Аннотация: Подозреваю, что это своего рода фанфик.
Шрамовая молния
Он садится на угол парапета, приглаживая растрёпанные сальные волосы, окинув пустым, усталым взглядом в серый саван эдинбургского неба. Он никогда не думал, что можно быть возбуждённым и сонным одновременно. Никогда не собирался сидеть здесь. Ведь его место - такое тёплое, родное, своим трудом и разумом завоёванное, находилось тремя этажами ниже, в уютном кабинете с огромным окном, мягким ковром на полу и отдельным столиком секретарши. Которая в лучших традициях прошлого века должна была блистать идеальной но холодной внешностью, нечеловеческой точностью, а вообще - быть смазливым роботом, готовым записывать гениальные идеи своего шефа.
Шефа... он всё ещё не может отстраниться от идеи своего руководства над издательством. Он всё ещё руководитель и идейный вдохновитель, даже когда наблюдает многотысячные убытки с позиций своего морального опустошения. Уже более десяти лет оно грызёт его, не давая видеть новые искры талантов в этом кошмаре шотландской творческой депрессии. Он диагностировал её у самого себя. Не впутывая в личные драмы никаких психологов, этих скользких терапевтов-мозгоправов. Что они понимают? Счастливые обладатели положительного сальдо, сидящие в своих комнатках и видящие насквозь всю суть положения клиента? Сочинители решений, которых нет, последователи монотонных медицинских трактатов, не знающие сути ни творчества, ни бизнеса, ни горечи поражения и в том и в другом одновременно?
Он так и мечтал, что в один прекрасный осенний (непременно осенний и дождливый!) день он введёт в свой роскошный кабинет приемника. Молодому человеку (да, это должен непременно быть молодой мужчина - в костюме с галстуком, чёрно-зеркальными сияющими ботинками, чуть взъерошенными волосами, с портфелем, пусть даже и лишённым важных бумаг) приветливо улыбнётся секретарша. И на секунду - лишь на краткое мгновение - осветит его стол прощальное солнце туманного Альбиона...
Но всё шло по кругу. Чем дальше он углублялся в свои размышления, тем хуже шли дела издательства. Он зациклился на одном моменте, винил себя в просчёте, винил себя даже в том, что обвиняет себя! Вместо того чтобы выпутывать компанию из череды долговых выплат и новых займов. Он искал собственные просчёты в ошибках коллег, а с каждой новой книгой, с каждым новым фильмом отступал всё дальше от ведения бизнеса в угрызения и самоистязания.
Шеф задирает голову высоко к небу. Пелена над ним немного развеялась, ещё не морщинистое, но уже чересчур постаревшее лицо освещает неуверенное майское солнце. Но на горизонте сгущаются тучи - не пасмурные как всё утро, а синие, пророчащие ливень или первую в этом году грозу. Если он её, первую, ранее не пропустил, сидя в баре, сотрясаясь от раскатов грома в своей голове... Не желая дожидаться начала непогоды, но быстро раскрывает портфель и вынимает распечатки.
Нет, это конечно не оригинальные листы. Те он выкинул сразу, как только убедился, что автор не придёт сама в его кабинет, не будет упрашивать, выискивать, расследовать причины. Он всегда держал листы для таких случаев, чтобы можно было достать их из тумбы под внимательный вопрошающий взгляд посетителя, глубокомысленно полистать, и с ясностью и твёрдостью, но обязательно после разочарованного вздоха сказать - не годится. Не примем. Слишком затянуто, слишком слабо развёрнут сюжет, чересчур запутанно, совсем мало юмора, слишком много юмора. Не наш стиль, не наш профиль. Нуждается в основательной правке.
К чёрту пустые отговорки, причина всегда одна - это не купят. Не выстрелит, не взлетит.
Потому - обратитесь в другие издательства. Может, кто-то клюнет. Хотя я не верю. После этого можно было убрать листы обратно в ящик, а после ухода автора - в корзину. И забыть как досадное отвлечение от действительно важных вещей.
Так вот, это не оригинальные листы. Он специально купил потом электронный вариант книги, специально распечатал его на самом старом и фальшивящем принтере, что смог найти во всём городе. Конечно, это был уже совсем не тот же текст, да и начальный вариант он не помнил, но ощущение аутентичности в этих бумагах было. Как в отреставрированном здании, в котором легко увидеть обновленческую силу современности, но не упустить и сути оригинала.
Он ставит портфель на грязную, загаженную птицами и выхлопами городской сажи поверхность крыши и расправляет листы. Ветер треплет страницы, приходится вцепляться в них обеими руками, широко раздвинув пальцы, чтобы прочесть с плавающей чёткостью напечатанный текст.
Она переписала начало, но и новый вариант шефу не нравится. Точнее сказать - не понравился бы. Потому что эти абзацы так вошли в массовую культуру, так стали повседневностью и даже его настольной книгой, что критиковать их стало не то чтобы неуместно, но как-то безынтересно. Всё равно что критиковать школьный учебник через десять лет после окончания школы. Эти абзацы впились в книжную полку, как впиваются в валуны в зелёный ковёр склонов Гленко, они стали азбукой волшебства, детства и юности, хоть к ним питали предрасположенность и взрослые солидные люди.
Тогда шеф не увидел ничего такого. Нет, книга никогда не казалась ему совсем плохой. Или недостаточно хорошей. Она была недостаточно форматной, казалось слишком непривычной для детского издания, не тягаясь при этом за звание подросткового. Без рекомендаций, без предыдущих публикаций, автор казалась шефу забредшим не в свою сферу человеком. Настойчивым, да, и даже в меру одарённым, но - не в своей тарелке.
А ведь он видал всякое. От романов на уровне школьных сочинений до полноценного шизофренического бреда. Как-то даже шутил, что может работать по совместительству в отделе по борьбе с наркотиками. А сколько реальных личных историй, завуалированных расплывчатыми образами героев этих книг, он познал! Не всякий священник похвастается такой коллекцией исповедей.
И сейчас он вновь скользит взглядом по абзацам. Ему как и прежде кажется, что начало смазано - ну не должна детская книга была начинаться ни с диалогов волшебников, ни со смертей ни - уж ни в каком каноне не прописанной - победе над вселенским злом на первых же страницах. Его цепляла задумка, цеплял стиль, однако десятки "но" сорной травой вылезали наружу с каждым поворотом романа.
Ах да, и теперь он стал считать это романом. Шеф складывает вдвое распечатку, суёт листы подмышку, нагибается к портфелю и достаёт бутылку. Яркий золотистый сосуд ирландского виски освещает тёплым ламповым светом серо-облезлый фон городского межсезонья. Шеф откручивает крышку, делает всего пару больших, уверенных глотков, выдыхает, и принимается читать дальше.
Он проглядывает книгу выборочно, останавливаясь на тех же местах, что и двадцать лет назад, перелистывая иногда десятки страниц, иногда уходя в раздумья над одной. Книга влечёт его, не давая покоя своей магической тайной, своим приворожением.
Если бы он был католиком, то пристрастился бы к клубу рьяных противников магии в литературе. Удивительное дело, но роман заставлял людей читать отдельные, казалось, ни чем не выдающиеся отрывки снова и снова. Когда его сын, Генри, прочитал первые две книги (он сделал это сходу, залпом, не отрываясь, во время каникул, чего не делал ни до ни после ни с какой иной книгой), то по несколько раз за день возвращался потом к книжному шкафу, брал эти томики и минут на десять зависал в них. Поначалу шеф решил, что это следствие быстрого чтения и забывчивости, потом - сравнения с фильмом, потом - желанием знать всё о волшебном мире, чтоб не ударить в грязь лицом перед ровесниками. Но нет. Было что-то такое, что возвращало читателя раз за разом - без скрытых смыслов, без увёрток, без неожиданных раскрытий характеров. Прямо, уверенным, простым текстом. Как будто заклинанием притягивало.
Чёрт бы с ним, с сюжетом. Чёрт бы с ней, со всей этой историей. Шеф снова делает пару глотков. Как же стремится человеческий разум найти в своих просчётах, в знаковых событиях, в единичных случаях влияние на всю его жизнь! Которая совершенно сказочным образом пошла наперекосяк.
Да, он выкинул роман в корзину, автора попросил обратиться куда-либо ещё и забыл обо всём, как забывал о любой рутине. Да, уже тогда у фирмы были определённые трудности, а сам шеф, чуя закат эры тэтчеризма, как убеждённый рыночник предрекал новые проблемы. Не то чтобы люди не хотели читать. Не то чтобы у них не было денег. Было всё - и возможности и желание. Не было вектора, не было смысла в этом водовороте отношений "заплати мне - а я заплачу тебе". Было чем и за что платить, но ускользала воля сводить отношения между людьми в грязь фунта стерлингов. По крайней мере он так считал, пока не столкнулся с настоящей литературной магией.
Сейчас он видит этот вектор. В той женщине, которую он заметил мимоходом по пути в свой кабинет, и с которой - несмотря на возможность личного собеседования, так и не встретился позднее. Она была бедно, но опрятно одета, в ней чувствовался стиль и уверенность при полном признании своего положения, которое было намного хуже чем у большинства британцев. Да, тогда он смотрел на неё свысока. Как не смотреть свысока на то, что видишь каждый день, лишь в разных лицах? Те же авторы, желающие стать писателями, те же рецензии, те же приёмы. Было бы проще, если бы и произведения этих авторов были бы "те же". Но нет. Он действительно строго подходил к анализу, старался вчитаться, найти золотое зерно в каждом случае, что попадал к нему на стол. Сейчас, глядя на опыт тех лет, он одинаково часто думает как о мальчике, который выжил, так и о других книгах, что так и не нашли своего пути в свет. Тех книгах, создатели которых разбились на порогах таких шефов как он. Были ли среди них шедевры? Или шедевры становятся таковыми лишь в сравнении с другими книгами, вынужденно борясь по неустановленным правилам за место под печатным прессом? Ровно как и его фирма боролась за место на рынке, вооружившись плодами борьбы писателей?
Лучший выигрывает не всегда. Этот урок ему позже пришлось съесть неоднократно, прежде чем уяснить простую истину. Лучший - это лузер, получивший передышку. С борьбой, с талантом и с вдохновением. Как не идеален продукт труда, как не идеален анализ, как не объективно мнение - результат идеальным не будет никогда, иначе был бы идеален мир. Что уж говорить, когда и волшебный мир не совершенен - взмах палочки не сделает всё правильно, взмах палочки - это лишь действие, как сварка конструкций здания, как подъём сетей из моря, как пуск электричества в мёртвый механизм. Как роспись рецензента.
Так вот, пару лет после этой росписи всё шло более менее. Не хуже чем у многих, достаточно чтобы ворчать, недостаточно чтобы плакаться. Уклон в минус был, но - в конце концов, у кого тогда его не было? Эта рутинная деятельность, со стабильным уклоном вниз - может, она выбросила его из привычной стихии на сушу? Без громких побед, без роста, без кайфа от того, что сделано - может эта привычная среда стала для него лишь ареной борьбы, бессмысленной как бой гладиатора?
Хотя какая борьба. Борьба - это риск, намного больший, чем готов принести ординарный человек. Борьба - это соревнование. Он прожил всю молодость в соревновании. Он неспроста стал шефом - он того заслужил... Нет, не заслужил, завоевал! Нет и не будет заслуженного поста, должности, оклада, контракта... Бывают только завоёванные. А значит отнятые.
Ещё пару глотков, завинтить крышку на бутылке, поставить обратно на крышу.
Он получал достижения всегда обоснованно. Он стремился к ним. Нельзя сказать, чтобы это в нём воспитала семья. Семья была самая обычная, шахтёр, медсестра, пара досадной никчёмности братьев. Стремление выросло в нём как цветок под лучами солнца на той земле, где, казалось, нечему было пробиться. Что было этим солнцем, он так и не уловил. Наверное это было какое-то магическое, ему одному - притом неосознанно - видимое сияние, которое со временем погасло. Или просто он зажмурился?
Так или иначе, он привык достигать. Привык рваться, хотя и не был никогда на пределе. Он был способным малым: половина сверстников пошла в автомастерские и сомнительного рода конторы, откуда маршрут конца рабочего дня неизбежно лежал в паб, а для многих - и к диллерам Лита. Он был не таким, он заранее поставил свою планку выше первых этажей улиц, на которых вырос. В нём был дух соревнования, который он сам в себе воспел, но этот дух не означал радость поражения конкурента (он и не искал противников), а лишь усилие, признание заслуженной победы и движение дальше. Он был лучшим в школе, лучшим в клубе, покорял лучших девушек. Обладал передовыми моделями плееров, доставал лучшие альбомы и костюмы, не выходя при этом за рамки классического образа прилежного молодого человека, не сворачивая в закоулки субкультур.
Он не знал, когда это стремление к новым подаркам судьбы закончилось. Или когда они перестали валиться под ноги. Сейчас, из подвала прожитых лет, ему казалось, что это всё взаимосвязано, как будто проклятие могущественного чародея легло на его судьбу - или всегда на ней лежало. Да, два года он вообще ничего не замечал. Всё шло в рамках обычного. Он влезал в долги, расплачивался, радовался и печалился, разочаровывал и вновь завоёвывал Дженни... Словом, всё как у всех. До какого-то момента, пока не стал замечать, как всё валится из рук, как проблемы, несмотря на все старания, разрастаются во все стороны его жизни.
Он упускал всё больше возможностей. Ошибался в налоговых декларациях, попадал на штрафы, забывал рассчитаться по кредитам, пропускал встречи, забывал собственные планы и подхваченные идеи. Последний их совместный отпуск с Дженни стал катастрофой. Она терпела всё, но только сейчас он понимал, чего ей это стоило. А в тот отпуск - сломалась. Сказала начистоту, что думает. И ушла. Может быть, не наговори он ранее глупостей, протяни руку, когда ей нужна была вполне обычная, физическая поддержка - всё стало бы иначе. Но он смотрел на неё как на самостоятельного, сильного человека, не замечая умирающую частицу себя.
Дженни... чего им стоил этот развод, сколько потом перетерпел их сын с переездом в Манчестер, а после приговора Дженни - обратно. Да, Генри показал себя достойнее их, взрослых. А что теперь с ним будет?
Шеф отрывает глаза от бутылки, из которой уже и не пил, но в которую втыкал слабо понимающим взором. Вокруг вовсю уже завывает ветер, резко ощутимый здесь, на высоте. Бегут по небу, клубятся, тучи, несутся вниз редкие, как листья поздней осенью, капли дождя. Погода стонет приближающейся бурей.
А ведь действительно, Генри, похоже, повторит судьбу мальчика-сироты. Без отмороженных, чересчур обыкновенных родственников, нет, он поедет к бабке в далёкую провинцию, где она не найдёт чем его заинтересовать, оживить, поднять. Генри возненавидит ту одноэтажную местечковую школу, не сойдётся со сверстниками (и прекрасно!), не найдёт ничего, что восполнило бы ему отца, которого уже и теперь-то фактически нет. Когда он последний раз говорил по душам с сыном? Когда они выбирались вместе хоть в горы, хоть в бассейн или на площадку? Он делал вид, что усердно работает, сын знал о проблемах бизнеса всегда... Вот да, теперь он устраивает спектакль для собственного сына. Прекрасный персонаж для дешёвой драмы.
Генри станет мальчиком-который-выживет? Вероятно. Шефу очень хочется поверить в это. Есть же всегда место для чуда?
Ещё глоток, и первый отблеск молнии отражается в далёком чёрном шпиле Хаба. Снова страницы, снова ряды букв, выстроившихся в атаку на его самомнение.
Шефу всегда казались странными герои этих книг. Они были и реалистичны для ребёнка и неправдоподобны для него, взрослого. Или так и должно быть в книжке о волшебниках? Ну как мог мальчишка, только-только выбравшийся считай из домашнего рабства своих неуклюжих родственников воспринимать движущиеся лестницы, живые фотографии в газете и привидений, снимающих, как шляпу перед дамой, свою голову? Да он бы поочерёдно падал в обморок и делал бы в штаны на каждом шагу, это нормальная реакция психически здорового ребёнка! Да что уж тут говорить, пройти через стенку на платформе - уже вызов даже для гибкого детского ума.
А его друзья? Девочка, ничего не знавшая о колдовстве, и внезапно вырывающаяся вперёд по всем предметам, без помощи, с одними лишь данными вундеркинда - и при этом без гордости, лишь с невинным детским зазнайством? Ладно, возможный вариант, хотя будь шеф той шляпой - отправил бы точно на другой факультет. А рыжий? Ребёнок из нищей многодетной семьи, в тени старших братьев не говоря уж о соседстве с легендарным выжившим? Что он мог делать в школе, кроме как отжимать галеоны в тёмных коридорах Слизерина или приторговывать какой-нибудь волшебной грибной дурью в глубине Запретного леса?
Симпатичная зазнайка, невероятно богатый и знаменитый, но будто бы вышедший из комы очкарик-золушка и неизвестно зачем явившийся на белый свет оборванец из хижины на болоте (у волшебников нет гетто в нашем понимании? Хижина должна быть хотя бы девятиэтажной, нет?)... Сильное совмещение противоположностей, даже для детского сюжета. Сойдёт для сказки, но шеф поразился, когда в будущих книгах характеры героев и чародейская Вселенная получили развитие.
Да, превыше всего в этой саге ему нравилось развитие. Как из сказки вырос в конце концов фэнтезийный боевик с серьёзными вопросами внутри - с явным, недетским геройством, подчёркнутой подлостью и выраженным но таким понятным злом. Злом националистического характера, по которому, казалось, прошлись уже все кому не лень. Травма истории предыдущего поколения, укоренившаяся теперь и в детской прозе. Дух времени...
Шеф снова прилип губами к горлышку, полость рта обжёг виски. Напиток теперь поддерживает его в противостоянии с ветром, пронизывающим насквозь лёгкий пиджак. Он как сказочный герой борется со стихией на краю пропасти, разве что только стихия страшнее внутри него, чем в небе над ним.
Ах да, герои. Это же не только дети сомнительного происхождения, но и взрослые, и даже умудрённые жизнью старцы. Немножко шаблонные, но всё же интересные. Шаблонное абсолютное зло таковым вовсе не выглядело - не из-за грамотной подачи его предыстории, не из-за психологии, а просто из реалистичности. Как будто этот злодей был списан с живого земного мира, получив от автора лишь волшебную палочку в плату за заключение в книжные страницы. А образ мудрого и могущественного старца, отказывающегося от власти и поучающего вместо этого подрастающее поколение, уже был пережёван десятки раз, да тем же Толкином или даже Лукасом. Но привлекательности не потерял. Ах, как шеф, ты, полностью помешанный (именно озлобленно, не по-фанатски но фанатично) на саге ещё негодовал, что директора школы выставили геем! Да, ты знал, что и в родной школе в самом Эдинбурге были учителя "необычной" ориентации, но это всегда было в тени. А здесь... Влияние моды? Или носок в подарок?
Или просто он так отстал, что даже не знает, что сказано и написано под чужим трендом, а что - просто потому что стало актуальным, волнующим. Возможным. Как эти планшеты, смартфоны и бог знает что ещё, с чего они теперь читают книги, которые шеф не признаёт в электронном виде до сих пор?
Ещё три глотка, длинных, полных, свободных. Горло уже смирилось со жжением крепкого. Ветер завывает вокруг, так что приходится отойти от края - ведь он хотел шагнуть, а не свалиться! На этой мысли в путающемся уже сознании ему показалось, что осмысленный, смелый шаг вперёд не станет причиной только падению, но, как проход через стену на платформе, перенесёт его в другой мир. Мир, который не лучше нашего, но интереснее, мир старого литературного бизнеса, в котором он, шеф - всё ещё чародей.
Да! Ведь нужно просто представить в полёте этот идеальный мир, и ты субъективно, в своём последнем мгновении останешься в нём навсегда! Потому что настанет тот миг, быстрый удар, который положит конец всем терзаниям и мучениям... Важно лишь войти туда в нужной кондиции. Важно видеть перед собой собственный рай, идею, мечту и твоё сознание застынет в ней в момент своей смерти, и мечта станет вечной. Но что есть теперь мечта? Он не знал уже ответа. Публикация всех этих книг без его участия - свершившийся факт. Надеяться изменить в предсмертной мысли даже прошлое? Не слишком ли нагло, ведь в настоящем и живом их автор и сама её Вселенная прекрасно процветали и обрастали бронёю творчества фанатов, признанием, поклонением? К чему здесь его желание, к чему здесь его участие, его существование? Он не может представить самого себя реальным даже в мире волшебном.
Нет, предсмертная воля должна исправлять объективные ошибки. Те случаи, где иной поворот событий означал бы яркое, очевидное благо для всех участников. А здесь... он получал бы второй шанс, но кому он нужен, если реализовшийся вариант прекрасен? Нет и никогда не бывало чуда для одного человека, ради одного человека - это бред, галлюцинации. Чудо сильно лишь тогда, когда воспринимаемо и осмыслено многими.
Наверное, в этом и проблема с волшебным миром... Может быть, он вполне себе существует? Может быть эти комичные свидетельства эльфов и полтергейстов - реальны? Кто оценит такие случаи в столь разделённом обществе? Ранее, в Средневековье простой пастух мог случайно забрести на делянку к волшебнику. И конечно ему бы никто не поверил, хотя в слушателях в пабе недостатка не было. Сегодня же - нас много, слишком много, даже тут, на Альбионе... Мы обязаны натыкаться на чудеса, если только они существуют - но кому мы расскажем об этом, кто станет нам собеседником из этих миллионов, миллиардов людей? Раньше волшебное скрывалось в неведенье, в расстояниях, в глуши. Теперь - в нашей избыточности?
Снова пара глотков. Очень коротких, как ему показалось. Какая же гадость! Надо было взять вина или хотя бы рома. Он понимал, что пить может уже лишь через силу, только для поддержания духа. Горько как от русской водки, совсем никакого приятного вкуса, скорее омерзение. И когда это в Шотландии стали продавать такую дрянь? И как он раньше этого не замечал?! Его качает, крыша и тучи плывут в глазах, сливаются в единой чёрно-серой палитре, парапет за спиной шатается. Но он удерживается. Ещё не всё. Стоять!
Но он не может стоять. Его кидает из стороны в сторону, текст плывёт в глазах. Он поправляет очки, но не может больше читать. Всё ускользает, как бы он не сосредотачивался. Буквы не складываются, он додумывает текст в полубреду. Это всё бессмысленно. Это всё потерянно.
Он делает ещё тройку глотков. Та же дрянь, а ведь ещё остаётся треть бутылки. За нею складываются в небесный кулак тяжёлые свинцовые тучи... Внезапно природа пробуждается холодной влагой, которая падает на него, хлещет его вялое опьяневшее тело. Первая мысль - убраться из-под ливня в будку над лестницей. Но он преодолевает это желание. Его хрупкая тонкая одежда не может противостоять ветру и потокам воды... Но гораздо хуже того - распечатки в его руках тают под ударами дождя, превращаются в скомканную кашу макулатуры. Их уже невозможно читать - и так он и застывает на крыше, раскачиваясь, с приподнятой бутылкой в правой руке и размокшими листами в левой. Он плачет, так как знает, что не сойдёт с этой крыши по лестнице. Теперь всё по-настоящему, без волшебства, без обмана. У него один путь. Он всхлипывает, но звуки гаснут в раскатах грома, в шипении ливня по крыше вокруг него. Он не слышит, не видит самого себя более...
Шеф поднимает бутылку. Ещё несколько глотков, слишком больших для виски, пожалуй. Так не пьют. Но он всматривается сквозь стекло бутылки, сквозь золото напитка в грохочущее небо. Яркие, ветвистые разряды молнии озаряют содержимое бутылки, играют неведомыми ранее, расплывчатыми но ослепительными цветами янтаря внутри... Он не выдерживает такого салюта и опускает руку...
И - что это?! Призрак, ангел, дементор? Над крышей метров в десяти перед ним застывает в воздухе шар из света, подобный кругло й лампе, но слишком наэлектризованный, слишком заряжённый, чтобы быть творением рук магла. Шар потрескивает под каплями ливня, немного колеблется, но висит в одной точке. Он угрожает и обещает освобождение одновременно, как будто не только сама смерть но и сам благодатный бог - если вдруг такой существует, решили слиться в этом круглом комке света и посетить внезапно алкоголика на крыше Эдинбурга...
Шеф не верит своим глазам. Он поднимает бутылку и заслоняет гостя её стеклом. Светящийся электрический шар превращается в золоте виски в пламенное дрожащее солнце. Так лучше. Нет, так просто прекрасно! Он не видел ещё ничего более красивого. Это свеча во мраке бури, отрезок солнца, спущенный на Землю... он подобен котам Луиса Вейна, он пугает и привораживает одновременно. Он вне конкуренции, ни одна самая прекрасная картина, ни одна самая сексуальная женщина, ни один наркотик не сравнится с этим огнём в бутылке! Шеф закрывает глаза, поднимает виски и опрокидывает залпом, желая поглотить не столько напиток, сколько солнце внутри него...
И солнечный жар пожирает его язык, его внутренности, его разум. Поглотив всё до последней капли, он останавливается, закашлявшись и на миг приходит в себя, оценивая вкус, холод прилипшей к коже одежды. Виски всё так же паршиво, а солнце не приходит внутрь него, жидкое пламя лишь растворяется во влаге организма. Он открывает глаза и видит перед собой пустую бутыль с нечитабельной для него уже оранжевой этикеткой. Но за ней, за бесполезной тарой, совсем рядом сверкает чудо, настоящий патронус...
Его раскачивания становятся более заметными - или это реальность колеблется в глазах шефа? Внезапно шар вздрагивает и начинает плыть в сторону человека на парапете. Шипение нарастает, сквозь него слышится электрический треск, шеф на миг опускает бутылку, чтобы насладиться этим чистым зрелищем своей надвигающейся смерти. Когда-то в детстве именно такой представлял он свою душу - чистой, светлой, зависшей в пространстве. Может быть это именно она, недостающая часть, летит сейчас к нему?
Но страх побеждает. В небе сверкает молния, пробегая от тучи над ним через весь город за горизонт. Шеф понимает, что несмотря ни на что не хочет умирать. Он думал, что боится только боли, но нет. Животный страх, инстинкт самосохранения гораздо сильнее в человеке чем любая магия рассудка. И шеф инстинктивно поднимает бутылку ввёрх, взяв её обеими руками, защищаясь ею как щитом от летящего в него разряда. Он зажмуривается. Небо грохочет и под этим рокотом человек на крыше раскачивается вперёд и назад, будто на невидимых качелях, опьянённый и стихией, и алкоголем, и ужасом.
Прямо перед ним сверкает вспышка, и он чувствует, как бутылка в руках разрывается в десятки осколков, ладони и лоб обжигает резкая боль. От боли он открывает глаза и видит шар всё таким же невредимым, но уже совсем близко, в футе от его груди. Шеф отклоняется назад, делает ватными ногами шаг, затем другой - но ступня не находит твёрдой поверхности. Нога проваливается в пустоту. В тот же миг светящийся шар входит в его грудь, шеф теряет все чувства, взгляд застилает зелёная, дребезжащая разрядами пелена... Он ощущает падение, пустоту вокруг себя. Но это не полёт вниз, как он себе представлял. Нет ни полёта, ни борьбы за жизнь, ни смертельного страха. Всё что осознаёт он - есть боль в груди, голове и ладонях и полная, младенческая беспомощность...
***
Шеф дописывает сообщение сыну на ходу, едва ли не сбегая по лестнице госпиталя. Открывается тяжёлая деревянная дверь, и вот он уже на улице - такой тёплой и одновременно свежей, весенней, пропитанной морским воздухом свободы. Шеф озирается вокруг - на зелёные деревья, раскрасившие Эдинбург, на яркие автомобили, яркие плакаты, ярких людей. Он смотрит и не может поверить своему счастью.
Его мокрое, израненное тело нашли на балконе, когда гроза успокоилась. Никто так и не понял, как он туда залетел - при падении с крыши по прямой, шеф должен был, минуя все выступы здания рухнуть вниз и разбиться о брусчатку. Но по странной случайности ухитрился, пролетев пару этажей, упасть на балкон между горшками с цветами. Он был без сознания, с сотрясением мозга, солидной долей алкоголя в крови, ушибами и электрическим ожогом в области груди. Чего так же медики не могли объяснить - это как ко всему прочему он заработал десятки стеклянных осколков в ладонях, ничего стеклянного внизу не разбив. И почему самый крупный осколок из всех рассёк лоб над бровью.
Этот шрам - единственное, что сейчас напоминало о буре. Он так и не затянулся толком, хотя остальные раны зажили за неделю. Медики, видя форму шрама, шутили, что сама молния прошлась хлыстом по лицу шефа, сбила его с крыши и оставила клеймо в напоминание. Но шеф уверен, что удар наоборот спас его. Хотя нет, не спас. Всего лишь дал второй шанс. И на том спасибо.
Он всё ещё стоит у двери в госпиталь, мешая заходящим людям. Он любуется. Этот серый город... Он никогда ещё не видел его таким. Цветным, счастливым, движущимся. Живым. В нём биение сердца, особенное, сравнимое с тем, что перезапустил разряд шаровой молнии. Пусть ему никто не верит. Он знает правду, а остальные пусть лишь дивятся переменам в нём и списывают всё на вынужденный отпуск под присмотром врачей и психологов. Но правда не в них. Его посетило чудо. И теперь он видит его в каждом камне брусчатки внизу, в каждом пыхтящем автомобиле, в каждом озабоченным своими делами прохожем.
Звенит телефон. Сообщение от Генри. Он не успеет встретить отца, но будет ждать его дома. Он очень рад, что отец выписался, что всё вновь хорошо. И он приготовил ужин по такому случаю.
Шеф убирает мобильник в карман отстиранного от крови пиджака. Отлично. С ним Генри, с ним новые силы, с ним, кажется, сама весна. Чего ещё можно желать? Он - редактор, который выжил. Может быть это сила любви, хотя он и не знает чьей. Да какая разница? Какая-то любовь действительно хранит его, а значит он - не лишний герой даже в этом совсем неволшебном мире.
А раз уж всё так хорошо... и раз уж часок в запасе у него есть... Шеф прыжком преодолевает последние пару ступенек и устремляется по улице вниз. Он не бывал тут ранее, но уже приметил бар из окна своей палаты. Сейчас он немного расслабится - плевать на запреты врачей! И поедет к Генри. В свою старую квартиру, к делам своей старой фирмы... и к новой жизни!