Она давно забыла собственное имя, но помнила огонь.
Когда-то невыразимо давно Она жила на окраине железного леса в маленькой землянке с косым очагом и отверстием в крыше из веток. В один из дней налетела страшная буря. Деревья плакали, сгибаясь до земли, стонавшей, пока ветер хлестал её, вырывал волоски травы, заламывал руки-деревья и пальцы-кусты. Будто армия чудовищ сражалась на потемневшем грохочущем небе, крыша скрежетала - того гляди провалится или улетит.
Укрывшись шкурами, Она жалась к земляному полу.
Внезапно всё стихло. Природа застыла в немом ужасе, ожидая продолжения кошмара, но ничего более не происходило.
Позже запели птицы, и Она, набравшись смелости, приотворила чудом выдержавшую дверь: небо было пронзительно-синим, на опушке громоздились поваленные деревья и ветки. Точно кривой кинжал, блестела между холмов излучина реки.
Что-то ещё переменилось, не только деревья поломаны и примята трава: Она сердцем чувствовала близость чужого, прежде не ступавшего на Её земли, не вдыхавшего пьянящий аромат Её ядовитых цветов, развеянных злым ветром.
Кто это мог быть?
Инстинкт хозяйки потревоженного владения требовал немедля разобраться, и Она пошла по примятой траве, принюхиваясь и прислушиваясь: да, в тонком говоре растений то и дело поминался чужак. Раненый, оросивший кровью серые камни берега.
Следуя шёпоту трав, Она направилась к нему, и ядовитые цветы под Её ногами наливались силой, в Её следах упруго поднимались стебли и на них распускались алые лепестки. По склону холма разливалась волна буйного цветения, наполняя воздух дурманом.
Чужак раскинулся на камнях, словно спал. Красная рубашка и капли крови так напоминали цветы, что Она остановилась, любуясь, а травы и камни кричали: "Берегись! Берегись!" Ветер ласково теребил пламенные волосы незнакомца.
Опомнившись, Она спустилась с холма, давая силу прятавшимся в земле корням цветов.
Больше всего в красивом чужаке Ей понравились дивные волосы. Они поникли, но чувствовалось - должны тянуться вверх, сиять.
Чужак застонал и едва шевельнулся, меж скривившихся губ проступила кровь.
"Берегись, берегись!" - умоляли ядовитые цветы, но Она осторожно коснулась губ и, обжегшись кровью, отдёрнула руку. Алые следы на пальцах так упоительно блестели, и Она любовалась, забыв о боли, пока новый стон не вернул к реальности.
"Берегись!" - лепетала трава.
Он был лёгким, этот чужак, - куда легче валунов, которыми изменила русло реки, чтобы орошать свои луга, - Она подняла его на руки, точно дитя, и понесла.
"Берегись!" - исступлённо кричало всё вокруг.
Чужак был велик для Её узкой короткой постели, и Она на полу разложила ему шкуры.
Рана пряталась с правой стороны спины и уже не кровила, но в ней таилось что-то страшное. Смертью веяло от бока чужака - пожиравшей его смертью.
Выпрямившись, Она рассеянно оглядела пучки трав на стене, плошки и мешочки на полу. Смерть, вгрызавшаяся в тело чужака, была Ей незнакома, но, сама несущая смерть, Она чувствовала в себе силу угадать слабые места неведомого врага.
И Она преклонила колени рядом с чужаком, опустила тонкие бледные руки на тёплую, словно нагретый солнцем камень, кожу.
Яд расползался по горячей крови, чёрными нитями опутывал тело, гася огонь божественной души. Пламенные волосы выцветали, будто седея. Нужно было торопиться.
Смерть...
Решившись, Она поспешно стянула с чужака тонкую рубашку и штаны, выскользнула из своего тёмного платья и, больше ни о чём не думая, легла сверху, обвила незнакомца руками и ногами, теснее прижимаясь, вдыхая терпкий запах кожи. От желания укусить рот наполнился слюной, и Она вонзила острые клыки в жилистую шею, позволяя своей смерти влиться в жгучую кровь, схлестнуться со смертью чужой, чёрной, как пасмурная ночь, и колючей, словно шипы терновника.
Яд против яда, желание убить - против желания спасти. Сжимая чужака в объятиях, Она считала удары своего сердца, отмеряя время опасной борьбы.
Сто ударов...
Тысяча...
Две тысячи...
Только десять тысяч ударов - не больше, иначе смерть достанет Её саму.
Три тысячи...
Четыре...
Как упрямо медленно тянулось время, как яростно сопротивлялся чужой яд, а Она только крепче обнимала и считала, считала в замиравшей бесконечности секунд...
Пять тысяч...
Шесть...
Семь...
Восемь...
Девять...
Стало страшно.
За двести ударов до поражения явилась победа: чёрный яд растворился, и своему Она запретила убивать.
Огненные волосы встрепенулись и засияли, незнакомец облегчённо вздохнул и из обморока унёсся в целительный сон, а Она лежала, слушая теперь стук чужого сердца.
"Так спокойно..."
Незнакомец проснулся на третий день. Она, смешивая сок диких ягод, ощутила испытующий взгляд спиной, и он догадался, хмыкнул:
- Неожиданная помощь, змеиная фея.
Она полуобернулась:
- Как тебя зовут?
Огненные волосы игриво колыхались, он подпёр щёку кулаком:
- Локи, - в улыбке была необидная насмешка, в прищуре его глаз чувствовался интерес. Локи похлопал по шкуре. - Подойди, хозяюшка добрая, и я тебя отблагодарю.
Приказав платью исчезнуть, Она выпрямилась, наслаждаясь вожделением хитрого взгляда, разгоравшимся пламенем волос и страсти, топорщившим тонкую шкуру над пахом Локи.
Звериная жажда ласки разгоралась в Ней, заставляя скользнуть в крепкие объятья, жадно целовать и обнимать похотливого чужака, кричать под ним, стискивая ногами, умолять. Она слепла от света чудесных волос, задыхалась и почти умирала от его движений, и где-то там, за пределами их тел буйно разрастались и отравляли воздух сладким ароматом красные цветы...
Локи прожил с Ней две недели, удовлетворяя их обоюдное желание. Кроваво-красные цветы, разросшись в огромную изгородь, берегли их покой, и Она уже поверила, что это навсегда, но однажды утром не обнаружила Локи: исчез, неведомым образом миновал ядовитых стражей.
Она выла и стенала, катаясь по траве, проклиная Локи, разрывая когтями жаждущую прикосновений плоть. Бродила по лесу, спрашивая у растений: "Где мой Локи?" Поливала слезами мхи и травы, грызла пальцы, билась о деревья и камни, надеясь унять безумную тоску.
Точно во сне жила Она, бродила, шепча: "Где мой Локи?", лежала в своих цветах, представляя, что ласки их лепестков - прикосновения, а внутри росло дитя Локи, отнимая силу и волю.
Чудовищное дитя, в трёхдневном возрасте унесённое богами в неизвестность.
В полубреду прошёл год или два, и Локи снова появился, как ни в чём не бывало вошёл в дом:
- Тю, фея змеиная, что с тобой? Давно ли ты мылась?
Уставившись на него, Она приподнялась на шкурах:
- Ло-ки...
- Не ждала? - усмехнулся он, прислоняясь к кривому косяку. - Ну здравствуй, хозяюшка, - Локи размашисто поклонился и, усмехаясь, указал через плечо. - А теперь давай, ополоснись, я ненадолго.
Со всех ног Она помчалась к реке, смыла грязь, торопливо обкусала ногти и с замиранием сердца влетела в обветшавшую землянку: Локи перемигивался с пламенем в очаге. Женское и звериное проснулось в Ней, и с прежней грацией Она приблизилась к задумчивому Локи.
- Вода на тебе красиво блестит, - он потянул Её к себе.
С тех пор Локи заглядывал раз-два в год. Эти дни были счастьем, и Она не спрашивала ни о чём: ни о других женщинах, ни о планах, просто жила минутами вместе. Локи не спрашивал о Ней, ни разу не обмолвился о ещё двух их детях, покорно отданных богам.
Удовлетворив своё желание, он пропадал, минуя расставленные ловушки и, похоже, не обижаясь на попытки пленить.
Но, казалось, он начинал с Ней скучать, всё меньше восхищения было во взгляде, а встречи стали короче и реже, и от этого сердце болело и будто тяжелело раз от раза...
Минули столетия, Она, исходившая все миры, уже отчаялась найти своего бога, когда змеи нашептали удивительную весть: ищут змею, что до конца времён останется в пещере капать ядом на лицо преступника Локи.
Локи...
Её Локи...
Его заточат глубоко под землёй, навсегда лишат возможности навестить Её. Сердце разрывалось от боли, несправедливости, от... непонятного жгучего чувства обиды и ненависти, так, что хотелось капать ядом на прекрасное лицо Локи и делать нестерпимо больно - так же, как делал он своим отсутствием.
Обратившись змеёй, Она отправилась к богам и попросила себе роль палача.
"Справишься ли ты, змея? - усомнился великий Один, и, присмотревшись, криво улыбнулся. - Справишься. Нет существ ядовитей покинутых женщин".
Обвив сталактит своим огромным упругим телом, Она повисла над связанным Локи и женщиной с чашей, позволяя яду своей души беспрестанно течь с зубов и, кажется, от этого ещё более наполняясь ядом.
Прошли столетия, Она давно забыла собственное имя, привыкнув к обезличенному "змея", но помнила, как встретила, любила и искала Локи, помнила его жестокость и, наслаждаясь редкими мгновениями, когда жгучий яд разъедал его лицо, тысячи раз покрытое Её поцелуями, Она была счастлива возможностью навсегда оставаться вместе.
Только Локи и в этот раз улизнул, ушёл с великим Одином, клявшимся держать его в плену до скончания времён.
"Ну ничего, - подумала змея, свиваясь рядом с безразличной ко всему женщиной. - Он ещё будет моим".
Лишённые своих занятий, обе остались в пещере под миром ждать возвращения своего возлюбленного Локи.