичевания, - я увидел её. Она стояла в дверном проёме и скрестив руки на груди, с грустью смотрела на меня. Нет, она была не просто печальной, на её лице читалось настоящее отчаянье. Но почему? Что могло её так расстроить, я не знал. Даже когда растормошил разорванные лоскуты своей памяти, я все равно не смог найти ответа...
Конечная станция напоминала огромный вокзал. Мосты, переходы, дымящие трубы и тысячи составов, прибывающих сюда из разных частей этого безумного мира. Именно здесь, как и на любом подобном перепутье собирались все те, кого смерть истерзала до такой степени, что душа окончательно растворилась в собственной отрешенности.
Я прошёл мимо толпы спасающихся людей. Думаю, они бежали от войны, но так и не смогли выскользнуть из ее кровавых лап. Их пропитанная кровью одежда и открытые раны слишком откровенно бросались в глаза. Здесь можно было встретить кого угодно: самоубийц, случайных жертв, маньяков и невинно убиенных. Изуродованные тела, покалеченные души, обычно они оказывались безумнее остальных, - их слишком внезапно выдернули из жизни, чтобы они смогли поверить в собственную кончину.
Сойдя с перрона, я покосился на группу ребят в мотоциклетных костюмах. Этих я встречал куда чаще остальных. Обычно они не задерживались на одном месте - все спешили куда-то... Наверное искали своих стальных коней, которые привели их в эту кошмарную страну забвенья.
Привычным маршрутом я отправился к выходу с вокзала, где на огромной площади линчевали ведьм. Да, здесь встречалось всякое. Я не очень любил подобное зрелище, но меня будто тянуло именно туда.
Протиснувшись сквозь очередь прокажённых, что топтались на месте, я случайно заметил привязанный на одном из поручней яркий цветастый шарфик. Что-то неуловимо знакомое... Отвязав его от стальной перекладины, я крепко сжал находку в руке и попытался прислушаться к собственным чувствам. Боязнь вспомнить, что-то страшное, но в то же время и невероятно важное, связывающее меня со смертью, разрывала меня на куски.
Ничего...
Хотя нет, почему ничего, что-то все-таки было. Нечто неприятное кольнуло возле самого сердца - вернее там, где оно когда-то располагалось. Предчувствие, тревога, несомненно шарф пробудил во мне эти странные ощущения.
И ещё один образ всплыл среди толпы серых, безжизненных лиц.
Ему было лет семь: шортики, рубашка, напуганный взгляд. Возможно я видел своё отражение, но скорее всего тут было нечто большее.
Растолкав груженных под завязку солдат я ринулся вперёд: на встречу своим воспоминания, на встречу своему безумству.
Метание по вокзалу закончилось внезапно, как и началось. Шмыгнув в один из проёмов, что притаился аккурат между двумя пыхтящими зданиями, я вышел на небольшой полустанок.
Я будто попал в другой мир. Вокруг осенняя листва, унылый пейзаж, да салатовое здание вокзала купеческих времён.
Непонятное чувство пришло чуть позже. Я определённо здесь был, и не раз, не два, а гораздо больше. Может именно поэтому, зайдя внутрь, я направился не направо, где располагались билетные кассы, а налево, где сразу за камерами хранения находилась скромная столовая. Несколько высоких, раскатанных как блин стоек и касса продавщицы.
Заворожённо оглядываясь по сторонам, я подошёл к ближайшему столу, за которым стоял худощавый мужчина в твидовом костюме. Но был он не один: рядом, на чемоданах, сидели двое детей, мальчик и девочка. Их бледные лица напоминали застывшие маски - одним словом, огромные куклы.
--
Доброго здоровья вам, - поприветствовал меня мужчина, слегка приподняв шляпу-котелок.
--
И вам того же, - машинально ответил я.
--
Давно ждёте?
--
Жду?
--
Ну конечно, - согласился он. - Это же станция, здесь все чего-то ожидают, кто родственников, кто воспоминания, кто чего-то ещё... Лично мы с детьми ждём поезда.
Я кивнул и покосился на восковые лица.
--
Правда, они у меня замечательные? Мои милые крошки, как же я их люблю.
--
Простите, но по-моему они...
--
Они спят, - быстро перебил меня мужчина. - Это вы верно заметили, добрый господин. После перенесённой болезни они быстро утомляются, и я стараюсь давать им больше отдыхать. Зачем беспокоить таких малышей. Разве что делаю их портреты на память. Не желаете полюбопытствовать?
Продолжая ничего не понимать, я лишь коротко кивнул в ответ.
--
С радостью похвалюсь, - обрадовался мужчина и вынул из дорожной сумки стопку фотокарточек. Дрожащая рука протянула мне снимки.
На толстой картонной бумаге были запечатлены в основном дети, но на некоторых попадались и взрослые - все сосредоточенные, в накрахмаленных одеждах и с закрытыми глазами. Очень странные фотографии. У меня создалось впечатление, что все они мертвы, но высказать своё предположение этому импозантному человеку я не решился.
--
Мы вместе с гувернёрами и моей прекрасной Элен жили в огромном доме. И
были безумно счастливы. А потом пришёл врач, господин Годвик, и сказал что в городке началась эпидемия. Мы закрылись в доме и решили переждать. Нам было очень трудно, но мы выдержали. И хотя дети и жена безумно устали, я знаю, что скоро они наберутся сил и проснутся, а пока вот я стараюсь не упустить ни одного эпизода их интересной жизни, - тем временем рассказывал мужчина.
Я слушал и ощущал, как меня начинает знобить. Моё сознание отказывалось верить в столь откровенную историю гибели целой семьи.
--
Ну как вам? - поинтересовался он.
--
Очень даже неплохо, - откликнулся я передав карточки владельцу. Я был слишком потрясён, чтобы выразиться как-то иначе.
--
А у вас есть фотографии? - спросил он.
--
Фотографии? Какие фотографии? - не понял я.
--
Ну, вашего ребёнка, семьи. - Убрав карточки в сумку он указал мне на повязанный на рукаве шарф.
Мой взгляд коснулся находки и внутри опять что-то зашевелилось: некий неприятный холодок волнения.
--
Эй, папаша, возьмите свои булочки и компот, - окликнул меня звенящий женский голос. За прилавком возникла тучная пожилая продавщица в белом фартуке, который едва скрывал её цветастое в горошек платье.
На ватных ногах я приблизился к ней и подхватил пластмассовый поднос.
--
А где ваш пострел-то? - поинтересовалась она.
Теперь внутри не просто кололо, а нещадно рвалась наружу ужасная тревога. Повернув голову, я упёрся в узкое стрельчатое окно, через которое хорошо просматривалась низкая платформа и стальные линии рельсов.
Кирилл сидел посередине и водил по металлической поверхности пластикового солдатика.
-Сын!
Крик боли вырвался у меня изнутри, но вряд ли он мог меня услышать.
Поднос полетел на пол, а я рванул наружу.
Протяжный гудок приближающегося поезда торопил меня, заставляя сердце отбивать барабанную дробь. Но как бы я не торопился - все было напрасно.
Я выскочил на перрон и замер. Кирилл успел обернуться и, кажется, удивиться, - а поезд даже не притормозил. Кровавый вихрь, стон, крики. Мир вокруг застыл, превратившись в нечто размытое, словно чернильная клякса в странице нерадивого ученика, который изуродовал собственную жизнь. Но это сочинение нельзя переписать заново, вырвав черновик. Судьба не допускает помарок или описок.
Вокруг меня крутились люди, слышались крики и возмущения, кто-то даже орал на взрыт, - а я просто сидел на коленях и плакал. Теперь я вспомнил все. Повзрослел, как говорили в здешних местах. А что толку? Что это изменило?
Меня переполняли боль и отчаянье, пустота и страх, одиночество и ненависть. Ненависть к самому себе, потому что не уследил, отвлекся и совершил непоправимую ошибку. А жизнь не прощает ошибок, жизнь - не черновик, который можно переписать набело, а смерть - словно строгий учитель, не устаёт тебе об этом напоминать...
Здесь, в Нигде я продолжал проживать этот эпизод бесчисленное количество раз. И с каждым разом боль становилась все сильнее. Станция Безнадёга, что ещё она могла принести в мой мир. Наверное ничего.
Поднявшись с колен, я вытер слезы, подошёл к телу своего сына, поднял его на руки и отправился куда-то вдаль, туда, где застыл унылый осенний пейзаж - туда, где виднелся ковёр из опавших кроваво-красных кленовых листьев.
Реальность и воспоминания переплелись воедино. Я помнил похороны, помнил безумный взгляд жены, упрёки и угрозы родственников, нелепые вопросы следователей, но главное - ночные кошмары.
Меня хватило ровно на неделю, а потом я отправился на станцию. Я хотел ехать на работу, но в какой-то момент решил, что смогу исправить непоправимое. Я смогу отыскать своего мальчика, своего Кирюху и вырвать его из цепких лап смерти. Именно тогда я и шагнул вниз, на встречу приближающемуся поезду... А что было дальше, я вспоминать не хотел.
Но помнил...
Я шёл вдоль узкоколейки, когда за спиной послышался противный скрип. Обернувшись, я уткнулся взглядом в небольшую двухместную дрезину. Тормоза вырвали из-под колёс сонм искр.
--
Давно бредёшь? - поинтересовался проводник.
--
Достаточно, - равнодушно ответил я.
--
Вот и я про тоже, - согласился он. Кровавая нить почти высохла и он стал похож на обычного живого человека. - Залезай, подброшу до станции.
--
Спасибо, я прогуляюсь, - отказался я.
Приветливость сменилась удивлением.
--
Ты же сам сказал, что достаточно.
--
А разве я здесь что-то решаю?
--
А кто же ещё? - всплеснул руками проводник. - Только сам человек и решает. Иных указчиков у вас, людей, нет.
Мысль мне показалось настолько простой, что я устало улыбнулся.
--
И что же меня ждёт на этой станции?
--
А залезай, и увидишь, - подмигнул мне проводник. - Любой душе нужен отдых, даже самой измученной.
Я вздохнул, немного помялся на месте и согласился. Видимо в смерти, как и в жизни, взросление может произойти внезапно, когда его совсем не ждёшь, а иногда наоборот - вроде повзрослел, а на самом деле, так ничего и не понял.