Солнце заходило. Его последние лучи коснулись верхушки леса, зажигая деревья алым пламенем. Легкий ветерок шевелил в вышине листья, "раздувая" и без того огромный пожар заката. О, эти летние вечера, в них сконцентрировано все незабываемое обаяние лета.
Закончится вечер. Промелькнут теплые дни. Пролетит осень. Но и зимой, когда за окном, кажется, вымерло все живое, и только вьюга плачет от одиночества, даже тогда, стоит закрыть глаза, вспомнить лето, и солнце пронзит лучами зимний полумрак, заливая светом уголки памяти.И вновь оживет и засверкает ровной гладью лесное озеро, запоют птицы в утреннем саду, сверкнут зарницы в ночном небе. Память овеет легким порывом теплого ветра, который принесет с собой запах костра, и ягод в свежескошенном сене. Память зазвучит доверительным шепотом листвы, гулким звуком падающих яблок, призывным стрекотанием кузнечиков, и далеким-далеким, но таким ясным в вечерней тишине голосом кукушки.
- Кукушка-кукушка, сколько ты отмеришь мне лет?..
- Ку-ку, - отвечает птица. Только ей ведомо сколько.
- И это все? Ну же, не скупись.
- Ку-ку, - то ли плачет, то ли смеется кукушка.
И вспоминая лето, мы слушаем ее...
Ветви деревьев раздвинулись. Из леса, весело напевая, вышел Геннадий Глебович и направился к своему дачному домику.
- Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер в мае, - тихонько мурлыкал он под нос. Геннадия Глебовича переполняло ощущение умиротворенной радости.
"Что человеку надо? - думал он. - В руке полное лукошко грибов. В колодце, дожидаясь своего часа, охлаждается заветная бутылочка "Пшеничной", выношенная у сердца, и с неимоверными трудностями вывезенная сюда, втайне от супруги. Жена, видишь ли, привыкла сама собирать его в дорогу. Тоже - контролёр-ревизор. Ладно, хоть сегодня не смогла приехать. Корпоративчик у них на работе наметился. Вот и ладно. И нам хорошо. Спокойный вечер обеспечен. И вкусный ужин. И хорошее настроение. Что еще человеку надо? Нет, надо, конечно. Много надо, но сегодня - хотя бы это... А в глобальном плане надо бы много. Вот, например, стать бы олигархом. А лучше президентом. Да. И что бы все уважали. И своим указом определить жене место. На кухне. Пусть она плиту контролирует-ревизирует...
Увы, хорошо, но несбыточно. Так что, довольствуйся, пока Гена, малым. Притупи чувство собственного достоинства, оно сродни гордыне. А гордыня - грех. И опять же - грех, а приятно. Всех к ногтю! Видимо, всякий грех приятен. Ибо выносит за запрет. Приятно стукнуть кулаком по столу, там, где нельзя, и, что бы все затухли. Зауважали. Сразу и беспрекословно. А ты им что-нибудь чуть слышно скажешь, и вокруг наступает тишина, что бы, не дай бог, не прослушать, что сам Геннадий Глебович сказал. А он им скажет, а ну-ка, шмакодявки, к ногтю! Хорошо..."
- Сердце красавицы склонно к измене... - Геннадий Глебович перешел на свист и, весело размахивая лукошком, свернул с общей аллейки к своему дому. И тут обмер...
Дверь дома была открыта. В проеме на крыльце сидел небритый детина в рваном замызганном ватнике и на просвет разглядывал слегка желтоватый кленовый лист.
- Э-э-эй!.. - заволновался Геннадий Глебович, от неожиданности не зная, что сказать. - Вы кто?.. Какого черта?.. Почему?.. - лихорадочно подбирал он слова. Настроение покатилось вниз.
- А вот и хозяин пожаловал, - убирая лист в карман, обрадовался оборванец. - Заходи, милости просим. Я тут шел давеча, смотрю, дверь открыта, а вокруг никого. Возможно, думаю, хозяину плохо стало, я и помогу. А то, вдруг, просто ушли хозяева и забыли закрыть. Так покараулю, чтоб не пропало чего...
"Неужели забыл дверь закрыть? - подумал Геннадий Глебович. - Надо же как нехорошо. Покараулит он. Да, кто кроме тебя сопрет-то, ворюга".
- А я, думаю, может, покараулю, помогу чем-то, - продолжал бродяга, - а хозяин за это спасибо скажет. А то и переночевать пустит. А я посторожу. Мне спешить некуда...
"Все! - обозлился Геннадий Глебович. - Пропал вечер. Господи, в кои-то веки, все так благоприятно складывалось, и вот...из-за какого-то бомжа, все коту под хвост. Послать его к черту! Но ведь все равно не уйдет. Такие и приходят не просто так, и просто так не уходят. А вдруг уйдет? Напугать его чем-нибудь? Знакомый, мол, сейчас придет. И что? Нет, лучше не злить. Этого силой не возьмешь. - Геннадий Глебович оценивающе оглядел бродягу. - Нет, с таким бугаем одному, пожалуй, не справиться, - тут он нащупал в кармане перочинный ножик, с которым ходил за грибами, и почувствовал себя бодрее. - Может, все же пугнуть? А вдруг у того тоже тесак в кармане? Точно - тесак в кармане, он ведь, в отличие от меня, наверняка, готовился к этой встрече, - совсем пал духом Геннадий Глебович. - Бандюги без тесака шагу не ступят. Или нож или пушка в кармане. Вот и по телевизору показывали на днях... Нет, пугнуть, это не способ. Такой прирежет - не дорого возьмет. Он, может быть, только и ждет повода... - Геннадию Глебовичу стало совсем гнусно.
- Ну, так как, хозяин? - услышал он.
- А?! Что? - переспросил Геннадий Глебович, очнувшись от своих дум.
- Я спрашиваю, переночевать пустишь? Или мне уходить? Могу помочь по хозяйству.
- Ну, зачем же уходить? Не надо, - растеряно забормотал Геннадий Глебович, опасаясь заранее провоцировать бродягу до полного выяснения его возможностей и намерений. - Ночуйте... зачем же...
- Вот и замечательно, - обрадовался бродяга. - А то на улице уже сыровато по утрам. Роса. Я хоть и привык, но в доме-то лучше.
- Оно, конечно. Август на дворе.
- Не часто такого отзывчивого человека встретишь в наше время. Все бояться.
- Не без причины, - кисло улыбнулся Геннадий Глебович. - Есть чего бояться. "Все, пропал вечер. Хорошо если без проблем утром уйдет. Главное, не давать повода".
- Проходите в дом.
- Вы первый. А я следом. Уважение хозяину.
- Нет-нет! - испугался Геннадий Глебович. - У нас гостя всегда вперед. Милости просим. "Как же - буду я спиной к нему поворачиваться. Еще пырнет сзади, скотина!"
- Спасибо, хозяин, уважил.
Они вошли в дом.
- Садитесь, - кивнул на стул, Геннадий Глебович. Бродяга сел. Геннадий Глебович огляделся и тоже присел, с таким расчетом, что бы быть подальше от оборванца и поближе к двери. Минут пять они просидели молча. Бродяга опять рассматривал какие-то листья, вынимая их из кармана, а Геннадий Глебович рассматривал бродягу, поглаживая в кармане грибной ножик.
"Наверное, надо о чем-то говорить, - пришло в голову Геннадию Глебовичу. - И этот пенёк тоже молчит. Листиками он любуется - любитель природы. А ночевать-то в листиках не хочет. Сыро ему, видишь ли. Скотина! Кретин! Да, надо что-то говорить. А то глупо как-то сидим. Два кретина".
И немного подумав, что бы такого сказать для завязки разговора, Геннадий Глебович начал:
- И как это вы не боитесь в одиночку по лесу ходить... ночевать, то есть. А звери там... Не страшно так жить?
- А чего бояться? - не понял бродяга. - Давно уже не лес человеку страшен, а человек лесу. И не только лесу, но и всем остальным. И даже самому себе. Лес люди скоро весь на бумагу переведут да на лозунги пустит. Типа: "Лес - зеленый друг, берегите его!", или "Лес - легкие планеты", и так далее... Вырубает человек лес под видом борьбы за его сохранение. Под правильные лозунги. Так что ли?
- Хи-хи, вы видели плакаты возле нашей дороги?
- Я много таких плакатов видел. Нет, хозяин, не леса нам бояться надо, а человека. Человека жадного, равнодушного, подлого...
- Верно, верно, человека, - поддакнул Геннадий Глебович. И подумал: "На что это он намекает? Человека бояться. Мягко стелет. Как бы ни о чем говорит. А ведь это намек, что бояться надо человека. Его, стало быть" - Геннадию Глебовичу стало страшно. Торопливо, и в то же время, стараясь все делать незаметно, он поддел в кармане ногтем лезвие грибного ножика, осторожно, не спуская глаз с бродяги, раскрыл его, и сжал рукоять в потной ладони. "Это мы еще посмотрим, кто кого бояться должен".
- Дуб, - вдруг громко и отчетливо произнес бродяга.
- Кто? - широко раскрыв глаза, свистящим шепотом спросил Геннадий Глебович.
- Лист, говорю, дубовый. Смотри, какой замечательный. А вот этот - вяз.
Бродяга, бережно разглаживая листья, складывал их на колене.
- А-а, - облегченно протянул Геннадий Глебович и опять подумал: "А ведь неспроста он это говорит, неспроста. Он ведь специально, с подвохом сказал. Не клён, не ясень выбрал, а дуб. Неужели догадывается, о чем я думаю, сволочь", - и показалось ему, что бродяга быстро посмотрел в его сторону насмешливо и со значением. Геннадия Глебовича прошиб пот: "Вот оно - начинается!"
- Вы как-то напряжены, - продолжая разглаживать листья и переходя на "Вы", вдруг произнес бродяга. Мне, кажется, Вы меня опасаетесь. Зря, коли так. Я не злодей. Прогоните - уйду.
- Да, что Вы? Что Вы? - залепетал Геннадий Глебович. - Я и не думал даже...
- Да? Ну и ладно. Значит, показалось. Ты не сердись, хозяин. Скажешь уйти. Уйду.
- Нет-нет, отчего же? "Уйдешь ты, как же! Проверяет..."
Геннадию Глебовичу все еще было жарко, но страх, после слов бродяги, почему-то стал отпускать. Пальцы, сжимающие ножик, расслабились, и Геннадий Глебович перевел дух. И тут на глаза ему попалось лукошко с грибами.
"Надо бы покормить, - подумал он. - Небось, пожрав, добрее станет, ленивее. А там, может, и пронесет беду. Или, как минимум, отяжелеет на бросок, а я и увернусь, если что. Вина ему еще надо дать домашнего. Пусть координация нарушиться. Наверняка ведь, выпить пришел. Точно! Грабануть, хотел дачу! А тут хозяин появился. На винишко, небось, не хватало? Таким только бы напиться, да нажраться. Ишь, как коситься. Ждет. Водку, конечно не дам, жирно ему будет. А вина можно".
- Вы, должно быть, голодны?
- Не особо. Я скромен в еде. Есть - ем. Нет - не переживаю. И даже вегетарианствую обычно на мясное. А рыбу ем. Рыбу люблю. Хотя, и от мяса, когда предлагают перекусить, не отказываюсь.
- Да-да, - доброжелательно закивал Геннадий Глебович, радуясь, что вся снедь надежно заперта в погребе. - Сам-то я тоже сыт, но Вас рад накормить чем бог послал. Вот только, сами видите, в доме шаром покати. Жизнь такая сейчас - бедная. Грибков вот только собрал. Да хлебушек. Сам-то я сыт...
- Грибы - это замечательно. Если их с умом приготовить, пальчики оближешь. Пища богов. Хотите, я их вам сейчас с картошечкой приготовлю?
- А картошки нет, - быстро отреагировал Геннадий Глебович. Картошка лежала вместе с другими продуктами в погребе, и Геннадий Глебович понял, что доставая ее, ему придется рассекретить и другие свои запасы. И потому он отреагировал быстро и твердо:
- Картошки нет! Там в саду, это соседская растет. Можно, конечно, позаимствовать. Забора-то нет.
-Пусть растет, - отозвался бродяга, доставая из кармана своего ватника несколько крупных картофелин. - Зачем тревожить соседскую картошку, когда у нас своя в карманах растет.
"Спер уже", - благодушно подумал Геннадий Глебович.
Бродяга разложил картофелины на газете и осмотрелся по сторонам:
- Нож есть?
Геннадий Глебович вскочил со стула.
- Нет-нет! Давайте я сам почищу!
- Давай. А я тогда, пока грибки помою. Где у тебя колодец?
- Как выйдете, сразу напра... - Геннадий Глебович вдруг осекся. В голове его в одно мгновение поднялся целый ворох смятенных мыслей: - "Колодец... ах, ты... там же... охлаждается... там же бутылка... найдет... все свинье под хвост..."
Он резко рванулся с места, и, взвизгнув: - Не надо! Я сейчас! Я сам!!! - одним прыжком покрыл расстояние, отделяющее его от двери, напугав отшатнувшегося бродягу, и громыхнув в прихожей ведрами, выскочил на улицу. Минуту спустя возле бродяги стояли два полных ведра. Вода в них беспокойно колыхалась. А рядом с ведрами, тяжело дыша и счастливо улыбаясь, покойно колыхался Геннадий Глебович. Бутылку он надежно перепрятал. Прикопал у яблони.
- Однако! - восхищенно оценил бродяга. И, плеснув воды в глубокую миску, принялся за грибы.
Геннадий Глебович почистил картошку и, аккуратно вытерев нож, вновь опустил его в свой карман. И стал наблюдать за действиями бродяги. Тот, тем временем, уже помыл грибы и, выбрав сковородку, принялся колдовать над блюдом.
- Вот маслица кусочек. Последний, - сказал Геннадий Глебович, выделяя бродяге кусок масла для жарки. - Все что выскреб из масленки. По сусекам, так сказать...
- Вот лещик, потроха, вот маслица кусочек, - переиначив фразу из басни Крылова, улыбнулся бродяга. - Демьянова уха. Крылов. Помнишь? А насчет масла не беспокойся. Хватит и этого. Мы грибочки потушим.
Герасим Глебович неопределенно качнул головой в ответ на вопрос и подумал: "А ведь неспроста он вспомнил про "Демьянову уху". Намекает. Мысли читает гад".
И, приняв и это высказывание бродяги на свой счет, Геннадий Глебович на всякий случай еще раз улыбнулся.
...И вот из-под крышки сковороды уже весело попыхивает обещанная бродягой пища богов, своими запахами выводя Геннадия Глебовича из равновесия.
- Черт возьми, здорово у Вас получается грибы жарить, - принюхиваясь, умиляется он. - Вы случайно не повар? Нет? А готовите здорово.
- Да, - соглашается бродяга, - многие говорят, что я прилично стряпаю. Потерпи, сейчас готово будет. Пальчики оближешь...
- Ну, вот, как и обещал - готово! Прошу к столу!
Геннадий Глебович сел за стол напротив бродяги, взял вилку и, зацепив маленький грибок, с наслаждением переправил его в рот. Следом картошечку. "Замечательно!"
Чувствуя какой-то необъяснимый порыв умиления, он решил завести разговор "по душам".
- И давно Вы так?.. - Геннадий Глебович запнулся, пытаясь как-то помягче выразить свою мысль, - Вот так, без дома? И без семьи, наверно?..
- Недавно, - отозвался бродяга, - лет семь-восемь будет. А раньше и работа, и жена, и дом - все было. Жил "как все". Работал где? Да, штаны протирал в одном заведении. И дурел понемногу. В конце концов - надоело. Да. Образование высшее было. Пока начисто не оглупел от беспросветной действительности. Жена? Что жена? Мы с ней чужие.
- Как? - не понял Геннадий Глебович. - Чужая жена?
- По духу чужая. Глуп был, погнался за красотой и взял в жены куклу. И маялся без души, пока не ушел. Я для нее был лишь машиной по производству денег. И только. Деньги, только деньги на уме. Представляешь.
- Представляю, - согласился Геннадий Глебович. - У самого так. Но сейчас ведь время такое. Все так живут. Все хотят жить хорошо.
- Вот-вот, прямо словами моей бывшей говоришь. Время такое. Хватай пока можно. А можно ли? Ведь душу теряем. Хапая, мы уже ничего не замечаем. Жизнь становится бессмысленной. Очнешься, а на улице, оказывается, уже зима. Оглянешься, а уже весна проходит. Мысли заняты другим. И время жизни незаметно истекает. Когда-то я понял, что занимаюсь ерундой. Весь смысл жизни - обогатиться. И я пересмотрел свою жизнь. И вот сейчас я вижу, как меняется мир. Каждый день. Вот птицы полетели на юг. Вот выпал первый снег. Вот появились проталины и пробивается весенний росток... Я вижу процесс жизни... Но жене, как только перестал зарабатывать, стал не нужен. И она меня бросила. А потом и из квартиры выселила. Все на нее было записано. Я не думал плохого. А она думала. Заранее готовилась. На всякий случай. Я думал, возле меня человек, и все подписывал. Соглашался. А оно видишь, как обернулось. Время такое - это точно. Время виновато. А люди, выходит, не виноваты, да? Но, в общем-то, что говорить, я ни о чем не жалею.
- Вот и у меня так же, - затосковал Геннадий Глебович, и ему вдруг показалось, что это провидение послало ему в лице бродяги родственную душу. И захотелось ему излить наболевшее, поделиться невзгодами с этим человеком, еще более обездоленным и униженным, чем он сам. Геннадий Глебович зацепил вилкой кусочек картошки и с наслаждением проглотил. "Замечательно!" И подумал, что огурчики, которые он засолил несколько дней назад, наверное, уже готовы. Встал, вышел в прихожую, набрал полную тарелку огурцов и поставил на стол.
- Вот, у меня тут огурчики малосольные поспели, - предложил он бродяге. - Тоже замечательно под картошечку... - взял огурец и грустно подумал: "Тебя бы мерзавчика с водочкой сейчас", - вздохнул и смачно захрустел. Но мысль о выпивке не оставляла его. "Ах, да - вино! - вспомнил он. - Вина не жалко". Под кроватью у Геннадия Глебовича уже второй год стояла трехлитровая банка с вином из прокисшего варенья. И побуждаемый мыслями, что все равно выливать, что все равно такую дрянь никто порядочный пить не будет, Геннадий Глебович спросил:
- А как Вы насчет вина? Домашнего? Могу предложить. Я конечно не специалист в виноделии...
- Не откажусь, - согласился бродяга. И Геннадий Глебович полез под кровать. Вытащил банку. Открыл. Тщательно снял ложкой плесень с поверхности напитка, осторожно, что бы не поднимать осадок со дна, слил в другую банку и поставил на стол.
- Вот. Угощайтесь.
Бродяга разлил вино по чашкам и поднял свою.
- Ну, с богом, что ли? - сказал он вместо тоста и опрокинул содержимое чашки в рот. Геннадий Глебович зажмурил глаза и тоже выпил. Вино было настолько кислое, что Геннадия Глебовича слегка перекосило, но он быстро взял себя в руки и заел грибком.
- Неплохо, - тактично оценил бродяга, - но чуть передержал. От воздуха надо изолировать. От воздуха оно окисляется. И температуру соблюдать. Потом я тебя научу. А сейчас, мне кажется, ты хотел что-то рассказать о своей жизни. Что нелады?
- И не говори! - гоняя по сковородке ускользающий грибок и переходя на "ты", слезливо заговорил Геннадий Глебович. - Никто со мной не считается. Крутят мной как хотят. Я и сам уже перестал себя уважать. Жены боюсь, начальства боюсь, даже тебя испугался поначалу. Всего боюсь. На работе ни во что не ставят, хотя, кручусь-верчусь, как белка в колесе. От меня тоже всем только деньги, деньги - все что надо. Здоровье подорвал, нервы испортил. Что бы все не хуже, чем у других. Меня эта гонка скоро доконает. А жене все мало. Она у меня ох и гадюка... А детишек жалко...
После слова "гадюка" Геннадий Глебович на всякий случай оглянулся, не слышит ли его жена. Убедившись, что сзади никого нет, он вздохнул с облегчением, всхлипнул и с наслаждением повторил:
- Гадюка! - помолчал, сам дивясь своей смелости, и признался:
- Знаешь, я ведь первый раз вот так открыто, чужому человеку, о самом наболевшем... И ведь, легче стало. Как исповедался. Раньше никому не говорил. А потому что никому не интересно. Никому дела нет. Ты первый, кто захотел меня выслушать.
- Так надо было рассказать жене. Со знакомыми поделился бы. С друзьями. На работе. Люди разные. Кто то, может, и понял бы?
- Нет, жене давно не до меня. Я ей не нужен. А на работе... Какие на работе друзья?
- Тебе надо поставить всех на место. Понимаешь? Всех! Каждого на свое место. По полочкам разложить. Те, кто согласны признать тебя равным - будут жить с тобой по-новому. С теми, кто против - рви отношения. Работу меняй, жену, место жительства...
- Что ты, - Геннадий Глебович всхлипнул. - Сожрут они меня. Со света сживут. Жена ведь только и ждет, что бы я вякнул. Ей даже хочется этого, что бы со мной расправиться. У нее ведь хахаль есть в администрации. Я знаю. А она и не скрывает. Говорит, он все может. У них все схвачено.
- И ты молчишь?
- Молчу. А что скажешь? Они кого хочешь, заставят замолчать. Обещали, если буду "выступать", то окажусь или в тюряге или в психушке. Да-да, не улыбайся, они могут. У жены и папа в органах. А подружка главврач психбольницы. Они мне популярно объяснили, как все делается. Жена приводит домой своих знакомых, тех же любовников, и при этих "свидетелях" начинает скандал с мужем. Потом вызывает милицию и подает заявление в суд, что муж ее избил. Протокол зафиксирован, "свидетели" есть. В итоге мужу - срок, а жене - квартира, алименты и сострадание общества.
- А если не ждать, и на самом деле врезать, один на один, без свидетелей? Что бы хоть срок потом мотать не просто так, потому что другим захотелось, а за дело. Не так обидно будет. Заклевали тебя. Тебе надо решиться на поступок, не думая о последствиях. Живи сегодняшним днем. Тогда - хоть день - да твой. А если жить завтрашним, не живя сегодня, этого завтра можно никогда и не дождаться. И тогда получится, что жизни не было. Было только ожидание жизни. Завтрашней. Решись. Скажи всю правду начальству. Спусти с лестницы хахаля. Скажи жене и ее папочке все, что о них думаешь. Стукни по столу кулаком. Ну, потренируйся, стукни... Сильнее! Вот! Уже лучше. Не поможет? Стукни еще раз! Борись. Ты же человеком себя почувствуешь. Выберись из-под каблука. Они все сами начнут тебя уважать. Такие только силу уважают. А если и не начнут, бог с ними. Главное, сам себя зауважаешь. Это главное. Это первый шаг. Не захотят быть на равных - уходи от жены, бросай работу... Главное, не разводи нюни. Будь мужчиной. Терять - так терять! А что ты так боишься потерять? Свободу? А у тебя ее и нет. Семью? А это семья? Работу? Но ты же не раб. А живешь, как плесень. Ты что, плесень? За что здесь цепляться? Вот я ушел. Раз и навсегда. Ушел из того мира, который мне опротивел. И пусть теперь пишут в моих документах: склонен к бродяжничеству. Мне какое до этого дело. К свободе я склонен. А им обидно. Им, не сумевшим перешагнуть через свой страх, обидно, что я смог. Что я почувствовал себя человеком, а они не могут. Не решаются. Или их свое положение устраивает? Не знаю. Я много потерял. Зато и получил много - свободу! Собственность закрепощает. А ты посмотри, как сегодня все бросились обогащаться. Все бросились в несвободу. А закрепостив себя, вещами, они пытаются закрепостить и других. Они создают законы, где всё за деньги. Они сделали так, что бы все, хотят они того или нет, вынуждены были становиться рабами, обменивая свою свободу на блага. Скоро за деньги будет всё и земля, и вода и воздух. И тогда свободы не станет. Все станут рабами. Все вынуждены будут или продавать свою свободу, что бы заработать себе на воздух и воду, или умереть. Сегодня мы прямо идем в этом направлении. Но еще не дошли. Еще можно успеть пожить. Полная несвобода будет завтра, а мы живем с тобой сегодня, так? И если мы завтра умрем, все равно можно будет сказать, что в отличие от других, мы жили, а не ждали чего-то. Я уже свободен. Свободен, как птица. Иду по земле, пою песни. Иногда встречаю знакомых, таких же, как я. Некоторые картины рисуют, некоторые стихи сочиняют. Понимаешь почему? Душа у них теперь свободна, вот она и поет. А иначе, как птица в клетке. Освободись и ты...
"Знакомых он встречает, ишь ты. Да у них тут целая шайка", - с умилением думал Геннадий Глебович.
- ...Я однажды пришел и высказался, - продолжал бродяга, - Тоже, терпел, терпел, а потом пошел и сказал всем всё. Ах, сколько прекрасного, я наговорил. Такая была поэзия в моих словах. Даже сейчас, спустя много лет, приятно вспомнить. Все позеленели, покраснели, расцвели... Не ко двору, конечно, пришлись мои лирические изыскания. Копал глубоко, да не перспективную жилу разрабатывал. Пришлось расстаться. Причем, уйти, конечно, пришлось мне. Тоже пытались психом меня выставить. Когда слушали, пальцем у виска крутили. Мол, так принято, все так живем. Только дурак может этому сопротивляться. И вот я свободен. Хотя, уверен, не смотря на мой бунт, они ничего не поняли, и у них там ничего и не изменилось. Казнокрад продолжает красть, самодур - дурить, подхалим лизать зад... Но, я то не с ними, я свободен!
Бродяга засмеялся:
- Теперь, куда ни приду, мне так и говорят - свободен! То есть - иди отсюда! Шутка...
- Да, - протянул Геннадий Глебович, - вот бы и мне так. Нет, я не плесень. Мне бы только собрать всю гордость в кулак, и этим кулаком по столу! Как думаешь, получится?
- Обязательно! Только решись! Только раз человеком себя почувствуй, а там уже все пойдет, как надо.
- Я ударю!
- И ударь!
- И ударю! Так врежу по столу начальника, что все его телефоны подпрыгнут и перевернутся!
- Молодец!
- Все скажу! Всю правду!
- И жене тоже!
- И жене!
- Правильно!
- А будет выкобениваться, брошу все и уйду!
- Молодец! Истину глаголешь!
Геннадий Глебович чувствовал прилив неведомой силы, какой-то птичьей свободы, от которой хотелось летать. Просто взмахнуть руками, как крыльями, и полететь далеко-далеко. Туда, где он еще никогда не был. Взлететь высоко-высоко, туда, куда не залетают слабые птицы, где только орлы парят над далекой землей, и там, среди сильных, испытать, наконец, на себе эту их орлиную высоту... Вот только не упасть бы. Знать бы заранее, где соломки постелить. И потому, масса вопросов теснят его буйную головушку.
- Ну а жить на что? Кто меня кормить будет?
- Сам будешь кормиться. А как же. Кто не сам кормится, а живет за счет других, те паразиты. Я, конечно имею в виду не инвалидов, те не могут, а тех, которые могут прокормиться, но предпочитают жить за счет других. Хотя, если подумать, тот кто живет за счет других, тот и есть инвалид. Только не физический, а моральный. С кастрированной душой и отсохшей совестью. Вот такие отсохшие инвалиды и есть паразиты. Им, конечно, не нравится это название, они себе другое придумали - элита, богема, но мы-то знаем - паразиты! Да, паразитов много и среди бродяг. Это ты правильно подметил. Везде их хватает. Человек, если он человек, сам должен себя кормить. Голова и руки кормят человека. Вот я как живу? Летом, когда я в лесу - тут все понятно, лес он, как мать родная, не пропадешь. И травки нащиплешь, и рыбки наловишь. А когда деревня на пути, совсем дел невпроворот. Кому дровишек нарубить, кому мешки перетаскать, погреб или колодец выкопать. Огород тот же вскопать-прополоть. Сам знаешь, какие сейчас деревни - десяток старух. Какая от них работа? А работы много. Работы столько, что всю Российскую деревню поднимать надо. Крестьянство восстанавливать. Меня уже во многих деревнях знают, от Выборга до Владивостока. Я всю страну прошел. Встречают как благодетеля. Я и опора, и подмога. И не обираю за работу. Только едой беру. Или одежонкой, какой. Мне много не надо. Я ведь всегда в пути. А много ли на себе унесешь? А люди меня за работу: кто напоит, кто накормит, кто переночевать пустит. Зимой, когда лес непроходим, заселяю какой-нибудь заброшенный деревенский дом, сейчас целые деревни пустуют, и опять помогаю всем близлежащим. Весной оставляешь людям нормальный жилой дом, и дальше. И на обратном пути приятно видеть, если кто-то заселился. Живет. Не зря, значит, я здесь работал. Вот так и идешь, природа, работа и песни... Я бы и тебе спел хозяин, да медведь мне на ухо наступил. А лес слушатель благодарный, непривередливый. Нет, ты, конечно, не обязательно должен сразу, как я. Если сразу не решаешься уйти, делай, как другие, которые в дворники, сторожа подались. Тоже своего рода свобода. Но не полная. Переходной, так сказать момент. Здесь уж сам выбирай, что более по тебе. Вот мой знакомый...
- "Шайка. Истинно - целая шайка. Или секта, - умиленно глядя на бродягу, думал Геннадий Глебович. - Сколько же их, его знакомых? Приверженцев ищут, завлекают таких, как я. Вот и я загорелся..."
- А власти как, - спросил он бродягу, - не привлекают? Ну, органы, как к таким как ты относятся?
- Власти? Да, власти глубоко наплевать и на таких, как я, и даже на таких, как ты, которые "как все". Это раньше меня бы привлекли, назвали "тунеядцем", на работу определили. Ну, так хоть какое-то внимание и забота была, по их понятиям. А нынче, плевать они хотели. Что есть ты, что нет тебя. Даже лучше, если нет. А если подумать, какой я тунеядец? Работаю, как хочу, где хочу, сколько хочу. Мне хватает. Не ворую же. Вот, когда на официальной работе штаны протирал, да еще деньги за это государственные получал, вот тогда я и был - тунеядец. А теперь сам себя обслуживаю.
- И что, никогда не воруешь?
- Ну, как сказать? Это ведь зависит от того, что назвать воровством. Вот допустим, если я заселился в бесхозный дом, это воровство? А как ни крути, дом принадлежит кому-то? Пусть не нужен хозяевам, брошен, но юридически - чей-то. Или, озеро передали частникам, а я там рыбки половил - украл? Или это у меня озеро украли? А теперь еще и на землю, и на лес, и на реки покушаются. Собственность была общая, общенародная, а потом в одночасье стала принадлежать одному. Это как? Они сами своими законами, вдруг, делают меня вором. Так? Но если это была и моя собственность, как одного из народа, я же не согласен на её передачу. А кто меня спросил? Взяли и отдали, и откат наверно, хороший получили. Так, кто у кого украл?
Ты спрашивал, не привлекают ли власти? Вот по этому поводу и привлекли недавно. Рыбки я, видите ли, половил на их озере. Они у меня, как у части народа, украли озеро, меня же обвинили в воровстве, и штраф наложили. А пока не заплатишь - сиди. Я же безадресный. Где меня потом искать, что бы штраф слупить? А мне без свободы - не жизнь. Последнее отдал...
Ну, и, конечно, бывает так называемое, "воровство" по мелочам. Если какой лопух бросит вещь, бесхозной я её не оставлю. Это называется "нашел". Вот как-то у реки набрел на туристский привал. Туристы уехали, а топорик у кострища забыли. Может быть, они вернуться когда-то, но я уже нашел. Тоже по большому счету воровство, чужое взял. Но с другой стороны, если они не вернуться - пропадет хорошая вещь...
Или вот, как-то прямо у дороги, при въезде в фермерское хозяйство коленвал в траве нашел. Хороший такой. Зашел к фермеру, обменял на продукты. Тот с руками оторвал. Нужная же в хозяйстве деталь. Может быть, сам он и бросил, а меня, как родного принял. Вот, так.
- Да, - протянул Геннадий Герасимович, - заманчиво. Но все же страшновато. Людей злых сейчас много. По себе знаю. Пообщался за свою жизнь с разными. Особенно с начальством. Привлекут. Раздавят.
- Что ты, злых мало. Хороших людей больше, но беда, что в большинстве своем они не лезут в начальники. Именно потому и не лезут, что хорошие. Потому как, хороший человек, ближних локтями отпихивать не будет. А поможет другому подняться. А плохой будет. Вот и выбиваются в начальники в основном недобрые, да подлые. А как поднимутся, таких же вокруг себя сажают. И начинают говорить, что черное, это на самом деле белое. А белое - черное. Что они-то и есть - хорошие, и потому берите с них пример. Что доброта - это слабость. А подлость - сила. Ты, как это понимаешь? Что, получается, если обманув победил, значит, сильнее? Значит, обман - сила? А помог другому подняться, и в итоге отстал, значит, ты слабее? Ты же отстал. Значит, ты слабый, ты не можешь шагать по людям. Что-то не так, да?
Видимо, где-то на более дальних рубежах, невидимых простым глазом, пролегает истина. Где-то за горизонтом простых истин кроется она от нас - Главная. И открывается в виде божьей благодати только тем, кого здесь называют слабыми. Они её видят и потому, даже в ущерб себе, делают добро. А это значит, те, кто видит эту истину - смотрят дальше. За горизонт. И видят то, чего не видят другие. Они видят душой. Видят и понимают - Главное. Горизонт для них не предел. Они смотрят дальше и пойдут дальше. Вот и выходит в итоге, что они сильнее. Так, я понимаю?
- Наверное. Но так хочется пожить здесь, а не за горизонтом. Что бы тебя уважали и завидовали.
- Ну, так живи. Иди по другим. Наступай на людей и иди. Вон оно заветное кресло. Не за горизонтом. Рядом совсем. На прямой видимости. Здесь, тоже - сделаешь первый шаг, предав, убив, обманув, второй будет сделать проще. Только этот шаг в другом направлении - к несвободе. Сделаешь первый трудный шаг, потом будет шаг полегче, а дальше и совсем легко пойдешь. Налегке. Душа то уже не будет в тяжесть. Вместо души - пустота. Зато, под тобой заветное кресло. А вокруг золото. Мертвое. Вокруг, такие же, завидующие тебе люди с мертвыми душами. Готовые занять твое кресло. Только оступись, упади. И никто из них не остановиться, и не поможет тебе. Наступят на тебя и сядут в твое кресло. Вокруг - неживая пустота. Лживые слова. Лживые чувства. И ты считаешь эту пустоту жизнью?
- Все правильно. Понятно. Но согласись, хочется. Говоришь, пустота, нет чувств. А мне хочется - это же чувство? Желание. Пусть чувство жадности. Желание власти, даже - жажда власти. Но не пустота.
- Вот именно. Такие желания сродни жажде. Они иссушают. А желания и чувства, думаю, разные вещи...
- Да-а, а ведь, как мы с тобой похожи... - протянул Геннадий Глебович и задумался. Бродяга тоже замолчал. На улице стало совсем темно. Наступила ночь.
Коротки летние ночи. Трудится солнце. Без устали дарит жизнь. И все живое спешит запастись его щедрым теплом и светом на долгую зиму. Будет еще время долгого зимнего сна. А сейчас...Коротки летние ночи. Ложишься -светло. Проснешься, откроешь глаза - светло. Трудится солнце...
- Я Вам на кровати постелю?
- Не надо, хозяин. Не суетись. Жизнь наша - суетная штука. Нам все бы - помягче. Как говоришь: "соломки бы подстелить". А по мне - не стоит беспокоится. Белье пачкать. Уж я лучше на полу, вот здесь на этой рогожке. Нечего мне расслабляться, к мягкой жизни привыкать. Не суетись, хозяин, мне здесь лучше. Я привыкший.
И бродяга лег на коврике возле порога, укрывшись своим ватником.
Геннадий Глебович медленно раздевался, размышляя о своей загубленной, бездарно пролетевшей жизни. Разговор с бродягой растревожил его. "Кто я? Как тварь дрожащая? Или право имею" - вспомнил он Раскольниковское. - Что же я есть на самом деле? - с горечью думал он. - Плесень? Да нет же, я право имею. Имею! Просто нужен поступок. Первый шаг. А там все пойдет само собой!.. Вот этот грязный оборванец, сделал такой шаг. А я? Неужели он достойнее меня? А в чем его достоинство? В несогласии с общепринятыми законами? В чем его несогласие. В словах? Ведь сразу же отдал штраф. Как миленький заплатил, когда несвободой запахло. Выходит, согласился? И я соглашаюсь. Чем он может быть выше? Я добропорядочней. Живу по человечески. Пусть не всегда достойно встречаю удары, но все же лучше, чем он - отброс, отщепенец, изгой, грязная падшая личность...
А я? Чем же он меня взял? Ну, конечно... Нет, не то... Так чем же?..
О, господи... как же теперь все стало непонятно. Приехала бы жена, она бы все поставила на место..."
Но представив, что бы сказала жена, застав его в столь импозантном обществе, он мысленно перекрестился: "О господи!.. Нет! Нет!"
Геннадию Глебовичу было невыносимо горько и обидно "за бесцельно прожитые годы".
-Так кто же я? - терзал он себя вопросом. - Я, который "плесень", или этот бродяга, кто выше?.."
- Ах ты, господи, да ведь он же, наверное, врал, как врут все люди, влезающие в доверие! - вдруг, подумал Геннадий Глебович. - Он же вор. Закрутил мне голову и ждет, когда я засну. Да как я себя сравнивать с ним могу? Он же ничтожество. Он, наверняка ждет, пока я засну. Для этого и лег у порога, что бы я не сбежал. О боже, он же - бандюга! - Геннадию Глебовичу от таких мыслей почему-то стало не страшно, а весело. - Вот и вся его чистота-высота. Своровать и напиться. А я? Договорился до того, что в бродяги записался. Ну, д-ела-а... Распустил нюни. И как это он убедил меня? Психолог. Он же, должно быть, всем свои байки читает, а потом...Хорошо, если только обворует. Умеют же лапшу на уши вешать. Вот на днях и по телевизору преступников показывали... Ужас!..
- А я-то поверил. Идиот! Хорошо, хоть бутылочку сохранил, а то ведь совсем было решил угостить. Идиот! Распустил нюни..."
Геннадий Глебович тяжело вздохнул и снова начал одеваться. Затем, встал с кровати и на цыпочках пошел к двери. Бродяга не спал. Он поднял голову.
- Я щас. На двор я только. Приспичило. Я быстро...
Геннадий Глебович прикрыл за собой дверь и прислушался. Было тихо. Он прошел в туалет и минут пять наблюдал оттуда за темным домом в щелку между досками. Наконец, решившись, Геннадий Глебович прокрался к яблоньке. На ощупь разгреб руками землю, нащупал бутылку и, вытащив ее, сорвал зубами пробку. Он пил из горлышка, давясь и захлебываясь, торопливо, как воду в жажду. Слезы бежали по его лицу, но Геннадий Глебович не вытирал их. Он думал свою горькую думу: "Как хорошо мог бы посидеть. Культурно. И вот, из-за какого то оборванца, весь вечер насмарку... Все настроение в дерьмо втоптал гнида своими разговорами. А ведь в чем-то он прав... Эх, жизнь! - Геннадий Глебович допил и с остервенением забросил пустую бутылку на участок соседа. Потом протяжно, точно застонал, рыгнул в темноту и вытер рот ладонью:
- Сволочь ты бродяжная, не дал в кайф посидеть. Жизнь - подлянка! Работа - каторга! Жена... А-а, - он махнул рукой, - Что жена? Сам-то я кто? Слизняк? Был бы орел, и жена была бы другая. А может действительно, кулаком по столу, жену по морде... - Может, прав оборванец? Всех поставить на место. Всех, кто меня унижает. Стукнуть кулаком... Надо только начать... сделать первый шаг...".
Геннадию Глебовичу было горько. Он сидел на земле, обхватив голову руками, и, качаясь из стороны в сторону, толи мычал толи стонал негромко.
Внезапно, словно вспышка, его пронзила мысль и обожгла "откровением свыше".
- Ах, ты, - всполошился Геннадий Глебович, - А как же там бродяга? Я же его одного в собственном доме оставил. Как это я так опростоволосился? Ему только этого и надо. Ведь, упрет все ценное. Как потом перед женой оправдаешься?
Геннадий Глебович заспешил к домику и, легко взбежав на крыльцо, приоткрыл дверь. Бродяга спал, негромко посвистывая носом.
- Храпит, - удовлетворенно хмыкнул Геннадий Глебович и, прошлепав в свой угол, не раздеваясь, плюхнулся на постель. Хмель постепенно брал свое. Приятно кружилась голова, куда-то уплывала кровать. Геннадию Глебовичу казалось, что он качается на волнах, и корабль уносит его всё дальше и дальше к далеким и неведомым, но обязательно счастливым берегам. Время от времени Геннадий Глебович словно проваливался куда-то, но каждый раз провалившись, выбирался назад. Сон не шел. Может быть потому, что голова была занята бродягой.
"Как это он разговаривал со мной, наглец! Ничтожество, а туда же - без всякого уважения. Да если каждая шваль... - Геннадий Глебович был вне себя. Он чувствовал себя уязвленным до глубины души. И в это же самое время страх с новой силой начал овладевать им. - А вдруг, он только и ждет, когда я усну? - мысль потрясла своей логичной простотой. - А ведь так оно и есть. Притворяется! Ах, ты поддонок, как же это я сразу не догадался? Да что же это ты ко мне пристал, гадина? Покоя не даешь!"
Геннадий Глебович прислушался. Бродяга свистел носом, и этот свист выводил Геннадия Глебовича из равновесия.
- Дрыхнет, зараза. А мне каково? Лежал бы тихо, не выпендривался, а тут... Ишь, как обозначает себя звуками, слушайте, вот он я! Знайте, это я соплю!.. Ага, ему можно заявлять о себе. Он же герой! А я, значит, плесень? Не похрапеть, не крикнуть громко, не ударить по столу кулаком... - мучили Геннадия Глебовича думы. - Ты герой, а я плесень? Значит, я не способен на поступок, а ты герой?..
Долго еще Геннадий Глебович не мог заснуть в эту ночь. И все же под утро он спал сном младенца. Спал и видел чудесные сны. И себя: то героем, то птицей...Он чувствовал, наконец, себя человеком способным на поступок. Он не плесень, он - Может!
Коротки летние ночи. Геннадий Глебович спал и улыбался. Ему снились сны.
Светало. Еще мгновение и из-за горизонта вырвется по-летнему трудолюбивое Солнце. Это языческое божество, изо дня в день дарящее свет и тепло всему живому на земле. Мы дети его тепла и света. И солнце дарит жизнь всем, не разделяя детей своих на любимых и нелюбимых, на низших и высших, на изгоев и благородных, бродяг или добропорядочных граждан... Оно дарит жизнь всем поровну. И потому вправе спросить у каждого из своих детей: "Где Авель, брат твой?". Что ответит ему Геннадий Глебович?
- "Не знаю; разве я сторож брату моему?"
Геннадий Глебович спал лежа в своей постели и улыбался. А у двери на коврике прикрытый ватником лежал бродяга. Он уже не свистел носом и не мешал Геннадию Глебовичу спать. Теперь он лежал совсем тихо и совершенно не пугал спящего хозяина. В горле у него торчал маленький грибной ножик Геннадия Глебовича. А сам Геннадий Глебович спал и улыбался.
Еще мгновение и солнце выглянет из-за горизонта. Его уже, может быть, видят сильные, те, кто смотрит дальше за горизонт, как говорил бродяга. И не видят все остальные. Но даже они невидящие знают, рано или поздно солнце взойдет, ведь уже так явно алым цветом окрасилось небо. Еще мгновение и Светило высветит все, что до поры было скрыто во мраке ночи. Геннадий Глебович, что вы ответите ему, ведь оно спросит вас: "Где Авель, брат твой?.. Что ты сделал?! Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли!!!"...
Геннадий Глебович спал и улыбался. Спокойно и радостно, как в детстве. Ему снились сильные гордые птицы, парящие высоко над землей...