Аннотация: Напечатано в Новом Литературном Журнале (НЛЖ) 2009 год.
И плачу я о том, что я проснулся.
( У.Шекспир. Буря)
Джэк проснулся в ужасе от того факта, что он проснулся. Он мгновенно вскочил с кровати, как и во все предыдущие внезапные пробуждения, и начал ходить из угла в угол, чтобы успокоиться. Каждый раз, когда Джэк просыпался, ему требовалось минут десять, чтобы понять, где он находится. Нет, это место было ему хорошо знакомо, он знал каждую трещину на потолке, каждую черную точку на полу, каждый изгиб обоев, все эти бумажные выпуклости и выемки на стенах. Он знал их наизусть, как и всю комнату. Каждое утро ему требовалось время, чтобы понять, что место, в котором он находится, неизменно.
Каждое утро он просыпался в одной и той же комнате. Уже целый год. В последний месяц он перестал вскакивать с кровати, как ребенок, которому приснился кошмар, он заставлял себя подолгу лежать с закрытыми глазами, боясь открыть их и увидеть тот же потолок над своей головой. Не открывая глаз, он сбрасывал с себя куртку, которая служила ему одеялом, и лежал абсолютно голый посередине огромного матраса, не шевелясь, надеясь, что снова уснет и погрузится в черное небытие сна. Иногда у него получалось, и он вновь засыпал на несколько часов. Иногда не получалось. Но в этот день что-то сломалось внутри него, он вскочил с кровати в том же состоянии исступления, что и в свои первые дни в этой комнате. Комната всегда хранила молчание, - и чтобы хоть как-то нарушить его, он стал ходить по комнате, намеренно топая изо всех сил по полу и размахивая руками, как будто маршируя. Оцепенение вскоре прошло, у него закружилась голова и перехватило дыхание, поэтому он повалился на колени в изнеможении. С трудом он дополз до мусорной корзины, стоявшей в углу, - и там его вырвало. Так происходило несколько раз на дню. Он ничего не ел, только пил воду вот уже более двенадцати месяцев, но его все равно рвало каждое утро и вечер. Как по расписанию. Вытерев тыльной стороной ладони рот, Джэк встал и подошел к умывальнику, чтобы умыть лицо и руки. После первого месяца своего проживания в комнате, он начал вкладывать особый смысл в эти умывальные процедуры, каждый раз ожидая, что вода на несколько минут позволит ему забыть об этой комнате, позволит ему совершить переоценку ценностей, внутреннюю революцию, но вскоре он понял, что вода была избавлением лишь на несколько минут. Ее прохладные капли, щекочущие кожу, лишь дразнили его, дарили свежесть, чтобы затем ее отнять. Принять душ Джэк не мог, так как в комнате не было ни душа, ни туалета. Время от времени он протирал свое тело губкой, но с каждым месяцем он это делал все реже, и острый, чуть солоноватый запах собственной плоти уже не волновал его. Умывшись, Джэк подошел к стене напротив и прислонился к ней, втягивая носом воздух. Как ему казалось, - именно в этом месте можно было уловить еле заметный аромат мира за стеной; по запаху он обычно понимал, какое время суток было снаружи, ведь у комнаты не было окон. Комната была слепой. Сейчас снаружи была ночь, хотя, возможно, он всего лишь обманывал себя. Джэк любил ночь и ненавидел день. Даже внутри комнаты он чувствовал разницу между днем и ночью. Ему нравилось представлять, что его белая, освещенная электрическим светом обитель погружена во мрак ночи, в черный цвет закрытых глаз. Реальность, сама жизнь были лишь островком мерзкого беловатогого цвета, белым пятном на черном полотне сна, - так ему хотелось думать, и в это он пытался верить. Но ему приходилось верить во что-то, не имея возможности удостовериться, поэтому он ни на минуту не переставал сомневаться в своих предположениях. Он часто вспоминал известную латинскую пословицу, которую слышал еще в детстве: "Сомневаюсь - следовательно, существую", - так вот, все, что он делал целыми днями, - так это поддавался сомнениям то по одному поводу, то по другому, и именно поэтому его уже тошнило от существования. Тошнило по два раза в день, утром и вечером, и именно сам процесс извержения из себя этой мерзкой каши и являлся неопровержимым доказательством существования. Так что он был уверен в одном: существовал он, и существовала комната; существование мира снаружи, других людей, животных, солнца, музыки, Бога, в конце концов, было недоказуемо. На Бога ему уже давно стало плевать, ведь с ним ему так и не пришлось познакомиться, - а по всему остальному он сильно тосковал, но это было потеряно, отнято у него по причинам, не зависящим и неизвестным ему. Комната не выдавала своих секретов.
Джэк вернулся и сел на кровать, - все его тело болело, каждая кость в его скелете зудела от бездействия, поэтому Джэк все время чувствовал себя уставшим, выжатым, как будто избитым кем-то. После сна эта боль была особенно острой, ноги и руки как будто отекали, шея жутко хрустела при каждом повороте головы, - и этот хруст был очередным доказательством, что его тело существует. Что-то давило ему на позвоночник, так сильно, что ему хотелось согнуться пополам. Комната давила на него своими стенами, своим присутствием. Джэк ощущал, что все позвонки в спине сместились со своих мест из-за тяжести существования, и теперь их острые кончики трутся друг о друга где-то у него под кожей. Чтобы смягчить эту боль - он пытался делать зарядку каждый раз, когда просыпался, растягивая свое тело всеми способами, заламывая руки, забрасывая ноги за голову, сцепляя руки в замок за спиной и растягивая каждую мышцу, но боль не уходила полностью, она была неотъемлемой частью этой комнаты, его самого. В конце каждой зарядки Джэк ложился спиной на край кровати, свешивая голову с матраса, и лежал так несколько минут, постепенно съезжая с кровати и изгибаясь все сильнее, пока его тело не напоминало английскую букву L, пока голова не касалась пола. Потом он снова заползал на кровать и лежал там, чувствуя, как боль отступает, прячась внутри него, в кончиках пальцев на ногах, где-то в мышцах на руках и плечах, прячась от него. Теперь она будет ждать того момента, когда он уснет, - и тогда боль выползет из уголков его тела и начнет издеваться над его спящим, беспомощным телом. Но пока что он выиграл сражение с болью, хотя сама война было заведомо проиграна. Он не мог ее победить, и он уже давно смирился с этим, - единственное, чего он боялся, что она станет совсем невыносимой, так что кости внутри него начнут ломаться сами по себе от напряжения, пока он спит. Напряжение царило внутри него, несгибаемое напряжение, а вокруг была комната. И комната всегда хранила спокойствие.
После зарядки Джэк сел на кровать и огляделся. Комната, что в ней может измениться? Как бы он хотел, чтобы что-то в ней изменилось за прошедшую ночь. Комната была целомудренно белой, но в этом целомудрии, в этой белизне было что-то болезненное, отторгающее все живое из себя. Джэку казалось, что воздух в комнате был ненастоящий, как будто в нем недоставало какого-то химического элемента, придающего ему вкус. В первый месяц Джэк постоянно просыпался от ощущения того, что он задыхается, он не чувствовал, что дышит, он не чувствовал, как воздух наполняет его грудь и выходит обратно. Воздух втекал внутрь него, как вода, этот воздух, он был ненастоящий, искусственный, и он был... непрозрачный. Пелена чуть сероватого воздуха оттеняла потолок, и с каждым днем в углах потолка скапливалась едва заметная серая грязь дыхания. Грязь его существования. Грязь, как доказательство того, что он все-таки живой, доказательство, что он все еще дышит. Дышит, не замечая этого.
Кровать занимала почти треть комнаты, она была приставлена к стене в самой темной части комнаты; по обе стороны от нее было не более полуметра до следующей стены, сплошной холодной стены, покрытой тонким слоем обоев, сделанных из какого-то материала, на ощупь напоминающего резину. По крайней мере, на вкус обои были, как резина. И сколько бы Джэк ни бил кулаками по стене, руки не ломались, хотя и кровоточили, отчего в некоторых местах обои были покрыты кровоподтеками, такими легкими мазками кровавой кисти художника, отпечатками ладоней и кулаков. Эти кровавые ладони, протянутые к нему откуда-то снаружи, он и видел каждый раз перед тем, как закрыть глаза и погрузиться в недолгое забвение сна. Как будто кто-то ждал его снаружи, кто-то протягивал ему руку оттуда; но когда Джэк протягивал руку в ответ, - там была только стена и засохшая кровь. В потолок было вмонтировано несколько люминесцентных ламп, каждая из которых светилась с разной яркостью, отчего некоторые уголки комнаты были освещены намного лучше, чем прочие. В ту часть комнаты, которая была освещена ярче всего, Джэк пытался заходить как можно реже. Как животное, посаженное в клетку, он практически не выбирался из своих излюбленных углов, самых темных мест. Часто он проводил часы, прячась за кроватью, лежа на полу в тени, которую отбрасывала кровать, а иногда он садился под умывальник, вмонтированный в центр одной из стен, и хотя труба упиралась ему в спину, зато там он чувствовал себя чуть более защищенным, - это была его нора, распаханная нора животного, которому некуда бежать. Хищники разрушили его дом, они раскопали его яму и теперь стоят прямо перед ним, глядящего на них своими мученическими, обреченными глазами кролика, которому больше некуда бежать. Его окружили хищники. Джэка окружили стены. Комната загнала его в один из своих углов.
В ней не было шкафа или комода, вся одежда Джэка была свалена в кучу рядом с кроватью: рубашки с вывернутыми черными рукавами, вылинявшие джинсы, посеревшие от грязи белые майки, какие-то куртки, шарфы, ботинки - большую часть этой одежды Джэк никогда не надевал, так как он никогда не был уверен, что она вообще ему принадлежит. Он не помнил, как покупал большую часть из этих тряпок, да и менял одежду он редко. Стирать одежду он не мог, он мог лишь положить белье или майку в раковину и полить холодной водой, а потом бросить ее, еще мокрую, на кровать. И там она сушилась несколько дней, пропитывая матрас сыростью, но Джэку было все равно. Он не заботился об этом месте. Несмотря на то, что он прожил здесь уже год, он так и не стал считать эту комнату своим домом, для него она была всего лишь перевалочным пунктом, автобусной остановкой, чистилищем на пути куда-то еще. Но как долго еще ему суждено пребывать в этом чистилище, на полу которого разбросаны грязные носки и белье, - он не знал. Он боялся ответа на этот вопрос. Иногда Джэку становилось вдруг жарко, - тогда он снимал всю одежду и ходил абсолютно голый по комнате, а когда спал, он одевал носки, потому что во сне ему становилось зябко, а укрыться было нечем, кроме черного кожаного плаща, который он носил еще в детстве. В детстве, в прошлой жизни.
Иногда Джек подходил к самой освещенной части своей комнаты и вставал таким образом, чтобы можно было увидеть тень, которую он отбрасывал, стоя спиной к лампе. Лишь по собственной тени он понимал, как истощал, какими длинными стали волосы на его голове - теперь они доходили ему до поясницы. Иногда, когда ему становилось невыносимо от собственного бездействия, когда его тело требовало, чтобы он сделал хоть что-то - он начинал кричать, рычать и крутить головой в разные стороны, наблюдая за тенью, за тем, как его волосы скачут по поверхности стены. Он рычал и кричал изо всех сил, он стонал, он выл, он звал на помощь, и его тень воздевала руки к потолку, прыгала по стене и билась в конвульсиях. Это было искусство Джэка, искусство запертого человека. Сколько раз Джэк молился о том, чтобы в его комнате появилась гитара, та самая, на которой он любил играть, когда был молодым. Первые полгода ему часто снилось, как он сидит в окружении друзей за столом; на столе стоят бутылки из-под вина; в канделябрах горят свечи; на стуле, у кого-то на коленях примостилась кошка; он уже не помнил ее имени, а он сидит на стуле в центре комнаты, играет на гитаре и поет песни о том, что ему не хватает свободы, - песни о том, что кто-то связал его руки, песни о том, что он заперт, заперт в клетке. Поразительно, но он уже не помнил ни одного лица из тех людей, которых хотел бы увидеть рядом. Вместо лиц были белесые пятна пустоты. Последнюю неделю этого месяца он провел, глядя на свою черную тень, - он силился вспомнить, какого цвета были его собственные глаза, - и не мог. В комнате не было зеркала, - поэтому все, что ему оставалось, это смотреть на тень. Смотреть, как у тени отрастает борода, смотреть, как у тени сквозь кожу становятся видны ребра, смотреть, как грубеют руки тени. Тень заменила ему отражение. Комната издевалась над ним.
В комнате стоял совершенно новый, покрытый лаком, коричневый письменный стол, он вместе с деревянным стулом был завален стопками чистой неисписанной бумаги, - Джэк не мог писать, - в комнате не было ни карандаша, ни ручки, комната отняла все радости одиночества у него. Если бы у него была бумага, он смог бы писать, погружаться в тот мир, который смог бы изобразить на бумаге, забываться в нем, жить им. Но комната не могла позволить ему этого. Она держала его взаперти не только при помощи стен, - она отняла у него возможность убежать от реальности, убежать от нее, погрузившись внутрь себя. Он даже не видел снов, лишь черный мрак закрытых глаз, черное и белое - вот все из чего состояла его жизнь, черное и белое, ночь и день в комнате, где не гаснет свет. Инкубатор, в котором выращивался плод под названием человек. Человек, помещенный в вакуум, духовный и материальный вакуум. Ничего хорошего не могло прорасти из такого плода. В этой искусственной теплице человек становился овощем, плодом, который давно уже перезрел, но никто не собирался его срывать, - и теперь он гниет. Комната следила за тем, как человек гнил. Джэк был последний в своем роду. Человек в комнате без двери.
Но была и еще одна причина, по которой в комнате не было практически ничего, кроме стен. Комната знала, что если бы у человека была гитара, он бы выдрал из нее струны и удушил бы себя; если бы у человека был бы карандаш, - он бы проткнул себе вены; если бы в комнате были бы стаканы, он бы разбил их и наелся битого стекла. Комната знала, что человек по имени Джэк хочет умереть. И она не хотела, чтобы он умирал. Она хотела мучить его вечно. Эта комната была сволочью.
Комната, в которой заперт Джэк. Куда не прилетает синица и не ворует пшеницу. Потому что в комнате нет пшеницы, потому что в комнату не проникнуть синице. В комнате, в которой заперт Джэк. Комната, в которой заперт Джэк.
***
Прошло еще шесть месяцев или около того, когда однажды Джэку приснился первый сон. Джэк спал, и вдруг проснулся во время сна. Все еще лежа в кровати, он понимал, что на самом деле еще не проснулся, и боялся разбудить себя окончательно, он боялся разбить то хрупкое очарование сна, которое буквально дрожало перед его глазами. Ибо в его сне комната изменилась, но как это обычно происходит, изменилась не в лучшую сторону, а именно, - в какую-то сторону. Она искривилась, проникла в иное пространство, оставшись при этом комнатой, - создавалось ощущение, что комната изменила свое местоположение, теперь она будто висела в воздухе без подпорок, без фундамента, без здания, комната, подвешенная на крюк, но как раз крюка то самого и не было. Джэк проснулся, оставаясь спящим. Как слепой открыл глаза и увидел слепоту, так и Джэк проснулся в той же комнате, но комната была как будто прототипом комнаты. Она была иной. Она была чужой. И что пугало Джека больше всего, это то, что комната была живой. Она дышала и пульсировала снаружи и внутри. Стены дрожали, как стекла в окнах, когда снаружи бушует вихрь, пытаясь проникнуть внутрь и разрушить спокойствие, заключенное внутри. Комната билась в какой-то схватке, словно живое сердце в чьей-то груди, и каждое ее движение было соразмерно удару сердца Джэка. Джэк выдохнул, - и порыв ветра пронесся по комнате, сметая листы со стола, волосы Джэка стали трепыхаться на ветру, носом он ощутил запах собственного дыхания. Эта комната была будто запертой внутри Джэка, который был заперт в той же самой комнате. Сон не был кошмарным, он был волшебно парадоксальным, - во время таких снов к человеку приходит озарение. Джэк как будто купался в этом озарении, - впервые за несколько лет он почувствовал себя свободным. Не смотря на то, что он все еще был заперт в комнате без окон и дверей, он ощущал, что стал свободен в мыслях и поступках, - он чувствовал, что где-то там снаружи находится космос, который ждет Джэка, ждет, когда тот выберется из своей тюрьмы. Тюрьма..., в этом сне комната больше не являлась таковой, она была спасением, она была защитой от внешнего мира, стеной, ограждающей его от того, что может причинить Джэку вред, когда он проснется. Джэка вдруг обуяло желание сделать что-то, совершить какой-то поступок, сделать шаг навстречу черному космосу, который ждал Джэка где-то там, с другой стороны стены. Все еще лежа на кровати, Джэк попытался приподнять голову, чтобы оглядеть измененную комнату, - и в тот момент, когда он начал шевелиться, потолок закружился над его головой, и Джэк потерял сознание.
Когда Джэк вновь проснулся, все вернулось на свои места. Комната была той же, что и прежде, но в этот раз Джэк впервые понял, какой именно он ощущает ее. Эта комната была ненастоящей, искусственной, по сравнению с той, что приснилась ему. Она была мертвой. Она не дышала. Комната, задержав дыхание, наблюдала за своим узником, и притворялась мертвой, подобно собаке, перевернувшейся на спину и задравшей лапы кверху. Но ее глаза были открыты, и она следила за Джэком, она выжидала. Комната притворялась комнатой. На самом деле она была чем-то иным. Джэк встал с кровати, подошел к умывальнику и набрал воды в сложенные вместе ладошки, чтобы умыть лицо. Внезапно он почувствовал какое-то движение позади себя, как будто чья-то фигура появилась за его спиной и вот-вот схватит его, начнет душить, душить, душить. Джэк резко повернулся, отчего вода, собранная в ладонях расплескалась по полу, - за его спиной никто не стоял, - стоял лишь стул, а на нем валялся сложенный пополам лист бумаги. Лист бумаги, такой же, как остальные, разбросанные по комнате, невинно смотрел на Джэка. Лист, притворяющийся листом бумаги, стул, притворяющийся простым стулом. Хищник был где-то рядом, он выслеживал Джэка, как свою добычу, заигрывал с ним, зная, что жертве не убежать от его цепких лап. От каменных стен. Капля воды попала на лист, когда Джэк поворачивался, и краешек листа промок и почернел. Джэк оглядел свою комнату, ему очень хотелось заглянуть под кровать, чтобы убедиться, что там никого нет, что там никто не прячется. Его пугала сама мысль о том, что в комнате мог быть кто-то живой, помимо него. За это время он разучился общаться с живыми существами, будь то человек или животное. Сейчас, если бы он увидел человека, живого человека, он бы бросился на него, потому что не знал бы, что с ним еще делать. Он бы убил все живое, что встретил, - настолько он отвык от того, что дышит, издает звуки, двигается. Он попытался вспомнить, как движутся животные, но перед глазами стояли лишь движения насекомых, перебирание лап сороконожек, дрожание усиков тараканов, сотни открывающихся и закрывающихся глаз мух. Джэк не выдержал и подбежал к кровати, встал на колени, вдохнул, затаил дыхание и наклонил голову, ожидая, что какая-та огромная тварь тут же вопьется ему в лицо сотней зубов, но под кроватью царил мрак, тревожный, обманчивый мрак. Джэк заплакал, все еще стоя на коленях, тело затряслось в судорогах, голова прижалась к полу, и слезы стекали по щекам на кафельный пол, образуя маленькую лужицу. Узник впервые за все пребывание внутри плакал, - все его тело рвалось наружу, выплескивая одиночество, скопившееся внутри холодными слезами. В слезах не было соли, на вкус они были словно вода, такая же вода, как и вода в умывальнике, вода, от которой Джэка тошнило каждый день. В ужасе Джэк принялся рвать на себе одежду и волосы, пытаясь докопаться до того живого, что было внутри него, до того, что осталось от него самого, живого. Он хотел вынуть это из своего тела и убить, как несколько минут назад хотел убить то существо, что пряталось под кроватью. Как обезумевший, Джэк схватил стул с листом бумаги, который подкрался к его спине, когда он умывался, и швырнул его в стену, - но, ударившись о стену, стул не разлетелся на части, как ожидал Джэк, а упал на пол, причем упал на четыре ножки разом и замер, как будто Джэк и не пытался его уничтожить. Стул как будто пытался показать Джэку, что тот не способен сломать его, что это не в его власти. Комната демонстрировала жильцу его несостоятельность и свою власть над ним, она беззвучно смеялась над ним. Обескураженный, Джэк сел на пол, прислонившись спиной к краю кровати, ноги сползли по кафелю - Джэк был не в силах пошевелить ими, на этот протест у него ушло слишком много сил, он впервые за несколько месяцев совершил какой-то поступок, но и тот оказался безрезультатным. Вся его жизнь была нейтральным, скомканным, бесчувственным существованием. Джэк сидел на полу, вращая глазами, как безумный, он не знал, что делать дальше, так как делать что-то, совершать какое-то действие он уже не мог. У него отняли главную способность человека, его любимую игрушку, способность действовать. Джэк посмотрел на свои руки, поднес их к глазам и будто не узнал, - его собственные руки были будто чужими: такими белыми и идеальными, ни волоска, ни родинки не было на них, ногти за это время отрасли настолько, что все пальцы будто увеличились на одну фалангу. На пальцах не было ни одной заусеницы, кожа была повсюду ровная и одинаково белая - ни покраснения, ни проглядывающей из-под кожи вены, - ничего не было за этой белизной. Джэк перевернул руки и поднес ладони к лицу, - на ладонях не было ни мозолей, ни складок, рельеф ладоней был плоский, как лист бумаги, на них не было линий: ни линии Судьбы, ни Жизни, ни Головы, ни Сердца. Все второстепенные линии тоже исчезли, все эти крошечные кожные разрезы на руках, - они исчезли, как будто вымылись, и теперь поверхность рук была идеально гладкой, безукоризненной, как будто вылепленной из отшлифованного мрамора. Все то, что отличает одного человека от другого, то, что определяет судьбу, жизнь человека, его характер, все это исчезло с рук Джэка. Теперь уже никто не мог бы предсказать его судьбу, ибо он лишился таковой, он не был одним из тех живущих и стремящихся вперед, он был сломанным механизмом, бесполезным прототипом человека, застывший и бездейственный. Джэк поднес руки к носу и понюхал кончики пальцев, но его кожа ничем не пахла, так же, как ничем не пахнет камень. Джэк засмеялся и стал вскидывать руки, как будто пытаясь оторвать их, подбросить в воздух, ведь они были чужими, просто рукава рубашки, без человека внутри. Джэк бился в истерике, размахивая руками во все стороны, ударяя их о кровать, друг о друга, об пол, но не чувствовал боли. Руки, как приклеенные к телу, болтались, как будто ими управлял неопытный кукловод, запутавшийся в том, какую из ниточек дергать, и потому, в бешенстве дергающий за все подряд, чтобы хоть как-то привести марионетку в движение. Джэк все еще истерично смеялся в полный голос, меняя тембр своего голоса, - то он смеялся низким голосом, то хихикал высокими нотами, потом он начал визжать, как девушка, когда видит насекомое, или, к примеру, крысу, ползущую по колготкам туда, где начинается юбка. Комната улыбалась. Джэк вспомнил девушек, их необычные, атипичные фигуры, их прекрасные волнующиеся груди, залитые утренним солнцем, как будто резиновые шарики, наполненные песком и приклеенные к телу, их ножки, по которым ползут крысы, десятки крыс, ползущих туда. Но как выглядит это у девушек, Джэк уже не мог вспомнить, там должно было быть что-то, но Джэк видел лишь фигуры манекенов, у которых там не было ничего. Лишь сплошная поверхность, белая краска, покрывающая пластик. Джэку внезапно захотелось танцевать, вскочить на ноги и отдаться ритму в голове, который должен был появиться внутри, зазвучать, освободить его. Джэк стал хлопать в ладоши, но из его хлопков не складывался ритм, в комнате раздавались лишь тихие, разрозненные, как будто всхлипывающие хлопки, из которых не могла родиться музыка. У Джэка опустились руки. Правой рукой он дотронулся до чего-то мокрого, - когда он посмотрел, то обнаружил, что это был сложенный пополам лист бумаги, видимо, слетевший со стула и угодивший прямиком в ту лужу воды, которую он создал своими несолеными слезами. Теперь лист почернел уже наполовину, а в некоторых местах листа виднелся какой-то рисунок, игра света и тени. Цвет листа был неодинаковый: где-то более темный, где-то более светлый. Трясущимися руками Джэк взял этот лист бумаги и судорожно развернул, чуть не порвав пополам. На листе был какой-то рисунок, но какой именно, Джэк не мог разобрать, - он видел лишь чьи-то ноги внизу листа и кусок стены у самого края, там, куда попала первая капля воды, когда он разбрызгал ее по комнате. Джэк приподнялся, бережно зажимая лист бумаги двумя пальцами, и подошел к умывальнику, из которого все еще беззвучно лилась тонкой струйкой вода. Джэк положил лист под струю воды, и на нем стало проявляться изображение, сначала нечетко, размыто, как плохой кадр на фотопленке. Джэк намочил лист целиком и поднес к глазам, - картина постепенно приобретала очертания, как проявляющийся негатив, подвешенный на веревочку в специальной комнате. Вскоре Джэк понял, что было запечатлено на фотографии, - это был он сам, стоящий спиной, нагнувшийся перед умывальником и набирающий воду в ладони. Таким образом Комната говорила ему "Привет".
Джэка затрясло, он ринулся к письменному столу, на котором уже больше года лежала эта кипа чистых листов бумаги, все это время казавшихся ему бесполезными. Но невинность этих листов, их белизна была обманчива, внутри скрывалась подсказка. Разгадка находится там, где мы ее меньше всего ожидаем увидеть, но разгадка ли это была, или просто очередной извращенный способ комнаты поиздеваться над своим жильцом. Подбежав к столу, Джэк всунул руки в кучу сваленных как попало листов, как будто это была огромная гора банкнот, схватил несколько бумажек остервенелыми пальцами и побежал обратно к раковине, бросил помятые листы как попало внутрь умывальника, повернул кран до отказа и застыл, разглядывая, как фотографии меняют свой цвет, утрачивают показную невинность белых листов и проявляют, именно проявляют свою скрытую сущность, свои вуаристические наклонности. Все это время комната не только подглядывала за ним, но и делала фотографии. Фотографии, на которых был Джэк. Он стал брать одну за другой фотографию и подносить их к самому освещенному участку комнаты, чтобы посмотреть их на свету. Он брал по одной, смотрел на них и раскладывал в ряд на полу. На каждом из листов был запечатлен Джэк, занимающийся обычным бездействием. Джэк, лежащий на кровати. Джэк, смотрящий в стену. Джэк, прячущийся под столом от люминесцентного света ламп. Джэк, сидящий на стуле. Джэк, лежащий на животе на полу. Джэк, отжимающийся на кулаках от пола. Джэк, блюющий в углу комнаты. Джэк, Джэк, Джэк... Джэк чувствовал, как каждая фотография отнимала у него кусочек его души, она выковыривала этот кусочек из самых отдаленных уголков его мира и воплощала их в обезличенных, грубых изображениях. С каждой новой картиной, которую он клал на пол, он чувствовал, что внутри него оставалось все меньше и меньше индивидуальности, - вся она ушла в фотографии, - и постепенно Джэка заполняла пустота, ослепляющая вспышкой объектива пустота. Комната снимала каждое движение Джэка, все, что Джэк когда-либо делал в этой комнате, было тщательно сохранено на листах, - даже эту свободу действий комната не преминула отнять у него. Она составила гербарий из Джэка, черные, пожухлые образы Джэка, как мертвые, сорванные цветы валялись на полу, и на каждой из фотографий лицо Джэка точно так же, как и вся фигура, были затемнены, - Джэк выглядел как тень самого себя на этих проклятых листах. Он таковым себя и чувствовал. Джэк продолжал брать листы со стола, класть их в раковину и затем раскладывать на полу. Он производил эти действия с какой-то машинальностью, полной отторженностью от того, что делал, как будто кто-то управлял им. Как загипнотизированный, Джэк двигался по комнате, устилая пол своими образами, не отдавая себе отчета, зачем он это делает, и вообще, - что все это значит. Что комната хотела сказать ему, когда подложила ему лист бумаги на стул? Джэк даже не задумывался об этом, он просто ходил по комнате, сушил фотографии, стряхивал капли воды с листов и разглядывал их. На чистых листах бумаги была запечатлена вся его жизнь, страх перед чистым листом бумаги, страх бытия. Но Джэк не ощущал страха, он вообще ничего не ощущал, он был полностью погружен в свою работу, - впервые за полтора года у него на несколько часов появилось настоящее занятие. И, наверное, он наслаждался этим состоянием занятости, он что-то делал и, видимо, он был счастлив, если так можно назвать узника в комнате, нашедшего собственные фотографии за полтора года проживания взаперти. Он был пассивно счастлив, но никто не увидел бы это на его лице, его лицо стало непроницаемым для эмоций, оно стало маской, на которой были нарисованы глаза, губы, брови, ноздри, все такое четкое, чистое и нетронутое мыслями, лицо идеального человека. Человека неискушенного жизнью, практически неживого. Лицо Адама. Затылок Бога.
Когда Джэк, наконец, положил последнюю фотографию на пол, на нем совсем не осталось места для новых фотографий, он заполнил комнату своими образами до предела. Стоя у раковины, он смотрел на черные фигуры, которыми являлся он сам, но Джэк не мог отождествить себя с человеком на бумаге. И тогда он понял. Это были не его воспоминания, - это были воспоминания комнаты, комната жила им, комната жила вместо Джэка, она проживала его жизнь за него. Комната помнила и ждала. Ждала чего-то. А Джэку оставалось лишь подчиняться.
***
Этой ночью Джэку вновь приснилось, что он живой. Он лежал, погруженный в темноту сна, и вдруг темнота стала какой-то вязкой, как будто его сознание поднялось из глубины сна и выплыло на поверхность, все еще оставаясь под водой, во сне. Джэк не поднимая век, смотрел на эту черную жижу, плавающую у него перед глазами, как будто его лицо было прислонено к стеклу аквариума, наполненному непроглядной черной водой. Изредка сквозь воду просвечивал отблеск света, как будто солнце играло на волнах этой жижы, но это было не солнце, это был электрический свет комнаты, - и Джэк знал это. Джэк не открывал глаз, он продолжал лежать на кровати, наслаждаясь этим ощущением погруженности в нечто, как будто его тело качалось на волнах посредине океана из нефти; черная масляная вода омывала его тело, одновременно сковывая его движения и расслабляя мышцы. Впервые за все эти ночи он почувствовал, что он находится в процессе отдыха. И тело, и сознание были расслаблены до предела, настолько, что Джэк уже перестал ощущать собственные ноги и руки, - они казались ему чужими, будто приклеенными. Казалось, это были всего лишь протезы, все его тело было одним неуклюжим протезом, балластом, который тянул его ко дну все эти годы. Джэк парил в космосе, маленький комочек бренности, летящий по бесконечному пространству вселенной, - так он ощущал себя. Он был маленьким, ничтожным, брошенным, но при этом, причастным к чему-то громадному, великому, безграничному, и единственное, что ему не следовало делать, так это просыпаться. Снова становиться живым. Но сдержаться он не мог. Он был жалким человеком, и ничто великое было ему не чуждо.
Комната смотрела на человека на кровати. Человек продолжал лежать, не двигаясь, притворяясь спящим. Комната наблюдала за ним, разглядывала со всех сторон. У комнаты глаза были повсюду, сотни глаз следили за человеком на кровати, которого звали Джэк. Весь потолок и стены были усеяны мириадами глаз, следящих за узником. Они все мигали по очереди, что не позволяло человеку хоть на мгновенье остаться без контроля со стороны всевидящего ока комнаты. К счастью, Джэк не мог увидеть все эти глаза, обклеившие стены наподобие гротескного моргающего узора, они находились в другом измерении, нежели сама комната. Также как и еще один предмет - язык комнаты, слегка розоватый, с красными прожилками и маленькими округлыми пупырышками, длиною в метр, он лежал на полу посередине комнаты и извивался, приподнимая кончик, наподобие кобры, поднявшей голову. Кобры, встревоженной чьим-то присутствием. Язык подполз к кровати, аккуратно вполз на матрас и замер около ног Джэка, как будто обнюхивая этого человека. Комната протянула язык к правой пятке Джэка и лизнула ее, но тот не реагировал, тогда язык залез на грудь Джэка. Кончик языка, с которого стекала слюна, был прямо перед лицом Джэка, - комната чувствовала запах его тревожного дыхания. Комната приказала языку, - и тот положил свой кончик на лицо человека, спящего в кровати.
Джэк почувствовал, что задыхается, как будто что-то лежало на его лице, наподобие мокрого полотенца, обволакивая все его лицо, не давая ему вдохнуть. Джэк мгновенно отрезвел от того прекрасного блуждания в черном океане, и попытался вскочить, но что-то давило ему на лицо. Джэк замахал руками, пытаясь сорвать это с себя, но его пальцы хватали лишь воздух, Джэк царапал лицо своими ногтями, брызгая кровью - он готов был содрать кожу с лица, только бы ему позволили вдохнуть еще раз. Внезапно все прошло, и Джэк снова мог дышать, он вскочил с кровати и подбежал к умывальнику, чтобы смыть кровь, залившую ему глаза. От страха и внезапного пробуждения обратно в кошмар, его знобило, лицо пульсировало от боли, когда вода попадала в свежие раны, как будто в воде была соль. Джэк больше не мог этого терпеть, он больше не мог здесь жить, он знал, что комната не выпустит его отсюда живым, но и убивать его она, видимо, не хотела. Она собиралась мучить его и дальше, проводить одну за другой, так называемую терапию очищения человека от какой-либо индивидуальности, она будет истязать его до тех пор, пока он полностью не подчинится ей, пока он не станет таким, как этот шкаф, мебельной утварью комнаты, ее частью, ее объектом. Шкаф, откуда здесь шкаф? Его же раньше никогда не было в комнате, в голове у Джэка все помутнело, шкаф идеально вписывался в угол комнаты, как будто он там всегда стоял, но Джэк точно помнил, что шкафа раньше не было. И где все снимки, которые он весь прошлый день раскладывал на полу, пока не уснул? Джэк подошел и открыл дверь шкафа. Шкаф был пуст. Что комната хочет сообщить ему? Джэк оглянулся и посмотрел на стены комнаты, внезапно он увидел, как будто что-то моргнуло в углу стены, потом в другом углу, потом все стены начали моргать и шевелиться, как стая насекомых, пользующих друг по другу. Джэк запрыгнул внутрь шкафа, прижал к груди колени, сложившись в позу эмбриона, и с грохотом закрыл дверь. Сквозь деревянную дверь шкафа, он слышал, как что-то ползало по комнате, подбираясь все ближе к шкафу. Джэк положил голову между ног и зажал уши руками, боясь увидеть или услышать то, что было снаружи. Там было то, что Джэк называл существованием, и оно ползало, издавая при этом мерзкие плескающиеся звуки. Комната испытывала его, ей нужно было знать, сколько еще он сможет выдержать, прежде чем человеческий дух будет сломлен. Прежде чем Джэк сам сможет стать новой комнатой для следующего гостя оттуда.
***
Джэк проснулся внутри шкафа. Звуки снаружи прекратились. Комната держала язык за зубами. Комната видела, как дверь шкафа аккуратно распахнулась, и человек стал осторожно выбираться из деревянного гроба. Внутри шкафа у комнаты не было глаз, поэтому она не знала, что Джэк делал внутри, о чем думал, к чему готовился. Джэк отряхнулся и подошел к стулу, его лицо было бледнее, чем стены, кожа комнаты. Комната пристально наблюдала за ним, прищурив глаза, чтобы не спугнуть человека. Впервые она не знала, что он собирается делать, - его глаза сверкали огнем, черным огнем неизвестного комнате происхождения. Джэк решился. За это время, которое Джэк провел в гробу, его дух освободился и сбежал из комнаты на просторы черной вселенной, находящийся по ту сторону стены. Оставалось освободить тело. Комната видела, как Джэк взял в руки стул и поднес его к кровати. Потом Джэк взял стул в обе руки и, подняв над головой, ударил им о край кровати, как будто в его руках был не стул, но средневековый меч, которым пользовались варвары. Раздался сухой треск внутри стула. Джэк поднял стул еще раз и вновь ударил им о кровать. Звук усилился. Джэк повторял действия вновь и вновь, отчаиваясь от того, что попытки были безрезультатными. После десятого удара Джэк закричал и стал бить стул ногами, швыряя его в разные стороны, но стул оставался цел и невредим. Джэк с ненавистью смотрел на стул, на котором сидел все эти годы. Медленная смерть на деревянном стуле. Вот он стоит посередине, как грозный Сфинкс, таящий в себе загадку и отказывающийся дать человеку подсказку. Джэк стоял и смотрел на стул, в этот момент ему жутко захотелось закурить, хотя он никогда не курил в своей жизни, не считая школьных лет. Джэк хотел приобрести новую привычку, именно новую, не свойственную ему ранее. Он хотел обогатить свой образ новой характеристикой. Джэк, который курит. Джэк - заядлый курильщик. Джэк, страдающий от туберкулеза. Джэк, умирающий от рака легких. Джэк положил большой палец в рот и принялся сосать его, как младенец. Это была его новая привычка, позаимствованная из еще более раннего детства. Потом Джэк снял с себя майку и подошел к Сфинксу. Комната видела, как человек сел на стул, перекинул майку через спинку стула и привязал стул к себе, затянув рукава на уровне груди. Потом человек положил большой палец в рот, несколько раз пососал его, вынул палец и выдохнул воздух из легких. Он сделал это настолько убедительно, что даже комнате показалось, что она видела, как маленькое облако дыма выплыло изо рта человека. Джэк купался в волнах безумия, и комната не могла выловить человека из этого океана. Он перехватил инициативу. В его действиях не было логики, была лишь последовательность. В нем не было надежды, была лишь вера. Он был настолько опустошен и морально, и физически, что комната не могла понять, откуда он берет силы, чтобы еще сопротивляться. И каким образом он собирается сопротивляться ее могуществу, будучи запертый в камере-одиночке. Вера Джэка была неизменным фактором в уравнении, константой, и она не поддавалась давлению. Ее даже нельзя было обнаружить.
Джэк привстал и наклонился, вместе со стулом, привязанным к его спине, так что ножки стула глядели в противоположную сторону, нежели глаза Джэка. Джэк пошел "от обратного". Он побежал назад, так что стул вместе с ним врезался в стену и разлетелся на части. Комната завизжала от боли. Стул был ее частью, частью ее тела - впервые человек, которого она запирала внутри комнаты, сумел ранить ее. По стенам комнаты поползла бурая, темно-красная жидкость, кровь комнаты, ее боль. Комната пришла в бешенство, она заскрежетала зубами и зарычала, как бешеная собака, готовая броситься на хозяина. Джэк - хозяин своей комнаты. И хозяина надо было наказать. Комната решила откусить у него правую руку. Но внешне человек оставался спокоен, хотя от страха у него свело желудок, и тошнота вновь подступала к горлу. Джэк развязал майку, поднял с пола две ножки стула и аккуратно положил их на край кровати. Затем подошел к столу, взялся за него обеими руками, и принялся тащить его по направлению к кровати. В стене, тем временем, образовалась дыра розоватого цвета, как нёбо во рту, и из этого нёба медленно появлялась огромная раскрытая челюсть. Джэк пытался не смотреть по сторонам, он глядел прямо перед собой, пока двигал стол к кровати, царапая пол, отчего комната приходила в еще большее неистовство. Челюсть полностью выбралась из стены и упала на пол, - дыра тут же закрылась. Комната показала человеку зубы. К тому моменту Джэк уже успел водрузить стол на кровать, но до потолка еще оставалось около двух метров. Комната была высокомерной. Джэк обернулся, - ему нужно было взять что-то в другом конце комнаты, где, уже подпрыгивая, приближалась к нему огромная белоснежная челюсть с острыми собачьими клыками. Она прыгала по направлению к человеку, издавая звуки бьющегося хрусталя. Джэк застыл в нерешительности, челюсть тоже остановилась и, в свою очередь, замерла, ожидая, что человек будет делать дальше. Джэк сделал шаг влево, и челюсть тоже покосилась влево, готовясь к прыжку. Джэк сделал еще шаг влево, по направлению к шкафу, надеясь, что успеет запрыгнуть туда. Но челюсть уже сделала выпад, и Джэк еле увернулся, покатившись кубарем по комнате, в результате оказавшись в углу комнаты. Челюсть медленно разворачивалась на сто восемьдесят градусов. Внезапно что-то ударило Джэка в висок, и он потерял сознание.
Очнулся Джэк с жуткой головной болью, в висках стучала кровь, голова раскалывалась, как будто вот-вот развалится на два полушария, глаза не могли сосредоточиться ни на чем, он с трудом разобрал очертания комнаты. Его руки были вытянуты по бокам, что-то держало их, пережимая запястья, как веревки, человек попытался подвигать пальцами, но нечто держало очень крепко обе его руки, - тем не менее, человек понял, что на пальцах была засохшая кровь. Прямо перед ним раздался звук бьющейся тарелки, - Джэк понял, что челюсть находится прямо перед его ногами. Затем челюсть замерла, и раздался звук, как будто какое-то животное подползало к челюстям. Джэк зажмурил глаза, а затем резко открыл, и тут же закричал. Он кричал и кричал, но крик не отрезвлял его от того кошмара, который он видел перед собой. И тогда он продолжил кричать. В потолке комнаты был один огромный выпуклый глаз. Его бельмо сливалось с цветом потолка, а в центре бал расширенный зрачок, уставившийся прямо на человека. И в этом зрачке был тот самый черный космос, который Джэк видел во сне. Прекрасный сон, который подарил ему веру в то, что он может освободиться, что по ту сторону стены есть еще что-то, помимо этого параллепипеда, в котором он заперт, все это оказалось очередной шуткой комнаты. На полу прямо перед Джэком лежала открытая челюсть, размером достигающая половины тела Джэка, а внутри нее извивался розовый язык, с которого стекала голодная, пожелтевшая слюна, напоминающая человеческую мочу. Челюсть и язык странно дергались, заходясь вместе со всей комнатой в беззвучном истеричном смехе. Комната смеялась над идиотом, возомнившим, что он может повелевать вечностью. Бренный человек не должен пытаться победить вечность, иначе неизбежно последует наказание. Джэк не двигался, он больше не кричал, он ждал, что скажет ему комната, пощадит ли она его. Он взмолился:
- Пощадите меня! Я прошу милости, - но в ответ было лишь молчание. Зубы медленно клацали, предвкушая тот момент, когда можно будет произвести наказание.
- Я буду жить дальше. Я научусь быть послушным. Я буду воспитывать других людей, так же, как Вы воспитали меня, - язык облизнулся, проведя собой самим сначала по верхней, затем по нижней челюсти. Это привело Джэка в ужас, он не выдержал и закричал:
- Вы, паскудные бляди, юродивые суки, возомнившие что вы выше человека. Ты всего лишь порождение геометрии, параллелепипед, внутри у тебя нет ничего, - и тут в голове Джэка, в его собственной голове, ему ответил его собственный голос:
- Я и есть ты. Ты сам и являешься комнатой. Твоя душа это всего лишь черная точка, мятущаяся в пространстве комнаты. Твое тело - это комната. И когда точка пытается выбраться за пределы, - ее нужно наказывать. Вечность - это всего лишь комната. Комната - это ты. Ты должен жить вечно. Привести наказание в действие.
Джэк посмотрел на свои руки, их сжимали две огромные клешни, на подобие крабьих, покрытые твердым роговым веществом, похожим на панцирь. Из того места в стене, откуда они вырастали, тянулись длинные трещины. У комнаты было еще много сюрпризов. "Комната - это я. Я - это комната", - пронеслось у него в голове.
- Отрубите мне руку! - закричал Джэк. Острия клешни сомкнулись, и левая рука Джэка упала на пол и поползла под кровать, оставляя за собой кровавый след на полу. "Теперь она будет жить там, как напоминание о том, кем я являюсь", - произнес Джэк.
***
Джэк проснулся, совершенно спокойным на следующее утро. Правой рукой он протер по очереди оба глаза. Он все еще был в том же самом углу, в углу, в который его поставила комната в наказание. Он сам и есть комната, надо сказать это вслух. Джэк повторил это вслух, так, чтобы комната услышала его. Никакого ответа. Джэк подошел к умывальнику и повернул кран, затем взял с кровати майку, намочил ее и отжал, чтобы вымыть кровь. Стол все еще стоял на кровати, а рядом с ним лежали ножки стула, который он разломал вчера. Казалось, что с событий прошлой ночи прошла целая жизнь, теперь в комнате стояла идиллия смирения и повиновения. Джэк промыл уже закрывшуюся рану на руке. Кожа на руке удивительно быстро регенерировала, возможно, в дальнейшем у Джэка отрастет новая рука. Джэк посмотрел на пол в комнате, на котором до сих пор остались разводы, след от руки, которая теперь жила под кроватью. Джэку больше не было интересно, есть ли что-нибудь там или нет. Его собственная рука была ему безразлична, как и все его тело. Важна была лишь комната. Поэтому Джэк взял майку, снова намочил ее и стал протирать пол, тщательно вымывая все пятна. Стоя на карачках, он одной рукой старательно оттирал каждое пятнышко, потом перешел на стены, оттирая все старые разводы от крови. Затем Джэк пошел в угол комнаты и взял ведро, от которого шел запах заплесневелой рвоты, и вымыл его, наполнив несколько раз водою, придерживая телом, он вымывал рукой прилипшие по бокам остатки его желудка, пока и ведро не стала идеально чистым. Отсутствие правой руки совсем не мешало Джэку, как будто ее там никогда и не должно было быть. Когда Джэк закончил убирать комнату, он огляделся. Комната была довольна, наверное, рука под кроватью сейчас поднимала большой палец кверху, тем самым показывая свое одобрение. Джэк посмотрел вокруг, взял мокрую майку, еще какую-то одежду и две отломанные ножки стула с кровати. Потом он открыл дверь шкафа, проверил что-то внутри и сказал: "Я хочу приготовить сюрприз для себя, для комнаты. Украсить ее. Сделать ее такой, где смогу остаться навсегда. Я ненадолго". И Джэк забрался внутрь шкафа и закрыл дверь. В комнате воцарилась полнейшая тишина. Изредка из шкафа доносились звуки, как будто кто-то рвал одежду, потом все снова стихало. Комната была довольна, наконец-то она усмирила этого бунтаря. Теперь можно было расслабиться, человек никуда не денется. Она сможет воспитать его, как своего ребенка. Время кнута закончилось, а прянику в вечности не место. Воспитать его по своему подобию, все человеческое комната уже убила в нем. Теперь это был лишь пластилин, из которого она могла лепить что угодно. Согласно своему замыслу. Он должен был пройти через это. Этот черный космос, как он мог поверить в эту нелепость, банальщина, но какую веру она в него вдохнула, и тем самым Я смогла вынуть последнюю надежду из него, то, что крылось совсем глубоко. Я победила. Из шкафа тем временем стали доноситься странные звуки, как будто человек что-то выкореживал изнутри, звуки деревяшек, стучащих друг об друга. Что же он там такое готовит? Все-таки он еще довольно наивен, если думает, что сможет удивить меня. Но мне все равно приятно. Наивность не самый страшный из человеческих грехов, это же не тщеславие, не уверенность в себе. Гордыня, вот чего надо опасаться любой комнате, вступившей в схватку с человеческим существом. Звуки внутри шкафа тем временем усиливались, человек что-то выстругивал внутри, видимо, из отломанной ножки стула. Странные эти люди. Верят, надеются, вечно чего-то ждут. Вечно. Пока вечность не запрет их в одной из комнат. И зачем он сломал стул, Я так и не поняла. Что это было - приступ безумия, столь излюбленного человеком, или же тщательно продуманный план? Люди, они всегда что-то планируют, хранят в себе, будучи уверены, что это их личное, сокровенное, и никто не сможет добраться до этого. Их жалкие тайны. Вот и сейчас этот человек играет в тайну. Все-таки, похоже, надо будет над ним еще поработать. Хотя если его подарок будет достаточно хорош и не слишком оригинален, что не дозволительно, тогда я прощу его и даже подарю ему новую руку. Звуки внутри шкафа прекратились, но Джэк не выходил наружу. Опять эта загадочность. Чего он ждет, наверное, ночи, своего излюбленного времени суток. Надо будет искоренить в нем эту любовь к ночи, показать ему, что то, что он считает ночью, на самом деле является днем. А ночи не существует в принципе, по крайней мере, в этой комнате. Здесь есть только свет, электрический свет, он должен принять и это. Хотя человеку тяжело утрачивать одну из своих конечностей, для них нет ничего страшнее, чем лишиться куска себя, не только внутри, но и снаружи. Так что этот человек все-таки молодец. Отдадим ему должное. Подождем, когда он сам захочет выйти из шкафа. А потом, когда он уснет в следующий раз, Я избавлюсь от шкафа.
Джэк стоял на коленях в шкафу и, приложив правую ладонь ко лбу, молился. Он молился Богу, в которого никогда не верил. Он молился Богу, который его создал, создал двуруким, свободным, смятенным, но свободным. Джэк не верил в Бога, но он молился ему, - этого комната никогда не смогла бы предположить. Он молился о том, чтобы комната не оказалась его создателем. Он не верил в Бога, но он не верил в комнату еще больше. Геометрия не способна это принять. Окончив молитву, Джэк прошептал "Я человек" и открыл дверь шкафа. Комната видела, как человек выбрался из шкафа, в пустом рукаве его рубашки теперь торчало что-то, наподобие палки. Видимо, это и есть его сюрприз. Джэк поклонился комнате. Одно неверие больше другого. Потом вдруг повалил шкаф на стол, стоящий на кровати, так, что тот лишь наклонился, опершись о стол. Между шкафом и потолком теперь было не больше метра. Тут же Джэк, облокотившись левой рукой о шкаф, забрался на его вершину, отталкиваясь ногами от стены. Комната недоумевала. На всякий случай она приготовилась открыть глаз прямо над головой Джэка, чтобы он смог увидеть в зрачке себя с двумя руками и понял, что она тоже приготовила ему сюрприз. Джэк забрался на самый пик и аккуратно привстал, упираясь головой в потолок. Давай слезай оттуда, что за балаган ты устраиваешь, - сказала комната голосом Джэка в его собственной голове и на всякий случай открыла глаз. Глаз выплыл из потолка прямо перед Джэком, - огромное, склизкое, всевидящее око. Джэк взялся правой рукой за то, что торчало у него в рукаве, и вынул оттуда палку о двух концах. Один конец был остро заточен, а второй конец оканчивался крюком, с которого свешивалась петля, связанная из обрывков одежды. Комната все поняла. Человек обманул ее. Нельзя доверять людям. Джэк размахнулся и воткнул палку прямо в сердцевину глаза комнаты и надавил. Белая кровь брызнула из глаза, как будто краска слезала с потолка. Пока комната была еще слепа, Джэк взялся левой рукой за петлю и одел ее себе на шею. Потом поднял большой палец вверх на правой руке и прыгнул вниз. В комнате висел труп человека, а прямо под его ногами валялся мертвый язык комнаты.