Lindqvist John Ajvide : другие произведения.

Граница

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это моя первая попытка перевода литературного произведения. С творчеством Линдквиста вы можете быть знакомы в первую очередь по романам "Впусти меня" (дважды экранизирован) и "Блаженны мёртвые". Рассказ "Граница", как я понял, профессионально на русский не переводился, и я решил попробовать восполнить этот пробел. Поскольку шведским я к сожалению не владею, перевод сделан с английского.


   Граница
  
   Как только он появился, Тина знала, что мужчина что-то прячет. С каждым его шагом к стойке таможни её уверенность всё росла и росла. Когда он выбрал зелёный коридор ("Нечего декларировать") и прошёл прямо мимо неё, она сказала: "Я попрошу вас задержаться на минуту". Взглянула на Роберта, чтобы убедиться, что тот на страже. Роберт едва заметно кивнул. Люди, боящиеся быть пойманными, прибегают к определённым уловкам, особенно если перевозят что-то, что может повлечь тюремное наказание. Этот мужчина - один из них. Тина была уверена.
   "Пожалуйста, положите ваш чемодан сюда".
   Мужчина поставил небольшой чемоданчик на стол, открыл его и поднял крышку. Он к этому привык. Неудивительно, учитывая его внешность - угловатое лицо и низкий лоб. Маленькие, глубоко посаженные глаза под густыми бровями. Борода и средней длины волосы. Мог бы играть русского наёмника в боевиках.
   Тина нажала скрытую кнопку тревоги, наклонившись к столу. Её инстинкты отчётливо твердили, что человек ввозил нечто незаконное. Он мог быть вооружён. Краешком глаза она заметила как Лэйф и Андреас заняли позиции у входа во внутреннюю комнату, ожидая и наблюдая.
   В чемодане почти ничего не было. Немного одежды. Карта дорог и пара детективов Хеннинга Манкелла, пара биноклей и увеличительное стекло. Кроме того, была камера. Тина достала её, изучила тщательно, но внутренние инстинкты подсказывали, что не в камере дело.
   На дне чемодана лежала большая металлическая коробка с крышкой. В середине крышки находился круглый счётчик с крючком. Из стенки коробки выходил провод.
   "Что это", спросила она.
   "Отгадайте", ответил мужчина, приподнимая бровь, словно нашёл ситуацию чрезвычайно удивительной. Тина встретилась с ним взглядом. Она увидела возвышенное спокойствие в его глазах, оно могло означать одно из двух. Либо он был не в себе, либо полностью уверен, что она не найдёт спрятанное.
   Она даже не рассматривала третьего варианта - что у него просто нечего прятать. Она просто знала.
  
   Единственной причиной, почему она работала в Капельшере, было то, что он был совсем рядом с домом. Она могла бы работать где угодно. Таможенные посты всей страны добивались её помощи, когда было известно, что в пути большая партия наркотиков. Иногда она уезжала, останавливаясь в Мальмё или Хельсингборге на пару дней пока не выявит курьера и, будучи там, не упускала возможности вывести на чистую воду нескольких негодяев, провозящих сигареты или людей. Она почти никогда не ошибалась. Единственное, что могло сбить её, был человек, провозящий что-то законное, но, тем не менее, пытающийся скрыть это.
   Как правило, это были разнообразные секс-игрушки. Куклы, вибраторы, фильмы. В Готенбурге она остановила сходящего с парома из Англии мужчину, чей чемодан содержал огромное число только что купленных научно-фантастических книг: Азимов, Бредбери, Кларк. Мужчина стоял у стойки со своим открытым чемоданом, нервно озираясь по сторонам, но когда её глаз упал на воротничок клирика, она закрыла багаж и пожелала хорошего дня.
   Три года назад она была в США, мониторя пограничный переход у Тихуаны. Она обнаружила пять перевозчиков героина (у двоих он был в презервативах в желудках), пока не прибыла та партия, которую они собственно ждали.
  
   Три грузовика с полыми колёсными цилиндрами. Тысяча двести килограмм. Самый большой улов за десять лет. Её наградили гонораром на десять тысяч долларов, а ещё предложили позицию с окладом, в пять раз большим, чем в Швеции. Но она отказалась.
   Прежде чем отбыть, она предложила главе операции присмотреться к двум его коллегам. Она была уверена, что им платили за содействие в перевозке героина. Как выяснилось, она была права.
   Она могла бы стать мультимиллионером путешествуя по миру, выполняя временные контракты, но после поездки в Штаты отвергала каждое предложение. Те двое, которых она выявила, излучали не только большую тревогу, но и угрозу. Ради безопасности она остановилась у начальника таможни и ездила на работу с ним. Знать слишком много опасно, особенно когда дело касается больших денег.
   Поэтому она осела в Капельшере, в десяти минутах от её дома в Гилльберге на Родмансё. Количество конфискаций резко упало, когда она вступила на пост, а далее только продолжало и продолжало падать. Контрабандисты знали, что она работает тут, и Капельшер стал для них теперь закрытым портом. В последние годы она сталкивалась в основном со спиртным, да ещё странным шизанутым типом, скрывающим стероиды в подкладке чемодана.
   Её расписание смен менялось от недели к неделе, чтобы контрабандисты не знали, какого времени избегать.
  
   Не трогая коробку, она указал на неё и произнесла: "Я тут не играю с вами. Что это?"
   "Это для высиживания личинок"
   "Простите?"
   Мужчина с едва заметной из-под бороды улыбкой поднял коробку. Теперь она видела, что провод заканчивался обычной вилкой. Он открыл крышку. Внутренне пространство было разделено тонкими стенками на отсеки.
   "Для разведения насекомых", - сказал он, придерживая крышку и указывая на счётчик. "Термостат. Электричество. Тепло. Вуаля! Получаем насекомых".
   Тина кивнула. "И зачем вам такая вещь?"
   Мужчина убрал коробку обратно в чемодан и пожал плечам: "Разве она незаконна?"
   "Нет. Мне просто интересно".
   Мужчина облокотился на стойку и спросил её тихим голосом: "Вы любите насекомых?".
   Случилось нечто совершенно необыкновенное. По её спине пробежали мурашки и, вероятно, от неё начала исходить та же тревога, которую она так безошибочно определяла в других. К счастью, рядом не было никого, кто смог бы это почувствовать.
   Она встряхнула головой и сказала: "Я попрошу вас пройти сюда на минуту", указывая на дверь внутренней комнаты. "Можете оставить пока чемодан здесь".
   Они осмотрели его одежду, осмотрели обувь. Прошлись по каждой вещице в его чемодане, и по чемодану самому. И не нашли ничего. А полный досмотр разрешался только при наличии серьёзных оснований.
   Тина попросила остальных покинуть комнату. Когда они остались вдвоём, она сказала: "Я знаю, вы прячете что-то. Что это?"
   "Откуда такая уверенность?"
   После всего, чему его подвергли, решила Тина, он заслуживал честный ответ. "Я чую это".
   Мужчина рассмеялся: "Ну разумеется"
   "Это может показаться странным, но..."
   Он прервал её: "Совсем нет, это похоже на правду".
   "И?"
   Он поднял руки в стороны и указал на своё тело.
   "Вы осмотрели настолько тщательно, насколько возможно. Но зайти дальше прав у вас нет. Верно?"
   "Да".
   "Вот и славно. Раз так, прошу разрешения покинуть это место".
   Была бы её воля, Тина посадила бы его в камеру, держала бы под наблюдением. Но законных оснований на то не было. И кроме того... В конце концов оставался ещё один вариант. Маловероятный, конечно. Вариант, что она ошиблась.
   Она проводила его до двери и сказала то, что должна была: "Прошу прощения за доставленные неудобства".
   Мужчина остановился и повернулся к ней.
   "Может быть, мы ещё увидимся", сказал он и сделал настолько неожиданный поступок, что Тина не сообразила, как среагировать. Он наклонился и поцеловал её нежно в щёку. Его борода была жёсткой, она почувствовала укол от волос ещё до того, как до неё дотронулись губы.
   Она очнулась и оттолкнула его. "Какого чёрта вы делаете?!"
   Мужчина приподнял руки, как будто защищаясь и показывая, что не собирается больше ничего делать, пробормотал "Entschuldigung. До встречи" и вышел из комнаты. Взял чемодан и направился к выходу их зала.
  
   Тина осталась на месте, глядя ему вслед.
   В тот день она закончила рано и поехала домой.
   Собаки поприветствовали её традиционным злобным лаем. Она прикрикнула на них, щетинившихся и скалящих зубы из-за забора. Она недолюбливала их. Она всегда ненавидела собак, и, разумеется, единственный мужчина, проявивший к ней интерес, оказался собаководом.
   Когда она впервые встретила Роланда, он владел только одним самцом, пит-булем по имени Диабло, завоевавшим несколько наград в незаконных схватках. Роланд отдавал его спариваться с перспективными чистокровными суками за пять тысяч крон.
   С финансовой поддержкой Тины и на её же участке он увеличил своё состояние до двух самцов, четырёх сук и пяти щенков, готовящихся к продаже. Одна из сук оказалась настоящей чемпионкой, и Роланд постоянно брал её на выставки и соревнования, где налаживал связи - как деловые, так и половые.
   Это происходило как будто, так и должно быть и стало частью их повседневной жизни. Тина уже и не спрашивала об этом. Она чуяла, когда он был с другой, и никогда не бранила его. Он был для неё просто компанией, и она не рассчитывала на большее.
   Если представить, что жизнь - это тюрьма, то для каждого человека настаёт момент, когда он осознаёт, где стоят его стены, его границы свободы. Неважно, настоящие ли это стены, или возможно - двери на волю. Для Тины таким моментом стал выпускной вечер.
  
   Напившись в снятом в аренду доме, одноклассники прокатились до парка в Норртелье, чтобы посидеть на травке и доглушить вино.
   Тине всегда было некомфортно на вечеринках, так как они обычно заканчивались уединением пар. Но не в этот раз. В этом случае сам класс осознавал, что это был их последний вечер вместе, и она была частью компании.
   Когда вино было выпито, а пересказы приколов их школьной жизни окончательно выдохлись, они валялись на траве, не желая прощаться и идти домой. Тина была настолько пьяна, что то, что она тогда называла своим шестым чувством, совершенно отключилось. Она была просто одной из них, лёжала в парке и отказывалась взрослеть.
   Было очень приятно, но её это пугало. Пугало то, что алкоголь оказался решением проблемы. Выпив достаточно, она теряла то, чем отличалась от остальных. Возможно, существовало какое-нибудь лекарство, что смогло бы блокировать всё лишнее, защитить её от знания того, чего она не желала знать.
   Она лежала и обдумывала всё это, когда рядышком устроился Джерри. Незадолго до этого он написал на её шапке "Никогда тебя не забуду. С любовью, Джерри".
   Они трудились вместе над школьной газетой, написали несколько статей, бродивших по всей школе, их цитировали товарищи. У них было общее чёрное чувство юмора и наслаждение от ядовитых статеек про заслуживавших того преподавателей.
   "Привет", он прилёг рядом, положив голову на руку.
   "И тебе привет", ответила она. У неё едва ли не двоилось в глазах. Прыщи на лице Джерри расплывались, и он казался почти красивым в полумраке.
   "Чёрт побери", сказал он. "Мы перебрали".
   "Ммм".
   Джерри долго и медленно кивал. Его глаза сверкали, казались косыми за линзами очков. Он вздохнул и сменил позу, сев, скрестив под собой ноги.
   "Есть кое-что... что я бы хотел сказать тебе".
   Тина сложила руки на животе и взглянула наверх к звёздам, пронизывавшим листву иголочками света.
   "Мм?"
   "Ну это...", Джерри провёл ладонью по лицу и попытался прекратить мямлить. "Дело в том, что ты мне нравишься. Ну ты и сама знаешь".
   Тина ожидала. Поначалу ей показалось, что хочется в туалет, но позже она осознала, что это другое, слегка покалывающее чувство. Тёплый нерв, оживший в самом неожиданном месте.
   Джерри встряхнул головой. "Я не знаю, как это... хотя ладно. Я скажу это, потому что хочу, чтоб ты знала, что я чувствую, ведь теперь мы... теперь мы можем и не встретиться больше".
   "Давай".
   "Ну это что-то типа, ты мне кажешься чертовски классной девчонкой! И мне бы хотелось... в общем, что я хочу сказать... Мне бы хотелось встретить кого-то в точности как ты, но чтобы выглядела иначе".
   Нерв перестал трепетать. Остановился, остыл. Она не хотела слышать ответ, но всё равно спросила:
   "В смысле?"
   "Ну...", Джерри ударил рукой по траве. "Проклятье, ты знаешь, о чём я. Ты... ты такая клёвая, и с тобой очень здорово. Я... Да, блин, я люблю тебя. Правда. Ух, я сказал это. Но дело в том...", он шлёпнул рукой по земле опять, на этот раз более беспомощно.
   Тина закончила за него фразу: "Но дело в том, что я слишком уродлива, чтобы со мной на людях показаться".
   Он потянулся к её ладони. "Тина, не надо..."
   Она встала. Ноги были послушнее, чем ожидалось. Она посмотрела вниз на Джерри, всё ещё протягивающего ей свою руку. "А всё нормально. Почему бы тебе самому, блин, в зеркало не заглянуть?"
   Она зашагала прочь. Только убедившись, что Джерри её не видит, она позволила себе рухнуть в кусты. Ветки оцарапали её лицо, голые руки, но, в конце концов, обняли её. Она втянулась в себя, вжалась пальцами в своё лицо.
   Более всего обидно было то, что он пытался быть милым. То, что он сказал лучшее, что можно было ей сказать.
   Она лежала в колючем коконе и рыдала, пока не кончились слёзы. Выхода нет. Нет пути наружу. Её тело было даже не тюрьмой, скорее клеткой, в которой невозможно было ни сесть, ни лечь, ни встать.
  
   Последующие годы ничего не изменили. Она научилась терпеть жизнь в клетке и принимать свои границы. Но она отказывалась смотреть в зеркало. Достаточным зеркалом служило то отвращение, что она видела в глазах встречных.
   Когда пойманные ею контрабандисты теряли всякую надежду, иногда они начинали кричать на неё. Кричать о её внешности, о чём-то про монголов, о том, что она её надо уволить, чтоб не страдала. К этому она так и не привыкла. Именно поэтому, вычислив злоумышленника, она оставляла дальнейшую работу другим. Чтобы не встретиться с тем отвращением, когда всё закончено и маски сброшены.
  
   Пожилая женщина сидела на ступеньках небольшого коттеджа, читая книгу. Велосипед стоял прислонённым к изгороди. Женщина опустила книжку и проводила Тину взглядом - чуть дольше, чем того требовалось для того, чтобы кивнуть друг другу.
   Началось лето. Глаза женщины впивались в её спину, когда Тина вошла в свой дом. Она нашла Роланда сидящим на кухонном столе с ноутбуком в руках. "Привет. Первая съёмщица приехала".
   "Да. Я её видел".
   Он переключился обратно на компьютер. Тина заглянула в книгу постояльцев, что лежала раскрытой на столе, и узнала, что женщину зовут Лиллемор и живёт она в Стокгольме. Большинство постояльцев были из Стокгольма или Хельсинки. Плюс изредка немцы на пути в Финляндию.
   Сдавать домик на лето пришло в голову Роланду, когда он узнал, как хорошо идёт такой бизнес у хостела в паре километров отсюда. Это случилось на заре их отношений, Тина согласилась на такое предложение, чтобы дать ему почувствовать, что он участвует в управлении их собственностью. Псарни появились шесть месяцев спустя.
   "Слушай, я, наверное, съезжу в Шёвде на выходных", сказал Роланд. "Думаю, в этот раз всё получится".
   Тина кивнула. Тара, сучка пит-буля была объявлена лучшей в своём классе дважды, но так и не выиграла пока звание лучшей собаки выставки, что могло бы стать серьёзной рекламой бизнесу Роланда. Это стало настоящей одержимостью для него. И, конечно, поводом выбраться на свободу. Поразвлечься.
   Даже если бы Роланд захотел пообщаться, она бы всё равно не смогла бы рассказать ему о происшествии на работе. Вместо этого, она направилась в лес к своему дереву.
  
   В Руслаген лето приходит поздно. Хоть и стояла уже середина июня, но пока только берёзы полностью покрылись зеленью, ольха и осины сияли бледно-зелёным проблеском на вечно-тёмном фоне хвойных.
   Она прошлась по узенькой тропинке вдоль плоских скал. В лесу она была в безопасности, могла поразмышлять, не беспокоясь о продолжительных взглядах и указывающих на ней пальцах. Даже в далёком детстве она счастливей всего себя чувствовала в лесу, где её никто не видел. После происшествия ей потребовалось несколько месяцев, чтобы набраться храбрости и выбраться в лес вновь, но когда всё же выбралась - влечение оказалось только сильнее. И она направилась тогда прямо к месту происшествия - как и сейчас.
   Она называла это место Танцполом, потому что оно выглядело так, что можно было вообразить себе, как летними вечерами здесь танцуют эльфы. Лёгкий подъём по склону, затем лес раскрывает перед тобой плато, несколько плоских скал и единственную но высокую сосну, торчащую из глубокой расщелины. В детстве она считала эту сосну центральной точкой Земли, осью, вокруг которой движется каруселью остальной мир.
   Теперь же сосна превратилась из дерева в скелет - расколотый ствол с несколькими голыми ветками, торчащими по сторонам. Было время, когда скалы были покрыты опавшей хвоей. Теперь уже на сосне не осталось ничего, что могло опасть, а ветер унёс вдаль опавшее ранее.
   Она присела у дерева, облокотилась на ствол и погладила его. "Привет, дружище. Как ты?"
   Бесчисленны беседы, что провела она с этим деревом. Когда она в конце концов добралась до дома из Норртелье ночью после выпускного, то пошла прямиком к дереву и рассказала ему всё, рыдая, прижавшись к коре. Только оно могло её понять, ведь у них была общая судьба.
  
   Ей было десять. Шла последняя неделя школьных каникул. Так как ей не нравилось играть с другими детьми, она проводила лето, помогая отцу с работой над коттеджем, а также, конечно, гуляя и читая в лесу.
   В тот конкретный день она взяла с собой одну из книг "Великолепной пятёрки". Скорее всего это была "Тайна холма Билликок". Тина уже не помнила, а сама книга была уничтожена.
   Она сидела под сосной и читала, когда дождь застал её врасплох. За несколько секунд морось переросла в ливень. Через несколько минут скалы превратились в дельту бурлящих рек. Тина оставалась на месте. Плотная крона сосны создавала настолько хороший навес, что она могла продолжать читать, и лишь несколько случайных капель упало на страницы.
   Гроза пересекала лес, подбиралась ближе. Наконец раздался настолько громкий грохот, что она почувствовала вибрацию камней под ногами. Она испугалась и закрыла книгу, подумала, что может быть лучше постараться добраться домой, невзирая на погоду.
   А затем исчезло всё кроме яркого белого света.
  
   Отец нашёл её час спустя. Если бы он не знал, что она пошла сюда, могло потребоваться несколько дней, или даже недель на поиски.
   Она лежала под кроной дерева. Молния расколола верхушку сосны, пробежала вниз по стволу и затем в девочку на земле. В этот момент верхушка обломилась и рухнула прямо на ребёнка. Отец говорил, что его сердце остановилось, когда он добрался до плато и увидел разломленное дерево. Случилось именно то, чего он боялся.
   Он пробрался между веток и краем глаза заметил лежащую дочь. Усилием, которого сам от себя не ожидал, он смог перевернуть крону и вызволить её. Потом уже он скажет, что больше всего ему запомнился запах.
   "Пахло так, будто... как будто пытаешься завести машину кабельной перемычкой, но случайно замыкаешь всю цепь. Получаешь искры и именно такой запах".
   Её нос, уши, пальцы рук и ног были чёрными. Её волосы стали единым комом, приросшим к голове, а книга "Великолепной пятёрки" в её руке сгорела дотла.
   Поначалу отец решил, что она мертва, но прижав ухо к груди, услышал биение её сердца, слабое тиканье. Он пересёк бегом лес, неся её на руках, нёсся на автомобиле так быстро, как только мог в госпиталь в Норртелье, и её жизнь была спасена.
  
   Её лицо, и до происшествия едва ли привлекательное, теперь можно было назвать только уродливым. Щека, которая была обращена к стволу, оказалась настолько сильно обожженной, что кожа так никогда до конца не исцелилась, оставшись навсегда тёмно-красной. Чудесным образом она не потеряла зрение, но веки остались наполовину открытыми, из-за чего она теперь всегда смотрела как будто с подозрением.
   Начав достаточно зарабатывать, она размышляла над пластической хирургией. Да, кожу конечно можно пересадить, но поскольку нерв был повреждён так глубоко, было маловероятно, что новая кожа приживётся. Операция над глазами даже не рассматривалась, так как была опасность задеть слезной проток.
   Она попыталась. Заплатила, чтобы срезанная с её спины кожа была пересажена на лицо. Результат был предсказуем. Через неделю кожа, не получая кислорода, сморщилась и отмерла.
   Пластическая хирургия сделала в последующие годы огромные шаги вперёд, но она приняла свою судьбу и не повторяла попыток. Дереву не выздоровело, а чем она лучше?
  
  
   "Я не понимаю этого", сказала она дереву. "Бывали случаи, когда я сомневалась, когда кто-то, наверное, проносил бутылку-другую сверх положенного, я это пропускала. Но этот человек, он..."
   Она прислонила здоровую щёку - ту, что сегодня ощутила первый внезапный поцелуй со времён детства - к стволу и потёрлась ей о жёсткую кору.
   "Я была абсолютно уверена. Поэтому подумала, что металлическая коробка - это бомба. Что-то серьёзное. И, кроме того, говорят, есть риск, что паромы станут следующей мишенью террористов. Но зачем кому-то сходить с парома, пронося бомбу, и теперь встаёт вопрос..."
   Она продолжала говорить. Дерево слушало. В конце концов, она перешла к другой теме.
   "... и этого я тоже не понимаю. Наверное, это было типа демонстрации, что у него всё под контролем. Поцелуй в щёку, так-так, и ты не знаешь, что происходит. Вроде мести. Что думаешь? Это не удивительно, учитывая то, чему он подвергся, но способ забавен..."
   Когда она закончила, уже сгустились сумерки. Прежде чем встать, она погладила дерево и спросила: "А что у тебя? Как поживаешь? Боль и страдания постоянно. Жизнь дерьмо. Я знаю. Всё хорошо. Я знаю. Береги себя. Пока".
   Когда она вернулась, Лиллимор сидела на крыльце, под светом керосиновой лампы. Они помахали друг другу. Нужно будет перемолвиться с Роландом. Никаких постояльцев после этого лета.
   В этот вечер она записал в дневнике: "Надеюсь, он вернётся. В следующий раз я его возьму".
  
   По тем же причинам, по которым еженедельно менялся график смен, её отпуск был разбросан по всему лету. Неделя тут, неделя там. Если бы она попросила о более продолжительном сроке, руководство бы согласилось, так как они ценили её, но она не видела в том надобности. В конце концов, лучше всего она чувствовала себя на работе.
   Первую неделю она взяла, чтобы помочь на таможенном пункте в Мальмё. В Гамбурге обнаружили необычно хитрый печатный станок для евро-банкнот, было известно, что сотни миллионов уже напечатано и готово к распространению по всей Европе.
   Курьеры прибыли в фургончике на её третий день. Мужчина и женщина. Даже ребёнка с собой захватили. Ситуация для Тины стала ясна, когда она осознала, что чувствует сигналы от мужчины, но не от остальных. Женщина и ребёнок ничего не знали о двойном дне и десяти миллионах купюрами по сто евро в нём. Она объяснила это полиции, они ответили, что зафиксировали информацию.
   Те мне менее, она дополнительно связалась с прокурором Мальмё, которого знала с предыдущего случая, и ещё раз повторила, что женщина невиновна (ребёнку было всего восемь, и подвергнуть его можно было только худшему из наказаний - забрать от родителей). Прокурор пообещал сделать, что в его силах.
  
   Вернувшись в середине июля в Капельшер, она подождала пару дней, прежде чем спросить.
   Они с Робертом наслаждались коротким перерывом в кафетерии в вестибюле. Следующий паром ожидался не ранее чем через час, и когда они допили кофе, она выпрямилась на стуле и спросила, вполне обыкновенно: "Помнишь того мужика с насекомыми? Он не появлялся вновь?"
   "Какого мужика?"
   "Ну, помнишь, мне показалось, что у него что-то есть, но ничего не было".
   "Ты что, всё ещё о нём думаешь?"
   Тина пожала плечами: "Нет, просто спросила".
   Роберт сложил руки на живот и посмотрел на неё. Она оглянулась на игральные автоматы, и поначалу ей показалось, что на щеку упал луч солнца - так как щека внезапно стала горячей.
   "Нет", произнёс Роберт. "Насколько я знаю, нет".
   "Ок"
   Они вернулись к работе.
  
   В конце июля на второй неделе своего отпуска она отправилась вместе с Роландом в Умео. Он поехал на машине, а она на поезде, потому что не хотела ехать в салоне вместе с собаками, а собаки не хотели ехать вместе с ней.
   Она не посещала и самого мероприятия, но у них с Роландом было пара свободных дней вместе. В первый они побродили по Умео, на второй отправились в долгую прогулку по окрестностям. Когда никого не было рядом, он даже трогал её за локоть или брал за руку.
   Она не могла понять, что породило их партнёрство. Они были слишком разными, чтоб быть друзьями, а в тот единственный раз, когда они попытались заняться сексом, ей было так чудовищно больно, что пришлось умолять его прекратить. Впрочем, для него это скорее было облегчением.
   Он спал с другими, и она его не винила. Он был достаточно мил, чтобы попробовать это с ней, и она сама остановилась. Она помнила, как на утро после их неудавшейся попытки сказала: "Я не думаю, что смогу когда-нибудь заняться с тобой сексом. Так что если... если хочешь спать с кем-то другим, то... то я не против".
   Она сказала это от отчаяния и надеялась, что он ответит... да неважно что. Но она произнесла это. А он поймал её на слове.
  
   В оставшиеся от отпуска дни она съездила пару раз навестить отца. Вывезла его на кресле-каталке, чтобы он смог хоть на время покинуть дом престарелых в Норртелье, куда он переехал после смерти жены.
   После смерти моей матери, заставила себя подумать Тина. Они никогда не были близки. С отцом - наоборот.
   Они остановились на берегу бухты, жуя мороженное. Ей пришлось кормить его. Он был полностью в здравом уме, но тело было парализовано. Когда они закончили с мороженным и понаблюдали немного за лодками, он спросил: "Как у тебя с Роландом?"
   "Неплохо. У него были большие надежды на Умео, но как обычно всё закончилось на "лучшей в своём классе". Людям не нравятся бойцовские собаки".
   "Это так. Может быть, всё изменится, если они перестанут бросаться на детей. Но я имел в виду, как дела между тобой и Роландом?".
   Отец Тины и Роланд встречались однажды, чтобы познакомиться, и это был случай взаимной неприязни с первого взгляда. Отец подверг сомнению пользу как от псарней, так и от сдачи домика в аренду, поинтересовался, не собирается ли Роланд останавливаться на достигнутом и не превратит ли дом их семьи в какой-нибудь развлекательный парк с каруселями и ещё бог знает чем.
   К счастью Роланд был сдержан, но когда отец ушёл - и после выпитого кофе и паузы с неприятным, тягостным молчанием - выдал тираду о старых пердунах, которые не могут смириться с переменами и престарелых дураках, желающих встать на пути любого прогресса. Он остановился только тогда, когда Тина напомнила, что вообще-то это её отец.
   Папа обычно называл Роланда Бизнесменчиком, крайне редко употребляя его имя.
   Тина не хотела говорить об этом. Она вскочила и выбросила салфетки и упаковки от мороженного, не спрашивая отца, в надежде, что тот сменит тему.
   Без шансов. Когда она вернулась, собираясь отвезти его обратно в дом престарелых, он произнёс: "Остановись. Я задал тебе вопрос. Или я слишком стар и не заслуживаю ответ?"
   Тина вздохнула и села на пластиковый стул рядом с ним.
   "Пап, я знаю, что ты думаешь о Роланде..."
   "Да, верно. Но я понятия не имею, что думаешь ты".
   Тина посмотрела на бухту. Ваксхольмский паром, переделанный в ресторан, мягко тёрся о пристань. Когда она была маленькой, на другой стороне канала стоял самолёт. Кафе находилось в фюзеляже, но можно было сидеть за столом прямо на крыле, попивая кофе. Или сок. Было очень грустно, когда самолёт увезли.
   "Дело в том что... Это трудновато объяснить".
   "Попробуй".
   "Это не похоже на... кстати, а как насчёт тебя и мамы? Почему вы были вместе? У вас почти ничего общего не было".
   "У нас была ты. И если честно, в постели всё тоже было недурно. Когда мы до неё добирались. А что насчёт вас двоих? Что у вас?"
   Солнце вновь разогрело щеку Тины.
   "Я правда не хочу с тобой это обсуждать, пап".
   "Вижу. А с кем бы ты хотела это обсудить? С деревом?", он чуть-чуть повернул голову к ней, это было всё, на что он был способен. "Всё ещё ходишь туда?"
   "Да".
   "Хорошо". Он тяжело выдохнул носом, посидел молча несколько секунд, и затем сказал: "Знаешь, солнышко. Я просто не хочу, чтобы тебя использовали".
   Тина оглядела ступни ног сквозь разрезы в сандалиях. Пальцы были искривлёнными, даже ступни её - уродливы.
   "Меня не используют. Мне нужен кто-то рядом. Этому не помочь".
   "Дорогая. Ты заслуживаешь лучшего".
   Путь назад через город они проделали в тишине. На прощание отец сказал "Передай привет от меня Бизнесменчику". Она сказала, что передаст, и солгала.
  
  
   В понедельник она снова заступила на работу. Первое, что сказал Роберт после обмена стандартными любезностями, было "... и нет, его здесь не было".
   Она знала, о чём он, но всё равно спросила: "Кого?"
   Роберт улыбнулся. "Иранского шаха, конечно, кого ж ещё".
   "А, вот ты о чём. Да. Хорошо".
   "Я проверил у остальных. На случай, если он прошёл не в мою смену".
   "Это не важно".
   "Да, разумеется". "Я сказал им сообщить мне, если он пройдёт, но, стало быть, тебе не интересно?"
   Тину это начинало раздражать.
   "Я ошиблась один раз", сказала она, грозя указательным пальцем перед лицом Роберта. "Всего один раз. И я даже не думаю, что ошиблась. Поэтому мне интересно, чем он занимается. Что в этом такого?"
   Роберт поднял руки и сделал шаг назад.
   "Ок, ок. Я думал, мы пришли к мнению, что дело было в этом, как его... инкубаторе".
   Тина покачала головой. "Дело не в нём".
   "А в чём тогда?"
   "Я не знаю", ответила она. "Не знаю".
  
  
   Тепло лета иссякло, сезон отпусков завершился. Паромы стали ходить реже, а домик, слава богу, стоял пустым. Когда Тина выдала идею больше не сдавать его в будущем, Роланду это не понравилось. Она не настаивала.
   За лето соседний дом был продан паре средних лет из Стокгольма с двумя детьми. Женщина, беременная "финальным Чарли", как она его называла, без конца забегала в гости. Без сомнения, она думала, загородом люди только этим и занимаются.
   Женщину звали Элизабет, и Тине она нравилась, но она только и говорила о том, что беременна. Ей было сорок два, она была слегка помешана на идее стать матерью вновь, и Тина находила иногда утомительным её слушать.
   Она была непрочь завести ребёнка сама, но, поскольку она не могла совершить необходимые для этого действия, этому не суждено было сбыться.
   Она завидовала Элизабет, но ей нравился особый запах, окружавший беременную женщину. Тайный запах, наполненный ожиданием.
   Тине тоже было сорок два, и с чисто теоретической точки зрения она могла бы поговорить с Роландом об ЭКО, но отношения между ними были не такими. Совсем не такими.
   Поэтому она сидела и вдыхала аромат Элизабет, мечтая о том, чем никогда не сможет стать.
  
   Погода была необычно тёплой этим летом, да и осень тоже не спешила.
   В середине сентября он объявился вновь.
   Ощущение было такое же сильное, как и в прошлый раз. Столь мощным, что вокруг него была аура, сверкающий неоновый знак со словами "ПРЯЧЕТ ЧТО-ТО".
   Ей даже не потребовалось ничего говорить. Он подошёл прямо к стойке, поднял свой чемодан и сцепил руки за спиной.
   "Снова здравствуйте", сказал он.
   Тина попыталась вести себя обычным образом: "Простите, мы знакомы?"
   "Нет", ответил мужчина. "Но мы встречались".
   Он махнул рукой на чемодан, приглашая. Тина не смогла не улыбнуться. Он махнула рукой в ответ, указывая ему открыть чемодан.
   Он считает всё это игрой, подумала она. Но в этот раз выиграю я.
   "Как провели лето", спросил он, пока она осматривала чемодан. Она покачала головой. Он был вправе считать это игрой, а она могла думать о нём раз от раза, но когда пришло время, они стояли по разную сторону таможенной стойки. Он пытался провести что-то запрещённое, и она заставила себя думать: Наркотики... наркотики, которые продадут тринадцатилетним детям. Мужчина перед ней был из плохих парней, и она собиралась раскусить его.
   Содержание чемодана было практически таким же, разве что романы Манкелля были заменены Оке Эдвардсоном. Она взяла инкубатор и заглянула внутрь. Пусто. Она постучала по дну, чтобы убедиться, что в нём нет скрытых мест. Мужчина следил за её движениями с удивлением и интересом.
   "Ладно", сказала она, после того как убедилась, что в чемодане нет ничего, что смог бы обнаружить человеческий глаз. "Я уверена, что вы прячете что-то, и в этот раз настаиваю на полном досмотре. Прошу сюда, пожалуйста".
   Мужчина не двинулся. "Так вы помните, значит".
   "Есть смутные воспоминания, да".
   Он протянул руку и сказал: "Воре".
   "Простите?"
   "Воре. Так меня зовут. А вас?"
   Тина встретилась с ним взглядом. Его глаза были посажены столь глубоко, что свет флуоресцентных ламп с потолка едва ли достигал их, и они были похожи на наполненные блеклым отражением чёрные горные озёра. Большинство людей наверняка испугались бы такого взгляда. Но не Тина.
   "Тина", сказала она. "Сюда, пожалуйста".
  
   Поскольку досмотр имел интимный характер, Тина в нём не участвовала. Паромов в это время не ожидалось, и пока Рональд проводил внешний досмотр, она бродила по залу держа пари сама с собой, делая ставки на то, что может быть найдено.
   Какие-нибудь таблетки: два к одному. Героин: четыре к одному. Амфетамины: восемь к одному. Что-нибудь связанное со шпионажем: десять к одному.
   Но чем дольше она думала, тем больше ставила на шпионаж. Мужчина не походил на типичного наркокурьера.
   Чемодан Воре всё ещё лежал на столике. Она достала два детектива и пробежалась по страницам. Выделенных или подчёркнутых слов не было. Она подержала страницы перед светом. Затем достала зажигалку. Поводила пламенем туда-сюда под страницей, чтобы посмотреть, не появятся ли невидимые символы. Подпалила край страницы, но никаких надписей не явилось. Она быстро убрала книгу с обгоревшим сверкающим краем в чемодан.
   Это смешно. Калле Бломквист.
   Но в чём тогда дело?
   Он прошлась между игровыми автоматами и окнами туда и обратно. Её работа, её умения были чем-то само собой разумеющимся. Но этот случай оказался совершенно новым для неё. Мужчина говорил без какого-либо акцента. Но Воре? Что это за имя такое? Она предполагала, что это должно быть что-то русское, славянское
   В любом случае, если внешний досмотр не даст результатов, она будет просить ордер, на то чтобы врач провёл полный досмотр. Проверил каждое отверстие.
   Роберт вышел, сказал что-то оставшемуся в комнате и закрыл дверь за собой. Тина поспешила к нему. Её сердце упало ещё на полпути через холл, Роберт качал головой.
   "Ничего?", спросила она.
   "Ничего", сказал Роберт. "В смысле, ничего, что нас бы заинтересовало".
   "Что это значит?"
   Роберт отвёл её немного от двери.
   "Скажем так, ты можешь спать спокойно. У него есть что прятать, но ничего противозаконного. Проблема в том, что мы его остановили уже дважды без..."
   "Да, да. Как будто я этого не знаю. Так в чём там дело?".
   Это мысль ошеломила её, хотя она не рассматривала всерьёз то, о чём говорил Роберт: они могли быть виновны в должностном преступлении. Подвергнуть Воре на досмотр в двух, не связанных друг с другом случаях, без серьёзных на то оснований. Если он пожалуется, им наверняка вкатают выговор.
   "Дело в то", сказал Роберт, "что он... он - женщина".
   "Ну же, хватит меня взвинчивать".
   Роберт заломил руки и выглядел удручённым. С преувеличенной чёткостью он произнёс: "У него, или скорее у неё, нет пениса, зато есть вагина, формально выражаясь. Досмотр следовало проводить тебе, а не мне".
   Несколько секунд Тина таращилась на него с открытым ртом. "Ты это серьёзно?"
   "Да. И это было несколько... неловко". Роберт выглядел настолько жалко, что Тина расхохоталась. Он посмотрел на неё с яростным выражением.
   "Прости. У него... и грудь тоже имеется?"
   "Нет. Он, должно быть, перенёс операцию или что-то типо того. На самом деле, я не спрашивал. У него огромный шрам над задницей, около копчика. Не знаю, что это может быть. Теперь твоя очередь говорить с ним и попытайся объяснить, как..."
   "Что говоришь? Шрам?"
   "Да. Шрам. Здесь", Роберт указал на низ своей спины. Если хочешь разбираться в этом дальше, то делай это сама". Он покачал головой и направился к кафетерии. Тина осталась на месте, глядя в закрытую дверь комнаты. Обдумав всё, она открыла её и зашла внутрь.
  
   Воре стоял у окна, смотрел наружу. Когда она вошла, повернулся, чтобы встретить её. Думать о нём как о "ней" было невозможно. Если попытаться описать то отталкивающее, что было в его внешности, получится: излишняя маскулинность. Он выглядел слишком по-мужски. Грубое, широкое лицо. Приземистое мускулистое тело. Борода и впечатляющие брови.
   "Итак", сказал он, и только сейчас она заметила, как необычно глубок его голос. До сих пор она считала это естественным дополнением к такому телу. "Это всё?"
   "Да", произнесли Тина, садясь за стол. "У вас найдётся пара минут?"
   "Конечно"
   Он не выказывал ни малейших признаков злости или оскорблённости по поводу происшедшего. Воре сел напротив неё.
   "Для начала", сказала Тина, "я бы хотела выразить свои искренние извинения. И ещё. Я должна сообщить вам, что вы вправе составить жалобу против нас. Вы можете..."
   "Зачем мне это делать?"
   "Из-за того, как мы с вами обошлись".
   "Можем об этом забыть. Что ещё вы хотите сказать?"
   "Ну...", её пальцы начали сплетаться друг вокруг друга под столом, там где он их не видел. "... мне просто интересно. Кто вы? Это чисто из личного интереса".
   Мужчина смотрел на неё так долго, что ей пришлось опустить взгляд. Она не должна была этого делать. Для начала, она была в полном проигрыше от случившегося. Ситуация, которую она ненавидела. Кроме того, запрещалось иметь любые личные контакты с теми, кого она должна была досматривать. Она встряхнула головой.
   "Прошу прощения. Вы можете идти".
   "Я не спешу", сказал Воре. "Кто я? Это вопрос, в ответе на который я сам не совсем уверен, как и большинство людей, наверно. Я путешествую. Я останавливаюсь иногда где-нибудь. Затем я продолжаю путь".
   "А ваши подопытные насекомые?"
   "Среди прочего, да. Хотя, наверное, ваш вопрос скорее касается моих... физиологических особенностей?"
   Тин качнула головой. "Нет. Совсем нет".
   "А что насчёт вас? Вы живёте поблизости?"
   "Да. В Гилльберге".
   "К сожалению, не знаю, где это. Но, может быть, вы знаете хостел тут рядом в... Риддерсхольме, кажется, так он называется. Вы бы его порекомендовали?"
   "Определённо. Там хорошо. Красивые окрестности. Вы думаете остановиться в нём?"
   "Да. По крайней мере, на время. Так что мы сможем увидеться". Он встал и протянул руку. "А теперь - до свидания".
   Она взяла его руку. Пальцы были толстые, сильные. Но такими же были и её. Странное возбуждение росло в её животе. Она проводила его до двери. Стоя там и держась за ручку, она сказала: "Кстати, я сдаю домик".
   "В Гилльберге?"
   "Да. На обочине дороге есть знак".
   Воре кивнул. "В таком случае я позвоню как-нибудь и... посмотрю его. Было бы здорово".
   Она оставалась на месте, глядя на него. Ситуация была ровно такой же как в прошлый раз.
   Может быть, всё дело было в желании опередить его и взять всё обратно под контроль. А может что-то иное. Описать это было невозможно, она не смогла бы выразить это словами. Она быстро наклонилась и поцеловала его в щёку.
   На этот раз уже её губы сами укололись об его бороду, и едва волосы коснулись её кожи, как сожаление о поступке ударило ей в голову, заставив отшатнуться назад.
   В тот же миг она открыла дверь, стараясь не смотреть ему в глаза. Он вышел, забрал чемодан и удалился.
  
   Едва убедившись, что он ушёл, она пулей выбежала в туалет, заперлась в кабинке, села, закрыв лицо ладонями.
   Почему я это делаю как я могу так поступать что со мной?
   В её голове что-то разломилось. Эта ошибка поставила её в тупик. Земля ушла из под ног, и она больше не чувствовала себя в состоянии отвечать за поступки.
   Что со мной случилось?
   Она качалась взад и вперёд и тихонько плакала. Что он подумает? Нет, она! Что она о ней подумает?
   Почему? Зачем...?
   Но где-то в глубине она знала ответ. Успокоившись и уняв трясущиеся руки, она встала и спустила брюки с трусами.
   Повернуть голову так сильно было непросто, искомое было на самом краю видимого пространства, но всё же заметно. Прошло много лет, с тех пор как она в последний раз рассматривала его: большой красный шрам прямо над копчиком.
   Она умылась и протёрла лицо бумажными салфетками.
   У неё был повод и получше для того, чтобы пригласить Воре к себе домой.
   Роберт мог думать что угодно, а новость об особенностях тела Воре конечно была поразительна, но ей казалось, дело не в этом. Она понятия не имела, откуда, но точно это знала.
   Он прятал что-то, но не своё тело. Что-то иное, и она была обязана понять, что. А значит, держать его в поле зрения - неплохая идея.
   Не правда ли?
  
   Пока Тина ехала домой от бухты, небо превратилось в чёрно-серое покрывало над миром, а верхушки деревьев уже раскачивались над шоссе. Не надо быть экспертом, чтобы понять, что приближался осенний шторм.
   Первые капли упали, когда она свернула на дорожку к дому. За то короткое время, пока она поднималась к дому, капли стали крупнее, а затем внезапным порывом на неё обрушился шквал ливня. Она пробежала несколько последних шагов и отворила дверь.
   Псина пронеслась к ней, пересекая зал. Вряд ли у Тины было бы время среагировать, если бы она не услышала топот когтистых лап перед тем как осознать, что эта чёрная масса является собакой.
   В тот же момент как Роланд крикнул "Тара!" с кухни, она захлопнула дверь и услышала, как псина врезалась в неё с таким ударом, что завибрировала ручка. Собака начала лаять и царапать дверь лапами, пытаясь добраться до неё.
   Нажми на ручку, тупая сука.
   Она отступила от двери и отошла к пластиковому навесу над крыльцом. Капли дождя катились по её шее. Дверь чуть приоткрылась. За ней стоял Роланд, одновременно с заметным усилием сдерживая яростно лающую псину, и пытаясь изобразить примирительную улыбку. Преодолевая собачий шум, он крикнул: "Прости! Нужно была её помазать, у неё чесотка на..."
   Тина шагнула вперёд и захлопнула перед ним дверь. Не было желания разбираться, где у зверюги объявилась чесотка. Из-за двери было слышно, как ещё гавкающую Тару волочат по полу.
   Мир за крыльцом начал исчезать. Серая вуаль накрыла всё, а шум дождя походил на шелест телевизора, когда выбрана частота без канала на ней. Белый шелест. Вода выплёскивалась из водостока и рисовала узор крыла в бочке.
   У неё была полоска в пару метров шириной между собакой и дождём, где можно было двигаться, и которую она делила с коробкой со старыми газетами и сломанной трюмной помпой. Она взяла копию "Дагенс Нюхетер", раскрыла её над головой и перебежала сотню метров до коттеджа.
   С помощью термостата в коттедже температура никогда не падала ниже двенадцати градусов. Поэтому требовалось совсем мало времени, чтобы разогреть дом до комфортной температуры, когда прибывал постоялец. Войдя внутрь, Тина включила радиатор на полную, взяла из шкафа полотенце, высушила волосы и села у стола, как раз вовремя, чтобы стать свидетельницей сцены, которая её огорчила.
   У соседей были развешаны простыни на верёвке. Они громко хлопали под порывами шторма, метались на прищепках как скованные призраки. Едва Тина села, как Элизабет и Гёран выбежали из дома. Живот Элизабет был уже настолько огромен, что казалось, это её тело было дополнением к нему, а не наоборот.
   Они бегали по саду под проливным дождём. Если конечно можно назвать то, что делала Элизабет, бегом. Скорее это походило на быстрое ковыляние. Они были почему-то в приподнятом настроении, смеялись в попытках удержать вырывающиеся простыни. Элизабет была медленной и справилась только с двумя, а Гёран схватил остальные четыре, скатал их в один большой шар и запихнул под джемпер. Непонятно, было ли это преднамеренным действием для защиты простыней или шуткой с самого начала, но когда он заковылял со своим ложным животом, Элизабет так расхохоталась, что Тина слышала это даже из коттеджа.
   Она развернула стул так, чтобы смотреть в комнату.
   Какими же глупыми могут быть люди.
   Они были подобны кому-то из "Мы - на острове Сальтьрока" Астрид Линдгрен, из той сцены, которая была вырезана, так как сам режиссёр счёл её чересчур приторной.
   Хотя конечно, тут всё было по правде. Люди бывают такими счастливыми.
   Тина усилием воли попыталась не ненавидеть соседей за то, что они счастливы. Какое-то время она сидела за столом и смотрела в окно, желая, чтобы ребёнок Элизабет родился мёртвым - просто чтобы дать той попробовать все блюда, что преподносит жизнь.
   Затем Тина оборвала эту мысль, так как она была не такая.
   Но ведь Тина именно такая.
   Нет, я другая. Разве я не согласилась отвезти их в больницу, если буду дома, когда придёт время родов?
   Ты надеешься, что тебя не будет дома. Ты не хочешь этого делать.
   Потому что не люблю больниц, вот и всё.
   Ты же прямо видела это: Элизабет согнута пополам от верёвки, зажавшей её живот. Простыня вырывается, спутывая движения её рук. Её крики, её...
   Прекрати! Прекрати! Хватит!
   Тина поднялась и зажала виски руками. Набравший силу ветер сорвал шквал листьев с деревьев, закружил их в воздухе за окном. Небольшая телевизионная антенна на крыше покачнулась и задрожала как камертон, посылая в дом единственную угрюмую ноту, будто он был музыкальной шкатулкой.
   Всё ещё зажимая виски, Тина села на колени и опустилась вниз, пока не упёрлась лбом в пол.
   Боже, помоги. Я так несчастна.
   Ответа не последовало. Для молитвы нужно было смирение, самоуничижение. Так рассказывала её мать перед картиной в церкви.
   На картине был Иисус и три рыбака. Они были в открытом море, бушевал шторм. Три рыбака, нарисованные старомодным стилем, в моряцких фуражках и с бородами, стояли на коленях, глядя на сияющую фигуру на корме.
   Мать объясняла, что картина указывает, что рыбаки отдали свои судьбы в руки Господа. Они отпустили руль и вёсла, отбросили все попытки спастись от смертельной опасности. И теперь лишь Иисус мог спасти их. Так следует поступать, когда надеешься, что молитвы возымеют действие: отбросить всё, положиться на Господа.
   Тине это идея не понравилась даже в юные годы, а повзрослев, она пришла к выводу, что лучшим вариантом было держать руль и вёсла, а не падать на колени.
   Но всё равно - помоги мне.
   Минут через десять последовал стук в дверь. Снаружи стоял Роланд, держа зонт.
   "Ты тут?", спросил он.
   "Конечно", сказала она. "Куда мне ещё податься?"
   Роланд не нашёл, что ответить. Он вытянул зонт к ней, обнажая себя под дождём.
   "Пошли. Я запер её в спальне".
   "Зонт бери сам", сказала Тина, достав полотенце, которым сушила волосы. "У меня есть вот это".
   "Не глупи. Вот", он потряс зонтом, намекая, чтоб она взяла его. Дождь уже намочил его волосы, приклеил их к голове.
   "Роланд, ты мокнешь. Возьми зонт и иди в дом".
   "Я итак намок. Держи".
   "У меня полотенце".
   Роланд потаращился на неё пару секунд. Потом закрыл зонт, поставил его к её ногам и пошёл в дом. Тина подождала полминуты и последовала за ним, укрываясь под полотенцем. Отойдя несколько метров от коттеджа, она остановилась.
   Глупость. Ну и кто тут глупый?
   Но она не взяла зонт. Ливень был столь мощным, что вода просочилась сквозь полотенце до того, как она дошло до дома. Роберт стоял в холле, снимая свою мокрую одежду, чтобы развесить её на сушилку. Он скорчил рожу, когда увидел, что она пришла без зонта, но ничего не сказал.
  
   Она повесила блузку на крючок в ванной и подумала, что вечер будет один из "тех самых". Раз уж они не смогли договориться, кому взять зонт, то и в конфликте разобраться не смогут.
   Они не хотели решать проблемы, так что разногласия заканчивались на обоюдном молчании и жили, пока не угасали сами собой. В те редкие случаи, когда у них случалась перебранка, всегда была наготове гора различных нерешённых проблем, готовых вывалиться и увлечь в движение другие.
   Тара завывала в комнате Роланда, и Тина уже начала прикидывать, как бы продержаться этот вечер, когда проблема решилась сама собой: Гёран позвонил и сказал, что скоро начнутся роды. Есть ли у неё время подбросить до больницы?
   Разумеется, есть.
  
   Элизабет и Гёран сидели на заднем сидении, сцепив руки. Их детям было пятнадцать и двенадцать, и их можно было оставить одних дома. Гёран рассказывал, что они имели благоразумие купить заранее новую видеоигру, чтобы подарить её им, когда придёт время.
   Тина проворчала что-то подходящее и сконцентрировалась на дороге. "Дворники" работали на полной мощности, махая конвульсивно туда-сюда, и безуспешно пытаясь очистить стекло от воды полностью. Шины были стёрты до степени непрохождения осмотра, и Тина побаивалась жать больше пятидесяти, опасаясь гидропланирования. Пусть внутри Тины и жило зло, желающее её пассажирам мук и страданий, но сама она, сидя за рулём, не собиралась попадать в аварию, имея беременную женщину позади себя.
   По крайней мере, пока нет грозы.
   Гром и молния по-прежнему могли сбить её с толку. Правда, автомобиль, имеющий резиновую изоляцию с землёй, был лучшим местом, чтобы переждать грозу, но не во время вождения.
   Когда они проехали Спиллерсбоду, дождь стал слабее и видимость улучшилась. Она взглянула на заднее сидение. Элизабет наклонилась вперёд, оперевшись на мужа, её лицо было искривлено от боли.
   "Как дела?", спросила Тина.
   "Нормально", ответил Гёран, "но мне кажется, что схватки скоро начнутся".
   Тина ускорилась до семидесяти. Ей претила мысль о том, что ребёнок может родиться в её машине. Запах, исходящий от Элизабет, был уж точно не из приятных. Он въестся в обшивку на месяцы.
   Они прибыли в больницу, и Гёран наполовину отвёл, наполовину отнёс Элизабет в роддом. Тина постояла у машины, не зная, что нужно делать, затем последовала за ними. Дождь более-менее закончился, лишь в воздухе висел туман мороси.
   Только они вошли в больницу, как две медсестры подбежали к Элизабет, и двинулись с ней дальше, Гёран в паре шагов позади. Он даже не посмотрел в сторону Тины. Её работа была сделана, а с происходящим далее она ничего общего не имела. Тина постояла в коридоре, наблюдая, как группа скрывается за углом.
   Как они собирались добираться домой?
   Они рассчитывали, что она будет сидеть тут и ждать?
   Если так, их постигнет разочарование. Тина сомкнула и разомкнула руки, глядя туда, куда исчезла семейная пара.
   Подбежала медсестра и спросила: "Вам уже помог кто-нибудь?"
   "Нет, ответила Тина. "Но мне помощь не требуется, спасибо".
   Медсестра пахла больницей сильнее, чем сама больница, и Тина двинулась к выходу. Она начала дышать снова только на автостоянке. Этот запах продезинфицированной одежды и антисептика буквально доводил её до приступов паники. Причина уходила корнями в прошлое. Она помнила, как была в ужасе всё то время, пока находилась в больнице после удара молнии. Мечтая вернуться домой.
   Было пятнадцать минут седьмого, когда непогода закончилась так же быстро, как началась. На голубом вечернем небе не было ни облачка, а полумесяц был остр как нож. Она засунула руки поглубже в карманы и пошла в направлении дома престарелых.
   Отец смотрел "Свою игру". "Виктор Шёстрём, ты, идиот!", проворчал он на участника, считавшего, что режиссером "Возницы" был Ингмар Бергман. Следующий вопрос был о режиссере "Сокровищ Сэра Арнэ", и когда тот же участник вновь назвал Бергмана, отец попросил: "Выключи, ради бога. Это меня бесит".
   Тина наклонилась и выключила телевизор.
   "Дрессированный гиббон справился бы лучше", сказал отец. "Не знаю, зачем я это смотрю, в конце концов, меня это всегда начинает раздражать. Будь так добра, подай мне того апельсинового сока".
   Тина поднесла кружку с палочкой к его рту, отец выпил немного, всматриваясь ей в глаза. Когда она поставила кружку, отец спросил: "Как ты? Что-то случилось?"
   "Нет, с чего ты взял?"
   "Просто глядя на тебя так подумал. Что-то с Бизнесменчиком?"
   "Нет", отвечала Тина. "Просто... Я была в больнице, подвозила соседей, у них роды начинаются. Не знаю, почему, но находиться в больнице мне нестерпимо",
   "Понятно. Ну ладно. А в остальном всё в порядке?"
   Тина оглядела комнату. В ней почти не было мебели, чтобы проще было убираться. На линолеуме нет ковров. Только пара картин из дома и фотографии в рамках над кроватью свидетельствовали о том, что у находящегося в комнате была своя собственная жизнь.
   На одной из фотографий была Тина, в возрасте, наверное, лет семи. Она сидела в кресле, глядя с серьёзным выражением лица в камеру. Маленькие глазки были так глубоко посажены, что казались похороненными в голове. На ней было платье в цветочек, казавшееся неуместным к такому угловатому телу. Как будто на свинью натянули трусы, чтобы выглядела презентабельней.
   Маленькая уродливая сучка.
   "Пап? Я хотела тебя кое о чём спросить".
   "О чём же?"
   "У меня есть шрам, вот тут", она указала место. "Откуда он?"
   Последовало непродолжительное молчание. "Но я же рассказывал тебе", ответил отец. "Ты упала на камень, когда была маленькой".
   "Сколько мне было?"
   "Не помню... четыре, наверное? Это был острый камень. Можешь налить ещё напитка? То, что они тут разливают, отвратительно. Можешь принести мне настоящего сока в следующий раз? Без консервантов".
   "Конечно", она вновь подержала кружку, пока отец пил, избегая её взгляда. "Но я тут подумала... Я тогда лежала в больнице? Я ведь должна это помнить, так как..."
   Отец выплюнул трубку. "Тебе было четыре, может даже три года. Как ты можешь это помнить?"
   "Мне накладывали швы?"
   "Накладывали. Почему ты сейчас об этом вдруг задумалась?"
   "Просто интересно стало, вот и всё".
   "Ну, в общем, так всё случилось. Может быть, поэтому ты теперь и боишься больниц. У вас кто-нибудь живёт сейчас в коттедже?"
   "Нет, сейчас никого".
   Они продолжили беседу о летних постояльцев, туризм в целом и дешёвую русскую водку, прорывающую границу каждый раз, когда не было рядом Тины, чтобы это остановить. В полвосьмого она собралась уходить. Стоя в дверном проёме, спросила: "Это был Мауритц Штиллер?"
   Отец, казавшийся ушедшим в свои мысли, переспросил: "Что?"
   "Сокровища Сэра Арнэ. Мауритц Штиллер?"
   "Да, конечно, да. Береги себя, дорогая". Он посмотрел на неё и добавил: "И не трать время на мысли о том,... что прошло".
   Она пообещала не тратить.
  
  
   Добравшись до дома, она, прежде чем войти, постояла снаружи, проверяя всё вокруг. Хоть настоящего шторма и не было, тем не менее, ветер был достаточно силён, и она видела, как качаются на фоне ночного неба сосны. Воздух был холодным, она вдыхала его глубоко носом, узнавая запах гнилых яблок, сырой земли, шиповника и массы других ароматов, распознать которые она затруднялась. А ещё рядом было какое-то животное, скорее всего барсук. Запах его влажного меха исходил из леса, что стоял позади дома.
  
   Голубой огонёк танцевал в одном из окон соседского дома. Детки развлекали себя новой видеоигрой. В окне её гостевой тоже мерцало синее сияние. Роланд смотрел спорт по телевизору.
   Как и в те нередкие дни, когда она останавливалась и задумывалась - вместо того чтобы на автомате покинуть машину и войти в дом - сейчас Тина не испытывала желания заходить в свой дом. Ей хотелось пройти дальше, мимо света и тепла, в лес. Протиснуться через тёмную стену леса, быть окружённой запахами барсуков, сосновой хвои и мха. Позволить деревьям защитить её.
   Она оглянулась на соседский дом. Может, стоит постучаться и проверить, всё ли у детей в порядке? Её об этом никто не просил, да и самой ей идея не нравилась. Дети избегали Тину из-за её облика. Как будто думали, что она способна причинить им вред. Нет, она не пойдёт. Если им что-то потребуется - сами зайдут.
  
   Роланд и в самом деле смотрел спорт. Хоккей на льду, несмотря на то, что на дворе стоял сентябрь. Теперь все сезоны размылись. Запах чего-то химического витал в воздухе, скорее всего - той мази, которой Роланд лечил собаку. Тина чуяла и саму псину, запертую в спальне Роланда.
   "А, кстати, тебе кто-то звонил", сказал он, когда она вошла в гостиную.
   Тина остановилась. "Да?"
   Не отрывая глаз от экрана, он продолжил: "Какой-то парень хотел снять коттедж. Мутный тип. Говорил, что обсуждал это с тобой".
   "Да", Тина крепко сцепила ладони. "Что ты ему ответил?"
   "Ответил ему прямо. Что мы обычно не сдаём коттедж осенью. Но это было скорее из-за...", Роланд посмотрел на неё. "Ну, он казался... неприятным. А ты итак говорила, что не хочешь больше сдавать, так что...". Он пожал плечами и выглядел довольным собой. "Этот тип выглядел как какой-нибудь поджигатель или что-то типа того".
   Тина постояла какое-то время, глядя на него. Мерцание телевизора придавало его коже сероватый оттенок, делая едва зарождающиеся складки жира вокруг его шеи весьма заметными, сверканием в глазах выставляло его похожим на монстра.
   Она закрылась в своей комнате, почитала "Старик и море" и просто бесцельно потратила время, пока не пришёл час ложиться спать.
  
   На следующий день смена началась в десять утра, но Тина выехала из дома в девять пятнадцать и заехала в хостел. На стоянке была лишь одна машина: маленький белый "Рено", на котором красовалась гордая надпись синими буквами, что он был взят в аренду в OKQS всего за 199 крон в день.
   Она постучала в парадную дверь хостела.
   Ничего не произошло, и она открыла её и вступила в небольшой холл. Внутри был стенд с брошюрами для туристов и табличка на стойке ресепшн, гласящая, что хостел открыт только по предварительному запросу. От здания исходил запах заброшенности и мыла.
   Она наивно позвонила в колокольчик на стойке, словно это могло волшебным образом призвать кого-нибудь ей на помощь, может быть осеннего служащего, старичка, который спал в шкафу и просыпался, только если приезжали постояльцы.
   Когда звук колокольчика не помог, она прокричала "Добрый день! Есть тут кто?"
   Конечно, она знала его имя, но не собиралась его выкрикивать. Ситуация итак была весьма абсурдной. Офицер полиции зовёт вора спросить, не хочет ли он пожить у неё.
   Только она подумала "Всё, я ухожу", как с другой стороны коридора открылась дверь
   Из комнаты возник Воре, Тина приоткрыла от удивления рот.
   В просторном портовом терминале он казался просто большим, но здесь, между узких стен хостела он был просто огромен. Несмотря на то, что на нём были лишь трусы и майка, он занимал собою весь проём коридора. Тина теперь понимала, почему занервничал Роланд. Казалось, Воре справился бы с ним одной левой.
   Как только он заметил Тину, борода его расплылась в стороны от широкой улыбки. Он преодолел коридор парою длиннющих шагов и протянул волосатую руку.
   "Доброе утро", сказал он. "Прошу прощения, я дремал".
   Она пожала руку. "Нет, это вы извините. Я не собиралась будить".
   "Да не проблема. Мне всё равно пора вставать".
   Тина кивнула и посмотрела вокруг. "На самом деле, я тут впервой".
   "Но тем не менее рекомендовали это место?"
   "Ну на самом деле, я рекомендовала окрестности, если я правильно помню".
   "На счёт не имею претензий. Я долго гулял вчера вечером. Мне нравятся такие леса, где человек не смог всё уничтожить".
   "Да. Тут природный заповедник".
   "Будем надеяться, так оно всегда и будет".
   Тина сама была без ума от леса вокруг Риддерсхольма. Район был заповедным, даже упавшее дерево никто не мог распилить, кроме как случаев, когда оно легло на дорогу - но и тогда требовалось разрешение.
   Не зная, что сказать, она выдала: "Жалко, что они охотятся на лосей".
   Воре нахмурился. "Да, это ужасно. Вы же не ходите на охоту с собаками тут, я надеюсь?"
   "Насколько я знаю - нет. А что?"
   "Потому что с такой охотой, тут псы повсюду будут носиться". Он посмотрел на неё. "Но у вас есть собаки, как я вижу".
   "У Роланда есть. Это мой...", она растеряно помахала рукой. "Он тоже там живёт". Глубокий вдох. "А это, кстати, то, из-за чего я сюда приехала. Если хотите снимать коттедж, я буду рада".
   "Он... Роланд сказал иначе".
   "Может быть. Но это не ему решать. Коттедж мой".
   "Понятно".
   "Так что, если хотите, просто приезжайте".
   "Я над этим подумаю. Как вы?"
   "Нормально. А что?"
   "Он сказал, что вы в больнице".
   Тина облегчённо рассмеялась. "А, ясно. Я просто соседей подвозила, у них роды начинались".
   А теперь он спросит, есть ли у меня дети, подумала она и решила закончить эту тему. Правда Воре была женщиной, а с женщиной это такое обсуждать гораздо проще. Но стоя тут, лицом к лицу с ней... Тине пришлось бы ущипнуть себя до красноты, чтобы не забывать об этом.
   "Всё прошло успешно?", спросил он.
   "Не знаю". Тина посмотрела на часы. "Мне пора на работу".
   "В таком случае, увидимся вечером. Во сколько вы заканчиваете?"
   "В пять"
   "Хорошо. Тогда я заеду рано вечером".
   Они попрощались, и Тина пошла к машине. Выезжая с парковки, посмотрела в зеркало, не машет ли он ей. Не махал. Он встряхнула головой.
   Как мы так сблизились друг с другом?
   Ответа не было. Под угрозой пытки она бы наверное признала, что почувствовала некоторое... родство. Если бы пытка состоялась, добавила бы, что это чувство возникла в первый же раз, когда она его встретила.
   Но раскалённые щипцы не выудили бы из неё ничего большего. Потому что ничего большего не было. Но было родство. Родство, которое также сложно было уловить, как окуня голыми руками, но тем не менее, оно существовало. Под пристанью солнечным днём. Тепло от досок, тянущееся к её животу, солнце, играющее на водной ряби. Мерцающее движение.
  
   Смена была, мягко говоря, скучной.
   Дальнобойщик, с которым они кивали друг другу при встрече уже несколько лет, внезапно решил провезти десять ящиков дешёвой русской водки. Он был в ярости, когда она сказала, что должна сообщить о случившемся и конфисковать напиток, как будто она подвела его доверие.
   Сотня бутылок, что бы он с них получил? Пять-шесть тысяч максимум. Его сыну нужна новая скрипка, если хочет продолжать играть. Она представляет себе, сколько стоит скрипка? А теперь на него наложат штраф, и всё полетит к чертям. Скорее всего он потеряет работу, а как тогда кредит выплачивать? Может она смогла бы закрыть глаза, хоть разок, чёрт побери, Тина! Это не повторится, обещаю.
   Нет, она не может закрыть глаза. Она убедилась на горьком опыте, что в долгосрочной перспективе ситуация станет невыносимой, если игнорировать такие вещи. Тайные улыбки, невысказанное соучастие. Он ещё какое-то время продолжал говорить о скрипке, о том, что у неё нет сердца, как вдруг её прорвало:
   "Хайко, твою мать! Заканчивай! Сколько раз ты провозил больше чем следовало?"
   Он отвечал, что это впервые. Он покачала головой.
   "Я думаю, раз восемь или десять. Меньшие объёмы, надо признать, да. Может ящик или два сверх лимита. И я пропускала тебя каждый раз, не говоря ни слова. Допускала, что это для собственных нужд, как говорится, но в этот раз ты зашёл слишком далеко, ясно?"
   Суровый дальнобойщик сжался перед ней и выглядел напуганным. Она махнула в сторону припаркованного у окна грузовика.
   "Если ты провозишь одну, две, ну три лишние бутылки - меня это не волнует, но такого больше не повторится. Понятно?"
   Хайко кивнул. Тина достала записную книжку.
   "Ладно. Вот как поступим. Я сообщу о тебе как о частном лице. Тебя оштрафуют, и, как ты верно заметил, всё полетит к чертям, но твоей фирмы это не коснётся. В следующий раз такой поблажки не жди. Ок?"
   "Да. Спасибо".
   Она указала на грудь. "И да, у меня есть сердце. Вот тут, ровно там же, где и твоё".
   "Да, конечно. Спасибо".
   "И если ты скажешь спасибо ещё хоть раз, я передумаю. Только что пришло в голову, в этих ящиках могут и амфетамины быть спрятаны..."
   Хайко заухмылялся и поднял руки в защитном жесте: "Ты знаешь, я бы никогда..."
   "Знаю. А теперь езжай отсюда".
  
   Хайко отошёл, Тина понаблюдала, как он взбирается в кабину грузовика и отъезжает, после чего её внезапно охватила меланхолия.
   Жёсткость была необходима, она была как вторая кожа, как Тине казалось, но это было не её, Тины, лицо, скорее неизбежная маска, позволяющая выполнять работу, которая, как она всё больше и больше понимала, была бессмысленна. Какое ей дело до ящиков с водкой? Кто от них пострадает, не считая государственной монополии на спиртное?
   Хайко продал бы пару бутылок одному соседу, тройку другому. Все были бы счастливы, мальчик получил бы свою скрипку. Добро и свет повсюду, если бы не эта ведьма на таможне. Может ей стоило уволиться, заняться консультациями. Но наркотики - другое дело. На счёт них её совесть не покалывала.
   Она видела Хайко в своих мыслях, как он приезжает домой. Его жену. Видела, как его грустный сын уходит в свою комнату, закрывает дверь. Продолжает упражняться на старой скрипке, слишком маленькой для его больших пальцев.
   "Нафиг", подумала она. "Наверняка он лгал".
   Но он не лгал, она это знала. Поэтому и отпустила его так легко. Ведьма с таможни.
  
  
   Сентябрь, 18
   Прошлым вечером приехал Воре. Я поняла, что это он по лаю собак. Для начала он снял коттедж на неделю.
   Роланду это не понравилось. Сказал, что если будут проблемы - это на моей совести. Он говорит как Хемуль из рассказов о Мумми-троллях, только коллекции пуговок ему не хватает.
   Соседи вернулись с ребёнком-девочкой. Пока не видела её, но чувствую, придётся.
   Я не довольна своей жизнью. Грёбанный Хайко, это он открыл мне глаза. Мне не нравится ловить людей. Может, кому-то это по душе. У остальных на работе вроде нет таких проблем. Может быть потому, что им ловля не так легко даётся.
   Роланд весь вечер дулся. Самое странное в нём - то, что он не алкоголик. Это бы ему очень пошло. Хотя с другой стороны, у него есть телевизор. Я спросила Воре, нужно ли поставить в коттедж маленький телевизор. Он ответил, что от них болит голова. Ещё одно общее у нас. Мы немного поговорили о лечебных травах.
   У меня нет аллергии на электричество, я не хочу её.
   Но будь у меня выбор, я бы вообще не сидела дома в тёплое время года. Из-за него у меня зуд на коже. Аллергия на электричество - это вообще болезнь? Все, у кого она есть, кажутся психами.
   Сходила на прогулку этим вечером. Все говорят, что в этом году нет грибов, но я как всегда нашла их. Правда их мало и встречаются редко.
  
   Сентябрь, 21
   Очень ветрено, антенна скрипит. Роланд продал двух щенков и думает купить спутниковую тарелку. Это хорошо. Ему будет чем заняться, а мне не придётся больше слушать шум от антенны.
   Остановила сегодня бодибилдера с восемьюстами пакетиками метамфетамина. Он впал в ярость, сломал стол в маленькой комнате. Пришлось запереть его до приезда полиции. Он разбил окно, выходящее на стоянку. К счастью, не стал прыгать.
   Осень меняет лес. Хвойные берут верх. Именно так. Так всегда происходит. Летом лес похож на ярмарку. Яркие, весёлые цвета. Любые. Пока что всё так же, множество цветов в лесу. Но всё сводится к цвету хвойных. Через пару месяцев наступит их время, потому что только они останутся живыми.
   Сходила посмотреть пополнение семейства у соседей. Дети постарше рубились в видеоигру. Взглянула на нового человечка, завёрнутого в пелёнки, и стало интересно, сколько времени потребуется, чтобы она так же села перед телевизором? Соседи усталые но довольные. Весь дом пахнет грудным молоком и статическим электричеством. Не выношу этого.
   Только что пришло в голову: может Воре принимал или принимает гормоны? Иначе как ему быть таким, какой он есть? Может это то, что я почувствовала. В конце концов, я всегда знаю, когда кто-то под таблетками.
   Он почти не бывает дома. Либо уезжает на машине, либо уходит гулять. Чем он вообще занимается? Так и не побеседовала с ним толком.
   Шторм нарастает. Скрип антенны омерзителен. Как будто весь дом стонет.
  
   Сентябрь, 22
   Проверила сегодня вечером коттедж.
   Да, на то были причины. С утра, по дороге на работу мне показалось, что слышу детский плач оттуда. Ну если не плач, то скорее хныканье. Конечно, это могло быть что-то иное (я уверена, это было что-то иное, или может, это слышалось из соседского дома), но...
   Когда я вернулась домой, его машины не было. Так что я зашла.
   Ребёнка разумеется не было. Всё чисто и аккуратно. Кровать заправлена, всё на своих местах. Куча детективов в мягком переплёте и "Братья Карамазовы", тоже в мягком переплёте. На столе лежали его бинокли, камера и записная книжка.
   Да, я открыла её. Да, это было не разумно.
   (Думала ли я, что там будет что-то обо мне? Да, думала. Признаю).
   Но это был не дневник. Только цифры и аббревиатуры. Ужасный подчерк. Цифры могли означать время. Аббревиатуры могли обозначать что угодно. Насекомых, например. Время, когда он нашёл их. Люди такое записывают?
   Металлическая коробка была включена в сеть. Я прислушалась, изнутри шёл жужжащий звук. Не стала открывать замок. Подумала, что рой насекомых может вырваться наружу.
   Скажу, что думаю: в моей жизни не хватает волнения. Я придумываю того, чего нет. Я придираюсь к кому угодно, пытаюсь использовать любые улики, чтобы собрать мозаику жизни этого человека. Всё автоматически превращается в головоломку. Почему он туда пошёл? Почему он это сделал? Что он имел этим в виду?
   Только в старых детективах бывает так, что все собираются в библиотеке к финальному объяснению. В реальной жизни объяснения нет. А если и есть, то неправдоподобно банальное.
   Закончив осмотр, я оставалась в коттедже ещё долгое время. Почему? Потому что там так хорошо пахло. Если кто-нибудь когда-то прочитает этот дневник, я сразу же совершу сэппуку. Я легла на кровать, всё время опасаясь услышать шум его машины, звук от входной двери моего дома. Бельё пахло... не знаю, как. Но мне захотелось остаться там. Полежать среди этого запаха.
   Я полежала несколько минут, затем заправила кровать ровно так же, как было до меня.
   После обеда Роланд установил спутниковую тарелку. Он весь вечер пытался настроить картинку, но безуспешно. Сыграли в "Скрэббл". Я выиграла.
  
   Сентябрь, 24
   Я ненавижу свою работу и себя тоже.
   Я не знаю, что в меня сегодня вселилось. Я останавливала каждого, кто провозил хоть что-то, чисто ради жажды расправы. Лишняя бутылка виски, несколько коробок "Marlboro" сверх дозволенного. Сдержанный гнев, ядовитые комментарии в мой адрес. Плачущая у своего, полного бренди чемодана, пожилая женщина.
   Как только добралась до дома, сходила прогуляться в лес. Серое небо, холодно. Вышла в футболке, но по-настоящему замёрзнуть так и не получилось. Встретила лося. Тихого такого. Он остановился и дал мне почесать себя. Я разрыдалась и прижалась к его шкуре. Попыталась объяснить, что сейчас сезон охоты, и ему следует избегать открытых пространств. Но сомневаюсь, что он понял.
   Это называется осенней депрессией. Как будто мысли, что жизнь - дерьмо, обусловлены природой. Я не хочу здесь быть, я не хочу делать то, что делаю.
   Заходила Элизабет с младенцем. Много болтала. Это загнало меня ещё глубже в депрессию, но я постаралась этого не показывать. Это называется "меланхолией" в книгах о Мумми-троллях. Но никогда не депрессией. Было бы здорово испытать вместо неё меланхолию. То же горе, но как-то приятнее.
   Я и Элизабет возненавидела тоже. Девочка ночью спит хорошо. Просыпается лишь пару раз, чтобы покушать. Бла-бла-бла. Её щёки горят, а глаза сверкают. Нужна всего одна пуля прямо ей в лоб. Я плохая.
   Зашёл Воре и сказал, что останется ещё на неделю. Здорово. Спросил, можно ли ему сфотографировать ребёнка, и Элизабет согласилась. Она как-то напряглась. Что происходит с людьми?
   Роланд справился таки с тарелкой, тупил в какой-то фильм. Я поболтала немного с Воре, после того как Элизабет ушла. Не особо много. Но я точно не ненавижу его. Сто процентов. Я сейчас об этом задумалась. На самом деле, я могу ладить с ним. Думаю теперь о нём. И чувствую себя счастливее. Так держать.
   Он объездил всю Швецию, пожил некоторое время во многих местах. Ездит и в Россию. По делам. Но он тратит всё свободное время на прогулки. Собирает насекомых и смотрим окрестности. Это хорошо. Я бы тоже этим занялась. Не подглядывать больше, не говорить, просто... наблюдать. Как Снусмумрик.
   А теперь пора спать. Может быть, завтра мне будет лучше.
  
   Сентябрь, 25
   Суббота. Выходной.
   Я более чем уверена. У него там ребёнок. Или какое-то животное, издающие похожие звуки.
   Когда он ушёл, я рискнула вновь проверить коттедж, даже несмотря на то, что машина была на месте. Он, как и я гуляет подолгу.
   Ничего.
   Но в этот раз я решилась. Я открыла замок металлической коробки. Не знаю, что я ожидала увидеть, но внутри были действительно насекомые. А может, это всё были мухи, не знаю. Множество личинок, сотни, может тысячи. И несколько малышей, уже вылупившихся, заползающих на вершины кучек личинок. Наверное я должна была счесть их омерзительными, но этого не случилось. Мне они показались милыми.
   Покидая коттедж, чувствовала себя взволнованной. Не понимаю себя.
  
   Сентябрь, 27
   Вчера встретила Воре в лесу. Мне кажется, он знает, что я была в коттедже. Он начал закрывать дверь (можно подумать, у меня нет ключа, ха-ха). Но я думаю, он делает это напоказ. Я испугалась до смерти, когда увидела, как он, уезжая, закрывает дверь. Потом пошла за ним.
   В моей голове творится что-то странное. Я уже едва замечаю, что говорит Роланд. Не то чтобы он вообще когда-то говорил что-то важное, но мы как-то же жили вместе. Кажется, он поедет на выставку или что-то такое на выходных, не знаю.
   Я попробую записать это: я влюбилась в Воре (я сказала это заодно вслух, но тихо). Нет. Это не так. Я чувствую, когда пишу это, когда говорю. Всё это не так. Всё иначе. Всё... лучше?
   Я не понимаю. Из-за этого чувствую себя слегка нездорово.
   Мы натолкнулись друг на друга рядом со скалами, которые я называю Танцполом. Вроде того. В смысле, я шла за ним, а он стоял там... ожидая?
   Мы поговорили о лесе. Как осень меняет тут всё. Он сказал, что никогда по-настоящему не чувствовал себя комфортно в помещении (!!!).
   Я ответила, что я тоже. А затем... показала ему Танцпол. Он сказал странную вещь. Когда я говорила, что назвала это место Танцполом, потому что легко представить, как тут танцуют эльфы, он ответил: "Так и было. Когда-то".
   И он произнёс это вполне серьёзно, без всякого намёка на шутку. (И на самом деле, думаю, это правда. Как я такое придумала? Эльфы?)
   Я рассказала ему о дереве, молнии.
   И я смеялась, просто не могла сдержаться, потому что это всё так нелепо... Я рассмеялась, когда он сказал, что и его ударило молнией тоже. Борода скрывает шрамы. Он дал их потрогать. Кожа под бородой с одной стороны была неровная.
   Мы постояли, глядя друг на друга, пока я не рассмеялась вновь. А что мне ещё было делать? Скольких людей била молния? Одного и десяти тысяч? Если не меньше. В любом случае, больше не о чем было говорить.
   Мне непривычно писать такое, это не мой стиль (я рациональный человек, ношу униформу на работе), но существует ли на самом деле такая штука как родственные души? Если существует, это многое бы объяснило.
   Хотя конечно встаёт вопрос - чувствует ли он то же самое? Думаю, да. Как говорят дети: он первый начал. Когда поцеловал меня в щёку летом. Он знал заранее.
   Или нет?
   Да, знаю. Мне всего лишь нужно спросить, так? Просто задать вопрос. Я лучше умру. Хотя нет, не буду. Но это так сложно... Не знаю, а если он ответит неверно? Во мне что-то сломается.
   Я не остановила никого за сегодняшний день на работе. Роберт тормознул одного чисто для порядка. Пять литров водки сверх лимита. Что я итак знала. Роберт забавно на меня посмотрел.
   Я больше не хочу этим заниматься. С меня довольно. Я просто хочу... а чего, собственно?
  
   Сентябрь, 29
   Послезавтра он уедет.
   Мы повстречались в лесу вчера, собрали много грибов. У него такой же радар как у меня, настроенный на грибы (разумеется). Я спросила о его детстве. Похоже было, что он не хотел об этом рассказывать, так что я сменила тему.
   Весь вечер занималась грибами. Роланд меня подозревает. Ну и что? Завтра он отправится в Гётебург на выставку собак на все выходные, заниматься своим делом. Трахаться.
   Воре уезжает. Я никогда его больше не увижу.
   Так что моим поступкам есть оправдание.
   Вчера, когда я приехала домой, его машины не было. Я достала ключ и зашла в коттедж. Чувствовала себя воровкой. Лежала долго на простыне, боясь и наслаждаясь одновременно. Паника. Даже сейчас, когда я это пишу, мне кажется, что я хочу умереть.
   Я не собираюсь накладывать на себя руки, конечно нет. Но я хочу умереть. Лёжа в его кровати, я осознавала, что это - в последний раз (да, я делала это не единожды).
   Я хочу исчезнуть, быть стёртой.
   Но жду, что это пройдёт. (Никогда не пройдёт, на самом деле).
   Мне нужна помощь. Что мне делать теперь?
   Когда я собиралась уходить, заметила нечто странное. На сушилке стояла тарелка и чаша. Весьма странно, не так ли? Ладно, ладно, но дело в том, что было на этой тарелке. Поначалу я решила, что это вроде пудинга. Присмотревшись, поняла, что это личинка. Раздавленная личинка.
   Да, у меня есть вкус. Она была вполне неплоха. Вроде улиток, только шероховатая.
   Иногда мне кажется, что я живу вне своего тела. Тело делает что-то, а я стою рядом и говорю ему: "Ты что творишь? Ты валяешься на постели, ешь личинки, что ты делаешь?"
   Что я делаю? Что буду делать дальше?
   Мне кажется, я свихнулась. Он уедет. Это не любовь, но... мне нужно быть рядом с ним. Возможно, я люблю его. Её. Возможно, это так.
   Любовь.
   Да.
   Я раскалываюсь на части.
  
   В четверг после обеда Роланд собрал чемодан и положил его в машину, вместе с Тарой и собачьей едой. Приступ чесотки оказался лёгким, и он решился рискнуть съездить на выставку, хотя может и не следовало бы. Занёсший чесотку в псарни мог рассчитывать, что за его голову назначат награду.
   Тина стояла у окна спальни и смотрела, как он отъезжает. Он взяла больничный, не очень хорошо себя чувствовала. Что-то с животом, и с грудью, и с сердцем. Это был первый больничный за её карьеру. Когда она позвонила сказать, что не приедет, коллеги уточнили, сообщала ли она в страховую компанию. Она всё равно не знала, что делать, так что не стала и беспокоиться.
   Когда Вольво исчез, свернув на дорогу, она немного посидела на террасе, почитала "Мумми-тролль и комета". Стоял необычно тёплый для осени день, в воздухе витало то же ощущение, что исходило из книги: сырое, заряженное тепло, как будто все затаили дыхание, ожидая перемены.
   Из-за давления у неё разболелась голова, и стало сложно сконцентрироваться. Она зашла в дом и постояла у окна в кухне, глядя в сторону коттеджа.
   Чем он сейчас там занимается?
   Как и обычно в отъезд Роланда она прошлась по магазинам, закупилась для вечеринки. Улитки были во льду в холодильнике. На этот раз она купила больше обычного, но не решилась задать вопрос. Она была напугана. Как будто по сговору, всё сложилось так, чтобы этот вечер стал решающим. Роланда не было, а Воре уезжал на следующий день.
   И что же решит этот вечер?
   Будь она в здравом рассудке, она бы не колебалась сейчас, откладывая попытку пригласить Воре на обед. Она бы вызвала полицию, так как была уверена, что в коттедже ребёнок. Слух у неё был получше чем у остальных, и она чётко слышала это.
   Она обязана позвонить в полицейский участок Норртелье Рагнару и объяснить ситуацию. Они тут же приедут. Они её знают.
   Никто не знает меня.
   Много лет назад она читала статью о том, что люди выбирают себе пару по запаху. По крайней мере женщины, подумала она. Пяти женщинам дали понюхать футболки, которые носили пять разных мужчин. А может, женщин было больше. Всё это казалось немного сомнительным и извращённым: комбинация лабораторной среды и потных футболок.
   Её заинтересовал результат, но она лишь фыркнула на него. Как будто у кого-то есть выбор.
   Она выбрала Роланда вопреки его запаху. Не то чтобы он вонял, нет. Но его запах был чужим. Чужим для неё. Кроме него были и другие, кто ответил на её объявление, но он был единственным, сохранившим интерес к ней после первой встречи. Вот тебе и свобода выбора.
   А вот Воре... Его запах, его аромат был похож на возвращение домой. Иными словами не выразить. Лёжа в его постели, она чувствовала, как будто заползла в постель родителей. Родители Тины спали на разных кроватях, и потому она думала не о том запахе, а о чём-то ином, надёжном, связанным с домом сильнее, чем что-либо из её воспоминаний.
   Так что в полицию она не позвонила.
   Быстро наступила ночь, подгоняемая чёрными тучами, наползающими с востока. Воздух был тяжёл, давил на её голову. Случайные капли сбегали по стеклу кухонного окна, в коттедже вспыхнул свет. Внутри неё забилось искорка тревоги.
   Надвигается буря.
   Она обошла дом, вынимая все вилки из розеток, отключая телевизор, телефон. Она не решалась спросить его, не решалась пригласить зайти. Не знала, к чему это приведёт, но хотела, чтобы он зашёл сам, по собственному желанию.
   Она выпила стакан белого, потом ещё один. Волнение давило и разрывало её. Она хотела бы пойти в лес, но не осмеливалась. Буря грозила начаться в любую минуту. Она ощущала это, как будто она заперта в замке и ждёт, когда непобедимая армия придёт за ней. Если бежать - погибнешь, если оставаться - тоже.
   Она села на пол в кухне и сжала коленями виски. Быстро встала, налила себе ещё стакан вина и села обратно. Дрожащей рукою она поднесла стакан ко рту и быстро опрокинула его. Через несколько минут почувствовала себя немного лучше.
   Затем грянула гроза. Она началась поблизости, Тина успела посчитать лишь одна тысяча один, одна тысяча два, одна тысяча тр..., как после молнии грянул гром. Хлынул дождь, барабаня в планки окон и промывая желоба водостоков. Она сжала зубы и обхватила руками голову, уставилось в пол, чтобы увидеть вспышку молнии.
   Следующий раскат был ещё ближе. Она досчитала только до тысяча двух. Как только она перестала сжимать голову руками, зубы начали стучать. Буря катилась с грохотом от моря, озлобленный гигантский призрак, жаждающий сокрушить её, смести прочь в своё белое сияние.
   Когда раздался следующий гром, она уже не была уверена, она ли это дрожит или пол под ней. Буря была уже близко. И скоро будет над ней.
   Она вскочила на ноги. На задумываясь ни о куртке ни об обуви, выбежала на улицу. Дождь намертво прилепил кофту к её спине, её ноги подняли тучу брызг, когда она бежала по траве к выезду.
   Машина Воре виднелась расплывчатым белым пятном за вуалью дождя. Тина бежала к ней так, как будто земля была пронизана электричеством - чего она в общем-то всегда и боялась.
   Она открыла дверь пассажирского сидения, рухнула внутри и захлопнула дверь. Дождь барабанил по металлу, мир за стеклом расплылся в огненной, фосфоресцирующей вспышке, а деревья сливались с небом. Секундой позже последовал грохот, две кофейные чашки в полке под бардачком со звоном стукнулись друг о дружку.
   За запахом чистящего средства для обшивки она почувствовала его аромат. Биение сердца слегка успокоилось, дрожание рук ослабло. Она надеялась, что изоляция из резиновых шин отделит её от опасной земли, но этот запах там, он успокоил её лучше технических соображений. Она глубоко вдохнула, но вздрогнула от неожиданности, когда дверь открылась, и Воре втиснулся в машину.
   Он вытаращил глаза. И был напуган не меньше её. С некоторым усилием, он пробрался на место водителя и захлопнул дверь. Автомобиль был как костюм, размера на четыре меньше, чем нужный ему. Хотя кресло и было отодвинуто до упора, его колени всё равно упирались в руль. Тина представила себе, как это выглядело бы, если бы он вёл машину, и расхохоталась.
   Он повернулся к ней, на лице - блеклая улыбка. "Гроза", произнёс он. "Весьма занятно".
   "Нет, я просто...", она указала на его голову, которая почти упиралась в крышу. "Может, стоило взять машину побольше?"
   Он что-то ответил, но она не расслышала. Чудовищный раскат грома заглушил все остальные звуки. Он сжала руки в кулак, почувствовала, что вот-вот разревётся. Воре вцепился в руль и уставился в одну точку за стеклом.
   Она поступала незадумываясь. Она подвинулась к нему ближе. Прильнула к его груди, вдыхая его аромат, ручной тормоз упёрся в её бедро. Он приложил ладонь к её щеке, её уху. Она закрыла глаза.
   Вокруг них продолжал бушевать шторм, но вскоре она почувствовала, что и его сердце успокаивается тоже. Волнение улеглось в них обоих, и эта мысль успокаивала Тину ещё больше. Что, в свою очередь, успокаивало Воре. Когда буря начала уходить, они уже практически не боялись.
   Они сидели в машине как нормальные люди. Не знали, с чего начать. Шторм был уже далеко, бормотал где-то, напоминая, о том, что они пережили. Наконец, Воре произнёс: "Роланд".
   Тина скорчилась. "А что с ним?"
   "Он тебе изменяет".
   "Да", ответила Тина. "Откуда ты знаешь?"
   "По запаху".
   Ну разумеется. Зачем ей было спрашивать? Она кивнула и посмотрела в лобовое стекло. Перестала сверкать молния, снаружи было темно - хоть глаз выколи. Свет из автомобиля выдавал лишь редкие пляски капель дождя по капоту, ничего более. Воре открыл дверь.
   "Пойдём", сказал он.
   Он взял её за руку, и они двинулись к коттеджу. Войдя внутрь, вместе сели на кровать. Они не включали света, помещение наполняли лишь звуки и запахи. У Тины встал ком в горле. Она нащупала в темноте его щёку, проникла сквозь его жёсткую бороду.
   "Воре", произнесла она. "Я хочу. Но не могу".
   "Нет, ты можешь".
   Ответ был столь уверенным, что его должно было хватить, чтобы убедить и булыжник. Но она всё равно покачала головой. "Нет, это слишком больно. Не могу".
   "Ты не пробовала".
   "Пробовала".
   Он обнял её лицо руками. "Нет", сказал он. "Не так, как тебе нужно".
   "В смысле?"
   Он провёл рукой по её груди, и как будто строй муравьёв пробежал через её тело, собрался у её диафрагмы, начал расти.
   "Доверься мне", сказал он.
   Воре раздел её. Ощущение в диафрагме было чем-то, чего она никогда ещё не испытывала, как будто неиспользуемая ранее часть её тела пробудилась. Когда он снял рубашку и майку, она прижала лицо к его обнажённой груди и заметила у себя внизу колеблющееся, пульсирующее ощущение.
   В темноте её глаза были широко открыты. Всё было так, как будто что-то в её животе вывернулось наизнанку, распустилось. Когда он отодвинул её, чтобы снять трусы, она провела рукой по своей промежности. Она ловила воздух ртом.
   Сильнейшее возбуждение ощущалось выше, чем то место, которое она считала своей вагиной. Она попыталась нащупать его, но не нашла отверстий. Ощущение было верным: она выворачивалась наизнанку.
   Рука Воре прикоснулась к ней. "Теперь понимаешь?"
   Она качнула головой. Кровать заскрипела под тяжестью тела Воре. "Иди ко мне", сказал он.
   Она легла на него. Он нежно направил её, она вошла в него. Кровать издала жуткий звук, Тина отодвинулась, затем вновь налегла. Она ощупала его грудь. Блаженство от её новой части тела было поразительным. Подобным фантомным болям, только наоборот. Удовольствие исходило из того, чего не существовало.
   Но как? Как?
   Но вскоре, это перестало её беспокоить. Она перестала думать. Она налегла на него и вонзилась в его влажную, мягкую темноту. Воре застонал, схватил её за промежность, погладил шрам, отмершую кожу. Они больше не были мужчиной и женщиной, но были двумя телами, нашедшими друг друга во тьме. Разделяясь, воссоединяясь, качаясь на волнах друг друга, до тех пор пока белый свет не пролился сквозь её тело под спазмы и сокращения её чрева, и она закричала, когда пылающие букашки вылетели из неё и вошли в него.
  
   Он зажёг свечи. Тина лежала на кровати, чувствуя, как её половой орган расслабляется, исчезает в ней. Когда Воре нажал на её груди, они некоторое время помедлили, а затем тоже втянулись внутрь неё.
   Она посмотрела на его спину. Огромный, искривлённый шрам внизу спину казался тёмно-красным при свете свечи. Она потрогала его средним пальцем.
   "Я не знала", сказала она.
   "Да", ответил он. "Это было очевидно".
   "Почему ты ничего не сказал?"
   "Потому что...", его рука проскользнула медленно по её телу. "Потому что не был уверен, что ты захочешь узнать. Я к тому, что ты построила себе жизнь. Адаптировалась к человеческому миру. Ты многого не знаешь. А много чего и не захочешь узнать. Если собираешься продолжать жить как жила раньше".
   "Я не хочу так продолжать".
   "Нет".
   Она думала, он продолжит. Скажет ей что-то. Но он вместо этого глубоко вздохнул и согнулся в неудобную позу так, чтобы лечь лицом ей на живот. Вскоре он начал дрожать, Тина подумала, что ему холодно. Она наклонилась натянуть на него покрывало, но поняла, что он плачет. Она погладила его волосы. "Что случилось?"
   "Тина"... он впервые обратился к ней по имени. "Нас не так много осталось. Для тебя будет лучше, если ты... всё забудешь. Не давай этому влиять на твои действия".
   Она смотрела в потолок и продолжала гладить его волосы. Изоляция в коттедже была не очень: на сквозняке пламя от свечей колыхалось и мерцало, приводя в движение тени на потолке. Жизнь повсюду.
   "Ты держал здесь ребёнка". Его тело напряглось. "Не так ли?"
   "Да".
   "Кто он? Где сейчас?"
   Он поднял голову и сполз и устроился на полу возле кровати. Встав на колени, уставился внимательно в её глаза.
   Она могла просто встать и уйти, прямо сейчас. Вернуться в дом, принять горячий душ, выпить несколько бокалов вина, пока не уснёт. Завтра он уедет. Роланд вернётся. В понедельник на работу. Она может продолжать жить в этом -
   вранье
   - благополучии, которым была её жизнь до сего часа.
   Воре встал на ноги и открыл шкаф. Переложил кучу полотенец на верхнюю полку. Вытянулся и достал картонную коробку размером с две обувные. Тина натянула на себя покрывало. Голова Воре едва не упиралась в потолок, он возвышался над ней с коробкой в руках. Она закрыла глаза.
   "Он мёртв?", спросила она.
   "Нет. Но это и не ребёнок".
   Тина ощутила, как прогнулась кровать, когда Воре сел рядом. Услышала, как открывается застёжка коробки. Едва слышимый плач. Она открыла глаза.
   Внутри коробки на постели из полотенец лежал крошечный младенец около двух недель от роду. Хрупкая грудь поднималась и опускалась, Воре погладил ему голову указательным пальцем. Тина наклонилась вперёд.
   "Это ребёнок", сказала она. Это была девочка. Глаза её были закрыты, а пальчики медленно двигались, как будто она видела сон. На уголке рта виднелась засохшая капля молока.
   "Нет", сказал Воре. "Это хиисит. Оно ещё не оплодотворено".
   "Нет, это же ребёнок. Я же вижу".
   "Это я породил его", ответил Воре, "так что должен знать наверняка, правда? Это хиисит. У него... нет души. Нет мыслей. Он похож на яйцо. Неоплодотворённое яйцо. Но ему можно придать любую форму. Смотри".
   Воре поднял младенцу веко и глаз открылся. Тина выдохнула от удивления. Глаза были полностью белыми.
   "Оно слепо", сказал Воре. "И глухо. Неспособно к познанию. Может только дышать, плакать, есть". Он смахнул белую каплю с уголка рта ребёнка. Желая подчеркнуть сказанное, он повторил: "Хиисит. Так они называются".
   "Это для него нужны были... личинки? Это еда?"
   "Да". Он растёр белое вещество между пальцев. "Я подумал, что ты их видела. Когда заходила".
   Тина качнула Гловой. Лёгкое чувство тошноты росло в её животе, подбиралось к горлу. Она оторвала взгляд от молочно-белых глаз ребёнка и спросила: "а что значит - придать форму?"
   Воре с усилием ткнул пальцем ребёнку туда, где должна была располагаться правая ключица, но палец просто провалился внутрь, оставив после себя вмятину. Младенец никак не отреагировал. "Оно похоже на глину".
   Тина посмотрела на впадину, на тёмную дыру в груди ребёнка, которая и не собиралась сглаживаться, и поняла, что с неё хватит. Она выползла с кровати, оставив Воре сидеть с коробкой на коленях. Он не пытался её остановить. Она собрала разбросанные по полу вещи и связала их на руках.
   "Что... зачем оно тебе?"
   Воре посмотрел на неё. Там, где минуту назад она видела тепло и любовь, было теперь только одиночество, как у озера в чаще леса, куда никто не дойдёт. Слабым голосом он произнёс: "Ты не понимаешь?"
   Она помотала головой, шагнула к двери, открыла её. Воре так и сидел на постели. Она вышла на крыльцо, ветер обдал её душем мелкого дождика. Пламя свечей в коттедже сверкнуло резко, проливая узоры на огромного мужчину с маленькой коробкой на коленях.
   Это я породил его...
   Белый глаза открыты, палец пронзает грудную клетку.
   Она захлопнула дверь и побежала к дому. Попав внутрь, закрыла дверь на ключ. Бросила одежду на пол и пошла прямиком на кухню, где опрокинула в себя оставшееся в бутылке вино. Затем открыла новую и ушла в спальню, включила сонаты Шопена для рояля, увеличила громкость и забралась в постель.
   Она не желала знать. Не желала знать ничего. Выпив половину бутылки, она опустила пальцы к половым органам. Тина почувствовала клейкую влагу и поднесла пальцы к носу. Они пахли прорастающими побегами и солёной водой. Она погладила себя. Ничего не произошло. Выпила ещё.
   Когда бутылка опустела, а узоры на обоях пришли в движение, извиваясь в её глазах, в дверь постучали.
   "Уходи", прошептала она. "Уходи".
   Шатаясь, она добралась до стереосистемы и подняла громкость настолько, что звуки рояля начали отражаться от стен. Может быть, последовал ещё стук в дверь, а может и нет. Она заползла в постель и натянула покрывало на голову.
   Я не хочу. Не хочу, не хочу.
   Картинки в её голове начали путаться. Огромные руки, обхватывающие её. Лес из гигантских древесных стволов растворяющийся во тьме, затем всё стало белым, белым. Белые руки, белые одежды, белые стены. Руки взяли её, подняли её. Она скатилась по крутому желобу во мрак и провалилась в сон.
  
   Она открыла глаза и ничего не помнила. Серый свет лился в комнату, её губы слиплись. Голова раскалывалась, низ живот болел, ей срочно нужно было пописать. Она смогла встать и добраться до ванной.
   Сидя на унитазе и сливая с себя лишнее, она вспомнила. Она посмотрела вниз, туда, где моча выливалась из неё неровным потоком, и попыталась представить, как выглядело то, что было внутри неё. Не получилось. Перед глазами пронеслась иллюстрация из школьного курса биологии.
   Это не правда. Я урод.
   Она наклонилась к раковине, открыла кран, привстала и начала пить. Вода вернула её к реальности. Она прилипла к крану и пила до тех пор, пока в животе не стало холодно. Когда она выпрямилась и вышла на кухню, вода начала приобретать ту же температуру, что и остальное её тело. Контуры в глазах вновь расплылись. Она села на стул, продумала: вот кофемашина, вот журнальная стойка, вот часы. Сейчас пятнадцать минут двенадцатого. Вот коробка со спичками. Всё это реально. Я реальна тоже.
   Она достала две таблетки обезболивающего из ящика с аптечкой, проглотила их, запив большим глотком холодной воды из стакана в её руке - такого жёсткого и круглого.
   Пятнадцать минут двенадцатого!
   На секунду она запаниковала, думая, что опоздала на работу. Затем вспомнила, что она на больничном. Вернулась в спальню и выглянула в окно. Белая машина исчезла. Она легла на кровать и час смотрела в потолок.
   Ей казалось, что она всё поняла. Но нужно было знать наверняка.
   В пятнадцать минут второго она уже стояла на остановке, ожидая автобус в Норртелье.
  
   Отца в комнате не оказалось. Она спросила у кого-то из персонала, ей ответили, что он в комнате отдыха. Взгляд ассистента упал на её ноги, как будто он боялся, что она занесёт грязь. Выглядела она без сомнения дерьмово.
   Он был один в комнате, сидел на кресле-каталке у окна. Поначалу она подумала, что отец спит, но когда обошла с другой стороны, заметила, что его глаза открыты и смотрят на немногочисленные сосны за стеклом. Выражение его лица быстро сменилось на улыбку.
   "Привет, дорогая. Ещё один внезапный визит!"
   "Привет, пап".
   Она подвинула стул и села рядом с ним.
   "Как твои дела?", спросил он.
   "Не очень".
   "Да, это я вижу".
   Они посидели немного молча, глядя друг на друга. Глаза отца приобрели уже прозрачность пожилого возраста. Ясность и мудрость всё ещё жили в них, но в каком-то размытом, подобном синей воде, виде. Глаза её матери были карими, так что она никогда об этом не думала. Но задумалась теперь.
   "Пап", сказала она. "Откуда я взялась?"
   Его взгляд вернулся к соснам. Чуть погодя он ответил, не глядя на неё: "Предполагаю, нет смысла...", он нахмурился. "Как ты узнала?"
   "Какая разница?"
   Обратно к соснам. Не смотря на то, что он был прикован к креслу-каталке, а его руки, столь умелые когда-то, теперь не смогли бы и муху отогнать, Тина не придавала значению его возрасту. Но сейчас увидела. Или может быть, старость взяла своё именно в данный момент.
   "Я всегда любил тебя", сказал он. "Любил как свою дочь. Ты и есть моя дочь, надеюсь, ты это понимаешь".
   Ком в её животе начал нарастать. Чувство было похоже на то, когда Воре достал коробку. Тот момент перед тем как открылась задвижка. Она думала, отца придётся уговаривать, не рассчитывала, что они так быстро подойдёт к сути. Но возможно он был готов уже с того дня, как она спросила о шраме. А возможно - уже много лет. Может быть даже тогда, когда он... принял её.
   "Как я вижу, сок ты не принесла", сказал он.
   "Нет. Я забыла".
   "Ты же будешь заходить ко мне и дальше?"
   Она положила ладонь на его руку, потом на щёку и подержала так несколько секунд. "Пап. Это я должна бояться, а не ты. А теперь расскажи мне".
  
   Он едва заметно прильнул щекой к её ладони. Затем выпрямился и сказал: "Мы с твоей матерью не могли иметь детей. Мы пытались много лет, но ничего не получалось. Не знаю, задумывалась ли ты об этом... в общем, нам было лет на десять-пятнадцать больше, чем родителям твоих друзей. Мы подали заявку на усыновление за три года до того, как... как они нашли тебя".
   "Что значит - нашли?"
   "Тебе было два года. Тогда они нашли эту пару в чаще леса. Всего пять километров вглубь леса от того места, где жили мы. Где ты живёшь теперь.
   Думаю, люди знали, что они живут там, но только когда стало известно о ребёнке... были предприняты меры".
   Он закрыл рот, открыл вновь с вязким звуком. "Налей мне воды, пожалуйста".
   Тина встала, подошла к крану, наполнила водой чашку для кормления -
   в чаще леса
   - вернулась и дала её отцу. Она понаблюдала, как он пьёт, маленькими-маленькими глотками, едва двигая морщинистой шеей. Он был худым сейчас, но и в лучшие свои дни был стройным, как и её мать. Она видела фотографии бабушки и дедушки со стороны их обоих...
   Она вздрогнула. Немного воды пролилось отцу на подбородок, закапало на грудь.
   Всё уходит, подумала она. Бабушка и дедушка с отцовской линии, с материнской. Дом их семьи. Альбом с чёрно-белыми фотографиями, вся линия, тянувшаяся сквозь время, теперь исчезла. Он не принадлежал ей. Высокие, сильные люди на полях, у своих домов, на пляже. Необычная фермерская семья. К которой конечно она не принадлежала.
   "Шаги...", услышала она собственный голос.
   "Да", сказал отец. "Не знаю, что именно ты хочешь услышать, но это был серьёзный случай... безответственности, я бы так сказал. Ты ползала по земле без какой-либо одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды. Ни электричества, ни воды, ты даже говорить не умела. У них даже не было дома, это был скорее шалаш. Одни только стены. Они разводили огонь на земле. Так что ты была... изъята. И в конце концов попала к нам.
   На её глаза навернулись слёзы. Она смахнула их, закрыла рот рукой и уставилась в окно.
   "Моя милая девочка", сказал отец голосом без выражения. "Я не могу до тебя дотронуться, а ведь должен был бы сейчас".
   Тина не шевельнулась.
   "А мои родители? Что с ними случилось?"
   "Я не знаю".
   Она поймала его глаза. Не стала отводить взгляд. Отец глубоко вздохнул. "Они оказались в психиатрической клинике. И умерли. Оба. Очень быстро".
   "Их убили".
   От жёсткости её ответа отец вздрогнул. Его лицо прибавило в возрасте. "Да", сказал он. "Наверное, можно это расценивать и так. По крайней мере, я так думаю теперь". Его глаза с мольбой искали её. "Мы сделали так, как считали лучше. Это не мы решили, что тебя нужно взять под опеку. Мы просто приняли тебя... как своего ребёнка. Когда всё уже произошло".
   Тина кивнула и поднялась на ноги. "Я понимаю", сказала она.
   "Правда?"
   "Нет. Но возможно пойму". Она посмотрела на него свысока, сидящего на кресле-каталке. "Как меня зовут", спросила она. "Они дали мне имя?"
   Голос отца был настолько слаб, что ей показалось, что он сказал "Ева". Она наклонилась к его устам. "Как ты сказал?"
   "Рева. Они называли тебя Рева. Я не знаю, имя ли это или просто... но они так говорили".
   "Рева".
   "Да".
  
  
   Рева. Воре.
   Он вглядывалась в окна, сидя в автобусе из Норртелье. Туда, за изгородь, вглубь леса. Значимость строя одинаковых деревьев возросла. Она всегда думала, что принадлежит лесу. Теперь она знала, что это так.
   Рева.
   Кричали ли они её имя, когда были заперты в белых комнатах?
   Она представила клетки с обитыми стенами, тяжёлые железные двери с отверстиями для осмотра. Представила, как её мама и папа бьются об стены, криками умоляют выпустить их обратно в лес, вернуть им дитя. Но вокруг лишь непоколебимые, закрытые лица персонала психушки. И ни капельки зелёного, никаких растений.
   Без одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды.
   Ей никогда не требовалось много еды, а ещё она не любило то, что предлагают в ресторанах и кафе. Ей нравились моллюски, суши. Сырая рыба. И никогда она не замерзала, какой бы низкой ни была температура.
   Они безусловно знали, как ухаживать за собственным ребёнком. Но начало шестидесятых, попытка социальной инженерии - улыбающейся матери в цветочных фартуках, годы рекордов, стройка, известная как Проект Миллениум. Огонь на земле и пустота в кладовке, если у них вообще была кладовка. Такое не разрешалось.
   Тина слышала, что людей стерилизовали аж до семидесятых. То же самое случилось с её родителями?
   Психиатрическая клиника.
   Она не могла выбросить из головы картинку белых комнаток, своих родителей, запертых каждый в своей камере, кричащих до хрипоты, пока они не умерли от горя. Она попыталась убедить себя, что, может, это было к лучшему. Что иначе их безответственность могла стоить ей жизни. Но она ведь пережила как минимум одну зиму, разве не так? Самую тяжёлую зиму, первую зиму для младенца. И это они помогли ей в этом.
   В глазах расплывались от слёз силуэты хвойных деревьев, что росли по обочинам дороги, за оградой. Проволочной оградой, удерживающей в стороне дикую жизнь.
   Держите лес подальше от нас. Приручите его. Оградите его.
   Воре. Сколько он знает об этом? Всегда ли он знал, кем является, или тоже пережил тот момент, когда реальность свалилась на него, и ему пришлось переосмыслить всю свою жизнь?
   Она вытерла слёзы кулаками, упёрлась лбом в стекло и провожала лес взглядом.
  
   Коттедж был пуст. Мебель конечно была на месте, но его чемодан, инкубатор, камера, бинокли и книги исчезли. Она переложила полотенца на верхнюю полку в шкафу. Картонная коробка тоже исчезла.
   Он покинул её даже не попрощавшись.
   Нет. Блокнот остался на столе. Она подняла его, что бы проверить, нет ли под ним записки. Не найдя ничего, пролистала сам блокнот. Он открылся на середине, обнаружив небольшую стопку фотографий. Она посмотрела на верхнюю. На фото был... хиисит.
   Она осмотрела каждую страницу блокнота, думая, что он мог оставить послание. Ничего. Только список дат, нечитабельные подписи. Она села за стол и попыталась расшифровать их. Они были ужаснее рецепта врача, казалось, что их сделал кто-то, кто лишь притворялся, что умеет писать.
   Через некоторое время она смогла разобрать некоторые буквы, а через них - догадаться о значении других. Прошло почти два часа, прежде чем она получила более-менее понятный алфавит и смогла соединить буквы, получая слова:
   0730 мужчина выходит
   0812 окно открыто
   0922 почта
   1003 посуда. Сон?
   1028 на улице. Уборка листьев.
   1107 проснулась?
   Она перевернула на другие дни, нашла то же повторяющееся расписание. Закрыла блокнот, протёрла глаза, выглянула в окно. И увидела то, от чего её сердце задрожало.
   Нет...
   Он взяла фотографии, вгляделась в них, одна за другой. Поначалу она думала, что на них хиисит, но на поздних фото заметны были державшие его руки. А на последней была женщина.
   Элизабет.
   Она стояла на кухне у Тины, держала своё дитя, на лице - сияющая, слегка натянутая улыбка. Ребёнок был идентичен тому, что лежал в колыбели из полотенец в картонной коробке. Тому ребёнку, который ребёнком вовсе не был. Ребёнку, который был хииситом, которому -
   можно придать форму
   - которого можно сделать копией чего угодно. Нужно лишь то, с чего срисовывать, модель. Фото, например.
   Тины вновь выглянула в окно, увидела соседский дом. Коттедж был отличным местом, чтобы за ними шпионить. Если иметь пару биноклей, записывать их перемещения...
   Зачем они тебе?
   Разве не знаешь?
   Теперь она знала.
   Внезапно она отклонилась назад и расхохоталась. Грубым, жутким смехом, что питался из того же источника, что и гнев, плач. Она смеялась и кричала. Всё было так просто, так очевидно. Единственное, что мешало всё увидеть - это то, что всё было у неё перед носом.
   Она шлёпнула ладонями по голове.
   "Идиотка!", визжала она. "Идиотка! Да ведь каждый человек знает, что мы делаем!". Она вновь расхохоталась, задыхаясь. "Мы подбрасываем детей! Мы крадём их детей и кладём на их место своих!"
  
   Она не хотела этого делать, но не могла иначе.
   У соседского дома была припаркована незнакомая машина. Тёмно-синий Вольво-740 с таким же зловещим видом, как у полицейской машины, или у похоронной.
   Она постучала в парадную дверь. Никто не вышел, и она слегка толкнула её и позвала "есть кто дома?". Из гостиной появилась Элизабет. Она сама была похожа на хиисита: лицо серое и пустое, тело какое-то бездушное и тяжёлое.
   "Что случилось?", спросила Тина.
   Элизабет лишь кивнула в сторону комнаты и ушла обратно. Тина зашла, сняла обувь. Она ощутила ступнями лоскутный ковёр. Она была обманом во плоти, последней из племени, предателем. И всем этим она стала всего за несколько часов.
   Гёран сидел на диване, негромко разговаривая с мужчиной, видимо доктором. Элизабет села в кресло и безучастно уставилась вникуда. Детская кроватка стояла рядом, Элизабет держалась рукой за её решётку. Тина подошла поближе.
   Внутри лежал голый ребёнок, без подгузника и одеяла. Похоже, врач только что его осматривал. Теперь, когда он лежал посреди атрибутов детства, Тина заметила, насколько неживым он казался. Хиисит. Кожа была подобной воску, ни мягкая, ни тёплая, бескровная. Лицо было неподвижно, замкнуто, лишь губы чуть двигались. К счастью, глаза были закрыты. Она задумалась, видела ли Элизабет белые глаза. Наверняка да.
   "Я...", произнесла Элизабет мёртвенным голосом. "Я просто вышла к почтовому ящику достать почту, а когда вернулась..."
   Слабой рукой она махнула на ребёнка. Тина подошла к другой стороне кроватки и склонилась над ней. Дитя лежало на боку. Даже несмотря на приглушённый свет в комнате, как будто они дежурили у тела покойника, она чётко различала небольшой отросток, начавший расти в нижней части спины. Хвост.
   Воре не рассказывал об этом, но Тина догадалась (и догадка подтверждалась подчёркнуто нейтральному выражению лица врача), что хииситы не живут долго. Не так долго, чтобы успеть вырасти в мире людей.
   Людей, которые не верили в троллей. А если и наталкивались на них, то запирали в психушки, ампутировали им хвосты, стерилизовали их и принуждали учить человеческий язык. Пытались забыть, что такие существа вообще существовали.
   Пока мы не приходили и не забирали ваших детей.
   Она прошептала пару фраз соболезнования (голос скрежетал как ржавое железо) и покинула дом. Но покинула не только строение, но и что-то ещё. Она зашла в коттедж, забралась на кровать и провела в ней несколько часов. Она могла лежать там столько, сколько пожелает. Никто бы не пришёл. Никогда.
  
   Когда воскресным вечером вернулся Роланд, она сказала, что с неё хватит. Он вполне сможет найти другое место для своих псов. Она заперлась в своей комнате и общалась лишь сериями скупых сообщений. Несколько дней прошло, пока она поняла, что действительно хочет этого. И ещё несколько, пока Роланд не собрал свои вещи, не забыв и кое-что её.
   Проверяя дом после его отъезда, она заглянула и в коробку с украшениями, не ожидая, впрочем, что он мог пасть так низко. Она ошибалась. Пара колец с бриллиантами и толстая золотая цепочка исчезли. Наверняка он решил, что она не станет утруждать себя звонком в полицию, и был прав. Ей было всё равно.
   Единственное, о чём сказки лгали, подумала Тина. По её мнению, он мог бы спокойно прихватить всю коробку. Этот тролль не искал сокровищ.
   Ноябрь она посвятила исследованию леса. Она сообщила о своём больничном на всё ближайшее будущее, не требовала пособий и не нуждалась в записках от врача.
   Никаких больше врачей, никаких больниц.
   Ей было страшно, даже панически страшно, и это не удивительно. Её выкрали из той среды, в которой она росла, из того мира запахов и света, что распознавал её разум. Её запихнули в больницу, прооперировали, обращались к ней на языке, которого она не понимала, и попытались вылить из неё форму им подобных, превратить её в одну из них.
   Они создают нас по своему подобию. Мы создаём себя по их подобию.
   За несколько дней до первого снега она нашла то, что искала.
   Она ушла далеко от дома, и, будь она человеком, наверняка решила бы, что заблудилась. Она бродила часами, не задумываясь об ориентирах, просто положившись на свой внутренний компас.
   Поначалу всё казалось обыкновенным. Густой, неинтересный участок леса с покрытыми мхом скалами и прямыми хвойными деревьями, с хвоей только на вершинах. Почти никакой поросли, так как свет не добивал до земли. Несколько деревьев, рухнувших скорее от возраста чем от ветра, пойманных своими соседями, и вынужденных гнить в их объятьях. Земля, покрытая нетронутым слоем бледно-коричневых иголок. Здесь давно никто не ходил.
   Он не увидела, но почувствовала это.
   На небольшой полянке она внезапно заметила, что деревья вокруг неё устремляются к небу, становятся выше, но затем сжимаются, понижаются в то же самое время. Она повернулась кругом. Один раз. Второй. Казалось, что стволы деревьев мерцают. Она закрыла глаза.
   Там, подумала она, вытягивая руку, указывая направление. Там муравейник.
   Она открыла глаза и пошла в том направлении, которое указала её рука. В тридцати метрах действительно оказался муравейник, настолько гигантский, что поначалу она приняла его за холм. Тина рассмеялась.
   Это был самый большой муравейник, что она видела. Вершина была вровень с её головой. Как и должно быть. Нечто подобное опьянению нахлынуло на неё, и Тина облокотилась на дерево. Всё вокруг неё было точно таким, как она помнит, только меньше. Лишь муравейник вырос вместе с ней, исказив общую картину.
   Тут я и ползала, подумала она. Она причмокнула губами, вспоминая, как муравьи обжигали её язык своими укусами, перед тем как быть раздавленными её зубами, наполняя рот кислотным привкусом. Дом теперь был не более чем квадратом из брёвен, поросших мхом. Покопавшись в хвое рядом с ними, она обнаружила несколько неровных, полусгнивших досок. Она вошла внутрь и постояла в центре квадрата. Опустилась на колени. Легла на живот.
   Игра света между деревьями. Количество стволов и то, как они расположены. Она закрыла обзор по сторонам, поднеся ладони к лицу. Да. Она смотрела через дверь.
   "Рева!"
   Голос наполнил её мир, голос, означавший объятия руками, от которых пахло землёй и мхом. Голос, зовущий к себе, мягкое во рту, тёплое молоко.
   Она кормила меня грудью. Всё ещё кормила грудью.
   Что ей давали взамен в больнице? Что сделали, чтобы запихнуть свою еду ей в рот?
   Рева, Рева, сисими...
   Она опустила голову к иголкам, упёрлась лбом в землю и тёрлась её, пока не почувствовала боль.
   "Мамочка... мамуля..."
  
   Она ходила к полянке, которая была её домом несколько дней. Один раз взяла с собой спальник, но поняла, что он не нужен. На утро она проснулась на подстилке из мха и под покрывалом из тонкого слоя снега.
   Она начала расследование. Три недели ушло на телефонные звонки, письма туда, письма сюда, прежде чем она нашла, где похоронены её родители.
   Их могилы на церковном кладбище в Норртелье были не похожи на другие. Она впервые встретила могилы без имён. Просто два деревянных креста и слова "покойся с миром". Как на братской могиле или древнем монументе.
   Она высыпала из двух пластиковых коробок землю из их дома на могилы, положила по хвойной веточке на каждую.
   Как их следовало похоронить? Она не знала. Не знала ничего о своём народе. Если верить сказкам и собственным ощущениям, то кресты были лишними. Но кроме этого она ничего не знала. И ничего не могла поделать.
   Выйдя с церковного двора, она направилась в супермаркет и купила бутылку натурального клубничного сока. Затем пошла в дом престарелых. Они с отцом проговорили несколько часов, выпили почти всю бутылку. Тина пообещала принести ещё в следующий раз, когда зайдёт. Скоро.
  
   Январь принёс много снега и воды, сверкающей как масло и не замерзающей. Она шла по лесу, выслеживая животных и пробираясь сквозь сугробы к своему дереву. Посидела там, пытаясь понять, что делать. На щеках замёрзли слёзы. Она была эхом войны в собственной стране, болезненным напоминанием о ней.
   Письмо пришло в середине февраля. На нём были марки Санкт-Петербурга, а подчерк на конверте казался детским. Большие, растянутые буквы, но написанные старательно, чтобы быть читаемыми.
   Письмо начиналось таким же усердно выведенным подчерком, но через несколько строк рука автора стала плавно возвращаться к своей обычной манере, а в конце всё стало практически нечитабельным для всякого, кто с подчерком не был знаком.
  
   Тина.
   Я постучалась в дверь. Ты не ответила. Чувствуешь ли ты до сих пор то же самое?
   Я занималась торговлей детьми. Будь я человеком, я была бы исчадием ада. Не знаю, что ты об этом подумаешь. Но по закону я села бы пожизненно. Теперь я с этим закончила.
   Я беременна от тебя. Хиисит - это неоплодотворённое яйцо. Ребёнок - оплодотворённое. Если всё пойдёт хорошо, он вырастет и станет таким как я и ты. Я хочу родить и вырастить его так, как полагается. Наверное, в лесах севера. Хочу, чтобы ты была рядом.
   Приеду в Капельшер 20 февраля.
   Воре.
  
  
   Она вернулась на работу 16 февраля, её приветствовали тортом, который она забрала домой и оставила в холодильнике до тех пор, пока он не испортился. Слишком много крема. Коллеги никогда раньше не были так расположены к ней, а она - никогда раньше не ощущала себя столь чуждой им. Её инстинкты не спали, и каждая фальшивая фраза резала ей слух.
   Двадцатого февраля она остановила каждого мелкого нарушителя с утреннего парома, за что была вознаграждена с избытком злобными взглядами и неразборчивыми проклятиями. В этом было своё удовольствие.
   Я здесь лишняя.
   Он прибыл на вечернем пароме.
   Как только он появился, она знала, что он что-то прячет, и даже знала что именно.
   Ребёнка. Их ребёнка.
   Она подняла доску стойки и двинулась ему на встречу.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"