"Мы можем с полным правом говорить, что еще не изжиты все предрассудки. Над человеческой природой всё так же, как добрую сотню лет назад, довлеют стереотипы, название которым чувства. Я назвал это состояние "Apud et glacies", понимаете? Ему приходится лавировать в чужой для него среде, как будто кораблю дрейфовать в незнакомом северном море среди льдов. Если индивид лишается эмоциональной подпорки, поддерживающей его существование до определенного момента, то в его биотипе можно проследить прогрессию таких черт, как подавленность, самоирония, нервозность..."
Интервью с профессором Джеймсом Мэем в прямом эфире.
- Надолго к нам? - спрашивает он, поправляя очки. Отчего-то его снедает беспокойство. Тихо пощелкивает клювом автоматический соловей на подставке, косит синим синтетическим оком. У человека напротив меня глаза голубые, задумчивые. Здесь почти у всех такие глаза.
- На пару... лет? - задумываюсь я. - Не знаю. Зависит от вас.
- Да, разумеется. Откуда вы? - спрашивает дальше. Он старается не касаться экрана покрасневшими кончиками пальцев, чуть морщится от необходимости вести беседу без помощи реестра. Плазма на столе мерцает. Она здесь везде: на стенах и на потолках, влитая неуемным человеческим гением в железо и хром.
- С Итаки, - говорю я. Жду реакцию. Молчит, вежливо улыбаясь.
- Это окраина? - наконец уточняет он, отчаявшись выловить в памяти незнакомое место.
- Это метафора, док, - пожимаю я плечами. - Я из Пагоса.
- А, - оживает он. - Там всегда холодно.
Как по мне, то слишком жарко.
Док барабанит пальцами по подлокотнику кресла.
- А пещерные медведи таскают младенцев прямо из инкубатора, - поддерживаю я знакомые сплетни.
- Смешно, - говорит он, облегченно улыбаясь. Думает, есть контакт.
- Не очень, - говорю я, пожимая плечами. Док поднимает брови.
- Ваш приход был добровольным? - тон становится официальным.
Я киваю и расслабленно откидываюсь на спинку дивана.
- Режьте меня, док.
Довольно уютно: белая постель, синие стены, стеклянные окна. Правда какое-то неприятное чувство заставляет заходиться стуком сердце. Джереми Клермон счастливо избегал этого ощущения всю свою жизнь, но сейчас оно смотрит в глаза и никуда от него не деться. Я скидываю сумку у порога и прохожу к окну прямо так: в ботинках по пушистому снежному ворсу. Я боюсь. Я до чертиков боюсь приближения старушки-смерти. Она здесь повсюду: веет в терпких нотах жасминов на столике, проглядывает в пастельных красках картины на стене и дышит мне в затылок холодком кондиционера. Это её царство, её обитель и её жрецы разложат меня на операционном столе под белым мертвенным светом.
- Мистер Клерман? - вежливо зовут меня со спины. Я досадливо дергаю плечом. - Обед. Вас проводить?
Я оборачиваюсь. Девушка вопросительно и настойчиво улыбается. На ней серая рубашка, серые брюки и белые кеды. Её зовут Элли - так написано на бэйджике.
- Проводи, - соглашаюсь я и неловкими пальцами вытаскиваю из кармана пачку сигарет. Пока мы идем по светлому коридору, я прикуриваю, внимательно смотрю на неё.
- Тебе плевать, что я курю? - вкрадчиво спрашиваю я.
- Вы можете делать всё, что вам нравится, - отстраненно отзывается она. - Это ваше право и наше правило.
- Но это может меня доконать, - говорю я и с интересом прищуриваюсь.
- С определенной долей вероятности, - ровно говорит Элли. - Столовая. Если вам что-то понадобится, обращайтесь к дежурному. Осмотр назначен на семь часов в кабинете номер тринадцать.
Она коротко кивает и уходит. Я тушу сигарету о белую панель стены с некоторым удовлетворением.
- Овсянки, мистер Клерман?
- Мистер Джереми Клермон?
- Зовите меня Джери.
- Хорошо, мистер Клермон. Положите правую ладонь на стол. Не так, сдвиньте большой палец. Хорошо. Вы больны?
- Был бы я здесь иначе?
Док меланхолично почесывает переносицу. Смотрит прямо.
- Необходимо, чтобы вы это осознавали предельно ясно. Как вы узнали о нас?
- У одного из моих знакомых родственник проходил курс, - я тщательно подбираю слова, медленно говорю. За каждым моим словом стоит целый сонм воспоминаний, которые тянут душу разные стороны. Смуглый беспокойный Джахар, перекур за барханами и дымящийся прицел лазерки. "Мы сначала не одобрили, но знаешь, Джери, это ведь не самая плохая идея. Смертники вдруг могут спасать. Почему бы и нет, да? Почему нет?"
- Что вам удобнее: диктофон, дневник, камера, всё сразу? Человек?
- Человек?
- Да, некоторым удобнее говорить.
- Говорить...
Сегодня на доке серый свитер с белым воротничком и он сам на себя не походит. Благонравный отец семейства, выбравшийся на часок погонять мяч и глотнуть виски.
Только док не пьет и никогда не развлекается. Кладет жизнь на алтарь науки. Великий эскулап, острый скальпель которого вскрыл не один нарыв на будущем человечества, как пишут газеты.
Док ждет, покачивая ногой и разглядывая текучее панно на стене.
- Человека, - решаю я.
- Можете убрать руку.
На пятый месяц привыкаешь к белым коридорам, безукоризненно вежливым лицам, чужим рукам. Правда, к легким шагам, следующим за мною повсюду, я не могу притерпеться. Я всегда оборачиваюсь, и мне кажется, что взгляд успевает поймать тень.
- Что с вами, мистер Клермон? - участливо спрашивает тогда Дина.
- Джери, - машинально поправляю я. - Джери.
И останавливаюсь, чтобы унять дрожь в коленях. Как объяснить этой девочке, что она не приходит, а я так устал ждать. Как сказать, почему я чертовски измотан и не хочу закрывать глаз. Сегодня она скажет снова в свой блестящий маленький диктофон: "Наблюдается повышенная раздражительность. Солнечный свет плохо действует на нервы мистера Клермона".
- Посидите? - предлагает она.
- Пожалуй, - отвечаю я.
С её помощью я добредаю до скамейки в зарослях экзотической крапивы, выписанной доком за бешеные деньги. Натуралист.
- Мистер Клермон...
- Джери! - ору я и резко срываю ближайший к себе зеленый стебель. Колкое жалящее растение обжигает руку, оставляя на пальцах красные следы.
- Простите, - грустно говорит Дина и неожиданно тихо добавляет: - Джери. У меня был где-то пластырь. Это привычка, понимаете...
- Понимаю, - негромко говорю я и вижу, как голубые глаза предательски блестят.
- Вы много курите, - говорит Дина и вздыхает.
- Мне можно, я страдаю, - я закрываю глаза и тихо барабаню по колену пальцами. Раз-два, раз-два. Мама учила меня играть на синтезаторе в далеком туманном мире, который называется прошлое.
- Вы снова не спали сегодня?
- Снова.
Дина давно убрала свой диктофон. Время от времени она дергает цепочку у себя на шее, но это просто привычка. Вряд ли в тонком золотом месяце может спрятаться камера. Хотя откуда мне знать наверняка.
- Как думаешь, моя жизнь дорого стоит, Дина? - спрашиваю я, открывая глаза. Она вздрагивает всякий раз, когда слышит свое имя.
- Сценарий выйдет неплохой, - осторожно отвечает она, приглаживая волосы. - Я думаю, кто-то обязательно захочет его приобрести.
- А был прок от того, что я пришел сюда?
Собственно, я не знаю, почему задаю такие сложные вопросы. Но должен же я узнать еще одну версию. К слову, док считает, что мне стало невыносимо скучно. В одном он не ошибся.
- Разумеется, - отвлеченно кивает Дина, и круглые кольца сережек в её ушах подпрыгивают в такт. - Профессор собрал достаточно материала. Можно будет предугадать...
Моя смерть послужит всем. Я тепло улыбаюсь, с силой сжимая кулак.
- Джери, что ты делаешь?
- Джери, закрой окно, холодно...
- Джери!
"Он говорил, что смерть крадется за ним по пятам, а ночью стоит у окна. Иногда он разговаривал сам с собой во сне на одном из диалектов Пагоса, свойственном жителям южных широт. Психотерапевт утверждал, что это занимательный вид паранойи, обусловленный армейским прошлым и тяжелыми потерями, которыми пришлось перенести мистеру Клерману. Об этом умалчивают, но не болезнь поставила в его жизни последнюю точку. Политика компании предоставляет своим клиентам полную свободу в действиях. Его никто не пытался остановить. Джереми Клермон стал еще одной главой в исследовании доктора Мэя. Джери надеялся, что его опыт поможет изучить истоки болезни и предотвратить её появление в будущем. Я думаю, на самом деле он не хотел умирать, он просто не выдержал..."