УШКУЙНИКИ

       Предисловие

        Одни, возможно, самые главные, из извечно русских вопросов: "Кто мы? Откуда? Куда идем? Зачем?" Судя по библии, тысячелетия назад иудеи, хотя блуждали по пустыне, таким вопросом не заморачивались. Они, как и многие другие народы, знали ответы на такие вопросы и только мы - русские не имеем существенности или осуществленности, и до сих пор прилагательное, но не знаем к какому существительному. Мы как бы есть, но и нас, как бы, не существует.

        Эта книга просто очередная попытка понять кто мы. Еще бледное, но уже начало сложения русской нации и одновременное проявление вертикали власти в Московии. Сколько у нашей страны в древности было названий: Гардарика, Русь, Тартария, Московия...

        Жизнь заставляет самых слабых и безресурсных народов и правителей захватывать более сильных и богатых соседей, навязывая им свою волю и мироустройство. Так произошло с Македонией, Римом, монголами, инкской империей, Москвой и другими, в свое время, гегемонами на просторах планеты. Кто такие были США, хотя бы сто пятьдесят лет назад? Они даже индейцев военным путем не могли покорить, а теперь?

        Складывается впечатление, что мы, русские, застряли во вневременном отрезке: чтобы не происходило, для нас ничего не менялось, как и мы сами. Другие давно обустроили и дороги и дураков как-то и куда-то научились пристраивать, без ущерба для общества, а для нас этот вопрос до сих пор актуален... даже не актуален, а главенствует.

       Картинки предназначены для тех кто никогда не видел русские просторы, их леса, реки и степи и для тех, кто про это уже забыл.

       В конце книги маленький словарик. Автор.

       Ubisunt, quiantenos

       Inmundofuere?

       Где те, которые раньше

       Нас жили в мире?

       Часть 1.

       "ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ" АФАНАСИЯ НИКИТИНА

       "Дошли мы до моря на большом судне, да стало оно на мели в устье Волги,

       и тут они нас настигли и велели судно тянуть вверх по реке до еза.

       И судно наше большое тут пограбили и четыре человека русских в плен взяли, а нас отпустили голыми головами за море, а назад, вверх по реке, не пропустили, чтобы вести не подали."

       "Семь князей захватил да казну их взял:

       вьюк яхонтов, вьюк алмазов, да рубинов, да дорогих товаров сто вьюков, а

       иных товаров его рать без числа взяла. Под городом стоял он два года, и рати

       с ним было двести тысяч, да сто слонов, да триста верблюдов."

        ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ИМ И ВСЕМ НАМ.

       Глава1

       1.

       Скрипнула дощатая дверь хибарки, сильно согнувшись, в низкий проем, перешагнул порог деревенский староста, мельком глянул на чадившую лампадку в углу, торопливо перекрестился и отошел в противоположный угол. Шагнул он оттого, что кто-то толкнул его в зад. Небрежно склонив головы, в проем вошли два отрока-первогодка из боярских детей.

       Хотя все знали, что в вои их князь не принял и прислуживают они во дворе, в лучшем случае с поручениями посылают, но держали они себя так дменно, словно вернулись из похода с богатой добычей.

       Тоже, как и староста, перекрестились на лампаду, но поскольку камора оказалась тесной, так и встали у порога, староста слегка потеснился и закрыл плечом маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем.

       Так что в избушке, свет был только от лампадки, а, поскольку гости вошли с улицы, то кроме ее огонька ничего вокруг и не узревали. Да они и не смотрели, что интересного можно увидеть в брошенной избе смерда?

       Первый из отроков старался говорить басом, но из-за того, что тонкий мальчишеский голос все равно прорывался в его речи, это выглядело достаточно смешно, казалось, что говорили оба мальчишки. Староста хмыкнул, опять перекрестился и, не сказав ни слова, вышел из хижины, дверь за ним снова неприятно скрипнула.

       - Что же ты гость дарагий, в княжестве явилси, а мыто не плате? Князя не навещае, товар не предлагае, сказом не тешь? Какие твари из дальних стран привези? Ведае княже что бывал ты в сторонах немецких, фряжских и басурманских!

       - Трясца у его! Хворь така, что не ведае он ся! - Раздался из угла тихий мальчишеский голос. Отроки разом вздрогнули, быстро перекрестились, не забыв призвать на помощь языческих предков.

       - Хто ты? Дух какый иль домовый? - Судорожно сглотнув, произнес второй посыльный.

       - Бдети я му, хворь помога изгнати! - Зашевелилось что-то темное у ложа купца, подожгло лучину от лампады и, в ее разгорающемся свете, ребята увидели парубка, может на пару лет старше их.

       - Не чума ли? - С опаской произнес первый.

       Пять лет назад эта страшная болезнь прокатилась по земле московской, отчего многие поселения пришли в запустение. А с учетом того, что Русь прошла первую четверть пятнадцатого века не только с чумой, а и с засухами, наводнениями, и такими морозами, что все Балтийское море замерзло и, от всего этого, прокатились несчастья страшным голодом и мором по всей земле русской. Да и этот 6933 год от сотворения мира не баловал - новая эпидемия катила из Прибалтики.

       - Кто ж от язвы моровой живе? - Спросил мальчик. - Сами знати, втора седмица пошла как он здеси. Спалили бы всех, кто будя. Перелом в его хвори иде, день-два и буде видно жилец он ли нет.

       - Так князю что молвати? - Спросил первый, словно он сам и докладывал князю, а не тиун княжеский, который их и послал.

       - Таки кажи! - Мальчик, в отличие от старосты, даже вида не подавал, что признает гостей за важных лиц. - А теперь идите. Аер протух, и его воню князю понесети? Аль хворь хотити заяти? - Мальчик скривил губы в улыбке, но ребята этого не заметили. Лучина в его руке догорела и он остаток утопил в плошке с водой. Важность с пацанов как ветром сдуло, и они, торопясь, выскочили на улицу.

       - Совсем детей в гридни князья набирают! - Поднял голову больной, сняв с лица влажную тряпицу. - Торопись Улита, времечка нет. Абы увидали они Сулима нашего ничто бы нам не помогло.

       Улита кивнул и тоже вышел из избушки. Проделал он это так неторопливо, словно каждым движением старался оправдать собственное имя.

       Погост на берегу реки Песча считался большим - десяток дворов, поэтому и имел свое имя - Брезга. Наверное из-за того что тому, кто первый здесь поселился, понравился рассвет. На погосте обычно собирали дань и пошлины с окружающих деревень и проезжающих гостей.

       Песча, через версту впадала в другую, более крупную реку. В междуречье между ними сурожские купцы основали стан, а реку назвали Истер. Этот стан организован был с умыслом: он хоть и был не на погосте, но рядом и приписан к нему. В стороне от городов, но рядом проходили дороги из Звенигорода, Волока Ламского, а через него Ржева, Новгорода, Пскова, а через Рузу, Можайск, Верею, смоленские и литовские города. Также через эту реку Истер можно было попасть в Клин и Тверь, а, повернув на восток в Москву, Переяславль, Суздаль, Владимир, Ярославль, Кострому. Зачем болтаться по городам и весям, подвергая риску и весь товар и собственную жизнь, когда можно было узнать где на что цены выше, прием благоприятнее, туда и направиться с товаром за прибылью. Как говорилось: от князя далече - пошлина ниже.

       Домишки стояли на валунах, и для тепла, снаружи по оконца засыпаны были землей, на которой росла трава. Внутри же был глиняный пол, посреди него неровным кругом лежали камни которые и исполняли роль печки. Дым же выходил в дырку под крышей. Крыша тоже была обычная, из дранки, покрытая заледенелым снегом, но на коньке из-за дыма снег стаял и сквозь него проглядывал изумруд мха.

       Какой смысл заботится об избе, если она ненароком или сгорит или, если и не всей деревней, то семьей придется переехать или перейти к другому хозяину, который условия лучше предложит? Поэтому в деревнях было много пустых и брошенных жилищ. А с учетом эпидемий и голода, все только радовались, что к ним прибывали новые соседи. Ведь случалось так, что и княжества давно нет, и правят совсем другие, а никто об этом и не знает. Земля тогда только слухом полнилась.

       Дверь снова заскрипела, кто-то здоровый только боком протиснулся в нее.

       - Ты Иван? - Негромко спросил больной.

       - Сулимом меня звать! - С сильным турецким акцентом ответил здоровяк. Он даже выпрямляться не стал, боялся в темноте головой о стропила стукнуться.

       - Сулимом тебя в туретчине кликали, а здеси ты Иван! - Ласково заметил гость. - Ну что там, поспевает Улита за гриднями?

       - Шустрый малый. Там в стане суета. Всадники понаехали. И всадники не просты. Узда богатая, в скарлатах узорчатых, байданах блестящих. Сам князь аже?

       - Любо абы! Сколько ждали, мочи нету.

       - Тряпку мочи и ложись. Топот слышу. Скачут! - Турок также боком выперся на улицу.

       Прошло немало времени, прежде чем дверца, от удара, без скипа, но со стуком распахнулась и в проеме сначала показался факел, хотя и были сумерки, но еще довольно светло - снег отражал, но это на улице, а за факелом протиснулся бородатый, с гордой осанкой и властным взглядом человек в расшитом золотом и серебром кафтане, сафьяновых сапогах и опушенной бобром багряной, с загнутой вершиной, шапке. Кто-то хотел пролезть в хибару вслед за ним, но он так зыркнул через плечо, что дверь, удивительно, без скрипа, плавно закрылась.

       - Что ж ты негоциант хворый таки, а поселитися не в ладной избе в стане сурожском? - Пророкотал громко бородач и тихо добавил. - Не устал ипостась ирийным странам показывати?

       - Дак не сурожский я гость! Голос твой княже не узнаю? - Почти не слышно прошептал больной, но прищур изпод тряпки метнул, правда, сумев обозреть только полу кафтана.

       - Помавати рота! - Все так же тихо произнес пришедший.

       - Семо и овамо! - Ответил больной и сел на ложе, завернувшись в шубу. - Весна хоти раня, а на вечеру знобь берёти. Хорошо успети до вскрытия рек придити. Кто ты? Кажиси! Слова правые ясти, которые княже Звенигородский и Галичский Юрий Дмитриевич речь должн!

       - Сын его я - Васька Косой! Не знаешь что ль, что отцов брат Василь князь московский, скончался в одночасье. Зрю, чи не знати. Митрополит Фотий посыл в Звенигород своего боярина Акинфа Ослебятева, звал отца в Москову. А тот понял блазнь, да в Галич ушел рати собирати. По родовому счету у него боле прав на престол чем у малолетнего племянника, да и дед наш Дмитрий Донский таки рек: "А погрехом, отьимет Бог сына моего, князя Василья, а хто под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев оудел". - Произнес завещанную грамоту тезка скончавшегося родственника.- Три года тебя ждати, а ты вовремя каки. Наряд отцов исполнил?

       - Сабли сурьские не добыл. Одну токо - харалужную! А уж сурьская ли нет мне неведомо. Байдану как платок на лету секет! До комоня от плеча кметя разваливат!

       - Это все? - Удивился Василий.

       - Все! - Вздохнул купец. - Но и тут знати надо, как саблею вертети.

       - А отец думал, что каменьев тебе данных и на трех хватит!

       - И на одну не хватало. И в Самарканде и в Дамаске, и в Царьграде. Великий хромец забрал всех сурьских мастеров в Самарканд. А как сам представилси, так и мастера пропали. Потому аз таки долго по миру плутати. Пока не нашел одного басурмана.

       - Как добыти? - Недоверчиво прищурился Василий.

       - У тебя за Саввиной слободой, где Поноша в Москову впадати есть балий Микита.

       Услышав про Никиту губы у Косого дернулись, словно он что-то хотел про него сказать, но решил промолчать.

       - Таки он на дорогу от всяки хворей травок надавати. А одну былию чтобы уд стояти. Там азвстрети князя бессерменского, эмиром по ихнему звати, у которыуд висити. Вот за это он сабельку и дал. Больно зелье ему по душе пришло. А так: три женки, а зачем они ему, коли уд вис? - Подмигнул купец весело. - Сложнее вывезти оттуда было. А на каменья я зерна сарацинского накупил, да греческого, помня какие моры на земле нашей. Подвинься!

       Купец отодвинул княжеского сына к двери, взял мешок рогожный со своего ложа. Ложе, под рогожей оказалось из поленьев сложено. Купец раскидал поленья, выхватил крайний бочонок и поставил его в рогожу. Сбил верхний обод, как-то повращал его и от внутренней стороны боченка отделил еще один, расцепил концы и, второй какой-то кривоватый, неуклюжий обод превратился в изящную саблю.

       - Пробуй, сын княжий! - Предложил купец. - Если знаш как, это тебе не мечом шеломити!

       - Знати, не учи! - Косой из-за головы, прямо перед собой мазнул клинком, головня с огнем отделилась и упала на каменья. - Вельми велия сабелька! Оправить в каменья и в Орду, только там столонаследие получить можно.

       - Зничитца брани не буде? - Спросил купец.

       - Каки брани! Отцовы браты Андрей Можайский, Константин Угличский против него, почти все бояре тож. А почему? А Витовт - велики князи литовски! Тестя младенца Василя боятся. Свое хотят сохранити. А сколько земельки русской он к Литве прирежет? Где же с такой силищей справится? И так Литва от Варяжского до Черемного моря. А все мало! Ты Андрей-гость, плюсны не топчи. Знаменье от отца, грамота купчая. Чуял он что ты буде. Вся пустошь вокруг реки Тростня с озером и болотами и до реки Гнилуши с ловитвами и с сельцами Локотней, Шейно, Житянка, Десиха, Глинька теперь твое поместие, окормляй.

       - Тогда поминки свене! - Сунул руку в бочку купец и вытащил из риса кожаный мешок.

       - Чаю, не золото и каменья! - Усмехнулся Косой.

       - Зелье огненного боя! - Огладил кожаный бочок мешка Андрей.

       - Зачем оно нам? Из тюфяков и пушек стены каменны Кремля ломати? - Попытался прямо посмотреть Василий, но глаз все равно смотрел в сторону. В 1382 году, при осаде Москвы Тохтамышем, орудия огненного боя были применены русскими. Из другого такого же бочонка купец извлек величиной с локоть толстый железный стержень с ободами.

       - Ручной тюфяк! - Пояснил купец.

       - Самострел с луками все равно лучше. Быстрее, точнее. А здесь зелье насыпь, пулю затолкай, на подпорку установи, прут раскали и на полке подпали, после этого целься. А гром, а вонь? А дальность? Двести шагов! - Усмехнулся Косой.

       - Право речи! Только здесь змеевидный фитильный замок - жагра! Клади на бердыш и базлай. Уклад самострельный приладь, чтоб в плечо упрети. А можешь в двух руках держать, ... ну не...

       - Поминки значит, поминки, я так мрю, что зерна тут и курице мало - оставь себе. Вот за чем отец бя посыл! - Догадался Косой, выглянул в дверь и гаркнул: Чадь! Носи бочонки!

       - Погодь! - Остановил гость княжеского сына. - Заправлю я тебе их. Темень скоро, а волки к весне оглодали...

       Андрей принялся вытаскивать и остальные, засыпая заспу в два разных мешка. Потом уселся на полено, накидал щепок запалил, а когда огонь разгорелся положил и поленья. Сразу в избушке стало тепло. Снарядил все семь пищалей, объяснил Косому как ими пользоваться, и только после этого позволил все унести.

       Василий повернулся, собираясь уйти, как, купец испуганно хлопнул в ладони.

       - Аз аки изуметися! Бех в Софии царьградской крест плотняний светити княже Юрию Дмитриевичу! Яти дати! - Андрей снял с шеи даже не крест, а большое серебряное распятие на кожаном шнурке и передал Василию. Тот тоже не нашел более лучшего места для него, чем собственная шея.

       Как топот стих, в хижину опять протиснулся Сулим-Иван, скрестив ноги, присел на лежащее полено и протянул руки к огню. - Зябко хозяин, околел однако! Будь кака? - Наконец он вытянул и ноги, снял с них поршни и укрепил их на поленьях для просушки.

       - Мню я борзо разитися! Котора среди князи! Детель и обет решили, надо к себе утечи! - Гость принялся раскладывать поклажу. Дрова успели прогореть. Поршни турка просохли и он снова надел их на ноги. Купец привстал, чтобы из-под себя вытянуть еще несколько поленьев.

       - Погодь Андрей! - Остановил его Иван. - Опять скачут!

       - Так все решили! - Удивился купец.

       - Это другие комони, больше их! - Встревожено произнес турок.

       - Будь рядом, но не показывайся! Улиту спрячи! - Рухнул на ложе Андрей, подхватил тряпицу и водрузил себе на лоб.

       Ждать пришлось недолго, в хибарку навалилось трое, так и оставив дверцу открытой. Один стоял у порога, а двое вошли. Это были простые кмети, а тот, кто ими командовал с коня не слез, поэтому и дверцу держали открытой, через которую валила стужа.

       - Правду соглядец рек! - Крикнул первый, подошедший к ложу. - Хворый он. Тока один!

       - Где еще двое гость? - Озвучил вопрос с улицы второй. - Какие дела у тебя с Васькой Косым, сыном татя и израдца княже Галицки?

       - Откуда мне знати кто израдец, кто Косой! - Выдохнул в его сторону купец. - Разве не вы весь товар пограбили? Зачем вернулиси? Ажно живота гонезе! Зрети в рогожу, труха от заспы сарацински и гречски. Тщета сполошна! Навь назирати! - Последние слова он простонал. Кмети вышли из хибарки, не забыв затворить дверь.

       Первый пересказал дородному воеводе речь гостя.

       - Знаю все! - Вальяжно махнул рукой тот. - Прелагатай зрети как все унесли. В Звенигород Косой течети. Женуть, скора прихватим. Темень быстро пала! Ночевати на дороге буде!

       - Шуба гостя люба! Ой люба! - Произнес третий кметь, стоявший у дверцы. Сумел разглядеть, в сумраке.

       - Да и кафтан лепший чем мене! - Добавил второй.

       - О лихве печися? А хвори не боитиси? - Усмехнулся воевода.

       - Утый гость, грети, а некому, замерзни! - Вопросительно посмотрел на воеводу первый.

       - Отъеду, догонити! - Воевода повернул коня и махнул рукой. Вереница всадников потянулась по тропе. С ним, поехал и первый, злившийся на себя, что он глазун, а на шубу купеческу запал самый дальний кметь от купца, но он, как десятский, рассчитывал на лихву.

       - Как делить лишнее будем? - Спросил третий кметь второго.

       - Шуба тебе, кафтан мене, остальное пополам да десяцкому уклад треба. Даже труха от заспы пригожа, не нам, так комоням. Кафтан мне не попорть. Шеломь! - Второй оглянулся в поисках дубины. Из кучи хвороста он шумно выдернул крепкий сук, но тут что-то шмякнулось на его ногу.

       В неярком свете луны он разглядел шлем. Усмехнувшись, пнул его в сторону приятеля. Шлем нехотя катнулся и кметь увидел вытаращенную бороду и удивленные глаза. Глаза головы подмигнули, словно приглашая " давай ко мне: одна голова хорошо, а две лучше!" Он медленно, с ног, начал осматривать соседа и, когда дошел до плеч, наконец понял, что тот действительно без головы. Тело прислонилось к дверце и стояло, подпирая ее.

       Ухнула в ночи сова и кметь, чуть ли не по совиному крутанул головой, все было, так же как и миг назад. Бросил сук и, тихо постанывая, кричать он побоялся, побежал по тропе, осеняя себя крестным знамением, забыв даже вскочить на коня.

        Купец, услышав шум, попробовал выйти, и только со второго раза ударив плечом, смог распахнуть дверцу. Тело шмякнулось рядом с собственной головой. Только тогда из-за угла, подволакивая ногу, вышел турок, а за ним Улита.

       - Ты зачем дружнего отпустил? - Спросил турка Андрей.

       - Дотянуться не смог, веси хром я, он бы ускакал, а так пешцем. - Усмехнулся турок. - Улита подсказал. Они же тебя решить хотели.

       - Слышал. Вот и еще к нашему орю пара комоней. В путь надоти. Обротятися, если в ухыщрение к Косому попадут. Не боронимся! Ты Улита как Косого зрети?

       - Думал, что он княже. Хто на отрока смотрети буде, пробрался к стремям, дернул за попону и казал твои заветны слова. - Ответил Улита, словно всегда этим и занимался.

       - Сани откапывай, я оря впрягу. Иван, а ты поклажу носи. Хорош харалуг! - Посмотрел на отдельные части тела кметя Андрей. - Яко не закыхан! Поспешае.

       Небольшой обоз спустился на лед Песчи и смиренно двинулся вниз по течению. Провалиться под воду они не боялись: Песча была узкая и мелководная и, скорее всего, промерзла до дна. Снег на льду только просел, посредине его вообще февральскими ветрами сдуло с поверхности. Впереди на трофейном коне ехал Улита, посредине - правил санями Андрей, а за санями следовал на самом крупном коне Иван-турок. Они еще не успели проехать по реке и трех сотен шагов, как на погосте, сверкнуло огнем и сразу погасло. Хижину поджег сам Андрей, бревна стен и доски крыши прогорели и весь снег обвалился внутрь. Убитого кметя они положили на ложе, на которого обвалилась подтаявшая земляная стена. Вроде как похоронили.

       Андрей не боялся передвигаться ночью. Замерзшая река - не лес, не заблудишься. Достаточно света даже не луны - звезд. Снег сильно отражает даже ночью. После впадения Песчи в Истер, надо было повернуть направо и идти вверх по Истеру до впадения другой реки - Маглуши.И потом подниматься вверх по ней, потом на следующем слиянии уйти влево и идти до самого истока реки Гнилуши, Андрей знал, что исток ее находится в Тростненской пустоши.

       Они успели дойти до впадения Песчи в Истер, как на холме, по которому шла дорога на Звенигород, несколько раз громыхнуло. Хоть и далековато было, да ночь тиха, морозный воздух звуки разносит хорошо.

       "Косой из пищалей стрельнул" - подумал Андрей. - "Попали московиты в западню к сыну галичского князя. Вовремя мы ушли и следы от саней присыпали. От внимательно взгляда след не спрячешь, но в спешке, ночью..., а днем снежок подтает".

       2.

       Косой не зря торопился. Он уже знал, что Звенигород скоро будет окружен московскими войсками, знал, что и за ним, как и за отцом московский князь погони отрядил. В прямом столкновении, что два десятка его воев, против полусотни московских? Отряд возглавлял конюший Витовта - Семен, князь Вяземский.

       Витовт понимал, что как только другой сын Дмитрия Донского Юрий - князь Звенигородский и Галицкий, соединится со своими сыновьями Васькой Косым и Дмитрием Шемякой, то разор будет велик, если сыновья будут брань вести, а отец в Орду за правдой пойдет. Поэтому, как только весть о смерти зятя Василия дошла до Вильно, он и отрядил Вяземского, который был ближе всех к Москве, дав ему пять сотен конных. Чисто символически, чтобы все видели за кем сила, кто поддерживает пеленочника, как тогда звали Василия второго.

       Косой был нужен Витовту живым, родственник как-никак, да и договориться с ним было проще, чем с Шемякой. Дмитрий, названный в честь деда - Донского, хоть и попроще был, но и злее - договариваться не любил - правдолюб.

       Вот Семена, женатого на родственнице Косого,Витовт и направил в Москву. А чтобы договариваться было легче, Семен с собой полсотни воев прихватил, оставив остальных в Москве, да под Звенигородом для пригляда за порядком. Ежели разор какой буде, чужаки московских жалеть не станут, родичей ни у кого в Москве нет, сам специально выбирал.

       Самого же Юрия можно было к миру только силой привести. Правда-то на стороне Галицкого была, а силы - не на его.

       Повстречайся Семен и Василий днем, да на Сурожском стане, так бы и произошло - блазнивый был Василий, но Семен малость опоздал. Проводник в сумерках пропустил поворот на Сурожский стан и они чуть ли не треть поприща прорысили в сторону Клина. В этот промежуток Косой снова выехал на звенигородскую дорогу, но, его вои, в отличие от князя Вяземского обратили внимание на следы чужаков и определили куда те направлялись. Позади себя, на холме выставили дозор, чтобы узнать заночует ли Вяземский или все равно в погоню направится.

       Василий выбрал местечко поудобнее, разбили бивак, даже ужин начали готовить, не таясь. Застава не заставила себя долго ждать. Примчался первый дозорный. Удобнее было бы навалиться конными, но темнота, где свой, где чужой? Да и внезапность можно было потерять из-за снега глубокого. Вяземский же на утоптанной тропе будет, как бы на их копья не налететь, да и нападавшие растянутся далече, а числом их вдвое меньше.

       Косой расставил людей за деревьями. Из пищалей решил палить сам. Укрепил между суками, напоминавшими рогатки и, как и все, принялся ждать. Предупредил всех, стрелять из луков и арбалетов, только после того как громыхнет пищаль. Примчался второй дозорный, сообщив, что на хвосте московская полусотня. Только тогда Косой и запалил фитили.

       Семен увидев, в просвет деревьев, костры обрадовался. Посовещавшись с десятскими, решили ворваться в лагерь и сразу захватить коней.

       Они с гиканьем ворвались в лагерь, захватили табун, потоптали палатки, опрокинули котлы, которые почему-то оказались только с начинавшимся таять снегом. Вот тут-то и громыхнуло. На фоне горевших костров московские воины были хорошо видны. От грохота кони испугались и начали сбрасывать всадников, некоторые ломанулись в чащу, а тут еще и стрелы и арбалетные болты засвистели. Побили всего нескольких, многих просто кони от страха к грохоту унесли или скинули.

       Семен крутился на своем коне, саблей махал, а кого разить, если враг так из-за деревьев и не вышел? Подлецы какие!

       - Косой! - Срываясь в хрипоту, крикнул князь Вяземский. - Ходь блядослов, израдец, сын шиши! Сразимиси! Ты и я!

       - Давай! - Чуть ли не под мордой лошади Вяземского оказались кусты, из которых вылез Косой. Он был без чекана, без бердыша, кистеня, даже сабля покоилась в ножнах. Обеими руками он держал какую-то дубинку. - Я тебя этой огрею, а голову твоему Витовту в мешке отправлю.

       - А-а-а! - Взмахнул саблей князь и дал ногами в бока коня, направляя его к Косому.

       Дубинка полыхнула дымом, огнем, пропищала визгом и стукнула грохотом. Руки с ней у Васькиотлетели назад в сторону и выронили железяку. Конь Вяземского просел на передние ноги и завалился на бок, придавив ногу Семену. Конь умирал, дергаясь ногами, словно хотел убежать, но встать не мог.

       - Че! Пищаль ручну никода не зрети? - Ухмыльнулся Косой. - В Литве вашей, чи нету? А сабель сурьских тоже не имае? - Не преминул похвастаться Косой.

       - Тать ты и сын татя! - Только и произнес Семен.

       - Ни. Это бесте татю служаки. Мы настолование имем. Так в грамоте деда нашего Дмитрия писано, а получитися что вы, литвины нашим великим княжеством правити. Что вам на берегах моря варяжского не сидитися? Всю Русь заполонили, хуже ордынцев. - Васька вынул саблю и махнул так быстро, что Вяземский машинально зажмурился, а когда открыл глаза, понял, что все еще живой, а конь мертвый, поскольку не только дрыгаться перестал, но и дышать. Только кровь хлестала из отрезанного горла. - Не был бы родственником, башку бы снес. - Васька вытер саблю о круп коня.

       - Так Витовт хотел мир с тобой заключити, затем и посыл. В поминки на выбор стольных городов предложить хотел. - Вспомнил о миссии Семен.

       - Так мир не заключати! - Хмыкнул Косой. - Извини, коней не оставлю. Сабли, шлемы, байданы тож беру. Ночуй! Костры горят, дровы ести, хоти волци воют!

       Косой, как и любой русский, был практичен. У кого сила, тот и главный. Правду и право можно только силой утвердить. Либо подарками хорошими, наместничеством, городком, княжеством. За свое люди еще будут бороться, а за чужое? Умереть дело было не хитрым, а очень простым, даже и не в бою. От раны, от болезни-хворы, от голода, холода. Пока есть возможность - надо о жизни печитися, а нет житти - тогда мрети. Если закон, сами верхние нарушают, а княжить Василий второй никаких прав не имел, то, глядя на них, и меньшие по ветру плюют. Каждый сам себе князь-управитель и воевода-судья.

       И к религии отношение было простое, уважительное, но равноправное. Древних богов было много, и как каждый ныне чиновник, за что-то отвечал. Поэтому перед любым деянием жертвы приносили, дабы дело сладить, если получалось, то потом подарки, а не случалось - могли и высечь, а то и вообще выкинуть идола, олицетворявшего не помогшего человеку божество. А вот с чиновниками ныне так не поступишь, получается, что они круче любых божеств, даже коммунизма.

       Христианство же пришедшее через торговлю и города очень долгое время оставалось, а особенно при монголах-язычниках, религией элиты, как экономической, так и военной и политической. Ведь монголы дали церкви исключительные привилегии.

       Сельское же население, в отличие от них, ни греческого языка родного для первых монахов и священников, ни церковнославянского созданного византийской церковью для болгар, сербов и македонцев, на котором велись службы, не слишком понимало, а разъяснять им что-либо, как и было принято на Руси, никто не опускался.

       Церкви же были в городах или княжеских и боярских вотчинах, а в селах даже часовен не сыщешь. Поэтому служители церкви, окормляли сельчан в лучшем случае два раза в год, да и то когда лед на реках или болотах вставал.

       Ведь, когда греков стали замещать своими, русскими, то в монахи шли те же князья и бояре. Без хорошего вклада в монахи не принимали. Работному человеку монахом было не стать, работный человек должен был работать. Поэтому влиятельные монахи объезжали земли, сохранив княжеские привычки, со своими холопами, как с дружиной, да и вооружены они были не хуже. Поэтому смерды и оратаи религию воспринимали чисто внешне: кланяться, крестить лоб и называть пароль - христьянин я! То есть свой! Не грабьте меня, не убивайте.

       Особенно это усилилось, после того, как хан Узбек со всей Золотой Ордой принял магометанство. При этом хан подтвердил привилегии и православным служителям церкви. "Все чины православной церкви и все монахи подлежат лишь суду православного митрополита, а не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить втрое. Кто осмелится издеваться над православной верой или оскорблять церковь, монастырь, часовню - тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога!" Хорошая это вещь - неприкосновенность!

       Сестра хана в 1317 году была выдана замуж за московского князя Георгия Даниловича.

       Вначале, над такими хрестьянами посмеивались, а после уже и забыли, почему только землепашцев так стали называть. Поэтому ислам, через верхушку власти, не стал главным на территории Руси, да еще Орда ослабла, распри, гражданские войны за власть. Литва же усиливалась, подбирая западные христианские улусы Орды.

       Вот Русь и раздиралась между слабеющей Ордой и набирающей силой Литвой, которая, не спеша, отгрызала по куску Руси. А теперь и вообще, своего внука Витовт, еще и на московское княжение воздвиг. А мальцу-то всего десять лет.

       Раз Литва за Василия-несмышленыша, значит Орду надо привлечь на сторону законного наследователя - Юрия Галицкого и Звенигородского. Но ой, как это сложно!

       Князь Юрий Дмитриевич вышел из терема на крытую галерею. Совет в тесной, душной хороме проводить не решился. Сколько воды утечет, пока все рассядутся по чину. А когда такое было, чтобы обид не было, князь не помнил. Каждый мнил себя более велелепым и вящим чем другой. А здесь все перед крыльцом, становись где хочешь - места много, дружины мало.

       Князь осмотрел собравшихся.

       "Ну, эта седмица сродственников. Им деваться некуда - всю жизнь с ним. Этим он желование в виде городков и селец. Так что, у самого земель много? Всем не роздашь. Эти за посулы пришли, эти - гладные за живот кого угодно истаяти. В другие времена сам бы их на рожен посадил, а так - наяти на раздрягу. Осталось им только роту принесть! Так и в этом случае до первой беды и сразу к врагу перемечитися, коли он посули боле. Тщета все! Доходов от соли на брань не хватит.

       Мало воев, ой как мало. А умелых и хорошо вооруженных еще мене. А верных? Даже Витовт свои полки может не посылать. Московских хватит. А не хватит - наймут. Тех же ордынцев. Треть тумена ладно, чтобы все разору повергнути. Неча брань чинити, булга все это. Кто в Орде первый богатый уклад принесет, тот и будет. А ему-то самому и нести нечего, значит надо первым быти. Да и тут оплошати можно. Цари в Орде еще мене закон блюдут. У кого сабель больше тот и царь. Сегодня одному роту принес, он тамгу тебе дал, а завтра уже другому надобить за другу тамгу. Поминок на всех не хватит. А ведь кроме хана, жены его любимые, дети, мурзы вятшие. Да Витовт в такой силе, что сам любого ханом посадит! Все к нему в Вильно за советом ходят, даже князья великие тверской и рязанский".

       - Друзи! - Обратился он к соратникам, уже утоптавшими снег до льда. - По велению сердца вы здеси! За правду Ярославу, за уложение предков! За уважение к отцу моему князю великаму Донскому. Все мы, со времен Рюрика следовали его завету. Но холоп царя римского Витовт решил похитити не только землю русску, но и веру православну. - Здесь князь Юрий слукавил, Витовт хоть сам не был православным, но тесно дружил с московским митрополитом Фотием. Женат он был на дочери князя Смоленского.

       Римская вера из Польши стала государственной религией только при Ягайле, его двоюродном брате. Ягайло женился не на дочери Дмитрия Донского, как ему предлагал московский князь, а на польской королевне Ядвиге и принял католичество. Так, еще недавно, языческая Литва официально еще не стала христианской, и государственным языком еще долгое время оставался русский, но католичеству препятствий уже не было.

       С десяток лет назад Витовт и Фотий на пару добились того, чтобы патриарх Константинопольский оставил право подчинения митрополита Киевского Фотию. А ведь Киев хоть и был окраиной, но окраиной не Московии, а княжества Литовского и Русского, как оно тогда называлось. Москва же была рядовым великим княжеством как Рязанское и Тверское, причем если меньшим, чем первые два, но и не более сильным. Но многие этого и не знали. Каждый за свое ратовал.

       - Живота гонезе всегда успем! - Продолжил он свою речь. - Детель надо в Орде решати! Они вершае, как власть высша! - Князь слукавил, в Орду он пока не собирался.

       Эта речь не расстроила соратников, а обрадовала, все прекрасно понимали, что с такими силами брань можно начать, но только тогда, когда знаешь, что помощь рядом, даже обещание послать мурзу с туменом, в последнее время не усмиряло вольнодумцев. Все давно проросли связями, в том числе и родственными в Орде. И немало русских полков и дружин принимало участие в походах монгольских, в том числе на русские княжества. А уж татары резвились как! Выгодное было мероприятие - усилий мало, а добыча богата. Если бы сами князья препоны не делали, вся бы Русь давно бы в Орду ушла. Зачем жито пахати надрываясь все лето, когда жиру с похода на два-три лета хватало?

       Дмитрий Шемяка в Галич не поспевал. Не все его дружины собрались. На кормление ему их поставить некуда было, сын князя - не князь. А кормить их надо, боевой дух поддерживать, умения браниться не терять. Поэтому тем, кто домой не спешил или податься некуда было, Шемяка, чтобы они не алкати, оплатил постройку на притоке Шексны два десятка насадов. Разбил воев на ватаги, установил наряд и послал воевать ордынские села и городки на Волге.

       И люди при деле и доход есть и у ордынцев досада на Василия, что порядок в княжестве не держит. Поэтому ватажников он не оповещал. Все равно весной брани среди князей не буде. Снег сойдет, половодье схлынет, бревенчатые стены крепостиц и острогов обсохнут. А по воде зело заяти их.

        Этой же зимой, там же, плотники сладили пяток особых насадов: широких с высокими бортами, в которых узкие щели-стрельны были. У этих бортов была особая хитрость - носовые щиты могли вдвое удлиняться и были опрокидывающими. Могли при сближении падать на нос вражеской лодки и становились широкими помостами, по которым удобно было перебегать на вражеское судно. Эти насады были для особого случая.

       Дмитрий глянул на располневшую жену. "Опять непраздная!" Подумал он. "К лету разродится, а там самая брань буде?"

       Его размышления прервал тиун, который сообщил, что от отца Юрия Галицкого гонец прибыл. Дмитрий взял колонтарь, тиун скрепил обе половины пряжками на плечах. Шемяка не зря надел доспех, пусть отцов гонец видит, что сын в любой момент готов выступить.

       Тысяцкого Зосиму прислал отец. Значит весть настолько важная, что и соцкому отец не доверил. Прав оказался Шемяка. Отец царю ордынскому сначала собрался челом бить за право столонаследования, а потом отказался и поэтому разрешал ватаги ушкуйные на ордынские земли посылати. О том, что у Шемяки ватаги ушкуйные, тайна была великая. Даже брат Васька Косой не знал. Ведали отец да Зосима. Поэтому тысяцкого и отослал. Этим и Москве показывал, что воевать с ней не собирается.

       Отец наказывал, и то: пусть ушкуйники шемякские против других ватаг, собранных другими князьями и богатыми людьми, не бьются. Мол и Василий порядок на Руси держать не мог, и отрок Василий тоже, а Юрий наведет. Страдают-то все: и русские и ордынцы, городки и сельца разор терпят, торговля хиреет. Гости не могут крепкую охрану в товар закладывать, кто купит? Поэтому ищут пути другие, смешно даже сказать - через леса дремучие, реки широкие, страны басурманские, через дикое поле, днепровские пороги на Литву.

       3.

       Полозья саней тихо скрипели. Поклажи было много, но не слишком тяжела была она. Слитки железа немецкого три пуда. Сверла франкские, другой инструмент кузнечный в пуд весом. Зерно, рухлядь разная, палатка с кольями, котлы медные. Немного товара фряжского. Ткани: просто бархат и скарлат, паволокы и оксамит серебром и золотом расшитые - синьские, сосуды цветные стеклянные - венецкие, ладан. Ну и сена пук - ехать мягче и корм коням. Кроме того поклажу с саней и на коня, на котором Улита ехал, положили.

       Берега Маглуши настолько сблизились, что деревья противоположных берегов смогли ветвями обняться.

       Над Улитой так ухнул филин, что не только он припал к гриве коня, но и тот присел на передние ноги, резко прянув ушами. И вовремя, иначе получил бы Улита по лбу веткой. А турок получил. Андрей же ехал, внимательно всматриваясь в берег по левой руке. Как бы в этом содмище дерев слияния с нужной речкой не пропустить. Только когда увидел широкий разлив и луг стрелицей, там и остановились. Дрова тоже в санях были, чтобы не тратить время в ночи на их поиск, угли в железной коробке тлели. Улита видел, как такими коробками фряжские портные одежду прямили. Чудные люди эти фряжцы.

       Осталось только снег притоптать под палатку и расчисть кусок земли под костер. Огню все обрадовались и лошади и люди - веселее как-то. А то уж сильно волки выли. Хорошо что не рядом.

       К берегам Тростенского озера добрались только через день. Уж больно извилиста река была, да и дерев немало было палых, через которые сани не перетащить. Приходилось распиливать такие завалы.

       Сначала они учуяли запах дыма. Это означало, что и в этой глуши люди живут. Это же такое счастье увидеть себе подобных и спать не в шатре, а в избе, пусть самой хлипкой, но избе.

       Потом, когда лес на заливном лугу отступил, они увидели и сам дым, но из-за крутояра не было понятно откуда он поднимался. Пришлось Улите, по пояс в снегу, взбираться на обрыв.

       "Вот это да!" Поразился мальчик. Из-за кривоватого, но плотного частокола поднимался столбик прозрачного дыма. Это означало, что дрова уже прогорели и хозяева новых дров подкладывать не собираются.

       Уходить с обрыва не хотелось, но солнце уже коснулось вершин елей, еще немного и оно спрячется, завершив свой рабочий день.

       Когда Улита спустился на реку, Андрей и Иван уже пристегнули седельных кобыл в помощь орю, чтобы на берег сани втянуть. Это на лед легко было въехать, а вот обратно? Пришлось сначала найти пологий извилистый путь, да и то, пришлось сани подразгрузить, чтобы полозья береговой обрез могли преодолеть. Он всего по колено, так и снегу еще по пояс. Как сани на ровное место стали, снова нагрузили и лошади последние сто шагов проложили широкую дорогу. Они остановились у частокола. Просветы между тонкими кривоватыми кольями заполняли молодые елки, с обрубленными по локоть ветками и закрепленные вершинами книзу.

       - Хозяин! - Громко крикнул купец. - Гости к тебе пожаловали, прими на постой!

       - Зрак кажи! - Раздалось из-за частокола. - Чужие десь не ходют!

       - Вот мой зрак, вот грамотца княже Юрия Звенигородского! - Вынул из пазухи пергамент Андрей и развернул. - Вишь на воск перст яхонтов приложити.

       - Глаголить умею, а горамоте немочь! - Ответил мужик из-за ограды. - Да и не зрети. Рожен част.

       - Так я тебе кажу. Княже отдал мне всю тростненскую пустошь с озером, реками и ловитвами.

       - Начит тебе потугу несть, а не княжескому тиуну? - Мужик явно не торопился поскорей пустить незваных гостей, которые, как обычно на Руси, хуже татарина. - Аки?

       - Чем доле мы туту, тем тебе боле! - Раздраженно ответил Андрей.

       - Веси гость драже, кафтан не благий! - Ответил мужик. - А грамотку ноне любый може казати! Весна, жита нету, волки как и люди в алчбе!

       - Зачем мне твой добыток, коль у меня добра воз! Пускай, а то запалю. Мороз к темени крепчати. Коней надо укрыти, накормити и напоити!

       - Не велено пускати, да и грех не помогати! - Вздохнул мужик. - Кажи своим сяберам, чтоб зане толсты вейи яти и потщитися одесную от тоби! Я вервь развези!

       Андрей с Улитой с одной стороны и Иван-турок с другой, взявшись за толстые суки, приподняли пролет частокола, по пояс в снегу, отнесли вправо. Мужик в сермяге убрал наваленные под частоколом сухие елки. "Чтобы этот носильный забор не вмерз" - Догадался Андрей. - "Умно!"

       - Мене абы и щели достаток. - Распрямился перед Андреем мужик. Лицом темен, заросший до глаз, возраст не определишь. Потницы торчали за вервью, наскоро подпоясавшей сермягу. Мужик крепкими толстыми пальцами схватил повод оря и сильно потянул за собой. Лошади, радостно пошли за ним, забор, запах сена, показывали что путешествие закончилось. Путники вошли во двор вслед за санями.

       - Сначала ограду на место, потом коней распрягайте! - Распорядился мужик. Андрей оглянулся и увидел что вдоль частокола уступами были сложены дрова. На самом верху стояла коса. Мужик увидел что гость посмотрел на нее и пояснил:

       - Лучше всякой сабли и клевца!

       Гости поставили частокол на место, мужик снова привязал эту часть к основному забору.

       - Как звати бя хозяин? - Спросил Андрей.

       - Сеником кликут. Вы тут комоней распрягайтиси, поклажу тягайте, а я мовь начну. Сено в повите.

       - Я гость Андрей! - Представился купец. - Это Иван-турок, тот - отрок Улита.

       4

        Глушь глушью, а изба оказалась гораздо лучше, чем на Брезговском погосте. Пятистенок с теплой и холодной клетями. Полами деревянными из половинок нетолстых дерев. Посредине стояла настоящая печь, причем с глиняной трубой, которая доходила почти что до дыры, под самым коньком, через которую и уходил дым. Сверху на печи, в большой круглой дырке стоял чугунный кованный котел. Перед печью стоял небольшой стол, а ошуюю от нее - окованный по углам коник в полторы сажени в длину и в полсажени ширину, ложе хозяина. Коник был покрыт шкурами, а в изголовье полено лежало.

       По стенам были развешано и стояло имущество: пилы, топоры разные, косы, верви, ремни кожаные, рогатина окованная, лук маленький и самострел. Колун же лежал у печи, рядом с чурбаном, который исполнял роль табурета.

       - У тя, не истопка, а хором целый! - Похвалил Андрей Сеника. - Бобыль, а ряха! Че женку не приведешь?

       - Бяше, да навь нашла. Летом ведмеди зрети, зимой волци бают! Кручиной маяласи. К родне справити. А там мор ея настиг. Мовь налажу. Порты снимайте. Кафтаны и шубы на мороз, порты в котел. - Сеник перелил из котла в бадью горячую воду, из кадки, стоявшей у входа, налил в котел новой - холодной воды. Подошел к печи, отодвинул камень, в открывшееся отверстие накидал поленьев, взял кожаный мех и, через трубку, прикрепленную к нему, начал поддувать. Огонь быстро разгорелся.

       - Не пойму тя! - Удивился купец. - Плотник, не плотник, кузнец, не кузнец, печник, не печник. А сеники такми не быват! Хытрец?

       - Так и хытрец! - Сенику понравилась похвала. - Сметка! Корчиком укроп черпай, щелок в махотке, лыком накрыти. - Хозяин оградил рогожей закут за печью и бросил туда огромную охапку сена. - Вставай! - И пояснил. - Потом коникам дадим. Парное!

       Пока гости мылись, Сеник рассказал свою незамысловатую жизнь. Сельцо его отписали монастырю, да монаси такое тягло положили, что не в моготу. Сначала земледельцы пожаловались митрополиту, но за это стало еще хуже, ну и разбежались. В земле звенигородской тиун посадил на пустошь и таким побором обложил, не хуже монастырского, но и послабление дал. Холопов в помощь прислал для строительства дома, инструмент дал, семена. Главным тяглом было сено готовить и по весне, на плоте в город сплавлять. Плот из таких дерев, чтоб на срубы пошли. Плот разбирали и использовали для построек. Кроме этого шкурки. Белок - сорок, зайцев полсорока. Мед, воск, рыбу копченую. Ежели не в уклад, тогда деньгой. Вот Сеник и приноровился вместе с сеном уголья кузнецу сплавлять, за зиму поболе чем три десятка корзин готовил. Продажа угля либо компенсировала недосдачу, либо в прибыток шла. Лыко драл да лапти плел, корзины.

       Ямы на лося строил, да самострел на кабана ставил. Мясо себе - шкуры сапожнику. А печь у тиуна в хороме подглядел. Вот на эту весну кузнец ему дверцу сковать обещал - камень плохая затыка.

       Хорошо здесь жить - никто тебя не достает, окромя волков и медведей. Плохо, что поговорить не с кем. Но из города Сеник возвращался перед тем, когда половодье сошло, а лед на болотах еще не растаял. За те седмицы что в городе бывает, устает от многолюдья и их пустых сказов и лести, иже с тебя можно халявы снять.

       Рассказывал он скупо, но обрадовано - намолчался. Сам в это время гремел посудой, ворочал что-то и, когда чистые гости вышли из-за рогожи, на столе стояла пища в деревянных мисках. А вокруг стола уже четыре чурбана для сиденья.

       - Не изволь хозяин! - Поклонился Сеник. - Ядь мухорта. Варево из репы, мясо лоси, рыба копча, мед хмельны. Хлеба нетути, ще на прошлу луну кончил.

       Из живности у Сеника была только монгольская низкорослая кобылка. Даже собаки не приживались, то ли сбегали, то ли их волки крали. Про баранов и коз и говорить нечего. Дома-то редко бывает.

       Сеник сам не ел, следил, чтобы гости без куска не оставались. Ну и рассказывал, рассказывал. Как кобылку свою к плоту приучал, как пахать огород на ней приспособился и вообще какая она у него вообще славная. Андрей подозревал, что Сеник с кобылкой разговаривает как с человеком.

       - Что неуйма ламзишь? - Спросил его купец.

       - Дак двойное тягло: тиуну и тебе гость дорогой! А добыток мал. Раз ты князю сябер, может и оброчити мал даш! - Подлил меду в деревянный ковш Сеник.

       - Ядь мухорта, но вкусна, притомились мы! - Встал из-за стола Андрей.

       - Ты гость дорогой ложись на коник. Отрок на полать, указал на низкий навес над коником Сеник. - А мы с турком-Иваном, на свежем сенце по бокам печи. - Сеник понюхал воздух около печи взял слегу в углу, к вершине которой был прикреплен деревянный щит и закрыл отверстие под коньком, через которое уходил дым, оставив только узкую щель.

       - Угорел раз однако! - Пояснил он свои действия.

       Хоть и петухов не было, а Андрей проснулся рано - бывшая еда и питье требовали выхода, да и привычка, как и у всех, ставать засветло. Но оказалось что он не первый. Печь уже горела, на столе стояли миски с едой, кувшины с питьем, но Сеника не было. Плошка-жирник чадила у закопченной иконы, кто на иконе был изображен, разглядеть уже было невозможно.

       Андрей зачерпнул ковшиком из бадьи, омыл лицо, руки. На веревке висело уже высохшее нательное белье. Он нашел свое, надел, накинул поверх него шубу, сунул босые ноги в сапоги и, только хотел открыть дверь, вошел Сеник. Увидев его сказал: "Ошую поди на зады. Там шалашик. Плетенку открой. - Сенник запалил толстую лучину, больше похожую на маленький факел и вручил купцу.

       Когда все снова расселись за столом, сквозь оконце, затянутое чьим-то пузырем, пришел тусклый рассвет. Перекрестились на икону, прошептали слова молитвы и ели молча. Андрей понимал, что Сеник ждет приговора о дальнейшем своем бытье, но поев, молча вышел на крыльцо, вслед за ним и все остальные, кроме хозяина. Тот убирал еду и мыл посуду.

       Теперь он внимательно оглядел все вокруг. С трех сторон избу окружал забор, где на расстоянии два десятка шагов от нее, где и более, но на задах он тянулся далеко - до самого подножья холма.

       "Большой гон". - Подумал Андрей. - "Есть где овес посеять и репу посадить". Гости обошли вокруг дома и подошли к хлеву, в который Сеник поместил всех их коней.

       - Сыты и напоены! - Раздался от другого угла дома голос Сеника.

       До озера кака близь? - Спросил Андрей.

       - Два сорока сороков шагов! - Пояснил Сеник.

       - Тогда коней седлать надо! - Предложил купец.

       - С холма видно! А орей во дворе гоним! - Предложил Сеник.

       - Да тут комоню снега по грудь! - Усомнился в умственных способностях Сеника купец. Тот вошел в избу с другого хода - через холодную клеть. Дверь была в одну доску, без нахлеста но шире и выше, под самую притолку.

       Дверь снова распахнулась и оттуда вышла низкорослая кобылка. Она вежливо приветствовала коротким ржаньем гостей, но ей ответили не люди, а комони из старого хлева. Вслед за ней вышел и хозяин. В руках он держал плетенки на ноги для хождения по снегу.

       - Тока для двух! Протянул он их купцу.

       - Прем с тя! - Ответил Андрей и распорядился чтобы коней тоже выгуляли.

       Сеник быстро и ловко приладил снегоступы сначала Андрею, потом себе и пошел вдоль частокола к холму. Снегоступы не проваливались, было видно что путь здесь натоптан. Сеник отвязал кусок частокола, отставил в сторону. Они взобрались на холм. Лес начинался только с подножия и озеро предстало огромной белой пустыней, окаймленной по краям желтым засохшим тростником.

       - Ты гость дорогой вертай тем же путем, калиту на место верни, но не вяжи, а я верши наведаю. К закату вернуси. - Сеник поправил за спиной мешок из рогожи и стал спускаться с холма. Только теперь во всем блеске снега заметил Андрей извилистый путь, струившийся с холма и скрывавшийся в лесу.

       - Погодь! - Остановил он Сеника. - И я с те.

       Сеник вернулся к изгороди и закрыл проход. И они пошли к озеру вместе.

       Тропа вилась между стоящих и лежащих деревьев, по наваленным бревнам они пересекали русло ручья и, наконец вышли на берег, упершись в стену тростника. Отвязали снегоступы и пошли по деревянным помостям, которые и привели их к открытому пространству. На самом краю помостей лежал перевернутый челн. Они спустились на лед и пошли вдоль тростника.

       Неожиданно Сеник свернул от тростника к ледяной горке. Когда Андрей подошел, то увидел, что в лед кривым прямоугольником вмерзли небольшие бревнышки. Сеник скинул рогожный мешок, взял толстый корень, к развилке которого был привязан заостренный валун, размахнулся и ударил, в угол между бревнами. Лед в углу треснул. Тоже самое он проделал и в остальных углах и, только после этого, принялся разбивать лед вдоль бревен. После этого снял потницы, выловил голыми руками и покидал куски льда в кучу. Схватил веревку привязанную к бревнышку и вытащил вершу. Все эти действия он проделал без всякой суеты и напряжения. Он даже не оценил улов. Мелкую рыбу, некоторых даже в поллоктя длины, покидал обратно в полынью. Тоже самое они проделали со второй и третьей вершей, расположенными в двух сотнях шагов друг от друга.

       Сеник посмотрел на солнце и махнул рукой: "Будя!" Вскинул мешок с уловом за спину и они направились обратно. Вернулись как и планировал Сеник к закату.

       Когда купец с Сеником поднялись снова на холм, Андрей сказал:

       - Лепше место!

       - А то! - Согласился Сеник.

       - А что хором тут не поставил?

       - За водой далече перети!

       - Да вона криница! - Показал долу на наплыв льда, в тридцати шагах от себя купец. - Видно далече!

       - Так и тебя, ажно с того брега! Изба не храм! - Сеник поправил мешок с уловом за спиной и начал спускаться с холма.

       - Тати беху?

       - Лонись... на алчбу...алкати... - Сеник показал четыре пальца.

       - И как? - Внимательно осмотрел с ног до головы Сеника, словно впервые увидел его живого.

       - Упокоил грешны их души! - Перекрестился Сеник.

       - Кажи!

       Сеник рассказал как это было. Пост заканчивался, время шло к пасхе. Лед с рек ушел, на полянах и полях снег сошел, на тропах в лесу просел и заледенел. А на болотах, как был, лед так и остался. Как половодье спадало, через недельку Сеник возвращался домой. Вода уже в речке текла чистая. А тогда вода раньше, чем обычно на неделю ушла. Оброк он сдал сверхплана, поскольку кроме белок и зайцев он сдал три шкурки куницы и четыре волка и корзин с углем было на десяток больше. Тиун за это дал ему меру овса, кузнец - два десятка наконечников стрел, нож.

       От Звенигорода путь занимал три дня. Первый день до Локотни, второй до Житянки, эти деревеньки теперь входили в поместие Андрея. Сеник подъезжал к дому, тихо покачиваясь на своей монгольской кобылке. Летом бы этот путь был бы вдвое дольше, а тут напрямки - через пока еще мерзлые болота.

       Сначала он учуял запах дыма, а когда лес поредел, то увидел и языки пламени, которые охватили сухие елки в его частоколе. Их было четверо. Оборванные, грязные и, скорее всего голодные, они терпеливо ждали когда прогорят и колья вкопанные в землю.

       Один присел на свою дубинку, второй оперся на заточенный и обоженный обломок копья, на третьем висела без ножен кривая татарская сабля. Четвертый, не слишком активно махая топором, пытался подрубать горевшие колья.

       Сеник выхватил свой лучок, натянул тетиву. Далековато... Стрела на излете попала не в голову и не в тело четвертого, а под колено. Тот дернулся и задел плечом за горящий сучок елки, сильно отпрянул назад, повернулся и лохмотья ухватили языки пламени.

       Сеник, видя, что ничего не получилось, развернул кобылку и поскакал по лесу к входу на задах, через который они сейчас с Андреем прошли к холму.

       Не сразу тати бросились тушить своего товарища. Но когда бросились, затоптали его в жесткий снег, так что он этим снегом чуть не подавился. Стрелу извлекли из раны и внимательно рассматривали наконечник. Потом долго оглядывались. Этого момента и хватило Сенику чтобы проникнуть за тын, доскакать до избы, войти в нее, засунуть топор за кушак, взять рогатину, зарядить самострел.

       Он боялся, что если ветер дунет, то соломенная крыша, пусть не совсем просохшая после зимы, все равно загорится. А тогда прощай добыток. Сеник рассчитывал, что через несколько лет, сможет переселиться поближе к людям. Поэтому, после того случая, этим летом он покрыл крышу дубовой корой. Силы убывали и одному заготовлять лес и сплавлять его, да еще с сеном и другим добром становилось все тяжелее. Он каждый год на это жаловался тиуну, просил прислать кого-нибудь в подмогу. Тиун кивал, но ничего не менялось.

       Колья занялись, они загорелись на месте подруба. Сердцевина сухой оказалась. Тогда первый тать взял свою дубину и начал колотить по кольям. Один сломался, другой. В образовавшуюся щель можно было пролезть. Полез самый тщедушный - с обломком копья. Раздался чмокающий звук. Рогатина вошла в междурёберье и распорола живот. Он же бочком протискивался. Остальные забрасывали снегом частокол - тушили. Острог самим годен будет. Раненый как-то даже не вскрикнул а ухнул, обломок копья упал под ноги Сенику, а сам тать выпал обратно за ограду.

       Его товарищи даже посмеялись над его неловкостью. Но поняли, что что-то с ним случилось, когда снег порозовел от крови. Они опять тревожно оглянулись. Никого. Прислушались - ничего.

       Начали совещаться. При этом постарались подальше отойти от тына. Так что, то о чем они шептались, Сеник не понял, хотя отдельные звуки слышал.

       Сначала тати хотели послать четвертого - с топором, но тот отбрыкивался, показывая на раненую ногу, поясняя, что уже пострадал на общее дело, да и ходит еле-еле. Тать с дубиной, отказался тем, что в такой щели он застрянет. Среди всех он был самым толстым и здоровым. Пришлось идти атаману - татю с саблей. Все это Сеник наблюдал через щели в тыне.

       Атаман в проем не полез, а пытался тоже посмотреть внутрь ограды. Но даже через прогоревшие колья смотреть было невозможно. Тогда он подошел к пролому, но не полез, а принялся во все стороны махать саблей. Поэтому кроме сабли Сеник видел только кисть. Не встретив никакого сопротивления, тот просунул руку по локоть, а потом и по плечо. Под мышку и вошел обломок копья, который выронил предыдущий тать. Сабля выпала. Атаман инстинктивно схватил обломок копья обеими руками начал отходить от тына, но запнулся за своего хрипевшего, умирающего, но все еще не умершего товарища и рухнул на него.

       Здоровяк открыл рот от удивления, а другой спрятался за него. Короткий болт от самострела попал прямо в раскрытый рот. Челюсти сомкнулись, а от удара он повалился назад, придавив спрятавшегося за ним.

       Только тогда Сеник вылез наружу. Четвертый уже успел выбраться из под товарища, увидев Сеника, схватился сначала за дубинку, потом за свой топор, но заметив в одной руке окованную рогатину, а в другой самострел, припадая на правую ногу, заковылял по натоптанной тропинке, по которой Сеник ходил за водой к речке.

       Только когда тать очутился на берегу, то понял, что дальше идти некуда.

       - Ослобони благий человек, утопну! - Жалобно попросил он. Сеник воткнул рогатину в обледенелый снег и поднял самострел. Хотелось иметь товарища, но не такого. Речушка была в самом истоке и ширина ее не превышала десятка шагов. Да и глубина ее, даже сейчас, в лучшем случае, была по грудь. И только в этом месте, где Сенник брал воду, сейчас было с головой.

       - А! - Вскрикнул тать, выхватил из лохмотьев, нож и выставил его вперед, но подвела раненая нога, он не смог на нее опереться, она наоборот согнулась, а другая нога скользнула по пуку непросохшей травы в воду.

       Он испугался еще больше и вместо того чтобы выпустить нож и схватиться за траву обеими руками, он пытался воткнуть нож в землю, чтобы удержаться с его помощью, но трава амортизировала удары и короткое лезвие не могло пробиться сквозь слежавшующую грязную толщу, тогда он начал дрыгать ногами. Сеник начал спускаться чтобы помочь ему, но тать истолковал по своему, решил что вода может и вынесет его куда-то, а от болта самострела спасения нет. Сеник видел его барахтанье до самой излучины.

       Сеник вернулся обратно. Атаман был еще жив.

       - Взыграти и восхитити на те, а всуе...- Прохрипел он. Андрей даже не спрашивал где Сеник их похоронил. Мертвых хоронят только в мягкую землю.

       Так за рассказом они и подошли к избе. В избе был порядок, печка топилась, вода в котле кипела. Улиту поставили чистить рыбу.

       - Баю аз! - Начал купец. - Чаю тебя тиуном. Только прозва Сеник для тиуна не гоже. Каким именем крестили тя?

       - Хто знат? - Пожал плечами Сеник. - А батя с мамкой Грехом кликали. В деревне - Неждан.

       - Пойдет и Неждан! - Часть рыбы, самой жирной, новоиспеченный Неждан повесил над трубой печи. - А отца?

       - Отца - Репой! - Неждан снял с печи горячий котел с водой, установил поменьше, который поместился в отверстие на три четверти - для ухи.

       - Неждан Репович! - Произнес Андрей. - Хорошо звучит. Впору для тиуна. Два тягла тебе не буде!

       - Тебя как же кликать? - Спросил управляющий поместьем.

       - Для всех я хозяин. Те - Андрей. - Пояснил Андрей. - Вящий детель ты. В ком нужда, с тем сам деяти. Пошли.

       Они вышли из дома. Андрей показал, где поставить ему дом, где кузню. Бревна взять из тех, что Неждан заготовил. Неждан наготовил их с запасом. Года на два, рощица хорошая попалась. Хорошее бревно должно хорошо высохнуть. Сохнуть оно должно медленно, чтобы не покривиться и не сильно треснуть.

       Неждан сказал, что эти бревна, как и все остальное для княжеского тиуна и тот может осерчать, но купец заверил его, что тиун не осерчает, ежели князь не узнает, что весь прибыток тиун брал себе. Ведь поместье отписано купцу два года назад и весь прибыток князю не шел. Ведь тягло или осенью или вначале зимы берут, а Сеник - отдавал весной. И все один делал. Плотами гонял. Риск-то какой. Так что все тиуну шло, а не князю.

       Теперь надо собрать мужиков с деревень к осени поставить дом, летом плотину, кузню, весной баню на берегу и окружить хорошим дрекольем. Это и будет главное тягло на этот год. Уголь в кузню, сено коням, остальное поменять на семена, полотно, овес для лошадей, мешочки кожаные. А чтобы ни у кого даже мысли не возникло покусится на Неждана, то с ним будет ездить Иван-турок. Также для хозяйства Андрей велел забрать из саней два мешка с сарацинским и греческим зерном.

       Насчет плотины он подсмотрел в землях фряжских, мельницу построить, а если ремни перекинуть, то и сверлить можно, для этого он на мельнице особую каморку предусмотрел.

       А перед пахотой он сам лично объедет мужиков проверит их хозяйства, где семенами поможет, где еще чем.

       Андрей заметил, что Неждан побаивается турка. Турок, поскольку ему делать особо нечего было, ходить много было нельзя, хотя Улита сказал, что рана чистая и уже затягивается, выходил во двор и проделывал разные упражнения с саблями, так их крутил даже обеими руками, что клинков видно не было.

       В один из вечеров Улита стянул края раны иглой с льняной нитью, завязал тряпкой вокруг ноги и несколько дней не велел шевелить этой ногой. Когда турок заснул, Андрей рассказал Неждану историю Ивана-турка.

       5

       Повстречал Андрей Сулима в земле Литовской. Они возвращались из Жемайтии, которую недавно Тевтонский орден отбил у могущественного Витовта. Путь на Москву из Риги через Псковские и Новгородские земли был ближе, но у Андрея были свои резоны ехать через города литовского княжества: Вильно, Минск, Могилев, Оршу, Смоленск, Вязьму.

       Кафские купцы, везшие солнечный камень и другие немецкие товары из Кенигсберга, зазимовали в Вильно - в нем было дешевле чем у тевтонов, да и зима навалилась внезапно, поэтому в Бобруйск, где обычно переживали зиму, купцы не успели. Но в конце зимы, часть из них, примкнув к фоминскому князю, возвращавшемуся от Витовта из Вильно, направились к Бобруйску, проверить как построены или отремонтированы лодки для спуска по Березине, а потом и Днепру через залитые водой пороги. А после впадения Ингульца в Днепр, по просохшей степи до Перекопа было рукой подать. В общем, все как всегда.

       Учитывая, что у Витовта с крымским властителем Эдигеем, после нескольких набегов друг на друга, сложились дружеские отношения, путешествие считалось безопасным, хотя обоз и сопровождала охрана, а тут еще и князь фоминский с дружиной, хотя и не большой - всего два десятка всадников.

       Начальником кафской охраны был Сулим - вышедший в отставку из-за ранения янычар.

       Сулим, за отвагу и военные успехи получил большой надел в недавно завоеванной турками Болгарии, но для обработки земли рабов не хватало, да и в земледелии он ничего не понимал. Более разбирающийся в земледелии сосед, поняв, что участок может достаться кому-то другому и, учитывая, нетурецкое происхождение Сулима, начал постоянно захаживать в гости. Подсказывать, помогать в ведении хозяйства. При этом сосед всегда был полон рассказов о тяжкой судьбе земледельца: засуха, град, мятеж рабов, и хорошей жизни купца.

       Для купца всегда хорошо, особенно когда всем плохо - нажива еще огромней.

       Сосед под путешествие ссудил немного денег. Зачем много, там, в полночных странах, как только увидят Сулима, похожего на них и, как своему, дадут столько солнечного камня, сколько он сможет унести. Янычар не слишком походил на настоящего турка. Жизнь ему портили,особенно, его светлые волосы и серые глаза.

       Сулим вернется, нашептывал сосед, продаст камень, купит рабов и тогда в хозяйстве будет полный порядок, а пока он, лучший друг, присмотрит за его имением.

       Сулим через кади выписал доверенность соседу, чтобы тот управлял его хозяйством во время своего отсутствия.

       Так Сулим оказался в крымской Кафе, откуда купцы ходили за янтарем. Оказывается, караван уже ушел и вернется только весной, когда причалит к берегу Днепра напротив впадения в него реки Ингулец. Тогда новые купцы сядут в лодки. Выкупленные по дешевке, полоняники будут остервенело грести против течения. Жажда родины, свободы, горы сдвигала, не только реки вычерпывала веслами.

       Но кафским купцом стать не просто, тут и поручителей надо иметь и в обществе состоять и дом, и лавку и много еще чего. Самое главное - быть генуэзцем! Без этого ничто не поможет.

       А за зиму почти все деньги закончились. Сулим не отказался от идеи побывать в полночных странах. Янычары не отступают, а бьются до смерти, учитывая это, ему предложили, а он согласился за небольшую плату побыть охранником каравана. Но и здесь была неприятность - у него украли последние деньги. Тогда один из купцов, за пищу и кров, в счет оплаты за охрану каравана предложил пожить у него. И, во время всего пути на север, Сулим будет питаться у него. Пришлось согласиться. Лежанку ему отвели напротив помещения, где на ночь запирали рабов. Две сабли мелькающие в руках внушали не только уважение, но и ужас. Чем еще было заниматься Сулиму долгими днями? Вот он и делал то, что привык делать и делать хорошо.

       Рабы все были из пленных. Ночью же рабы, не стесняясь его, разговаривали. Их речь была незнакомой, но понятной. Где-то в глубине его души, за наслоениями прошедшей жизни, смутно проявлялось что-то корневое. Он вслушивался, повторял, а потом, обнаглев, потребовал дать ему одного пленника, для изучения варварского языка. Купец согласился - выделил самого доходягу.

       Самое опасное время - когда ждешь. А самое опасное место - где ждешь. Особенно то место, про которое все знают. Купцы опасались не чужих залетных шаек, а как бы своих - крымских татар. Хотя крымчаки еще формально входили в Золотую Орду, но на самом деле уже были сами по себе. А в степи кто сильнее, тот и прав. А свой или не свой стервятникам все равно.

       Караван, разбив лагерь на берегу Днепра, уже несколько дней ждал, спускавшихся с верховьев реки, отоварившихся заморскими изделиями, купцов.

       Охрана состояла из двух половин. Первая - те, кто только сопровождали караваны в степи, как отправляющихся, так и прибывающих. Большинство из нее были родня и челядь прибывающих купцов. Поэтому службой они себя особо не напрягали.

       Вторая половина состояла или из родни отплывающих купцов или из таких наемных, как Сулим.

       Кроме того, они были должны охранять полоняников, чтобы те не разбежались раньше времени. Их доставка на родину и предоставление свободы оказывало благоприятное впечатление на местное население. Иногда, даже за них, удавалось получать выкуп. Сулима, как самого безродного и непритязательного поставили охранятьих. Разница между ним и ими была в одном: они были внутри загона, а он снаружи. Еда была одинаковая, со стоянки выходить нельзя. Чего еще ему делать?

       Пленников держали как овец в загоне, утром и вечером приносили еду. Собственно и охрана была формальной. Сбежишь - быстро в степи на лошадях догонят, а если не догонят, дойдешь ли до дома или нет, знал только Спаситель. На лодках оно быстрее, к тому же и кормят. Весомый стимул.

       Сулим вслушивался в их речь, расспрашивал, разговаривал с ними.Первый налет, который провел крымский мурза, они отбили легко. Сулиму даже показалось, что купцы заранее знали, что этот налет состоится. Всегда далеко в степи держали разъезд. Арбы были расставлены полукругом, а табун пасся в балке на берегу Днепра.

       Под утро, на самой заре, Сулима разбудили тихим шепотом, поставили на место у арбы, сказав только что, возможно, будет налет. Всадников было сотни две. Лава шла полумесяцем тихой рысью. Запела первая стрела, а вслед за ней взвыли еще полсотни стрел. Нападавшие сразу ускакали в степь. Что было очень непохоже. Крымчаки даже одной стрелы не успели выпустить. Генуэзцы стреляли издали и стрелы попали в немногих. В большинстве в лошадей. Охрана вышла из-за арб и пошла собирать свои, упавшие на землю стрелы.

       Сулим нашел только одну, хотя выпустил четыре, больше всех, но зато заметил кровавый след тянувшийся в степь. Возвращаться в лагерь не хотелось, коня в погоню ему никто не далбы, поэтому он пошел по следу.

       Солнце уже на полдиска поднялось над горизонтом, когда он заметил холмик, даже не холмик - кочку. Сулим решил посмотреть с нее, если ничего не увидит - вернется в лагерь.

       Поэтому он сошел со следа и прямиком пошел к кочке.

       Кочкой оказалась лежащая на боку лошадь. В ее ляжке торчал обломок стрелы, но горло было перерезано. Сулим удивился этому. Стрела была не опасна для животного. Ни один степняк не прикончит из-за пустяка лошадь. Сулим посмотрел на ноги. Лошади ломали ноги, когда попадали в норы. Так и есть, левая передняя была сломана. Хозяина лошади нигде не было. Сулим вытащил саблю и пригнулся, чтобы солнце не попадало в глаза и внимательно огляделся.

       Травинка шевельнулась в тридцати шагах на восток. Сулим со стоном рухнул за лошадь и сразу откатился на десяток шагов от нее. Не упади он, стрела бы точно попала в шею.

       Теперь замер он. У врага было преимущество - он был со стороны восходящего солнца.

       Сулим слышал шепот сминаемой травы, осторожную переступь на мысках. Вот враг остановился один раз, другой. А теперь надолго замер, значит, у лошади стоит, оглядывается.

       Так оно и было. Низковатый крымчак со стрелой в полунатянутом луке стоял к нему в полоборота. Он мгновенно обернулся, но полностью натягивать тетиву не стал, времени не было. Сулим уже был в пяти шагах.

       Когда крымчак увидел как Сулим изрубил пущенную им стрелу, радостная ухмылка, стала такой кислой, словно съел целиком лимон. Но он быстро пришел в себя, схватился за свою саблю, но острие сабли Сулима уже уперлось ему в шею.

       Сулим не стал убивать его по простой причине: кафтан хоть и был парчовый и шапка отделана лисицей, но лисица облезла, а кафтан был настолько засален, что дыры казались заплатками, но сапоги выглядели новыми, отделанные сафьяном.

       Сулим рассудил как истинный янычар, убить он всегда успеет, но можно и продать. Хотя сомневался, что за этого старикашку с длинной редкой седой бородой дадут хоть сколько-нибудь. Но сколько-нибудь все равно больше, чем ничего, да и сапоги чего-то стоят.

       Они уже подходили к лагерю, когда увидели нескольких всадников. В одном Сулим узнал старшину купцов, во втором - начальника охраны всего каравана. Двое других были Сулиму незнакомы, но напоминали крымчаков, только что напавших на них. Они о чем-то громко разговаривали. Увидев пеших, всадники поскакали к ним. На всякий случай Сулим приготовился драться. Саблю взял в зубы и натянул тетиву.

       Всадники не доскакали с десяток шагов, как первый из крымчаков весело рассмеялся и что-то потребовал у старшины. Тот на ходу ему кинул кожаный кошель.

       - Тебя как звать, янычар? - Обратился к Сулиму веселый крымчак. По тому как Сулим обращался с оружием, крымчак признал в нем янычара.

       - Говори что надо! - Не разделил его веселье Сулим.

       - Вот эта падаль, сколько за нее хочешь? Плачу золотом! - Подкинул крымчак только что полученный кошель. Сулим ощутил, что здесь где-то подвох, но не понимал где.

       - Две руки! - На всякий случай заломил цену Сулим.

       - На! - Кинул кошель крымчак. - Здесь их на три руки.

       Он соскочил с коня, подошел к пленному старику, разорвал ему рубаху на груди и снял с шеи продолговатую серебряную бляху на толстой серебряной цепи. Бляха была довольно вытертой поэтому и казалась серебряной, под стать цепи, которая казалась более новой, на бляхе позолота осталась только в углублениях, да и серебро выглядело тусклым.

       - Тамга хана Узбека. - Надел крымчак тамгу на свою шею. - Я - чингизид! Запомни мое имя - Хаджи! - Обратился Хаджи к Селиму, - Я стану ханом Крыма!

       - Ты же был как сын мне! - Горестно потряс головой старик.

       - Конечно, после того как ты отравил моего отца, а мать, внучку хана Узбека сделал своей женой! Отруби ему голову! Твоя заслуга никаким золотом не окупится! Прощай дядя! Даже драный халат твоего раба тебя не спас.

       - Так ты знал? - Удивился мурза.

       - Я даже знал, кто мне в спину стрельнет! - Взмахнул камчой Хаджи, а Сулим саблей. Спутник Хаджи положил голову мурзы в мешок и они ускакали.

       - Почему я тебя первый не заметил? - Вздохнул старшина. - Золотые бы при мне остались.

       Начальник его охраны, посадил Сулима сзади себя и они поехали в лагерь. За один серебряный он рассказал о странном налете.

       Хаджи сам пришел к купеческому старшине и предупредил о налете и цену за это запросил достаточно большую - пятнадцать золотых. Странно это было, поэтому купец окольно навел справки.

       Оказывается дядя Менгу, когда захватил власть, отправил Хаджи пасти свиней в одно из хозяйств, принадлежавших кафским купцам, фактически в рабство.

       Мать Хаджи была внучкой одной из наложниц хана Узбека подолгу проживавшего в Крыму, который при греках назывался Тавридой, а при татарах Дешти-Кипчак. Главным городом полуострова был город Солхат, окруженный огромным рвом или кырым, по кипчакски.

       Каким образом по женской линии была получена тамга, никто не знал, но в политических целях ее постоянно использовали.

       Пасти свиней пришлось несколько лет, но после того, как все сыновья Менгу умерли или погибли в боях, дядя выкупил Хаджи обратно, подав это как благодеяние: долго разыскивал любимого племянника и, наконец, нашел. Мать Хаджи, несмотря на запрет, после того как Хаджи стал сильным и умелым воином, рассказала историю его рода.

       Менгу узнал об этом. Хаджи, по юной горячности, высказал вслух все, что подумал о вероломном дяде. Тот послал Хаджи совершить налет на кафских купцов. При этом, чтобы быть уверенным в гибели племянника, сам переоделся в нищего пастуха. Хаджи узнал о покушении, поэтому предупредил купцов, а во время налета сел, на всякий случай, на другого коня и накинул другой кафтан. То, что дядя попадет ему в руки, Хаджи и не мечтал.

       Второй налет, успокоившиеся купцы чуть было не пропустили. В сумерках заметили лодки, медленно спускавшиеся по разлившемуся по низким берегам Днепру. Поэтому все высыпали на берег, чтобы помочь чалиться. Полоняников тоже пригнали, чтобы они толкали лодки из воды. Мокро, да и холодно еще, не самим же, когда есть кого заставить. Сулим стоял сзади подопечных. Он и услышал как один из них заметил, что до воли один шаг, как только лодки причалят.

       Купцы же вслух удивлялись, что их сотоварищи рискнули плыть на ночь глядя - такого никогда не было. Первая лодка была уже рядом, когда Сулим запалив кусок тряпки на стреле выстрелил в свернутый парус. Тот загорелся и все увидели, что это не купцы, а разбойнички с острова Хортицы.

       И только через четыре дня пришел настоящий купеческий караван. А еще через семь суток их караван, медленно продвигавшийся против течения, догнал Хаджи, скакавший по берегу и загнавший двух лошадей. Бей кафинского кадалыка не признал смену власти - Менгу приходился ему тестем. Хаджи пришлось срочно бежать.

       Они поднялись до Бобруйска и, в верховьях реки Березины, перешли в верховья реки Вилии, где снова сели на лодки и добрались до Вильно. Хаджи остался у Витовта, а купцы двинулись по Вилии, где через несколько дневных переходов она впадала в Неман, а там рукой подать было и до земель Тевтонского ордена.

       Зима была долгой, скучища неимоверная, религия не позволяла Сулиму пить вино, поэтому, от нечего делать, он учил язык русов. Один раз, когда налетели хортицкие казаки, знание языка спасло не только его, но и весь караван.

       Купец назначил Сулима начальником своей охраны, решил не дожидаться всех, а увязался за фоминским князем возвращавшимся домой через Бобруйск. Хоть купец никому и не сказал, но причина была проста - торговля получилась не очень выгодной.

       Вильно, как столица огромного княжества, был более дорогим городом, чем уездный Бобруйск. Да и шкуры бобров купец смог бы скупить первым и продать в Кафе. Фоминский князь с дружиной обошелся дешево, все равно дорога попутная.

       Но лодки хранились в верховьях реки в деревухе Березино. Вот там купец решил и дожидаться половодья. Князю он этого не сказал, чтобы тот не вздумал его ограбить. Договаривались-то до Бобруйска.

       Они спустились с виленской тропы на лед Березины. Деревуха находилась на стрелке впадения другой реки и скрывалась утесом. Надо было пересечь реку. Купец рассчитался с князем и конные поспешили на юг - вниз по реке. До темноты они бы еще верст десять по льду бы спокойно отмахали. Там, в острожке, все и останавливались на постой. Как тогда говорили: зимний день короче летнего, но гораздо быстрее!

       Четверо саней, повернули к восточному утесу. Уже ощущался запах дыма. Купец, его сын, два охранника из купеческой челяди, возницы из местных расслаблено вздохнули - деревушка была за утесом.

       Только Сулиму боевой опыт не позволял расслабиться. Зимник проходил под утесом густо заросшим лесом. На берегу старые ветлы из последних сил продирались сквозь молодую поросль.

       Перебить всех на льду можно не высовывая нос из этих лесных переплетений.

       Он предложил всем взять в руки оружие, а сам приготовил пяток стрел, готовый пустить их веером.

       Здесь ветка треснула, тут маленькое облачко пара, там снег с ветки соскользнул. Три стрелы точно ударили в эти места. Сулим стрелял на всякий случай, на упреждение. Вдруг там не зверь, а человек с недобрыми помыслами. В последнем месте даже кто-то вскрикнул.

       Вражеские стрелы нестройно пролетели мимо. Сугробы проломились и на лед выпрыгнула ватага в полтора десятка человек. Вооружены они были чем попало: цепами, косами, рогатинами, дубинами. Но у четверых были настоящие копья и щиты и шли они плотной группой.

       Еще две стрелы уложили на лед наиболее здоровых - с дубинами. Ретивых, вырвавшихся вперед, он успел рубануть саблями. В ближнем бою умение рубиться сразу двумя руками усиливало не вдвое, а втрое!

       Стукнули купеческие самострелы. Краем глаза Сулим заметил, что возницы из под себя достали топоры на длинных ручках. Он бросился на копьеносцев. Только они представляли наиболее грозную и сплоченную силу.

       Сабли в его руках замелькали. Правой отбил, левой в шею. Левой отбил - правой по руке. Обе руки вразнос. Левая попала в спину, правая в живот.

       Ему удалось забежать сбоку, и копьеносцы вынуждены были повернуться к нему. Стук арбалетов. Двое из четырех рухнули под ноги Сулиму, но один арбалетный болт попал ему в ногу. Краем глаза он заметил что возницы успели помахать топориками и нападавшие отхлынули от обоза.

       К Сулиму подошел купец.

       - Если бы не ты, прикончили бы они нас! - Сказал генуэзец. Он нагнулся и так выдернул из ноги стрелу арбалета, что от боли Сулим потерял сознание. - Жалко тебя!

       Купец расстегнул тегиляй Сулима, кафтан, снял с его шеи мешочек с янтарем, от пояса отвязал кожаные кошельки с серебряными ганзейскими монетами.

       - Ему это уже не пригодится! - Пояснил купец окружающим. - Что стали? - Прикрикнул он на возниц. - Гони в деревню, а то тати вернутся!

       Купец не разбойников боялся. Еще когда только они подходили к реке, он услышал скрип полозьев и понукание возниц. Это было еще одной причиной расстаться с фоминским князем, здесь на реке. Кто позади, то ли посыльный, то ли караван, то ли лихие люди? Поди угадай! Проще спрятаться.

       Фоминский князь поторопился уйти из Вильно, а то бы заработал гораздо больше. Ржевские купцы, а вместе с ними и Андрей пытались догнать фоминского князя. От Ржевы до Фоминского как от Рузы до Волока Ламского - рукой подать!

       На лед Березины они спустились когда обоз генуэзца скрылся за утесом, а разбойники успели обобрать своих мертвых и унести раненых. Сулим, полностью голый, лежал на льду. Кровь в ране успела заледенеть. На мертвых особого внимания не обратили, на дорогах такое дело обычное. Все только покрепче схватились за оружие. Но Сулим, в этот момент, пришел в себя и пошевелил рукой.

       Бросать раненого не по-христиански, но и брать обузу никто не хотел. Купцы чесали бороды, прикидывая как перераспределить товар на санях. Сулим весил пять-шесть пудов. Последними из обоза подъехали сани Андрея. Он, даже не раздумывая, скинул с себя шубу которой укрыли Сулима и переложили на его сани. Сам он пошел рядом с ними, а Улита стал править.

       На этом рассказ закончился и заснули оба: и Андрей и Неждан.

       6

       Васька показал своему отцу Юрию Галицкому саблю харалужную. Выдернул клок волос из бороды, подкинул... Булатная сталь волос порезала. При этом он не преминул пожаловаться, что не стоит сабелька тех каменьев, что купцу князь-отец пожаловал.

       - Блазнив ты Васька, жаден и наивен ... - Покривился князь и взял саблю. - Тяже мякиной лестись! Хвалу или мзду хто воздаст, лобызнет как образ, знамением осенит, крест целует, а потом как ... Твои что ль каменья? - Стукнул князь плашмя клинком сабли по лбу Васьки.

       - Больно ему батюшко! - Вступился за брата младший сын Юрия - Дмитрий Красный. Красным его прозвали за красоту и набожность. Красный был любимым сыном Юрия, в отличие от Васьки и другого Дмитрия - Шемяки.

       - Брода долга - ум короток! Очи есмь, да не зрети! - Вернул князь саблю Ваське. - Владей сына! Еже купец баял?

       Васька не преминул похвастаться своей победой над князем Вяземским. Как с помощью ручного тюфяка разогнал его отряд.

       - Пищалка то! Раз тебе не гожи - стременному дай. Пусть ложе мастерят как у самострела. Да бердыши коротят, для подпорки. Учил тя игумен... - Безнадежно махнул рукой князь. - Тя пищаль купецка спасла. Семен Вяземский с головой муж. Захвати он комоней, тя на аркане южику Ваське-отроку потщитися! Зимой и ночью комоней врагу оставил! Воевода чухломской!

       - Дак... - Потупился Васька.

       - Дак? Почто прелесть в Москове бесте, ажно аз позорути Звениград? - Недовольно спросил князь. - Балия Никиту кто жег?

       - Упокой господи его душу! - Перекрестился Дмитрий Красный, а за ним и остальные.

       - Никита варити на годы грядущи. Рек быти и те великим княже! Аще Москва гнилой градец - деревней рожен, и будь на веки. По реки грады рекут! Своего имя нет! Сколько градов княжих на Москве имена свои! Можайск, Звенигород, Коломна! Москва - острожок на Яузе на пути к Клязьме. Путь Долгорукой крепил от князей рязанских, киевских, смоленских. Так путь короток на Володимер, Суздаль. Звенигород - вот столица князя великаго! Да не бех! Кто сядет в Москове, тот и правитель земли московскай. А по правде или чину, хто сел того и воля с правдой! Уйди Васька! - Расстроился Юрий Галицкий.

       Он понимал: дело не в названии ни стольного града, ни кто им правит. В людях, посады его населяющих, в ремеслах хитрых, в деньгах, на что город строят. Так и он пытался Звенигород умело отстроить, чтобы престол великий в нем утвердить. От бояр блазнивых подальше, купцов жадных, монахов распутных.

       Васька вышел, но потом вернулся. Удачно все вышло, саблю отец подарил, да и предсказание Никиты выдал, что быть ему - Ваське великим князем. Жалко Никиту. Но ведь скучно одному в Звенигороде сидеть было. Удаль некому показать, на охоту весело выскакать, соколов запуская, гончих понукая, на пиру похвалясь братину вина фряжского на спор выдуть.

       Знал Васька, да и не только он, что прежде, чем какое деяние делать Юрий Галицкий к Никите ходил, накинув кафтан холопий, а только от Никиты вернувшись, в церковь шел. Потому и велел Ваське приглядывать, чтобы Никите ущерба никто не сделал. Кто-то ночью дверь колом подпер и избу поджег. Как сказал князь: "Меня от бед наперед убрег, а про себя не знал"!

       Васька вернулся, и распятие отцу отдал, которое ему Андрей вручил.Князь Юрий дождался когда Васька опять из горницы выйдет и только тогда повернув Иисуса на кресте вынул из под него кусочек шелковой ткани, исписанный мелкими буковками.

       - Читай сынку, да словом своим сказ дай! Опасна грамотка! Мал срок, но вещ! Очи мя худы таких букашек не различати! - Князь Юрий схитрил.

       Ни отец его Дмитрий, ни ныне покойный брат Василий, ни он сам в грамоте не слишком сильны были. Красный же из-за своей набожности читать выучился. И этим был люб отцу, в отличие от неграмотных братьев.

       Купец писал, что османы ждать падения второго Рима не будут. Захватят. У них тож пушки пользуют. В черемном море они владыки и генуэзцы им дань платят. На Костантинополе не остановятся и пойдут далее христианские страны побивать. Дунай уже весь их. Крымский улус, хотя формально еще в Золотой Орде, но ждать долго не придется, османы его к себе приберут. Христианские цари заняты сварами друг с другом, а над всеми ними папа, который и жалует их на трон. Добираться на родину пришлось из Генуи через земли угринские и немецкие. Угрины уже столкнулись с османами. В Чехии гуситы с самим папой и царем немецким воюют. Их воевода Жижка с помощью пехоты на телегах разбивает все самые лучшие рыцарские войска. Свояк Свидригайло поклон шлет, сообщает, что Витовт хоть и стар, но не дряхл. В Вильно с поклоном не только великий князь тверской, но и даже рязанский, а уж удельных князьков, что на службу Витовту перешли - не счесть. Литва сильна как никогда. Пушек десятки, пищалей сотни. Хотя тевтоны Жемайтию захватили, но только орудия огненного боя остановили их продвижение. Пушками хорошо города садить, бо оборону на стенах держать. Пищаль хороша в узких улицах, когда враг в ряды стеснен или колоннами на штурм стен идет. В поле же и пушки и пищали без нужды. Рядят долго, конные доскакать успевают, зелье сыреет, сырь стволы портит. Зелье лучше в сапе пользовать. Пять-шесть бочек с кендарь зелья обрушат любую башню Савино-Сторожевого монастыря.

       - Не зря гостевал купец в странах заморских! - Потер руки Юрий. - Жагра речити! Стволы сверлены? Зосиму звати!

       Князь отдал распоряжения тысяцкому собрать тайком кричное железо хотя б пудов два десятка, да сыновей кузнецких или подмастерьев, кои знают ремесло не один год и самостоятельно на отруб послать можно.

       Глава 2.

       1.

       Лед с рек сошел, но снег с берегов еще не стаял. Оттаявшие проплешины на южных склонах открыли только прошлогоднюю траву, которая начала просыхать, но земля под травой все равно была мерзлой. Весеннее солнце морило, а холод, идущий ото льда, снега, мерзлой земли, если не было ветра, не доставал.

       Ватажники блаженствовали. Пятеро из них помогали плотникам Березе и Стружке смолить насады, при этом они все еле шевелились как сонные мухи под первым солнцем. Не торопясь, словно проверяя, все ли конечности гнутся?

       Остальные сидели на бревнах, прислонившись к стенам полуземлянки. Некоторые даже похрапывали, время от времени почесывая покусанные блохами и вшами места. Тем тоже было раздолье, но яркий свет они переносили плохо, теряя ориентировку, поэтому выскакивая на освещенное место, замирали.

       Со стороны реки, из-за стрелицы на слиянии, только слух человека привыкшего к тишине и гомону леса, смог выделить звуки не соответствовавшие обычным. Складывалось впечатление что деревья охают, пытаясь выдернуть корни из мерзлой земли и ноют от того, что у них не получается. Такой надсадный стон-песня.

       Слышали это все, но только Береза поднял голову и прислушался, капли вара стекали на доски насада толстым наплывом.

       - Атаман! - Негромко позвал он главу ватажников.

       Кендарь был в землянке, но зов услышал. Выглянул из дверцы, Береза жестом показал за мыс. Кендарь прислушался, и голова исчезла. Через короткое время он вышел, но уже в кольчуге, шлеме. В правой руке у него был самострел, в левой сабля. Вслед за ним также вооруженный вышел и казначей Липа.

       Казначей, в некоторых ватагах, иногда считался важнее атамана. В них выбирали только самых честных, проверенных. Казначеи не только занимались дележом добычи и хранением общака, но и надзирали за котлом, разбирали имущественные споры, если атаман не хотел брать на себя эту тягомотину. Они следили за сохранностью общего имущества и нередко накладывали штрафы за нерадивость. Поэтому в бою их всегда берегли. В атаку большинство из них не ходило, оставаясь нести службу с котловыми и оберегая на берегу лагерь и лодки.

       Липа был не такой. Хитрец он был изрядный, но никто на него никогда не жаловался. Липа умел объяснить каждому выгоду. При том, что он всегда был первым замом атамана, в данном случае Кендаря. Кендарь был чрезвычайно доволен, что уже третий сезон Липа ходит с ним, как его не блазнили другие не только атаманы, но и богатые люди - хозяева ушкуйных ватаг.

       Он всегда с Кендарем не только разрабатывал планы нападений, но и сам ходил в атаку, руководя своей группой.

       Никто не удивлялся этому, ходили слухи что Липа заговоренный, но сам он всегда неизменно повторял: " Жизнь настолько простая штука, что, иной раз, смерти она неинтересна. Умереть легко, жить - тяжело. Дал потомство - предназначение исполнил. Можешь мрети!"

       Из-за дерев, нависших над слиянием, показалась мачта со свернутым и привязанным парусом. Насад двигался усилиями гребцов, которые, то ли пели, то ли в ритм гребли стонали, их звуки относились в сторону, поэтому и было не понятно, песня или стон от натуги, гребли-то против течения. Впереди стоял молодой красивый человек в расшитом кафтане. Молодость его определялась тем, что бороду он еще не разу не обравнивал.

       - Сом Карпович! - Воскликнули одновременно и атаман и казначей и бросились к мосткам, которые служили не столько причалом, сколько местом полоскания одежды. Насад не успел как следует зачалиться, как подхваченный под обе руки Сом Карпович ступил сначала на мостки, а потом на землю. Гребцам он приказал оставаться в лодке. Его подвели к землянке, предложили войти.

       - Вы тут стада пасёте! - Показал он на лоб ватажника Короба. Тот и напоминал собой короб: маленький, со всех сторон одинаковый, но силищи необыкновенной. Руки по длине равнялись ногам, но такие же крепкие толстые и кривые. Подкову разогнуть из сырого железа мог почти каждый, но порвать кованую цепь движением плеча, мог только он.

       Хозяин ватаги преувеличил. Никаких стад на лбу Короба не паслось. В бровях, застигнутых

       солнечным светом врасплох, пряталось всего-навсего с пяток вшей, правда, очень жирных, своими конфигурациями похожими на самого Короба.

       - От пьянства опухли! - Глянув на ватажников, констатировал Сом Карпович.

       - От голода! - Поправил его Липа. - Если бы клюкву не замочили, с брусникой, никто бы вас не встретил.

       -Да? Как же так? - Удивился хозяин. - Репа, капуста! Овса три мешка, мешки ячменя, ржи даже. А масло конопляное! Да вы как сыр в масле!

       - Так зерно проросшее было, на хлеб не годное. Пришлось на пиво пустить, не выкидывать же. - Сказал атаман. Сом посмотрел на Липу. Тот кивнул.

       - Вот тиун проклятый! - Ругнулся Сом Карпович. Он-то точно знал, что тиун в мешки насыпал. Поэтому особо и не приставал. За зерно ватажники расплатились и поднимать этот вопрос было себе дороже.

       Он отвел Кендаря в сторону и что-то долго ему рассказывал. В это время с насада разгружали поклажу. Со стороны было видно, что Кендарь вначале соглашающее кивал головой, а потом отнекивался. Спор был трудный. В конце концов они ударили по рукам и довольный Сом Карпович поспешил отбыть на своей маленькой галере. Ветра хоть и не было, но по течению можно грести, не сильно упираясь.

       После того, как насад скрылся за мысом, Кендарь собрал ватагу.

       - Братцы! - Обратился он к ватажникам. - Условия прежние. Пополам! Он хотел нам навязать пищалей и тюфяк, но это чуть ли не за всю добычу. Что мы себе оружия не добудем?

       - Правильно атаман! - Первым поддержал его Липа, а за ним и все ватажники.

       Устроили совещание. Береза и Стружка сообщили, что полностью насады будут готовы через седмицу. Остальные готовятся к походу. Оружие, доспехи, одежда, питание, посуда.

       Первым делом баня. Поэтому все шкуры на ночной мороз, все, что на теле не истлело, в чан кипятить, лохмотья в костер, жить не в землянке, а в походных палатках. Распределили обязанности и ответственных.

       Шкуры и меха сначала протрясли над костром. Обжиревшие за зиму вши громко лопались на огне. Потом меховую одежду до вечера положили в воду, чтобы впоследствии вытащить на ночной мороз.

       Кендарь отвел Липу на мостки.

       - То, что Сом предложил, мне не нравится. Никогда такого не было. Чтобы сам пришел? Отменил прежний уговор. Неизвестно каких людишек в ватажники дает. Он уже собрал их. Что, нас мало братвы по берегам Шексны ожидает? Мы должны явиться к устью Которосли, где нам надлежит соединиться с другой ватагой. Это же в самом Ярославле! А это его предложение, купить тюфяк и пищали, за то, что у нас осталось? И идти надо по половодью, чтобы ночью проскочить монастырь святого мученика Феодула. Как только вода схлынет, монахи перегородят реку цепью и поставят охрану.

       - Так он прав! - Ответил Липа. - Я насчет монастыря. Там же настоятелем боярин Тыра. Ныне Кирилл.

       - Видел я Тыру при набеге на Казань! Добрый воин. - Добавил Кендарь. - Руца у него тяжела. Зрел как от его буздыхана, и шелом и голова надвое разлетались. А удар палицей кроме всадника еще и коню хребет ломал. Но идти по половодью! Это и себя погубить и ушкуи! Да еще ночью...

       - Думаешь сейчас уйти? - Задумался Липа.

       - Как раз через седмицу. Вода немного поднимется. Пред монастырским посадом яруга, да ручей безымянный. Там скроемся.

       - И никто нас не увидит! - Ухмыльнулся Липа. - Любой холоп о крамоле знак подаст!

       - Много ты знаш! Помнишь на прошлый Спас я холопа с товаром отпустил? Он с Тырой в походе на Казань беху. Знакомство в нем и свели. Как Тыра Кириллом стал? Обозвал свое именье монастырем и подарил церкви. Митрополит его настоятелем назначил. Вся его дружина монасями стала. Их не тронь, а они что хотят, то и творят. Захватывают чужие именья, имущество и все в монастырь передают. Холопей своих оженили, а женок сами пользуют. Бесчестье какое. Ждут холопи нас. Вот тебе еще две дюжины ушкуйников, оружие, еда, одежда и место, где половодье переждать можно.

       - Вельми речешь, но сам казал, что монаси вои вятшие! Один Тыра всех по плечи в мерзлу землю вгонит. Да и тын там не китай! Заяти аки заразитися! Истаяти ватагу! Лучше к Которосли пойти!

       - Умен ты Липа и прав. Но коросту рано делати. Богомолен ныне Тыра. Все что днем потребити, на вечерю грехи молити. Холопы створы в церкви подопрут, в калитку нас запустят. Ты, Короб, Вязига, Гнилая вошь, охрану ворот стрелите. Я с остальными в церкви.

       - Грех-то какой!

       - Мало на нас греха? Тако мы рясой его не крывам!

       - Согласен! Кому еще казати?

       - Ты и я!

       2.

       Монастырь контролировал водные пути на Белоозеро, Вологду и Великий Устюг. На воротах службу монаси несли исправно. Но у Тыры по другому и быть не могло. Дисциплина и порядок были монгольские. Несешь службу - неси. Оплошал... Это холопа или пленного могли высечь, в подклеть посадить. Для своего одно наказание - смерть.

       Целый день холопы возили с заливных лугов сено. А то, если и половодьем не снесет, так подмочит, а это уже не корм - гнилье. Последний воз давно прошел. Времени, чтобы разгрузить, лошадей распрячь, почистить, накормить прошло достаточно, а холопы все не возвращались. На ночь никого посторонних в монастыре не оставляли. И сами из посада возвращались. Жили по правилам острога. Даже печи топили посменно. Сначала караул, потом переходили в тепло и печи топили, только затем спать.

       Бывший десятник Могила, а ныне чернец Миколай, прихватив семихвостку, сам поспешил в сенник. С факелом входить в сенник было запрещено, но как разглядишь, что холопы там делают? Наверняка, умаявшись, дрыхнут. Могила даже представил их замятню когда плетка рванет их кожу.

       Дверь сенника была приоткрыта, факел искр не давал, поэтому, стараясь провести им не над сеном, чернец осветил пространство. Мелькнули вспугнутые искривленные тени. Кто-то шумно втянул сопли в нос. Могила повернул голову на звук. Одна из теней протянула свою лапищу и схватила так руку с факелом, что Могила вскрикнул. Это был его предпоследний звук, последним было бульканье крови из перерезанного горла.

       - Вязига кажи атаману "с богом", мы начали! - Вышел из темноты Липа. Вязига, вместе с двумя холопами, по темному подворью отправился к церкви. А Липа и Гнилая вошь, под звук плетки, которой Короб охаживал себя по калигам, согнувшись, отправились к воротам. В другой руке Короб держал факел, но теперь факел еле тлел - притушили. Ряса Могилы была узковата, на одном плече только помещалась, но длинновата, поэтому чтобы на нее не наступать, он ее перекинул через плечи как плащ и рукава повязал на шее. За двадцать шагов до ворот он откинул почти что потухший факел.

       - Огня! Хода не зрю! - Крикнул хрипло Липа под звук хлыста.

       Около ворот хмыкнули, а из башни над ними тоже выглянул монах, чтобы рассмотреть потеху, как Могила, заставит скинуть опорки и даст нерадивым холопам плеткой по пяткам. Внизу от красных углей запалили еще факел. Взметнувшийся огонь осветил и ослепил башенного. Он только смог заметить, как холоп, шедший первым, припал на колено.

       Гнилая вошь, среди ватажников, хоть и был самым дохлым и вечно сопливым, но из самострелов стрелял точнее всех, почти не прицеливаясь. Он уронил первый арбалет на заледенелый снег, Липа протянул ему второй, через миг третий.

       Башенный воин упал не сразу, хотя болт вошел ему в глаз, рука, упиравшаяся в перила, сдерживала вес остального тела. Последним умер воин державший факел.

       Липа открыл ворота и в них вбежало еще четыре с лишним десятка человек. Причем некоторые больше напоминали крестьян, чем ушкуйников, кто был с рогатиной, кто с косой, а один нес кузнецкий молот.

       К тому времени Кендарь с холопами не только приперли и заложили все выходы в храме, но и притащили лестницу, по которой он добрался до оконца служившего для проветривания и тяги.

       К его удивлению псалмы распевал не сам настоятель Кирилл, а маленький тщедушный дьячок со всклокоченной бороденкой.

       Свет лампад был настолько тускл, что Кендарь понял, только по тому, что именно Тыра стоит перед дьячком на коленях, а все остальные в двух шагах позади.

       Атаман услышал скрип лестницы и посмотрел вниз. Схватив его за сапог, Липа прошептал:

       "В полатах еще двух караульных нашли! Упокой их душу господи!" Кендарь кивнул и припал к ложу самострела.

       Вроде Тыра совсем рядом, а поди, улови, ряса это или тень, и что под рясой и клобуком? Судя по тому как одеты были караульные, он мог носить броню под одеждой. Гарь попала в нос Кендарю и он, не удержавшись, чихнул. Мгновенно гул молящихся пропал, только дьячок продолжал свое дело, а Тыра повернул голову и посмотрел на оконце. До этого Кендарь не знал как точно и наверняка попасть в Тыру и сильно досадовал на себя что чихнул, но он не упустил этот шанс. Болт попал Тыре в лицо, но только ранил его, скользнув по щеке и оставив глубокую, но все-таки царапину. Тыра успел отдать команду, которую Кендарь не разобрал, но нож, воткнувший в бревно на вершок от носа, ясно показал, что еще неизвестно кто уцелеет в этой битве.

       - Тащи сено! - Приказал он, спустившись с лестницы. - Рано нам мрети. Побить могут! - Показал он нож, чуть не прибивший его нос к бревну.

       - Сено робя! - Во весь глас крикнул Липа. - Выкурим антихристов!

       Несколько человек побежали к сенному сараю. В это время Короб и Гнилая вошь притащили рыдающую женщину.

       - Во женка! - Кинул Короб ее к ногам Кендаря. - Пришла сообщить монахам, что все холопы собрались у кузнеца и сбежали.

       - Так это твоя женка Куява! - Обратился кузнец, опиравшийся на молот, к мужику с косой.

       - Не моя она, а Могилы! - Угрюмо ответил мужик. - Уж больно он ласков с ней, у лярва! - Незлобиво ругнулся Куява и замахнулся косой. Чего тут злится, все мужики, кроме кузнеца и пары бобылей были в таком же положении. Люди уже притащили сено к дверям.

       - Не богоугодное это дело! - Один мужик стянул малахай и перекрестился на крест колокольни. - Увидев, что все смотрят на него кто с непониманием, кто с осуждением, пояснил: Храм палить! Их не жаль!

       -Стой! - Махнул саблей атаман. - Как дверцы прогорят, они на нас как черти набросятся. Вали сено на кровлю. Сам митрополит приказал таку ересь жеч!

       Кендарь особо не мудрил. Никем из своих жертвовать не хотел. И силенок маловато и навыка, да и численно противники почти равны друг другу.

       - Не боись! Большому жару не бысть! Ветра нет, а дерево ще мокро, на раз не запалити. Ну, бадьи с водой держи.

       Уголья принесли из теремных палат, которые стали называться кельями. Скрутили жгут из сена, привязали к палке, подожгли. Короб несколько раз крутанул рукой, чтобы сено разгорелось посильнее и от броска не затухло и закинул его на дощатую крышу притвора.

       - А с ней-то что делать? - Показал Куява на женку.

       - Еже не треба, в огнь кинем, али братве, они бранить ее не будут! - Хмыкнул Липа.

       - Иди домой! - Пнул женку Куява. - Повенчан!

       - Город! - Приказал атаман.

       Ватажники натащили и выложили полукругом перед выходом из церкви небольшой вал из бочек, поставленных на ребро саней, телег, напихали колья, слеги, так что все сооружение стало похоже на ощетинившуюся, свернувшуюся полукольцом гусеницу. Крыша из щепы просохла и разгорелась. Стало светло, как днем.

       Кендарь махнул рукой. Короб сильно дернул за веревку. Колья, подпиравшие дверь, упали, дверь, наполовину подрубленно-проломанная изнутри, под натиском отчаянья горевших,упала на крыльцо. Вместе с клубами дыма выкатился клубок человеческих тел, кашляющих и хрипящих. Наткнувшись на ограждение, он рассыпался. Выскочило еще несколько человек. Спокойно, словно Тыра входил в трапезную или опочивальню, вышел настоятель. Всех, кто попался по пути, он небрежным движением руки смахнул с крыльца и стал посредине окруженной площадки.

       - Покажись, атаман! - На фоне треска огня, его низкий глухой голос вряд ли бы был бы услышан, но он был произнесен с такой властительной силой, что был не только всеми услышан, но у некоторых пробежали мурашки по спине.

       Черная ряса долу, широкие рукава ее, скрывавшие даже пальцы рук, властный клобук по брови, с ремешком через подбородок. Такая уверенность в собственных силах... Монашьи холопы даже попятились, посчитав, что ограждение, за которым они прятались, даже не оградка для Тыры.

       - Ну! - Встал в просвет между двумя бочками Кендарь.

       - Знати ли кто аз?

       - Знатный воин Тыра! От которого казанцы, как спелый горох из рожци сыпалиси. А кто желвь, тот живота лихован! - Ответил Кендарь и переместился в другой проем между бочками. В сторону от центра. Тыра повернулся вслед за ним.

       - Божий человек я! Как и они все! А за разор, крамолу, кощуну косно-косно на рожен опустимо и к муравам положимо. - Засмеялся, как закашлялся Тыра. После такой речи его дружина, прокашлявшись, начала собираться вокруг него.

       - Навь ты, не божи муж! - Кендарь опять отошел в сторону.

       - Давай здесь, один на один! Хто побил, того и правда! - Повернулся вслед за КендаремТыра.

       - Вем добле длань тво зельна! Живот мене вельми присно! - Сделал еще шаг в сторону атаман.

       - Аже грех твой молю! - Тыра поднял руку для перекрестия и резко опусти вниз, нацелив ее на Кендаря. Но того уже на месте не было. В рукаве, то ли пропищало, то ли прошипело, громыхнуло с огнем и дымом. Тыра, как языческий бог Перун окутался дымом. Дым шел из рукавов, от шеи, и, даже из под рясы. Многие за оградой попадали от такого зрелища. Черная ряса и черный дым скорее делали его похожим на Вельзевула, чем на полузабытого Перуна.

       В руках Тыры оказалась огромная палица, которой бы он в мгновение разнес все сооружение, но два болта из самострелов попали точно: один под мышку, другой в шею. Палица не только сама упала, но и уронила Тыру на своих сподвижников, у которых оказались в руках не только ножи, но и сабли. Это внесло небольшую сумятицу в их толпу, никто бы не сомневался, что они бы пробились через окружение. Но это замедление спасло осаждавших. Они начали стрелять.

       Но даже от этой близкой стрельбы было мало толку. Дыма становилось все больше, а противник виднелся все меньше. Тогда кузнец, отодвинув одну из телег, размахивая молотом, бросился на врага. Вслед за ним остальные холопы, кто с косой, кто с рогатиной. Только ватажники, остались на месте. Они знали: в такой теснотище, да еще в дыму ни сила, ни ловкость, ни умения ни какой роли не играют. Только удача.

       И точно. Несколько чернецов выскочили в проход открытый кузнецом. Первый, крутя саблей, попытался, накинуться на ватажников, спокойно смотревших на их прорыв, но тут же получил по голове длинной слегой и промежностью наткнулся на острый кол, услужливо подставленный одним из ушкуйников. Остальные бросились бежать к воротам. Только двое не побежали, кинули ножи к ногам ушкуйников, сели по-татарски и завели руки за спины.

       Ушкуйники рядили, в какое место попадет Гнилая вошь убегавшим монахам. Тот шумно втянул вылезшие сопли обратно в нос и начал стрелять. Он начал с первого бежавшего, потом попал во второго, третьего, ушкуйники не успели с его скорострельностью перезарядить самострелы, но этого и не понадобилось. Отставшие двое, увидев, как перед ними болты точно попадают под левую лопатку бегущих впереди них товарищей, остановились, горестно опустили головы и, взяв оружие за клинки, рукоятками от себя, поплелись обратно.

       К удивлению ушкуйников, все холопы уцелели, но не были целы. Кузнецу, кто-то половину пальцев на левой руке отрубил. Все оказались поколоты-порезаны. Только Куяве сильно не повезло. Кузнец махал молотом, не оглядываясь. Куява с косой пристроился за его спиной, кого подсекая как траву, а кого, как огромным клювом, бил в шею. Когда кузнеца рубанули по пальцам, он не смог удержать опускавшийся молот и попал Куяве в промежность. Кузнец и вынес его из дыму. В пах сразу напихали остатки обледенелого снега.

       - Да! - Кто-то горестно-участливо протянул. - И опять тебе жинка без надобности.

       Пленные рассказали, про то, как Тыра хотел вырваться из окружения. И это ему удалось бы, если бы не созданное наспех ограждение.

       Палицу Тыра всегда держал в церкви, чтобы она пропитывалась святостью и помогала в борьбе с врагами. Ей-то и проламывали дверь храма. Её незаметно и вытащили, когда человеческий клубок вырвался из горящего здания. Но разбежаться они не смогли. Тыра же специально так запалил рукав рясы, чтобы она тлела. Когда он поднял руку с тяжелой ручницей, тлеющий рукав коснулся пороха. Выстрел получился, но оказался бессмысленным и в Кендаря не попал и себя погубил. Ушкуйники хотели его взять живым.

       3.

       Все кто сдался и поклялся в верности, были взяты в ряды ушкуйников. Из бывших холопов в ряды разбойничков вступили только бобыли Каша и Осьмак и кузнец Шаран. Кузнец передал кузню своему сыну, мотивировав это тем, что одной рукой много не наработаш, ежели на другой половины пальцев нет. А так, если в бою не сгинет, на зиму-другую прибыток получит. Остальные остались с хозяйством и с женками. Какая-никакая, а стабильность. А тут греби, ночуй у костра, утопнешь, враз свалившись с лодки, или в бою, если не саблей, так стрелой или болтом прибьют. В ушкуйники шли те, кому деваться было некуда - отчаянные, загнанные в угол обстоятельствами и другими людьми мужики. Или удальцы желающие сорвать большой куш из набега. Молодых было много. Приобрести, так сказать начальный капитал. В общем одни не могли на жизнь трудом заработать, а другие не хотели.

       Кендарь осмотрел вновь приобретенное воинство. Одиннадцать отменных воинов Тыры, да и если остальные семеро от ран поправятся это дополнительный ушкуй. Кузнеца Шарана Кендарь, посоветовавшись с казначеем Липой, хотел использовать по основной специальности - кузнецкой, но об этом ему пока не сказали. Да еще назначили бывшего тыриного десятского Ягныша обучать новобранцев.

       Ягныш даже не понял, почему его назначили казателем, а не поставили кого-то из своих. Поручили такое ответственное дело, но за него взялся основательно и с умом. Понятно, что учить мужиков саблей махать - бессмысленно. Их мышцы от постоянного, одного и того же труда, по другому гнутся. Быстрота действий, инстинкты - все другое, чем у профессиональных воинов, к которым и Ягныш причислил не только своих, но и ушкуйников. Иначе жить им неумёхам до первого, максимум второго боя, если повезет.

       Каше, Ягныш заставил Шарана сделать совню - широкое загнутое лезвие как у косы, только крепилось как копье, а не как коса. Именно высокий и жилистый Каша нанес самый большой урон воинам-монахам, своей косой, а не здоровяк кузнец, от молота которого убегали не только чужие, но и свои.

       Осьмак, наоборот, низенький, еще осенью схоронивший женку и троих детей, они угорели в избе, получил клевец, это оружие было похоже на молоток, только с одной стороны был загнут клювом шип, а с другой стороны заканчивался тупой пирамидой, а его вершина заканчивалась пикой. И клевец тоже Шаран выковал. Самому же кузнецу досталась алебарда из запасов Тыры.

       Учеба шла трудно. Во-первых им всем мешали щиты. Во-вторых Ягныш учил их владеть оружием и одной рукой тоже. Кроме этого он их всех одел в тегиляи - простеганные пенькой кафтаны с пришитыми на груди и спине железными пластинами, тоже из запасов настоятеля.

       В третьих все свободные от работ или тягла, смотрели на это как на развлечение и подначивали. Через две недели, когда пришло самое большое половодье, добравшееся даже до стен монастыря, Ягныш устроил показательные выступления.

       В спарринг-партнеры он уговорил Кендаря направить самых цеплявшихся к его ученикам ушкуйников. Атаман согласился. После этих показательных боев у Ягныша стало восемь учеников, добавились насмешники, проигравшие ученикам Ягныша бой. Еще через день Кендарь ввел обязательные ежедневные тренировки для всех.

       4.

       Добычу взяли богатую: оружие, одежда, еда, питье, меха ценные, но казны - денег серебряных, золотой посуды, перстней, каменьев так и не нашли.Только местного речного жемчуга кувшин да копеек с куку. Все захваченные копейки Кендарь, с согласия ватаги, отдал монастырским холопам.

       Многие из воев Тыры видели разные невеликие сундучки набитые деньгами и прочими мелкими ценностями и большой сундук с драгоценной посудой, на котором спал сам Тыра.

       Когда спальный сундук открыли, так кроме тканей, хоть и очень дорогих, кафтанов расшитых, рубах шелковых ничего другого не было.

       - Могила знати. Тыра все время с ним бех! - Сказал, выживший от ранения, и уже начавший ходить Перст.

       Ему Куява снес косой полуха и рассек щеку до рта. Перста записали в смертники, но его выходила Марфа, бывшая его невенчанной женой. Муж Марфы - холоп Гнат против Перста ничего не имел. Перст почти все, кроме оружия и одежды, что получал от Тыры, приносил в семью. Поэтому среди монастырских холопов семья Марфы и Гната была самая зажиточная. Две лошади и жеребец, четыре коровы, бык, козы, овцы, свиньи. Птицы не в счет! Да и надел в несколько гонов!

       Поэтому Перст, как полусотенный, если не было пленных для помощи по хозяйству, привлекал не только монастырских холопов, но и рядовых дружинников-монахов. Если сам Тыра не водил отряд на дело, то поручал это Персту.

       Теперь перед ним стоял выбор или остаться здесь или уйти с ватагой. Но в ватаге он был бы навсегда рядовым. Любое рвение и Кендарь и Липа, а теперь и Ягныш, сблизившийся с ушкуйниками и уже сделавший первоначальную карьеру могли принять за измену и мятеж. Стоило подумать.

       - Сказ бе атаман! - Обратился Перст к Кендарю после очередной тренировки. Ушкуйники, разделившись на две партии, отрабатывали захват стены и отражение захвата. Кендарь, выступавший в этот раз за нападавших, выпил огромный ковш квасу, вытер рукавом кафтана губы и махнул головой, пошли мол.

       Как раз был день Иоанна Лествичника, когда в посаде напекли хлеба, а Марфа даже печенья, которым Перст и угостил Кендаря.

       Перст предложил Кендарю сделку. Тыра-племянник боярина Ивана Всеволожского. Боярин Иван, вотчины которого заодно охранял Тыра, забеспокоится из-за отсутствия вестей. Сам-то не нагрянет - хитер, да и от Москвы, в такое время, очень опасно отдалятся. Мамаша великого князя Софья может не так истолковать. А вот прислать московское войско, ой как запросто. И что холопы, предоставленные сами себе, покажут?

       Кендарю было все равно, что про него наметут. Если молва пойдет - воевать легче. Самого Тыру победил!

       Перст откровенно признался, что он хочет и может занять место настоятеля вместо Тыры. Тока поминки надо хорошие и боярину Ивану Дмитриевичу и митрополиту и духовнику митрополита и тиуну митрополита. И тогда Кендарь со своими робями будет лучшим гостем в монастыре. Перст пожаловался, на Тыру, что тот из-за лишнего усердия особенно по церковной службе, потерял много хороших воинов. Уж больно богомолен стал. Кого казнил за своеволие, кого в яме уморил, а кто смог, то сбежал. Потому и осталось чуть за тридцать человек. В большой набег уже не пойдешь. Ополчение надо собирать, как со своих земель, так и Ивана Всеволожского.

       Кендарь согласился с доводами Перста и оставил ему выздоравливающих бойцов-монахов. Тогда Перст и рассказал, что за ден десять-пятнадцать до ушкуйного нападения, причаливал насад. Тыра сам лично встречался с добрым молодцом. О чем уговор был, никто не знает, да только после этого, как только этот молодец обратно вниз прошел, Тыра распорядился выставить круглосуточный пост на башню. Зрак с реки не спускать, а только докладывать про тех, кто вниз будет спускаться.

       - Аки блазнив Сом! - Произнес вслух Кендарь, но больше ничего пояснять не стал. Перст и сам догадался, что того добра молодца зовут Сом и он хозяин ватаги. Перст, как и Кендарь не понимал одного: зачем Сом Карпович на свою же ватагу западню делал.

       - Со мной пойдити! - Встал Кендарь с бревна. - Оксамит и поволокы нам без нужды. Тебе за них больше дадут, чем нам. Прибыток и поделим.

       5.

       Шексна закончилась быстро. Хотя дул боковой западный ветер, но поставили паруса. Поэтому веслами только помогали рулевому, чтобы на левый берег не налететь. Но и всего! На третий день вошли в Волгу. Вот лепота! Половодье спадало уже медленно, вода от грязи очистилась, муть осела и, в неглубоких местах, было видно дно. Но все равно шли не торопясь. Поток был еще силен. В потоке если не дерево, то коряга если и не повредили бы ушкуй, но в переплетении их корней и веток можно было застрять. При сильном течении и большой волне спокойно можно было утонуть. Или ушкуй перевернется, или водой захлестнет и лодка утонет, или начнешь ветки с корнями рубить, так и свалиться дело нехитрое. Не раз такое бывало. На ночевку загоняли лодки в устья ручьев, речек или просто затопленных оврагов. Связывали все лодки. Крепи ставили в берега и высаживались на утес или холм.

       Места были знакомые - не раз ходили, поэтому где ставить бивак, решали заранее. Потому и ставились не сразу пополудни, а как только солнце краем касалось горизонта.

       Ватага все увеличивалась. Как только вошли в Волгу добавились еще четыре ушкуя с ребятами из города Молога и Холопьего городка. Реки Молога и Шексна впадали в Волгу почти рядом.

       Сом Карпович знал, что Кендарь может поднять большую ватагу, но где и как, как не пытал, атаман не раскололся.

       Почему ватага не поспешала, не смотря на то, что половодье спадало, скорость течения уменьшалась, а западный ветер стих. Перст понял, когда к их небольшому флоту из девяти ушкуев добавилось еще четырнадцать из Углича и Твери. Свыше двух сотен бойцов, при этом, если вновь прибывшие ушкуи были заполнены на три четверти, то собственно изначально кендаревские только наполовину.

       "Если так люди будут прибывать, то к Нижнему целое войско наберется." - Подумал Перст. - "У Тыры если и было столько, так вместе с холопами".

       - С тако силой и Ярославль заяти! - Решил польстить Кендарю Перст.

       - Ато! - Согласился атаман. - С него жиру множ не сгонити!

       - А где жиру богато? - Удивился Перст.

       - В Сарае! - Невозмутимо ответил Кендарь.

       - Аз мнил Казан!

       - Не! И Нижний и Казан грады крепки и тюфяки на стенах. А Сарай как был, так Сараем и стался. Токо ханска зимняя ставка тыном огрождена. Все, даже вятшие мурзы в поле, в шатрах. - Усмехнулся атаман.

       В этот день шли вниз по Волге до темноты и укрылись в устье реки Ить, которая впадала в Волгу с левого берега, наискосок от Ярославля. Перст уже было собрался выпрыгнуть на берег, когда Кендарь взял его за локоть и жестом показал остаться. Только тогда Перст понял, что никто из ушкуя не вылез. Все тихо сидели на своих местах.

       Через борт легко перемахнул незнакомый мужик и занял место рядом с Кендарем. Перст виду не показал что удивился.

       Ушкуй отчалил и, наискосок, отправился к противоположному берегу. Там их ждали, потому что кто-то поджег факел и стал им махать. Ушкуй немного промахнулся. Причалил далее шагов на полсотни.

       Атаман, ночной гость, Перст и несколько ушкуйников с поклажей выбрались на берег. Ушкуй сразу отчалил. Огонь факела приближался к ним по обрыву. Только после этого незнакомец запалил свой и они, вереницей, стали подниматься на обрыв.

       Встречающий пошел первым, а незнакомец последним. Идти оказалось недалеко. Достаточно просторный рыбачий дом. Длинный стол для разделки и заготовки рыбы, на котором уже стояли снедь и питье.

       Когда Перст проснулся, хотя всегда считал что чутко спит, Кендарь протянул ему плошку с горячим отваром. Кроме их двоих в доме никого не оказалось. Атаман упредил его вопрос.

       - Весь товар в посаде на торге!

       Еще больше Перста удивило то, что товар лежал в лавке купца Никея, у которого и Тыра складывал свои вещи. Кендарь же, указав на лавку Никея, сразу свернул за угол.

       Никей поклонился Персту как старому знакомому. Сколько лет уже или он, Могила или Тыра привозили Никею захваченный товар. Усадил за стол, время-то раннее для торговли тканями и дорогой одеждой.

       Первый же вопрос купца о здоровье Тыры поставил Перста в тупик.

       "Не знаш аки блазнити, кажи правду!" - Вспомнил Перст наставление Тыры. И он рассказал, что нападение было неожиданным, с самого начала получил рану, очнулся когда враги, пограбив монастырь на скору руку, отчалили в неизвестном направлении. Из имущества осталось только то, что он привез купцу. Хочет за все это получить хорошую цену и сразу. Никей на такие речи и глазом не моргнул, встал и пошел смотреть товар. Смотрел дотошно, торговались до обеда. Ударили по рукам. Пообедали. За обедом, что никогда не случалось, Никей преподнес бокал фряжского вина. Выпили.

       - Мню аз, тыт настоятелем быти? - Осторожно осведомился Никей.

       Перст кивнул, хотя все это было вилами на воде писано. Ежели делить полученное с Кендарем, неизвестно сколько тот себе возьмет, а какие тогда подарки уважаемым людям с остатков? Перст, поэтому решил часть денег осыпать в сапог, но Никей, из уважения, проводил самолично до самых дверей. Не будешь же при купце отсыпать?

       Как только дверь закрылась Перст наклонился, как будто сапог поправить, но отсыпать ничего не успел - увидел под собственным носом чьи-то опорки. Выпрямился, и хотел уже было спросить: "Че надо?" Но из-за угла вывернулся Кендарь, как будто целый день подпирал забор ожидаючи.

       - Славно! - Взял мешочек с деньгой, подкинул и поймал его атаман, как бы взвесив содержимое. Отсыпал где-то треть, вручил Персту.

       - Удачи те Перст! - Похлопал по плечу Кендарь и снова свернул за угол забора. За ним ушел мужик в опорках. Только за углом атаман отсыпал большую часть денег себе в кошель и отдал остальные деньги этому мужику. Тот поклонился и ушел.

       Будущего настоятеля занимал только один вопрос: откуда ушкуйники прознали что именно купец Никей покупал всю добычу, привозимую из монастыря. Про Никея знали только трое: он сам, Тыра и Могила. Последние двое мертвы. Даже Ягныш не знал, не говоря про простых монахов, а тем паче холопов. Персту и в голову не приходило, что через купца Никея и ушкуйники сбывали награбленное. Кендарь не только находился в соседней комнате, но можно сказать из одного котла с ним, Перстом, щи хлебал.

       Перст пошел на стрелку Коротосли с Волгой, чтобы поискать купцов идущих на Белоозеро мимо его монастыря.

       Все чалились прямо на берегу Волги, у стен Ярославля, но белозерские имели в устье Коротосли и свою собственную пристань и подворье рядом со Спасским монастырем.

       Пристань еще под водой находилась, да и купцам было рановато в Ярославле появляться, но весь берег был заставлен насадами. Напротив них, под обрывом, горел костерок. Около него находилось двое стражей.

       Один, в тулупе с высоким воротником, сидел на высыхающем стволе дерева, положив алебарду на колени, дремал, а второй, разложив кусок шкуры на земле, кроил поршни, незаряженный самопал лежал рядом.

       Закончив кромсать шкуру, страж покосился на приятеля, достал из пазухи кафтана баклажку из высушенной тыквы, вынул пробку, отхлебнул, убрал обратно. Разулся, сдернутые опорки повесил на сучья ствола. Выкроенные куски намотал на ноги и перевязал кожаными шнурами. Толкнул спящего. Тот только кивнул головой и продолжал спать... Тогда второй так прилег на бревно, что смог вытянуть ноги поближе к огню.

       Перст передумал с ними говорить и направился к подворью. Из-за тына шел гул голосов, песни, вскрики. Сумерки переходили в темень. Перст ткнул ногой калитку. Она, истошно скрипя медленно распахнулась.

       Перст вошел, но чуть не упал, запнувшись за чью-то ногу.

       - Ты че тут? - Пнул мыском сапога вытянутую ногу Перст.

       Человек в малахае сидел на огромном бревне, верх которого был стесан и представлял достаточно удобное ложе. Над этим бревном был навес, опиравшийся на три кривых деревца и примыкавший к тыну. Человек сначала посмотрел на сапог, растревоживший его сон, пьяно взмахнул головой. Она сделала полукруг, прежде чем поднялась и смогла посмотреть вверх, - на Перста.

       - Ха! - Усмехнулся Перст. - Кто гульбу велел Дуда?

       Дуда не понял откуда незнакомцы знают его, но если знают, да еще в сапогах, а вот кто они Дуда не узнавал, поэтому он отхлебнул еще пива из ковша, стоявшего рядом. Близнецы Борис и Глеб, може явились? Перекреститься не лишне. Дуда перекрестился и, медленно подбирая подходящие звуки, начал им объяснять.

       - Веселие Карп сын Лещов... пива э...э... - судя по всему Дуда, дворовый купеческого подворья пытался сосчитать бочки с пивом, - а мне наказ... ни кто за тын... из...вини не прзнал гысть дргой...

       - И множь их тут?

       - Мж стня? - Проглатывая гласные спросил Дуда. Перст огляделся, прошелся по двору, заглянул в распахнутую дверь дома.

       - Мож! А где ныне Карп сын Лещов? - Перешагнул обратно через ногу Перст.

       - В гнезде свом! От монасей одесную, где мостова кончит! - Последние звуки Дуда произносил уже с трудом - хмельной сон его сразил.

       Перст поспешил. Ночные сторожа начали перегораживать заградками улицы. Поместье Карпа он нашел быстро. И начал каблуком сапога громко стучать по калитке. Залаяли псы. Кто-то незлобно поругиваясь, подошел к калитке и спокойно спросил, какого такого незваного гостя вечер принес.

       - А ты Сома кликай! Весть из монастыря святого мученика Феодула! Вельми борзо нози шевелити! - Велел Перст.

       Сом вышел в накинутой на плечи безрукавке из шкуры волка. Открылось окошко в калитке - Вещай! - солидно произнес молодец.

       - На ухо велено! Прислони ухо к оконцу! - Ласково попросил Перст. Но Сом не стал прислонять ухо. Мало ли кто с другой стороны? Еле слышно стукнул деревянный брус, выполнявший роль задвижки и калитка плавно и без шума открылась. Перст попятился. Ему в грудь уперлась рогатина. Из калитки сначала выглянули, а потом и вышли еще двое с заряженными самострелами и с кинжалами за поясом.

       "Разумно!" - Оценил их снаряжение Перст. - "Пока саблю вытянешь, а тут стрельнул и кинжал в бок!" - Он поднял руки. - Лапай робя!

       Его обыскали. Денег не тронули, а засапожный нож из голенища забрали.

       - Ну? - Неторопливо произнес Сом.

       Судя по всему, как отметил Перст, его молодецкая бородка, от силы один раз недавно укорачивалась, и то для понтов. Чтобы все видели и осознавали, что Сом солидный купец, раз уж бороду стрижет.

       - Ухо до мене! - Шагнул к нему Перст. Охрана немного посторонилась. - Волцы для рыбаря хороши! Аз от Тыры - настоятеля Кирилла. - Сделал еще шаг Перст и провел левой рукой по меху волка, а правой выдернул кинжал у ближнего стража и упер острием прямо под челюсть Сома.

       - Живота проси! И пусть в сторонке стояти! - Резко и громко приказал Перст. Сом кивнул. - За что ж ты купчина ушкуйников на монастырь навети? Людей побити, храм пожегти!

       Сом молчал. Не знал что сказать. Все было так нежданно. А если бы смог, то проткнул бы и язык.

       - Аз посыл наследка! Сказы мене! Хто ты! Не признал боярин! Богат будешь! - Перст скосил глаз. Низкорослый мужичек в плотняной рубахе. Длинная, но узкая, более похожа на татарскую, борода доходила до пояса.

       - Карп сын Лещов? - Купец кивнул. - Таки кажи хто в монастыре тиун?

       - Могила! - Ответил купец, но сразу поправился. - Миколай.

       - А про Перста или Петра, правой руце Тыры слых? - Купец снова кивнул. - А перст Тыры знати? Купец и здесь кивнул. Тогда Перст отдал кинжал и протянул руку Карпу. Тот внимательно осмотрел перстень и кивнул. Посторонился и показал рукой на калитку. - Гостем буш! Просимо Перст!

       Вошли в горницу, Персту пришлось, сдернуть шапку, согнуть голову в проеме и перекреститься на икону в углу. Карп, шедший за ним, голову только наклонил, махнул рукой, холоп стоявший у другой двери мигом скрылся.

       - Отведае чи то? - Спросил Карп.

       Лампадка слабо освещала комнату, но тут вернулся холоп с подсвечником на котором горело три свечи. Хотя и сумерки и оконца малы, но такой яркости не требовалось. Этим высказывалось уважение то ли к Персту, то ли к Тыре. Может Карп хотел получше рассмотреть перстень или глаза Перста. Начал он с перстня Тыры, который представлял византийскую камею на которой был изображен был чей-то лик. Тыра утверждал, что это сам Спаситель, но лик был достаточно истерт и мог быть кем угодно, даже императором Нероном.

       -Этот лик! - Согласился купец. - Так что настоятель Кирилл велети молвити?

       - Чем навь наяти, что наследок твом речи вел! Кто ловитву теял, тот сам и попадити! - Перст все соврал.

       Пестень он сорвал вместе с другими перстнями и кольцами с руки Тыры, когда тот, падая подстреленным, схватился за одежду Перста и упал на него. Безжизненная рука держалась за отворот сутаны на груди Перста. В суматохе, дыму, Перст, выкручивая крупные пальцы Тыры, сорвал перстни и успел засунуть в щель крыльца храма, вскочить и получить от Куявы косой по голове.

       - Представился Кирилл, тока и казати по Сома и дело ваше. - Потупил глаза в пол Перст.

       - Аки ты живота не лихован? - Впервые уставился в глаза Перста Карп. Перст, до этого момента прижимавший изувеченную половину лица к поднятому воротнику кафтана резко повернулся ей к купцу.

       - Зрети жрети лик мо! - Карп даже отшатнулся. - Токмо женуть их. В устье Ити. Вои твои гульбу ишем с пивом питии на дворе белозерском!

       Перст рассказал свой план. Что ушкуйников сотни две, ежели на утро на них напасть, сопротивление мало кто окажет, а нужно только главарей повязать. Десяток от силы, остальным поминки и будущую добычу обещать. Ушкуйникам все равно под чьим началом грабить. Карп справедливо возразил, что хотя в его ватаге несколько меньше людей, но они будут такими же, если не хуже тех, на кого они нападут.

       Гульба шла потому, что Карп распустил ватагу, поскольку мышеловка на ватагу Кендаря не захлопнулась, сколько можно было ждать? Мешок овса в день сжирают. Хорошо пост был - без мяса посидели. Вчера пост закончился - мясом придется кормить. Перст предложил взять помощь в Спасском монастыре. Ударили по рукам. Карп послал Сома на подворье приводить ушкуйников хотя бы в стоячий вид. Перст тоже встал собираясь к монахам.

       - Ажно ты ушкуйников своих живота гонезе? Убыток каков а? - Теперь Перст смотрел в глаза Карпа. Свечи горели ярко. Карп выдержал его взгляд. И рассказал, что по прошлому году в середине месяца рюиня или ревуна, как сентябрь белозерские кличут, сам Карп был оттуда, в день, когда проводят обряд похорон мух, Кендарь со своей ватагой напал на купцов и посольство великого князя литовскаго Витовта.

       - Ушкуйники заяти вельми много! - Почему-то шепотом, словно боясь, что в его собственном доме кто-то подслушает, начал рассказывать Карп. Что подозрительно, сердцевина ватаги, по домам не разошлась - зимовали вместе на притоке Шексны. Мотивировали это тем, что не успеют до дождей до родни добраться. Пришлось Сома, весной, несмотря на половодье, послать вынюхать про этот налет и добычу. Но ничего постороннего Сом на ушкуйниках не заметил ни одежд шелковых, ни кафтанов расписных, ни кинжалов турских, ни сапог литовских. Ничего. Как видели их осенью, такие же и весной. Напасть и перебить на зимовье дело нехитрое, обессилели больно ушкуйники, ну а как добыча не при них? А Витовт зол больно. А ежели не Кендарь литвинов порубил? Или добычу по пути спрятали, а теперь прихватят с собой? Вот и договорились с Тырой зажать ушкуйников в устье Шексны. Если не они литвинов побили, так и гнев мимо них пройдет. Ждали, ждали сигнала от Тыры, но вода так прибывала, гнала упавший лес, коряги, что решили дожидаться в Ярославле, выставив сторожей на два дня хода и, только позавчера, их сняли. Убытки-то какие, такую ватагу без дела столько времени держать! Посетовал купец.

       Перст тепло попрощался с купцом и заторопился в монастырь. Карп дал ему провожатых. Один шел с факелом, а другой знал всех сторожей на концах улиц.

       Пока шли по скрипящему помосту, Перст обдумывал полученную информацию. Теперь он знал все, о чем не сказал Тыра. И Перст понимал, почему Тыра об этом не рассказал никому. Купцов литовских побили именно они - вои Тыры. И ночным налетом командовал Перст. Литовцы как раз и заночевали на острове в устье Шексны и никакого сопротивления фактически не оказали. И все литвины, раздетые и убитые поплыли обратно - в сторону Орды. Никто не ушел.

       Никей получил много из литовских товаров, из проданного ему Перстом. Но большая часть одежды, обуви, которую ушкуйники нашли в монастыре и надели на себя, были литовские. Ежели Витовт пошлет дознавателей, а он это сделает обязательно, то монастырь находится под большой угрозой. Ярославль литвины прошли, а до Мологи не добрались. Так ведь и холопы монастырские знают и женки их и дети знают, что добыча велика была в середине сентября. На каждый роток не накинешь платок. Громить ушкуйников надо сейчас и вину валить на них. В первую очередь, при захвате ушкуйников сразу убить всех кто был с Тырой и знал о погроме литвинов.

       С этим планом и вошел Перст в монастырь. Сначала пришлось дождаться вечерни, отстоять ее. Потом настоятель, увидев Перста не в монашеском одеянии, покривил лицо и, пришлось сначала объяснять, что кроме этого и надеть нечего было и, почему это произошло. Потом объяснять, как это произошло, а потом только изложить свой план. Настоятель согласился, что зло должно быть наказано и выделил полсотни самых опытных рубак. Тем более, что многие из них знали Тыру, воевали под его началом, а некоторые были изначально в Тырином монастыре, а потом перешли в Спасский. Устав в Спасском хоть и был не менее строг, чем у Тыры, но он был только монашеским. И здесь монахи занимались только божьим промыслом.

       5.

       Рассвет был хмурым и тяжелым. Как и лица людей набитых в ушкуи как кильки в банке. Почитай всю ночь не спали, а у кого и похмелье голову корежило. Хорошо продуманный план Перста с самого начала пошел вкривь. Никто не захотел высаживаться в двух-трех сотнях шагов с разных сторон устья Ити и потом топать, в туманном, оттого и мокром рассвете, окружая лагерь Кендаря. Поэтому десант решили высаживать прямо в лагере, рассчитывая на внезапность. Из-за этого в ушкуях и сидели друг у друга на головах, чтобы все поместились. Чтобы перегруза не было от кольчуг, щитов, шлемов отказались. А чтобы не перепутать своих с чужими, к шапкам прикрепили кусочки старой холстины, а кому и холстины не досталось - пакли.

       Огня сторожевых костров с другого берега Волги видно не было. Утро раннее - сторожей сморило. Когда армада подходила к устью Ити, то сначала учуяли запах тлеющего дерева, а кое-где и мерцание красных угольков.

       Несмотря на предупреждение, высадка произошла безалаберно. Очередность ушкуев была нарушена. Первый ушкуй снесло в сторону, второй развернуло, пятый обогнал всех, потому что в нем оказалось больше всех людей и они боялись утонуть и поэтому с радостными воплями врезались в пологий берег. Высаживались по-русски: с криком, зуботычинами, воплями тех, кто шагнул, а то и свалился в холодную воду.

        У сторожей хватало времени чтобы поднять спящих, а у командиров организовать не только оборону, но и нападение на десант.

       Каждый сошедший на берег начинал или командовать или советовать, кому и как причаливать, и куда шагать. Десятки все перепутались. Десятники орали, выискивая своих подчиненных, сбивая их в небольшие стада, от которых десятники боялись отходить. Многие не хотели ждать всех, а побежали к мерцающим кострам - легкость добычи манила. Перст, плюнул и пошел за ними. Его беспокоило только одно - безалаберность врагов. У них под носом черте что твориться, а они носа не кажут.

       Только у костра Перст понял, как и первые добежавшие. Одни раздували, другие подкидывали хворост, а третьи рассаживались погреться. Следов шатров, пребывания множества людей не было, а костры были.

       Обманул его Кендарь, а чего тогда денег давал? Мог бы все себе забрать. Они даже на берег не высадились, оставили один ушкуй, люди с него запалили десяток костров на ночь и ушли. А он - Перст уже болтанул и настоятелю и купцу, что Кендарь на Сарай вознамерился напасть.

       Перст объявил совещание. От монахов был Никодим, который и командовал монашеским отрядом. Никодим ранее был у Тыры десятником. А вот от купцовых ушкуйников было аж с десяток различных командиров.

       Лишними словесами неудачу не прикроешь. Всем понятно, что тут почти никого и не было. Но куда ушли? Вниз по Волге? Вверх? На Шексну или Мологу? Далеко не могли, где-то рядышком притаились. Ночь все-таки.

       Никодим предложил идти вниз. Если они там, а это выяснится до полудня, то, не вступая в бой, гнать до Костромы. Такого же мнения и был и Перст. Но с ними согласились только костромские и юрьевецкие, которым было по пути, но их было мало. Ватажники уже поняли, что добычи не дождешься, а рядились на добычу... А тут не только добычи не дождешься, а и головушку ни за что сложишь. Решили разойтись по домам, ждать следующего созыва, а то ведь скоро пахать-сеять. Хозяйством заниматься. Три ушкуя были белозерскими. С ними и ушел Перст до монастыря, предложив там передохнуть.

       Кендарь не то, чтобы не доверял Персту. Нет, не было такого открытого недоверия, но он жил на Руси, а переменчивость, которая получилась из сплава варяжской, византийской и степной хитрости была уже привита. Перста могли схватить. Или, посчитав, что получил мало денег от атамана, Перст сам мог навести... чужая душа - потемки. Поэтому по-быстрому соорудив костры каждый в три бревна, ушкуйники ушли вниз по течению. Завтра к ним должны были присоединиться и ярославские ребята.

       6.

       Ярославская ватага была немногочисленна - не более полусотни, но по пути вниз по Волге они сумели уговорить костромских и юрьевецких ушкуйников, возвращавшихся домой не солоно хлебавших, войти в отряд Кендаря. Перед Костромой и Юрьевцом Кендарь, каждому из местных, вручил по копейке, чтобы семьям занесли. Такой щедрости от тех, кого несколько дней назад хотели в капусту порубать, ушкуйники не ожидали, поэтому привели еще с собой народ. Ватага стала большой, но пока еще управляемой.

       Кендарь и Липа никому не говорили на кого идут, обещали только хорошую добычу.

       - Успеете поратовати! Недолго ждати!

       Пока Перст шел с белозерскими ушкуйниками до монастыря, он половину из них сагитировал остаться при монастыре. Блазнил тем, что тягота службы не сильна, неси охрану, защищай угодья, ну иногда холопам в помощь. Хоть и будут они числиться монахами, а могут перевести семьи, поселить их в посаде, хозяйство вести, ну а когда добыча шальная, то доля.

       Перст, с тремя белозерскими ушкуйниками, которые согласились остаться сразу, - бессемейными были, прошли сквозь распахнутые ворота монастыря. Ни у ворот, ни на башне никого не было. Перст так разозлился, что шрам на лице задергался.

       Двор представлял запустение, останки сгоревшей церкви, так и лежали не разобраны.

       Он принюхался. Судя по всему здесь и печи давно не топили.

       - Буде здеся! Вон дрова, печи грейте! - Приказал он новичкам, а сам, раздраженно махая руками, пошел к посаду.

       По дороге он снял с ограды слегу и прошелся по дворам. Все его воинство, под предлогом лечения разбрелось по женкам. Причем, те, кто не успел к моменту разорения монастыря обзавестись женками, пристроились к вдовам погибших соратников.

       Слега лучше всякого слова, гневного окрика объяснила, что хозяин прибыл и порядок восстановился.

       Больше всего Перст негодовал на десятника Акинфа, на попечение которого оставил монастырь и все хозяйство. Акинф, хоть и был дважды ранен, но быстрее всех восстановился. Сообразительностью Акинф не отличался, но службу нес исправно, был исполнителен, но и внушаем.

       Соратники его и уговорили перейти жить в посад, чтобы никого от дел не отрывать, а монастырских коней, сено и припасы распределить по дворам. Вышел во двор и все под присмотром. Ведь неизвестно вернется Перст или нет.

       Всего в монастыре осталось двадцать восемь монахов, включая семерых покалеченных.

       Плюс трое нынешних белозерских, да если и те шестнадцать прибудут, вполне достаточно чтобы продолжать дело Тыры, да будет ему земля пухом. Два дня собирали обратно монастырское имущество, устанавливали наряд, протапливали хоромы. Перст ни разу даже не появился в посаде у своей женки Марфы.

       На третий день он велел согнать холопов на монастырских двор. Объяснил им, что со смертью Тыры ничего не изменилось - все будет как всегда. Внимательно оглядывая толпу, он заметил, что лица холопов не предвещали ему ничего хорошего, да и численностью они превосходили монастырское воинство в двое. Перст, среди холопов, не увидел Куявы, который косой рассек ему лицо. И решил сменить тему.

       - И де Куява? Всуе прячитиси! Каждый холоп мож жинку имети! Мести не буде! - Произнес Перст очень важные для холопов слова. Он понял, что в этом деле Тыра перегнул палку - превратил холопов в рабов. Поэтому холопы и бились так остервенело. А раз у них один раз получился, хоть и с помощью ушкуйников, то второй раз и сами отважатся. - Ставь дом, приводи жинку, получай надел. Ну тягло, како было тако ести! Все! Ну и де Куява?

       - Так утоп он! Ден через пяти, как вы ушли! - Выкликнул кто-то из толпы. - Пошел верши ставить, так с берега по траве в омут скользнул!

       - Не так! Да пять ден назад, на молодой месяц!

       - Жинка ему Могилы простить не могла, вот и толкнула! - Добавил кто-то.

       - Это не жинка, а цернец Мох, который стал вместо Могилы жить с ней!

       - Да Куява сам утопился позор-то какий, жинка при живом муже к другому ластит! - И тут все: и монахи и холопы заспорили, кто утопил Куяву.

       Причем его гибель исследовали досконально, проверили следы на траве, вмятины на земле, даже омут длинными слегами ощупали. Шапка, да две верши, одна в воде привязанная к ветле, а вторая на берегу.

       Споры до того разгорелись, что уже начали друг друга за грудки хватать. Пришлось приказать Акинфу, которого Перст, несмотря на его протесты, все равно назначил своим заместителем, чтобы он разогнал всех.

       Перст взял плошку с фитилем, приказал, чтобы его до утра не беспокоили, а сам ушел в палату Тыры и затворил дверь на засов. Он не собирался почивать. Сегодня он, наконец увиделся с Марфой. Она ему такое поведала, что тихая радость заполнила от макушки до пяток.Лукерья - бывшая женка Тыры, просила переговорить Марфу с Перстом о сокровищах Тыры.

       То, что найдено в сундуках, было ничтожно мало, по сравнению с теми богатствами, что прошли через руки Тыры. Дяде Тыры - боярину, митрополиту, его окружению, но все равно, что-то должно было остаться! Очень много золотой посуды, церковной утвари, окладов с икон. Захваченные иконы помещали в церкви, но оклады куда-то девались? Да только серебряных монет: дирхемов, денариев, ногат, резан, новгородок было несколько корзин. Золотых монет, особенно угорских дукатов, украшений, камней, перстней, - несколько увесистых сундучков. Ведь весь монастырь перерыли, а ничего не нашли.

       Лукерья просила только одно: выделить ей треть всего и переселить в Клин, где у нее жили сродственники. Перст пообещал. Треть так треть. Он мог бы пообещать и половину. Откуда Лукерья могла знать сколько и чего было Тырой запрятано?

       Здесь он ошибался. Это была идея Лукерьи чтобы все монастырские служки переселились в посад. Тогда она сходила в схорон и все тщательно осмотрела.

       Перст сдвинул сундук, на котором спал Тыра. Сундук был пустой, сам Перст в него еще ничего не положил, поэтому никаких усилий не потребовалось. Под сундуком две широченных доски сходились неровно и из-за сучка образовывали щель. Щель как щель, на полах таких много было, но если внимательно присмотреться, то на обоих краях этой щели находились зазубрины, причем не от топора, тесавшего боковины досок, а от чего-то более мелкого. Он вставил кинжал в щель, поднял первую доску, потом вторую. Вторую он перевернул. Поперек нее были прикреплены широкие плашки. Перст опустил эту доску вниз и плашки образовали череду высоких ступенек. Он спустился в подклеть на земляной пол. Пришлось опуститься на колени, прямо на землю - иначе голова бы торчала из-под пола.

       Перст обвел горящей плошкой вокруг. Если бы не знал что смотреть и где - не увидел. Кусок земли, он стряхнул ее и это оказался узелок верви около стены. Потянул за него, поднялась крышка. Он нагнулся в проем и осветил, пустой узкий коридор.

       - Как она могла? Да и зачем? - Подумал Перст про Лукерью, но тут прямо под плошкой что-то бликнуло. Пришлось спрыгнуть вниз. Это оказался серебряный дирхем. Перст принялся рыть землю, дергать обшивку стен - все напрасно.

       Фитиль заканчивал гореть. Посмотрев вверх на проем, Перст понял всю абсурдность ситуации. Он не мог отсюда выбраться. Только кончиками пальцев дотянулся до края проема, но уцепиться было не за что, крышка лежала просто на земле, которая начала сыпаться вниз. И тут он вспомнил. Эта яма предназначалась для особо важных пленных, поэтому она была под хоромой Тыры. А потом Тыра приказал все забить и засыпать. Сколько же это лет назад было? Пять? Семь? Всего-то три года назад! Понятно, что он не пропадет. Взломают дверь, увидят проем, залезут под пол, вытащат. Или не вытащат? Засыпят землей весь подпол и уйдут жить в посад! Ничьей власти нет - сам себе хозяин! А ведь могут подлецы так поступить! Даже если вытащат... Это позор! Люди уважать перестанут. Надо самому выбираться!

       Перст, все-таки, до того как погасла плошка, кинжалом смог вырубить кусок доски из обшивки, укрепить доску под наклоном и с разбегу взбежать по ней. Он резко выкинул руки вверх, а потом в стороны. Вытянул грудь, отдышался, после чего, извиваясь как змея, вытянул все остальное тело на поверхность. Хорошо быть высоким. Будь Перст на вершок по мене, выскочить не удалось бы. Влез в хором, и, в полной темноте, заправил доски на место, пододвинул сундук. Ощупал дирхем. Клад был. Лукерья не соврала. Но где он? Если бы она клад перетащила к себе, зачем было о нем говорить? Тогда кто еще знал о кладе? Марфа? Но она сама об этом узнала, только когда вернулся Перст.

       Значит кто-то из своих, из окружения Тыры. Акинф? Врох? Ляга? Мох? Лапоть!

       Лаптя Тыра привечал неизвестно за что. Поговаривали, что когда-то Лапоть, в бою, закрыл собой Тыру, но сам Лапоть никогда и никому об этом не бахвалился. Тыра тоже молчал. И сейчас Лапоть пострадал больше всех. Седмицу как пришел в себя, а вчера только начал ходить. В бреду мог выболтать... Кому? Да из Лаптя лишнего слова не вытянешь...

       Может ушкуйники? Об этом бы всем сразу стало бы известно. Добычу делят сразу. Да и как они могли бы тайно найти и перенести клад? Ведь по монастырю шныряли и ушкуйники и монахи и холопы. Некоторые холопы здесь и жили. В палате Тыры - Кендарь и Липа. Так они только на ночь и приходили. При том, что ушкуйники тщательно обшарили и монастырь и дом Лукерьи, да и монахи которые прибились к ушкуйникам, старались больше всех. Наверняка с палаты Тыры и начали сыск.

       Вот задача, поминки нужны и боярину и митрополиту, а дать нечего. Кроме набега ничего не остается, только так можно разжиться. Где теперь жирный караван, такой как литвинский, выловишь? Перст пожалел, что не пошел с Кендарем. Атаман удачлив, войско большое, цель огромная.

       Перст размышлял всю ночь и пришел к выводу, что Кендарь прав - Сарай можно пограбить. Минимум пять сотен отменных бойцов. А через седмицу-другую татары все на стойбища, на травку зеленую разъедутся. Сам Кендарь на Сарай напасть не отважился бы, значит, кто-то велел. И велел тот, кто там был. И этот кто-то не Сом или Карп, а кто-то там, в Москве, может в Твери, а то и в Литве. Захватить коней, лодки перетащить конями в Дон. Татары будут Волгу перекрывать, а эти рванут по Дону через Воронежские пустоши, Тулу, на Оку, Серпухов.

       Как же он сам не догадался? И не Сарай им нужен, а табуны лошадей. Если каждый ушкуйник по татарски, о двуконь, да за каждого коня хотя бы по полторы гривны! Это ж сколько денег? Гора серебра! А кто такую гору выложить сможет? Новгород, но им кони не к чему. Только Витовт. Значит к войне готовится. А самый опасный для него враг - близкий. Орден.

       И разгром монастыря это, возможно, не прихоть Кендаря, а месть за гибель литвинов. Получается не всех побили. Выжил кто-то или в воде хладной очухался и выплыл...

       А умница ты Перст! Лучше какова княжи мыслишь!- Похвалил он сам себя. - Сам дотумкал. Никто тебе этого никогда не скажет. И не надо ждать проходящих купцов. Где самая легкая добыча? В Костроме стены крепкия, а вот в Нижнем, торг на острове, хоть под стенами, но не в самом городе. Сейчас все меха повезут. Чтобы хорошую добычу взять - много людей не надо, полсотни, может чуть поболе. И перехватывать ниже Нижнего. Князьков мордовских, ижевцев, вятичей, а может и казанцев. То есть тех, кто ни с Москвой, ни с Литвой, ни с Ордой крепко не связан.

       Куява не хотел утопать. Жизнь начала налаживаться. После удара молотом, он неделю ходить не мог, только стонал. Когда синюшная опухоль спала, оказалось что кости не переломаны и даже уд действует. Евлампия, хоть и числилась женой Куявы, любила Могилу. Хотя в некоторых холопьих семьях монахи и холопы делили жен если и не поровну, но в каких-то пропорциях, Куява был отстранен навечно.

        Могила был садист, но к Евлампии относился нежно. Все шишки доставались Куяве. Даже Тыре приходилось обуздывать Могилу. Правда к Куяве, он относился более благожелательно, чем к другим холопам. Куява работал на его хозяйство.

       После побоища в монастыре Евлампия стала лучше относиться к Куяве, но это не значит, что она допускала его до себя. Не холопу с вящей женкой блудить! Но Куява сразу объяснил ей, что с ней будет, если она ему станет перечить.

       Она же решила прибрать к себе Моха, бывшего без жинки, причем важную роль сыграло то, что Перст уезжая, оставил Акинфа главным, а Акинф - Моха вместо себя десятником. Поэтому пошла и пожаловалась Акинфу на Куяву. Но тот только пожал плечами, его ли дело в чужую семью лезть?

       Власть переменилась, Перст с ушкуйниками ушел. С какими идеями вернется неведомо. Тем более, холопы объяснили монахам, чтобы те божьим промыслом занимались, а не детей делали. Кормить-поить будем, а к нашим женкам не лезьте. В общем, чуть новое побоище не устроили. Договорились, что пусть женки решают с кем им быть. Ежели женка к монаху, то хозяйство - холопу. С мужиками остались бабы. Ну а чернецы поделили меж собой вдовых баб.

       Куява понял, что теперь он останется батраком и при Мохе, но если Могила был хозяйственным, тащил все в дом, пригонял людей, даже рядовых монахов для работы, то Мох был не таким. Прикажут - сделает. Нет - значит - нет. Поэтому Евлампия и вцепилась в него. Командовать захотела. Как только Куява поднялся, Евлампия ушла, как бы ухаживать за Мохом. Один-одинешенек! Евлампия имущество все к Моху перетащит. А он, Куява, сей-паши, корми всю ораву. Ведь у Евлампии еще трое детишек от Могилы.

       Куява воспользовался советом Кендаря, с которым он познакомился еще во время похода на Казань. Следить за Лукерьей. Может она знает, где клад Тыры. Поэтому Куява распустил слух, что монахи решили жить в посаде. Пусть занимают свободные избы, а мужики прокормят. Тем более все монастырские припасы поделили и вывезли в посад.

       Лукерья поддержала. Она вроде как наследница Тыры. Клад был где-то в монастыре. Днем Лукерья пройти туда не могла, заметят, да и хозяйство, а вот по темному... Страшно конечно, но вдове надо как-то выживать. Мужа искать. Не из этих же монахов или холопов выбирать? Все надо честь по чести, в церкви. И ровню искать. А то ведь в грехе жили.

       Уложила детей на полати и в путь. Что пять сотен шагов? Но без света и шагу не ступишь. Поэтому Куява все дни, до поздна возился во дворе, а в одну из ночей сделал с калиткой Лукерьи так, что она открывалась с таким скрипом, что казалось такой скрип чертей разгонит. Жили они напротив друг друга.

       Скрип ему и помог, который раздался только что в наступивших сумерках. Тусклый огонек то опускаясь, то поднимаясь, перемещался в сторону монастыря.Лукерья тряслась, но шла. Чертей боялась, леших, кикимор всяких. Подол заткнула за пояс. В левой руке чадящий жирник, в правой - топор.

       Куява осторожно крался за ней. До тех пор, пока они не вышли из посада. А потом, по широкой дуге, бегом, припустился в монастырь. До него дошло, как только Лукерья пройдет ворота она их может притворить и тогда все пропало: не уследишь в какую сторону она двинется, а второго раза может и не быть. И точно ворота поскрипывали на ветру. Да стоит их шевельнуть, в пустоте двора, звук усилится многократно.

       Куда спрятаться? Куява заметался. Лукерья должна была вот-вот подойти. В развалины церкви? А если она налево пойдет, к повитам с сеном и стойлам? К развалинам, так хоромы не разглядишь. В последний момент Куява вспомнил, что в хороме Тыры оконце из прозрачного стекла - не бычьего пузыря. Где такую драгоценность добыл Тыра - никто не знал. Но все знали, что если Тыра в хороме, то видит весь двор и ворота. Вот из этого оконца и можно посмотреть и увидеть куда повернет Лукерья.

       Еле заметный огонек жирника приближался к центральной лестнице на галерею. Лестниц, у терема было три: центральная и две боковых. На центральную выходило две двери: одна из Тыриного хорома, а вторая из общинной залы, где у противоположной стены стояло здоровенное резное, кое-где украшенное неистертой позолотой, кресло. Его Тыра торжественно именовал троном и даже присаживаться на него, кроме самого Тыры под страхом смерти было нельзя. По бокам трона стояли две короткие скамейки для полусотника и десятников. Из Тыриной хоромины в тронную вела отдельная дверь.

       Лукерья споткнулась о первую, самую высокую ступень лестницы. Куява это услышал, дверь в хоромину он не закрывал и заметался. Сначала он решил выбежать в тронную, но там было темно, можно было так грохнуться, что Лукерью до смерти напугать.

       Куява уже выдернул засов и даже начал тихо открывать дверь, но потом передумал и залез под низкий стол, на который Тыра складывал амуницию и оружие.

       Все раскладывалось в особом порядке. Ближе всего к конику, на котором спал Тыра, то что необходимо было надеть в первую очередь, а дальнем углу - в последнюю: шлем, панцирь, сабля.

       Только Куява забился под стол, как дверь тихонечко отворилась и в хором проник маленький, еле живой огонек, но когда Лукерья закрыла за собой дверь, он осмелел, раздулся, повеселел и загулял кривыми тенями по стенам.

       Лукерья, поднятой вверх рукой обвела хором вокруг себя, увидела приоткрытую дверь в тронную, поставила плошку на стол, прикрыла дверь и задвинула засов. Топор она положила на коник, тяжело сопя, сдвинула ларь в сторону, взяла топор подняла две доски. Одну из досок перевернула и спустилась вниз. Снова стало темно.

       Куява только услышал, как через некоторое время, она эту доску стащила в подпол.

       Он пополз. Ему казались эти две сажени целой вечностью, но эта вечность закончилась. Тогда он снял шапку, чтобы ненароком не свалилась под пол, и заглянул. Если бы не кромешная тьма, то тот туманный, еле обозначающий себя свет, выходивший из-под земли, и как-то обозначивший контур доски, торчавший из земли, и больше ничего увидеть было нельзя. Даже звуки оттуда не доносились. Куява схватил шапку и забился обратно под стол, свернувшись калачиком.

       Лукерья, по видимому, пробыла под полом довольно долго, потому что когда Куява проснулся, уже светлело. Через оконце пробивалось утро. Коник стоял на месте. Намаявшийся за день Куява уснул, да так что не слышал, как Лукерья и доски клала и ларь двигала.

       На следующую ночь Куява сам слазил туда и такое богатство увидел, что жирник выронил, который моментально затух. Пришлось выбираться на ощупь.

       Куда девать столько добра? Куява две ночи не спал. Атаман оказался прав. И теперь десятая доля его - Куявина. И пусть эта дура Евлампия теперь дальше хозяйством пробавляется, со своим ленивым и постоянно угрюмым Мохом забавляется. Повеселел Куява.

       Он не стал ждать. Пришел к Акинфу и попросил в долг два воза сена. Акинф бы дал, но в разговор влезла его жинка Перепелуха, отличавшаяся неимоверной жадностью. Акинф не был монахом, а служилым боевым холопом. Отвечал за порядок на посаде. А когда Тыра приказывал -командовал вооруженным холопьим ополчением. На молитвах, не на всех, но присутствовал.

       - Вона, повит монаший! Там бери! - Крикнула она, доя корову.

       - Оно ж подгнило! Аер чрез вротину не пущали! - Вполне резонно возразил Куява.

       - Выберешь! Скора свежа зелень подет! - Подошла, побоченясь, Перепелуха.

       - Это раньше Могила все себе гнал! А теперя пустя вся скотина ваша оглодает! Не все нашей еле ноги таскати! - Перепелуха повернулась и, покачивая в стороны пышным задом, понесла молоко в дом.

       - Ну че я! - Поднял плечи Акинф. Жене он никогда не возражал, а Тыре мог. - Бери что мож! До травы протянешь!

       Куяве это и надо было. Официальное разрешение. А весь посад уже к обеду знал, как Перепелуха указала место Могилиному холопу.Куява запряг лошадь в телегу и поехал в монастырь.

       Все сокровища он перевез в монастырскую баньку, которая была рядом с причалом. С него в воду удобно было прыгать распаренным монахам. Два дня возил, а сена привез домой две небольших копны. И, на самом деле, выбрать из оставшегося сена мало что можно было.

       После утренних дел, когда Евлампия шла навещать Моха, Куява не торопясь положил мешок с необходимой утварью, инструментом, два топора, лук, стрелы, веревки. Отдельно мешок сухарей, зерна, здоровый кусок сала, мяса сушеного, рыбы вяленой, меда туесок и поехал за сеном. Все это он тоже сложил в баньку. На второй день положил в возок рогатину, несколько рогож, тулуп овечий, холстины на обмотки, несколько лаптей, ремни кожаные, вару жбан, паклю, два заступа, цеп, кольчугу рваную и опять уехал.

       Оставшиеся сокровища он быстро перевез из монастыря и начал смолить лодку, на которой монахи цепь возили на другой берег, когда реку городили. Цепь была чисто символической - из тонких колец. Цепь была символом богатства. Реку обычно перегораживали обычной вервью на бревнышках. Причем просмоленная вервь была снизу, в воде.

       Когда лодку наладил, перевез на тот берег сокровища, продукты и вещи, что взял из дома. Сокровища схоронил в старой осыпавшейся землянке, в которой раньше жили сторожа, охранявшие ограждение, но несколько лет назад была построена изба и землянка служила отхожим местом.

       Над ямой положили несколько дерев. Присаживайся где хошь. В дальнем углу рухнувшая кровля лежала под углом. Под ней еще было достаточно свободного пространства. Куява прокопал туда ход, перенес сокровища, укрыл их рогожей, засыпал обратно землю, заложил дерн. Лодку он затащил в камыш и привязал к старой иве. Отвязал челн, который был у кормы, вернулся и все свое снаряжение перенес в избу.

       Следующий день Куява хлопотал по хозяйству, плел верши, день прошел как обычно. А на следующий он и Евлампия вышли одновременно из калитки.

       - Ты это куда? - Зычно, не похоже на себя, крикнула Евлампия.

       - На кудыкину гору! - Незлобиво ответил Куява.

       - В хозяйстве дел по самую макушку! А он на ловитву!

       - А ты мне не хозяйка и я тебе не холоп!

       - Могилы на тебя нет!

       - Зато у тебя Мох ести! Ему и кричи! - Кува развернулся и пошел к стрелице, где обычно ставили верши. - Я тебя от потехи спас! Так-то ты добро даешь! А раз ты моя жинка, приду и вожжами вздую!

       Это была больная тема для Евлампии. Обычно тихая и молчаливая, после смерти Могилы ставшая злобной и крикливой. Пока Куява отлеживался, все хозяйство на ней висело. И к кому не обращалась, никто не стремился взять обузу на себя. Могила мрети. Все обиды его помнили и холопы и простые монахи-вои.

       - Чтоб ты сдох! - Кинулась она грязью в уходящего Куяву. Прямо развлечение для соседей, которые притаились за заборами.

       Куява пришел на стрелицу ручья впадавшего в реку. Там, под крутой горкой, был хороший омут в котором разная рыбь обитала, даже сомы. Взял одну вершу.

       Спускался он осторожно, вбивая пятки в мягкую, оттаявшую землю. Кое-где начали пробиваться зеленые ростки первой травы. Прямо из воды рос куст ивы. Берег подмыло и он рухнул, но корней было много и ими он держался за косогор. Куява привязал к нему вершу и закинул в омут. Кинул в воду свою шапку так, что медленный круговорот омута прибил ее в ветки ивы, где шапка и застряла.

       Холоп присел на землю, приминая прошлогодний сухостой, и начал подниматься спиной вверх, обрывая рядом с собой пучки травы и ерлозя задницей по траве вверх-вниз. Так он прополз самую крутую часть, встал осмотрел ложбину, оставленную собственной задницей и остался доволен. Поперекатывался на самом верху до начала ложбины и ушел вверх по ручью, где у него был запрятан челн.

       В челне было весло и мешок с одеждой. Это была одежда Могилы и три пары сапог: для лета, весны-осени и зимы. Сапоги были немного великоваты, а одежу вообще пришлось под себя подгонять, но Куява был доволен, сапог, до этого, у него никогда не было.

       Он переплыл речку, причалил у сторожевой избы и перевез все вещи на челне в лодку и стал дожидаться сумерек.

       Кендарь предупредил его, что Перст может вернуться в любое время, главное чтобы на Шексне и Волге, нос к носу не столкнуться. Куява его лихо обезобразил.

       Он никуда не спешил. Утром, в густом тумане, не спеша греб до тех пор, пока туман не рассеивался и спускался на воду перед самым закатом. Шел по-над берегом. Вечером солнце било в затылок, так что тем, кто двигался по реке навстречу, слепило. Из всего тыриного клада Куява набил медными пулами кожаный кошель, да к исподнему пришил холстину по поясу, в которой было три десятка резан.

       Ярославль, политически, не зависел от московских князей, но дань Орде приходилось платить через Москву. Ханов не интересовало, где Москва будет добывать обозначенную дань. Поэтому Москва три шкуры драла со своих соседей, а когда тем нечего было отдавать, московские князья выкупали все княжество. Так почти что сразу были приобретены Галичское, Белозерское, Шехонское княжества, которые купил еще Иван Калита. Потом купили Углич, присоединили Кострому...

       Тыра и был потомком шехонских князей. Княжества располагавшегося вдоль Шексны, но князем стать не успел, княжество продали до его рождения. А вот река Молога протекавшая как бы параллельно и, впадавшая рядом с Шексной, входила в состав Ярославского княжества. Поэтому Тыра, как человек Москвы и контролировал передвижения по Шексне. Был как бы уполномоченным мытарем. При этом он и разбоев не гнушался. Причем все нападения совершались на ярославской земле или воде. Иногда на тверской. И только бес попутал побить литвинов в устье Шексны. Такой куш сорвали! Лет десять можно ничего не делать - на печи валяться. Тыра рассчитывал, что об этом никто не узнает и виноваты будут, как обычно, ярославцы. Такие подставы все князья делали друг другу и сразу жаловались в столицу империи - Сарай.

       В монахи Тыра подался не от хорошей жизни. Ярославцы вознамерились навести на своей земле порядок и разделаться с разбойничком, имевшим лохматую руку в московском кремле. В Орде с этим было строго, татей не жаловали, а служителей бога привечали. Священнослужители обладали таким иммунитетом, что и спустя шестьсот лет после этих событий, никто такими привилегиями не владел. Но подношения митрополиту и его окружению помогли превратиться в смиренных монахов.

       Место монастырь занимал стратегическое: и до Белоозера и до Галича и до Костромы, которая тоже входила в состав московских земель и даже Углич - все они все находились на примерно одинаковом расстоянии от монастыря. Если в этих землях возникали какие-то непорядки, то монашеский отряд Тыры был отрядом немедленного реагирования, с учетом реалий того времени.

       Теперь Перст хотел восстановить отряд, но все зависело от поминков, а их-то и не было.

       Он пришел к Лукерье и показал единственный уцелевший из клада Тыры дирхем.

       - Давай топор, отрублю треть! - Усмехнулся Перст. - Но по ее глазам понял, что шутка не удалась. - Нет ничего кроме... - он потряс монету на ладони.

       - Как нету? - Удивилась Лукерья. - Да ты знаш, скока всего... в оках ряби!

       - А как ты узнала про клад? Такие наряды женкам не дают!

       - Тыра казал... - Лукерья рассказала, что этой зимой, на Рождество, когда Тыра грудь застудил во время вненошной. Он слег, она ему грудь растирала гусиным жиром, травами поила, песок каленый клала, воском топленым грела. Вот когда Тыра был весь мокрый, пропотевший, в бреду, когда казалось, что он готовится уйти, он и сказал как найти схорон. Перст это помнил, как он сам молился за здоровье Тыры. Пришлют из Москвы нового, а у того свои порядки, свои люди.

       - Так ты не зрела чи там? - Усмехнулся Перст. - Можа там и был он! - Перст подкинул дирхем и поймал одной рукой. - Лукерья покраснела, зло сверкнула глазами вышла в другую залу. Через некоторое время снова зашла, держа лист пергамента. На одной стороне пергамента был написан какой-то указ, зато обратная сторона была покрыта непонятно какими накарябанными значками.

       Лукерья начала их внимательно рассматривать и перечислять.

       - Кубки злоченые - три руци и перст. Блюда червленые - две руци без перста. Оклады иконные - четыре руци и два перста. Ковши - руца и перст. Братины - три пальца. - Перст пригляделся к значкам.

       - А вот это лукошко с деньгами? - Лукерья кивнула. - А это шкатулка с перстнями?- Лукерья перестала рассказывать и отдала пергамент Персту.

       - Десь моя треть! Рек Тыра! Остальное братии! - Произнесла завещание Тыры Лукерья и прямо и долго начала смотреть в глаза Перста. Перст признал, что завещание было справедливо, неважно, на самом деле его сказал Тыра или Лукерья придумала. - Оки не уводи! - Приказала она, увидев что Перст хочет отвернуться.

       - Аз! - Возмутился он, ударив себя в грудь. - Еже!

       Она пожала плечами. Причем этот жест выглядел неопределенным: средним, от: я не знаю, до кто ж кроме тебя?

       Они затворились в светелке и начали загибать пальцы, чтобы никого не пропустить. Даже действия холопов рассматривали. Не появились ли у кого деньги? В посаде вели только натуральное хозяйство, а денежные отношения были только в руках Тыры или его назначенцев. Никто или все могли быть под подозрением. Те копейки, что Кендарь раздал мятежным холопам - не в счет. Но что интересно, богатства Тыры были преувеличены.

       Перст догадался, что Тыра перекладывал одни и те же сокровища в разные емкости и показывал, но никогда все одновременно вместе. И этим богатсвом тоже увеличивал свою власть и могущество. Причем, хвастал только своим гостям, но всегда в присутствии монахов. Отряд мал, но за такие богатства, можно нанять несколько сотен. Все это прекрасно понимали и платили дань безропотно.

       Кендарь дал Куяве адресок в ростовском княжестве, заветные слова, что надо там сказать и как обозваться. И ждать Кендаря или Липу. В Ростов можно было попасть через Ярославль, по Коротосли, повернув вверх по течению. А это значило, что надо либо гребцов нанимать, либо к сухопутному каравану приставать. Лошадь, телегу покупать.

       Глава 3.

       1.

       Заключив мирное соглашение с малолетним племянником, за которым стояли и Литва и московская знать и братья его, князь Юрий Дмитриевич сначала вернулся в Галич, а потом, через некоторое, ему известное время, перебрался вЗвенигород. Подалече, значит спокойнее и живее. Орде было наплевать, что там, в провинции делят, главное бакшиш возят. Кто больше привез, тот и начальник.

       Месяц травень встретил разгульем зелени, первым цветением, сначала черемухи, а потом остальных деревьев.

       Порешав неотложные дела, накопившиеся без него, он во всеуслышанье объявил, что отправляется проведать угодья, и, возможно поохотиться. С собой князь взял тысяцкого Зосиму, три десятка охраны и небольшой обоз из двух десятков телег. Среди них были и семейные, которым князь отвел места поселения, и холостая молодежь.

       Вдовая княгиня Софья тысяцких, которые были не только губернаторами подвластных семье земель, но и судьями и назначение которых зависело не только и не столько от великого князя, но и боярского земства, купцов, духовенства, заменила наместниками. Наместники же теперь подчинялись напрямую великому князю и более никому. И это сразу стало способствовать произволу с их стороны. До бога - высоко, до Москвы далеко. Да и кто тебя слушать будет? Сначала на лапу дай, потом к тебе ухо повернут, а может и нет. А кто прав или не прав решал или кошель или сила.

       Князь Юрий сохранил тысяцких в своих владениях, показывая всем, что он продолжатель традиций и привилегий, идущих от предков, ни у кого их - привилегии забирать не собирается. Зосима был не только тысяцким, но и воеводой, причем не столько походным воеводой, а который ведал снабжением войск.

       На второй день князь прибыл к берегам реки Тростни и озеру. Вящего гостя встречал не только купец Андрей, которому князь Юрий отписал пустоши вокруг озера, но и его тиун Неждан.

       - Кажи! - Приказал князь после взаимных приветствий, произнесенных согласно, принятого ритуала.

       - Вот княже Юрий Дмитриевич запруда. Мельня тут. Тамо кузня. Стены глиной мажити. Гля! Хором горний, усем, пока семим избы не постави! Се бо поле стрельбно! Кажу абие!

       Пошли на поле, на котором были вкопаны толстые доски, а на некоторых были надеты кольчуги, и панцирь.

       - Вот корота пищаль - ближни боя. Пятьдесят шагов для пешцев, двести - конных. Не успети на таком пути стрелити - за бердыш бериси! - Андрей прицелился, пищаль со свистом выстрелила, окутав всех клубами дыма. И сразу после выстрела из какой-то ямы выскочили два мужика и, размахивая палками, побежали к ним. Князь стоял не шелохнувшись, а воевода машинально схватился за саблю.

       Юрий Дмитриевич наблюдал, как сноровисто Андрей снаряжает пищаль. Зелье, пыж, пуля, пыж, пищаль на рогатку, выстрел. Оба мужичка картинно рухнули, не добежав, десяти шагов.

       - Убил? - Встревожился Зосима, но мужички поднялись, поклонились и пошли обратно.

       - Для конных, ствол длиннее. Бить в коня. Когда они спешатся, коротой пищалей стрелитив воя! - Пояснял Андрей. - Зырь княже. Вона щит.

       Щит был из связанных ремнями досок. Бабахнула и вторая пищаль, со стволом вдвое длиннее.

       - Прошу. - Предложил Андрей пойти за ним. По пути он рассказал, что чем дале, тем мене пробивная сила пули. В фряжских странах, зелье для этого добавляют, но тогда часто стволы рвет и стрельца калечит или убивает. Поэтому он и придумал удлинить ствол. Он подвел их сначала к кольчуге. Рядом с колодой, на который была надета кольчуга, стоял щит.

       - И щит и кольчугу насквозь. - Он поднял кольчугу. В колоду, выбив щепку, пуля ушла наполовину. - А вот панцирь! - Подвел Андрей их ко второй колоде. На нем было достаточно вмятин и несколько дыр, залепленных сырой землей. - Не кажны раз пробиват, но калечит, - он отколупнул землю и сунул мизинец в вогнутую броню. А эта дырь пулей заговоренной. - Сунул Андрей травинку в маленькую дыру, размером с горошину, которая была в глубине другой впадины. - И панцирь пробит и в колоду на пядь прошла.

       - Поведай чи надо, бы отряд стрельцов обучити? -Потирая руки, спросил Юрий Дмитриевич. Он сразу понял, что фитильный замок не только упрощает стрельбу, но повышает точность и увеличивает скорострельность.

       - Детей кузнецких пять-шесть десятков. Комоней каждому пару. К каждому на охрану и защиту конника опытного и сотника разумного! К зиме буде отряд лучшага чем кондотьера Пьетро Бруноро. С его отрядом отГенуя до Рома прошедти и все битвы видати!

       - Так слых что они пешцы, а ты о двуконь для своих просимо! - Сказал, молчавший, до этого, Зосима.

       - У них не токмо дома каменны и грады и селенья, стены, заборы, кровель - дороги, камнем стланы. Кладут все в телеги и идут рядом. А де у нас дороги? Путь тока! Отряд мал, но быстр. Все сотнику кажу. Как стоя, шеренгой, как с колена.

       - Ну? - Прищурившись, посмотрел князь на тысяцкого. - По старинке как-то привычне! Но еже каждый десятка будь стоить, то да!

       Тогда Андрей рассказал, что состоять отряд будет из пятерок. Он научит целить, стрелить, строем ходить, быть целым единым организмом из всех пятерок, а также по раздельности: пятерками, десятками. Командир пятерки, если не будет указаний сотника, будет сам решать, кому целить в одного, двух и или во всех.

       Сотник же должен научить простым маневрам конного боя, владению алебардой и саблей пешими. Давать команды как выстраиваться в кого и когда стрелить. Потому он сам должен уметь стрелять из пищали. Задача конной сотни не только охранять пищальников, но после их залпов нападать и рубить ошеломленного противника. Точность пищалей много десятков лет оставляла желать лучшего. Для точного выстрела лучше всего применять лук, а еще лучше самострел-арбалет. Но залп десятков пищалей, в атакующего плотным строем противника, наносил большой урон. Когда воин видит, когда рядом с тобой падают раненые товарищи, а из клубов дыма вылетают конные, до которых рукой подать - оторопь берет. Тактика стрельбы из пищалей предусматривала кучность стрельбы. Поэтому для стреляющей шеренги давался один ориентир. Порох у пищалей горел с разной скоростью, поправок на длину шеренги не было, никто об этом и не догадывался в те времена, а противник двигался. Когда залп происходил, пули попадали совсем не в тех, кого целили.

       Андрей обещал, что те, кто сюда прибыл с князем - кузнецы и кузнецкие дети научатся делать и пищали и замки и зелье месить, чтобы в походе снаряженье всегда было готово к бою.

       Князь Юрий приказал тысяцкому подобрать такого сотника, который устроит Андрея и выделил бы не сотню, а полторы сотни конников, а также служек, которые будут и коней блюсти и лагерь ставить. Князь сразу смекнул, что ежели пищальники станут и коней кормить, поить, чистить, шатры с палатками ставить, еду готовить, то времени на уход за оружием у них не будет, а это значит, что они будут в бою просто бесполезны. Кроме того и служки будут вооружены самострелами, топорами и длинными ножами. Крепкий тыл - основа любой армии и, в будущем, именно такое знание породило непобедимого генералиссимуса Суворова.

       Когда с делом закончили, пошли трапезничать. Стол был поставлен во дворе и хлопотливый Неждан поставил на него снедь - всю самую лучшую, что была в хозяйстве.

       Обедали втроем: князь, тысяцкий и купец. Андрей не столько трапезничал, сколько рассказывал о своих приключениях вне родины. Хотя Золотая орда потихоньку слабела, но к ее подданным, тем более, что если они были с ярлыками, относились с опаской и уважением.

       Ярлык стоил дорого, но он того стоил. В любой караван принимали бесплатно, да еще и кормили на халяву, ну если других ярлыков не было или охрана не сильна была. Ярлык, какой был у Андрея, дал ему князь Юрий. Так, под чужим именем Андрей и путешествовал.

       Ярлык открывал любые двери, не только у разных шахов, эмиров и князей Персии, но и в начавшей набирать огромную силу, Османской Порты. Но это если касалось властителей. Но в торговом деле не было лучше письменных рекомендаций ордынских и фряжских купцов, в зависимости от того где находишься. Персидский купец, получив весточку из Орды, сам давал рекомендацию своему контрагенту в Порте.

       О том, как добыл саблю харалужную, Андрей остановился особо. Помогла былия, котору дал внуку Улите балий Никита.

       Андрей хотел было попросить князя отправить Улиту к деду с матерью, но Юрий опередил его, сказав, что они умерли, но не сказал как. Князь также не сказал, что этой ночью было видение, к нему приходил Никита, причем это была такая явь, что после этого в шатре долго стоял специфический запах балия. Никита попросил князя отправить Улиту к сыну сестры в район озера Кубенского, недалеко от Вологды.

       - Блюсти отрока надь. - Поставил кубок, отпив меда, на стол князь. - Болого вельми добра несть будь! Посыл в Вологду к присным. Вожей дати.

       Андрей продолжил рассказ. Генуэзцам, для переправы через море пришлось заплатить, но и они отнеслись к ярлыку с уважением, тем более сыграло письмо, причем на бумаге, от кафских купцов. Андрей путешествовал как родственник выходца из Кафы купца-шелковника Капицы. Семья Ермолиных, к которой он как бы принадлежал, была многочисленна и богата. Имела не только значительное влияние в Москве, но и в Крыму. В Кафе и Судаке у них было несколько домов с лавками и с весьма значительными экономическими выгодами.

       К кондонтьеру Пьетро Бруноро, Андрей с Улитой фактически попали как пленные, не ярлык спас их от разграбления, но связи с генуэзцами, хотя и все это не спасло от плена. Бруноро двигался к Рому, где надеялся их продать, но при осаде какого-то маленького городка получил пулю в бедро. Войсковой эскулап смог только вырезать пулю, вскрывать рану и выпускать гной. И в этот раз Улита помог. Набрал где-то опарышей, промыл их от грязи и засунул в рану. Они съели всю гниль.

       Улита напихал в рану травы, а когда вынул, сшил края раны и каждый день поливал ее, по нескольку раз в день, каким-то отваром. Бруноро поправился и они стали почетными гостями. На просьбу как отблагодарить, купец попросил показать, как делают пищали, мол Улите это очень интересно, от чего такие тяжелые раны случаются. Тогда он поймет, как лучше такие раны лечить.

       Хотя оружейные кузнецы, как и остальные мастеровые, были чрезвычайно закрытой гильдией, но Пьетро Бруноро отказать не смогли, он был крупный заказчик. И, сейчас, принес аванс на следующую партию аркебуз. Причем показывали не заезжим конкурентам, а купцам, причем иноземным.

       Оружейник показал все в подробностях, особенно про фитильный замок. Он старался для кондонтьера, а не для купцов. Он с первых своих слов понял, что те итальянского языка практически не знают. Кондонтьеру это тоже без надобности. Те, кто к нему нанимался в войско, либо были со своим оружием, либо Бруноро продавал им оружие со своей наценкой. Если купившего убивали, то оружие возвращалось ему же.

       Пьетро Бруноро был доволен, за свою жизнь он был готов расстаться с мешком золота, а расплатился экскурсией. Понимая, что это ничтожно мало, он поручил самому лучшему бойцу своей армии научить Улиту фехтованию. Улите это понравилось и, он занимался этим с восторгом. Когда рана срослась и Улита разрешил ему ходить, Пьетро лично проверил фехтовальные навыки Улиты и остался доволен.

       Когда они уезжали из Рома Пьетро Бруноро привез папскую грамоту МартинаV к государям и церковным деятелям оказывать любую помощь подателям сего. На МартинеV, формально закончилось троепапство.

       Кроме того он пристроил их в свиту венского графа, который отъезжал после аудиенции у папы.

       В Чехию они попали в разгар войны Священной Римской империи с гуситами.

       Андрею и Улите один раз пришлось наблюдать, как небольшой отряд гуситов чуть ли не истребил имперский, закованный в железо, отряд конницы и пехоты. Гуситы передвигались на телегах. Конных у них было мало, как было мало панцирей, мечей и другого оружия. Ну что с крестьян и ремесленников взять? Но зато у них были пушки и пищали.

       Гуситы ставили возы в круг, причем старались на холме, пусть самом низком. Коней заводили в центр, пушки ставили между возами, остальные с пищалями располагались по кругу. В зависимости от того с какой стороны атаковали, перемещались на сторону атаки. Одни стреляли, а другие заряжали. Причем гуситы не боялись подпускать их совсем близко. Пушки, набитые, иногда, даже мелкими камнями, если не было пищальных пуль, сносили целые ряды. Пищальники, стреляли чуть ли не в упор. На дальнем расстоянии гуситы использовали самострелы, называемые арбалетами.

       Пока закованные в железо имперские воины приходили в себя, гуситы выбегали из-за возов и добивали уцелевших. Поэтому Андрей и решил, что нашим пищальникам, нужно иметь по две пищали. Причем, в зависимости от наклона ствола, пуля летела либо вниз, либо вверх, дальше или ближе. То есть все, как и у самострела. Главное привыкнуть к грохоту и дыму.

       Андрей сам произвел много выстрелов, пока не установил определенную закономерность: если сравнивать две точки на стволе, то пуля бывает точнее.

       Трапеза окончилась и они снова пошли осматривать постройки. Купец шел впереди, чтобы посмотреть все ли готово на кузне и мельне, он хотел показать им процесс производства стволов пищали.

       - Чи таки гость Андрей? Гость не гость, кузнец не кузнец, вой не вой? - Удивился тысяцкий.

       - Мниш мой злочен колонтарь? - Спросил князь, Зосима кивнул. - Дед Андрея ковати, отец золотити и чернити.

       Князь рассказал, что отец Андрея был греком из Царьграда - золотых дел мастером. Его, только что назначенный митрополитом Дионисий Суздальский, еще при отце - великом князе Дмитрии уговорил отправиться на Москву, для производства церковной утвари. Накупили серебра-золота, камней и прочих вещей, необходимых для производства церковных изделий.

       Дионисий отправил его с караваном московских купцов и бояр, бывших при нем, на Москову. Сам, передвигаясь налегке, думал что, к Чернигову их нагонит, но в Киеве его захватил литовский князь Владимир Ольгердович, объясняя тем, что раз московский князь своей волей изгнал митрополита Киприана, то и князь киевский задерживает его, митрополита московского, где тот и умер и был похоронен в пещерах.

       От Дионисия осталась главная реликвия князей московских - икона Страстей Христовых, которые привез обоз с которым на Москву попал отец Андрея.

       Человек ни слова не понимал по-русски, но греческий знали и духовенство, для большинства которых он был родным и купцы, осевшие на Москве, но выросшие на берегах теплых морей. Многие, желая расположить к себе Дионисия, захотели взять к себе его на постой, но еще, до их возвращения в Москву, караван догнала весть, что Дионисий в киевском плену. Неясность породила отчуждение: либо Пимен остается митрополитом, либо Киприан возвращается.

       Раз он кузнец, пусть по золоту, отвели к первому попавшему кузнецу в Кузнецкую слободу, недалеко от Кузнецкого моста. Этим кузнецом и оказался дед Андрея.

       Митрополитом московским, вторично, стал Киприан, митрополит литовский, и, отец Андрея отправился в свободное плаванье золотых дел кузнеца. С тем, чем он приехал в Московию, никто не знал, поэтому и ничего не отобрали. Первоначальный капитал был на руках. Грек Василий женился на дочери кузнеца Кузьмы - Серафиме и у них появился сын Андрей.

       Андрея учили не только читать и писать на разных языках, но и железному делу и золотому. Василий обучил его и греческому и латинскому языкам, брал по торговым делам: на продажу, заказ изделий, покупку сырья. У отца все было как-то все мелко - компактно, ему - Андрею, нравился размах в кузне деда, где он и пропадал все свободное время. Но сам стал работать с золотом. Организационных проблем меньше, а доход больше. Не надо плавиться около печи, молотом махать... Кузня отошла сыну брата Кузьмы - Ростиславу.

       Когда несколько лет назад случился очередной пожар на посаде, в пожаре погибли все - отец, мать, жена, дети. Начинать все сначала не хотелось. Об этом узнал князь Юрий Галицкий.

       Юрий понимал, что внутри московского княжества, ему укрепить свои позиции будет сложно, братьев много и все они ходят под старшим - Василием, поэтому и направил Андрея на поиск других союзников, причем вне Орды. Там начиналась чехарда с царями, и кто там будет в нужный момент? Ведь и их отец платил дань Мамаю и можно сказать, если не дружили они, то подношения делали свое дело. Выданный Мамаем ярлык великому князю тверскому Михаилу на Владимирское княжество, Дмитрий не признал, а Мамай Михаилу ничем не помог. А после и великий князь Дмитрий с Мамаем столкнулся.

       Богатую тогда на Дону добычу взяли, только вдовам и семьям погибших на поле Куликовом ничего не досталось. Как-то забыли, враз, про них.

       И вот Андрей вернулся. Оказывается сейчас везде распри и какая-то Московия - окраина пусть и сильно ослабшей Золотой Орды никому не нужна. На Западе, занятом своими многочисленными распрями: войне с гуситами, столетней войной, борьбой италийских городов, тридцатилетней войной, пап-двойников, делали ставку на огромную, медленно входящую в католичество, Литву. На Востоке наследники Тимура дробили остатки его государства. Орде еще формально, хоть и платили дань, подчинялись и Крымское и Казанское пока еще не ханства, но что-то уже близкое и княжества Руси.

       Ханы: цари-императоры там могли меняться раз в полгода. Причем Витовт - великий князь литовский мог влиять на выбор того или иного хана. В результате, буквально через столетие, Золотая Орда скукожилась до малозначительного Астраханского ханства, а Литва стала самым крупным государством Европы.

       Юрий понял, что может опираться только на собственные силы и, то, что предложил ему Андрей, воодушевляло его - новейшие военные стратегии и технологии. От Звенигорода до Москвы всего ничего. Мобильный, пусть и малочисленный, но хорошо вооруженный и обученный отряд может внести перелом в борьбе за наследство. Законное наследство.

       Андрей, облачившись в кожаный фартук, показал как, готовится заготовка для ствола.

       На Руси, как собственно и везде, проковывали пластины - полоски, которые потом сваривались между собой. Для усиления прочности, по кругу, по краям, в середине, обваривались такими же полосками. Ствол получался толстым, тяжелым, отверстие большим, приходилось сыпать много пороху. Причем, на каком выстреле ствол может разорвать, никто не знал. Поэтому первоначально пищаль и называлась ручница, хотя могла быть и полозницей. Самая мелкая пушка всего лишь была втрое толще, иногда, даже не длиннее ручницы. Длинные полоски было сложно сваривать без их деформации.

       Андрей же делал как заготовку для сабельного клинка. Вращал раскаленную полоску, свивая в стальной шнур, расковывал опять в полоску, опять свивал. И так несколько раз. Потом свивал две таких полоски. Проковывал. Добавлялись еще такие полоски. И так далее. В конце-концов из таких перекрученных полосок появлялся достаточно ровный и круглый ствол. Его проковывали по кругу, устраняя все неровности. Не давая остынуть, ствол клали в тиски и, Андрей, взяв стальной стержень, добытый в Чехии, вбивал в заготовленный ствол, и, медленно, проворачивая его, вынимал из ствола. Процесс изготовления ствола значительно затягивался, но зато качество возрастало.

       Андрей все это показывал, на приготовленных заготовках, обозначая действия чисто символически. После этого принесли приготовленный длинный ствол, длинный ровный стержень, меньше диаметра отверстия, и, этот стержень Андрей попросил опустить в ствол князя.

       Юрий Дмитриевич опустил и даже повращал, заусенцев, как при сваривании полосок, не было.

       Андрей лично набил в ствол тройную долю зелья, уплотнил это пыжом.

       Перешли в сарай. В земле было выкопано несколько дыр. В одну из них опустили ствол. Андрей попросил всех выйти, поджег фитиль и вышел сам. Бабахнуло. Подмастерье зашел в сарай и вынес совершенно целый ствол.

        Андрей объяснил, что это не только испытание на прочность ствола, но и позволяет немного увеличить объем пороховой камеры и усилить ее прочность изнутри.

       Короткие пищали делались быстрее и по-другому. Брали длинный ствол, отрубали половину. Отрубленную половину, на отрубе нагревали, сковывали. Приваривали полоски, обковывали, врезультате чего, ствол, на запальном конце, приобретал нужное утолщение. Остывший ствол несли на мельню, где через шестеренки и ремни мельничное колесо вращало франкское сверло, которое досверливало ствол в пороховой камере. Потом проводили испытания на разрыв. И ствол нередко разрывало. Тогда его опять сваривали, обковывали, испытывали и так до тех пор, пока ствол не оказывался целым. Если же разрывало длинный ствол, то его проковывали и сваривали и дырку пробивали снова. Но длинный ствол разрывало реже, чем короткий.

       И князь, и Зосима мало что поняли в этих объяснениях. Кроме одного. У них есть собственное производство пищалей. И оно будет качественнее и дешевле, чем покупать у признанных московских пушечников, которые были почти все иностранцами, а уж тем более у купцов. И самое главное, мало кто будет об этом знать.

       Кузня не зря была построена рядом с мельницей. Меха раздували уже не люди, а водяное колесо. Это уменьшало время нагрева металла и резко повышало температуру горения древесного угля, люди освобождались от такого тяжелого изнурительного и непроизводительно труда. Это тоже Андрей подсмотрел в Италии.

       Хорошее оружие дорого стоит. Андрей и будет им торговать, под видом франкского, решил князь. Надо только клейма достать. Фряжскими торговать было опасно: слишком многие хорошо знали и изделия и друг друга.

       Они вышли с мельни. Зосима, утомившись, непонятным в кузне, на мельню не ходил. Князь и Андрей увидели, как, уперев руки в толстые бока, весело смеется Зосима. За спинами собравшихся не было видно, что происходит, но все смеялись: махали руками, кричали. Стояли вперемешку и вои и кузнецы и крестьяне.

       Они подошли со стороны. Рыжий Семен - десятник сопровождения, махая саблей и, с усмешкой, ругаясь, гонялся по траве за Улитой, в руке которого была палка. От сильных ударов Улита уворачивался и убегал, а легкие виртуозно отбивал палкой и иногда успевал ей ткнуть то в ногу, то в бок, то в руку.

       - Будя! - Хлопнул ладонями Зосима. - Онома! Пяти Улита, пусто Сема! Тыру мене! - Покачивая головами, словно не веря своему проигрышу, вои начали кидать медные куны в широченную ладонь Зосимы.

       - Резеп-хозя и Абип кабалу вороти! - Достал из пазухи два пергамента Андрей и передал князю. Это были долговые расписки перед ордынскими купцами, которым князь Юрий задолжал, а Андрей вначале своего путешествия погасил. Задолжал князь из-за того, что все подношения большим людям, взятые с собой закончились, а надо было еще, чтобы в Орде рассудили по правде. Пришлось брать в долг, хотя и это не помогло. Москва заплатила больше.

       К ним подошел довольный Зосима.

       - Прибыток тяж! - Потряс тысяцкий деньги на своей ладони. - Вертун иже! Подь! - Позвал он Улиту. -На! - Тысяцкий протянул ему серебряную резану. - Добле! - Улита удивился такому подарку, но взял его и, поклонившись, ушел.

       Зосима рассказал им, что поспорил с воями. Если кто Улиту саблей коснется - куна от Зосима. Два раза - две куны. Если Улита - куна Зосиме. Два раза - две куны. Три - три. Пять - пять. Семен поспорил на пять. Ставки на спор были такими: за поражение Улиты тысяцкий объявил что ставит две резаны. Кто ставит на поединщика - платит Зосиме одну резану. Было три поединщика. Зосима выиграл всё.

       - Не боиси таку деньгу тща? - Хмыкнул князь.

       - Не! - Махнул головой Зосима и пояснил, что видал такого виртуоза в Галате царьградской, когда сопровождал посольство лет десять назад. В поединке один на один такой стиль хорош, но в бою, в сабельной рубке, где и шагнуть-то некуда, или коня поместить, долго не продержишься.

       2.

       Пёрст зря себя хвалил. Река, что железнодорожная колея, особо не повертишься. Куда вода течет, там и ушкуйники. А Волга, как известно, впадает в Каспийское море. Те, кто идет за добычей, не станут тратить силы, поднимаясь вверх по притокам за ничтожным кушем.

        Наоборот, все богатство к Волге стекается. Где купцы ждут и деньги платят. Но купцов тоже ждут разные людишки, которым хочется разбогатеть одним махом. Поэтому у купцов, хоть охрана малая, но умелая, в боях испытанная, хорошо вооруженная. Кроме того купцы не зря мыт властителям земель платят. Все эти ханы, князья - первые заинтересованные лица, чтобы разбоя в их землях не было, лихие люди не водились, а дорогие торговые гости чувствовали себя спокойно. У купца прибыток, значит и у князя.

       И Юрьевец и Городец ушкуйники миновали незаметно, среди них были и местные ребята. Поэтому было сделано так, что в городках никто не заметил, или сделали вид, что не заметили. Охота подвергаться разграблению, если среди нападающих свои друзья и соседи. Вмиг ворота откроют. А ежели с добычей вернутся, то и всем хорошо. У кого пива с медом купят, кому одежду отдадут старую.

       Но Нижний Новгород, такой огромной стаей незаметно не пролетишь. Сорок с лишним ушкуев. Бойцов под тыщу!

       Бояќрина Ивана Дмитриевича Всеволожќского Софья Витовтовна назначила московским наместником. Он начал наводить свои порядки. Старшин слободских менять. Купцов к себе вызывать, чтобы те озаботились ремонтом стен кремля. Посадский люд напрягать, чтобы рвы от Неглинки до Яузы чистили. А те, кто не мог или не хотел, мзду должны были платить. И помчались гонцы по ближним и дальним московским городам. Но только тем, коими владел малолетний Василий. С дядьями его надо было отдельно договариваться. С теми кои доли по Москве имели. Даже к Юрию Галицкому во Звенигород. А он даже не ответил на великокняжеский посыл, остальные смиренно согласились платить, хотя понимали, их деньги могут использовать не на те цели, что просили, и вообще могут присвоить. И немало денег останется у наглого наместника. А как теперь проконтролируешь? Это тысяцкий был подконтролен обществу.

       Боярин все дни проводил в хлопотах. К назначению отнесся как к персту судьбы. Вот оно! Уже фактически если и не премьер-министр, но что-то вроде этого. Прямой доступ к семье в любое время дня и ночи. Причем он сам должен решать, кого и когда к великому князю и его матушке допускать.

       До высшей власти в княжестве остался один шаг - женить Василия II на своей внучке. И тогда Софья не нужна с ее матримониальными намеками. Свою жену, значит в монастырь, а просто любовные утехи ее уже не устраивают. И так оба старые уже, кровь в жилах еле шевелится. Положи к себе в ложе молодого холопа, так он тебе кровь разгонит, помолодеешь лет на тридцать.

       Боярин смотрел в письмо переданное митрополитом Фотием. Письмо прислал настоятель Спасского монастыря из Ярославля и писано оно со слов Перста и все, что тот описывал, казалось таким мелким и незначительным, на фоне больших государственных дел. Ну Тыра сам виноват - нарвался. Перст, молодец, подхватил дело племянника. Но ушкуйники? Неужели отважатся на Сарай напасть? Столицу империи! А если им царь под руку подвернется? Бред все это. Пусть ушкуйников тыща будет. А в Сарае конных минимум три. Да татары их стрелами засыпят как снег в феврале. Рубать даже не придется.

       Надо бы посла послать, чтобы посмотрел, что из тыриного богатства осталось, да к рукам это прибрать. А насчет Перста он с митрополитом поговорит. Вряд ли Фотий будет против. Кто такой Перст боярин не знал, но то, что будет служить верой и правдой - не сомневался. Деваться некуда. Постриг принял. Перст не Тыра - племянник. Сошлют в дальний монастырь, запрут в келье и будут воду с хлебом носить. Света белого до самой смерти не увидит.

       Боярин свернул пергамент и пошел к Софье посоветоваться. Как решит - так и будет. Ясно, что Перст или по-монашески Петр не все сказал, так и не сам писал, а как при посторонних тайну глаголить будешь?

       В Нижнем Новгороде было три отлитых из меди пушек. Стоили они дорого, но они того стоили. Две было нацелены на Волгу и одна на Оку. Окская перекрывала не только реку, но и доставала луг противоположного берега. Но использовалась она только раз в году для торжественного открытия ежегодного торга на острове.

       Остальные до другого берега Волги не доставали. Да это и не надо было. Пушки перекрывали фарватер, а на противоположном берегу стояла летняя крепостица с тремя мелкими железными сварными пушками ближнего боя.

       В городе было пять пушкарских расчетов. Сейчас два в крепостице и три в кремле. Так было летом, а зимой все были в кремле. Но один расчет всегда находился на охране порохового погреба. После выстрела, обозначавшего открытие ярмарки, оба дежурных расчета скопились на стене, смотреть ярмарку. Опасности никто не ожидал, но дежурная стража никуда из кремля не отлучалась. Но пушкари имели привилегии. Ежедневно один кремлевский расчет и один с крепостицы имели право посетить ярмарку. И то, не более чем с третьего часу до литургии: "медов, пива не пити и пребывати в трезве".

       Пушка стрелила. Народа было не протолкнуться. А стругов, лодей, просто челнов, казалось, что их не меньше чем людей. Воды видно не было. Так река ручейком казалась. Один из расчетов спустился со стены и пошел на ярмарку, а второй радостно глазел на бурное веселье.

       Только в рядах, где были меха было пустовато. Ряды было оцеплены какими-то людьми и к мехам пропусками не всех, только тех, кто предъявлял увесистый кошель.

       К рядам подоспели ярмарочные стражи и там закипела драка. Замелькали сабли. Благостная радость ярмарки были нарушена. Толпа побежала по мосткам с острова, от него начали отчаливать челны и лодьи.

       К расчету прибежал человек от наместника и приказал выстрелить, для острастки, из пушки. Из ворот кремля торопливо выбегала дежурная стража.

       К наместнику приходили противоречивые сообщения. То ли меховщики установили собственную стражу и пускали только проверенных, давнишних клиентов. То ли у них между собой свара началась. И самая невероятная: то ли напали тати, то ли татары, то ли водяной выскочил из реки и проглотил нескольких человек. Наместник направился сам, чтобы лично разобраться, что же происходит на ярмарке.

       Громыхнула пушка. Каменное ядро улетело на другой берег и попало в шатер какому-то казанцу который привел на продажу целый табун лошадей. Это породило всеобщую панику. Расчет, не раздумывая, выполнил команду наместника. Поскольку в приказе не было сказано, что выстрел должен быть холостым, значит боевой. Никто за точное выполнение приказа не накажет, а вот за думь, лишнее усердие, наказание не раз бывало на Руси.

       Те, кто был на ярмарке, бросились врассыпную на берег, те, кто был на берегу, побежали зырить, что происходит на острове. Два вала столкнулись на мостках. Напор бежавших с острова, подгоняемых страхом и непонятностью происходящего, был сильнее. Даже охрана не спасла наместника. И его и стражников столкнули в воду. Хорошо у берега было мелко, а то бы утопли. И уже никто не обращал внимания на выстрелы со стороны Волги. Это из крепостицы пытались узнать, что это за несколько десятков ушкуев величаво проходят мимо. Выстрелы были холостые. Командир гарнизона приказал больше не стрелять. Надо было и порох экономить и, человек в расшитом золотом и серебром бархатном кафтане, показал кулак и что-то сказал.

       "Себе дороже!" - Подумал комендант и принялся хлебать остывающую уху. - "Пусть между собою разбираются кто из них важнее. Я свой регламент выполнил".

       Хотя он мог подбить пару тройку ушкуев, которые приблизились в опасную досягаемость.

       Наместника вытащили из воды и отнесли в хоромы, переодели и только тогда доложили.

       Первое. Какой-то княжеский караван чуть ли не в тьму судов прошел мимо города.

       Второе. Какие-то тати ограбили меховые ряды, взяв много ценных шкурок и забрав деньги у клиентов. Причем скрылись на быстроходных челнах. Догнать их не смогли, повязать тем более.

       В налете на меховые ряды участвовал костяк ватаги. Те ватажники, которые давно были с Кендарем. Те, которые понимали не то что с полуслова, а с взгляда, жеста. Те, которые знали команды, передаваемые с помощью свиста. Вот с ними Кендарь и захватил меховые ряды. А проводкой ушкуев, в бархатном литовском кафтане занимался Липа.

       Встреча произошла в условленном месте, чуть ли не в назначенное время. Волга делала небольшой изгиб и города оттуда видно не было. Из крепостицы ушкуи были видны, а челны, шедшие под правым берегом - нет. Ватага, как только прошли крепостицу, грести перестала, ушла со стремнины, прижалась к правому берегу, из креспостицы это разглядеть было возможно, но никто и не глядел. Ждать пришлось не долго. Ватажники так нажимали на весла, казалось, что челны, как чайки летят над водой.

       Довольный Кендарь поднялся на командирский ушкуй. Туда же перекидывали добычу, подплывавшие по очереди челны.

       - Скора-добра! - Погладил соболиный сорок Липа. - С Перми!

       - Лиса с Двины! Горностай угличский! Бобёр с Нево! - Пояснил Кендарь. - И деньги сребра несчитано! - Вожак покидал кожаные кошели Липе под ноги. Считать и оценивать добычу - удел казначея.

       На следующий день к нижегородскому наместнику прибыл гонец из Москвы. Понятно, что он скакал не один, а с охраной. Гонец был важный, не абы какой, а боярин Борис - охотничий великого князя. То есть шишка более важная, чем сам наместник. Наместник был недавно назначен Софьей, сам не из местных, поэтому новые порядки устанавливать не спешил. Довольствовался малыми изменениями. Поэтому, перед тем, как самому появится у наместника, боярин Борис гонца послал. Предупредить о себе. Чтобы конфуза от неожиданной встречи не было и никто в грязь лицом не ударил.

       Собрались все: местная элита и служивые, купечество и мытари, духовенство и вои. Боярин Борис коротко рассказал о внутреннем и внешнем состоянии дел Московского великого княжества. О том, что княжество встало с колен, укрепило связи с Ордой, Царьградом, Рязанью, Тверью, Новгородом Великим, княжеством Молдовским, Крымом татарским и генуэзским, с Литвой и так все ясно. Великий князь Василий II находится под патронатом деда Витовта - великого князя литовского.

       Но водятся на земле московской людишки, подстрекаемые и финансируемые внутренними и внешними врагами Московии. Сбиваются в ватаги, грабят и разоряют всех, кто под руку попадется. Особенно достается купечеству. Так о прошлой године в пути пропало посольство Литовское с купеческим караваном, шедшее из Сарая. Из Ярославля ушли, а до Мологи не добрались. Витовт очень зол на ярославцев.

       - Бехом среди рюиня Шексну грясти! - Уловив паузу в речи боярина, сказал старейший нижегородский купец Диомид. - Внегда из устя реки вняти вяще стерво устрети плыти! Остров тамо. Веси рудой покрыти! Хто беху в Мологе не знати!

       - Так то земля москова! - Вспомнил наместник.

       - Тыра тамо бирев! - Добавил кто-то.

       - В нави настоятель... - Боярин Борис пытался вспомнить монашеское имя Тыры, но так и не смог, поскольку и не знал. - Слых Витовт наслати лихоимцев!

       - Паматие! - Встрял в разговор комендант крепостицы с другого берега Волги. - Вящий болярин на насаде литвин кафтане беху!

       - Один насад? - Спросил Борис.

       - Стня, мож боле! - Пояснил комендант. Остальные закивали.

       И тут всех прорвало. Перед московским гостем, каждый хотел показать себя более важным, более знающим, чем другие. Поэтому говорили все одновременно. Наместник с трудом укротил этот гомон.

       Версий было много, но основных стало три: месть Витовта чужими руками, а тот караван, что прошел, проверял, как все исполнено и шел в Сарай за подтверждением прежних договоренностей.

       Вторая - Тыра, узнал о возмездии, сам устроил погром и ушел с награбленным, а возможно он был в этом караване.

       Третья - месть ярославцев. Все знали, что Тыра разбоев не чурался, а весь гнев падал на ярославцев. Они долго ждали, но любому беспределу наступает предел. Москва не хотела усмирять своего вассала. Разбои и поборы теперь резко поутихли в том районе.

       Разбор же мехового дела зашел в тупик. Одни свидетели говорили, что разбойнички, в меховых шкурах лихо выпрыгнули из воды и, причем, мех был сухой. Другие, в частности охрана ярмарки, что прошли по воде, аки посуху. Третьи, что с неба упали. Сплошное чародейство. Как и куда девались, версии были еще блудливее. Кто болтал, что они как туман растворились, кто, что перекинулись в огромных щук, водяных и ушли под воду, кто, что попрыгали в челны, которые летели над водой. Настоящие свидетели и дознаватели из стражей, на совете не присутствовали, поэтому каждый фантазировал как хотел, опираясь на те слухи, которые знал.

       Дознаватели, опросив купцов, установили, что тати появились внезапно. Лавки меховых купцов, чтобы меха не испортились, стояли на сваях. Первые из-под свай. Вторые, спрыгнули с крыш, покрытых тесом, третьи, затаившись на челнах, прибежали оттуда. И никакого чуда. Но с чудесами разве поспоришь.

       Боярин Борис Старов понимал, что все, что на совете наговорили, хорошо для летописей, описания житий святых, но никак для отчета в Москву. У него были особые полномочия и по набору войска и посольские для Сарая. Причем на хартии - чистые листы пергамента с княжеской печатью, княгиня не поскупилась. Это на тот случай, если наличность, скорее всего в Орде, закончится, а деньги нужны будут. Хартии это своего рода долговые расписки - векселя.

       Борис отдельно встретился с дознавателями, все понял, во всем разобрался и отослал свое сообщение в Москву. Он намеревался дойти водой до Сарая, предупредить о возможном набеге. Если случиться догнать прошедший непонятный караван, выяснить кто это. Также боярин просил узнать, посылала ли Литва кого либо: посольство, купцов в столицу Орды.

       Необходимая погоня была собрана. Два десятка насадов. Меньше никак нельзя было - не соответствовало статусу посла. На посольский насад установили одну пушку из крепостицы и был взят один расчет, для ее обслуживания. На второй насад, поместили десяток пищальников. Воев, хоть их и надо было три с лишним сотни, боярин Борис отбирал самолично. Если руководствоваться сообщением Перста ушкуйников не более шести-семи сотен. И это уже была мало управляемая ватага. Причем, чем больше ватага, тем больше новичков и сложнее согласовывать действия между бывалыми командирами. А если их еще и на воде догнать и прижать к Казани, например, то у ушкуйников вообще никаких шансов. Только где они эти ушкуйники?

       Также боярин пригласил с собой в караван казанских купцов, объяснив, что при таком войске никакие ушкуйники им не страшны. Те согласились. Но Борис Старов приглашал их по другому поводу: если ушкуйников прижмут в казанских землях, то местные купцы быстрее договорятся с правителями Казани о совместных действиях. Если же погоня не догонит ушкуйников до Казани, то из Казани можно послать в столицу империи конных. Они быстрее доставят донесение в Сарай, чем ушкуйники придут по Волге.

       На утро, отслужили молебен и с богом двинулись. Одновременно гаркнули старшие насадов, одновременно поднялись и опустились в воду весла. Показалось, что весла так черпанули воду, что ее не стало в Оке. Как только вышли в Волгу один, за одним начали распускаться паруса. Попутный ветер дул вдоль Волги.

       3.

       Перст никак не мог понять, черная полоса наступила в его жизни или светлая? Раньше он как-то над такими философскими вещами не задумывался. Вообще не задумывался. Жил как и все, даже не днем, не часом - мигом. День прошел - и ладно, жив, цел, сыт - уже счастье. Кто задумывался, шли на поклон с подношениями - жертвами: кто богу, кто ворожее. А сейчас было время посмотреть на свою жизнь. И она как-то странно разложилась на светлую и темную стороны. Просто взять последние события.

       Чуть башку косой не снесли - темная, но живой остался - светлая.

       Убить ушкуйников не удалось - темная.

       Скорее всего станет настоятелем - светлая.

       Сокровища Тыры показали кукиш. Персту показалось, что тот смеется, глядя с небес на него - темная.

       Белозерских парней увлек в поход - светлая.

       Холопы отказались идти на разбой - темная.

       Акинф, тихий и исполнительный при Тыре, проявил упрямство. Он был холопом Тыры, а теперь свободный человек и на греховодное дело не пошел. Остальные холопы тоже отказались, несмотря на посулы и послабления. Хозяйство, мать их!

       Раньше Перст больше нескольких дней вперед не заглядывал и планов не строил. День прошел, жив-здоров, сыт, одет, чего еще надо? В бою и на день загадывать бесполезно, мрети можно и через миг. Поэтому и к своей, и к чужой жизни относились просто: и отдавали и забирали, тех, кто в плен сдавался щадили, в рабы ставили, ну а если выкуп хороший за пленного грезился, тогда тот выкуп на выгодных условиях дожидался.

       Походы, нападения, поверженные враги, добыча - вот что заставляло бурлить кровь.

       А эти? Изо дня в день, из года в год одно и то же. Вспаши, посей, убери, сохрани. То сами сгорят, то враги сожгут, посевы потопчут, самих порубят - разор учинят. А то и неурожай. Сильные все забрать смогут, а ты корой питайся, как лось или заяц. Отсеялись ведь и до сенокоса время ести перехватить кого-нибудь на большой воде.

       Перст понимал холопов, но обычаям не следовал. Тыра следовал. Крестьяне были холопами Тыры, но не монастыря, а для того чтобы обратно их закабалить, требуется время, да и разор их хозяйств не помешает. И тогда... А в монастыре самом ничего нет ничего что в долг давать, да и свое личное хозяйство от разора может пострадать.

       Авторитета Тыры не хватает. Наоборот, оставить мужиков в покое, положить посильный оброк, да ежели что, они сами за тебя встанут. А разбойничать, на широких руслах всегда найдется кому. Жисть така на Руси.

       Охотников даже на два ушкуя не набралось. Но пошли на трех, Перст рассчитывал, что в пути пополнятся людьми.

       К открытию торга в Нижнем, они вряд ли бы успели, но прихватить, разъезжающихся с торга, расслабившихся, и, оттого немного снизивших бдительность, возможность была.

       Шли даже ночью, но только под веслами, а днем, если позволял ветер, ставили парус. Питались чуть ли не в сухомятку и на коротке. Сварят похлебку и снова в путь.

       Слома - молодой белозерский парень, вьюнош, то есть еще не мужик, но уже и не парубок, малец. Выбивался из сил Слома, пытаясь быть наравне с мужиками. Вроде и тело крепкое и рост богат и сила молодецкая, а даже самый неказистый из ушкуйников был намного выносливее. Все дело было в становой силе - сухожилиях, закаленных неустанным трудом, умением распределять силы, не перенапрягаться где не следует и расслабляться, когда есть возможность. Мужики, конечно, этого не знали, просто у них так получалось. Со временем и у Сломы, получится.

       Взрослые иронично посмеивались, видя как он старается, и, от этого старания и прилежания, еще быстрее выбивается из сил. Но помогали, кто советом, кто примером, а впрягаться за кого-то уговора не было. Каждый знал, на что шел. Если болезный - значит бесполезный, зачем рядилси? Кому обуза в таком предприятии нужна?

       Слома и как боец был никакой. Здоровый, как бычок, но и такой же бестолковый, потому что не научен. Кроме Сломы, таких первобытных новичков в ватаге было четверо. В отличие от Сломы они были с родственниками. Пята - с дядей. И Пяте пришлось приложить много усилий, чтобы дядя - Макал, поручился Персту за Слому. Макал сразу предупредил, если в ватагу не примут, пусть сам до дома, как хочет, так и добирается. Но Перст взял и Слому и Пяту и других. Что уж про бой думати, коль грести некем.

       Апон - взял своего младшего брата - Шибала. Делить-то добычу на всех будут, какой-никакой прибыток братцу все равно положат, а значит в семью боле будет. Главарь белозерских, старый Досталь взял своих сыновей: женатого осенью Кяжу и погодка Кяжи - Раслю.

       Самый здоровый и сильный среди них был Слома, но ему и больше всех доставалось. Голоса в ватаге он, как и остальная молодежь, не имел, но за остальных детин, родственники говорили. Кяжа уже участвовал в неудачном походе у Ярославля на Кендаря, поэтому его статус, как женатого человека, был выше. Ему, обычно, и поручали командовать новичками.

       Спрыгнуть на берег, а иногда и в воду, зачалить ушкуй, собрать дрова. Погрузить, разгрузить.

       Вот и сегодня. Мало того, что всю ночь на веслах шли, гребли хоть и посменно, но какой в лодке сон? Но ночью хоть не приходилось выкладываться. Все ожидали, что попутный ветер, дувший всю ночь, перейдет и на день, но он утром, после завтрака, стих. Ночью под парусом боялись ходить. Даже на веслах риск огромен. Вот и пришлось, до обеда, наравне со всеми грести.

       Слома первым выбрался на берег, зачалил ушкуй и, в изнемождении, повалился в траву. Мурава была мягкая, теплая, солнце начинало припекать. Жаворонок пел в вышине. На соседнюю былину приземлился кузнечик и застрекотал как молоток в кузне: тук, так-так-так, тук. Уставшие мышцы расслабились и Слома провалился в сон.

       Но тут же получил пинок в бок от Кяжи. Слома нехотя поднялся и полез в бурелом за хворостом. Миг счастья, только миг. Как мало нужно для счастья, и как мало этого счастья.

       Хворостом все не закончилось. Перст, вспомнивший как Кендарь, в монастыре тренировал вновь принятых, решил проверить молодежь. Он выбрал кривоватые, похожие на сабли, сучья хвороста и вручил ребятам. Разделить их по парам не удалось. Тогда он выбрал себе в поединщики самого здорового - Слому.

       Медный пул положил на одну ладонь, серебряную новгородку на другую. Объяснил, что пула достанется победителю четверки, а копейка Сломе, если сможет, обозначить серьезный удар по нему - Персту.

       Слома внутри похолодел. Он понял, почему Перст выбрал его себе. Тех четверых Слома запинал бы за счет грубой силы и напора. Да и сродственники могут за своих парней обидеться на атамана. Здесь же потеряешь последние силы, а позор приобретешь. Атаман он и потому атаман, что вятще всех.

       Сначала шли поединки молодежи. Расля легко победил Шибалу, а Пята, а Пята, не особо сопротивлялся Кяже. В финале младший долго и упорно сражался с Кяжей, но после того, как Досталь прикрикнул на них, картинно упал. Перст, усмехаясь, вручил куну Кяже.

       Видя такое, Слома решил немного поупираться для виду и тоже упасть.

       Так и сделал, но Персту это не понравилось, он за шиворот поднял парня, вручил сук и начал новый поединок.

        Слома вертелся как мог, иногда даже отбивал удары, но отступал. Но отступать было уже некуда. Прибежали даже костровые смотреть на потеху. Перст понимал, что надо заканчивать, заканчивать красиво, картинно замахнулся палкой для заключительного удара. Слома машинально отступил назад, наступив кому-то на ногу. Тот его толкнул вперед. Парень полетел, падая вперед, и концом палки, коснулся груди атамана.

       Слома даже не понял, от чего все орут, похлопывают по плечам, спине. Подошел Перст, шрам его дергался, но он тоже весело улыбался. Схватил за руку Слома и вложил в ладонь копейку.

       Перст радовался совсем по другому поводу. Ватага сплотилась, прошла какая-то недоверчивая отчужденность и все радовались просто развлечению и тому, что Перст проиграл, нелепо, по-глупому, случайно, но проиграл. Некоторые посчитали удачу Слома - знамением, знаком, если такому неуклюжему неумехе повезло, то уж им-то опытным тем более должно повезти.

       Не доволен был только Досталь, о чем и объявил во всеуслышанье. Его сын провел два поединка за медный пул, а Сломе серебро просто так досталось.

       - Ладно. Аз есмь тищатися, то онако, сребро против сребра. - Перст давно искал повод, как укротить Досталя, который понемногу начинал претендовать на главенство. Ведь большинство здесь людей было белозерскими. И пока Досталь, отвернувшись от ватаги, доставал из потаенного места кожаный кошель, Перст пообещал Сломе еще копейку, если он победит Кяжу. И дал совет: резко броситься на противника, обнять и уронить наземь. Кяжа чему-то научился у отца и играть как Перст в красивый поединок не будет.

       Досталь наконец выудил копейку и вручил ее Персту.

       Начался поединок. Кяжа проявил все свое умение, во владении саблей. Но Слома, под хохот, крики и свист зрителей вертелся, уклонялся, убегал. Он ждал момента, бегая вокруг Кяжи.

       Краем глаза Слома заметил, что Кяжа не стал поворачиваться вслед за ним, а решил встретить на противоходе - начал поворачиваться в противоположную сторону. Слома резко развернулся и сразу прыгнул ему за спину, отбросив ненужную палку. Он прижал руки Кяжи к телу, тот, пытаясь вырваться, потерял равновесие. Слома, приподнял его и упал с ним на землю.

       "Иппон!" - Как говорят где-то на востоке.

       Потерявший понапрасну деньги Досталь, дал хорошую затрещину старшему сыну. Все по правилам. Поход еще только начался, а у Слома оказалось две копейки... Да и атаман, может начать благоволить к нему. Если же он голову не сложит, то добычей можно будет долги отдать и, тогда вся семья в холопы не попадет. Отец на посевную, под холопий заклад взял рожь, ячмень, овес. А если неурожай будет или всходы потопчут? А так может из бедности выбьются? - Как-то неуверенно думал Слома.

       4.

       Посольство, не посольство, погоня не погоня, поход, не поход и не купеческий караван тоже. Что-то среднее. Откуда столько лодей взялось, да еще без остановки в Нижнем, никто не понимал. Такого не было никогда. Отчего такая спешка? Торг, веселие, такое развлечение, не везде узришь и пойти мимо? Никто, никогда, ни в жисть!

       Боярина Бориса, чрезвычайного посла Москвы, этот караван интересовал больше всего. Кто это такой ходит без спросу по московским землям, поминок не носит? Да и о пропавших ушкуйниках, хотелось выведать, не встречали ли по пути? Если встречали то где? Куда направлялись? Водные пути все известны. Можно в чащобах непролазных спрятаться, среди племен некрещеных, но зачем, если на разбой за добычей вышли? И прятаться?

       Одни вопросы, а спросить не с кого. Если тот караван ушкуйный, с такой наглостью прошел, точь на Казань или Сарай идут.

       Небольшой шатер, поставленный на корме самого большого насада, скрывал не только мысли, но и самого боярина. Не по чину простым людишкам, попусту на боярина зенки пялить. Боярин в уме моделировал различные варианты встречи с непонятным караваном. Если они так, то мы сяк, а они сяк, то мы так. Смотрети в оба и бдети!

       Кендарь, Липа и остальные ушкуйники прекрасно понимали, что без пристани и доброй беседы такие города как Нижний Новгород, таким караваном, мимо не проходят. В любом месте это воспримут как оскорбление. Если в погоню и не пойдут, то на обрате слишком сурово примут. И притом не важно, посол, ты не посол, купец - не купец, разбойник - не разбойник. Имей уважение, для того град и поставлен, чтобы мыт плотить.

       Потому и ушкуйники, напрягаясь изо всех сил, продвигались к Казани. Даже с собой недожженные дрова брали, чтобы днем не заморочиваться их заготовкой для приготовления обеда. Прошли и Сундырь и Чебоксарь не останавливаясь, и, по возможности, маскируя численность лодей. Все это требовало времени. Один-два десятка проходили днем, останавливались на постой на берегу, готовили костры, пищу, ставили палатки. Остальные пребывали ввечеру, а последние к ночи, в исчезающих сумерках.

       В остальном движении вперед высылались сторожевые лодки, на расстоянии в пределах видимости каждой. И только после пятого сторожевика шел основной караван. Со всеми ватагами был крепкий уговор: кого на воде либо бреге не встретят, лучше пройти мимо, а если не удалось, разбой не чинить, угощать, ласковы разговоры вести. Причем только один за всех и то с ровней. Если ровни нет, помаши ручкой. Себя не кликать, имен не назвать, если спросят каждый называт себя Иваном из земель псковских что под Литвой, где немец тевтон, на щите которого пеликан, кормящий кровью. Если кто болтанет не так, всей ватаге или экипажу ушкуя смерть. Кто такой пеликан никто не понимал. Пришлось, грамотею Липе объяснить, что пеликан это такая, коротконогая цапля, у которой в клюве мешок для рыбы. Все равно никто не признал пеликана.

       Все всё угрозы поняли и подобрались, после Нижнего начинались земли, воды и леса нехристей и басурманов и раз так, то действительно дело предстоит большое и добычливое.

       Так и поступали, особенно частые контакты начались после впадения Ветлуги в Волгу. Встречались и черемисские князья и купцы и эрзи, мокши, вотяки, пермь, чуваши, татары. С некоторыми и шли до Казани, все равно по пути.

       Перед Казанью разделились. Треть ушкуев успела уйти ночью, по двое-трое, пройти вдоль противоположного Казани правого берега. Остальные, идя группами в четыре-шесть лодей на пристань в Волжском заливе, недалеко от плотницкой слободы Бишбалта, то есть пять топоров, в устье Казанки, устраивали толчею, приставали один-двое, а три-четыре отходили, не входя в залив, со стороны казалось, что они только что отчалили. Ушкуйники не ожидали, но попали в час пик, пробок в заливе не было, но найти место у пристани было сложно. В Казани своя торговая ярмарка закончилась, где сбывали, заготовленный за зиму товар. На базаре Ташаяк, расположенном между Булаком и кремлем еще кипела жизнь.

       К каждому вновь зачаленному судну подбегали тамгачы - мытари и осматривали судно на предмет привезенных товаров. Не узрев товаров, таможенники подозрительно щурились, но подкинутый кошель и звук металла в нем, означало, что купцы пришли за товаром. Медный пул, а то и два вложенные в ладонь, сразу прищур убирали.

       Новоприбывшие сразу шли на Ташаяк и покупали продовольствие, в основном сушеное мясо и только один из них зашел в пушной ряд. Не сразу, но он нашел купца по имени Рысхузя, что означало счастливый хозяин, они о чем-то долго беседовали, отгородившись от посторонних глаз повешенным на стропила ковром, потом спорили, но тоже не слишком громко. Все это время, на стреме у входа, стоял сын купца Абак. Купцы ударили по рукам. Русский пошел к пристани, татарин пошел по соседним лавкам.

       Нагруженные мясом ушкуи отчалили на следующее утро и остался только один. Купец, с товарищами остановился на постой в караван-сарае. Причем, из него никуда не выходили,только за едой и питьем и менять охрану насада.

       Все эти дни лавкой заведовал Абак. На четвертый день уставший, но радостный Рысхузя появился в лавке, а Абак отправился в караван-сарай.

       Прежде чем войти в залив, где располагалась пристань, боярин Борис Старов, вместе с местными купцами отправил и своего посыльного к дарухачи Казани - наместнику хана. Когда ему доложили, что с пристани помахали палкой с привязанной на конце рубахой, боярин, оправив расшитый шелковый кафтан, вышел из шатра и прошел на нос лодьи. Борис остановился около пушечки, взятой в Нижнем Новгороде. Рядом стоял командир расчета - здоровый мужик с окладистой до кушака, расчесанной бородой. Рука у него была такая большая, что каменный колобок-ядро, который он держал в ней, казался чем-то незначительным. Борис подумал, "зачем ему пушка, он рукой метнет дальше и точнее".

       Из залива выходил насад. По тому, с какой интенсивностью гребцы налегали на весла, было понятно, что они торопятся. И это было странно. Выйдут в Волгу, течение подхватит, попутный ветер задует. Мигом раньше, мигом позже... Какая разница? На носу насада стоял его хозяин, всматриваясь куда-то вдаль.

       - Тогды беху мимо нас похожу, тож де лик егов! - Пробормотал, словно не веря глазам своим, здоровяк.

       - Коды тогды? - Не понял боярин.

       - Тогды посол мимо Ноугорода! - Удивился непонятливости Бориса пушкарь. - Тот, правда, кнезем, в халате шелковом расписном, а эть в зипуне гостевом!

       - Лодья та? - Подозрительно посмотрел на него боярин.

       - Таки себ струг! Не то. А человечин - то! - Не сомневался в своей памяти пушкарь. Тот насад вошел в Волгу, и, по течению пошел вниз.

       - Хорош ток! - Сказал о течении Волги нижегородский сотник Росоха, которого Борис назначил командовать воями.

       - Если тако... И де ишо стня лодей? - Спросил боярин пушкаря, но тот только пожал плечами. - В дуды и рожки играти, в бубны бити! - Росоха кивнул. Перед самой Казанью в насад, вместо гребцов был посажен десяток умельцев. Ударили бубны, запела свирель, затрещали трещотки, к ним присоединились и остальные инструменты.

       - Знак де? - Не поворачивая головы, осведомился посол и сразу услышал хлопок хоругви на ветру. Дьяк Фефил держал княжеский московский стяг за его спиной.

       - Бахни! - Показал боярин на пушку. - Ядро не тычь, не война подь!

       Пушкарь не ошибся. На уходившем из Казани насаде, был казначей Липа. Он поспешал ко всем остальным. Казанский купец назначил встречу на берегу Волги, для покупки пушнины. Всю Казань обегал, тайком занимая деньги у товарищей, но только двоих, тоже меховщиков, пригласил в дело. Один-то за всеми мехами не уследишь!

       Покупка меха дело кропотливое. Даже за ту низкую цену, что предложил Липа, изъянов быть не должно. С трудом Рысхузя набрал денег, даже медных пул не чурался, которые и составили основную массу денег, но не стоимость. Серебра разного не счесть, даже бронзовые монеты Тимура. Много было копеек, разных русских княжеств, денарии Витовта, кафские аспры, и дирхемы как уничтоженного болгарского государства, так и арабские, золотоордынские, хорезмийские, гюлистанские. Османские акчи, венецианские сольди, пражские гроши со львом, а уж византийских, с различными императорами... Но все серебряные и медные монеты были просто металлом и обмен их на пушнину был по весу. Названия, номиналы, имена властителей никакого значения не имели. Таков был уговор. Самое большое количество серебра было у пражских грошей и новгородок, но их было мало, поэтому и вес остальных серебряных монет делили на двое, а вторую половину причисляли к меди. Тоже скидка.

       Пять ушкуев причалили на несколько поприщ южнее города. Поставили лагерь и кого-то ждали несколько дней. Подошел еще один. Все остальные свернули лагерь и расставили стражу. Ждать пришлось недолго. На нескольких телегах, в сопровождении охраны появились купцы и выставили свое охранение. Вот между двумя рядами стражей ушкуйники вынесли первые связки мехов.

       5.

       Пушечка громко, на всю округу бабахнула, подняв сонмищ птиц, как с воды так и из зарослей. Насад окутался дымом. Словно раздирая этот черный дым, как всплывший из под воды, показался нос лодки, с горделивым боярином и развивающейся за его спиной хоругвью.

       От выстрела на пристани все замерли и смотрели только на лодку. На городских стенах появились зрители. Боярину понравился произведенный выстрелом эффект и он, тщеславно приказал совершить еще выстрел. Он не учел только одного: копоть осела на окружающих, не признавая важности лиц, в том числе и на холеном лице боярина Бориса и на его очень красивом и дорогом шелковом кафтане.

       На пристани его уже ждала упряжка и посыльный мурзы Байдара. Имя мурзы означало - обладающий богатством. Он-то и заметил непорядок на лице боярина. Чтобы не потерять лица Борис снова залез в насад, ушел в свой расписной шатер, где ему и оттерли начисто личность.

       Пришлось опять, под музыку, торжественно ступать на пристань. После этого боярин и дьяк Фефил на упряжке отправились в кремль.

       Дьяк сидел позади боярина. Одет был по полной форме: четырехугольная низкая шапка с околышем из бобра. За околыш было засунуто с десяток гусиных перьев. Они как-то незаметно, но и очень органично смотрелись на фоне белого атласа, из которого был верх шапки. Кафтан был из черного бархата, чтобы не были заметны следы от чернил. Среди слоев кушака была замотана чернильница, а в котомке лежали свернутые листы итальянской бумаги и маленькая крынка с прокаленным мелким речным песком.

       Горлатная шапка боярина была высотой в локоть и сужалась к голове. Вверху соболь был отделан золотыми кистями и петлями внизу у разреза. В петлях искусно был вшит жемчуг. Эта боярская шапка очень впечатляла, особенно привлекала внимание золотая запона в разноцветных каменьях и жемчуге которая огромной кокардой искрилась надо лбом.

       После обязательного ритуала встречи на высоком уровне, обмена любезностями и новостями о жизни и здоровье их начальства, стороны перешли к самому приятному - обмену подарками.

       Валюту - шкурки соболя, песца, куницы, горностая, боярин отложил для Сарая, но для мурзы приготовил одеяло из меха выдры и боярскую шапку расшитую золотом и серебром - от себя. Ручницу, вишневый приклад которой был отделан серебряными пластинками с жемчугом, а ствол был чернен и инкрустирован позолотой, йеменский кривой кинжал, как он попал на Русь?

       Кинжал был в тяжелых серебряных ножнах, узкий конец которых заканчивался жемчужиной размером с горошину, а рукоятка кинжала рубином величиной с ноготь мизинца. Мурза оценил подарки. Хотя боярская шапка и выглядела как новая, но она у Бориса была давно, надевать он ее не любил, а переделывать ее было дорого. Ну и по мелочи: набор походной серебряной посуды в изящном сундучке из мореного дуба, причем кубок, внутри был позолочен, плеть, рукоятка которой была переплетена и расшита золотыми нитями, высокий треух из бобра и лисицы, отделанный внутри шелком.

       Дарухачи тоже не остался в долгу, хотя его подарки были не такими дорогими, но зато их было больше. Уздечка, стремена, гребень для расчесывания лошадиных хвоста и гривы, серебряные застежки одежные в виде подков, расшитый и украшенный серебряными и золотыми бляшками пояс, другие вещи связанные с бытом кочевников, ковры перские.

       Боярин напрямую спросил мурзу, что он знает о сотнях лодей идущих, или уже прошедших вниз по Волге. Видели ли их в Казани? Почему Борис спросил не о сотне, а о сотнях, потому что за день хода до Казани, повстречал он вятского князя, который и сообщил, что видел огромный флот и, кроме русичей, там были и черемисы и мордва и вотяки, эрзя, меря и из других племен, но все шли с торговыми целями. Хотя кто знаетих цели?

       Мурза задумался, потом кликнул одного из придворных, громко отдал приказ, тот поклонился и ушел. Подали кумыс, сладкие медовые лепешки с молотым орехом, вареное мясо молодого жеребенка. Птичек, больших и малых с разными приправами... много всего перед ними стояло.

       Мурза понимал, что свою задачу боярин выполнил. Были ли ушкуйники или нет, но теперь ответственность лежит на Казани. В любом случае плохо, что пошлешь гонцов с вестью, что посмеешься над страхами московского посла, а отвечать придется ему - мурзе Байдару. Или за то, что пропустил ушкуйников ненароком или за ненужную суматоху. Вон и дьяк сидит, каждое слово на листе пишет. Боярин вздохнул свободно, расслабился, стал пить кумыс большими глотками.

       К концу трапезы вернулся посыльный. Он доложил, что много лодок было, мимо не шли, в Казани останавливались, а вот куда потом они направились? Была бы весть ранее, каждую отследили! А так ведь могли и ночью прошмыгнуть. Ну десяток, другой... но сотни? Мурза и на себя не стал брать ответственность. Весть была? Была. Отреагировал? Байдар церемонно отправил гонцов в столицу распадающейся империи.

       Только после этого, Борис, слегка захмелевший от забродившего кумыса, сообщил что и сам продолжит путь до Сарая. В Сарай прямого указания идти не было. Но тогда мурза мог подумать, что только из-за такой неточной вести Москва могла послать посла. Гонца хватило бы. Прямое ущемление чина боярина. Кроме того, здесь и был меркантильный расчет: засветить нос в столице, кое-что из поминков раздать, остальное себе оставить. А какой смысл терпеть такие лишения далеко от дома за так?

       У мурзы отлегло от сердца. Правильно поступил, что послал гонцов, а вдруг ушкуйники уже и самарскую луку прошли? Да еще московит сообщит, что мурза Байдар была в курсе, а мер не принял!

       Ушкуйники были подле Казани, забившись своими стругами по берегам и заводям Волги.

       Торг был быстр, но не спешен. Денег, как и предполагал Рысхузя, не хватило, поэтому расплачивались золотом, речным жемчугом, перстнями с каменьями. Посудой драгоценной. Купец, все, что на нем было ценного, отдал в уплату. Ничего не оставил.

       К три пополудни управились и с торгом и с обедом. Кожаные кошели были положены в ушкуи, меха в возы и накрыты тафтой и сверху засыпаны свежескошенной зеленью. Зелень предназначалась для домашнего скота, с подворья никуда не выходившего. Мытари и стражники проверяли такие возы на предмет контрабанды просто - плюхались на воз. Мягко - значит трава. А под траву что мягкое можно положить? Пух и меха!

       Возы въезжали в Казань с восточной дороги, как все и как обычно. Купцы же с южной - ордынской стороны, у предмостья, чуть не столкнулись со стайкой гонцов, резко выпорхнувших из-за городских стен. Но если для других казанцев, такое явление было непонятным и насторожило, вдруг враг у ворот или власть поменялась, в общем скоро плохо будет, то купцы сразу поняли и повеселели - куш огромный сорвали. Из-за простого разбоя такую гоньбу срочно в Сарай не пошлют. Откуда меха у ушкуйников купцы не спрашивали, а те не говорили. Меньше знаешь - крепче спишь. Меха они купили до того, как весть в Казани объявилась. Значит все честно. Теперь и цены на скупку и на продажу можно обрушить, и загрести весь меховой рынок под себя.

       Недалеко от Казани, Перст, фактически шел день в день за посольством боярина Старова, повстречал вятского князя, который шел на Вятку через Унжу. Тот за добрым обедом рассказал, что встретил посла московского, который расспрашивал о многочисленной ушкуйной ватаге.

       Князь рассказал и Персту, что сказал послу. Встречал. Купцы - не купцы, разбойники - не разбойники, разница между этими категориями людей не слишком большая, но их было много и русь и вотяки, ижевцы, мордва и другие. От полудня и до обеда лодьи тянулись по реке. Перст подробнее просил описать лодьи, людей и сразу понял, что это ватага Кендаря, только она разрослась неимоверно. И, что с такими силами, если неожиданно, можно и Казань захватить, а Сарай-то! Перст тоскливо осмотрел свое воинство... да! ... скорее нет. Устали ребята ждать разбоя. Он стал бояться, что они сами кинуться, на первых, кто под руку подвернется и, независимо от исхода, повернут обратно. Срочно нужна была добыча. Досталь всем видом начал показывать, что зря согласился идти с Перстом. А какие разговоры, тот вел про меж своих, Перст не знал.

       Перст, как и Кендарь, прошел мимо Нижнего Новгорода. Первый же встречный караван поведал им, что на торг напали, то ли русалки, то ли речные кикиморы, торг разогнали, купцов живьем поели, а московского наместника чуть с собой не утащили, пальбой пушки еле отбили. Эта весть так поразила воинство Перста, что они даже не пограбили, как договаривались, этих купцов. Хотя там было что взять! Поэтому в Нижний и не стали заходить. Мало ли что!

       После Нижнего нагнали на постое мордву крещеную. Перст тут применил, никогда не дававший сбоя прием Тыры. Накинул на себя монашескую одежду и, скорбно бормоча молитвы, которых он никогда не знал, но точно так же говорил и дьячок монастырский, даже молитвенник листал, делая вид, что читает и, время от времени, выкрикивая отдельные слова и фразы молитв, которые знали все.

       Перст сказал мордве, что идет в Сарай исполнять обет данный митрополиту об успокоении душ умерших в неволе христиан и сам готов отдать жизнь за веру православную. Им разрешили стать рядом. Никто бы из русских такую оплошность не совершил бы, они-то многократно убеждались, что в рясе находится не только смирение, крест и молитва, но и смерть.

       Церковь всегда боролась с теми, кто посягал на ее привилегии, особенно с самозванцами, которые прибыток имели, а вклады в церковный общак не делали. Но в диких краях, каждый сам себе и князь и поп и хозяин.

       Слома, как и другие ребята, в убийстве не участвовал, так же и в дележе добычи, их поставили копать могилу, чтобы убитых похоронить по христианскому обычаю. Получше одежду взяли себе, а негодным тряпьем накрыли трупы и закопали. Перст, что-то пробормотал по случаю. В холм воткнули крест.

       У Перста стало на три лодки больше, а людей не прибавилось. Пустые посудины взяли на буксир. Еще раз ополовинивать свои насады никто не согласился, вдруг, хоть и вниз по течению, а не выгребут. И так на пределе. Ватага повесела. Перст разделил все по честному: себе треть и остальное всем, как договаривались.

       Досталю с сыновьями досталось больше всех: и оружие и одежда и обувь, посуда и даже серебряная резана и три пула. Себе Перст взял только деньги. Сломе достались новые опорки, копье, шило и медный пул. Досталь все равно не был доволен дележом. Он считал, что хотя бы четверть из двух третей, должна была достаться ему, как главарю беловежских, а поделили подушно, с учетом заслуг. Апону с Шибалой, чуть меньше досталось. На двоих. Апон успел двоих прикончить, как и Досталь. Специально его Перст ущемляет. Ладно, еще не время, поход-то только начался, хотя прибыток хорош. Сами без единой царапины.

       К Казани ватага Перста подходила осторожно, за дымами смотрели. Пожгли ли ушкуйники Казань или нет. Ждут ушкуйников в Казани или нет! А то ведь казанцы от разорения, разбираться не будут, со зла всех порешат.

       Перст, черемисам луговым, которые жили на левом, арском берегу Волги, продал две пустые лодки, уж очень они тормозили. А на третью нашел из их племени охотников. Сразу выдал им аванс, чтобы не сбежали. И сразу его забрал за лодку и за корм. Остальные черемисы пожалели, что купили лодки, они могли добровольно присоединиться к ватаге, но аванса за это они бы не получили бы. Они и не пошли.

       6.

       Старов, как и положено послу великого государства, величаво, в полдень отбыл из Казани. Все дипломатические меры были соблюдены. Под звук собственного оркестра посольский насад отчалил от пристани. Но из пушки он стрелять не решился.

       Мурза, как дарухачи, в честь уважения, самолично, прибыл на пристань. Все насады с посольским войском, еще с утра ушли ставить ниже Казани лагерь. Боярина сопровождал только один - с пищальниками.

       Недолго музыка играла, скоро все взялись за весла, стараясь на скорости войти в центр тока реки. Их-то и увидела ватага Перста. Первым шел насад с красивым шатром, а второй вроде как охрана.

       - Зырь! - Обратился Досталь к Персту со своего насада. - Вельми жирен гость казанский.

       - Нахрап дмитися! - Добавил Апон, державший парус на насаде Перста.

       - Вем! - Отрезал Перст. Он понимал, что такого не бывает, что такой жирный кус мимо рта проплывает, а стражей и полсотни не наберется. Он с тревогой оглянулся на залив и пристань. Больше за ними никто не последовал. Уж больно все напоминало ловлю на живца. У ватаги скорость больше и за утесом они их нагонят. А со стен города река за утесом, где самая стремнина - не видна. Удобно нападать. А вдруг там засада? За утесом наверняка улов имеется. Да и самих-то их всего-то боле на три десятка.

       - Зело заяти за утесом! - Не отставал Досталь.

       - Не! - Отрезал Перст. - Течи долу! Не бывати таки!

       - Аз само! - Крикнул Досталь. - Хто с мене?

       Апон было дернулся, но понял, что не допрыгнет. Он зло посмотрел на Перста и отвернулся. Остальные три насада, в помощь к ветру, взялись за весла. Досталь добился чего хотел. Он стал командовать ватагой. И насад Перста рванул бы со всеми, но здесь было больше монахов, чем белозерских. Был бы Перст один - в реку кинули. Но этого ждать не долго, до привала. Если добыча богата будет, то никто и из монахов за Перста не вступится. И обратно не повернешь, и в Казань не зайдешь - не дадут. Значит темная полоса наступает.

       Сдаваться он не собирался. Стоял спокойно на носу, загороженный от многих парусом. Он уже прикинул, что если перед самым утесом прыгнуть вправо, понятно, что без сапог, кафтана и оружия, и сильно загребая к берегу, то течение пронесет его мимо пологого куска земли, свалившегося с утеса и образовавшего небольшой мысок. То, что его до сих пор не размыло и не унесло, значит он на чем-то лежит. А над ним, мыском, буквально в трех вершках, свисает сук здоровенной ивы. С лодьи даже не увидят, что с ним, Перстом, они сразу скроются за мысом утеса. Никто его искать не побежит. Ему главное до посла добраться или Казани. Он присел на нос, снял сапоги и свесил ноги на правую сторону под струю. Ступни вода приятно освежила. На него внимания никто не обращал. Никто не греб, но все, повернувшись, смотрели вперед. Надрывался только Апон на парусе, а кормщик вяло шевелил рулем.

       Перст свернул пояс, снял, кафтан. После утеса его очередь держать парус. За утесом скрылся сначала насад с шатром, потом второй. Досталь висел у них на хвосте. Полпоприща оставалось. Вот и три их ушкуя свернули за утес. Апон откровенно сачковал - не ловил ветер и, их насад вышел из основной струи, но на это уже никто внимания не обратил. Еще немного и надо будет прыгать. Перст потянулся и встал.

       Досталь удивился тому, что Перст так легко уступил ему власть. Ведь теперь, по праву сильного, и вся добыча Перста может принадлежать ему. Но Досталь не жадный. Возьмет только треть, а остальное поделит на всех. Достанется даже тем, кто его не поддержал. Ватага и так ничтожна, ладно обидятся и уйдут, а то ведь и в драку полезут. Монастырских хоть и всего с десяток, а вои отменные... Опа... только тут Досталь понял, что Перст со своим десятком их живо на колени поставит. Прикончит его с сыновьями, остальные на сторону Перста встанут. И эта мысль омрачила и будущую его власть и желанную добычу. "Вона аки мордову бяше живота гонезе!" Сравнил убитых и свою вероятную смерть Досталь. Мелькнула мысль, а не остановиться ли, вернуться и покаяться? Как? Ребята, как гончие псы гребут - рук не щадят. И не весла они в ладонях трут, а добычу. Верную, легкую добычу.

       На посольских лодьях, каждый был занят своим делом и только дьяк Фефил, как обычно, от нечего делать, смотрел по сторонам и запоминал. Предложенья составлял какие в летопись внесет.

       "Посол Московы болярин Старов з Казани мурзе Байдарупроводимо з пристан в полуден.На брезе на обедю ядь готовляху останим войскм."

       Дьяк встал со скамьи, чтобы перейти на корму. Ветер сносил мелкую водяную пыль прямо на него. Вначале это было приятно. Вода освежала лицо, но она не успевала высыхать и лицо стало мокрым. Он-то и заметил погоню. Обратил на нее внимание сотника Росохи. Вдвоем заглянули к боярину Борису в шатер и сообщили новость. Тот предположил, что это гонцы из Нижнего с важной вестью и предложил остановиться и подождать. Решили остановиться в заводи за утесом. Так и сделали. Развернулись бортами и стали ждать.

       Первый насад, увидев их, промчался мимо вышел из тока ниже по течению, как бы отрезав путь вниз. Спустили парус и стали на веслах подходить, целясь прямо в борт боярского насада. Два других проделывали это же со вторым насадом.

       "Ни тебе приветствий, ни тебе почтения. Как в атаку идут!" Удивился Росоха.

       "Фитиль пали!" - Отдал команду сотник. Боярин, в это же время в шатре, наряжался, согласно чина. - "Ошую к носу, одесну корме!"

       - И раз! - Крикнул кормщик, налегая на ключ. - Два!

       С пятого гребка боярский насад развернулся носом навстречу ушкую Досталя. Здоровенный пушкарь оглянулся и посмотрел на сотника, подкинув каменное ядро в руке. Росоха кивнул.

       - В скулу бей! - Дал целеуказание Росоха. - Весло суши, самострел ряди! Гребцы достали самострелы и начали их снаряжать. Второй насад так и стоял бортом. С одного борта поднимались легкие дымки тлеющего фитиля.

       Вражеские ушкуи приближались. Теперь все убедились, что с недобрыми целями. С ближнего борта целились из луков, на носу держали крючья и доски, кое-кто уже достал сабли.

       Когда лодки сблизились до двух десятков шагов Росоха громко, чтобы было слышно всем, крикнул: Пали!

       Пушечка весело громыхнула, а ручницы, положенные на борт, нестройно пискнули. Оба насада окутались дымом. Из шатра взволнованно выскочил боярин Борис. Он не давал команды, встречать каких-то гонцов салютом. Несколько стрел пронзили шатер, а одна шапку, окарябав золотую запону. Растеряв всю важность, посол плюхнулся на скамью к гребцам. Вои начали по новой заряжать самострелы, но Росоха, оценив обстановку, отдал команду опустить весла и войти в ток. Их насады, как раз развернуло носом к струе. То ли весла ухнули, то ли гребцы, но сработали одновременно и сноровисто. Закричали счет кормщики. Разгоняя дым, посольские насады вошли в ток Волги. И вовремя. Двое успели перепрыгнуть к шатру и саблями перерубили его растяжки. Шатер упал. Вопль победы раздался с ушкуев. Но это был их единственный успех.

       Дьяк Фефил успел одного пырнуть узким засапожным ножом, которым он чинил перья, в бок, второму плеснул в лицо чернилами из глиняной кринки. Тот выронил саблю и схватился за глаза. Дьяк сначала пнул его, а потом и другого. Оба с воплями рухнули в воду.

       Ушкуи, не успев остановиться, налетели друг на друга, ломая весла.

       - Брат мене! - Оценил действия сотника Борис. Он достал свою шапку из лежащего шатра, отцепил запону и вручил сотнику.

       Шапку отдал Фефилу, который так удачно скинул десант разбойников. Тут не до церемоний и сохранения богатства. Зачем все это, если жизни лишат. Боярин прекрасно понимал, что такую щедрость оценят и рядовые вои и гребцы.

       Перст, услышав грохот пушки и визг пищалей, прыгать за борт передумал. За мысом была его очередь встать к парусу и он сменил Апона. Неспроста все это жу-жу было. Когда их лодья вошла в затон, нападавшие уже причалили к берегу.

       Раненый в бок Досталь пострадал не сильно - удар перочинным ножом, был просто неожидан, поэтому и показался смертелен, но Досталя и ушкуйника Надежа вытащили из воды, до того как они успели утонуть. Надежа хоть и был в чернилах, ликом черен, но уже не везде - речная вода смыла.

       - Праваю те Перст! - Поднялся с травы, держась за замотанный бок Досталь. Вид его был достаточно смешон. Полностью голый, но в шапке, рана на боку замотана тряпьем с травой.

       Досталь просил пристанища, то есть правежа, не столько суда, сколько пощады. Перст оказался прав. Нападение было плохо организовано, и жертвы ушли без потерь и могли вернуться с подкреплением и уничтожить всех. Все понимали, что за мятеж Досталь, если и не достоин казни, то изгнания точно и вместе с сыновьями, причем у них могли отобрать все, даже одежду.

       Перст понимал, что Досталь просил не только за себя, сколько за сыновей. Сейчас от его решения зависела судьба ватаги. Он не стал брать на себя единоличную ответственность, ведь большинство в ватаге были земляками Досталя. Кроме того от пуль и болтов пострадали люди Досталя, да два черемиса. Одному ушкуйнику - Калиге, каменное ядро, пробив борт попало в ногу, сломав ее. Все, в том числе и он сам понимали, что он скоро умрет. Ногу хоть и замотали тряпьем, но кровь текла. Калига, будучи еще в памяти, уже простился со всеми, передал заветы родным и распределил имущество.

       Поэтому, как поступить с мятежным Досталем, Перст оставил на усмотрение ватаги. Ведь его воинство, мало того что фактически уменьшилось на четыре человека, и потеряло один ушкуй. Ремонтировать-то некогда. Рана на боку Досталя заживет, а вот без глаза, с пробитым плечом, разорванной щекой и половиной языка? Это уже не вои, а обуза.

       Перст не спешил, пусть они суетятся, решают, кто его не слушал. Он догадался, что нарвались на московского посла. Если тот вернется, то Перст выкрутится. Если Перст его догонит, то Досталя можно будет выдать. Все подтвердят, что тот проявил самость.

       Ватажники нервно посматривали на Волгу, как вверх - в сторону Казани, так и вниз, куда вырвался московский посол.

       Рядились долго. Постановили что Досталь три четверти своего дохода отдаст семьям и почти умершему Калиге и оставленным на берегу раненым. Если они выживут и доберутся до дома, значит так богам угодно, но в такое счастье мало кто верил. Всем им оставили их личное оружие, пропитание на неделю и пробитый ушкуй, с которого забрали все целые весла, оставив взамен сломанные. Все, даже Досталь, остались довольны. Это было несправедливо, но честно. Все понимали, что теперь каждый воин на вес золота, но только Перст знал, как он расплатится этим золотом, когда догонит московского посла.

       Глава 4.

       1.

       Боярин Старов, не то что не испугался, а не успел испугаться, все произошло слишком стремительно, тем более его дружина сработала отлично. И сотник Росоха и дьяк Фефил. Посол решил, что как только вернется из Сарая, Росоху возьмет в Москву. Таких воев, которые могут принимать решения без оглядки на начальство, в княжестве становилось все меньше - власть становилась все абсолютней и вертикальней.

       Боярин сам участвовал в нескольких походах. По молодости, в сражении с войсками хана Едигея в 1408 году, когда тот разорил княжество и принудил выплачивать дань, а также, совсем недавно, в победоносной битве с претендентом на золотоордынский престол ханом Худайдатом. После этой битвы в Сарае вновь утвердился хан Улуг-Мухаммед поддержанный великим князем литовским Витовтом. Поэтому московские войска и сражались с врагом хана Улуг-Мухаммеда.

       Его теремной холоп Игнат, бывший вроде завхоза, вынес панцирь, шлем и боевую саблю. Вместе со своим подчиненным холопом Вршой одели снаряжение на боярина. Только после этого тот устроил военный совет с Росохой, в котором, на правах грамотея, участвовал и Фефил.

       -Тако мурза за поминки богаты ажно ковы чинити! - Выдвинул свою версию нападения боярин. Борис пояснил, на чем основано его подозрение. Решение идти в Сарай он принял во время трапезы у мурзы и сообщил только ему. Хотя и нападали только русичи, то это лишь для того чтобы мурзе отвести от себя подозрения и свалить все на ушкуйников, за которыми охотится боярин. Поэтому мурза и гонцов вряд ли в Сарай послал. Вставал вопрос: после нападения все-таки идти в Сарай с миссией или повернуть обратно. Росоха и Фефил были за то, чтобы вернуться обратно. Росоха сомневался в одном - дадут уйти вверх по Волге мимо Казани.

       - Вона зело, а не дружась басурманска! Ни чести ни совести! - Резюмировал Фефил, предназначая свои слова для летописи. Хотя все понимали, что мурзе Байдару, даже если сейчас вернешься, претензию не предъявишь. Мало ли кто на дороге шалит? Сами пришли с вестью об ушкуйниках. Взять бы кого в полон, да допросить! Решили силы зря не тратить и в Казань не возвращаться. Дело делати.

       Та стайка гонцов, что выпорхнула из южных ворот Казани, на следующий день гоньбы разделилась надвое. Одни мчались в Сарай, а другие в городок Синбир, располагавшийся на правом берегу Волги. У них было особое поручение от мурзы. Под видом русских ушкуйников перехватить караван московского посла, перебить, все имущество посла и дьяка, ценности переправить мурзе, а остальных представить как побитых ушкуйников.

       Почему мурза выбрал Синбир для засады? Синбир располагался на правом, высоком берегу Волги. Река с башни, выше по течению, просматривалась особенно далеко. Там, где река поворачивала правее, у самого подножья утеса была пристань, а в сам город вела извилистая крутая дорога. Главное: дарухачи Синбира был его ставленник - мурза Юлдуз.

       Посол постарается остановиться в городе, а не на берегу реки, в сырости, комарах. Его дружина, в большинстве, останется внизу. Пока посольство будет подниматься в гору, перебить, тех, кто внизу, а остальных прямо у стен городка.

       Поэтому Байдар выбрал Синбир, а не расположенный выше по течению, но также, на правом берегу Тетьюш, находившийся почти напротив древней столицы - Булгара.

        Народу в двух городах больше, посадов, сел, каждому рот не заткнешь, нападать придется на воде, да и предупредить могут.

       Мурза считал, что погоня за ушкуйниками только прикрытие и боярин везет кому-то в Орде важное сообщение. Мурза хоть и считался ставленником Улуг-Мухаммеда, но на всякий случай поддерживал отношения и с его врагами. Ханская власть, в последнее время, стала в Орде такой переменчивой!

       Гонцы мурзы доскакали до Булгара, переправились в Тетьюш, в котором и заночевали. Леса не степь, ночью далеко не уедешь. В Синбир было быстрее добраться по воде. Дарухачи города тепло принял гонцов. Была озвучена просьба о помощи в бойцах для организации засады в Синбире. Засада должна быть на всяких случай, если что-то не так пойдет, закрыть возможность отступления московитам по воде. Не сегодня-завтра посольский караван мог объявиться.

       Пушка и пищали были еще аргументом, не нападать на посольство на воде. Посол громогласно заявил только об одной пушке, но вполне вероятно, на каждом насаде могло находится если не по пушке, то по нескольку пищалей.

       Кроме всего прочего, к нему, Байдару стали прибывать гонцы из окрестностей Казани, расположенных по берегам реки с сообщениями о том, что на берегу, по нескольку дней находятся сотни людей с лодками, ждут кого-то, купцы - не купцы, но вооружены хорошо и торгуются крепко. Ведут себя мирно, но общаются туго. Себя называют какими-то псковскими Иванами из земли литовской.

       Мурза усмехнулся про себя. Как он и предполагал боярин Борис, не все свое войско объявил, прикрыв его неизвестно какими ушкуйниками. Значит посольство очень важное, а у него - Байдара было указание не допустить какие-либо взаимоотношения хана Улуг-Мухаммеда с Литвой и с Москвой. Прошлогоднее литовское посольство, которое он мудро пропустил мимо Казани, все равно сгинуло где-то на просторах Волги. Он литвинов и пальцем не тронул, но враги хана поставили за это именно Байдару огромный плюс. Получалось, что московское войско передвигалось отдельно от посольства. И это, видимо, было великой тайной, которая лежала на поверхности, что это за посольство на двух десятках лодьях? Байдара, с самого начала появления посла это смущало больше всего. А теперь все стало на свои места.

       В Сарае что-то назревало и, под видом посольства, могла идти литовско-московская помощь хану. Если это так, то Байдар мог захватить и оружие и ценности и возвыситься, если и не до уровня самого хана, почти самостоятельного владыки Казани и окрестных земель. Пусть дерутся меж собой. Казань не тронули, значит, он - Байдар в прибытке. Как звучит: Хан Казанский! Владыка земель, посланный всемогущим Аллахом! При таких условиях, можно в жены взять чингизидку и основать собственное ханство. Мурза размечтался и решил посетить златовласую русскую рабыню, которую приобрел месяц назад на распродаже очередного полона. Его мать Валида сказала, что юная рабыня обучена и готова принять своего властителя.

       Дарухачи Тетьюша Агабек, не был ставленником Байдара. По знатности бек выше мурзы.

       Агабек происходил из старинной булгарской семьи ветви булгарских ханов, и земли, располагавшие вокруг Булгара, принадлежали его роду.

       Ордынский город Тетьюш был в оперативном управлении Агабека. Дарухачи городка и округи назначали в Орде. Но это было фамильное назначение. Дарухачи всегда происходили из семьи Агабека. И вот теперь, он - семнадцатилетний парень - властитель города. Его матери это назначение стоило не дорого, хлопот много - дохода мало. Она понимала, что Агабек шестой в очереди на владения семьи и вряд ли что получит, если вообще доживет, после него в очереди за наследством было еще четверо. Карьера ордынского чиновника не приносила столько дохода, как владение землей, но была безопаснее, можно было хотя бы своих не опасаться, а в семейных интригах можно было участвовать. Агабеку оставалось ждать своего часа: или он в очереди наследников продвинется или на поле боя отличится или хорошо управлять научится.

       Улан Юртыш, которого мурза Байдар направил устроить засаду на московского посла, был опытным бойцом, поэтому попросил помощи у Агабека. У пристани было два десятка насадов. В Синбире такого количества лодей могло не оказаться. Юртыш нарушил тайну, но считал, что поступил правильно. Мать Агабека была дочерью дяди Байдара, который был

       ханским эмиром-яргучи, то есть верховным судьей. Свод законов в Орде, заложенный Чингисханом, назывался Великая Яса. Именно благодаря дяде, Байдар и стал властителем Казани, а Агабек - Тетьюша.

       Улан знал все эти семейные хитросплетения, поэтому и обратился за помощью. Кочевники не любят лес и воду - боятся. Он опасался, что московиты с их умением и опытом смогут вырваться по воде. И тогда будет виноват только он один - Юртыш. Официальной его миссия была обеспечить достойный прием московского посла и в Тетьюше и в Синбире и в Кашпуре - в зоне ответственности Казани.

       Агабек отказался оказать помощь улану. Формально он не мог принудить владельцев насадов отдать лодки Юртышу. За деньги никто бы не продал. Такая сделка долго готовится. Купить с переплатой какому-то улану лодки? А если ничего не выйдет тогда будет виноват только он - Агабек! Ведь убийство посла - это фактически самоубийство. В Сарае такого не потерпят. А что скажет дед? Эх! Если бы знать с какими целями и кому направляется посол? Может наоборот предупредить его и дать охрану? Или самому перехватить? Если какой-то мурза, пусть и наместник Казани, родственник, позволяет себе такое, то почему нельзя сделать такое ему - Агабеку? Может это начало новой войны? Если такое возможно - значит такой посол замухрышный. Байдар прав - перебить их и убитых представить ушкуйниками. Почему мурза не захотел воспользоваться родственными связями? Считает его не жеребцом, а жеребенком? Всю славу хочет присвоить себе? Дед в курсе или нет? Или все эти речи улана - проверка? Посоветоваться-то не с кем!

       Решение что предпринять, Агабек перенес на утро, после отплытия улана в Синбир.

       Пищали на воде показали себя отвратительно. Половина не выстрелила - порох от брызг намок, а остальные ни в кого не попали. Волна качала, да пищальники и не целились. Пришлось с полок соскрести намокший порох, ствол просушить на солнце, насыпать нового пороха и выстрелить заряды.

       Боярин Старов приказал убрать не зарекомендовавшее себя оружие подальше, порох укрыть посильнее и использовать только для пушечки. Лучше лука и арбалета человечество не придумало. Пищали какие-то! Так и корабль подпалить недолго. А копоть и шум? Точности вообще никакой. Отцы и деды никаких пищалей не знали, а умело сражались. Все эти заграничные штучки просто глупая роскошь и напрасная трата времени.

       После нападения боярин ходил только в доспехах.

       При впадении Камы в Волгу к кендаревской ватаге добавилось еще пять сотен хлыновских ушкуйников. Они пожгли татарский город Жукотин на Каме, и, очередной раз, шли захватывать Булгар. Новгородцы, осевшие в Хлынове, неоднократно в предыдущие полсотни лет брали и Казань и Булгар и Сарай и другие золотоордынские города. Они считали себя хозяевами на Волге. Вот почему так и в Москве и в Казани обеспокоились армадой ушкуев шедших с верховьев Волги. Хлыновские как кость в горле, а тут еще эти!

       И в Казань и в Сарай ушли донесения, что ушкуйники в очередной раз взяли и разграбили Жукотин.

       Когда мурза Байдар узнал про это, то совершенно успокоился. Московский посол прав - были ушкуйники, но раз они взяли Жукотин, значит идут в Хлынов, к своим. Опасаться серьезного набега соединенных сил ушкуйниковследует ближе к осени. Вопрос времени.

       Мурза объявил тревогу и начал укреплять город. Вернее организовал сбор средств на укрепление города. Он-то знал главную цель ушкуйников. Если они и нападут на Казань, то только на обратном пути, при условии что они пойдут не в Хлынов, а в какой-нибудь другой русский город. Тогда можно будет попробовать откупиться. При откупе, тоже немало денег к рукам прилипнет. Выгодно в любом случае. Поэтому он отправил верного человека на слияние Камы с Волгой, чтобы понять, куда пойдут ушкуйники после Сарая.

       Хлыновские шли брать Булгар, ну и всех кто под руку попадется. Ими командовал знаменитый атаман Акулиныч. Кендарь же с Липой не хотели тормозиться на мелких, пусть и не слишком хорошо укрепленных городах. Их целью был только Сарай.

       Рядились долго. Договорились до того, что если сразу Булгар не возьмут, Акулиныч со своими остается на осаду города, а Кендарь со своими идет на Сарай. Если все удачно проходит - идут на Сарай вместе. После Сарая решить: идти на Астрахань или по домам.

       2.

       Агабек выставил наблюдателей на четверть дня ходу перед городом. Те дымом должны были дать знать, что московское посольство приближается.

       Молодая кровь кипела, хотелось подвигов, богатства, не только уважения, но и прекновения. Почему ему, беку, нельзя делать то, что сделает улан, по велению мурзы. При том, что наверняка и московский посол и ушкуйники в сговоре. Тем более и в Булгар прибыл гонец о разграблении Жукотина ушкуйниками. Агабек знал, что никакие ушкуйники мимо Тетьюша не проходили. Значит Жукотин взяли хлыновские. Посольство, скорее всего, разведка ушкуйников, значит, ее надо захватить и допросить. Если все так, то хан сможет и его назначить эмиром. Не хватает только быстрой и легкой победы.

       Агабек нанял экипажи лодок стоявших у причала, заплатил хозяевам за их использование и, разместив в них часть гарнизона, решил спрятать за островком при впадении реки Удель в Волгу выше города.

       Остальных он разместил на пристани, так чтобы можно было вплотную расстреливать в причаливающих лодках людей. Он самолично обошел каждую позицию, отстрелял из нее. Поменял некоторым подразделениям позиции. В будущем из него мог вырасти неплохой командир. Осталось только дождаться дыма.

        Перед полднем доложили, что дым пошел. Лодки ушли за остров. Засада засела на пристани. Агабек стоял на крепостной стене и смотрел на реку. Вот показался один ушкуй. Потом второй. Между ними расстояние было примерно на два полета стрелы. На таком же расстоянии появился третий.

       Все его замыслы терпели крах. Как только первый ушкуй причалит к пристани или засада себя обнаружит или они ее обнаружат. А ведь это только передовое охранение, потому что после них показалось еще куча лодей около двух десятков. Они могут высадиться и пойти на штурм городка. Раз так, поэтому засаду следовало выпускать именно на них, а не на первых трех лодей.

       Агабек объявил тревогу и позвал всех на стены. Самый страшный штурм первый, но не самый опасный. Одни бросятся без подготовки на стены, другие - от неожиданности, будут неумело отбиваться. Поэтому Агабек сразу всем поставил задачи, кому что делать и по какой команде. В этом плане был только один, но весьма важный изъян. Необходимо было пролить водой уже иссохшие стены, как обычно это делали перед нападением. Иначе город сгорит как факел. Главное слажено. Зурниста он поставил около себя. Звуком флейты-зурны передавались команды. А водой-то стены крепостицы и не полили!

       Первый ушкуй причалил не на пристани Тетьюша, а на лугу напротив Булгара. Второй нацелился туда же.

       Вот приблизились остальные. Агабек насчитал где-то двадцать парусов. Улан Юлдыш и предупреждал примерно о таком количестве. Значит пока все шло по плану. Шли они неровно, растянуто, держась друг от друга на достаточном расстоянии в несколько корпусов лодок. Они прошли островок на слиянии. Агабек дал команду. Дым пошел от крепости. Из-за островка появились лодки, которые выстроились поперек реки и стали догонять шедшими последними два насада. Еще немного и... московиты заметили неожиданно оказавшиеся лодки в своем тылу, но никакого беспокойства не проявили. Явная угроза, их же скоро догонят и начнут топить и захватывать. Какая беспечность. Все они стали нацеливаться на пристань Тетьюша, поворачиваясь бортами к своим преследователям.

       Запела зурна. В засаде на пристани натянули тетиву луков. Люди в лодках задергались и неожиданно, борта лодок покрылись щитами, укрыв всех, находящихся в лодках.

       Агабек настолько увлекся происходящим, что даже не заметил, как на реке показался еще сонм парусов, и сосчитать их было невозможно.

       Он растерялся, что забыл отдать приказ зурнисту о начале атаки. А это-то кто? Если они вмешаются, то мало не покажется. На них бойцов больше, чем жителей города, включая женщин, младенцев и стариков. На стенах их тоже заметили и забеспокоились. Все смотрели на Агабека.

       Армада, шедшая под парусами, быстро нагоняла его речную засаду на лодках. Засадники шли на веслах, для лучшей маневренности.

       Отступать было нельзя и остановить бой тоже. Этот бой мог закончиться только одним - разгромом. Противник, а это было уже понятно, что все из одного каравана, значительно превосходил силами. Агабек дал команду зурнисту. Лучше умереть в глупом бою героем, чем жить в плену и ждать выкуп за свою никчемность. Да кто за него заплатит? Он повернулся и отдал команду, что все, кто хочет и в состоянии, покинули город. Он догадался, что это никакое не посольство, а те самые ушкуйники, о которых предупреждали.

       Мурза Байдар провел его, подослав улана, опозорив их род и укрепив этим свою власть. Зурна снова тоскливо запела. Агабек не поднимал одного, что он, предложив выкуп, дань, пленников только этим мог спасти деревянный город от разорения и пожара. Надо было собирать деньги, а не воинов. Он зациклился на себе и своей значимости, ведь в мечтах он видел себя великим полководцем, захватывающим Нижний Новгород, Кострому, Ярославль, Москву.

       С пристани полетели стрелы, но пробить дополнительные борта ушкуев они не могли. Те просто повернули и причалили к другому берегу, до которого стрелы не долетали.

       Боевое охранение из трех ушкуев причалило на противоположном берегу. Шедшие за ними девятнадцать ушкуев опустили паруса и, в несколько гребков, развернулись носами вверх по течению. Они также оказались прикрыты дополнительными бортами.

       Воины Агабека, находящиеся в лодках перестали грести, они не знали что делать. Причем на всех лодках разразился спор с наемными командами. Судя по всему, те хотели сдаться. Умирать никто не хотел, его бы вои тоже бы сдались, но уговора такого не было, а команды никто не ждал. Становилось понятно, что если сейчас бой не начнется, то его - агабековы лодки прижмут к левому, булгарскому берегу. Судя по тому, что из его лодок кто-то начал выпадать, Агабек понял, что выкидывают наиболее воинственных, все остальные хотят завершить все действия, пусть плохим, но миром.

       Агабек посмотрел на окружавших его уланов и сотников. Их беспристрастные лица выражали спокойствие и уверенность, но в глазах читалось скорбь и презрение. Агабек понимал, что они будут сражаться за него до смерти, но абсолютно этому не рады.

       Его флотилия сдалась без боя. Все ушкуи причаливали к булгарскому берегу, нимало не стесняясь городка на противоположном берегу. Агабек насчитал их свыше сотни и сбился со счета.

       Из ушкуев спокойно выгружались, ставили шатры, готовили костры, разбивали лагерь. Они это делали с такой спокойной уверенностью, словно считали город на другом берегу реки чем-то незначительным, ничтожным.

       Прибежали стражи со всех ворот и сообщили, что деревянные стены и башни горят. Никто не успел покинуть город.

       3.

       Акулиныч все эти места знал как родные. Шел он отдельно, не смешиваясь с ушкуйниками Кендаря, и его ватага шла впереди. Когда он увидел дым, все понял, но не обеспокоился. В самом ближнем к городу татарском поселении высадил десант, захватил всех лошадей и отправил полсотни человек на них к Тетьюшу. Они и запалили город.

       Агабек послал посыльного на пристань с приказом отступить в город. Но когда его бойцы вышли из укрытий и начали подниматься в вверх, два десятка ушкуев резко отчалили и пересекли реку. На носах лодок были установлены огромные самострелы. У болтов, расположенных в ложбинах, не было обычных больших наконечников. Наконечников было только два. Один побольше и подлиннее, другой поменьше и покороче. Такая вилочка на конце. Они были обвязаны полыми трубками тростника, заполненные смолой. Смоленая пакля была привязана к вилочке и ее поджигали перед самым выстрелом. Эти огненные змеи потянулись к стенам крепости, некоторые перелетели эти стены, попадая в крыши домов. Горящий город начал затягиваться дымом.

       Заранее, как при осаде, воды не запасли, а колодцы уже вычерпали. А тут еще ветер поднялся. Заржали кони, пытаясь спастись или от гари и удушья, а то и огня, волнуясь, закудахтали и забились куры, козы и овцы толкаясь, столпились у ворот, пытаясь если не вырваться, то хотя бы лишний раз вздохнуть.

       Агабек не понимал, как же так, они ни одного врага не убили, а города почти уже нет. Он оглянулся. На стенах никого не осталось, все побежали спасать жилье, имущество и родных. Только сейчас он заметил седобородых аксакалов, спокойно стоящих у входа в башню. Он спустился к ним.

       Ушкуйники - их было немного, стояли достаточно далеко и смотрели как начинал гореть город. Они стояли напротив ворот в башнях. Выйти из города можно было только оттуда. Город окружали рвы.

       Ворота южной башни начали медленно открываться, ушкуйники также медленно подняли самострелы и нацелились на все расширяющийся проем. Когда ворота распахнулись наполовину, сотник, стоявший впереди всех, махнул рукой. Полсотни болтов влетели в раскрытую щель ворот. Они так и остались стоять полураспахнутыми.

       У Тетьюша было двое ворот: южные и северные. Возле каждого уже стояло по многу бойцов с самострелами. Остальные высадились на берег прямо под городскими стенами. Кроме того, местные татары держали для них оседланных коней. Это были их собственные кони и, многие, желая их возврата, пошли за ушкуйниками. Ушкуйникам, передвигающимся по воде, лошади ни к чему. А вот вернется ли собственность в виде лошадей, еще неизвестно. Поэтому они желали скорейшего покорения города, возврата своих лошадей и что-то принести домой с пепелища. Победа над городом, для сельских татар могла оказаться прибытком. Поэтому усевшись, скрестив ноги, они терпеливо ожидали развязки.

       Они не понимали логики правителей. Зачем, из-за собственных амбиций, всем остальным создавать проблемы и делать и так тяжелую жизнь еще хуже. Они думали, что это только у них так. Как бы татары удивились, если бы узнали, что у русских еще хуже.

       На северных воротах ушкуйники увидели, что защитники ушли со стен, то быстро перед воротами натыкали кольев, так что если бы кто и выбежал из ворот наткнулся бы на них. Поэтому они обедали бараниной, которую приготовили им татары, в благодарность, что их деревню не сожгли и не грабили.

       Все остальное войско, быстро высадившись, пошло на штурм Булгара.

       Аксакалы говорили правильно, но их советы запоздали. Агабек и сам пришел к таким выводам. Сдаваться и предлагать выплатить отступные, было поздно. Кому и как предлагать? Город горит. Ушкуйники сами в него не войдут, пока все не потухнет. Если не договориться, то в городе все сгорят или задохнутся. На переговоры даже не выйдешь - стреляют сразу.

       Агабек пришел домой. Его дом еще не горел, но даже перед домом, где скопились домочадцы, жена с грудным ребенком - было дымно. Он всем велел идти к воротам и ждать сигнала зурны. Он подобрал брошенную зурнистом флейту, засунул ее у спины за пояс, влез на стену и прыгнул вниз - на обрыв. Возможно, поэтому он уцелел - ничего не сломал. Даже царапины не получил, хотя катился через какие-то кусты. Спустился к пристани, но никого из ушкуйников не обнаружил. Кому сдаваться? С кем говорить? Не переплывать же реку!

       Агабек увидел перевернутый вверх дном челн, из-под которого торчала голая нога. Он подошел и ткнул ее носком сапога. Нога скрылась под лодкой.

       - Вылезай! - Приказал он. Из-под лодки вылез рыбак и двое его сыновей. Когда вся распря началась, те не успели добежать до своей землянки и спрятались под челном.

       - Властитель! - Растянулся перед Агабеком сначала рыбак, а потом его сыновья.

       - В лодку! Отвезешь к русам! - Приказал Агабек. Рыбаки опрокинули лодку и перетащили ее к воде. Сели на весла.

       Агабек со страхом ожидал встречи. К смерти он приготовился и ее не боялся. Он боялся за жизнь семьи, оставшейся в городе. Что будет думать о нем первенец, когда вырастет, если жив останется. А так и думать-то будет некому.

       Агабек не любил воду, лодки, реки, но мужественно выдержал переправу. Ему постоянно казалось, что челн вот-вот перевернется и он утонет. На нем железа было пуда два. Еще сабля, кинжал.

       Переправа оказалась самым простым делом, несмотря на все его страхи. Найти того, с кем можно договориться о сдаче города было гораздо сложнее. К кому он не подходил - все отмахивались. Русский он знал плохо и его принимали, то за эрзю, то за мокшу, то за вотяка, посылая на какой-то уд.

       Ушкуйники уже штурмовали Булгар и, довольно успешно. Они взяли посады, большую крепость и осадили цитадель - укрепленное поместье, несколько напоминавшее замок, только оно было из дерева, камня и глины. Это была большая соборная мечеть, на стенах которой, по углам были и настроены башни. Вокруг нее был ров и противопожарный разрыв с остальной, деревянной частью города. А минарет служил наблюдательной вышкой. С высоты двенадцати сажен можно было видеть окружающее пространство очень далеко. Но сейчас все с тревогой смотрели на берег и на горящий Тетьюш. Рядом с мечетью располагался каменный северный мавзолей. Площадь между ними была забутована камнем.

       Здесь, у Булгара Акулиныч предложил другую хитрость. Он несколько месяцев заставлял сотню молодых ушкуйников быстро бегать. Бегать по траве, по лесу, грязи, снегу, льду. Из них выбрал самых резвых, около двух десятков и самолично учил жесточайшей рубке на саблях. Остальные бегали не только в доспехах, но и с грузом.

       Эти бойцы были заранее высажены на берег севернее Булгара, на заросший густым лесом берег. Они быстро прошли лес и остановились на его восточной опушке. До восточного входа в город необходимо было проползти двести шагов через луг и пробежать тридцать до моста через ров.

       Постоянно влажный луг был местом выпаса городской скотины. Трава зеленела до самой осени, поэтому с этой стороны города никто ничего не построил. Укос травы на сено, должен был начаться со дня на день. Местные пастухи со своими стадами, за много лет, утоптали широкую колею.

       Стражи ворот, их было где-то с полсотни, несли службу встревоженно. Многие, кому места хватило, скопились на башне. С нее было видно, как неторопливо выгружаются ушкуйники, ставят лагерь и начинает гореть Тетьюш. Все думали, что за Булгар ушкуйники примутся только после захвата Тетьюша.

       У Булгара хватало оборонительных сооружений и они были достаточно крепкими. Ров с водой, за ним вал с частоколом. Над валом и частоколом нависали высокие оборонительные стены сделанные из толстых бревен. Эти стены ограждали большой город. Маленькая стена ограждала большую мечеть с мавзолеями и кладбищами и внутренний город где жили самые знатные и богатые. Во внутренний город был всего один въезд - со стороны рыночной площади, которая чуть не наполовину окружала его. Это было сделано специально, чтобы в случае пожара в посаде или большом городе огонь не перекинулся и на внутренний. Причем и внутренний город у стен был окружен рвом, но воды там не было. С базара, в ров попадала всякая гниль и начинала так вонять, поэтому в мирное время ров держали сухим, а при нападении быстро наполняли водой, из которого и поили скот, оставшийся в городе.

       Приказ был отдан незамедлительно: собрать всех в городе, раздать оружие, собрать продовольствие и начинать поливать стены и крыши. Воды в городе было с избытком - копай в любом месте и, через пару тройку саженей наткнешься на жилу. Тем более с запада, где располагалось много озер, недалеко от укреплений, вода поступала самотеком, в том числе и из озера Рабига-куль.

       Мост со стороны реки, где высадились ушкуйники, уже был убран за вал, ворота не заперты, но около них уже было собрано три сотни конных. Этот прием очень мог помочь, ушкуйники должны будут двигаться от реки через луговину и озера и будут как на ладони. Кое-кто предлагал напасть сейчас, немедленно и порубать. Но Раззак-бек, хозяин здешних земель и ордынский дарухачи, указал им, на то, как лежат ушкуи на берегу - готовая крепость.

       - Может они только этого и ждут! - Добавил его верный, лучший военачальник мурза Рахиб. Имя означает с широкой душой. Он и был таким: большой, грузный, незлобивый, нежадный, но рассудительный и неистовый в бою.

       Остальные ворота были открыты и через них шли спасаться люди из посада. На восточном въезде выскочил гонец к пастухам с приказом: овец и коз гнать в город, лошадей и коров отогнать куда подальше.

       Если ушкуйники отважатся на осаду, то весь город они окружить не смогут, но поставят заслоны у ворот.

       Гонец на лугу метался меж стадами, после чего быстренько вернулся под защиту стен города.

       Сорок человек стражи стояло у моста, готовые затащить его за вал. Большинство из них смотрели на башню, оттуда слышались комментарии, происходящего на берегу.

       Вот показалось первое стадо. Впереди шел старый с длинной бородой до колен, козел. Он ей раздраженно помахивал, оглядываясь на погонщиков. Потом он остановился, уставился на заросли, а потом бросился в другую сторону, все стадо устремилось за ним.

       Как не обзывали его погонщики, чем не грозили, но козел, а за ним и стадо уходили с дороги опять в сторону луга.

       В этот момент на место стада выскочило несколько человек в нательной одежде, сапогах, но с саблями в руках. Что это были за психи, стража не поняла. Тех было в три-четыре раза меньше, тем не менее, стражники выстроились, в соответствии с распорядкомотражения атаки на мост. Одни приготовили короткие метательные дротики, другие выставили длинные толстые копья, прикрывшись щитами, третьи выхватили сабли.

       Бежавшие на них ушкуйники одновременно упали, словно запнувшись за одну веревку, над их головами просвистели болты самострелов. Причем не во всех, а только в тех, кто стоял на краю моста и держал метательные дротики и копья. Упавшие ушкуйники подскочили, размахивая саблями и рубя кого попало и куда попало, пробежали по мосту, вбежали за вал. Около ворот был еще десяток стражников, нападающих заметили с башни, но там было тесно и быстро достать луки быстро не получилось. Этот десяток ушкуйников быстро перерубил замешкавшуюся стражу и, не задерживаясь, побежали в город. Вслед за ними, с таким же приемом через мост промчался еще такой десяток раздетых ушкуйников. Они закрыли вход на башню, из которой начали спускаться воины. Проход был узкий, те выходили по одному, и, хотя все они были в броне, это только мешало. Ушкуйники били их по ногам и в чресла. Снизу это было очень удобно делать. По мосту, укрываясь щитами от стрел, летевших с башни, прошли еще свыше сотни ушкуйников. В воротах они не задержались. Оставили полсотни человек, которые перебили оставшихся на башне. На ней разместили самых метких стрелков, улицу перегородили найденными на ней бревнами, телегами, разнесли несколько заборов, устроив, таким образом, баррикаду. Зажгли окружающие дома и строем пошли в центр города.

       Они подоспели вовремя. Татары загнали прорвавшийся десяток в башню с въездом во внутренний город и хотели их захватить, но не успели. Подоспевшие ушкуйники перебили их и закрыли ворота за собой. Внутренний город, практические, мало кто охранял. Получился как бы слоеный пирог.

       В цитадели и внутреннем городе были татары, на стенах внутреннего города - ушкуйники. В большом, начавшем гореть городе - татары, а на восточном входе и стене - ушкуйники.

       Когда Раззак-бек узнал о произошедшем, он послал конницу с западных ворот на восточные. Но было поздно.

       Город пылал в нескольких местах, по улицам дергались люди и вооруженные группы воинов. На конях метались сотники и уланы, отдавая противоречивые приказы.

       Решение бека было правильным - послать отбивать вход отборных воинов. Но это надо было делать пешком, что и предложил мурза Рахиб.

       Бек, всегда прислушивавшийся к его советам, отмахнулся - время дорого. Вместо того, чтобы распределиться, конные, с пылающим гневом в начинающем гореть городе, все одновременно бросились по самому короткому пути, который стал для них длинным.

       Узкая, хоть и короткая, но извилистая улица, дым, пугающий лошадей, горожане, лезущие под копыта и получавшие за это камчой.

       С трудом, в три ряда, путаясь, цепляясь и запинаясь друг за друга, со слезящимися от дыма глазами, чихающими от гари конями, ряды всадников выползали на единственное пространство перед восточными воротами. Наткнулись на баррикаду, задние напирали на передних, тех чуть ли не в упор, расстреливали, лошади метались с ранеными, ломали ноги, из - за этого куча перед воротами росла и росла.

       Из леса через луг, к восточным воротам, шли новые и новые сотни ушкуйников. От Волги, неся перед собой рогатки, к западным воротам шли другие сотни ушкуйников.

       Только у южных ворот столпились люди из посада. Они не могли попасть в город. Спасая имущество, оттуда побежали и поехали горожане. Казалось, что горит весь город, вооруженные отряды, наталкиваясь друг на друга, сначала стреляли, рубились, а потом начинали разбираться, с кем воюют. Паника охватила всех. Верили больше слухам, чем собственным глазам. Вся восточная, а за ней и северная стены, к которой примыкал недостроенный малый городок были захвачены. По ушкуйникам на поле начали стрелять с западной стены. Те остановились на недосягаемом расстоянии, воткнули напротив въезда в вал рогатки, позади них щиты, положили самострелы и стали ждать. Остальные пошли вокруг города к южным воротам. Рогатки они несли на всякий случай, если из города вздумают атаковать конные. Те же бессмысленно гибли на улицах города.

       Три сотни опытных рубак, теперь, когда ушкуйники, раскрылись и разделились могли выиграть всю битву, выскочи они из южных ворот, навстречу идущим пешком ушкуйникам.

       Рахиб заметил это. Обиженный беком, он сумел сколотить отряд, который повел не на отбивание захваченных стен и башен, как приказал властитель, а к южным воротам, навстречу ушкуйникам. И те и другие прибыли к воротам одновременно. Рахиб увеличил свое войско стражей снятой с башен и стен.

       По числу они примерно были равны, но у Рахиба было полсотни конных. Разгоняя и топча ничего не понимающих жителей, Рахиб со своими бойцами вырвался из ворот.

       Ушкуйники захватили мост, но со стены его подожгли, тогда ушкуйники начали прятаться за тыном на валу. Обстрел со стен и башен хоть и был слабым, но точным. Простые люди, поняв, что деваться некуда, начали метаться на узком пространстве, между тыном и стеной.

       Ушкуйники, тоже начали стрелять. Причем били по самой выгодной цели - конным. Но на вал уже взбегали пешие воины. У них были копья, да и за кольями они находились на ровной утоптанной поверхности, и выше, а ушкуйники, на покатом склоне, покрытым травой и ниже. Некоторые начали падать в ров. Перескочить тын они не могли - высоко, и ушкуйники начали скапливаться у горящего моста.

       Те из ушкуйников, кто не успел перебежать ров, отошли подальше, нарубили кустов, мелких деревьев и начали кидать их в ров. Те, кто успел перебежать по этой зыбкой переправе обратно от вала с тыном, остались живы, остальных же поубивали и скинули в ров.

       Некоторые из татар, в запале погони, даже с конями, прыгнули в ров и погубили и себя и коней.

       На стенах свистели и улюлюкали. Победа! Город спасен!

       Рахиб с воинами вернулся в город. Его встречали как победителя. Люди стали успокаиваться, организовываться, выполнять команды.

       Рахиб спешился. Люди все прибывали. Он их строил, давал командиров, ставил задачи. На рыночной площади толпа превращалась в войско. Со стен внутреннего города на них спокойно взирала стража, даже руками махали в знак поддержки.

       Рахиб разослал гонцов по городу. Ему были нужны точные сведения о местонахождении ушкуйников их численности, пожарах...

       Скоро выяснилось, что ушкуйники только на северной стене и у восточных ворот и стен. Они хорошо успели устроиться и штурмовать их днем бессмысленно, а вечер надвигался неумолимо. Прискакал на белом коне Раззак-бек, его появление все встретили воплем восторга.

       Инертность ушкуйников была необъяснима. Уже начали тушить пожары.

       Устроили военный совет. Мнения разделились. Одни предлагали напасть на ушкуйников ночью, а другие опасались именно их ночного нападения. Кто-то даже предположил, что они зажгут северную стену и тогда войдут в горящий город.

       Совещание нарушил старый акын, он почти ничего не видел, руки у него дрожали, но когда он брал в руки домбру, то преображался. Голос его был тверд, а руки пластичны.

       Вот и сейчас он говорил, как будто пел. Он сообщил, что внутренний город в руках ушкуйников. Они его выпустили из него. Только цитадель ушкуйники захватывать не стали. Лишние жертвы им не нужны. Булгар платит дань, если нет - будет тоже что и с Тетьюшем, то есть сгорит, а кто не сгорит, тот будет изрублен.

       Гнев Раззак-бека, да и всех на ушкуйников был беспределен. Теперь, когда они - ушкуйники сами себя загнали в ловушку и должны смиренно просить о жизни, они предлагают платить им выкуп! Неслыханная наглость!

       Только Рахиб понимал, что из города никто не выйдет, что лучше сдаться и заплатить, то же самое думало местное купечество и ремесленники. Он, от имени всех так и сказал беку...

       Голова медленно катилась к воротам внутреннего города. Это была голова акына, принесшего плохую весть. На Рахиба бек руку поднять не мог. Ответ ушкуйникам был ясен и виден.

       Ответ ушкуйников тоже. Город снова запылал. Как запылала и рыночная площадь. Оказывается вдоль заборов и стен домов, окружающих площадь, лежало сено, политое маслом, найденном на базаре. Полетели огненные стрелы со стен малого города и простые стрелы из-за горящих заборов. Стрел и луков во внутреннем городе было предостаточно, там хранился арсенал, да еще ушкуйники воспользовались трофеями. Стрелы обходили Раззак-бека стороной. Его явно не хотели убивать, стремясь получить хороший выкуп. Воины заметались, пытаясь укрыться от смерти. Войска снова стали разбегаться. Но только две сотни верных мурзе Рахибу пошли на штурм единственных ворот внутреннего города.

       Уж как устроен внутренний город они знали лучше ушкуйников. Ценой невероятных усилий взломали ворота. Рахиб первый вбежал в пролом. Он слышал топот за собой и бежал не оглядываясь. Верные бойцы не бросят его. Он пробежал под башней, через вторые распахнутые ворота и остановился как вкопанный. Растерянно оглянулся назад. Улан Хашим, со стрелой в горле, медленно шатаясь, сделал несколько шагов и упал перед ним. Сзади остались только убитые и раненые. Перед ним на коленях стояли жители внутреннего города. Практически только женщины и дети. За каждой группой стоял ушкуйник с обнаженной саблей. Отдельной группой сидели его четыре жены, две любимые наложницы и четверо детей. Старшие дочери были замужем, а сыновья имели свои семьи, которые находились тоже на площади. Он со стоном выронил саблю и тоже сел. Ушкуйники уже забивали сломанные ворота.

       Агабек прошел через внутренний город к цитадели-мечети. С тех пор, как его поставили над Тетьюшем, он здесь бывал редко. Поместье бека издали казалось каменным. Стены были обмазаны глиной и побелены известкой. Кое-где глина осыпалась, известка смылась и торчали серые растрескавшиеся бревна. Около них он увидел раздетых и разграбленных убитых родственников. Они не успели укрыться за белыми стенами. Он пошел дальше и тут только осознал, что ушкуйники приходят и уходят, а земля и собственность остается. И теперь он в списке, не шестой, а третий. Это поразило его как молнией. Вот, как можно стать не наместником маленького городка, а владельцем всего, что принадлежит семье. Настоящим беком, а, возможно и ханом, кем когда-то были его предки.

       Кто тут командует, кто у ушкуйников главный, понять было невозможно. У ушкуйников виделась организация, какой-то порядок, правда безалаберный, нечеткий, но порядок и направляющая сила были, хотя неизвестно откуда действующие. Он увидел с полсотни человек, окруживших двоих и внимательно их слушающих. Он подошел к ним и встал сзади. На него никто внимания не обратил, если бы это были главари, он бы их убил одним движением руки. Он не стал этого делать. Он просто дернул одного из них за рукав.

       - Че те? - Обернулся тот. Сбиваясь и запинаясь, Агабек заговорил по-татарски. Тот его понял и ответил. Агабек предложил свои услуги по захвату большой мечети, последнего оплота обороны города.

       - А что взамен? - Сразу конкретно спросили его. Он попросил выпустить всех в горящем городе Тетьюш, и за это тоже будет выкуп. Ударили по рукам. Ушкуйники послали гонцов к Тетьюшу с зурной, а Агабек показал, где надо пробить дыру, чтобы попасть в колодец, из которого пьют воду защитники цитадели.

       Пока копали землю, проделывали сап, пробивали лаз в колодец, Агабеку привели жену с ребенком, домочадцами. Они хоть и надышались дыма, но были живы. Их усадили около кашевара и покормили.

       Цитадель была взята. Агабек издали наблюдал, как к главарям притащили дядю Раззак-бека и двух его, оставшихся живых, сыновей. Их поймали на улицах города, когда те пытались с небольшим отрядом пробиться к южным воротам. Только там было организовано сопротивление. Но сдали их свои. Раззак-бек даже по этим временам скор на расправу, вспыльчив, подозрителен. Может из-за этого он так долго прожил, не доверяя никому. Но желающие отомстить нашлись.

       Он слышал, как дядя начал торговаться о сумме выкупа.

       Словно во сне или тумане он подошел к пленным. Агабек примелькался, ушкуйники его принимали уже за своего, поэтому не препятствовали.

       Бек предложил огромный выкуп и не обманывал. Он мог его выплатить, правда, не сразу, а года за два.

       Кендарь посмотрел за спину Раззак-бека, на Агабека. Тот отрицательно закачал головой. Акулиныч показал Агабеку на саблю. Три взмаха и три головы скатились к ногам атаманов.

       - Теперь ты здесь главный! - Сказал по-татарски Акулиныч.

       - Хочешь, чтобы мы сейчас ушли? - добавил Кендарь. Агабек кивнул. Он повел их к главному хранилищу. В нем было полно ценностей, но это была всего лишь треть, от того что предложил Раззак-бек. Сделка удовлетворяла обе стороны. Ушкуйники получали то, за чем пришли, ждать два года никто не собирался.

        Агабек получал то, что осталось, то есть все! Он становился главой клана. Повели пленных. Увидев его, к нему бросились малолетние племянники - дети обезглавленных им сыновей Раззак-бека. Он отвернулся. По-хорошему и их надо было обезглавить или выкупить. Но ни того ни другого делать не хотелось, он уже ощущал свою ответственность за всю семью, а брать лишнюю кровь? Откроешь еще тайник, ушкуйники решат, что их обманули и будут требовать еще и еще. А там и половины нет, от того, что отдал ушкуйникам.

       Началась торговля. Первыми с площади ушли купцы, ремесленники, землевладельцы, члены их семей. Они заплатили выкуп. Если у них что-то горело, то они могли приступить к тушению. У каждого их дома был выставлен пост, чтобы никто не вздумал их грабить еще раз, и чтобы определить, кто в городе не заплатил. Тогда этот дом или поместье можно было разграбить. Честность возможна только при четком учете. Голытьбу отпускали без всякого выкупа, но не домой, а в чистое поле у восточных ворот. Даже у голытьбы возможно поживиться чем-то полезным, а они, в свою очередь, могли начать грабить зажиточных. Чем меньше людей во взятом городе - тем лучше. Никто в спину не стрельнет.

       Рахиб остался нищим, но выкупил всех кого мог и своих и соседей. Он даже заложил свое поместье, наложниц, землю, лошадей. Он это сделал тайно, договорившись с выкупившимися купцами. Те ссудили ему денег. Грабежи продолжались и наследующий день. Только на третий день, быстро похоронив погибших, ушкуйники погрузились на лодки и ушли вниз по Волге. Теперь на многих лодках, гребли бедолаги, не сумевшие сразу себя выкупить.

       Ушли они недалеко. Встретили подходящий луг, где и устроили дележ. Независимо от количества людей вся добыча делилась поровну. Половина ватаге Акулиныча, половина ватаге Кендаря, хотя их и было больше в два раза, но погибло и было раненых гораздо больше, чем у хлыновских.

       Теперь в Ахтубу, на Сарай!

       Тут подвалили конные татары, кто из деревенских, кто из городской бедноты. Голытьба, после ухода ушкуйников успела снова пограбить жителей города, еще до того, как Агабек, смог установить свой порядок и расставить стражу на улицах города.

       Налет ушкуйников, некоторым людям оказался полезен. Одни получили оставшееся имущество, другие, особенно среди военных и стражи, сделали резкую карьеру.

       Рахиб не хотел оставаться под властью Агабека, забрав всех своих, а также всех тех, кто хотел к нему присоединиться, он тоже появился со всем обозом на лугу. Две сотни опытных конных бойцов, но с семьями просили помощи и предлагали свои услуги. Рахиб понимал, что ушкуйники это не тот уровень, к кому надо обращаться с такой просьбой. Но других здесь не было и, сейчас, на Волге-Итиле это была единственная сила. Рахиб просил помощь в переселение куда-нибудь подальше от Волги. Воевать против своих они не хотели, но добычу они предлагали хорошую.

       Военный совет ватаги решил принять их предложение. Хуже от этого не будет: ушкуйники на воде, а лучше - это надо посмотреть... но иметь три сотни конных на берегу - это неплохо. Рахибу отдали в подчинение и бедноту. Пусть пасут друг друга - вернее будут.

       4.

       Весть о том, что Тетьюш и Булгар были захвачены ушкуйниками в один день, моментально распространилась повсюду. Вести в Симбир приходили одна страшней другой. Одни говорили что ушкуйников, больше чем муравьев в муравейнике, другие - что их лодки заполонили Итиль от берега до берега, так что реку можно пересекать, не замочив ноги. Третьи - что паруса ушкуйников затмевают все небо и издали кажутся огромным облаком, опустившимся на воду.

       Желающих оборонять Симбир не нашлось. Наиболее предусмотрительные не стали ждать решения власти, покидали имущество, домочадцев на арбы и начали вывозить в ближайшие деревни, справедливо полагая, что ушкуйники далеко от реки отходить не будут.

       К тому времени, после жарких споров, когда совет знатных постановил, что лучше всего предложить ушкуйникам выкуп, город наполовину опустел. Оставшиеся, платить за ушедших не захотели. В итоге ушли все. Или почти все, потому что сразу начали растаскивать оставшееся имущество, начались поджоги.

       Улан Юртыш, силой добыв коней, отправился с соратниками в Казань. Его скуластое лицо ничего не выражало, но он, на послеобеденном намазе, в короткой молитве поблагодарил аллаха, за то, что тот уберег от бессмысленной смерти. Он-то догадывался, что это не ушкуйники, а войско московского посла, как и предполагал мурза Байдар.

       Путь улана с десятком свиты пересекся недалеко от Тетьюша с караваном чуть ли не из сотни арб с женщинами, детьми, слугами и охраной из трех десятков конных татар и десятком русских. Те передвигались через Алатур, Рязань, Тулу в Литву. Это были семьи Рахиба и его сподвижников. Главным в караване был грамотей Лука, ушкуйник из хлыновских, бывший новгородский купец.

       Юртыш не стал злоупотреблять милостью аллаха, уже уберегшего его от верной смерти на поле брани, а в Казани его могли и казнить! Поговорив сотоварищами, они присоединились к каравану. Вряд ли в Казани узнают как и куда они пропали...

       Глава 5.

       1.

       Весть о том, что Тетьюш и Булгар захвачены и частично сожжены, застала боярина Бориса врасплох. Самая невероятная версия об этом, что ушкуйники заранее прокопали сап в Булгар и теперь воспользовались подземным ходом. Никто из оставшихся булгарей никак не мог ни понять, ни объяснить откуда одномоментно на улицах города оказались сотни ушкуйников. Притом что и в хорошо укрепленную большую мечеть они проникли снизу.

       Говорят им джинны помогают - кого по воздуху переносят, кого под землей. Или превращают их в прекрасных раздетых дев, стражники начинают смотреть на их прелести, теряют бдительность, опускают оружие и платятся за это жизнью.

       Дьяк Фефил все эти сказки тщательно записывал. Ладно, о таких вещах купцы балакают, так он сам во время посольства в Константинополь, читал в древней греческого книге из монастырской библиотеки. Эта книга была на спецхранении, поскольку в ней такие вещи описывались, что среди нестойких людей подорвало бы моральные устои. Тысяча ночей называлась. И происходили эти вещи в далеких басурманских странах, но раз басурманы до Руси добрались, почему все эти чудеса и здесь не могли начаться? Чтобы глянуть на эту удивительную книгу одним глазком, пришлось горсть серебра выложить. Те пять десятков листов что он успел прочитать, потрясли Фефила и он не жалел о серебре. Он бы заплатил больше, но это было все, что у него было. Он постарался запомнить, а после этого, в более сокращенном варианте, перенес на пергамент все, что вспомнил.

       Листы пергамента, как греховодные он спрятал за доской иконы Николая Угодника. Время от времени он их перечитывал, что-то исправлял, дописывал. Это занятие доставляло ему неописуемое наслаждение. За десять лет размер рукописи увеличился на треть.

       Снова собрали военный совет. Попадать под горячую руку или радостных ушкуйников или обозленных татар, как-то не хотелось. Приходить в еще не разгромленный Сарай с вестью, что на них могут напасть, это все равно что голову в разворошенный муравейник засунуть... Теперь они верили, что не только взять Сарай ушкуйникам по силам, но Астрахань и Казань.

       Они повернули обратно, но теперь приходилось грести против течения, хоть и шли у пологих берегов, но все равно гребцы выбивались из сил. Пришлось за это платить удвоенную плату, чтобы ребята не ленились, увеличивать время отдыха и количество пищи. После этого скорость возросла. Всем хотелось попасть в Нижний Новгород побыстрее.

       Перст, таясь, на своих трех ушкуях осторожно спускался вдоль пологих берегов Волги. С безбашенной наглостью было покончено. Никто уже не хотел встречи с московским посланником или кем-то подобным. Редкие встречи шедших вверх по Волге караванов принесли первые вести. Города по Волге не могут противостоять силе ушкуйников, просто бросаются жителями. Те уходят из них и сжигают.

       Перст усмехнулся. Ушкуйники хоть и действовали не как он предполагал, но к Сараю продвигались методично. Возможно, натура взяла свое, может они не хотели на пути возврата оставлять укрепления, из которых могли помешать, но сила их с каждым поворотом реки росла. Так было всегда. К удачливым и сильным по пути присоединялись слабые, рассчитывая на легкую добычу.

       Налет на маленькую рыбацкую деревушку был успешен. Рыбарей в деревухе не было, никто не думал оказывать сопротивления, но и добычи было немного. Это снова, хотя не и не сильно, размер добычи не вдохновлял, но приподнял настроение в ватаге.

       Лагерь на паволоке был заметен издали. С другой стороны луга одиноко торчали две мачты вытащенных насадов. Обычно к этому времени, все уже на воде, а здесь еще дымили костры. Путники явно не спешили. Количество шатров означало, что среди них много богатых людей. Перст приказал готовиться к нападению.

       Погоняемые ветром и веслами ушкуи, специально нагруженные к корме, отчего носы были приподняты, резко въехали на отлогий берег. В этом и был план Перста, чтобы ватажники, если нарвутся на отпор, понимали - отступать некуда.

       По густой, чуть не по плечи траве, пробираться было неудобно, поэтому пришлось идти по очереди, протаптывая тропу. Первач донес, что они у лагеря, сгрудились. Перст поставил каждому задачи.

       Они выскочили из травы с гиком. Не столько пугая этими воплями противника, сколько подбадривая самих себя.

       На утоптанной поляне, горели костры, стояли шатры, но никого не было. Эта ситуация ему показалась знакомой, но раздумывать, где и когда это уже происходило некогда.

       Ватажники, добежав до костров, в недоумении остановились. В котлах булькала кипящая вода, всплывали и погружались куски мяса.

       - Ружье ошую, сами десну! - Приказал негромкий голос. Перст посмотрел налево. Из травы поднялись латники со щитами на левой руке и саблями в правой. Перст посмотрел направо. То же самое. Кто-то ойкнул рядом. Перст посмотрел вперед. Из-за шатров выбежали стрелки с самострелами и, присев на одно колено нацелились на них. Потом вышли пищальники, воткнули алебарды в землю и на них положили пищали. Воины заполонили всю поляну. Перст видел только два ушкуя вытащенные на берег, остальные два десятка были невидны из-за разросшихся кустов ивы. Здесь стража не дремала, как только засекли паруса - объявили тревогу. Как только Перст повернул ушкуи к берегу, организовали засаду.

       Перст настолько растерялся, что не заметил, что в руках у пищальников нет тлеющих фитилей.Он зло кинул влево саблю, отправил туда же кинжал и короткую булаву - символ власти. Отошел вправо. Его тотчас повалили на землю, связали сзади руки и обыскали. Нашли засапожный нож. Обыскали всех, но связали только самых хорошо одетых и здоровых, в том числе и Слому. Остальных просто усалили на траву, связав друг друга соседними ногами. Руки приказали держать за спиной. Только после этого пищальники убрали свои пищали, принесли несколько бревен и сложили так, что они стали похожи на скамейку со спинкой.

       Тогда появился осанистый человек, с хорошо расчесанной мытой бородой, богато отделанном панцире и шлеме. Кроме сабли в ножнах оружия у него не было. Рядом примостился писец, его одеяние тоже стоило немало. Он развернул пергамент, откупорил чернильницу, проверил на острость перо и тихо кашлянул. "Воевода не меньше - подумал о нем Перст, - но что он в землях басурманских делает?" И тут его осенило. Хотя он стоял на коленях, руки были сильно стянуты за спиной, он навзничь рухнул перед ним.

       - Проститися воевода! Не признати посыла маскавого! - Хотел громко и внятно произнести Перст, но когда он начал говорить в рот набилась трава. Воевода дернул руку вверх. Перста подняли, он догадался что его не поняли и снова повторил сказанное.

       - Откуда все? - Удивился воевода.

       И Перст заговорил. Он понимал, что чем больше он будет говорить, упоминая тех или иных важных лиц, тем больше у него шансов выжить. Он рассказал, что он сподвижник Тыры, племянника боярина Ивана Всеволожского. Когда Тыра погиб, то он, Перст написал боярину об ушкуйниках, а сам, оклемавшись, с малым числом людей бросился в погоню. У Нижнего Новгорода узнал, что и московский посол отправился в Сарай.

       - Бысте ловитву у Казане делати? - Спросил сотник Росоха, стоявший за его спиной.

       - Зырь! Взыскание деяти! - Ответил громко Перст и краем глаза заметил как Досталь опустил голову, а Надежа смутился и отвернулся. Перст понял, что Надежа не знает остались ли чернильные пятна на его лице.

       - Токмо Казань провити! - Перст сказал, что рядом с Казанью видели разбитый насад, а после этого на них ринулись три насада, но они отбилися, хотя людей потеряли.

       Писарь, поднялся и что-то прошептал на ухо воеводе, тот согласился, но в конце этого шептанья удивительно посмотрел на него. Подозвал Росоху и что-то приказал, а сам с писцом ушел в шатер.

       Росоха был воин, а не допросчик, поэтому его допрос умещался в одно слово: "был?"

       Черемисы вообще не поняли о чем тот спрашивает, поэтому отрицательно махали головами. С насада на котором шел Перст, все честно показали, что на посольство не нападали и это было правдой. Остальных, уставший от тупости и однообразия вопросов и ответов, утомленный Росоха и спрашивать не стал.

       Сотник пошел в шатер боярина, но не зашел. Борис спорил с Фефилом. Фефил хотя и подтвердил слова Перста, но самолично просился допросить пойманных ватажников. Боярин его осаживал и предлагал взять Перста с собой в Нижний Новгород - чем больше народу, тем безопаснее. Фефил, обычно никогда ни с кем не споривший, был против. Росоха решил вмешаться, отдернув полог, вошел в шатер. Он тоже был против приглашения незнакомцев в караван. Хорошо, если в самый опасный момент удерут, а то ведь сами могут и напасть!

       Боярина возмущало, что они двигаются слишком медленно. Фефил предложил, как пленных, забрать половину людей Перста и посадить за весла. Всем эта идея понравилась. Но Росоха предложил сначала найти добровольцев. И тем, которые согласятся, даже заплатить.

       Так и сделали. К удивлению всей ватаги добровольцами вызвался Досталь с сыновьями Кяжей и Раслей. Досталь, как опытный ушкуйник понимал - разбой не удался. Спускаться вниз к Сараю и быть либо без добычи либо побитым, он не собирался. В этом походе он ничего не прибрел но и не потерял, кроме времени.

       Черемисов уговорили тем, что в их землях отпустят домой, но те никак не хотели расставаться с лодкой, проданной им Перстом, а потом опять забранной. Чтобы они не ляпнули чего лишнего, он им заплатил за нее. Не хватало одного.

       Росоха выбрал Слому, но тот никак не хотел расставаться с ватагой. Только свыклись друг с другом и снова расставание? А барыш? Тогда Макал предложил Пяту. Так Слома остался один, без единственного друга. Боярин посулил Досталю с сыновьями, как добровольцам, по копейке за греблю до Нижнего Новгорода. Тот повеселел. Под охраной Досталь с сыновьями, Пята и черемисы сходили за вещами к своим суднам. Макал передал Пяте все ценное что у него было для передачи семье.

       Когда московские судна отчалили, он огорченно уселся на импровизированном троне - скамейке. Опять он остался не только без людей и с пустым насадом, но и еще пришлось снова за него заплатить.

       Возразить он такому грабежу не мог. Шел не с миром - с войной! Хорошо живыми оставили. Бог спас, что не согласился с Досталем нападать у Казани. Его-то бы враз, хотя бы по шраму, узнали.

       Опять все сначала, что же за год такой неудачливый? То что Досталь убрался это понятно, риск, что узнают и разоблачат меньше, чем спускаться вниз по Волге пробираясь мимо сожженных ушкуйниками городов, прийти к шапочному разбору, а потом долго выгребать против течения. И это при том, что ушкуйники победят. Если нет, тогда вообще капец.

       Перст понимал, что Досталь, после первых побед ушкуйников, сразу хотел повернуть назад, просто боялся это предложить - добычи всего-ничего.

       Но он, многому научившийся у Тыры, встал и произнес вдохновленную речь, обернув нынешнее поражение в победу. Что бог и провидение на их стороне, трусы и слабаки ушли и нечего по пути заниматься мелкими грабежами, когда через неделю другую, ушкуйники будут штурмовать Сарай. Он пересказал все то, что слышал о победах ушкуйников. "Мы должны быть с ними! Добыча обещает быть богатой!"

       С тем они и отчалили. Перст оценил верность Сломы и теперь, на привалах начал учить нехитрым приемам боя. Но делал он это не для Сломы, а для себя. Во-первых тренировался, во-вторых чтобы убить время, в которое ему могут задавать ненужные вопросы. Врать или не замечать вопросы было бы глупо. Перст приметил, как юношеский жирок спадает со Сломы, мышцы обретают нужную твердость, появляется выносливость, а движения становятся точными и рациональными. Два ушкуя снова двигались по ночам. Также ночью они прошли сожженные Тетьюш и Булгар.

       2.

       Ушкуйники не торопились. Они уже понимали, что вести об их успехах достигли столицы империи, и, что меры противодействия им приготовлены и остается дождаться только нужного момента. Начались степи и на обоих берегах появлялись конные разъезды. Но никто ничего друг против друга не предпринимал.

       Перед городками Услан и Камышлей ушкуйники были вынуждены остановиться. Подплывшие на рыбацких лодках люди просили принять депутации из этих городов. Те принесли выкуп и просили слова, что ушкуйники не тронут ни города ни жителей. Сарай был рядом. С одной стороны можно было не спешить, а с другой лучше было поторопиться. Кендарь, Акулиныч и Липа собрали совет, хотя меж собой уже решили принять выкуп, а раздор не чинить. Щедрые дары и посулы о близости Сарая убедили ватажную старшину в необходимости мира.

       Теперь разъезды остались только на левом, пустом берегу.

       Некоторые из разъездов даже стреляли из луков. Тогда лодки уходили со стремнины к правому берегу.

       Но тут подоспел Рахиб. Ватажники и думать о нем забыли, но он держал свое слово.

       Караван специально замедлил свое движение, чтобы Рахиб, со своими конными ушел несколько вперед и двигался как бы от Сарая к реке, перехватывая и мелкие разъезды, а в самом крупном из них было не более трех десятков конных, сновавших в обе стороны.

       А вот и развилка на главную Волгу и Ахтубу.

       Чуть ниже развилки, на правом берегу стоял городок Сары-тин, а на Ахтубе, но еще южнее - Сарай-Берке. Между ними, на огромных заливных островах находились многочисленные стада лошадей - главной ценности империи.

       Все, в том числе и в Сары-Тине знали, что ушкуйники идут на Сарай, поэтому даже их малочисленный гарнизон был ополовинен. С ближайших пастбищ, были забраны все, кто мог стрелять и держать саблю в руках. Моментально около столицы собрали примерно пять тысяч конников. Этого с лихвой бы хватило уничтожить даже без сабельной рубки всех ушкуйников несколько раз. Кроме того воины стали прибывать и из дальних стойбищ. Количество людей и лошадей все увеличивалось, а количество еды для тех и других уменьшалось.

       Разъезды, посланные вверх по Волге, возвращались ни с чем, или не возвращались вообще.

       Сары-Тин был захвачен на заходе солнца, когда диск только коснулся горизонта, и три сотни запыленных конных влетели в ворота с воплями о приближающихся ушкуйниках. Мурза, командовавший отрядом, сказал, что великий хан приказал усилить гарнизон, потому что ушкуйники идут не на Сарай, а на их город. Причем вновь прибывшие, взяли для обороны участки стены с башнями и воротами, через них-то и вошли ушкуйники.

       Побили не многих, городок жечь не стали, позабирали всех лошадей, отняли всю упряжь, согнали население в одно место.

       Первые запряженные лошади уже потащили ушкуи на слияние Хопра и Дона. Начали пригонять табуны лошадей с островов, их тоже впрягали. Для перевозки одного ушкуя и имущества с него требовалось два десятка лошадей, полтора десятка ушкуйников и два татарина от Рахиба. Было собрано свыше полутора тысяч лошадей, не считая малолеток и жеребят. Количество ушкуйников уменьшилось на половину, а рахибовские татары ушли все, гоня перед собой еще столько же лошадей.

       Два дня запертые в мечетях жители сидели, ожидая страшного, но страшное не приходило, да и сами ушкуйники почему-то перестали приносить воду.

       Самые смелые отважились: выломали двери, вылезли наружу... и, с удивлением обнаружили, что в городе, кроме них самих никого нет. Только многочисленные следы лошадей указывали направление на запад. Кое-кто успел заметить, до того как их заперли в мечети, как лошадей впрягали для перевозки ушкуев.

       Послали пеших гонцов. Ни в городе, ни в окрестностях не осталось ни одной животинки.

       Потерянные жеребята метались вдоль реки. Только через три дня из восьми гонцов двое добрались до Сарай-Берке, четверо утонуло, один сломал руку, скатившись с обрыва, а один потерялся.

       Великий визирь сам возглавил погоню. Хан находился еще южнее в другой столице - Сарай-Бату. Сарай-Берке был разрушен Тимуром тридцать с лишним лет назад и так полностью не восстановился. До сих пор лежали груды кирпича и стояли разрушенные дома. Но богатств в городе хватало. Базары были большие, купцов много и дворцы знати богатые.

       Отличиться хотели все. Раз ушкуйники перепугались и решили отступить, да еще и на сушу вылезли... есть, где показать удаль!

       В Сары-Тине визирь занемог животом и поручил войскам идти без него.

       Ушкуйники ушли не все. Остались хлыновские и три сотни с Кендарем. Их ушкуи затаились в многочисленных протоках между островами Ахтубы. Остальных на Дон вел Липа с захваченной ранее добычей. Многочисленные разведчики, претерпевая укусы гнуса и комаров, внимательно наблюдали за всем, что происходило на берегах Волги.

       Как только последний ордынский воин вылез на правый берег Волги, разведчики были отозваны, а ушкуи начали переправляться через Ахтубу.

       В них-то и влетел в сумерках Перст со своими двумя лодками. Их, как неожиданных незнакомцев, хотели раздеть и кинуть в воду, но Перст настоял привести его к Кендарю, поскольку они друзья.

       Кендарь подтвердил знакомство и предложил поучаствовать в штурме.

       Город был взят неожиданно. Акулиныч здесь применил новую уловку. Под рассвет ушкуйники пробрались под стены города. Одни затаились в мелком пересохшем рву, заросшем травой, а те самые бегуны, теперь в самой лучшей броне и вооружении затаились у ворот.

       Немногочисленный скот на пастбища из города выводили с рассветом. Их в городе, в основном, держали для получения свежего молока. На убой, приводили заранее, но уже не пасли, возили траву в стойла или пасли на тех местах в городе, где трава еще не высохла.

       Перебив охрану, ушкуйники вихрем влетели в город. Убивали только тех, кто сопротивлялся, а так просто грабили все и всех, что под руку попадало. К ним присоединились и рабы из полонников. Даже женщины и девки.

       Ватага Перста удачно налетела на какой-то дворец. Здоровенный ордынец выглянув из-за ковра, увидел пробежавшего мимо него Перста и чуть было не снес ему башку саблей. Слома упредил его - копьем в шею. Первый убитый потряс его. Он остановился и глядел как другие хватают ковры, ткани, оружие, посуду. А он не знал что делать.

       "Бери что хочешь! Все равно потом делить!" - Крикнул, пробегая мимо него, Апон. Слома сдернул первый попавшийся ковер. За ним оказалась девчушка в штанах, он наклонился к ней,пытаясь ее разглядеть, и, она, завизжала и затараторила. Личико показалось миловидным, коса длинной, глаза не слишком раскосые, но груди уже налитые, а ноги твердые. Их сила даже через шаровары была видна. Бедра мощные, стан гибкий. О такой он не мог и мечтать в своей деревне. Он кинул ее в ковер и замотал, положил ковер на плечо, увидел сундучок на котором она сидела схватил и его. Слома даже не заметил, что руки ее были в золотых перстнях с каменьями, на рубашке висели ожерелья, а голову украшала вышитая золотом шелковая шапка, к которой изящными цепочками были прикреплены золотые кружочки.

       Город еще грабили, договорились, что ушкуйники уйдут из города, как только солнце коснется горизонта и ждать никого не будут. Слома шел обратно уверенно, легко и одновременно твердо, как земледелец, который убрал свой урожай и, теперь, всю зиму может жить спокойно и сыто.

       К нему подскочил какой-то тщедушный, но вдвое старше его ушкуйник, размахивая саблей, и потребовал отдать сундучок. На нем, спереди и сзади висело два узла из шерстяных верблюжьих одеял. Из заспинного узла выглядывал медный казан, в котором что-то громыхало, а из переднего - куски одежды, сапог, причем этот узел был таким объемным, что махать саблей было не слишком удобно. Слома показал ему копье и проткнул для начала узел. Пообещал, что вторым ударом проткнет ему шею.

       Тот не унимался, прыгал вокруг него и пытался ткнуть куда-нибудь саблей. Чуть было не дотянулся до ковра. Слома положил ковер, поставил на него сундучок, раскрутил копье, как его научил Перст и, так двинул по затылку тупым концом, что ушкуйник пролетев пару сажен, упал, подняв столб пыли. Хорошо, что упал на грудь, с мягким узлом. Слома подошел, вырвал саблю, засунул себе за пояс, а мешки перекинул через другое плечо. Таким он и явился в лагерь. Первым явился.

       Увидев его казначей, удивился толщине его ковра. "Да девка там у меня" - Невозмутимо ответил Слома.

       - Башку наружь тщи. Сдохнет ить! - Предупредил его казначей. И точно. Когда Слома раскрутил ковер, она уже не дышала.- Аэр дух ея! - Подсказал казначей. Слома тупо молчал, не знал что делать. Казначей понял это, разжал ей рот и сильно вдул несколько раз. Через некоторое время она задышала. Казначей, глянув на старый вытертый ковер, хмыкнул и сам закатал ее в ковер, оставив только голову на свободе. После этого он раскрыл сундучок и ахнул.

       - Тута буди! - Строго приказал он. - Храни все. - Наконец толпами повалили ушкуйники, самые сметливые вели с собой навьюченных лошадей. За некоторыми со связанными руками шли пленники.

       Пришли и освобожденные полонники и у некоторых из них, тоже была хорошая добыча - знали где брать.

       Появились и атаманы. Казначей, он был из хлыновских, показывая на Слому, что-то рассказывал. Атаманы подошли к Сломе.

       - Не знамо те! - Сказал Кендарь, но Слома объявил, что они только появились, а атаман - Перст.

       - Девку в котел иль се? - Спросил Акулиныч. Слома испугался что ее сварят и съедят и сказал что брал только для себя. В этом он не покривил душой.

       Добычу, в этот раз делили по другому: десятину принесшему, полдесятины его отряду, еще полдесятины атаману ватаги, т.е. самому Кендарю или Акулинычу. Все остальное в общак, который про меж собой называли котел, его делили между двумя ватагами Акулиныча и Кендаря пополам, хотя у Кендаря воев было меньше хлыновских. Оттуда давали тем, кто в нападении не участвовал, охранял лагерь, раненым и для семей погибших, если знали кто их семьи и где живут. Таких было очень мало. Никто, чтобы не навлекать гнев на родных, особо не рассказывал подробности оного жития.

       Раскрыли сундучок, каменьев, перстней, золотых монет, пряжек... то-то он Сломе показался тяжелей ковра и замотанной в нем девки. Гомон ватаги постепенно смолк даже самые дальние, кто не видел в чем дело, смолкли. Слух, что нашли казну хана, дошел и до них.

       - Бери десятину! - показал на сундучок Кендарь. Слома долго рылся в нем, но не знал что взять. Взял только один красный камушек, один синий, один зеленый и один прозрачный, и две пряжки золотых.

       - Паче, вяще! - Сказал Акулиныч.

       - Адамант! - Глядя на прозрачный камень произнес казначей.

       - Чи не телка, не орь! Зане? - Удивился Слома.

       - Сребром брати? - спросил Кендарь. Слома согласно кивнул. Кендарь о чем-то пошептался с Акулинычем и казначеем и вытащилимешки, в которых звенела золотая и серебряная посуда, рулоны шелка и других тканей и с десяток мешочков с монетами. Восемь увесистых мешков он отдал Акулинычу. Казначей проверил их содержание. Кивнул. Акулиныч получил меньше, чем стоила его доля, но он был доволен, получил много разменной монеты. Ну как эти камни и золото делить на всех? И Кендарь уменьшил свою долю как в объеме, так и в весе.

       - Аки-таки у собаки! - Подсчитал долю Сломы Кендарь. В нее вошли: девка, со всем, что на ней было, ковер, то, что взял из сундучка Слома и один кожаный кошель с серебром. Второй, маленький он отдал для его ватаги. Ушкуйники радостно загалдели - это было и честно и справедливо.

       - Чи то? - Показал на лежащие рядом со Сломой узлы Кендарь. Слома отказался от них, сказал, что на дороге нашел. Вместе с саблей. Ее он тоже кинул на узлы.

       Но тут в круг вышел тот самый ушкуйник, который пытался отобрать у Сломы сундучок.

       - Мое, мое! - Бегая по кругу, кричал он. - И сундук и узлы и ковер!

       - Ответь! - Приказал атаман.

       - И девка твоя? - Удивился своей наглости Слома, еще утром он терялся и не знал, что сказать, стоя рядом со старшиной.

       - Какая еще девка? Нет никакой девки! Сундук и узлы! - Тщедушный ушкуйник не видел ее головы торчащей из ковра. Вона, на первом узле дырка от его копья!

       - А вы о сундуке у нее спросите, - показал на девку Слома, - зачем она на нем сидела?

       Акулиныч нагнулся к девке, хлопнул по щекам и что-то спросил. Она глазами яростно показала на Слому.

       - Вона шишка! - Ушкуйник снял шапку обшитую полосами железа и показывал всем здоровенную шишку на затылке.

       - Если он забрал все у тебя, почему он живым оставил? - Спросил Акулиныч.

       - Молодой потому и дурак! - Огрызнулся тщедушный.

       - Да он с нами во дворце был. - Вступился за него Апон. - Он Персту жизнь спас.

       - И я видел как он по улице шел с сундуком и ковром на плече! - Подтвердил кто-то из хлыновских. Акулиныч кивнул. На тщедушного навалились втроем, скрутили и подвели к атаманам.

       - Обзовиси! Чьих буде? - Спросил Акулиныч.

       - Мережа! Тверской я! - Мережа подумал, что правежа не будет и его простят.

       - Твой! Чи, те! - Сказал Акулиныч. Кендарь кивнул. Пришли двое из его ватаги, связали Мереже руки и ноги, продели через них обломок копья и понесли к реке.

       - Зырь! - Приказал Кендарь.

       - Брати, брати! Брати... - всхлипывал Мережа, - не, не... богом... кляну...

       - На дне богатств много! - Слышалось ему во след.

       - Гладный...

       - Блядослов...

       - Свару со своми!

       Мережу положили в челн, отплыли на десяток саженей, опустили в воду и выдернули копье. Один из ушкуйников перекрестил, даже под водой, молящего что-то Мережу.

       Персту тоже досталась богатая добыча, но делиться ей он ни с кем не хотел.

       В тех же покоях его встретил старик. Они рубились, удары старика были точны, но силы не хватало и в конце концов не хватило. Рука бессильно опустилась и Перст рубанул по шее. Перст прорвался в помещение. Поднялся шумный крик и женские визги. Это был гарем - женская половина дворца. На визг выскочили два евнуха-турка. В руках у них были кривые кинжалы. В ближнем бою Перст был силен, не силой, а умением, за это его и ценил Тыра. Он перехватил саблю левой рукой, достал атаманский кованый буздыхан, на двухсаженном ремне и метнул. Он точно попала одному из евнухов висок. Тот покачнулся на второго евнуха, тот был вынужден отскочить, но наткнул на саблю Перста. Тот засунул трофейные кинжалы за пояс, содрал с одной из женщин рубаху, завязал рукава и пошел по комнатам. Какая-то старуха бросилась на него с палкой. Легким ударом он проломил ей темечко и жестом показал, что будет с ними, если они не отдадут добычу. Одна замешкалась, снимая перстни, и, он отрубил ей руку и кинул в рубашку. Теперь туда кидали все: тарелки, кувшины, кубки, все, что было на женщинах, пришлось раздеть еще одну. Здесь было столько шелка, что он набил им еще одну рубашку.

       Теперь это требовалось сохранить. В рубашку с шелком он накидал самое громоздкое, блюдо в поларшина, кувшин с широким горлом и размером с локоть. Кубки разные и немного головных украшений. Всю мелочь он засыпал в мелкие кувшины, заткнул горловину шелком, сверху обмотал куском кожи, а на кожу накапал воском свечи. Получилось пять небольших кувшинов. Ну и всякие там блюдца, чашки, кубки, расчески... связал в узел покрывало и ссыпал их туда.

       Сарай отличался тем от других городов, что у него не было никакого плана застройки, где-то все здания жались друг к другу, где друг до друга было на полет стрелы. А вот и разрушенная, еще Тимуром православная часовня. Пол, во многих местах, зарос многолетней травой. Перст забежал в алтарь и стал выковыривать плиту у амвона. Дело шло туго. Поэтому с добычей он оказался в лагере с темнотой. Добыча, в лагере, уже была поделена и последние ушкуи переправлялись через Ахтубу. Никто на этом берегу ночевать не решился. Его ватага смиренно ожидала дележа.

       Добычи в этом дворце хватило на всех. Даже десятина, оставшаяся в руках, делала их богачами, но Слома был богаче всех, но ему не завидовали. Еще кошель серебра поделить на всех! Хорошо, что в ватаге их мало оказалось. Макал горевал: отправил Пяту домой, грести за еду... А этому большому придурку Сломе и дочь хана, как ее обозвали ушкуйники, досталась и богачом стал в одночасье. А ведь на его месте мог оказаться и Пята.

       Слому теперь называли ханский зятек. Он еще не придумал как ее, захваченную девчонку обзывать. Девка дичилась, ругалась, даже хотела убежать, тогда он привязал ее к себе. Есть она отказывалась, но воду пила.

       На ночь Слома снова закатал ее в ковер вместе со всеми ценностями. Надежнее будет. Макал, кряхтя, улегся рядом. Перст ушел на совещание старшин ушкуйников.

       Макал не зря пристроился рядом со Сломой, ему хотел напомнить, кому тот обязан, что его взяли в ватагу, срубить с удачливого Слома еще толику денег. Когда Перст вернулся, все уже спали, даже дежурный у костра.

       3.

       Утром Перст объявил, что ушкуйники готовятся напасть и на Сарай-Бату, а после этого и на Астрахань. Вся ватага уже верила, что Слома приносит удачу и хотели идти вместе со всеми. Это не входило в планы Перста. Он помнил про черные и белые полосы. Если такая добыча была белой полосой, то вскоре могла наступить и черная. Не у стен ли Сарай-Бату? И тогда зачем все это богатство? Чтобы его, оставшиеся в живых, поделили? А клад, зарытый в развалинах часовни?

       Перст огорчил всех тем, что Слома на приступ идти не может. В многочисленных ватагах всегда на пристанище остаются дежурные, чтобы охранять имущество. А у Сломы еще и девка. Кому он свое богатство и девку может доверить? И будет ли удача сопровождать ватагу, если Слома останется на берегу? Перст никого не удерживал и предложил желающим примкнуть к другим ватагам. Охотно примут. Количество людей уменьшается, груз увеличивается и всех пленными не заменишь.

       Еще один аспект, теперь все знают, что их двух ушкуях богатств больше, чем на десяти других. Вдруг среди ушкуйников, а ведь под Сарай-Бату может случиться и неудача, найдутся желающие своих пограбить?

       Этот аргумент убедил всех, что лучше иметь то, что уже есть, нежели неизвестно что!

       Но у Перста была еще задумка. Он уже присмотрелся к своим людям и понял, кто ему нужен, а кто нет. Перебить всех лишних, в том числе Слому, а добычу забрать себе. Но делать это надо было не сейчас, а когда они вернуться в монастырь. Кто-то должен грести, отбиваться от нападений, а кто будет всего усердней, защищая свое богатство? Устроить пир... и девку за выкуп продать. Конечно она не ханская дочь, но заплатят много. Но так думал не только он. Если Макал, хотел попросить, за свою как бы заслугу, то Надеже приглянулась сама девка. Он уже представлял как ему будут все завидовать, что у него чужеземная жена. Ей работать по хозяйству необязательно, на ней золота столько, что на всю жизнь хватит, еще внукам останется. А если прихватить, все что у Сломы! Он исподтишка постоянно посматривал, то на Слому, то на девку. Как Перст, ждать возврата он не собирался.

       Надеж был смелый и агрессивный. Не умея плавать, он вместе с Досталем первым прыгнул на насад посла. Он знал, что если где и много добычи, то только в шатре. Кроме того он слышал, что на притоках Хопра начали селиться вольные люди которые ни под кем не ходили и шапку не ломали: ни перед Ордой, ни перед каким-либо князем или церковью.

       Избы ставят, жито сеят, в походы за добром только на басурман ходят. Причем не на лодках, а как ордынцы - на конях. И прозывают себя казаками. Вот и хотел Надеж к ним податься. Но одному тяжело, да и уходить надо на конях.

       Он переговорил с еще двумя, такими же, как он лихими ребятами и они, поколебавшись, согласились. Убедил их тем, что за ханской дочкой такие войска пошлют, что им не выскользнуть, каким бы Перст хитроумным не был. Все что захватят поделить на троих. Вот только где десяток коней добыть? Решили дождаться, когда будут проходить по Волге переправу с крымской стороны, на ногайскую. Наверняка там кто-то повстречается. Или силой захватить или купить. Первым делом убить Перста, Слому и Апона у которых было больше всего имущества.

       Апон, захватив в Сарае лошадь, умудрился привезти три ковра, великолепный украшенный позолотой доспех и усыпанный каменьями кинжал и еще много чего: ткани, одежду, меха. И десятая часть всего этого осталась у него. Захваченное оружие или доспехи оставались у хозяина и дележу не подлежали. Их можно было только купить, но Апон их никому не продал. На Руси дали бы больше в несколько раз. Поэтому, предложил Надеж им всем надо незаметно, под разными предлогами, перебраться на ушкуй Перста, Апона и Сломы. На привале по одному из ушкуя Перста убивать. Ушел в кустики, тут ему и каюк или руки заняты или с портками спущенными присел. Тело в реку. Из одежды, чтобы не разоблачить себя, ничего не брать.

       Перст решил выждать день и уходить вверх по Волге-Итилю вечером. Чтобы Слома не потерялся, весь день держал его около себя, тренируя удары саблей. Только когда от солнца остался краешек взялись за весла. А тут и вечерний ветер подоспел из степей аральских. Поставили паруса.

       Когда только ушкуйники оказались внутри Сарая, сразу были высланы гонцы во все стороны с требованием помощи.

       В Сары-Тин гонцы добрались на следующее утро. Визирь уже оклемался, какие-то травы оказали на его кишечник закрепляющее действие. Если до этого никто не понимал, зачем ушкуйникам лошади и такой странный маневр на Дон, то теперь всё стало понятно. Ушкуйники понимали, что в степи всем глаза не закроешь, сделали дугу, снова вышли к реке, погрузились в насады и напали на Сарай. Визирь с личной охраной в тысячу сабель поспешил на помощь Сараю. Были посланы гонцы к основному войску с требованием вернуться обратно, оставив только тысячу для окончательного выяснения, куда ушли ушкуйники.

       Гонцы догнали войско чуть ли не у берегов Хопра. Уставшие кони, запыленные всадники повернули обратно, завидуя тем, кто остается в погоне и сможет напоить коней из реки и омыться самим.

       Кендарь и Акулиныч расстались. Акулиныч решил продолжить набег и шел сразу на Астрахань. Кендарь же поднимался вверх по Волге. Фактически чуть ли не наступая на пятки Персту. Если бы не сумерки они бы друг друга увидели.

       Шибал, младший брат Апона, присев за кустиками, случайно услышал разговор Надежа с подельниками. Он долго просидел не шевелясь, боялся что его заметят и убьют. Надеж с сотоварищами давно ушел, а Шибал не мог встать. Не только ноги затекли, но и все тело. Он с тихим стоном повалился на бок. Растирая ноги, руки и тело.

       Что делать с таким открытием он не знал. Сказать брату? Но Апон и Надеж, хоть и не были ни побратимами, ни друзьями, но вместе участвовали в нескольких походах... поверит ли Апон? Даже если поверит, что он предъявит Надежу? Слова Шибала?

       Персту сказать? Не по чину. Надеж воин авторитетный. Да и дружки его могут так всю правду извернуть, да и многих убедить... кто он такой Шибал? Пацан сопливый... даже добычи нормальной не набрал. Корзину персидских яблок, да мешочек сушеной травы из далекой страны Синя, под названием чаи, арабские горькие зерна кофа... башку бы снести этому подсказчику на кухне... я все тут знаю... в полоне десять лет... а этот мешок с мелкими черными зернами перц... на вес золота! Все ушкуйники смеются! Меди даже не дают... при дележе добычи, ему все это и оставили. Вот Сломе свезло, дочь хана и ханскую казну принес! Слома... они же и его упоминали... с главной старшиной: атаманами, казначеями Слома должен быти на короткой ноге!

       Над своей девкой и сокровищами чахнет. В холопы к девке заделался... кормит с ложки...

       Да и ушли мы от основной ватаги... никому об этом не скажешь... а веда распирает изнутри, выхода просит... слово казати! Хорошо, что Надеж с другами, на другом струге. Но на привалах за ними глаз да глаз нужен.

       На привале Слома сам подошел к Шибалу. Он хотел купить персики для своей девки.

       Персидские яблоки созревали и распространяли такой аромат, что Шибала, первоначально планировавший съесть их все самому решил продавать желающим, но желающих, платить монетой, даже за такую экзотическую еду, не было. Некоторые вполне логично рассуждали: персики начнут подгнивать, он их в реку, а они из реки. Сколько выловил - теперь все твои!

       Слома утром, перед отчаливанием подошел и попросил продать за пул пяток яблок. Ханская дочь попросила. Хоть она и было пленница, все ценности Слома с нее снял, чтобы они не потерялись или кто другой ненароком не сорвал, но вела себя так, словно Слома был ее холоп. Слома не возражал. Ушкуй не дворец, какие тут прихоти? Главное она перестала ругаться, царапаться и стала меньше плакать. А тут сама персиков попросила.

       Шибал так же, бесхитростно продал, хотя догадывался, что если запросит больше, Слома, ради пленницы даст и копейку!

       Все, кто виделэтот торг, удивились непрактичности обоих. Но что с парубков взять? Сломе пятнадцать, а Шибалу четырнадцать!

       На обед, уже за копейку, Слома купил уже десяток. Вот тут-то Шибал и рассказал все, что услышал. И просил об этом никому не говорить. Слома обещал подумать. Как думает этот здоровый увалень все знали, без подсказки сам ничего не решит, но Шибал решил ждать его решения.

       Когда ханская дочь ела персики, все относились к этому спокойно, но когда и Слома вонзил зубы в красно-желтый бочок яблока, а сок так и брызнул во все стороны, одни удивились, а другие забеспокоились.

        Лицо Сломы передавало такое умиротворенное удовольствие, что другие тоже захотели попробовать. Причем за снятием пробы обратились к Сломе. Типа "дай укусить!" Слома не дал. Нагло съел два персика.

       Первым не выдержал Апон. Имущество, общее, семейное, а раз появились желающие купить, то необходимо устроить ажиотаж и пополнить семейную казну. Он выбрал, как ему показалось, самый красивый персик, нежно погладил по его шелковой шерстке и как бы себя уговаривая, но так громко, чтобы все слышали произнес:

       " Аки скусно! Велелепо! Таки и кнези не ести! Проби брати!" - Отдал вторую половину персика Шибалу. - "Кажи сем, на пиру ханским беху!" Причем Апон так причмокивал, слизывал с начинавших расти усов бороды и губ сок, закатывал вверх глаза, то ли благодаря бога, то ли устремляясь к нему с неземным наслаждением. Увидев, что Шибал собирается выбросить косточку, отобрал ее завернул в плат , а плат убрал в котомку к ценностям. Все кто это видел, поняли что неспроста Апон проделал это. Слома заметил это и, на всякий случай подобрал все свои косточки.

       Увидев, что даже отходы имеют какую-то ценность, ушкуйники взволновались. Наиболее ушлые быстро сообразили, что чем меньше будет оставаться в корзине персиков, тем дороже они будут стоить. Апон торговал умело: пять медных пул штука или пяток серебряная копейка. Дороговато, за это можно целую свинью купить, но свиньи у всех есть, а такую экзотику вряд ли когда попробуешь, а если повезет то у себя в саду вырастишь! Для чего же еще Апон косточки подбирал?

       Первым подошел Макал. Он хотел купить один персик. Они долго торговались и Апон, как соседу, земляку и собрату сделал скидку на два пула.

       Макал так смачно ел, приговаривая, что слаще меда, но вкус другой...

       А тут Слома, не понимая, зачем ему столько костей, разбил одну и, увидев, здоровенный орех, начал его жевать. Горечь была не то, что невкусной и не отвратительной, но неприятной. Он стоически съел орех, но не проглотил, а незаметно выплюнул.

       Побыть князем или ханом, захотели многие. Последний персик, самый маленький и мятый Апон продал за серебряную копейку. Только Перст персики не покупал. Он их пробовал несколько раз, как и абрикосы, груши, даже ел вяленую дыню из Самарканда.

       После столь успешной торговли Апон с большим уважение проникся и к сушеной траве и черным шарикам и к горьким зернам, которые, чтобы понять, что это такое, они с Шибалом вздумали пожевать. Смекнул, это им, простым людям такого не надо, но если взято с кухни ханского дворца, может богатым купцам и князьям подойдут? Вдруг кухонный холоп не обманул и они действительно на вес золота!

       4.

       Следы тысяч лошадей привели погоню к реке Хопер. Широкая луговина перед руслом была съедена, а вытоптанная до глины колея, широкий пролом в стене тростника, указали, где была сделана переправа на другой берег. Еще теплый, но не от солнца и горячей земли навоз подсказывал что это было cовсем недавно, да и затоптанная трава не успела засохнуть.

       Место для переправы ушкуйники выбрали неправильно. Высокий, подмытый песчаный берег, с отмелью перед ним. Пехом, за траву и редкие деревца цепляясь, не выберешься, а тут на конях?

       Послали двоих. Они долго вертелись у обрыва, а потом, по отмели медленно, шагом пошли вниз по течению Хопра. Послали еще пятерку. Они тоже скрылись за зарослями тростника. Наконец двое вернулись.

       Оказывается ушкуйники, по воде прогнали стада до слияния и вылезли на правый берег Дона. Там следы оказались.

       Тысяча всадников, узкой полоской, двинулась по пути ушкуйников. Когда передовая сотня только выходила на правый берег Дона, последняя только ушла с левого берега Хопра.

       Вся тысяча конных оказалась сильно растянутой, но по-другому не получалось. Не толпиться же в глубокой воде у узкого въезда на берег?

       Вот на берег вышла вторая сотня, третья... последние две еще шли по отмели Хопра. Ноги животных вязли, потом отмель закончилась и лошади поплыли, всадники плыли рядом, устроив оружие, а особенно луки, повыше, так чтобы они не намокли. И вот тут-то тростник зашелестел, отталкиваясь от дна веслами, величаво, словно на прогулку, выплыли на чистую воду ушкуи.

       Ушкуйники стояли в полный рост с натянутыми луками. Первые стрелы полетели в тех, кто еще был на мелководье и находился в седле. И луки и стрелы были из арсеналов захваченных городов. Поэтому их не жалели: стреляли и в коней и во всадников. Раненый конь падал, придавливая и топя своего хозяина.

       С теми, кто плыл, поступали по-другому: глушили или цевьем копья или просто веслом по башке, но лошадей не трогали. Направляли их на левый, низкий берег Дона.

       Первые сотни, продравшись сквозь кустарник (по дороге, протоптанной ушкуйниками, следовать не решились, вдруг засада) ворвались на огромный луг, который окружали высокие заросли молодой поросли, а с правой стороны находилась большая роща из берез, дубов, осин, ольхи, ясеня, тополя, липы и орешника.

       Больше всего их удивило то, что на ее опушке стояли насады, с горделиво торчащими мачтами, и перекрещенными веслами. Около них сновали люди. Лошадей видно не было.

       Мурза, командовавший передовым отрядом, принял решение, что одна сотня, пробирается сквозь заросли и, через рощу заходит в тыл ушкуйникам. Еще три, подскакивают, на полет стрелы, и стреляют по врагам, отвлекая от дел и обороны, стараясь засыпать их стрелами. При массированном обстреле не одна, так другая, не вторая так третья, а свою жертву найдет. Такую карусель, необходимо делать до тех пор, пока не подойдут остальные, тогда эти сотни встанут на отдых, а карусель продолжат вновь подошедшие. Когда появится гонец, что засадная сотня готова к нападению, ринуться в атаку.

       Карусель получилась вялая, уставшие кони, еле шевелили ногами. Тогда они пересели на запасных лошадей и стали налетать волнами.

       Ушкуи, как только ушкуйники увидели выскочивших на луг ордынцев, были положены на борт, дном к летящим стрелам, а из-за них, избирательно, редко, но очень точно, били самострелы, дальность, точность и пробивная сила их болтов была гораздо выше стрел луков.

       Эти три сотни всего один раз сделали круг, как полсотни человек как не бывало. Подошло еще четыре сотни, с нойоном, командовавшим все тысячей во главе. Мурза доложил ему принятых решениях, нойон одобрил, но теперь приказал бросить всех кто есть, сразу в атаку. Нойон увидел, что просто обстрел из луков ничего не дал. Днища ушкуев были утыканы стрелами и напоминали ежей, прилегших погреться на солнышке. Сотни выстроились в виде наконечников стрел.

       Тут на поляну выскочил мокрый гонец, который доложил, что ушкуйники перебили прямо в воде переправлявшийся арьергард.

       Нойон отдал команду начинать, взял с собой две сотни и ринулся к переправе.

       Сотни стремительно приближались к ушкуям. Стрелы, на узком пространстве перед сотнями, летевшими по густой траве как стрела, заслоняли густым роем и ушкуи и даже рощу. Первая десятка вытаптывала траву, расходилась в стороны и, на острие оказывался уже другой десяток, который через некоторое время, по команде делал тоже самое. При этом, на скаку, каждый из них успевал выпустить по пять-шесть стрел. Любой, кто бы высунулся, был бы повержен. Колчаны опустели и все всадники лавы вытащили сабли.

       Прыгать через вкопанные и связанные друг с другом весла, было сложно. Многие кони цеплялись копытами и падали, вместе с всадниками, другие неожиданно тормозили перед препятствием и всадники летели кувырком, лошади со всадниками и без уже скапливались перед препятствием.

       Все шли вперед, никто не отступал. Замешкаешься - свои затопчут. Но из каждой сотни, пять-шесть десятков оказались на опушке, за ушкуями. Они сумели продраться сквозь загородку из весел и сучьев.

       Там никого не оказалось. В рощу всадники сунуться не могли. Даже самый малый промежуток был так завален, переплетен хворостом, из которого торчали острые сучья, что таранить лошадью, как попытались сделать некоторые - означало угробить лошадей. Чтобы перепрыгнуть - не было пространства для разгона.

       Все теснились на узком огороженном пространстве в два-три десятка шагов.

       Стрелы вылетавшие из рощи запели песню смерти. Болты самострелов, недовольно гудели пробивая и броню и всадника. Степняки спешились и стали укрываться за лошадьми, другие побежали прятаться за ушкуи.

       Самые отчаянные попытались пробиться через завал, но их поддевали на копья. Были бы стрелы, ответили бы этим трусам. Догадались их вытаскивать из ушкуев и деревьев. Но только сейчас они заметили что кругом, особенно в ушкуях полно сухой травы. В этот момент из рощи полетели факелы, ментально все загорелось и задымилось.

       Что там стрелять? Дышать нечем! Огромные языки пламени, моментально взвились до кроны деревьев. Обезумевшие животные и люди, толкались друг с другом, рубились за глоток воздуха, втаптывали друг в друга в огонь. Последние из штурмовавших еще могли убежать, но их методично расстреливали в спину, трава быстро прогорела, а ушкуи только разгорались. Воняло горелым мясом. Ушкуйники из разных щелей повылезали начали собирать трофеи и пленных. На лугу еще метались уцелевшие лошади и люди, но на них никто не обращал внимания.

       Посланная в засаду сотня заблудилась. Все эти заросли окружали узкую, но глубокую балку. Балка, напоминавшая узкую щель, вся заросла лесом и кустарниками, в самом низу нее бежал ручей. Мало того, что при спуске потеряли чуть ли не десяток лошадей и пяток всадников, так и пришлось идти по кабаньей тропе, ведя коней на поводу. Балка, заваленная сухостоем, непролазным колючим кустарником, с красными пупыристыми ягодками, извивалась, соединялась с оврагами и вылезти из нее, даже пешему, не было возможности. Наконец свернули в пологий сухой овраг, в котором уныло торчали редкие кусты, через него, как черти, с радостью вырвались на поверхность.

       Жар и яркое солнце яростно обрушились на них. Степняку не нужны ни карты, ни ориентиры, направление он как волк чувствует. А тут еще, в нужном направлении дым поднимался. Они ринулись напрямую...

       Нойон, с двумя сотнями, вернулся на берег Дона. Времени когда, он ушел отсюда, прошло немного, но как все изменилось! По берегу и на срезе воды либо лежали, либо карабкались лошади, нередко с мертвыми всадниками. На противоположном, низком берегу, возле причаленных лодей ушкуйники сбивали в стада целых лошадей, собирали оружие, снимали с убитых хорошую одежду и обувь, трупы бросали просто в реку. Они заметили всадников на другом берегу, никакого удивления не показали, посмотрели на врагов, как на привычный пейзаж и продолжили свое занятие.

       "Они разделились!" - Догадался нойон, но сзади поднимался дым. Появились первые уцелевшие. Потом пришли и другие: раненые, обожженные, наглотавшиеся дыму, не все с лошадьми, но с оружием.

       Устроили совещание. Атаковать через реку - погибнуть всем. Стоять здесь, значит подставиться под нападение, тем ушкуйникам, из рощи. Засадная сотня вообще пропала. Решили в бой не вступать, идти вниз по Дону и в удобном месте переправиться. Так и сделали под улюлюканье ушкуйников. Сколько их здесь, какие каверзы они еще устроят, думать уже не хотелось.

       Засадная сотня наконец вышла к роще. Слишком густая поросль. Спешились. Взяв в руки луки, стали осторожно пробираться сквозь нее. Звериными тропами не пользовались. Шли медленно, осторожно, каждый видел соседа. Вот две согнутые молодые березки, словно кланяются и признают власть ордынцев.

       Один из воинов прошел рядом с ними, вопль разрываемого человека, оповестил всю рощу. Березки резко распрямились и ордынец повис вниз головой. Хотя кости были сломаны, нога еще держалась в петле. Мышцы и сухожилия оборвались и он упал. Воины только краем глаза посмотрели на него, проходящий рядом, подошел и перерезал, из милости, горло. Сотня также методично продолжила пробираться сквозь рощу. Появились следы пребывания множества людей, запахло гарью, жженой плотью, появились просветы между деревьями, легкие дымки, потрескивание огня. Послали вперед разведку. Те вернулись и рассказали, что видели, как ушкуйники уходили верхом к реке и гнали перед собой пленных.

       Таиться больше не было смысла. Побежали через рощу обратно к коням. Догнать и покрошить обнаглевших рабов.

       Когда они выскочили на пространство, то никого не увидели, ни лошадей ни охраны. Только капли крови на траве. Об ордынской практике, засылать в тыл быстрые отряды, знали все и давно. Поэтому ушкуйники держали здесь два десятка сторожей. Те пропустили медленно продвигавшуюся сотню мимо себя, а когда раздался крик вышли из рощи и перебили охрану. Но их тела не бросили, а погрузив на лошадей, забрали с собой.

       Как степняку в степи без лошади? Ладно без припасов, воды, но без коня! Это верная смерть...

       5.

       Слома думал, думал и ничего не придумал. Не сомненья грызли вести Шибала. Он впервые в жизни должен был сам решать за себя. Как свободный человек. Раньше за него решала старшина: дед, отец, хозяева, атаманы, десятники, даже Апон. А тут сам должен принять решение. Посоветоваться- то не с кем!

       Что не сделаешь - все плохо! Тут ему впервые пришла мысль о том, как он явится домой с таким богатством. Родные обрадуются, а остальные: соседи, тиун княжеский, заемщики... да мало ли кто может позариться на такое хозяйство. Только теперь до Сломы дошло, что богатство вещь опасная. Нету богатства - терять нечего, живешь как можешь, мало - мало кто завидует, а много? Опасность не только его потерять, но и жизнь, резко возрастает. Как ни крути, получается что много богатства - плохо, даже гораздо хуже, чем если вообще нет ничего.

        Он вспомнил слова Перста о том, что могут найтись пограбить их. Богатств много, а воинов мало. А тут и среди их ватаги завелись желающие все отобрать, даже жизнь! Что делать? Как быти? Он чуть было не застонал от такой сложной ситуации, но испугался что стоном привлечет внимание...

       Он опять поговорил с Шибалом и попросил передать деньги родным, если что с ним случится. Он передал ему три резаны и с десяток копеек. Взял клятву с него и за услугу дал Шибалу три копейки. Шибал был доволен и обещал клятву исполнить. Но на вопрос Шибала как поступить им, только пожал плечами - не знал.

       Перст с вечера предупредил, что к утру будут проходить переправу через Волгу с крымской стороны и чтобы все были настороже.

        На Волге были две переправы: эта с крымской стороны, здесь Хопер наиболее близко подходил к Волге и суда можно было волочить по земле. Вторая - с ногайской стороны на крымскую. Но вторая переправа была гораздо севернее, южнее города Кашпур. Все зависело от пологости берега. Можно было и с высокого берега спуститься к воде, но выбираться можно было только на отлогий. Причем, чтобы не тратить сил, в воду надо было заходить выше по течению, чтобы течение сносило на отлогий берег. Отдышаться, отдохнуть и следовать дальше.

       Утром недосчитались Сломы с его царевной и пожитками и единственного челна, привязанного к корме ушкуя Перста. Так же пропало два лука, самострел, ворох стрел, топор, сушеное мясо, овес...

       Перст свирепел, не понимал, что произошло и еще сильнее злобился. Он перестал скрывать свое раздражение и оно выплеснулось на окружающих. Он пересадил из второго ушкуя себе гребца вместо Сломы. Причем им оказался один из подельников Надежа - Корчик.

       Кендарь видел впереди два одиноких паруса, но не стремился их догнать. Здесь, на переволоке его уже ждали. На самом деле ушкуйники специально ввели в заблуждение ордынцев. Все захваченные стада на правый берег Дона не переправлялись - это был ложный след. Все остались на левом и гнались в междуречье Дона и Хопра на север. Часть лошадей была отделена, переправлена обратно за Хопер и уже ждала на берегу Волги. Лошади нужны были для перевозки ушкуев, имущества и ушкуйников к Хопру.

       Боевое охранение, посланное вперед, заметило одинокий челн, медленно пробиравшийся вверх по течению вдоль берега, захватило его. Пленные предстали перед Кендарем.

       Про Слому знали все, поэтому и охранение отнеслось к нему с уважением. На их вопросы измотанный вусмерть Слома отмахивался, не в силах даже открыть рта.

       - Чи то? - Удивился Сломе атаман.

       - Бо! Живота гонезе вждати людь! - Еле вымолвил Слома. Он понимал, что одному, да еще с обузой сложно выжить, но рассчитывал действовать по плану Надежа. Дойти до переправы, купить лошадей и уйти к вольным людям в верховья Хопра. Он и пересказал то, что слышал Шибал.

       Царевна, опять увидев заросшие волосьем лица, весело гомонящих и жадно глядящих на нее, невольно припала к спине Сломы. Слома, теперь, если и оставался страшным, но он был более привычным, знакомым, своим.

       - Занеже истоком з нами пути торити! - Предложил Кендарь. Слома согласился, он никогда бы и никому не признался, что увидев с полуденной стороны паруса, решил сдаться и отдать все, что у него было. Повезло, что оказался Кендарь и его ватага. Ушкуйники устроили его и царевну, как теперь они стали ее называть в лодье и, ватага снова стала подниматься вверх по Волге. Слома, да и остальные ушкуйники не знали, что Кендарь и Липа и еще три-четыре десятка приближенных бойцов решили поселиться на вольных землях в верховьях Хопра. Со временем создать свой город, по примеру Хлынова. Для этого и лошади нужны были.

       Когда через две седмицы ушкуйники достигли выбранного места: при впадение в Хопер реки Вороны, Кендарь и объявил им свое решение. Пусть кто хочет, тот остается, другие могут взять семьи и сюда их доставить, вместе со скотом и утварью, причем это делать группами. Кто хочет, может, как Слома, взять ордынских женок в жены.

       Те, кто остался, сразу начали городить, вбивая частокол на стрелице оврага и реки. Долина была широка, старицами-озерами многочисленна, травой богата. Райское место. Остальные погнали лошадей дальше на запад. Оставили себе по три лошади и жеребца на семью, оставшихся в живых жеребят и малолеток. Всего около четырех-пяти сотен голов.

       Они снова, несколько южнее Куликова поля, переправились через Дон. У маленького городка Новосиль, входившего в состав Литовского княжества, встретились с посланцами литовского князя Свидригайло. Посланцы, с середины лета дожидались ушкуйников в этом местечке.

       Лошади стоили недорого, но их было много. Расплачивались литвины не только серебром, но и зерном, оружием, инструментами, кухонной и сельскохозяйственной утварью, упряжью, телегами.

       Лошади, нужны были великому князю Витовту, для борьбы с вторгавшимися в Литву тевтонами. Не хватало легкой кавалерии. Убитое и разграбленное Тырой литовское посольство и договорилось с Ордой о такой, технической помощи, но не только лошадьми, но и людьми. Рахибовские татары пришлись впору Свидригайло, и он оставил их у себя, наделив поместьями.

       Липа, как истинный торговец, за них, даже сумел получить корысть.

       Из всего того стада, что купил Свидригайло он только половину собирался продать Витовту. Причем, как небезосновательно рассчитывал Свидригайло, он мог компенсировать все свои затраты, ну или почти все. Витовт хоть пребывал в уме и здравой памяти, но уже стар и такой прибыток мог сильно помочь Свидригайло при борьбе за великокняжеский стол. Так впоследствии и случилось. Главную победную роль в этом сыграли, так предусмотрительно оставленные у себя, ордынцы.

       На Оке ушкуйники разделились, одни пошли вдоль Оки к Коломне, гоня перед собой четыре-пять сотен лошадей, а обоз медленно продвигался по лесостепям в верховья Хопра, где строилось городище ушкуйников.

       Причем здесь, на Оке, ушкуйники снова встретились. Распределили меж собой полученное. Липа, отправился с обозом к месту зимовья, а Кендарь, с теми ушкуйниками кто шел за семьями или домой гнал стадо вдоль Оки.

       Глава 6.

       1.

       Князь Звенигородский и Галичский Юрий Дмитриевич, все лето пребывал в Москве. Произошло замирение со сродственниками - шерт. Но останавливался он не в собственном тереме в Кремле, а на всякий случай, в своем поместье, в посаде, вне стен городских.

       Дмитрий Донской распределил между своими детьми не только княжества и территории, но и Москву с Кремлем, где каждый из сыновей имел свою долю.

       Время Юрий препроводил как и все: охота, пиры. Даже если с братцами и лобызаться было противно, на охоте пребывать опасно, на пирах похвально речить обидно, но приходилось. Положение княжеское обязывало. Чтобы все видели: зла не таит, поэтому со всеми вместе гульбу ведет.

       На вечерю прибыл очередной гонец от тысячника Зосимы, которого князь оставил за себя в Звенигороде. Они отстояли вечерню в домовой церкви вместе со всеми. Когда после службы стали расходиться, князь Юрий приказал доложить послание. Гонец слово в слово произнес все, что ему сказал Зосима. Это был административно-хозяйственный отчет за неделю. В конце доклада гонец сообщил, что в лесах обнаружен здоровый кабан, размером с теленка, который прикончил двух охотников в лесу. Тысяцкий спрашивал добыть хряка самим или охотой займется князь?

       Гонец прибыл в середине месяца риюня на день обряда похорон мух. Бабье лето стремительно закончилось, ночи стояли холодные, солнечные дни перемежались с дождливыми и пасмурными. Листва начала понемногу сыпаться. Грибы росли. Домовой священник Прасковей слышал этот доклад.

       - Чи Прасковей! Мнити хряка убити? - Спросил его князь Юрий.

       - Ядь нехороша, ли мало? - Ответил вопросом на вопрос поп. Юрий развел руками. - Ведь не убий, мниши?

       - Тако хряк! - Удивился князь.

       - Звери таже твари божи! - Многозначительно ответил Прасковей.

       - Яко идеть в Звениграде! - Ответил и попу и гонцу Юрий. - Тропу торяти, гон ладяти! После завтри чайти!

       Они вышли из церкви и пошли спать. Только Прасковей не сразу спать лег - напутствовал служку с докладом к митрополиту Фотию. О чем он видел и слышал у Юрия, немедленно докладывал митрополиту, а тот вдовой княгине Софье. Так что находящиеся, в данный момент у власти великаго княжества Московскаго, знали о всех делах главного соперника на великокняжеский престол Юрия.

       Не знали они только одного: Юрий тоже об этом знал, поэтому вел те речи, которые бы не встревожили сидящих в Кремле. На следующий день Юрий разослал предложение братьям, пребывавшим в вотчине Москва, и малолетнему великому князю Василию, поучаствовать в охоте на вельми велицея кабана. Все отказались. Другого ответа он и не ждал.

       Охота на кабана была менее опасна, чем на единорога, но единорога никто никогда не встречал, диких быков - туров уже извели, а огромный кабан, да еще разъяренный, был опасней десяти ордынцев.

       На скаку копьем и саблей сложно достать. В лесу, где конь ограничен в скорости и в маневре, кабана можно было только, в лучшем случае поранить. Из лука можно попасть, но не убить. Из самострела можно убить, но не попасть. Не раз бывало, как разъяренный вепрь своими клыками вспарывал и коня и всадника. Вот если его на луг выгнать, тогда другое дело, но кабан умней медведя, сам не побежит, загонять надо.

       Выступать с рогатиной как на медведя? Но тогда только пешцем. Не раз, под весом вепря, сломанная рогатина входила в живот охотнику. Вепрь считался единственно равным для поединка с вооруженным человеком. Не медведь, а именно кабан.

       Поэтому все сродственники и отказались участвовать в этой охоте. Надеялись в расчете, что кабан будет проворнее, чем Юрий. И тогда всей распре конец. В этом случае вепря будут загонять только на князя звенигородского, а не на кого-либо из них.

       На следующий день, не спеша, прособиравшись до полудня, отслужив обедню, попросив у бога благости в пути и удачной охоты, князь Юрий Дмитриевич, в сопровождении большой свиты и охраны, отбыл из Москвы в Звенигород.

       Дорога была наезжена-нахожена. На трети пути, напротив села Барвиха уже был разбит лагерь, стояли шатры. Это приготовил хозяйственный отряд, вышедший еще ранним утром. Дорога как бы шла вдоль реки. Река извивалась, а дорога проложенная по северному берегу, срезала все эти извивы.

       На следующий день, встав с рассветом, помолившись и позавтакав, снова отправились в путь, чтобы прибыть в город к полднику. Так и произошло.

       Пока готовили загон на кабана, Юрий принимал отчеты, не только тысяцкого Зосимы, но и тиунов, дьяков, челобитчиков, крестьян, купцов, ремесленников.

       Только утром завывания и гудеж духовых инструментов оповестили город о том, что князь выступил на охоту.

       Все было честь по чести. Загонщики шли, шумели, гнали дичь. В месте охоты не было только двух главных действующих лиц: князя Юрия и самого кабана. Князь в сопровождении небольшой охраны оказался у озера Тростенского, где встретился с купцом Андреем. Пустошь преобразилась. Череда стогов на луговине, несколько изб у реки, огромный загон, разделенный на части, сенные сараи окружающие его и несколько сот лошадей внутри него.

       - Сколькыи? - Вопросил князь Зосиму. Тот подозвал сотника Тимоху, которого направил для обучения воинскому строю и бою кузнецов и детей кузнецких.

       - Пяти стни лошадей, полстни больши скотов, стня малых! - Доложил Тимоха. О том, как продвигается учеба, князь спрашивать не стал, понимал, что было не до нее, надо было готовиться к зимовке: ставить избы, косить сено, загоны городить, дрова готовить, утварь делать... лето же... каждые руки на счету.

       Андрей рассказал, что изготовление ручниц идет сложно. Как ни проковывай, железо рыхлое, часто разрывает. Десяток пищалей, несмотря на трудности, изготовлен и отстрелян. К следующему лету три-четыре десятка пищальников будут готовы.

       Зосима объяснил расклад по лошадям. Что оставит их здесь всего две сотни, людей для объездки, он уже привел. К весне эти десятки пищальников будут уверенно держаться в седле. Тимоха обучит пешему бою, и сабельной рубке. Остальных коней перегонят к городу, где объездят и подготовят к конному бою. Люди для этого есть. Это будет сопровождение, охрана пищальников. Платить за коней не надо. Это ушкуйники вернули вклад с приростом Шемяке за прошлый и этот год. Откуда кони взялись, князь Юрий догадался. Слухи о разорении Орды быстро дошли до Москвы. Хотя Москва была не причем, но на орехи досталось именно ей, как верному вассалу, который не контролирует вверенные территории.

       Князь Юрий усмехнулся: ордынцы, не без помощи Витовта, отдали княжение на Москве Василию отроку и сразу из-за этого понесли урон. При налете на Сарай, была взята в полон молодая жена визиря. Он даже не успел ее женщиной сделать. Поэтому из Сарая пришел приказ: любым способом добыть ее: выкупить или отбить. Кто это сделает, к нему в Сарае будут очень благосклонны.

       Но татарская девка на русской земле не объявлялась, хотя ее не особо и искали, но формальные мероприятия провели. Наместникам и тиунам были разосланы грамоты, стражам в городах, приказали проверять всех незнакомых молодых женщин и девок, на знание русского языка и местных реалий. Всех сопровождающих девки, хватать сразу и в холодную, на допрос.

       А вот и среди народа появилось много искальников найти если и не девку, то и казну визиря. Возвратившиеся ушкуйники, не особо языком трепали, только своим, но слухи полнились, пополнялись и настолько извратились, что все знали, богатств, взятых у хана, не смогли запихать в большую бочку, где обычно рыжиков мочат, пришлось еще в отдельный сундук набивать. Искальники сбивались в ватаги и рыскали по городам и весям Руси. Осень, скоро снег падет, где тогда искати? Заодно грабили тех, кто под руку попадался и был малочисленней или слабей.

       2.

       Перст догадался, что Слома сбежал на челне с царевной. Но зачем он это сделал? Чего испугался? Дождался бы земли русской! Или его Перста, заподозрил в корысти? Как же он себя выдал, что даже этот тупой увалень, в самый неудобный для самого себя момент умудрился сбежать? Это же верная смерть! Что-то не так... Не мог этот отрок понять его замыслов... Через чур Перст к себе Слому приблизил? Или кто-то нашептал? Шибал? Этот такой же. Мал еще. Апон? Тот его только шпынял. Макал? Макал постоянно терся рядом со Сломой. Последнее время даже спать рядом укладывался. Вот он мог. Много повидал, много знает.

       Идти вниз по Волге, даже такой тупарь, как Слома не решится. Значит, тот решил затаиться, выждать, когда Перст уйдет и продолжить путь вслед за ним.

       "А мы тоже подождем!" - Решил Перст. - "От такого прибытка грех отказываться". Теперь есть основание забрать все у Сломы и поделить между ватажниками, но не сейчас, а когда в монастырь прибудут. Будет жив Слома или его к скамье привяжут... или... это как дело пойдет.

       Перст решил до переправы не идти, а прятаться в камышах. Он считал, что и Слома так сделал.

       Слому подгонял страх, поэтому до такого простого решения - затаиться в камышах, он не додумался. Он постарался подальше уйти от бивака. Челн подхватило течение и, Слома много времени потратил на то, что выйти из него и причалить к берегу, а потом, теряя последние силы, вновь подниматься вверх по течению.

       Ватажники не оценили замысел Перста спрятаться, но утром они увидели десяток парусов и подумали о его предусмотрительности сохранить добытое. Они выждали еще сутки. Перст ждал не когда эти паруса уйдут подальше, а когда Слома выйдет из камышей. Если бы Перст последовал за ватагой Кендаря, то увидел бы, что те вытащили ушкуи на западный берег Волги, привязали к ним лошадей и потихоньку утащили все в сторону Дона.

       Перст специально лично вылезал на берег, чтобы посмотреть нет ли где дымка или одинокого челна. Наблюдателей поставил. Слома как в воду канул. И когда это изречение пришло ему в голову, он подумал, а вдруг это правда. Перевернуться или волной челн захлестнет - дело нехитрое. Тогда чего ждем и царевна и ценности, уже на дне Волги. Он послал Макала на берег, чтобы тот перед походом отсмотрел не идет ли кто по воде, а потом сам незаметно проследовал за ним.

       Макал даже не успел повернуть голову в обе стороны, как почувствовал лезвие ножа на шее. От этого он не услышал вопроса, поскольку оцепенел и гадал, кто бы это мог быть. Его ударили кулаком в спину, требуя ответа.

       - Чи ведати? - Пробормотал Макал. Наконец, поняв вопрос, ответил. - Сколота! Поведае все речи те!

       Он рассказал, что хотел содрать пару копеек, за то, что замолвил слово перед Перстом, когда Слому принимали в ватагу. Нож убрали от шеи. Макал медленно оглянулся. На него смотрел Перст.

       Пока Перст выпытывал Макала, Надеж тоже со своими подельниками устроил незаметное совещание. Все выглядело совсем безобидно, ну осматривают мужики весло...

       Только Шибал это заметил и незаметно перебрался на сиденье поближе. Те говорили тихо, но кое-какие слова Шибал расслышал. Этих слов хватило, чтобы понять, что Надеж с сотоварищами от своих планов отказываться не собираются. Он перелез от них на свое место и вовремя. С берега спустились Перст с Макалом. Перста удивило, что ушкуи стоят плотно бортом к борту, а три человека о чем-то переговариваются.

       - Че туте? - Подошел Перст. Надеж объяснил, что обсуждают, треснет весло или нет. Может его заменить? Перст осмотрел весло, не лучше и не хуже других. И это ему не понравилось. Он объявил о своем решении. Ушкуи начали выдираться из камыша.

       Надеж ничего не сказал Корчику и его другу - Лычену, что в заговоре участвуют еще двое. И те двое ничего не знали о Корчике с Лыченом. Уговор и с теми и с другими был в том, что первым начинает Надеж.

       Шибал, все-таки, рассказал о заговоре Надежа брату. Апон тоже зачесал макушку. Причем он рассматривал другой вариант. А не присоединиться ли к Надежу? Где выгода больше? Видя раздражение Перста, Апон побоялся к нему подходить. Скажешь, так виноватым сделает, за то, что не сразу сказал. Он приказал брату быть готовым, щит повесить на спину, нож держать под рукой, лук, с натянутой тетивой, на коленях.

       Перст, заметив это, спросил в чем дело, но Апон сказал, что боится переправы, вдруг не только по берегам конные отряды будут, но плыть по воде...

       "Хорошо соображает" - впервые с уважением подумал Перст об Апоне. И тут он задумался, сделать из него помощника или стоит опасаться. Сделаешь, а он, набрав силу - скинет его. До монастыря еще долго, времени хватит и присмотреться и решить.

       Перст приказал подготовиться всем как и Апон с Шибалом. Грести стало неудобнее, тяжелее, но безопаснее. Надеж был недоволен, но ничего не сказал. Решил дожидаться благоприятного момента.

       Ушкуи шли вдоль пологого восточного берега Волги. Ветерок начал крепчать, опустили паруса и, вскоре можно было не грести, ветра было достаточно, хоть медленно, но поднимать ушкуи против течения. Осенний ветер степей был уже не настолько жарким и иссушающим, но достаточно пыльным, попадал в глаза, которые постоянно слезились. Неожиданно к берегу выскочила горстка всадников. Судя по всему, это были встречающие на переправе, и им очень не понравилось, что вверх по реке поднимаются какие-то лодки. Они кричали, улюлюкали, махали руками, требуя пристать к берегу. Начали стрелять, но даже с помощью ветра, стрелы не долетали.

       Приближаться к ушкуям всадники боялись: самострелы и били точнее и пробивали глубже. Перст дал команду приготовиться. Этой полусотни он не боялся. Он уже наметил место, где можно будет причалить, быстро вытащить ушкуи на берег и, прикрываясь ими перестрелять наглых ордынцев.

       Скакали те за ушкуями долго, но когда отлогий берег закончился и начался крутой яр, ушли прочь.

       Перст приказал взяться за весла, чтобы помочь ветру пересечь стремнину. Все расселись, но только Надеж стоял, целясь в Перста из самострела. Щелкнула тетива самострела.

       Болт летел так долго, казалось, что можно самому умереть до того, как он в тебя попадет. Раздался скрип разрывающейся кожи, треск сухого дерева и болт угодил бы прямо в сердце, но он, промяв бляху панциря, отскочил. Шибал схватил лук и выстрелил в Надежа. Лодья качнулась на пологой волне и стрела Шибала угодила Надежу только в ногу. Он потерял равновесие и упал в воду.

       Пока Перст оглядывался и приходил в себя, в его ушкуе вскочило еще двое, на них показывал Шибал, а Апон махал саблей. Они не стали сражаться, а схватив пожитки, выпрыгнули в реку. До берега было несколько шагов и, вода, отбившаяся от основного тока, текла в обратную сторону.

       Перста спас щит, поднятый Апоном. Шибал показывал на Корчика, но еще у одного заговорщика нервы не выдержали, он подумал, что Шибал показывает на него, поэтому и махнул через борт.

       Те двое уже вытащили раненого Надежа на узкую полоску песка у подножия яра.

       Хотелось отомстить. Расстрелять из самострелов. В эту горку им придется взбираться медленно, цепляясь за все, что растет, но Перст отказался от мести. Оставить им жизнь было более изощренной казнью, чем убийство. Он махнул рукой. Весла одновременно поднялись и опустились в воду. Чтобы пересечь ток и войти у другого берега в более медленное течение, требовалась не только сила, но и слаженность.

       "Вот тебе и Апон с Шибалом!" - А ведь Перст, по прибытии в монастырь собирался их прикончить и забрать имущество. Особенно Персту хотелось получить доспех захваченный Апоном. Слома сбежал - черная полоса. А Апон спас - белая. Во как всё устроено! Чуден созданный тобой мир, господи!

       3.

       Боярин Борис Старов, со своими насадами, снова оказался около Казани. Навстречу ему смело и стремительно надвигался одинокий насад вышедший из залива. На нем махали полотнищем, предлагая переговоры. Борис вопросительно посмотрел на сотника. Росоха предложил себя как переговорщика, а боярин, если опасностей не будет, может выступить на заключительном этапе.

       Сотник один вступил на борт казанского насада. Там был посыльный от мурзы Байдара. Он велеречиво сообщил Росохе, что многие победы ушкуйников дошли и до Казани. Мурза Байдар предлагает мир и выкуп, если ушкуйники пройдут мимо и город не тронут.

       Росоха сначала хотел рассмеяться над данным предложением, но потом смекнул, что на этих страхах можно хорошо заработать, раз они подумали, что это не московские насады, а ушкуйники. Росоха речи стал вести, как настоящий ушкуйник, вернее он так представлял, что ушкуйники так себя ведут и говорят.

       На справедливое замечание казанского посланца: что это так мало лодей на реке? Росоха ответил что это только передовой отряд, иначе ушкуи всю реку перегородят. И мешать друг другу будут. Договорились, что казанцы будут платить за каждый прошедший ушкуй отдельно. Раз здесь десять ушкуев, только за десять. Сколько потом подойдет, за столько и заплатят. Все лодьи вслед за посланцем вошли в залив и стали ждать дани.

       Мурза Байдар наблюдал за переговорами с городской башни. И узнал и шатер и самого боярина Старова.

       Только что прибыл гонец из Сарая. Он сообщил, что ушкуйники разделились. Одни ушли на Дон, а другие взяли Астрахань. Это означало только одно: хлыновские, после взятия Астрахани, пойдут сразу домой через Каму, оставив Казань в безопасности. Своему казначею он приказал в большие кожаные кошели накидать побольше свинцовых бляшек, железного лома, и по паре каменных ядер от единственной пушки, наверх положить кошели с монетами в размерах обговоренной суммы.

       Город уже облетела весть о договоре с ушкуйниками. Народ толпился и у ворот города и на пристани. Некоторые даже помогали грузить эти тяжелые мешки в лодку.

       Сам казначей мурзы передал Росохе дань, добавив при этом, что сверх обговоренного казанцы, в знак дружбы передают и металл и ядра для их пушек. Росоха понял, что их раскусили, но деньги все пересчитал.

       После этого горожанам объявили, что ушкуйникам заплатили все деньги собранные на укрепления и оборону города и поэтому все остальные ушкуйники, даже мимо Казани не пойдут. Информация, если правильно ей воспользоваться, это не только знания, силы, возможности, но и богатство. Байдар с казначеем сразу принялись подсчитывать, насколько они обогатились. Народ же в это время прославлял мудрого мурзу. Через месяц Байдар объявил о новых вносах на ремонт укреплений. В этот раз все с радостью понесли деньги, не будешь же от всех откупаться.

       Отплыв подальше от Казани, Росоха все рассказал боярину. Тот стал чесать бороду. Он всегда так делал, когда не знал как поступить. Деньги это всегда хорошо, но как обосновать за что ты их получил? А Казань в это время весточку в Кремль о мздоимстве московского посланца! Свалить все на Росоху, заковать и в Нижнем Новгороде устроить суд. Но тогда деньги придется сдать в казну. Решил посоветоваться с дьяком.

       Фефил же, несмотря на волну, продолжал описывать путешествие:

       " Аще вывержены лодьи буде ветром велико на землю чюжу, татарску и снабдити казанце рухлом своим посыла мокавого."

       Боярин рассказал о всех своих сомнениях и соображениях. Молчаливый Росоха, замерев как камень, стоял с покрасневшим лицом, словно жбан хмельного меда выдул. Фефил молчал, но губы его шевелились, словно внутри себя он проговаривал речь или сочинял очередное послание.

       - Ну? - Не выдержал долгого молчания боярин.

       - Ато... аще...ажно... беху...- не обращая внимания на боярина, начал вслух бормотать Фефил, потом замолчал, с удивлением, словно не понимал, откуда рядом с ним оказались присутствующие, посмотрел на них, узнал и произнес историческую фразу, почему-то не занесенную им в летопись: "Делимо на трех!".

       Фефил длинным указательным пальцем, с ровным обстриженным ногтем, показал на присутствующих. То, что понял для себя Фефил и сообщил им, ни сотник ни боярин не поняли.

       Тогда Фефил принялся им объяснять. Это не казанцы послу дань платили, а посол московский чтобы те пропустили без боя. Уж больно в Орде злы на ушкуйников и винят во всем Москву, которая позволяет воровской братии вольно гулевать по Волге. А чтобы послу лица не потерять, то платили не за проход, а за припасы. О чем Фефил уже записал в летописи. Под это можно списать и все недоставшиеся подарки хану и ордынским вельможам. Боярину половину всего. От второй половины две трети Фефилу и треть Росохе. Так они будут выглядеть героями. Фефил рассказал что записал в летописи: посольство повернуло пако и не пошло в Сарай из-за того чтобы в Орде не подумали что именно они понукают ушкуйников на разбой.

       4.

       Кендарь вовремя доставил лошадей в Звенигород. Через день прибыл гонец от Зосимы к Тимохе, что во всех княжествах, особенно зависимых от Орды и Москвы вводятся усиленные меры безопасности. Расставлены заслоны и засады на основных дорогах, стражи и все административные органы предупреждены о появлении ушкуйников. Хватать немедля и без разбора, особенно тех, с кем будет ордынская девка.

       Да, по воде теперь не пройдешь, Волгу и ее притоки будут стеречь особо. Но все ушкуи на Хопре. Это была идея казначея ватаги Липы перетащить лодки. Пусть ждут.

       Теперь, чтобы незаметно пробраться на север: Новгород, Ярославль, Кострому, Вологду Белоозеро надо было очень постараться. Ведь даже в селах, посадах, погостах будут не только спрашивать, кто ты и куда идешь, откуда и к кому, зачем, но и будут обыскивать. А если ты в простой сермяге, а в котомке рубашка из шелка, кубок золоченый, деньги разные, да еще вооружен, то тебя хватать не будут, а просто шлепнут и имущество поделят.

       Вот на обратном пути, с семьей, на возах, скотом, утварью, никто тебя шмонать не будет - лучшей доли человек ищет.

       Новгородцам легче всего, надо добраться до Волока Ламского, который находился в совместном управлении Новгорода и Москвы. Тверским, которые тоже могут этим путем воспользоваться, а вот тем, кому идти на среднюю Волгу?

       Кендарь решил воспользоваться древним путем контрабандистов. Его посуху проложили еще тогда, когда чуть ли не каждый город или был вольным или княжеством. После захвата монголами Руси, чтобы не попасть в руки к баксакам, путь приобрел большую популярность. Время от времени им пользовались, когда обострялись отношения между соседними княжествами. Последний раз при походе хана Едигея на Москву, свыше пятнадцати лет назад.

       Тогда Кендарь был молодым парнем, чуть старше Сломы, а проводником дед Пакуй. Дед сам до этого проходил этим путем два раза на север и один раз на юг. Не все Кендарь запомнил что объяснял и показывал Пакуй. Но главные приметы засели крепко, потому что были понятны.

       Тропа начиналась на левом, низком берегу Оки, недалеко от впадения в Оку реки Каширки.

       Те два периодически пустующих жилища назывались Ступино. В этом месте ступали на тропу вившуюся в лесных зарослях.

       Тропа никогда не была прямой. Она именно вилась между деревьями, кустами, оврагами, ручьями, речками. Если бы кто-то случайно на ней оказался, то никогда бы не понял что это тайный путь среди лесов.

       Путь был проложен так, что со стороны он был никому не виден. Он шел по гребням возвышенностей, по высоким берегам рек и с него можно было видеть долину реки, заливные луга, а вот снизу, никого было увидеть невозможно. В некоторых местах через узкие щели ручьев, были уложены бревна, образуя неширокие мостки. Передвигались, в основном пехом, а если были животные, то вели их в поводу. Не разгонишься и узловатые корни мешают и ветки низко висят.

       Так тропа вилась до села Бронцы, где была переправа через Москву реку. За Москвой-рекой шли низины, озера и болота, не зная вех в которых можно было заблудиться и никогда не вернуться. Все эти низины между немногочисленными холмами окончания клинско-дмитровской гряды Валдайской возвышенности тянулись до деревни Вохна, где была переправа через реку Клязьма. Там начинал сухой песчаный берег, с густыми сосновыми лесами. Здесь можно было выйти на владимиро-суздальский тракт или идти дальше через Переславль, Ростов на Ярославль. На берегу Волги тропа заканчивалась.

       Кендарю, по указанию князя навязали доставить отрока Улиту к сродственникам у озера Кубенского. Сам Кендарь двигаться дальше Ростова не собирался, он хотел встретиться с Куявой. Но в Вологду направлялись Памятох, Пробой - сын кузнецкий, бывший монах Олекса, Мурав обладавший огромной силой и тихим, набожным нравом. Им и хотел Кендарь поручить Улиту. Улита уже знал о смерти деда и матери.

       О тропе знали многие, но считали что это из области преданий, вроде муромской дорожки. Находись смельчаки, которые вступали на нее, но никогда не возвращались. Лешие, кикиморы и прочая лесная и болотная нечисть так охраняли тропу, что на ней пропадали целые отряды, преследовавшие или беглецов или контрабандистов.

       Они не успели с коломенскими ребятами сплавиться по Москве до Бронцов. Там, на переправе уже был заслон. Заслон был не на тропе, - на дороге и реке ведущих в Коломну. Но десятник знал, что где-то здесь начинается тропа и приказал смотреть в оба, особенно на тех, кто будет переправляться через Москву-реку.

       Если бы не обеденное время, ушкуйники точно бы угодили в засаду. Около котла на костерище на берегу реки толпился вооруженный народ с ложками. Заметив их, ушкуйники причалили к противоположному берегу и через луг побежали к лесу. Быстро бежать мешала поклажа и оружие. Все было уложено так, чтобы было легко нести, но не легко бегать.

       В заслоне заметили бегущих людей, побросали ложки, вскочили на коней и начали переплывать реку.

       Ушкуйники еле успели добежать до леса, когда всадники выскочили на берег. Вглубь леса уже бежать не было сил - затаились в густых кустах малины около опушки.

       Была еще одна причина: найти начало тропы можно было только от реки. Так и лежали под кустами, сдерживая дыхание. Это было очень тяжело. Грудь ходила ходуном воздух входил и выходил из легких у кого со свистом, а у Мурава с огромным шумом.

       Им повезло в одном: всадники мыслили по-типовому и скакали по ухоженной тропе, кое-где с колеей, ведущую в ближайшую деревню. Им и в голову не пришло, что люди, с тяжелой поклажей, пробежав несколько десяток шагов сбегут с тропы и повернут обратно.

       Если бы всадники остановились и прислушались к лесу, как это обычно и бывало, то они бы услышали совсем рядом и треск веток и тяжелое шумное дыхание, но в пылу погони они этого не сделали и, теперь растянувшись цепочкой, пытались догнать убежавших. Азарт легкой добычи погонял.

       Через полпоприща они поняли, что беглецы, выдохшись, затаились в лесу. Обратно ехали медленно, с острожкой вглядываясь в лес и на тропу ища мягкий след человека.

       И они нашли. Разделились. Одни спешившись, шли по лесу, другие, на конях, выскочили на опушку. Они-то и заметили последних двух человек вошедших с луга в тень деревьев. Рожком подали сигнал. Подскочили к тому месту, где видели беглецов. На лугу следы были, на опушке были, а в лесу пропали. Они спешились, осмотрели все и, когда появилась подмога, только развели руками. Древнее поверье: на тропу ступивших, тропа не выдает, но выпускает только своих, а не чужих - залетных.

       Только Кендарь знал примету, но он о ней никому не говорил. Поэтому и ступили на берег не рядом с ней, а немного ранее, чтобы никто из присутствующих не догадался, где она начинается.

       Примета была яркая и заметная. Старый дуб в окружении сосен. В полусотне шагов от него, одинокая ель с двумя вершинами. От нее-то и начиналась тропа. Ушкуйники сначала шли по толстым корням покрытыми бугристой корой, причем не след в след, а каждый выбирал свою дорогу, как велел Кендарь. Потом по осыпавшейся хвое, практически на четвереньках, гусиным шагом, сильно сгибаясь под еловыми ветками, чтобы их не задеть.

       Заслонщики уже в удвоенном количестве осмотрели все в округе, значительно расширив поиск, но никаких следов. Решили, что это морок отвел их сюда от тропы. Они, после этого, с тревогой, оглядываясь, призывая пращуров в помощь и крестясь, поспешили отступить от этого нехорошего места. Немедля был отправлен посыльный в Москву. Там сразу выслали большой отряд, чтобы перехватить подозрительных людей на Клязьме. Отряд был большим, потому что никто не знал, где эти люди будут переходить Клязьму, если будут, конечно. То, что с ними не было женщины, это не значило отступить, наоборот эти люди вызвали повышенный интерес, раз убегали, а может женщина и была, ну, не ребенок же бежал вместе со всеми.

       Когда уставшие ушкуйники устроили привал, Кендарь, как и когда-то дед Пакуй, посвятил Улиту в тайны тропы. Оказывается, все кто по ней идет, в особо сложных местах, должны устанавливать тайные знаки. Обычно на молодых деревьях делали раздвоенные вершинки или выгибали верхние ветви так, чтобы они показывали направления. Поэтому в некоторых местах скапливались на разновозрастных деревьях одинаковые знаки. Это было правилом, кто идет, тот делает на молодом дереве знак. Ведь неизвестно, кто, когда и через сколько лет, воспользуется тропой, но он всегда будет знать, что это верный путь. Это всегда помогало.

       Тропа, в разных местах использовала и существующие пути-дорожки. Нахоженные и наезженные между деревнями и даже городами. Это было сделано специально, чтобы тропу можно было быстро покинуть и влиться в людской мир, сделать припасы, купить продать, и уйти обратно на тропу.

       Группа людей четвертый день не спеша пробирались по лесу. Улита шел наравне со взрослыми мужиками, но и груза у него было меньше, чем у них. Тропа повернула и они оказались на обычной проселочной тропинке, которая вывела их на большую луговину. Здесь разделились, пятнадцать человек ушли влево, семеро вправо, остальные с Кендарем прямо. Смеркалось. Оставаться на ночь у дороги было опасно. Мало ли какой всадник или тележник будет стремиться в ближайшую деревню, чтобы укрыться в тепле до темноты.

       Кендарь повесил на себя поклажу Улиты и попросил перебежать луг и там посмотреть необходимые приметы тропы и постоять на стреме, чтобы заранее предупредить, если кто-то будет двигаться навстречу.

       Чтобы найти тропу, Улите пришлось идти по дорожке далеко в глубь леса, даже залез на березу, но он нашел группу разновозрастных деревьев с одинаковой аномалией. Он наметил направление и сложенным хворостом у дороги обозначил откуда можно двигаться к этим деревьям.

       Неожиданно что-то его насторожило. Он осмотрелся, прислушался. Принюхался. Улита ощутил легкий запах дыма. Какое-то поселение недалеко? Он пошел на запах дыма, запах был, а дыма все не было. Через шестьдесят шагов он повернул обратно. Еще через пятьдесят наткнулся на Памятоха и шепотом рассказал о запахе. Осторожно ступая, они вернулись к остальным. Улита сказал, что нашел тропу, и про запах дыма. Запах есть, а дыма нет. Посоветовавшись, приняли решение на тропу не выходить, самим костер не разводить и расположиться на ночлег недалеко от дороги. Приготовить оружие и доспехи. Утро вечера мудренее.

       5.

       Самый большой объем поклажи занимала войлочная попона для лошадей. Ее путники использовали и как подстилку и как одеяло, подушку под голову, как палатку или тент. Кендарь выбрал высохшую, то ли лужу, то ли болотце, поверхность которого была покрыта мхом, берега - зарослями кустов. Погрузившись в мох, никто над поверхностью не возвышался, даже здоровенный Мурав.

       Пожелтелая листва оставалась еще на деревьях, но ее было немного. Опустевший лес просматривался на десятки шагов, кроме густых ельников. Поэтому эта выемка в земле, если чуть приподнять голову, позволяла, сквозь высохшую жесткую траву видеть тех, кто идет по дорожке. Оружие положили рядом, под попону. Копья пришлось засыпать листвой.

       Холодный и влажный воздух на рассвете холодил чуть ли не до костей. Улита проснулся и хотел встать, чтобы проделать несколько энергичных движений чтобы разогнать кровь в конечностях, но заметил предупреждающий знак Олексы. Он огляделся. Оказывается проснулись все. Помятох энергично, но неслышно растирал кисти рук, Пробой под кафтаном вращал плечами, Мурав шевелил пятками. Только Кендарь, положив руку на древко копья, слегка приподняв голову, всматривался, в более светлое пространство дорожки. Он опустил голову и все замерли. Только теперь Улита ощутил еле заметный кислый запах давно не мывшегося человека, осторожно крадущегося рядом. Ребячье любопытство взяло верх. Он, как и Кендарь, медленно приподнял голову. Пересчитал, их тоже шестеро. Но как они неслышно шли! Потому что утоптанной колеей. Шли бы по лесу, то шуршали бы листьями и хрустели ветками под ними.

       Хорошо, что они успели пройти, до того, как Улита поднял голову. Они были так насторожены, что заметили бы не его, его голову сложно было заметить, а уловили всего лишь ее движение.

       Эти люди шли гуськом. Первый со щитом и копьем, второй с луком в который была вложена стрела. Во рту он держал еще одну. Щит висел на спине. Третий тоже держал копье, а щит в другой руке. У следующих двоих были в руках самострелы, последний - опять с копьем. Шлемы были повязаны тряпками, кольчуги были только у тех, кто был с самострелами, да и то плечи и грудь были повязаны платками.

       Кендарь заметил, что Улита приподнял голову и, успокоительным движением пальцев руки сверху вниз, показал, что голову надо опустить. Улита так и сделал. Сколько они так лежали, миг или полдня определить было невозможно, небо было затянуто низкими серыми облаками. Вчера еще светило солнце, а сейчас и день как вечер.

       Кендарь жестом поднял всех, свернули и убрали попоны и вышли на колею, шли друг за другом, пока Улита не нашел сложенный им вчера на обочине хворост и уверенно показал направление.

       Чем ближе они подходили к вехе, тем сильнее становился запах свежего дыма. Видать огонь только разожгли.

       Соблазнительно было спрятаться в русле ручья, но если бы их обнаружили, то быстро вылезти и оказать сопротивление, было бы затруднительно. Мурав показал на огромный корень старой ели, которая не упала на землю, а, наполовину застряла на своих соседках. В будущем, это укрытие могло оказаться берлогой для медведя. Корень приподнялся на полтора аршина. Травяной покров не весь разорвался, а закрывал укрытие и с другой стороны. Поклажу сняли, с трудом там поместились четверо. Помятох был отправлен в разведку к костру, а Олекса спрятался под стволом ели и мог видеть лес с другой стороны и осторожно крадущегося Помятоха.

       Снова нависло напряженное ожидание.

       Небо начало все сильнее светлеть и светлеть и скоро показались первые лучи солнца. Тучи словно чего-то испугавшись то ли разбежались, то ли попрятались. Со светилом ждать было веселее. Только когда солнце достигло верхней точки, вернулся Помятох. Первые его слова были радостные. Засада ушла. Он подробно хотел рассказать, но Кендарь велел срочно идти к костру. Необходимо было и обогреться и просушиться и поесть. Костер был затушен, но одной оставшейся искры хватило, чтобы его снова разжечь. Только когда поели, Помятох и рассказал что увидел и услышал.

       Оказывается под Клином, схватили тверского ушкуйника. Если бы он шел со всеми - отбились бы, а он заглянул к родственникам, а там, на постое, был сторожевой отряд. Пытали жутко, на третий день тот проговорился, что главное богатство это общак Кендаря. Атаман ушкуйников - новгородец и был на конях с большой ватагой. И, скорее всего уже в новгородских землях.

       Кендарь горько усмехнулся - Елень его не предал. Он знал, как и все кто шел с атаманом в родные края, что богатств он с собой не брал, слишком тяжелые и объемистые, чтобы с собой таскать.

       Засада уже в лесу прожила неделю, но никого не встретила. Только один из них знал, но не был уверен, где конкретно тропа проходит в этих краях, но и луг помнил и дорожку. Ночевали те в избушке, а та находилась под самой вехой. Прискакал конный с вестью, что те, кто пересек Москву-реку в Бронцах, скоро выйдут к Клязьме, а эту засаду, скорее всего уже прошли. Они с такой радостью снялись с бивака, что даже завтракать не стали, а собрав вещи, ушли вместе с конным.

       Если бы Кендарь с товарищами знал, что в это время те, на трех телегах, которые были в деревушке, проезжают вместо них. И их не шестеро, а двенадцать. В лесу они сторожили по сменам. И проезжая, запах костра учуяли, но решили, что этот запах от их бывшего костра.

       Ушкуйники двинулись дальше.

       Глава 7.

       1.

       Перст был мрачнее туч, что повисли над Волгой. Проспать заговор. Это чудо что Апон щит поднял. Войско его куцее, даже и не войско, да и для ватаги маловато, но с каждым разом уменьшается. Скоро и грести некому будет. А дожди зарядят?

       Пробравшись ночью мимо Казани и опасаясь нападения мелких местных племен на одинокие насады, он, наконец, принял решение.

       Поменял местами гребцов. В своей лодье собрал большинство сильных и с богатой добычей. Быстро отчалил, когда на втором ушкуе поняли, что остались в меньшинстве и до дома могут не добраться, в спину уходящим послышались проклятия. Лодка набрала ход, распустила парус, и оставшиеся на берегу, сначала перестали быть слышными, потом уменьшились, пока стали не различимыми от кустов и деревьев.

       Гребли остервело от стыда, за то, что бросили своих собратьев одних, но роптать никто не вздумал. Мест на их ушкуе не было, а из графика они сильно выбивались. Никто не хотел быть в расплохе сначала во время длительных холодных моросящих дождей, потом крупного мокрого снега, а в конце всего этого, первых морозов. Некоторые даже были рады, что Перст выбрал их, а не кого-то другого.

       Желян, имя его соответствовало вечно печальному лицу - единственный, из оставшихся, не побежал к берегу. В своей привычной манере он бухнулся на колени и принялся молиться. Он молился за ушедших: за Перста, чтобы им следовала удача, не погромили их встречные, не погубили спящими на берегу, чтобы мор, какой, мимо них прошел, чтобы волна лодью не захлестнула, все были и здоровы и встретились с родными. Он так всегда проделывал. И в начале похода, когда разделались со спящими, и после каждого боя, каждой потери. Вначале он молился за чужих, пораненых и убитых лично им, потом за остальных противников. В конце молитвы - за своих и за себя. После захвата Сарая у него уже было четверо последователей. Одного забрал Перст. Остальные трое, увидев привычный ритуал Желяна, встали рядом на колени и принялись повторять его слова.

       Хоть и молился Желян христианскому богу, то все наполнение молитвы было языческим. Он просил души умерших, не мстить, а помогать. Точно также он просил прощения у убитого животного или срубленного дерева.

       Законодательство дохристианских славян было простым и понятным. Сделал запретное - заплати или отработай. Не срывай колосок без надобности, если не голоден, не убивай зверя ради потехи, руби дерево для пользы. Защитой пользовались и холопы и пленные. Пленный отработав несколько лет, мог идти домой или оставаться и получал такие же права, как и все.

       К языческим богам относились с почтением, но как к равным. Тебе приносят дань - отработай, а то высекут или выкинут и будут молиться другому. Тебе помогают и ты помогай, а не только все греби под себя, забывая о тех кто тебя кормит.

       Подошли остальные пятеро, кто в бессильной злобе, а кто опустошенно. Присели рядом.

       - Чи брати вяще замятня! - Печально улыбнулся Желян. - Еже всуе женуть, то Перст намо зати живота гонеже! Бех, бесте, бехом днесь! Мнити зело искусити плоти наши, аже души! Бехом пачи потягнути ране присным возвернути! - Желян объяснил друзьям по несчастью, что их всего девять, а весел гораздо больше. Пока ветер попутный из весел соорудить большую мачту, а самим только подгребать, если будет уводить в сторону. Ушкуй легок - пойдет быстрее, а чтобы его не перевернуло, по одному веслу надо держать над водой - если кинет на борт, чтобы опереться.

       Работа закипела и все, негласно, без выбора признали Желяна главой ватаги.

       Перст допустил еще одну ощибку, большинство припасов осталось на втором ушкуе. На третий день уних закончилась еда и они начали голодать. Краткие остановки подбить зверя ни к чему не привели. Рыба ловилась плохо. Толи дело сухарик пососать или овса в кипяток всыпать. Сушеное мясо слюной наполнять и долго жевать во время нудной гребли. Ничего этого не было. Люди начали выбиваться из сил. А тут и ветер ослабел и парус уже не тянул тяжелый ушкуй.

       На пятый день пришли в Чебоксарь. Перст, понимая настроение ватажников, закупил и еды и баньку организовал и бочонок пива доставил. Селяне за все это содрали с него втридорога. Зерно он купил по весенним ценам, а порося и четырех баранов по летним. Пиво было свежее. Остались еще на один день.

       Боярин Старов вернулся в Нижний Новгород как победитель. Сверх уговоренного, обещанного нижегородским охотникам, пошедшим в поход с его посольством, было выплачено по паре медных пулов. За доблесть и старание. Сотника Росоху боярин забирал с собой в Москву. И пока он сам наслаждался жизнью на тверди, а не волне, Росоха распродавал лишнее имущество и готовил обоз. Кроме того сотник с собой уговорил с десяток верных сподвижников, те тоже забрали и своих домочадцев и прислугу и холопов. Так что посольство растянулось.

       Московский посол был доволен, возвращающееся посольство казалось более важным, чем когда отправлялось из Москвы. Все свободное время он проводил с Фефилом. Советовался, как лучше и выгоднее обосновать каждое свое действие, да что действие - слово. Раз Фефил уже записал в летописи, что посольство, несмотря на огромные трудности, было успешным ему таковым и следовало быти.

       Нижегородцы тоже радовались. Никто из них не сгинул, даже ранен не был и все вернулись с прибытком. Веселие шло целыми улицами.

       Кендарь с товарищами проходил самую сложную часть пути: обходя различные поселения южнее Клязьмы. Некоторые деревушки стояли безлюдные и путники ночевали в них. Тропа вела через поля и луга, кое-где заросшие молодняком, среди которых, в той или иной мере разрушенности и находились крестьянские домишки. Эти домишки были большим подспорьем - в них тепло сохранялось до утра, поэтому к рассвету одежда и обувь были сухими. Скорость передвижения возросла. Те места, где кто-то обитал, они проходили не останавливаясь и вооружившись. Вышли на проезжую дорогу которая вела из Коломны в Радонеж и пересекала владимирский тракт. До Клязьмы оставалось совсем недалеко. Путников не было. Все стремились подготовиться к осенним холодам и к зиме. Редко-редко встречались небольшие группы паломников возвращавшихся из Троице-Сергиева монастыря. Делились новостями, пополам с хлебом.

       Группа Кендаря не скрывала вооружения и доспехов, да и три копья сложно было бы скрыть, но железные шлемы не надевали, их не было только у Улиты и Мурава, на огромную голову которого ничего подходящего не нашлось.

       Эту часть пути хорошо знал бывший монах Олекса, ходивший трижды в Троице-Сергиев монастырь из Серпухова. До Клязьмы оставалось с поприще. Дорога вильнула налево, потом, через сотню шагов, должна повернуть направо, потом опять налево, направо и выйти к броду через реку.

       Решили подойти как можно ближе к реке, остановиться в зарослях и выслать разведку на переправу. Поэтому все органы чувств у всех были направлены вперед. От этого были захвачены врасплох, когда из-за поворота, со спины, выскочил десяток хорошо вооруженных всадников.

       Заметив бредущих впереди себя людей, передние всадники схватили копья для атаки и прибавили ходу. Кендарь, Помятох направили свои копья, Пробой и Олекса схватились за топоры. Мурав же положив копье на землю, встал на колени и принялся молиться.

       Их окружили, несмотря на решимость путников драться. Кроме копий, на окруженных были нацелены и стрелы, готовые в любой момент сорваться с тетивы луков.

       - Хто таки? - Грозно спросил всадник, руки которого были заняты поводьями и плеткой.

       - Глас твой знам! - Опустил топор Олекса. - Чаю вятший вой княже серпуховскаго?

       - Хм? - Удивился тот. - Ато! Аки знати? Не вема камоу идеши!

       - Антон кажи звати? - Полуутвердительно спросил Олекса. - Бехом с Колонма в Радонеж. Подвезти чаю! Ато боли камчугом в ногах! Копии не зри - лихой люд в землях грят!

       - До брода тока! - Согласился Антон. - Ведае, мольвельник ты! В монастырие зрети!

       Всех посадили на крупы лошадей и, неспешной рысью доехали до брода.

       В очередной раз группе Кендаря повезло. Знакомца встретили. А то ведь, от испуга, могли оказать бой. Этот не испуг Мурава спас всех, он решил помолиться перед смертью в бою, пока смотрели на него, оказывать сопротивление уже было бесполезно. А тут, сблизи и Олекса знакомый лик признал и имя вспомнил. А тот, хоть смутно и его в ответ.

       Если бы не посыл Антона из Серпухова в Стародуб, путники Клязьму не пересекли. Когда подъехали к реке, то поняли, что даже тайно вдоль реки не пробраться. Здесь по осени, был единственный брод, где был разбит лагерь на обоих берегах, а в пределах видимости друг друга располагались посты. Насколько посты тянулись в обе стороны реки, предположить было невозможно. Эти посты, зигзагом, находились с двух сторон, откровенно оповещая себя кострами. Ничего подобного паломники не говорили, так они и реку переходили днем.

       Антон перевез путников через реку и оставил их в лагере, а сам заспешил в Вохну, где был постоялый двор, который виднелся прямо с берега.

       В лагере, путникам необходимо было пройти дознание. Прием пищи спас в очередной раз. И допрос и обыск были быстрыми и проходили формально. Тут уже Кендарь сориентировался. Он вспомнил знакомых купцов из Серпухова, даже показал деньги и вещи, которые, как вклад, должен доставить в Троице-Сергиев монастырь. Так у Коломны, при переправе через Москву, две лошади испугались, одну унесло с поклажей, а вторая, взбираясь на берег, сломала ногу. Хорошо Антон их догнал, помог побыстрее добираться. А так даже еды почти нет, а из вклада на пропитание брать нельзя. Вот они будут теперь здесь дожидаться попутчиков на лошадях в сторону Радонежа.

       Такой расклад стражей не устраивал. Они покормили путников, дали мяса и овса в дорогу и сказали, чтобы их с утра в лагере не было. Причем еще стражей приставили. Цель была двоякой и чтобы путников свои же не ограбили, и путники в лагере лихое не сотворили. Разбирайся потом кто на кого напал!

       Утром, путники, тепло попрощавшись со стражами, отправились в путь. Хороша наезженная и нахоженная дорога. В Вохне купили старую клячу, телегу, рогожи, верви, копьями укрепили борта телеги, но так, чтобы они быстро вынимались, наложили вещи, посадили туда Улиту и, не кушая, отправились в путь.

       С клячей, за полдня, они проделали путь до развилки дороги на Радонеж и Юрьев, а за день - до дороги на Переславль, что на озере Плещеевом. Через него рукой было подать до Ростова, а от того можно было на лодке сплавиться до Ярославля. К первым морозам Улиту могли доставить к родственникам.

       На этой части пути стражей не наблюдалось, в деревухах, через которые проходила дорога, внимания тоже никто не обращал.

       Пришлось задержаться у брода через Киржач.

       Путники одевались и обувались, речная водица холодела с каждым днем, а идти в мокрой обуви и одежде как-то не хотелось. Улита пересек реку сухим, остальные помогали лошади, толкая телегу.

       Он пошел по опушке, выискивая необходимые корешки для тех или иных снадобий. Осень лучшая пора для этого, но для лопуха лучше июнь-июль, а для остальных - сейчас, пока не отмерли наземные части растений. Особенно он хотел найти корень мужского папортника, поскольку был уверен, что у худющего Помятоха, вечно хотящего есть, черви в кишках. Поэтому зашел в глубину опушки леса.

       Нашел растение и начал ножом выкапывать корень. Кто-то бесцеремонно схватил его за шиворот и сильно встряхнул. Корни выпали из руки, но не нож. Нож, чтобы не потерять, или не забыть, Улита всегда вешал на руку через кожаную петлю. Он его тоже, от неожиданности, выпустил, как и корни, но быстро собрался, снова его схватил и вонзил в держащую его руку. Человек охнул и отпустил его. Улита кувыкнулся через голову и встал на ноги лицом к нападавшему. Человек хоть и был и высоким и большим в кости, но не таким, откормленным как Мурав. Разбойничья или отшельничья жизнь давала себя знать. В пяти шагах стоял второй, целясь в Улиту из лука. Мальчик качнулся влево, а сам юркнул за дерево вправо. Стрела просвистела мимо. Правее себя он увидел еще нескольких человек бежавших к телеге.

       - Кендарь! - Закричал он. - Атас брати!

       Вторая стрела воткнулась в дерево, за которым он прятался. На этом стрелы закончились и разбойник, с плотницким топором на длинной ручке бросился на Улиту. Улита, понимая, что подставляет спину, но делать все равно ничего другого не оставалось, побежал к опушке, непрерывно крича. Враг за ним не поспевал, к дороге, все выскочили одновременно: и Улита с преследователем и остальные разбойнички.

       Ни самострелы, ни луки, тем более копья доставать времени уже не было. Видать разбойнички долго сидели в засаде, а пропитания у них было мало, поэтому движения их были несколько замедленны. Поэтому Кендарь, Помятох успели схватить и щиты и оружие, а Олекса и Мурав только топоры.

       Мурав, вместо щита, держал в другой руке рогожу, причем вращал ее как тореадор перед разъяренным быком.

       Погоня начала Улиту догонять, причем не только второй, но и первый, успевший тряпьем перемотать руку, саблю он держал в левой руке. Увидев это, Кендарь крикнул: "слега"! И точно перед мальчиком оказалась сухая обломанная жердь чуть больше аршина длиной. Он подхватил ее и повернулся лицом к врагам.

       Он махнул ей перед собой пару раз, навыки сразу проявили себя. Тело заняло устойчивое, но подвижное положение, а рука, установив центр тяжести палки, завертела восьмерки.

       Силы были равны: семь на шесть.

       Улита не стал ждать, когда к нему подбегут, а напал сам. Набегающий начал беспорядочно махать топором, мало того что он запыхался, дышал часто, а делал длинные размашистые движения. За что и получил палкой два раза по уху и один раз по носу.

       Увидев такое от мальца, набегающие остановились, а Пробой, заскочив на телегу, достал лук со стрелами.

       - Дайте жрети! - Потребовал один из них. В смысле не жертву принести, а дать что либо на это. Дань за проход. Они уже поняли, что легкой добычи не будет. Помятох вытащил первое копье и отдал Кендарю, тот убрал саблю в ножны.

       - Ядь жрети! Вждати... гладны... - Увидев это, попросил, второй. - Камчуг в ногех. А Зарайск скок поприщ!

       - Купи! - Поднял треть мешка с овсом Кендарь! - Чито даш?

       Нападавшие с удивлением начали осматривать друг друга, кроме износившейся одежды, да оружия ничего не было. Тогда Кендарь кинул им овес и предупредил, что на Клязьме у Вохны стоит заслон. Не их ли ждут? С тем и тронулись в путь. Кендарь понял, что это одна из ватаг, охотившихся за ханским богатством. Остальным пояснил, почему не только с миром отпустил, но и прокорм дал. Если с Клязьмы или еще откуда гонцов пошлют, вдогонку за ними, этих двоих-троих ватага прихватит и разбежится. За куль овса, ватага будет им спину сторожить.

       Под Переславлем попали под первые осенние дожди. Для этого и нужна была рогожа. И чтобы в телеге не намокла поклажа, особенно войлок, зерно и жалкие остатки сена и накрыться ей можно было как плащом. Там же и снова ступили на тропу. Началось с того, что сена хотели купить и еды, а поменяли лошадь с телегой на еду. Невыгодный обмен был, но крестьянин сено не продавал, он тоже знал про тропу и имел от этого прибыток. Хотели у него, в счет обмена, остаться на ночь, в баньке попариться, но мужик наотрез отказал, сказав, что день длинный, а дорога может быть короткой. Кендарь понял его, поэтому и увел всех на тропу.

       Судя, по всему мужик что-то знал, самолично проводил их до леса и даже показал вход на тропу.Он даже телегу не распрягал, так и везли поклажу до леса, на обратном пути, на заднем дворе, накидал доверху снопы с соломой.

       У ворот его ждали очередные гости, что-то весело перекрикивавшиеся с его старшим сыном.

       Две дюжины конных. В это время его жена Синева вынесла бадью с водой и плавающим в ней ковшом.

       Это был очередной переславский подвижной патруль. Они не столько водички останавливались попить, как узнать: не проходил ли кто мимо, а если проходил, то кто, как был одет, куда направлялся. Домочадцы пожимали плечами - хозяина пусть спрашивают, он вон крышу чинит, дальше видит. Мужик руками развел, до обеда никого не было, а сейчас только вы, может кто и проскакивал, так он за соломой ездил.

       2.

       Желян тоже хотел остановиться в Чебоксаре, но увидев ушкуй Перста на берегу, решил пройти мимо. Перст на первый день нанял местных мальчишек охранять его лодью. Сам с обрыва периодически смотрел, как они греются у костра. Мальчишки отработали договоренное и следующим утром ушли по домам. Перст совершенно забыл об этом, когда решал остаться еще на день.

       Ушкуй Желяна причалил рядом. Желян положил топор на песок, встал коленями на топорище, помолился, встал, взял топор в руки и, в двух местах у кормы, проломил днище. На том и отчалили.

       Большой парус был хорош и тем, что и слабый ветер ловил. Остановились в Сундыре, в сельце на том же берегу Волги, но выше по течению. С местными мужиками договорились, что если помогут догрести до Нижнего Новгорода, то там те могут забрать ушкуй себе. Заодно мужики загрузили нехитрый крестьянский товар на продажу. Перекупщики-купцы много не дают, а тут такая оказия.

       Перст очень удивился, когда спустя несколько дней, перед самым Нижним Новгородом увидел знакомый ушкуй спускавшийся ему навстречу. Причем ветер тем был попутный, а гребцы Перста выбивались из сил. На призыв подойти, кормщик показал кукиш. Остальные нехотя подняли со дна кто что: топоры, рогатины, луки. Пришлось умыться таким оскорблением от простых мужиков.

       Ведь им пришлось остаться еще на день, чтобы починить пробитое днище. Хорошо, что Макал, бывший за кормщика вовремя заметил течь. Отошли бы чуть дальше - все утонули. А так попрыгали в воду, которая была по грудь, приподняли корму и вытолкали ушкуй на берег. Опять расходы. Еда испортилась: мука превратилась в комок, пришлось срочно варить, бараны утонули, кабанчик сам доплыл до берега и убежал. Это была вина только Перста - недосмотрел. Из общака - не заплатишь, пришлось из своих. Потому и ветер упустили. А с полунощи уже шли дожди. Пока робкие и непродолжительные, а кто знает, когда сильные и долгие начнутся, о зимовке надо думать, так лучше в каком-либо граде, чтобы по матерому льду с караваном уйти домой.

       Наверное обознался насчет встречного ушкуя, хотя очень похож, как близнец. Такого не бывает, чтобы те, кто остался, перенеслись аки по воздуху. Не иначе колдовство какое. Перст вспомнил про Желяна. Только он такое мог сотворить. Колдун. Прикидывается христианином язычник проклятый. Креститься, а сам к пращурам обращается. Может благодаря ему им всем удача сопутствовала? Перст пожалел, что не взял Желяна в свой ушкуй.

       Желян с товарищами продали в Нижнем ненужное и объемное барахло и нанялись в последний костромской купеческий караван гребцами. Земляки ведь, потому и уговорились за полцены и пропитание.

       Измученные, промокшие путники перед самым Ростовом вышли с тропы. Дальше путь предоставлялся легким и простым. Кендарь оставался в Ростове. Остальных сажал на лодку до Ярославля, а доспехи и оружие необходимо было очистить от начинающей их покрывать ржи.

       Ростовские князья хоть и зависели от Москвы, но не настолько, чтобы ей во всем подчиняться. В большей мере они зависели от собственных богатейших купцов и бояр, ведших обширную торговлю от тевтонов до Персии. Ростов чеканил даже собственные деньги.

       Путники уже вышли из леса и начали проходить, судя по всему заброшенное поселение из трех покосившихся изб, осажденными вокруг бурьяном, когда заметили, что из одной из них появился дымок. Кендарь приказал вооружиться и по широкой луговине, начинавшей покрываться молодой порослью кустов и деревьев, стали обходить подозрительное поселение. Будь сухая погода, можно было пройти с заряженными самострелами и нацеленными луками, но тетивы от влажности размокли и были бесполезны: растянутся и стрела не долетит и болт не пробьет - только время потеряют.

       Щиты были прижаты и образовывали как бы стену. Маленький Улита и большой Мурав шли во втором ряду.

       Подозрения не подвели, хоть дождь и моросил, делая контуры ходоков нечеткими, от дома полетел рой стрел. Одни упали перед путниками, другие воткнулись в щиты, третьи просвистели над головами, едва не задев Мурава. Одна стрела, стукнувшись о шлем Кендаря, отскочила к Улите. Он, по-хозяйски прихватил ее с собой. Из домиков выбежало два десятка человек машущими саблями и продолжающие стрелять из луков. Пришлось отступить к одинокому дереву в окружении кустов. Оттуда уже начинался лес. Прятаться в лесу смысла не было: поклажу не бросишь, вымотаешься, разойдешься, или переловят или перебьют в спину.

        Щиты, повесив на ветки, подперли поклажей, получилась хлипкая, но загородка. Кендарь оставил за ней себя, Мурава и Пробоя с копьями, кивком головы отправив остальных спрятаться где-то поблизости.

       Помятох, Олекса и Улита, бросившись на мокрую траву среди кустов, замерли. Первые трое, подбежав и увидев, выставленные копья остановились. Это их и сгубило. Они выбегали из избы налегке и, только один был в кольчуге, но для силищи Мурава она оказалась гнилой тряпкой. Мурав не только проткнул его, но и перекинул через себя. Один успел замахнуться, но копье точно попало в ключицу, а второй успел два раза махнуть саблей по древку, попал со второго раза и то, скользя, а копье с первого раза вошло ему под ребра. Эти трое были отменные копейщики.

       Увидев это, следующие четверо начали замедляться, вместо того, чтобы бежать быстрее, копья застряли в телах их товарищей. Начали доставать луки. Мурав ногой спихнул убитого и выскочил из-за оградки. Он бежал к ним, держа копье над головой, как будто хотел его забросить его далеко-далеко. В косых, искажающих формы, струях дождя, издали он казался единорогом.

       Следующая волна набегавших, заметив это явление, остановилась. Да и эти четверо, бросили взгляды на него, застыв на миг. Кендарь и Пробой метнули свои копья. С десятка шагов промахнуться было трудно. Убить не убили, но с ног сбили. А тут и Мурав со своим копьем.

       Копье у него было особое. Пробой самолично ковал и закаливал. Острием его была трехгранная пирамида в треть локтя самого Мурава. Грани сходились под углом как у топора-колуна. Этим острием можно было и протыкать и бить как палицей и рубить как топором. С другой стороны древка была такая же пирамида, которая давала баланс всему копью. Глубоко врезавшись в толстое хорошо высушенное древко без единой трещины, обвивали его две толстых железных полосы. Так что если даже топором рубануть, попадешь не в дерево, а в железо. Кроме того, они выполняли еще одну функцию - упоры для рук Мурава.

       Мурав, до оставшихся двоих не добежал на длину копья, схватил за один конец и крутанул над головой. Одному страшный удар попал в затылок и он рухнул как подкошенный, а второму острие вошло около уха. Треск сломанных костей, услышали все. Нападавшие отступили. Мурав собрал со всех убитых луки и стрелы и зашел за оградку. Кендарь и Пробой сделали тоже самое.

       Лука было четыре, а стрелы три. Кендарь проверил натяжение тетивы у всех. Выбрал три, раздал товарищам, а четвертый, чтобы не мешался, кинул за спину в кусты. Услышав звук, Помятох сползал и принес.

       - О! - Обрадовался Улита. - Ести стрел, а требны луче днесь!

       Олекса и лук и стрелу забрал себе. Из всей шестерки он был самый лучший стрелок.

       - Эй! - Начали кричать нападавшие. - Речити вельми требы!

       Они объяснили, что их еще осталось много и даже оборотень-единорог им не поможет. Пусть оставят царскую казну и девку, а сами могут идти на четыре стороны.

       - Идьте и возмити! - Ответил Кендарь. Мурава, чтобы не возвышался, поставили за дерево. Он воткнул копье рядом, стрелу наложил на тетиву.

       Их стали осыпать стрелами. Стрелы летели не густо, а как редкие капли. Противник стрелял тщательно выцеливаясь. Поэтому в щиты попал только десяток стрел. Еще столько же прошли между щитами, другие попали в поклажу - целились в ноги. Интенсивность обстрела резко снизилась. Кендарь выглянул между щитами. Притащили самострел и начали его натягивать. Человек его упер концом в землю и стоял вполоборота, подставив незащищенную лопатку. Кендарь прицелился. Застонала освобожденная тетива. Стрелок закончил натягивать, поднял самострел, вложил болт, стрела попала под руку, рука дернулась и болт, со страшной силой вонзился в его товарища, стоявшего рядом. Воспользовавшись суматохой, Пробой и Кендарь, вытащили по стреле из дерева и стрельнули в сторону сгрудившегося над своими корешами. Одному нагнувшемуся стрела попала в ягодицу, другому в ухо. Тогда те подхватили поверженных и отошли дальше, чем на выстрел.

       Все стрелы выдернуть не удалось, но из поклажи удалось добыть. Теперь у каждого из троих было по четыре стрелы.

       - Пробой одесную, аз - ошуюю. - Скомандовал атаман. Они разошлись в стороны шагов на двадцать в стороны и залегли. Спустя некоторое время, пробив щит, в дерево врезался первый болт. Потом второй. Все щиты были пробиты из самострелов по нескольку раз. Обстрел стих. Враг бежал в атаку.

       Памятох лежал, прижав ухо к мокрой земле. Он дернул за рукав Олексу и показал направление. Олекса положил лук, взял в руки топор и они поползли, жестом приказав Улите оставаться на месте. Когда шум их движений стих, Улита пополз за ними. Одному оставаться если не страшно, но как-то боязливо, притом что и ему хотелось принять участие в бою. Ползти пришлось недолго, сначала он увидел пятки Помятоха, а подняв голову чуть повыше, заметил что на небольшой луговинке, стояли четверо, что-то тихо обсуждая.

       Олекса и Помятох выскочили тихо и незаметно, успели рубануть двух ближних, те упали, но другие не отступили и приняли бой. Справа от Улиты послышался шум в кустах. Сквозь них ломились еще двое. Улита натянул лук, и когда он оказался в двух шагах за их спиной, привстал и пустил стрелу в спину дальнему из них. Понятно, что натяжение тетивы было отрока, а не мужика, так и стрелял сблизи. Тот упал прямо под ноги второго, тот свалился на него. Улита подскочил, выдернул на ходу нож и вонзил его в ногу второму, крутанув по часовой стрелке. Тот заревел. Увидев это, противники сказали что сдаются, бросили топоры, уселись по-татарски, убрав руки за спину.

       Всех обыскали, руки связали. Улита принялся спасать только что им покалеченных.

       Перед самым деревом атакующие разделились на две группы и начали обходить ограждение, кто слева, кто справа. Кендарь с Пробоем ждали, когда враг повернется к ним спиной. Они встали и выпустили стрелы веером. Ни одна стрела не пропала даром - все попали. В любом бою главное не столько убить противника, сколько быстро, без затрат усилий вывести как можно больше врагов из строя. Шестеро побежало к Кендарю, восемь к Пробою. Один заглянул за изгородку и получил в лоб кулаком Мурава. Тот вышел из-за дерева и смог попасть в четверых, которые бежали к Кендарю. Выдернул копье и побежал на помощь Пробою. Теперь он копье держал посредине. От него к ним было ближе, чем тем до Пробоя. Он ворвался в толпу и начал двигать копьем из стороны в сторону, вперед-назад. Копье всегда на кого-то натыкалось. Пробой только замахнулся топором, как Мурав, догнав последних двух, крутанул копьем, теперь держа его посредине. Их как былинки косой смело. Они пошли на помощь Кендарю, который на саблях рубился с двумя.

       У них две сабли и у него две. Сразу было видно, что ребята не профессионалы. Сабли в руках могут держать, даже какие-то навыки в отбивании несильных ударов Кендаря. Вроде всего и ничего саблей машут, а сил остается все меньше. Из другой руки щит же не выпустишь.

       Они были растеряны от того, что не знали, что делать. Они видели только друг друга..., а где остальные? Богатства делят? И оглянуться нельзя - удар пропустишь.

       Пробой так засвистел, что пришлось оглянуться... вся братва или мертвая или стонут раненые. Пробой свистел не им, а собственной засаде. Засада вышла таща через кусты четверых раненых. Увидев это, Они бросили сабли и сели, ожидая своей участи.

       - Подь! - Приказал Кендарь одному из сдавшихся. Он открыл поклажу каждого своего мешка. - Зырь! И де прибыток царя ордынскаго?

       - А девка? - Осмелев, спросил тот.

       - Парубка с девкай путити? Подь! - Позвал он Улиту. Тот нехотя оставил раненого и, не вытирая с рук крови. подошел. - Зырь!

       Кендарь рассказал уцелевшим: что у них есть не только копье, превращающееся в единорога, но сами они все заговоренные. Про ушкуйников они слышали только то, что те Сарай погромили. Слухи специально пустили приспешники Орды, чтобы руски люди разделались друг с другом.

       Они тщательно обыскали и забрали все, что представляло какую-либо ценность. Нагрузили все на уцелевших и пошли в их халупу. В соседнем дворе была конюшня где было две телеги и три лошади.

       Запрягли всех, пока оставшийся противник таскал своих раненых и убитых, слегка обсохли и покушали. В деревуху под Ростовом еле успели до темноты. Все. Кендарь был у своих.

       На следующий день Кендарь нашел Куяву, который теперь обзывался псковским гостем. Занимался перепродажей зерна, воска, меда. Нашел вдовую молодку, женился недавно.

       Еще через день лодка, уходившая на Ярославль, увозила с собой Мурава, Олексу и Пробоя с Улитой. Помятох, удивительно, но после отвара из корешков Улиты, он стал чувствовать себя лучше.

       Перед Рождеством Кендарь получил весть, что Улита доставлен по адресу.

       Часть 2.

       Vita nostra brevis est,

       Brevi finietur.

       Venit mors velociter,

       Rapit nos atrociter,

       Neminiparcetur!

        Жизнь наша коротка,

       Скоро она кончится.

       Смерть приходит быстро,

       Уносит нас безжалостно,

       Никому пощады не будет.

       Глава 1

       1.

       Андрей не то чтобы обманул князя, в том, что через год полсотни стрельцов будут готовы к огненному бою - он сам не знал, как все получится. Франкское железо быстро закончилось, а русское обладало огромной рыхлостью. При изготовлении пищалей пришлось идти путем проб и ошибок. Камни, как самая дешевая пуля, если их обтачивали под диаметр ствола, из-за абразивности его быстро изнашивали - стенки становились тоньше. Если камень делать меньше диаметра ствола, чтобы он не выкатился, требовался дополнительный пыж, но точность и дальность уменьшались.

       Увеличиваешь количество пороха - увеличиваешь вероятность разрыва ствола. Увеличиваешь толщину стенок ствола, он в пушку превращается. На руках, даже с опорой, держать очень тяжело, а целиться?

       Но для целкости он нашел способ: две разноуровневые точки на концах ствола. В зависимости от их сопоставления, можно было целиться и определять дальность. Андрей, опытным путем, на ближнем пеньке, так он назвал ближнюю метку к глазу, нанес три риски. По самой нижней: за пятьдесят шагов - целься в голову, попадешь в грудь, за тридцать - целься в голову - попадешь в живот.

       Через год самыми подготовленными оказались лошади. Они привыкли к выстрелам, не шарахались от них, умели ходить строем, разворачиваться, перестраиваться...

       людям же такие маневры давались с трудом.

       Сотник Тимоха из сил выбивался, чтобы будущих стельцов научить какому-то порядку. Если пешцами они освоили азы боя как огненного, так и рубки, то на конях могли только передвигаться. Самых продвинувшихся, Тимоха объединил в особую группу и Андрей при его подсказе эту группу стимулировал отдельно.

       Поэтому Андрей, промучившись с камнями, от них отказался. Он применил мягкий, но дорогой свинец. Как и тогда, в первый раз, показывал возможности пищалей князю Юрию Дмитриевичу. Да, выстрел становился дороже, значительно дороже, но и эффективность тоже возрастала. Диаметр отверстия уменьшался, значит, уменьшалось и количество пороха, ствол становился тоньше и легче, а дальность и точность увеличивались. Андрей нашел оптимальную форму ствола и для коротких и для длинных пищалей. Переделал все пищали изготовленные ранее, хорошо, что замки менять не пришлось.

       Через два года у него было тридцать пищалей. Князь поторапливал. Тогда он разделил пищальников на две части: одни заряжают - другие стреляют. Это дало ошеломляющий эффект -скорострельность повысилась.

       Исходя из времени на заряжание, Андрей пришел к выводу, что на одного стрельца необходимо иметь три пищали: две длинных и одну короткую. И заряжающих-помощников должно быть двое. Пока три пищали выстрелят - первая заряжалась и стрелилась. В зависимости от дистанции, то и четвертый и пятый могли быть выстрелы. Потом пищали уноси и к рубке готовсь! Носить их - дело служки, роль которых выполняли парубки.

       Стрельцы должны быть готовы в любой момент. Поскольку бой вести предполагалось в условиях города, то на лугу даже заборов настроили, которые обозначали улицы. Разбивка на десятки оправдала себя, люди сдружились, начали понимать друг друга, чувствовать...

       Тимоха тоже это понял. Гораздо эффективней ставить задачу мелкому подразделению, чем всем одновременно бросаться на скопище врагов. Тогда все зависит от удачи, умелости каждого, который сам за себя. А здесь маленький, но хорошо управляемый коллектив. Ставь командирам задачи, а не всем вместе. А то: кто услышал, кто не так понял, соседей переспрашивают, - отвлекают...

       Искусство ведения войны было прописано и в индийских, китайских трактатах. Римские легионы или монгольские тумены тоже формировались таким образом. Только на Руси этого не знали, поскольку иноземных книжек не читали, а если читали, то не те. Все приходилось достигать своим умом.

       Неожиданно объявился Улита. За прошедшее время он вырос, возмужал и стал похож уже не мальчика, а на парубка. Бледные, пока еще редкие волосики появились на усах, бороде, щеках.

       Все обрадовались ему, особенно Сулим, который привык к новому имени, давно отзывался на Ивана, магометанству оставался верен, а христианству его никто и не учил. Главное, какой ты человек, а не во что ты веришь. Тиун Неждан сразу подсунул что-то вкусненькое, а Тимоха предложил учебную рубку на саблях.

       - Годи робя! - Обнял Улиту за плечи Андрей. - Сядемо за стол, опосля трапезы, Улиты сказы внимае!

       Так все и произошло. Улита долго рассказывал о путешествии по тропе. Про тропу слышали многие, но никто из присутствующих по ней не ходил. Рассказ длился долго, до самого обеда. Когда пообедали, прилегли вздремнуть, под набирающим силу июньским солнцем.

       Только одного не сказал Улита: к его огромному удивлению встретили здравствующие дед и мать.

       Дед Никита рассказал, что же все произошло на задворках Звенигорода. Никакого чуда и не было. Никита смутно ощущал, что что-то может произойти, но что и когда? О том, что его хотят сжечь, Никита узнал от тех, кому это поручили. Мало того, что с могущественным колдуном, пусть даже мертвым, связываться опасно, так и не по-христиански это! Колдун незаметно переправил все имущество на лесную заимку. Подпер дверь колом и сам поджег. Его дом стоял на отшибе у самого леса. До ближайшего селения надо было пройти еще шагов триста через луговину и березовую рощу. Живи он в селении, каждый бы видел и знал, кто его посещает. От этого бы посетители испытывали бы большие неудобства. А так, о тех кто его посещал, знал только Никита и его домочадцы.

       После встречи Никита попросил Улиту никогда, никому не говорить о таком чудесном воскрешении.

       Здесь, на новом месте - у озера Кубенского о нем знали, что он переехал к родственникам, а там - в Подмосковье пусть помнят, если еще кто помнит, о том, что произошло.

       После непродолжительного, но крепкого сна, пошли с Тимохой, размялись на саблях. Сотник отметил выросшую силу Улиты, от чего появилась дополнительная ловкость, но настоящей рубки Улита долго бы не выдержал - руки бы повисли. Необходимо было и руки укреплять и живот и спину. Тимоха поставил его в строй, как на хозработы, так и на ратный труд. Улита приехал купить несколько пищалей, научиться делать зелье, пули, ну и стрелять, конечно!

       Иван удивился такому милитаризму Улиты, заявив, что его призвание лечить, не калечить людей, но времена ныне такие, что сначала надо себя защитить... - сначала выжить...

       Для чего ему нужны пищали Улита не сказал, но никто и не спросил - понимали, что если бы хотел, то сразу сказал бы. Деньги были хорошие.

       Андрей предложил ему из уже готовых пяток длинных и десяток коротких, но коротких надо было сделать еще пару стволов. Замков, хотя как наиболее сложных механизмов, хватало с избытком. Работы, как раз до сборки урожая.

       По договоренности с князем, прибыток от продажи оружия на сторону, но не московским князьям, делился поровну.

       Это был заказ Кендаря. Он хотел опробовать пищали для защиты поселков вольных людей в верховьях Дона. Куява ему поставлял недостающее продовольствие, которое невозможно вырастить в больших количествах, упряжь, амуницию, одежду, оружие, а Улита, если дело пойдет - пищали и зелье.

       Золото Тыры до сих пор лежало в обрушенной землянке на берегу Шексны.

       Апон с Шибалом стали богатеями. Заплатив взнос, их приняли в купцы. Вся эта горечь, все эти диковинные сушеные зерна, которые расстроенный Шибал хотел высыпать в Волгу, действительно оказались на вес золота. Оценил это любекский купец, давно осевший в Новгороде - Никлас. Ему местные контрагенты со смехом рассказали, о том, что предлагал Апон.

       В Белоозеро Никлас прибыл за пенькой, медом, договориться о шкурах пушных зверей, но остатки денег он потратил на покупку гвоздики, перца, кофе, чая. Шибал, вспомнив слова раба на ханской кухне, что это все стоит на вес золота, успел эти слова ввернуть, перед показом товара. Апон сразу догадался, что весь товар показывать не следует и принес только по горсти. Больше товара - цена меньше! Он смекнул, что тех мешков, если торговать такими горстями хватит на несколько лет. Сообщил, что они хотели все это привезти на торг в Новгороде. Торговались долго и упорно. В результате каждый уступил, но стороны остались довольны, особенно Никлас. Уже в Новгороде он получил бы на половину дороже, а в Стокгольме вдвое!

       Договорились на будующее, что белозерцы никуда не ездят, торгую только с Никласом, но цена должна быть больше. Особенно Апон неслыханно обрадовался: ведь он хотел все это выкинуть, а мешки использовать под хранение чего-то другого.

       Узнав, что Никлас не пожалел денег скупить все что предложил Апон, белозерские купцы и сами решили попробовать такое дорогое зелье. Купили у Никласа, покупать у Апона казалось стремным, да и он мог бы такую цену заломить в ответ на насмешки...

       За три горошины перца, три головки гвоздики, одно кофейное зерно и чайного листа размером с детскую ладонь Никлас взял с них в пять раз больше, чем потратил сам. Можно и в Стокгольм не двигаться - остальное продаст в Новугороде.

       Охота пуще неволи, тем более, если такое может себе позволить лишь царь в Царьграде, патриарх и редкий король в Европе. Про русских князей и говорить нечего. Единственное что Никлас не объяснил как все это употреблять. У Апона, после того как над ним дружно посмеялись, спрашивать стыдно было. Подсылали разных посредников, которые невзначай спрашивали...

       Апон и сам не знал, поэтому и не говорил. Шибал, вспомнив про косточку персика, простодушно сообщил что жевал... но это ему не понравилось, зато в голове просветлело и открылось ему... но, увидев кулак Апона замолчал и больше никому ничего не говорил.

       Поскольку все это зелье было дорогое, никто не знал, сколько его надо съесть, чтобы не отравиться, самые предусмотрительные отрубали по маленькому кусочку... перец не хрен - наиболее впечатлительные падали в обморок.

       Только один засунул чайный лист целиком и долго жевал, запивая водой, и весь день чувствовал себя как птица! Другие даже расстроились за свою осторожность. Некоторые, вкус заморских вещей первоначально проверяли на слугах.

       Перста назначили настоятелем монастыря. Прислали чернеца для чтения треб и проведения служб. Посланник боярина Ивана Всеволожского привел с собой десяток боевых монахов из Москвы. Церковь восстановили, службы начались, порядки стали как при Тыре. Только московские монахи были набожны и клятву, данную богу, не нарушали. Перст никак не мог придумать как же их заставить пойти на промысел, когда те считали, что промысел у них только один - божий. Молчали с неодобрением, зная и видя, что у Перста и некоторых других и частное хозяйство и личные женки. Перст, теперь окончательно поверивший в черные и светлые полосы, никак не мог понять черная у него или светлая полоса. Чернец прибыл грамотный и, уже не скроговоркой, как прежний, а четко и с выражением произносил слова молитв. Перст, как стоявший впереди всех, даже начал запоминать их. Молитвы, независимо от его желания, проникали в него и даже начинали жить самостоятельной жизнью, нередко приходя на ум.

       Они-то и навели на мысль, как подчинить монахов. Если сила не берет, то угодливость и преклонение. В монахи простых людей не брали - вклад нужен был хороший или грамотность.

       Когда на следующую осень, женщины с детьми, оставшиеся без мужиков и неимевшие родственников, пришли за подаянием в монастырь - иначе верная смерть, не от голода, так от холода, Перст оставил их при монастыре.

       К чернецу он прикрепил наиболее бойкую бабенку, чтобы стирала, обхаживала. Женщинам вход в монастырь был запрещен. Поэтому, чтобы Авдикий не тратил время на постирушки и починку одежды, надо было приходить к ней. Пока она занималась его одеждой, он или учил ее детей грамоте или разговаривал с ней про жизнь. Приходилось сидеть завернутым в холстину, а зимой укрываться медвежьей шкурой. Если не было поста, она его угощала вкусненьким.

       Весной, после окончания поста, когда все живое или оживало или радовалось, что дожило до благоприятного времени, Авдикий как раз был у Ксени, как по-церковному называл её Перст.

       Перст принес забродившего меда и угостил.

       Очнулся Авдикий под шкурой, рядом с Ксени. Лежали они тесно прижавшись друг к другу.

       Авдикий проклял себя, её, Перста, мёд...

       Ксени, крестом поклялась, что те же самые слова он говорил на вечерю, когда склонял ее к греху... обещал предать анафеме и отлучить от церкви! Взбешенный Авдикий, в чем мать родила, выскочил из избушки.

       То, что он голый, обнаружил только у ворот монастыря. Стыд какой и позор! Он - главный духовный авторитет и в таком безрассудстве! Судя по солнцу, заутреня прошла без него - Авдикия, еще чуть-чуть и домашние монахи пойдут по своим семьям!

       Авдикий первоначально хотел бежать к реке, но самоубийство еще больший грех, даже на кладбище не похоронят! Только Перст, как настоятель, сможет понять, если не утешить.

       Перст понял и утешил. Пояснил, что службу провел сам, а то, что произошло с Авдикием, это вовсе не грех. "Плодитесь и размножайтесь!" Так ведь божественно велено!

       Перст не знал, так ли записано, это ли произнесено, но впервые эти слова он услышал от Тыры, когда тот предложил организовать монастырь.

       Авдикий увидел хозяйство Перста, выросших, за это время, детей, познакомился с его женой, которую Перст называл по-церковному - сестра. И что? Земля разверзлась, огонь небесный сжег?

       Значит это дело богоугодное. Это не Авдикий, разжег свои чресла, вознес трепещущий уд, чтобы войти в лоно, а бог поощрил!

       Перст снова напоил его медом и отвез к Ксени.

       После этого в монастыре сломалась печь для готовки. Перст распределил одиноких монахов по женкам. Тем надо было налаживать хозяйство, а что с монаха возьмешь, кроме семени?

       Хотели - не хотели, а за сладострастие надо платить - холопы начали ворчать, опять уйма нахлебников, да еще с семьями, на них повисли. До еще одного холопьего бунта Перст доводить не хотел. Конец был бы один и для всех: и холопов и монахов и женок и детей: побьют друг друга, спалят все что горит. Когда Перст нервничал - шрам на лице, напоминание о первом бунте, дергался.

       Через год все решили идти в поход с миссионерской целью - крестить неверных. Приводить в лоно церкви.

       На самом же деле, все, пришедшие из Москвы, кроме Авдикия, тайно надеялись, что такое произойдет. Чтобы не опозориться перед братьями, никто не хотел первым предложить такое сам и женок и поход.

       2.

       Улите было скучно при малолюдстве у озера Кубенского. Каждый новый встречный - это целое событие на долгое время. А тем более после, можно сказать, почти что кругосветного путешествия Улиты. Многолюдье и человеческий гам Персии, сосредоточенная экспансия Османов ополовинивших Византию, каменный Царьград, громадная, как казалась, с московский кремль, София. Италийские города и веси. Альпы, злата Прага. Мрачные стены Кенигсберга названного так в честь главы крестоносцев - чешского короля Отакара II Пржемысла, литвинские просторы. Разные народы, языки, обычаи, климат и погодные условия.

       Сложно забыть такое, а еще хуже смириться, когда молодой организм растет, кровь кипит и требует приключений.

       Мать хотела его женить, чтобы он осел и продолжал фамильное дело знахаря, но дед Никита понимал, что пацана ничем не удержишь. Что там ждет его за горизонтом? Трудности, труды, кровь, как своя, так и чужая. При удачном повороте событий выживет и возможно вернется домой, к родным. Но сейчас удерживать бесполезно, особенно после того как он прошел с ушкуйниками тропой. Пусть ищет свое место под солнцем. Удержишь - будет всю жизнь корить тебя этим.

       Поэтому Никита постарался в него вложить не только всю мудрость и знания балия и колдуна, но и знание человеческой натуры, природы, жизненно необходимые бытовые навыки.

       Перст, совращая и подбивая монахов на поход, стремился не столько к разбою, как с целью забрать свои сокровища, спрятанные в разрушенной церкви в Сарае. После этого он хотел, забрав все хозяйство, переехать во Владимир, Суздаль, Муром, а лучше в Москву - под крыло боярина Ивана Всеволожского. Понятно, что на Москове так просто не осядешь: нужна не только протекция и вступление в клан или семью, но и хорошие поминки за покровительство, а уж если службу при дворе делать, так на это отдельная цена... Можно и в Ярославле, но там многие или знают про него или узнают... Тверь считалась вражеской Москве, Владимир - через чур бедный и обыденный город, почти что деревня. Может в Литву податься? Так ведь именно их посольство, шедшее из Орды, порешил. Вдруг прознают через чары какие. Он вспомнил еще одну поговорку Тыры: " нам хорошо там, где нас нет, а там где мы есть, почему-то все время плохо!" И куда на Руси податься? Что такое сделать, чтобы хорошо стало?

       Лето, в трудах и заботах прошло быстро и незаметно. Улита схватывал и учился, получал нужные навыки, если и не на лету, но время зря не тратил. Тимоха был очень доволен и предложил стать своим заместителем. Улиту это предложение порадовало, но после вольной жизни ушкуйников, которые воевали когда хотели, с кем хотели, за что хотели, быть под кем-то не хотелось. Также не хотелось воевать за чужие интересы и выполнять неудобную или нерадостную для него работу.

       Ушкуйные ватаги всегда состояли из добровольцев. Если подписался, то уйти из ватаги мог только по завершению дела, хуже всего было, если тебя выгоняли. Ты сражался за свой интерес.

       В конце месяца серпеня, от слова серп, которым обычно убирали рожь, ячмень, овес Улита получил по дюжине длинных и коротких пищалей, два бочонка зелья, фитили и инструменты для ремонта замков, чистке стволов, пулелейки и много другого сопутствующего барахла для обслуживания оружия огненного боя и приготовления зелья. Также Андрей подарил ему (хотя это была идея турка) покладистую кобылу Ноздрю. Неждан вручил провизию, а Тимоха саблю. Путь Улита держал в Ростов, к Куяве, где его должен был ожидать Кендарь.

       Женившийся купец Куява, теперь звался Михаил. В Ростов он уже пришел под этим именем. Если бы Перст сейчас бы встретился с ним, то не признал бы. Смутно бы припомнил, что купчина похож на кого-то, но кого? Стать, широко расправленные плечи, горделиво вздернутый подбородок, шелковистая мытая и стриженнная борода, одежда узорчатая... Куява-холоп вечно был согнут, пальцы грязные, ногти ломаные, борода свалянная, неровно подбрубленная, одежда драная, в заплатках...

       Кендарь внес ему предоплату. Куява, чтобы не поднимать цены, на то, что покупает, покупал помалу, покупал у разных, все складывал в амбары и сараи. Часть продовольствия, особенно соль, он отправлял осенью, остальное весной, после того как просыхала земля.

       Тимоха не только дал сопровождение Улите, но и сам с ним решил проехать до Ростова. У него к атаману ушкуйников было дело. Все эти тренировки, пальба, маневры - дело хорошее, но как это будет в условиях реального боя? А если сырость - зелье не загорится, дождь - фитили отсыреют, да мало ли что еще? Нос к носу столкнутся с атакующей конной сотней? Что делать, как их остановить, чтобы успели спешиться и хотя бы зарядить оружие? Требовалось хотя бы дюжина отличных стрелков из самострелов для стрельбы на дальнее расстояние и дюжина лучников для ближней стрельбы. Хотя бы для того чтобы первый атакующий порыв сбить. Потом пальба и только тогда своя конная сотня добивает ошеломленного врага. Ни в коем случае своих конных нельзя выпускать первыми на других: свои своих побьют.

       Телегу решили с собой не брать, а груз равномерно распределили по коням. Путешествовали по-монгольски - о двуконь.

       С тем и отправились, чтобы обратно вернуться до первых проливных осенних дождей. Путь хоть и недолог, но и нетороплив. Это тебе не в Италии, где дороги камнем вымощены, а так колея, на которой одна телега и поместится. Притом вся избитая и изрытая или с весны или после дождей.

       Особенно не разгонишься, а лошадей калечить ради чего? Лошадь всегда была большой ценностью на Руси.

       Дорога она же бесконечна, хотя всегда где-то заканчивается. Всегда интересно встретиться и перемолвиться словечком со встречным путником или догнать попутчика, узнать новости, сообщить свои, поехать дальше видя, как телега или пешец отстают и скрываются за очередным поворотом. Говоря современным языком, дороги были своеобразными интернет-сетями, пусть очень медленными, а постоялые дворы - файлообменниками.

       Вот в одном таком файлообменнике дмитровские купцы и поведали, что между троицким монастырем и Переславлем объявились лихие людишки: грабят и убивают. Их не меньше трех десятков. Купцов с охраной оказалось больше. Тати выскочили на дорогу, а когда увидели что десяток конных обнажил сабли, а остальные достали из возов кто копья, кто рогатины, кто луки и самострелы, в общем, то, у кого что было, обратно нырнули в заросли. А так неизвестно чем все закончилось бы. Возы спасли. А вас-то конных из леса постреляют и все... - предупредили дмитровские.

       Против такой засады никакая сила не поможет - здраво рассудил Тимоха. Поэтому в этот раз вышли попозже, когда утренняя сырость испарилась. Ехали до тех пор, пока были селенья, поля, луга. Перед опушкой спешились. Лошадей решили вести в поводу, а самим идти между ними. Короткие пищали достали, снарядили и фитили запалили. Тимоха каждому поставил свою задачу: кто в какую сторону стреляет, но не сам, а по его команде и что делать сразу после пальбы.

       Шли медленно, шли долго. Узкий путь вился среди леса. Поэтому не растягивались, а шли как можно ближе друг к другу, этаким шахматным порядком. Пищали положили на седла, от этого и руки не уставали.

       Пружинящее напряжение давало себя знать: ждешь, ждешь, и еще раз ждешь, а нападения все нет. Фитили прогорают, приходится их протаскивать... из-за лошадей мало что видно. Только сотник, шедший первым, видел все. Щит он перевесил на грудь.

       Заросли орешника густо сгибались над дорогой. Видимость была на десяток, полтора шагов. Идеальное место для засады. Тимоха остановился и поднял руку. Все сразу осмотрели фитили и открыли сумки, в которые сразу после выстрела, требовалось сунуть пищали.

       Сам же Тимоха снял с запасной лошади заранее связанную треногу и перенес пищаль с седла на нее.

       Обычный лес, обычным осенним днем, обычно шумный: ветви скрипят и трутся друг о друга, листья шелестят, дятел стучит, белка шишку треплет, да мало ли еще какими хозяйственными делами занимаются лесные жители, готовясь к зиме?

       Но в этот миг казалось все застыло, даже ветер поскучнел, погустел и остановился. Начинающая облетать листва, застряла в густом, как студень воздухе... эта мгновенная тишина, казалось длиться вечность... все давно уже умерли, снова родились, выросли... но ткань застывшей тишины порвал лихой свист. Перед Тимохой, он только глазом моргнул, прямо из воздуха нарисовалось трое. Чтобы напасть на него, протиснуться в узкую щель между лошадьми им пришлось выстроиться клином: один впереди и двое по бокам. Сзади выскочил чуть ли не десяток, остальные с боков.

       - Цели вои! - Крикнул Тимоха пересохшим горлом и, немного погодя добавил: Пали фитиля!

       Грохот, клубы дыма, лошади от этого, не совсем произошедшего вразнобой залпа, дрогнули, прянули, но остались на месте. Проскочив под пузом, вои Тимохи выскочили на одну сторону. Улита и еще один молодой вой принялись снаряжать пищали.

       Разбойнички, когда увидели как идет группа, поняли, что те знают о засаде, но рассчитывали на количественное преимущество. Ведь из-за коней и тем и тем было сложно сражаться. Но те, кто находился между лошадьми были зажаты и лишены маневра. Их можно было достать снизу из под брюха коня. Поэтому решили не ждать, когда те усядутся на коней: и потом беги за ними или перегораживай дорогу, подрубленными деревьями, треск дерева разнесется далеко и будет лучшим предупреждением об опасности. Но такую встречу от маленького каравана они не ожидали.

       С десятка шагов Тимохе промахнуться было сложно. Шедшего впереди, откинуло на тех, кто было за его спиной. Сотник кинул ненужную пищаль в сумку, сбил треногу. В правой сабля, в левой кистень. Те двое даже не успели откинуть своего товарища в сторону. Одному шипатая болванка попала в висок, а второму Тимоха рубанул голень. Развернулся и бросился на помощь своим. Вои Тимохи дело знали отменно: они бились не за смерть врага, а чтобы как можно больше их вывести из строя. Поэтому если не первый удар или укол находил свою цель, то второй обязательно. Противник не знал, что и как ему делать в этих клубах дыма, а некоторые оглохли и стояли, зажав уши и закрыв глаза. Этих не трогали.

       Черный дым начал оседать. Нападавшие сзади и другой стороны, ждали именного этого. Они были дальше и дым до них не дошел, но пули попали в некоторых и они громко вопили, призывая на помощь.

       "Пчель, пчель изыми!" - Кричал один, подразумевая, что пчела проникла внутрь его и сильно жалит.

        Тимоха и его вои подскочили к лошадям, они бросились на эту сторону, из-за того, что именно с этого бока были прикреплены копья, развязали и, выстроившись клином, бросились на тех, кто был сзади. Те решили не связываться с таким опасным противником, ведь шли грабить, а не умирать и побежали по дороге, если бы начали протискиваться в орешник, их бы насадили на копья.

       Те шестеро, что стояли с другого бока, решили воспользоваться суматохой и увести в лес и лошадей и все что на них. Улита с Елхом за это время успели зарядить по две пищали и когда противник начал лезть на лошадей, начали стрелять в них. В упор. Прижимали к голове, спине, боку пищаль и... Потом Улита с Елхом достали сабли и вышли из-за лошадей. Увидев двух парубков, самый здоровый, больше похожий на крепкий дуб, рассмеялся. В его руке сабля казалась игрушечным прутиком.

       - Аз! - Стукнул себя в грудь и показал на здоровяка Улита. - Ты есмь! - Кивнул он на другого. Тот был комплекцией с Елха, но на Елхе был шлем, кольчуга укрепленная пластинами, щит, наручи. Его противник был одет легче: в куяке с пластинами и мисюрке на которой была бармица и назатыльник. За спиной у него торчал топор, а из голенища сапога показывалось навершие то ли ножа, то ли кинжала. Щита у него не было, но его компенсировал изогнутый, топорщащийся во все стороны обрубками отростков, корень.

       Здоровяк решил покончить с Улитой одним махом. На это и рассчитывал Улита. Начиная с Италии, он провел множество, пусть учебных, но поединков. Тогда он был мальцом и любой взрослый казался гигантом. И теперь такое соотношение сохранилось. "Побеждают всегда те, кто выигрывают в голове, а не только в силе!" Он всегда помнил напутствие Пьетро Бруноро, хотя тот, произнося это напутствие, ссылался на каких-то неведомых Улите спартанского царя Леонида, Фемистокла, Александра Македонского, Сципиона и Юлия Цезаря.

        Подставлять свою саблю под удар, подобный кувалде, означало не только лишиться сабли, но и руки. Да что говорить, сабля даже мешала здоровяку. Тот одним кулаком мог расколоть голову Улиты как орех. Или поймал бы руку с саблей и оторвал бы от плеча. Тимоха ведь им велел, из-за коней не появляться, заряжать оружие и стрелять, колоть из-под брюха, но только не открытый бой. Но разве усидишь в укрытии, когда твои товарищи бьются не на жизнь, а на смерть?

       Елх с противником вели вялый бой, зачем тратить силы, когда здоровяк через миг-другой порвет Улиту. Тогда Елху надо быстро убегать.

       Улита если и касался сабли противника, то только скользя, в результате чего, тот уже два раза ткнулся саблей в землю, а Улита успел легко пырнуть того два раза в левую руку, и, неглубоко но длинно, рассечь бедро. Если из руки, кровь протекла вялыми ручейками и застыла, то штанина на бедре все сильнее и сильнее набухала кровью. Тому пришлось схватиться за ляжку. Он и так малоподвижный, вообще застыл на своем месте. Улита, со стороны раненой ноги, забежал за спину и одним движением, рассек сухожилия под коленом правой ноги.

       Противник замер, боясь пошевелиться. Улита поспешил на помощь Елху. Здоровяк потянулся к нему саблей, но нога не выдержала и он упал в пыльную траву. Все трое посмотрели на него. Тот, не имея возможности шагать, пытался ползти за Улитой. Улите показалось что мисюрка немного приподнялась над головой, когда другой, сражавшийся с Елхом увидел, что его боевой брат повержен, и, издавая мучительные вопли ползет, вернее пытается ползти по сухой осенней траве. Это ему казалось что ползет, тот переваливался с боку на бок, как-то нелепо изгибаясь, но продвинулся всего-то на две-три пяди.

       Последний тать бросился в орешник. Протиснуться сквозь тонкие, но густые стволы было нелегко и времени занимало немало. Можно было просто подойти и заколоть. Улита и Елх долго и спокойно смотрели на его мучения. Поняв, что его ни преследовать ни убивать не собираются, он засунул саблю за пояс и отгибая ветки и тонкие стволы поник в лес.

       Вернулся Тимоха с остальными воями. Все оружие и железо, какое им досталось, они прихватили с собой. От долгой беготни они тяжело дышали, во рту пересохло. Глядя на извивающегося здоровяка, Тимоха укоризненно посмотрел на Улиту, тот сокрушенно развел руки, что поделаешь, приказ не выполнил... ну так получилось! Тимоха махнул рукой и припал к фляге сделанной из тыквы. Это был трофей захваченный его отцом при взятии Булгара, чуть ли не четверть века назад. Остальные тоже начали пить из фляг и бурдуков. Кое-кто даже оплоснул лицо, смывая разъедающий глаза пот. Оружие, одежду и обувь что получше забрали с собой. Вскочили на коней и принялись наверстывать упущенное.

       У ворот Переславля встретили два десятка конных и с полсотни пешцев на телегах. Это были казаки - наемные работники, подрядившиеся словить и перебить оседлавших дорогу татей.

       Тимоха сразу учуял выгоду и запретил своим что либо говорить о прошедшей схватке. Накоротко переговорил с предводителем. Тот послал посыльного в город. Через некоторое время тот вернулся принеся кошель, который сразу оказался в руках Тимохи.

       Только когда поставили лошадей, разнуздали, почистили, напоили, дали корм и сели в тесной каморке за ужином. Тимоха пояснил и поделил поровну деньги. Оказывается, он сговорился с предводителем казаков. Те выдают это побоище за свою победу, находят становище и все, что там есть забирают и это всего лишь за небольшую плату.

       Предводитель отказался от пеших и, что бы не делиться с ними и чтобы успеть до темноты захватить стоянку.

       3.

       Тимоха чутко прислушивался ко всем, доносившимся до него слухам и вестям. Регулярно наведывался и в окружающие города: свой стольный - Звенигород и в ближние Рузу и Волоколамск. Он понимал, что если кто вооруженным отрядом, а не какой-то залетной шайкой нападет на поселение, отбиться будет сложно. Но если летом, не зная троп, пройти через густые леса, буераки, реки, ручьи и болота было сложно, хоть и незаметно, то зимой, хоть и было значительно заметней, но гораздо проще.

       Из Звенигорода по реке Москве, потом Молодильне, по уже устоявшемуся льду через лес. Пройти этим путем мог только тот, кто не раз ходил этим путем и знал все приметы. Главные были в том, где найти слияние Молодильни с Москвой и где из нее выбираться на берег. Через такой густой, заросший лес, конному и летом было сложно пробраться, поэтому зимой посыльные шли на лыжах. Причем трасса для этого готовилась осенью: расчищалась от кустов, упавших деревьев, оставляли специальные зарубки. Оставшиеся на льду Молодильни забирали коней и возвращались в Звенигород. Это были особо доверенные люди тысяцкого Зосимы. Но если знаешь направление, пехом может и войско пройти. Вопрос времени, но идти будут медленно, костры жечь, зверье пугать... так или иначе заметны будут.

       На западе, недалеко от озера, пролегал узкий извилистый путь между Рузой и Волоком Ламским. Если летом еще можно было как-то пройти не к самой глади озера, то хотя бы к зарослям тростника на болотистых берегах и, отбиваясь, от туч назойливых комаров и мошек, продвигаться вдоль кромки озера, то зимой, даже на лыжах этот путь был чрезвычайто опасным. Снегом были заметены овражки, глубокие промоины ручьев, весенних потоков в которых переплетались причудливые нагромождения обломанных веток, упавших деревьев. Если тебя не проткнуло чем-то, это еще не означало, что побарахтавшись, скинешь лыжи и выберешься на обледенелую кромку обрыва.

       Тимоха летом, по этому пути в эти города ездил по возвышенной южной кромке озера, где не было промоин, а в особо тесных местах, среди зарослей, даже были прорублены коридоры, чтобы с коня не слезать. Где эти коридоры, знал только Тимоха.

       Самым простым путем с запада от дороги с Волока в Рузу, казался путь через тростник по льду замерзшего озера, но это означало быть на виду очень долгое время и спрятаться или укрыться на берегу было уже невозможно.

       Обычный путь с Тростенской пустоши приходил к тропе в деревухе Румя из которой попадали на дорогу из Волоцка в Клин или, если двигаться на восток, в Москву. Дорога и носила название волоцкой. Зимой путь из Волока в Румя, даже для конных продолжался более светового дня. Обычно, если не торопясь, то делали промежуточную остановку в Денько, маленьком селеньице, своим названием напоминавшее путникам, что день скоро закончится и лучше всего не ночевать в пути, а здесь: где кров и еда. Если кто торопился, то посылал впереди гонцов в Румя, что гости прибудут в темноте и, чтобы к их визиту хозяева были готовы.

       В последнее время, к приезду гостей, там стали запаливать большой костер: и видно далече и. погреться с устатку можно, и ворота с перекладиной видны.

       Волок Ламский был наиболее не только близким, но более удобным из окружающих городов. Во-первых он был в двойном подчинении: Великого Новгорода и Москвы, во-вторых торжище был более обширным и дорогим для продажи и дешевле для покупки. Значит и людей знакомых и незнакомых, с которыми можно было толковать о всяких событиях, было больше. Толковали как о московских землях, расположенных на западе княжества, так и о соседних: тверском, литовском; новгородских и псковских делах. Обычно на торг ездил тиун Неждан, строго проинструктированный, что говорить, а что нет самим Андреем и сотником. Рассказы разные слушать, но не встревать, вопросов не задавать.

       Иногда с обозом отправлялся и Тимоха одетый не как воин, а простой приказчик. Это было два раза в год: в начале весны, когда в полдень снег начинал проседать, уплотняться, а после обеда леденеть под легким морозцем. Второй раз было в начале зимы, когда земля после осенних дождей замерзла и выпал первый и, еще не глубокий, снег. Тогда даже нагруженные сани шли непринужденно и быстро. Из простых хозяйственных вопросов сотник делал выводы о планах правителей близлежащих земель на предстоящий сезон.

       Вот и в начале и этой зимы Тимоха узнал, что в Вязьме подскочили цены на сено и фураж, поскольку местный князь неожиданно вздумал их закупить гораздо больше, чем получал с подвластных земель.

       Вязьма входила в состав литовского княжества, великий князь которого - Витовт был дедом нынешнего, уже не малолетнего, но юного великого князя московского Василия. Чутье Тимоху не подвело, когда он осенью попросил у Кендаря - атамана новгородских ушкуйников, хотя в его ватаге новгородцев было меньше половины, лучших стрелков из самострелов и луков.

       Пришло двадцать две семьи. Быстро и сноровисто (им помогали все, кто мог) выкопали длинный ровик, накрыли крышей и получился курень, где помещались все эти люди. Из заборов, которые имитировали улицы городов, на которых тренировались пищальники, соорудили сараи для скотины и окружили это поселение забором.

       На тропе в пустошь поставили сторожей. На самой высокой сосне, соорудили помост и спустили веревочную лестницу, заставляя каждый день после захода солнца смотреть за огнями. Несколько раз огонь бывал в это время со стороны Румя, о чем сторожа, несмотря на ночь, докладывали Тимохе. Какие-то разы он велел не беспокоиться, а в какие, поднимал всех и ставил задачи на утро.

       После Сретенья Господнего, когда мороз становился не таким жгучим, а февральские метели стихали, аккурат, когда на Трифона Перезимника звездное небо объявило что весна будет поздняя, но Кирилл Указник сообщил, что снег оседает и поля утучивает, пришла весть, что литвины осадили Волоцк. Причем осада была какой-то странной: посады не жгли, перекрыли единственную дорогу на холм на котором размещалась крепость, сами разместились в близ находящихся дворах. Да и было их всего чуть более трех сотен.

       Складывалось впечатление, что литвины не хотели наносить материального урона одному, а может и обоим владельцам Волока Ламского.

       Через день сторожа доложили об огне в Румя. Хотя у Тимохи все давно было продумано и согласовано с Андреем они очень долго совещались. Разногласие было в одном: Андрей предлагал проверить в схватке оружие огненного боя, а сотник предлагал использовать традиционное и более привычное. В конце-концов победил последний аргумент сотника: если на тропе, они что-то еще смогут показать, но если атака будет через озеро, могут растеряться, убежать-не убегут, но сопротивления организованного не окажут. Многие труды коту под хвост? Пусть покажут себя в бою обычным оружием. Мы же не знаем, сколько нападающих будет?

       Всю ночь почти не спали, запалив факелы, большая группа, под руководством Тимохи ушла на озеро, меньшая с Андреем на тропу. С озера вернулись не все: сотник и три десятка человек остались на озере. Утро уже давно наступило, а врага все не было. Только когда начали готовить горячую пищу, чтобы отнести защитникам, прискакал гонец с тропы с радостным сообщением, что два десятка врагов побили, еще столько же сдались. Приготовились услышать рассказ, но раздался свист наблюдателя. Это означало, что враги совершают невозможное - конная атака через озеро. Все: немногие: оставшиеся мужики, женщины, дети встали на вершине холма с которого было видно все озеро, чтобы знать как поступить, если неприятель прорвется до них. На той стороне озера увидели большое темное пятно, которое наползало на тростник.

       Тростенскую пустошь защищать собственно было некому. Пищальники пока не вои, ушкуйники уже не вои, а тот десяток профессиональных бойцов, что был с сотником, выполнял больше функции по поддержке порядка в селении и наблюдении за округой. Охранная сотня, которая должна оберегать пищальников, была в Звенигороде: чем больше глаз, тем больше слухов, помнил предостережение князя Юрия Тимоха. Да и прокормить на пустоши такую ораву невозможно. Да и чего им здесь бездельничать? Пусть нежатся под боком у жен.

       Софью, дочь великого князя литовского и мать великого князя московского очень беспокоило смирение по договору князя Юрия. Прошло столько времени, а он неукоснительно выполняет договор, как и остальные братья ее умершего мужа Василия. Как он мог смириться с такой неправдой? Власть, как пеленку, выдернул из под него какой-то младенец. Софья, на его месте не смирилась бы. Что он замышляет, что он готовит? Ее отец Витовт, хоть и был стар, но еще не дряхл. Вечным тоже не может быть. Как только отец умрет, пропадет и великая поддержка литовская. Доходили неясные слухи про тростенскую пустошь, но сам Юрий там ни разу не был.

       Прелагатаи доносили, что он только интересовался хозяйственными делами. Посланные посмотреть на месте: одни пропадали бесследно, если они шли через леса и болота. Те, которые появлялись там под видом нищих и бродяг, кого кормили и выставляли, а кого и не пускали. Так тоже верно. Нищие и бродяги вдоль дорог бродят, а не в глухие углы забредают. Несколько человек, под видом купцов были приняты, даже что-то друг другу продали. Один увидел только заборы на лугу, но не спросил, другой поинтересовался. Ему ответили, что собирались здесь людей поселить, место разметили заборами, а больше поселиться никто не захотел. Так и стоят. А в конце этой осени пришло два десятка семей, но жилье им построить не успевали, поэтому на зиму поместили в огромную полуземлянку использовав заборы и для этого.

       Так и во всех вотчинах Юрия: ни он сам, ни от его имени подрывных речей против нынешней московской власти не ведут, оружие не готовят. Это и беспокоит. Ждут, когда отец умрет. Значит надо разделаться до его смерти - остальные не страшны, слабаки. Только Юрий с сыновьями Васькой Косым и Шемякой единственная опасность.

       Значит, их надо спровоцировать, но не напрямую, а опосредованно, но так чтобы поняли от кого такой посыл, чтобы они первые порвали договор. Написала отцу чтобы послал шубаша с небольшим войском, а Тростенская пустошь самое подходящее место и от границы недалеко, да и урон князю звенигородскому можно причинить хоть и не слишком большой, но и не малый. Чай не город - осады не потребует. Сжечь, что можно, в полон, кто остался, все самое ценное вывезти. Когда войско из Звенигорода подойдет, все уже в Вязьму вернутся. Не будет же из-за этого Юрий бодаться со всем Великим княжеством Литовским? А взыскание будь, то вержен Юрий!

       На льду пятно расширилось и чем ближе становилось, тем лучше виделось, что оно состоит из отдельных волн-линий, пятен, да и просто точек. Конная лава стремительно приближалась к противоположному берегу. Чем ближе они были, тем дальше они уходили от тростника, опасаясь засады, что будут оттуда по ним стрелять, поэтому пятно приобретало форму вытянутой капли, которая падала острым концом на противоположный берег. Острие было нацелено на единственный просвет в бледно-желто-коричневых зарослях.

       Тростника до берега было на сотню шагов. Первые конные влетели в просвет тростника, но большая часть остановилась на льду на полет стрелы, они рассредоточились, сами достали луки и нацелились, кто на тростник, кто на берег. Стало ясно, что они хорошо изучили берег и возможные опасности около него, передовые конные уже выскочили на берег, но ход их замедлился, подъем был хоть и не крутой, но снега было много, утоптанная тропа была одна и, оставалось, либо цепочкой идти по ней, либо по конское брюхо в снегу рядом.

       Увидев это, зрители на вершине холма, закричали, испуганно замахали руками и стремительно бросились вниз спасаться сами и спасать малых детей. Всадники тоже это заметили и пришпорили лошадей, но следующий в четыре-пять сажень подъем, они преодолеть не смогли, он был не сильно круче, но копыта скользили по толстому льду, оказавшемуся под снегом. Поэтому конные разъехались веером стремясь обойти этот бугорчик.

       И только тут все началось. То, что казалось снежными сугробами, за самим этим бугром, неожиданно поднимались, снег ссыпался с них и это оказывались ивовые щиты, и за каждым по два человека с луками, которые начали с десяти-пятнадцати шагов стрелять в спины или бока разъезжающихся всадников. На льду это увидели и начали стрелять по засаде, но стрелы так далеко не долетали и, если попадали, то только в своих.

       Из-за этого, оставшиеся на льду, и не увидели за своими спинами медленно ползущие от камышей два огонька.

       Движение вверх на берег заглохло. Образовалась толкучка. Задние напирали, а передние поворачивали обратно, чтобы не попасть под точные выстрелы лучников. Некоторые, побросав копья и сабли, спрыгнули в снег, пытаясь укрыться за лошадьми, достать луки и начать отстреливаться, но снег был глубок и еще сильнее сковывал движения. Оставалось только катиться снежным комом вниз, уповая на то, что тебя никто не затопчет.

       Потом в засаде убрали луки и достали самострелы и начали стрелять в тех, кто остался на льду. Темп стрельбы сильно замедлился, хотя один стрелял, а другой заряжал, но точность повысилась, это на берегу двигались, а на льду тупо стояли, то ли ожидая команды, то ли улучшения ситуации. В этот момент так громыхнуло, что лед под ними качнулся, а за спинами пошел волной, но раскололся только в одном месте, разметав лед на много шагов вокруг. Клубы черного дыма рассеивались и опускались ко льду. Все увидели, что дым превратился в круг холодной темной воды в несколько саженей, среди которой плавали отдельные льдины. Немного погодя раздался и второй взрыв, но гораздо дальше от камышей. Ближе к центру озера. Опять качнуло, снова появился круг воды с льдинами, раздался треск и трещины от этих водных пространств, начали ползти навстречу друг другу, пока не соединились. После первого взрыва стрельба прекратилась и обе воюющие стороны смотрели только на озеро.

       Первыми опомнились те, кто был на льду. Одни попытались выскочить на берег, другие, наоборот, поскакали через все озеро назад. Но под теми кто повернул назад, лед неожиданно качался, уходил из-под копыт, появлялись промоины. Показывались заледенелые бревна и связки тростника. Кони проваливались, некоторые успевали соскочить и выползти на твердый лед, а кто-то проваливались вместе с лошадьми. Заметив эту ловушку, вторая волна беглецов старалась перескочить этот разлом. Кому удавалось, а кому нет. Стрельба на поражение возобновилась. Тогда-то и появились первые пленные. Десяток человек, изображая их, прошел по указанному пути за бугорок, выхватили сабли и набросились на стрелков. Самых первых насадили на копья, остальные семеро окончательно сдались. Пленных выводили на холм, обыскивали, забирали оружие, доспехи, да и все ценности, что находили, тщательно связывали и цепью спускали вниз в поселение. Всех их запирали в сенном сарае, поэтому одежду с них не снимали, чтобы не замерзли. Обманщиков куда-то увели отдельно. До самой темноты собирали и лошадей и оружие и пленных. Раненых, которые могли выжить, отнесли в теплую избу и положили на полу. Которые нет - в сенной сарай, к остальным пленным. Убитых раздевали прямо на месте, оставляя только нательную одежду: порты да рубахи. Пленные сносили их под рыбачий навес. Все прекрасно понимали, что хоронить их сейчас не будут. Во-первых слишком много усилий долбить промерзлую землю, а во-вторых тела убитых могут и родственники выкупить.

       Убитых было больше чем раненых, но умерли они все не только от болтов и стрел, а из-за того, что замерзли, их затоптали или задохнулись в снегу. Рогожи не хватило чтобы накрыть их всех. Дознание отложили на следующий день.

       Дознание проводили на мельне, которая в это время пустовала. Принесли жаровни, горячую еду и питье. Развязали затекшие, а кое у кого и обмерзшие руки. Пленным дали отогреться и поесть. Тимоха допрашивал, Андрей записывал на восковой дощечке имена, а по одежде определял на какой они способны выкуп. Нельзя сказать, что отряд был отборный, но и не захудалый. В основном младшие вои, которым и удаль хотелось показать и добычу, как казалось, из легкого набега привезти. Десятниками были мужи постарше - женатики и не только первый раз участвующие в набегах. Самыми опытными были полусотенные и сотники, но тоже ребята молодые. Шубаш - начальник отряда был юный княжеский сын из Полоцка. Основу отряда и составляли полоцкие вои, полторы сотни литовцев из разных племен, отдельные десятки: витебские, смоленские, вяземские. Молодежь, в общем. Опытные вои ни за какие посулы не пошли - береглись, да и хозяйство присмотра требовало.

       Тимоха был старше всех этих сотников. С детства он выдержал четыре осады, шесть набегов и сам участвовал в семи походах. То, что первым делом должна быть оборона, защита, охрана это он освоил с детства. На этом и карьеру сделал. Князь Юрий, особенно тысяцкий Зосима ценили сотника за осторожность и предусмотрительность, основательность, ответственность. Но в атаке эти качества мешали. Там надо было быстро принимать решение, а Тимоха сначала просчитывал последствия, старался предусмотреть возможности обороны от неожиданной атаки и только потом атаковать, нередко это бывало поздно.

       В Тростенской пустоши эти качества позволили не только разбить противника и захватить пленных, но и своих никого не потерять. Было двое раненых: один торопясь махнул по обледенелой коре, топор отскочил в ногу, а второй в лесной засаде привстал из укрытия и получил стрелу в плечо.

       Ничего нового Тимоха не придумал. На тропе, с самого начала как он только появился в пустоши, определил место для засады. Подготовили деревья, подкопав корни и этим наклонив их в сторону тропы. Елки были не слишком большие, но их подперли, чтобы раньше времени не упали. Падать они должны были не поперек тропы, могли просто застрять на противоположной стороне, а наискось - вершинами на середину тропы. Через пятьдесят шагов сделали еще такую же отсечку, потом еще одну. Пространство вдоль тропы, между этими отсечками, завалили хворостом, так что с тропы в лес выскочить нельзя было.

       Оборудовали места для стрельбы: укрытия, траектории стрельбы и подходы к этим укрытиям. Траектории стрельбы каждую весну и осень прочищались: ветки срезались, подросший молодняк вырубался. Поэтому стрельба с одного места велась под разными углами как из бойниц башни. Причем стрелки находились не в снегу или на земле, а на сваленных и зачищенных стволах деревьев, по которым было удобно взбираться к укрытию. То есть их голова была на аршин выше головы всадника. Выстрел шел сверху, а прочищенные траектории всадники не видели.

       План атаки пустоши, которая давно уже была не пустошь, литвины не сами разработали, они и не знали, что она существует. В Волоке Ламском их ждало двое людей, которые и план представили и проводниками были и деньги роздали. Их первыми и положили. Москвачи были азартны. То, что осада Волоцка была только для отвода глаз, в литовском отряде понимали все. Как это осадить город, а посады не жечь и не грабить? Зачем тогда такой тяжелый зимний поход? Но за него выдали хороший аванс и по возвращению обещали еще столько же, а все, что возьмут на пустоши - все их. По этой же причине, чтобы не потерять внезапность не жгли и деревухи, а все равно пропали. Ладно бы сразились с настоящим войском, а тут деревня крепко их ко льду и лбом и затылком приложила.

       К атаке зимой с озера не готовились, считалось, что это глупо и бессмысленно. А вот летом небольшая возможность существовала. Притащить челны и осторожно пробираясь через тростник, можно незаметно достичь противоположного берега. Поэтому, в сужении озера была протянута связка бревен от берега до центра, и с другого берега также, но с большим перехлестом и небольшим разрывом между ними. В камышах просто лежали сучковатые ели, а на чистой воде эти два заграждения снизу были скреплены перекладиной, над которой и мог проскользнуть челн, но это место надо было знать. На берегу были откопаны ямы, стены укреплены плетеной ивой и закрыты тоже ивовыми щитами, сквозь которые прорастала трава летом, но снег зимой не попадал. И вот теперь это сооружение пришлось применить. Только полили перед собой откос водой, а когда он заледенел, присыпали снежком. Возле бревен недалеко от камышей, заложили первую бочку с зельем, а ближе к центру - вторую. Во льду у бревен нарубили щелей во льду, но не до воды, заложили срезанным тростником и присыпали снегом. Эти щели и треснули паралельно друг другу. Тимоха самолично запалил фитили. Кендаревские ушкуйники не подвели, стреляли быстро и точно.

       На лесной тропе подстрелили шестнадцать, из них семеро насмерть, восемнадцать сдалось в плен, а шестеро смогли убежать, пробравшись сквозь завалы. Они прибежали в Румя, но если вечером их радушно встретили, то сейчас предложили или сдаться в плен или идти, куда глаза глядят. Понятно, что литвины пришли не перекусить, а хотели забрать лошадей, чтобы быстро попасть в Волоцк. Пришлось обменять оружие, деньги, на сани, лошадь и еду.

       На озере же убитых было сорок семь, раненых тридцать один, семьдесят четыре пленных, а сколько утонуло в озере и убежало, никто не знал. Лошадей почти две сотни и очень много денег. Но у двоих погибших человек денег с собой было больше, чем у всех остальных вместе взятых. Причем и сын полоцкого князя, с сотниками, тоже попал в плен. Немедля послали гонцов в Звенигород.

       Андрей приказал прокладывать дорогу к реке Молодильне. У них не было столько корма и для коней и для пленных. А в обход идти слишком долго. Сами пленные и рубили лес и укладывали из него настил. Эти два с половиной поприща они прошли за четыре дня и вышли к реке Молодильне, где их уже ждал вооруженный отряд посланный Зосимой. Князь Юрий, опасаясь козней московских, обитал в Галиче. После смерти брата Василия, когда он спешно был вынужден бежать из Звенигорода, его резиденцией стал Галич. В Звенигороде он бывал редко и всем заправлял Зосима.

       Сейчас князь Юрий оставался в Галиче. Софья сделала так, чтобы гонцы посланные с приглашением, прибыли в то время, чтобы Юрий понял, что на свадьбу юного великого князя он не успевает. Братья же Васька Косой и Шемяка приехали на свадьбу Василия второго.

       Дмитрий Шемяка прибыл в Звенигород, несколько ранее, чем прибыл обоз с пленными, ранеными и убитыми. Хвастуну, жадине и задире Ваське князь Юрий не доверял, а Дмитрий, во всех делах был доверенным лицом князя. Что-то вроде тысяцкого Зосимы. Не такой основательный и хозяйственный, но рассудка и ума у него хватало. Тимоха и Андрей доложили ему и тысяцкому о произошедшей схватке. Шемяка - о том, как закончился литвинский поход. В Москве об этом уже знали.

       Первые беглецы из разбитого отряда прибыли на четвертый день, после похода на пустошь. На пятый, прибыло еще несколько человек на санях. Волоцкий гарнизон предложил им уйти без ущерба, а чтобы те не побили и не сожгли с досады встречные поселения, проводили их до самой границы княжества. И то! Литвинов осталось меньше сотни, а волоцких было три, так что за сопровождение, а точнее за охрану литвинам пришлось еще и заплатить. Понесенный ими разгром беглецы объяснили большим войском в тростенской пустоши. Волоцкие и воспользовались этим испугом, опустошив их кошели. Сейчас они догонят и вас никто не защитит, пугали литвинов волоцкие.

       Обоз разместили в Савво-Сторожевом монастыре. Трофеи Шемяка, как и отец оставил победителям. Взял только лишнее оружие, коней и пленных. Единственно чем он был недоволен, так тем, что не применили оружие огненного боя. Андрей интерпретировал обоснования Тимохи в свою версию. Мол, не зря они именно на пустошь напали! Зачем нам раньше времени открывать, что там на самом деле есть? Узнают, пошлют еще большее войско... Что ж там теперь целый гарнизон держать? Шемяка согласился с доводами Андрея, что рано такой козырь из рукава вытаскивать. Только в самый нужный и самый важный момент. Он сразу понял намек Софьи и приготовил ей ответ. Единственное что снова напомнил, что всем держать язык за зубами и братцу Ваське ни звука.

       Софья была в бешенстве. Три дня назад прибыли гонцы из Волоцка с вестью о том литвинский набег не принес ущерба городу, а около Рузы, скорее всего сведения неточны, их разбил чей-то полк. Немногие вырвались оттуда! К обеду прибыл обоз из Звенигорода.

       Дмитрий Шемяка, почтительно, но не как великому князю, сообщил юному князю Василию о победе их звенигородских крестьян над отрядом из Литвы. Причем просил совета у него, а сам смотрел на Софью. Отец-де еще из Галича не прибыл, только у старшого можно совет просить. Что, мол велит великий князь? Самому содержать эту ораву нет возможностей. Снестись с Литвой и потребовать выкуп за пленных, раненых и убитых? Казнить всех на черторыйских болотах? Или великий князь, как глава княжества выкупит у него всех, а с Литвы запросит свою, более высокую цену? А Василий, хоть и великий князь был не в курсе этого дела. Это и бесило Софью.

       Ведь не поперхнулся Шемяка ни словом ни звуком произнося такое! Откуда он узнал про набег? Какими силами отбился? Софья точно знала, что все дружины Юрия, Васьки и Шемяки на месте! Что там в этой пустоши таится? Теперь надо выкупать и выкупать всех. То, что Шемяка пришел, это нехорошо, но с ним еще можно договориться, а блазнивого Ваську, пустым славовсловием теперь не купишь, не то что совета не спросит, но цену такую заломит... или из принципа казнит всех, назло ей.

       Что подумает отец Витовт, она знала, но что скажет? Она представила это. Впоследствии так и оказалось. По-русски это звучало: "Не буди лихо, пока оно тихо!" Ответ отца пришел слишком поздно. После свадьбы ее сына и одновременно с вестью о кончине его. Она в гневе ушла из палаты, поручив ближнему боярину договориться о размерах выкупа. Ведь этот тихий намек обошелся ей в кругленькую сумму. Практически вся оплата литвинам, досталась юрьевичам. Кони и оружие тоже. А теперь она заплатит и за живых и за мертвых выкуп, будет содержать и отправит домой за свой счет. Какая несправедливость!

       Тут расходы на свадьбу сына, а Шемяка захочет получить все сразу! Не человек - исчадие ада! Хуже зверя лютого и басурмана злого! Делает вид, что не знает, кого он разоряет! Весь в отца князя Юрия. Она как-то забыла, что не хотела его видеть на свадьбе и сделала все, чтобы Юрий на нее не прибыл. А ведь мог другом стать! Софья впервые подумала о нем как о мужчине. Юрий-то вдов, а боярин Иван Всеволожский мало того что и раньше был что-то не очень ласков, то времени нет, то голова болит... Так теперь, в отместку, за то что сына Василия она женит не на его младшей дочери, как обещала, он утек в Тверь. Она взяла кружок соленого лимона и положила в рот, не ощущая его горечи... Горечь была в сердце ее...

       4.

       Свадьба Василия с Марией, дочерью князя Ярослава Боровского, была в самом разгаре. Все было чинно, благородно. После венчания в Архангельском соборе Кремля сели за свадебный пир. Носили вина фряжские, фрукты заморские, меда хмельные, пиво пенное, а уж мяса, рыбы, так от них столы прогибались, зверины много разной было.

       Все славили молодых, их родителей...

       Софью все это не радовало, тяжесть в груди, от этого и улыбаться приходилось через силу. Враги, кругом враги... или ничтожества, которые думают то, что они думают - на самом деле и так есть... ладно ни разу книг в руках не держали, так и грамоты не ведают, а похваляются, словно опора веры и государства, а случись что, к самому лютому врагу переметнутся и будут сапоги лизать как дворовые суки...

       Особенно ее доводило до бешенства, что враги ее и сына ее, не ведут себя как враги. Все чаще и чаще приходила мысль, а может и не враги они? Есть свои уделы и довольно. Может помириться с ними и дать какой удел хороший? Случись какая напасть, лучше воина, кроме Юрия нету! Да и у сыновей удельные войска боевые, зря кашу не едят, то тут, то там в разных боях ратуют. Вятичи какие, таких бы себе! А... что говорить! Не верится, не верится... хотелось... объединить усилия, Москва такую бы силу приобрела! А ведь теперь истратим впустую друг на друга...

       Лучше бы вели себя как холуи, пресмыкались и были готовы в любой момент предать, всадить нож в спину... это было бы понятно... но они вели себя с достоинством, даже Васька Косой. Не похвалялся, нос вверх не драл, даже не так сильно чавкал... но его посадили за свадебный стол согласно чину так, что Софье казалось что он смотрит все время на нее. Не просто смотрит - аж в рот заглядывает. И от этого ее передергивало, что один раз она не успела убрать язык и прикусила кончик языка, а когда попыталась сказать что-то служке, то зашипела как змея. Она понимала, что дело не в Ваське и его взгляде, он от души радовался, если не браку, то пиру веселому, ел смачно... и чем веселей становился Васька, тем сильнее мрачнела душа Софьи... она встала... остатки разума, не поглощенные еще мраком, ей, сначала кричали, но становились все тише... от их крика остался только шепот: не делай этого, все испортишь, покалечишь сыну жизнь, умрешь с покаянием, но поздно будет... сделаешь - не исправишь... худой мир - лучше доброй ссоры...все притрется и устоится...но гнев изнутри прорывался наружу... и прорвался.

       Последняя мысль, что она уловила, прежде чем была поглощена мраком гнева, пролепетала: "сейчас, на свадьбе сына ты делаешь Юрия великим князем..."

       В это время кто-то подошел к Ваське с просьбой показать знаменитый золотой пояс с множеством каменьев. Васька щурился от удовольствия, когда развернул его и показал на весь пир. Богат пояс, очень богат... На самом деле это был просто символ. Символ дмитриевичей. Что-то вроде короны. Откуда он появился у Дмитрия Донского - никто не помнит. Поговаривали, что хан Тохтамыш вручил как символ власти, в ответ за нападение и сожжение Москвы. Да и камни там не все адаманты, изумруд, сапфиры, яхонты. Не самоцветы, а полированная бирюза, опал, малахит и другие скальные выделения.

        Софья, которая подходила к Ваське, с целью убить его, или что-то сделать ему плохое, хотя не знала, как это сделает, подошла и что-то сказала, но никто не понял что она прокричала. Укушенный кончик языка сделал ее гневную речь свистящей, шепелявой и смешной. Никто не засмеялся, но полуулыбки гостей, даже ее сына и опущенные вниз глаза служек выбросили накопленный гнев наружу. Она вырвала пояс и, победно вскинув вверх руку с ним, вернулась на свое место. Не сразу, но через несколько мгновений в зале наступила тишина. Та, особая тишина которая не перед бурей, а которая проходит водоразделом между прошлым и будущим... и будущее, если и наступит, то ни для кого хорошим уже не будет...

       Юрьевичи, ни слова не говоря, поднялись и ушли. Ее сын с укором посмотрел на нее. "Что ж ты мама сделала? Свадьбу испортила! Твою мать!!!" читалось в его глазах. Чтобы скрыть свое разочарование, обиду, он отвернулся и закрыл глаза ладонями.

       - Гудцы! Веселие! - Приказала Софья. Они загудели веселый перепляс, скоморохи заплясали, но музыка больше напоминала похоронную, а все кривляние скоморохов и шутов - шествие к могиле. Зал незаметно, но потихоньку пустел. Никто сразу не вышел за юрьевичами, чтобы не показать, что они на их стороне, но и долго не остался, чтобы Юрий знал, что они и не на стороне Софьи. В московском княжестве Юрий был самый лучший полководец и умерший брат Василий всегда поручал брату самые ответственные походы. Разгром Казани, Булгара, Кременчуга и богатая добыча оттуда стали, если не наравне с Куликовской битвой, но где-то рядом. Лучше быть на стороне умелого и удачливого воина, чем со сходящей с ума стареющей женщиной. Никто не сомневался, что бывший фаворит Софьи и фактический тиун княжества, хитроумный Иван Всеволожский уже на пути из Твери в Галич, к князю Юрию.

       Глава 2

       1.

       Все знали, что война не за лесами. Князь Юрий не хотел битвы, понимая, что со смертью Витовта хороших войск для защиты Москвы нет, хотел своим походом принудить Василия второго, к почетной сдаче, поэтому поспешал не торопясь. Вот Переславль-Залесский сдался, о чем доложил великому, пока великому, князю Василию его переславский наместник Петр Константинович: "идети на него дядя его князь Юрьи з детми и со многою силою, а уже тогда бяху в Переславли".

       Юрий мог быть у Москвы и ближе и быстрее, если бы передвигался по более короткому пути - Стромынскому шляхту, через Юрьев Польский.

       Окончательно Юрий Дмитриевич остановился у стен Троице-Сергиевой лавры, ведь он был крещен самим Сергием, этим он показывал, что хочет решить конфликт миром. Москва намек поняла и послы были посланы, но в мирном исходе конфликта не был заинтересован Иван Всеволожский, он хотел мести и хитроумно сорвал переговоры, которые возглавлял со стороны Юрия.

       Галичские полки, вместо того чтобы напрямую пойти на Москву, двинулись вдоль Клязьмы. В Москве срочно начали собирать ополчение из москвичей. Верные Василию гости, бояре пришли со своими отрядами, но и все равно их было меньше чем галицких, вятских и других полков подвластных князю Юрию.

       Опасаясь удара с тыла - из Звенигорода и Рузы, пришлось оставить в Москве две сотни пешцев и три конных. Их собрали в Кремле, там оставалась мать, жена и казна. Все знали, что в Звенигороде и Рузе даже с ополчением можно собрать три сотни пешцев и две сотни конных. А та конная сотня, которую оставили для охраны города, вряд ли пойдет на Москву, тогда Звенигород останется беззащитным.

       Ополченцы воевать не сильно собирались. Все знали достаточно миролюбивый и честный характер Юрия, его возможности и превосходящие силы. Поэтому надеясь на благоразумие собственного предводителя, считали, что мир будет заключен. Прихватили, чтобы скучно не было, бочонки хмельного меда.

       Обе рати, двигаясь навстречу друг другу, сходились на Клязьме в районе деревни Щелкова.

       Княгиня Софья, желая помочь сыну, послала гонцов в Звенигород, с предложением о сдаче. Гонцов возглавил теремный дьяк Вавила Косер. Софье больших усилий стоило уговорить об этой миссии его. Военноначальники, оставшиеся в Москве, сотники Матвей Копыто и Иван Кучма наотрез отказались от выполнения этого поручения. Копыто отговорился тем, что именно его князь Василий оставил присматривать за стольным градом, а Кучма тем, что ему нужен приказ от Копыта.

       Вавила Косер соответствовал своему прозвищу. Такой же худой, длинный и согнутый как серп. Как ему быть не согнутым, если все время он проводил за чтением различных хозяйственных записей. Он был и архивариусом и редактором, который контролировал правильность записей. Софья посулила ему звание воеводы и имение, если миссия удастся или без имения, если провалится. Вавила был стар, начинал с писцов, а теперь руки дрожали, глаза плохо видели, но тексты видел и был строг. Ему уже ничего было не надо, он почасту и долго молился, но звание воеводы его проняло и он его принял. При любом результате он уже воевода. С меньшими полномочиями посылать было нельзя. Переговоры мог вести только равный с равным.

       Гонцы сообщили, что войско князя галицкого и звенигородского разбито. Теперь московская рать направляется к Звенигороду. Лучше сдаться добровольно, чем подвергнуться раззору.

       Зосима хмыкнул и со смехом сообщил, что если гонцы еще хоть раз разинут рот, то в них попадут не стрелы, а шары навозные. Это будет ответ. Пусть они этот ответ отнесут тому, кто их послал. Те отправились восвояси, а в Тростенскую пустошь, к сотнику Тимохе, гонец.

       Копыто и Кучма были воинами и знали что все решиться на поле боя. Кто победит того будет Москва и Звенигород, это если вообще бой будет. Мать великого князя - не князь, пусть даже сын ее малой. Опозориться легче простого. Так воинские дела не ведутся, мало того что не поверят, так еще и засмеют. Это дьяку все равно. Как он на старости лет туда доберется? Может рассчитывал что на обратном пути помрет и его похоронят как воеводу? Воевода это всего лишь походный титул на конкретный поход.

       2.

       Половодье спало, травка зеленела, листва распускалась, птицы щебетали. По утрам от реки шел туман и сырость. В эти предрассветные часы Софью бесцеремонно разбудили. Прибыл гонец со спешной вестью. У села Хлыново, что на Волоцкой дороге в Занеглименье ввечеру остановилась большая группа конных, а когда у них поинтересовались кто таки, его невежливо послали. Из подслушанных тайно разговоров стало ясно, что те поутру пошлют отряды перекрыть мосты через Неглинку, а других перекрыть выезды из Кремля на Тверскую, Дмитровскую, Владимирскую и другие дороги идущие на восток. Всего их было сотни полторы-две.

       Не прибегая к помощи военных, Софья поняла, что это только передовой отряд, а сколько еще придет за ними - неизвестно. Пришлось поднимать по тревоге и, несмотря на ранний час, всех кто может держать саблю в руке, собрать в Кремле.

       Пешцы и так были в Кремле, а конных собралось аж четыре сотни. Софья самолично забралась на северную башню Кремля. В лучах восходящего солнца сырость и туман отступали. На тверской дороге заметили какой-то блеск и движение. Вскоре стали видны и всадники. Их было больше сотни, но меньше двух. Они по мосту пересекли Неглинную и въехали на Торг. Причем столпились кучей и небольшая группа всадников что-то начала обсуждать, показывая руками то на Кремль, то на торговые ряды, то еще куда.

       - Зосима! - Узнал звенигородского тысяцкого Копыто. Софья усомнилась, как можно Звенигород оставить без войск.

       - Таки Ноугород мог прислати! - Произнес Кучма. Это походило на правду. У Юрия были хорошие отношения с купеческой республикой.

       - Чито? - Удивилась Софья.

       - Не литвины буде! - Ответил Копыто, соглашаясь с Кучмой. - У Рузе им славно бока намяли!

       Тут для Софьи все стало на свои места. Стало понятно откуда взялось сильное войско у Волока Ламского. Это свояк Юрия, теперешний великий князь Литовский Свидригайло устроил побоище. Узнал на кого тот отряд направился и выслал вдогонку свой. Вот почему все пленные, переданные Москве Шемякой, твердили одно и тоже, что мол не знают, кто на них напал. Свидригайло тоже не с руки было признаваться, что литвины устроили разборку на чужой земле. А теперь уже у стен Москвы скоро сами появятся.

       Княгиня спросила совета. Оба сотника ответили одинаково: лучше отсидеться за стенами. Долгой осады не будет. В худшем случае пожгут посады. Софью это не устраивало. Если напасть сейчас и разгромить этот малочисленный отряд, пока они заслонами дороги не перекрыли? И послать гонца о великой победе. Этим воодушевить и, одновременно разгневать московское ополчение. Что посады пожгут ясно. Чтобы вернуться в Москву надо будет побеждать Юрия.

       Как сотники не хотели избежать прямого боя, но были вынуждены согласиться, что лучше момента не будет. Перебить сколько можно и запереться в кремле. Защитников вполне достаточно. А ведь еще есть пушки!

       Тем временем часть конников, вооруженных не копьями, а бердышами спешились и расположились между торговыми рядами, а остальные конные расположились на торге за рядами. По ним было видно, что они что-то ожидают, а пока они принялись ломать торговые ряды, заваливая проходы между ними. Причем делали это быстро и сноровисто. Начали с юго-востока. Когда сотни были готовы выскочить из Кремля, осталось открытыми только два рядом расположенных направления: Владимирская дорога и мост через Неглинку на Тверскую. Через мост атаковать побоялись, видимого противника там не было, а засада могла оказаться. Пришлось еще потратить время, чтобы уточнить диспозицию и переместиться к разным воротам, пешцы отправились на восток, чтобы просочиться через торговые ряды и атаковать с юга, а конные, когда противник бросится на пешцев, пробьются через хилый заслон на Владимирской дороге, ударят с другой стороны в спину.

       На владимирской дороге, копошились как сонные мухи. Воткнули алебарды в землю и сонно перетаптывались возле них.

       В Кремле радовались наивной глупости противника, все их действия были видны как на ладони. Вот из восточных ворот выбежали пешцы, добежали до разгромленных торговых рядов и начали разбирать завал и пробираться через них. Конная сотня противника развернулась лицом на юг, ожидая, когда пешцы выберутся на свободное пространство. Но пешцы пробирались по завалам, подбираясь ближе к конным, чтобы стрелять по ним из луков. Тогда те взяли и отъехали от завалов, внимательно наблюдая за ними.

       Больше медлить было нельзя. Могли и поджечь. Тогда из Владимирских ворот и полетели сотни на хилый заслон на дороге. Лавой развернуться было нельзя, но первая сотня уже втянулась в проезд между рядами. Узкий не узкий, а клин из шести всадников получился.

       С башни удивились глупости алебардцев. Они не выдернули алебарды, приготовляясь к отражению атаки, а что-то положили, на развилку древка и лезвия. Теперь и убежать им было нельзя. Но тут не столько громыхнуло, а что-то запищало, как раненый щенок и пошли клубы черного дыма, как от выстрела пушки. В этих клубах, как показалось Софье, зловещей черноты, первый ряд пропал, растворился во мгле. Второй ряд, как будто натолкнулся на невидимое препятствие... было видно, как во всадников попадают стрелы, уцелевшие лошади разворачиваются и пытаются выбраться из этого хаоса, наталкиваясь на скачущих за ними.

       Вторая сотня, видя этот хаос пробки в бутылке с шампанским, приняла влево, пытаясь объехать торговые ряды вдоль Неглинки. Там было топко и грязно, лошади вязли по колено. И этих расстреляли подоспевшие конники из луков. Две оставшиеся сотни не знали что делать, остановившись перед завалами торговых рядов. Оставалась надежда на пешцев.

       Пищальники, а это были вои с алебардами выбежали из проезда на Владимирской дороге. Каждый из них прихватил по доске. Они покидали эти доски перед собой и, не испачкав сапог, обошли грязь Неглинки. Они выстроились в несколько рядов и начали обстрел конных кремлевских ратников, оказывавшихся рядом с ними. Клубы черного дыма, опускались к их ногам. Казалось что они зависли в воздухе. Под прикрытием их пальбы, по доскам пробрались и конные.

       На торговой площади царил хаос. Никто не знал, что делать, а если кто и командовал, то или его было не слышно или его не слушали. Беглая стрельба продолжалась. Причем одни стреляли, а другие заряжали пищали. Если пищали запаздывали, то стрельба велась из луков и арбалетов. Хаос создавали и метавшиеся по площади лошади. К грохоту и дыму они были непривычны, в отличие от звенигородских. Если бы кто приказал конным спешиться и атаковать, звенигородские не устояли бы. Их было чуть ли не втрое меньше. А тут они еще и ряды подожгли. При своей непрерывной пальбе шеренги пищальников медленно, но без остановки, методично приближались к стенам.

       Софья поняла их замысел. Она приказала готовить возки, сажать туда сноху, а в ворота выкатить пару пушек. Что будет дальше, она смотреть не стала, но противник опять перегруппировался. Все команды исполнялись как хорошо смазанный механизм замка. Пищальники, закинув пищали за спины, подхватили алебарды и бегом направились к воротам, которые уже распахнули, поджидая пушки. Конные, собравшись клином, начали колесить по площади, рубя всех, кто попадался под руку. Пищальники, размахивая алебардами, ворвались в Кремль. Пушкари, увидев нацеленные на них пищали, сразу сдались, они лучше всех знали, что такое огненный бой.

       Софья этого не видела. Три возка с десятком стражей, под дым пожарища, выскочили из ворот у Васильевского луга, там, где ныне храм Покрова Пресвятой Богородицы, в сторону Кулишек, Конюшенную слободу и сельцо Воронцово. В слободе, забрали запасных лошадей и послали гонца к войску Василия. Сами, через небольшой объезд, направились в Дмитров.

       Подпрыгивая на ухабах, Софья размышляла. Она с детства побывала в стольких переделках, что не испытывала страха. Ворота, под видом пальбы из пушек, специально открыла, чтобы сбежать через другие. Запираться в Кремле было бессмысленно. Практически все защитники Кремля были на торговой площади, а пустое краткосрочное сопротивление только озлобило бы врагов. Если сноху, которую все еще трясло не от колеи, а от страха, могли взять в заложники и пощадить, то за себя мать-княгиня не ручалась. Неизвестно чья, причем не обязательно вражеская сабля, могла проткнуть ее, а заскорузлые пальцы сорвать перстни с пока еще теплых рук.

       Противостояние на Клязьме было более миролюбивым. Первый, кто бы начал переправляться через реку, ставил себя в очень сложное положение. Воевать никто не хотел, все ждали мира. Московское войско, растянувшись, стояло смешанной толпой вдоль низкого берега. Причем непохмеленные, а оттого злые ополченцы стояли около воды. Кто лил на голову воду, кто жадно пил. По ним с другого берега никто не стрелял, все понимали насколько тяжело этим людям, а если не дай бог еще в бой?

       В отличие от них, отступив от мокрой луговины на небольшое возвышение, полки Юрия стояли четырьмя колоннами - по количеству полков. Причем полки четко отделялись друг от друга и, каждому была поставлена своя задача на случай перехода противником реки. Поэтому их казалось значительно меньше, чем москвичей.

       Князь Юрий находился в шатре, ожидая послов.

       Московские войска галдели, кто-то устав стоять, прилег. На этом берегу или молчали или разговаривали тихо. Команда могла поступить в любой момент и ее надо было услышать.

       Василий тоже находился в своем шатре и мучительно размышлял, даже не тем, кого бы ему послать, а с чем послать, чтобы и своего достоинства не уронить и хозяйства не потерять и Юрия малостью не обидеть.

       В этот момент всеобщего размышления на луговину выехал боярин Иван Всеволожский. Ныне главный дипломат и советник князя Юрия. Он, неторопясь, ехал вдоль своего берега, тряс кожаными калитами и демонстративно бросал их в воду, заметив, что на противоположном берегу за его действиями внимательно следят. Потом вернулся и показал голую задницу москвичам. Хотя это и было оскорблением, но в московском войске обсуждали не голую боярскую задницу. Что они голых задниц не видели? Они обсуждали что было в брошенных в воду у берега кошелях. В том, что там деньги, мало кто верил. Но в разных местах какие-то люди заговорили о том, что москвичи слабаки, что даже выброшенное добро им не под силу достать. А достоверные источники из стана врага сообщили, мало того что Юрий с собой всю свою казну везет, так и всем своим воям уже раздал деньги: по рублю каждому. Что, нет желающих порубиться за рубль? Так ведь москвичей много, а галичан мало, не всем эти рубли достанутся. Кому достанутся, не только на хозяйство хватит, так и гулять можно целый год!

       Услышав такие речи, даже лежащие приоткрыли глаза и навострили уши. Все это легкая добыча! Бросайся втроем на одного и добыча на троих. Делиться мало кто захотел. Тут из задних рядов загалдели, чтобы передние пропустили их. Они де у противоположного берега утопленные кошели поищут. В передних рядах заговорили, что те, кто сзади, хотят заграбастать все себе и прощай гулевание.

       Страсти накипали, чуть до мордобоя не дошло, поэтому наиболее пьяные и рьяные побежали через брод. Их было всего ничего, но увидев, что легкая добыча может попасть в другие руки, за ними побежало гораздо больше. Рать пришла в движение. Бежали ополченцы, которые хоть и были распределены по отрядам или их отряд был собран по одному приходу, но каждый считал сам себя хозяином. Никто особо и не заметил, что тот, кто громче всех причал, призывал, убеждал и побежал первым, вдруг оказались позади всех, а потом и вовсе юркнули сначала в палатки: типа шлем надеть, саблю взять, а затем и вовсе расползлись по окрестным кустам.

       Побежавшую толпу уже было невозможно остановить. Тайные засланцы боярина Ивана Всеволожского сделали свое дело. Бой начался и остановить его уже было нельзя. Так Юрий Галицкий становился великим князем Великого княжества Московского. Последняя мысль Софьи, перед тем как она вырвала пояс из рук Васьки Косого, оказалась пророческой.

       Московские ополченцы выбежали на луговину, только после этого галичские полки пришли в движение. Первыми пошли конные. Они даже не стали сражаться с первым десантом и с теми, кто еще переправлялся через реку. Конные от них отмахивались и только в том случае если на них нападали. За ними побежали пешцы. В стоявших на своем берегу москвичей полетели стрелы и болты. Как только конные выскочили на берег, обстрел прекратился, а те начали разгонять московское ополчение. К ним присоединилось пешее подкрепление, которое двигалось не хаотично, как конные, а строем, превращаясь в шеренги и, очистив плацдарм, широкой дугой продолжили наступление. Оно развивалось медленно. Строй нельзя было разваливать, создавая в нем пустые проплешины, дуга увеличивалась только тогда, когда появлялся вновь переправившийся отряд. Конные действовали с флангов - у реки, не давая через реку пролезть за спины галичан.

       Только теперь опомнившиеся московские командиры, получив приказы, начали создавать полосу обороны строя и организовывая воинов. Те, кто не мог сражаться или не хотел, то падали - их не добивали, но запленив, сажали на берег реки.

       Большая часть галицкого воинства, все еще оставалась на своем берегу. Наконец галичане уперлись в массу московского войска и продвижение их остановилось. В некоторых местах эта масса людей просто отдавливала галичан обратно в реку. Так и должно было случиться. Для того, чтобы оба войска полностью сражались места было мало и в любом случае проигрывал тот, кто первым перешел реку. Восход если и не победы начал появляться на стороне войск Василия.

       В этот момент к Василию и прибыли гонцы из Москвы от Софьи. Кремль захвачен, а Софья и Мария бегут в Дмитров. Весть хоть и распространялась, но на битву пока никак не влияла. Из рубки так просто не выйдешь и все понимали кто здесь, на берегу Клязьмы победит, того и Москва будет. У москвичей даже ярости прибавилось: побыстрее битву закончить. Неизвестно что там с семьями, имуществом.

       Юрий смотрел с другого берега на разгорающуюся битву. Пришлось послать через реку и полк левой руки. Они как раз проходили мимо. В это время из прибрежных кустов и появился московский лазутчик. Он опустился на колено и начал натягивать самострел. На берегу он присел спиной к князю, так что можно было подумать, что это один из его воев готовится форсировать реку. Мимо него как раз проходила очередная сотня полка левой руки. Лазутчик натянул самострел, вложил болт, повернулся и начал целиться в князя. Этот момент и заметил один из воев проходившей сотни, он не стал кричать, а просто бросился на лазутчика, прикрываясь щитом. Болт пробил щит и застрял в руке. Только после этого все обратили внимание на этот случай.

       Подосланный был изрублен на куски, а раненого воина поднесли к князю Юрию. Закрывшего собой князя звали Шувал, он был крещеный крымчак, в свое время взятый в плен. Его здоровенный нос указывал и на ассирийское происхождение и на неизвестно какое еще. За свой подвиг тот получил поместье около Вологды.

       Вторая весть погубила начавшееся воодушевление москвичей.

       Оказывается напротив них стояла малая часть галицких войск. Другая находилась хоть и рядом но в стороне - перед впадением реки Уча в Клязьму, теперь они переправились и скоро ударят в тыл. Но и это не остановило сражающихся. Москвичей добила весть о том, что Василий, узнав обо всем этом, чтобы не попасть в унизительный плен, бросив войско, с самыми опытными и верными воями побежал в Дмитров. Кто же за такого воеводу сражаться будет? Жизнью жертвовать? Поэтому задние ряды кто как мог побежал в Москву, а передние, узнав что только они и дерутся сдавались в плен. Кругом свои. Ради чего разор чинить?

       Глава 3.

       1

       Поселений в верховьях Хопра становилось все больше и они разрастались. Земли хватало для всех. Теперь ушкуйники выступали в походы по-татарски, на конях. Ходили и в свои походы и нанимались как казаки в чужие. Как казаки они побывали на разборках в Литве, землях тевтонского ордена, Польше. Когда Девлет-Гирей вернувшийся из Литвы в 1427 году захватил власть в Крыму, то даже и там. Несколько сот конных, к тому же еще и обладавших оружием огненного боя были опасной силой как сами по себе, так и в составе любого войска. Мобильные, сплоченные, хорошо вооруженные, имевшие свои, непонятные другим, команды-сигналы для ведения боя, были грозной силой.

       Слома был старостой-тиуном одного из этих поселений. Когда же вольные люди уходили в поход, то он следил не столько за хозяйством, сколько за порядком во всех поселениях казацкой округи. Крестьянское, а не воинское взяло в нем верх. Той добычи, взятой в первом и единственном походе, ему было достаточно. Его пленную жену окрестили Анной, русифицировав ее татарское имя. Она научилась говорить по-русски, была бойкой, хозяйственной. Родила сына и теперь снова была на сносях. За несколько лет Слома перетащил на Хопер всех своих родственников и даже соседей, от этого и был главой поселения.

        Тогда-то и появился, присланный Кендарем, Улита. В этот раз готовились в набег объединенной ватагой по старому - на ушкуях. Поэтому их сейчас и готовили. Доски еще не сгнили, а вот варом необходимо было пройтись, весла новые сделать, да паруса залатать.

       Из мужиков только добровольцы, а остальные - молодежь, чтобы могли проверить свою подготовку и характер в бою.

       Повод был в городке Алатур, что на реке Сура. Там побили купцов костромских. Костромских охотников, да и с других городов было три ватаги общей сложностью человек пятьдесят.

       Идея была в том, чтобы через проходившие рядом притоки Хопра и Суры перетащить ушкуи и потом спуститься вниз по Суре. А костромские спустившись по Волге, поднялись бы вверх по Суре, где бы соединились у Алатура с кендаревской ватагой.

       Далее. Разорив городок пройти до слияния с Волгой, вместе с костромскими дойти до Костромы, а потом к кладу спрятанном некогда Куявой.

       Можно было попробовать вывезти все сокровища незаметно посуху, но это какой караван? И путь долгий, брякнет кто-нибудь по дури про это - такая рать налетит! По реке легче уходить, все на виду, да и говорить придется только друг с другом. Путь отработан: вверх по Волге, потом вниз по Мсте, озеро Ильмень, а вот и сам господин Великий Новгород. Весь клад Кендарь хотел доставить туда и продать. Часть денег вложить в торговлю от имени Куявы или теперь ростовского купца Михаила, а остальное забрать с собой, чтобы деньги были под рукой. Повидать семью, но все они, привыкшие к городской жизни, ехать на Хопер, как ни уговаривал, не хотели. Жена сказала, что раз там даже часовни нет, где молиться, с народом и подругами видеться? Поэтому Кендарь задумал пригласить к себе какого-нибудь батюшку, церковь поставить. А для этого мастера нужны, иконы, а это все денег требует. А тогда и жена поедет, для начала хотя бы посмотреть. Братья же, благодаря его помощи, занимали видное место среди купечества города. Торговля с Ганзеей, Швецией, Данией приносила огромный доход. Один женился на дочери шведского купца, завел с ним общее дело и купил поместье в городе Упсала.

       Перст тоже спускался с костромичами по Волге. Он и не собирался нападать на какой-то лесной городишко. С костромскими он шел для прикрытия. Дальше он намеревался попасть в Сарай, за своими спрятанными в часовне сокровищами. Без хорошей дружины ранее идти не отваживался. А теперь два ушкуя были набиты хорошо вооруженными и умелыми людьми, притом половина были монахами. Он даже получил от епископа грамоту, где тот просил ордынские власти оказать помощь Петру при восстановлении часовни в Сарае. Поэтому Перст захватил с собой и мастера по камню и необходимые инструменты.

       Но в этот раз у всех пошло не так. Кендарь до Алатура добрался быстрее костромских. Осень была на носу, а от Нижнего Новгорода до Великого Новгорода путь долог. Горожане платить виру за побитых костромских купцов отказались. Они думали отсидеться за стенами, видя что ушкуйников мало, а может у них столько денег не было, но Кендарь даже на день не задержался. Алатурцы успели полить стены крепостицы водой. Но то, что к их воротцам покатится бочонок из которого сыпался какой-то черный порошок, они предугадать не смогли. Стрелы с привязанной просмоленной и горящей паклей вонзились и в бочонок и в этот порошок. Взрыв не только разнес воротца и башенку над ними, но и вызвал пожар. Стены не загорелись, а вот за стенами... а потом уже и просохшие от пожара стены занялись. Ушкуйники уже спускались вниз по Суре.

       Костромичи, соблюдая коммерческие интересы, зашли в Нижний Новгород, но слегка загуляли и поэтому провели там не два дня, а неделю, пропивая еще не завоеванную добычу. Перст тоже зашел на денек и болтался по городу в светском платье. Он даже не заметил, что за ним, на небольшом расстоянии следует какой-то скособоченный человечек. Тот дождался когда Перст скроется за дверью гостевого дома, а потом куда-то быстренько заковылял.

       Перст, откинув полы богатого кафтана, уселся на скамью, перед ним поставили горшок с горячим варевом, на глиняную миску положили огромные куски мяса и хлеба. Кувшин пива, печеная репа с хрустящей корочкой, телячьи мозги с хреном - таким неприхотливым полдником хотел себя порадовать Перст, но не успел. Вошла городская стража во главе с десятником и его пригласили пройти к наместнику, причем немедленно. Наклоненные в его сторону бердыши подсказывали, что медлить не стоит.

       На дальней скамье, в углу, справа от входа, сгорбившись, сидел кособокий.

       - Одежу сымай! - Приказал наместник. Перст удивился. Чтобы сам наместник вел дознание! Что-то очень серьезное случилось. Обычно подъячий дела рассматривает, да и они должны быть вескими, пусть дьяк, но чтобы сам наместник! Пороть что ли будут? За что? Ведь пока о деле ни слова ему не сказали. Перст сложил одежду на лавку. Наместник подошел и, осмотрев его тело, что шепнул писцу. Тот начал пером водить по пергаменту. Десятник подал ножны с кинжалом наместнику, они вытащили клинок и внимательно вперились в него. Наступила очередь шапки. Только потом приступили читать письмо епископа к ордынским властям. Писец внимательно прочел его и, опять же шепотом доложил наместнику.

       - Кажи, аки на строву в Шексне литвинское посольство живота гонезе? - Предъявил наконец обвинение наместник.

       Перст клялся и божился. Он де настоятель монастыря ведет праведную жизнь и грамотка епископа московского тому подтверждение. Что понес повреждения за веру христианскую, схватившись за шрам на голове. Про убитое посольство он впервые слышит. А ежели что, то наместник может спросить боярина Ивана Всеволожского, для чего он направлен в Сарай. Перст понимал, что если он не добьется отсрочки в допросе и его кинут в подклеть резиденции наместника, вряд ли он оттуда выйдет живым, а если и выйдет, то только на казнь. Он попросил предъявить факты того, почему его считают губителем литовского посольства. Ему предъявили.

       Кинжал, на лезвии которого была выгравирована арабская надпись о том, что это подарок великого хана великому князю Витовту. Перст рассказал, как он его добыл в бою пару лет назад. Описал подробности боя. Он действительно участвовал в этом бою, но с другой стороны и приписывать при новом великом князе Юрии, что кто-то из его воинов имел такой красивый и очень дорогой кинжал, было опасно. Рукоять и ножны были в серебре и золоте, каменьях. Кинжал был щедростью Тыры. Тыра хотел его убрать к своим основным ценностям, но Перст попросил подарить ему, вместо его доли. Тот подарил и кинжал, этот все время, хранился в доме жены Перста. Кинжал в поход он взял из-за того, чтобы костромичи поняли: хоть его ватага и мала, но удала и богата. Ватага входит в общую не по числу людей, а значит и долей, а как равная ватага. Да и сейчас, когда по городу ходил, то ощущал завистливые взгляды людей. Ему это нравилось. Все смотрели на кинжал, а не на его шрам на лице.

       Наместник кивнул, это означало все что угодно. Что эта версия могла быть правдивой. О переходе к следующему этапу дознания. Просто хотел чихнуть, но сдержался.

       Шапка. Когда и откуда она появилась у Перста. Он нашел ее в палатке, как и многое другое. Чья шапка - не разбирались. Даже раненых добили и всех в реку кинули. Весь остров зачистили. Ни трупов, ни улик. Докажи, что здесь кто-то ночевал?

       Хороша шапка! Оторочена собольим мехом, два хвоста их опускаются на спину. Колпак - тонкая выделанная красная кожа. Поверхность колпака на три части разбивают белые хвосты горностая, сходясь черными концами на макушке. Внутри вата подбита черным шелком. Загляденье, а не шапка.

       Ответил. Шапку обменял после битвы на реке Клязьма. Иван Выдра с Великого Устюга- участник этой битвы направлялся в Белоозеро навестить родственников. Эта шапка была его трофеем. Перст подробно объяснил, что он дал Выдре за эту шапку. Писец записывал каждое слово. Перст понимал, что даже если кто в верхах и прочитает это дознание, но никто не пошлет следователя в Великий Устюг искать какого-то Выдру и подтверждать показания Перста. А это означает, что Перст сгинет в темной сырой подклети, раз решения не будет. Света белого никогда не увидит боле. Наместник снова кивнул и спросил про рану над левой лопаткой.

       Перст подумал, что он отбрехался и подробно рассказал, как попали туда стрелой. Наместник снова кивнул, но одеться не предложил.

       - Бяше! - Кивнул на сидящего в углу кособокого человека наместник. - А кажи друзь мене, откуда про это он вызнати?

       Перст посмотрел на него и пожал плечами. Может на рынке видел, выдвинул предположение Перст, может, сказал кто. То, что они никогда не встречались, Перст знал совершенно точно. Тогда писец встал и зачитал показания этого человека.

       Его звали Богуслав Стрека, то есть распорядитель лова. Это была высокая должность в Литве. Фактически начальник но не всей охраны, а той кто охраняет на охоте, расставляет всех по местам во время лова, ну и как бы начальник контрразведки. Лучшего места для покушения, чем охота - не найти. Чтобы придать весомость посольству, Витовт и назначил его послом в Орду.

       Налет на спавшее посольство происходил на рассвете. Стража, выставленная у лодок и вокруг лагеря, дремала. Стрека просто вышел по нужде. Чтобы никто из своих не видел как он оправляется, не пожалел одежды и в исподнем прошел по мокрой траве к кустикам. Он только присел, как все началось, а не мог сразу закончить. Сонные литвины оборонялись слабо, пытались разбежаться, но куда с острова убежишь?

       Спастись можно было только сейчас, когда еще царил хаос и неразбериха. Он побежал. Подхватил валявшееся копье и ткнул в спину их командира. Схватил его саблю и пробился к лодкам. Рубанул по веревке, которой челн был привязан к лодье, так что сабля застряла в дереве. Ему дали по ребрам веслом, с такой силой, что он кулем рухнул в челн и дальнейшего не помнит. Вот откуда кособокость. Ребра неправильно срослись. Течение мягко затащило челн в утренний туман, а потом и в Волгу.

       Его подобрало посольство-не посольство, купцы - не купцы, а что-то среднее, возвращавшиеся в Ургенч из Литвы. Хорезм, столицей которого был Ургенч, первым выпал из под влияния Золотой Орды. Разрушенный Тимуром, но после него снова независимый, искал себе союзников. Самой сильной страной в это время была Литва, раскинувшаяся от Балтийского до Черного морей. В Литву хорезмийцы прибыли через Черное море, по Днепру. До этого они побывали у османов, потом в Крыму. Турок, которые сами вышли из их них же мест, маленькая и бедная страна не интересовала. Их привлекали богатые Европа и арабские страны Азии и Африки.

       Когда он пришел в себя, то ничего про себя не сообщил - сделал вид что память отшибло. Да и объясняться было сложно. Уход в Хорезм двигал инстинкт самосохранения. Кто напал на посольство - он не знал. К кому идти? Возвращаться и в Литву и в Орду было опасно - не поймут. Естественный и единственный вопрос: Почему ты - посол один остался жив? Что ответить? Покончить с собой - тоже несправедливо. Сначала надо вылечиться, разобраться в обстановке, понять кто друг, кто враг и только потом рассказать и погибнуть если и не с честью, но с чистой совестью. До Ургенча, весть о том то в Литве новый князь, добралась через полтора года. Пока готовился к отъезду, собирал деньги... Добирался на перекладных... и вот здесь... сначала увидел шапку, свою шапку, подаренную ханом, потом кинжал для Витовта и даже шрам над лопаткой, хотя в том, что он имеется у этого человека были самые большие сомнения. Перст, все равно шел в отказ. Совпадения! Брехня и зависть! Такого не бывает, человек только появился в городе, а его уже на допрос волокут. Где правда? Что за произвол власти над божьим человеком?

       Стрека тоже появился сегодня, за ложь пусть ответит.

       Сначала надо ответить, что это золотой нитью около опушки шапки вышито? - Вежливо попросили Перста.

       - Слава богу! - Ответствовал Перст.

       - Не совсем то! Богуслав! А если посмотреть под горностаевый хвостик, то там еще написано: Стрека! Это по его просьбе вышили в Сарае!

       - Но это ничего не доказывает! - Защищался Перст. Он опять вспомнил боярина Ивана Всеволожского, как своего поручителя, письмо местоблюстителя митрополита епископа Исидора.

       Единственное о чем не спросили, почему он был не в монашеской одежде. Это было понятно всем. В рясе на лодке не погребешь, да и перемещаться по ней сложно. Ряса всегда может за что-то зацепить или ее зацепят. А тогда бултых и в воду. Даже в приспособленной одежде немало опытного народа случайно утопло.

       Решено было передать его в монастырь, поскольку монашеская жизнь для него более привычна и ждать, покуда из Москвы ответа не будет. По случаю позднего времени, чтобы не вносить в размеренную жизнь монастыря сумятицу, до рассвета оставили его здесь. Персту отвели полати у кремлевских стражей. Пока письмо дойдет до Москвы, пока его рассмотрят, может напишут ответ, это сколько же в Волге воды утечет? Стреку, как высокородного разместили в палатах наместника.

       Перст не возражал против такого разворота событий. Попросил только сходить на причал за вещами и отдать нужные распоряжения. Также попросил грамоту епископа. Миссию никто не отменял, пусть выполняют без него.

       2

       Сопровождали Перста двое воротных ночных стражей. Всю ночь они прокемарили около ворот: и стоя и сидя и прислонясь к стене и опершись на бердыш, но все равно не выспались. Теперь они направлялись в слободу, домой и им было поручено доставить Перста в Благовещенский монастырь, который располагался на правом берегу Оки, недалеко от впадения той в Волгу.

       Такими же полусонными они стояли на причале, когда Перст отдавал указания и переодевался. Перед стражами он предстал босиком, в рваном рубище, подпоясанном гнилой веревкой и как бы надутом кожаном мешке на плечах.

       Увидев такую метаморфозу в одежде, один страж почесал бороду, а у другого удивленно поднялась левая бровь. Ведь ни кафтан, ни шапку, а тем более кинжал Персту не вернули и он шел из крепости в бархатных синих штанах, расшитых сафьяновых сапогах и шелковой рубашке. У тех, кто ходил в шелках вши не заводились.

       Перст пояснил, что главный обет их монастыря - нестяжательство. Хорошо, что в ушкуйном хозяйстве нашелся старый, из рогожи мешок, в котором прорезали три дырки. Его он и надел на себя, причем на голое тело.

       Пошли к монастырю. Перст предложил идти не по дороге, а по обрыву вдоль реки - так было гораздо короче. Стражи согласились. Так все экономили много времени. Тем более скотина ждать не может, огород тоже, а они выспятся после полудня, еще чуток дел поделают, поужинают и к закату придут нести ночную стражу у ворот.

       Так они и шли по узкой, пропитанной утренним туманом, тропинке. Тропинка, местами, особенно где глина, настолько промокла, что даже стражи в сапогах скользили, но их спасали бердыши, на которые они опирались. Перст же, нелепо махая руками, уже умудрился пару раз даже завалиться в траву. После второго падения он предложил повернуть обратно. Дальше предстоял самый сложный путь: река подмыла берег, но тропа, удерживаемая корнями кустов и травы, еще обозначала свое присутствие, но не назначение.

       Пришлось забирать вверх и карябаться по мокрой траве. Стражи, помогая себе древками бердышей, смогли забраться повыше и, пока они это делали, почти совсем перестали смотреть за Перстом. Тот тоже пытался подняться повыше: цеплялся свободной рукой за стебли травы, кустиков. Сначала это ему удавалось, но вот мокрый стебель пижмы начал скользить в руке, когда зонтик с цветками, застрявший в ладони остановил движение, тут бы и схватитьсяза тонкий ствол шиповника, но Перст не хотел выпускать мешок, да и как ухватишься за колючки, которые тебе раздерут кожу и вопьются в мышцы?

       Стражи уже преодолели опасный участок и теперь протягивали древки бердышей Персту. Тот протянул руку с мешком, но соцветие пижмы оборвалось, ступни заскользили по траве, Перст упал и, хрипя, заскользил к обрыву. Но обрыве, тело его немного задержалось, стражам даже показалось, как глаза Перста расширились от страха... звонкий вопль... глухой всплеск.

       Стражи обошли опасный участок и спустились к срезу воды. Течение реки медленно уносило мешок Перста все дальше и дальше, а мешок, словно выпуская свой дух наружу, погружался в воду все больше и больше, пока совсем не скрылся под водой. Стражи пожали плечами и, теперь, уже в обход пошли докладывать о произошедшем. После этого стало ясно, что Стрека прав и бог наказал разбойника.

       3

       Когда костромские мстители добрались до Алатура, их встретили только головешки.

       Ватага Перста ни в какой Сарай не пошла. Они, степенно позавтракав, распрощавшись с соседями и новыми знакомцами, согласно указаний своего предводителя, отчалили в свой монастырь на Шексне. Далеко они не ушли, причалили на лугу у весьма примечаемой ивы. Она так раскинула свою крону, что издали казалась зеленым шатром. С ушкуев соскочило два человека с заступом и вошли в ее сень. Копать им не пришлось. Из-за ствола ивы к ним вышел Перст. Босиком, в рубище, подпоясанном гнилой веревкой и с кожаным мешком, который был совершенно плоский. Ничего не объясняя, он махнул рукой, пошли мол, за мной, проследовал к ушкую. Там он переоделся в свою одежду, надел обыденный кафтан и шапку и приказал продолжить движение.

       Заступ они прихватили, потому, что утром Перст им сказал, что под ивой зарыт клад. Никому из своих он не мог доверить того, что собирался сбежать, хоть один из ватаги, да мог же продать за кусок репы.

       Костромские зело обиделись на Кендаря. Почему не дождался? Зачем сжег? Сколько виры взял? Если виру взял, то зачем сжег? Не правильно это! И где вообще местное население? Кроме свежих могил никого не нашлось. Зная его план пройти вместе до Костромы, они принялись усердно догонять. Прекрасно понимали, что там ватага Кендаря может свернуть в любой приток, а то и вовсе уйти куда угодно посуху. Ведь в дальнейший свой план Кендарь даже своих не посвятил. Откуда о нем знать костромским?

       Но за Нижним нагнали только ватагу Перста. Тот знал, что к ним присоединятся вольные люди - казаки, но то, что под командой Кендаря?

       У него созрел новый план. Хотя прошло несколько лет и его лицо могло истереться из памяти, но столь заметный шрам все равно бы напомнил о Персте. Какие-то еще кендаревские ушкуйники... но кто жив, кто рядом с Кендарем, даже ести, помнят ли мимолетное знакомство? Живы ли Ягныш, Осьмак, Каша, другие его вои и холопы что ушли с Кендарем? Когда до Кендаря дойдет весть, что это Перст побил литовское посольство? Или они уже давно покаялись ему в этом?

       Перст удивился, что Кендарь, когда Перст попал в руки около Сарая, не утопил его, а позволил участвовать в захвате Сарая. А ведь наверняка, костромские ватажники рассказали о том, кто организовал преследование кендаревской ватаги около Ярославля. Чудны твои дела господи! Или это был знак, чтобы Перст встал на путь истинный?

       Теперь же, после его официальной смерти, в монастырь пришлют нового настоятеля. Это означает только одно: забрать пожитки и уйти к вольным людям. Одна преграда - Кендарь. Раскаянье не поможет. Иного хода нет. В Новгород не подашься. Кендарь - новгородец. У него на родине не спрячешься. Иван Всеволожский не заступник, теперь правая рука князя Юрия. Да и отчет заставит сделать подробный и сравнит со своими источниками. Один путь - в Коломну к ныне опальному, бывшему великому князю московскому Василию. Но прийти с пустыми руками? Нужна богатая добыча. Ни Кендарь, ни другие ватажники знающие Перста и о Персте к себе его даже издали не подпустят. Казначей Липа неизвестно где, может и здесь и только Кендарь знает, где вся его добыча.

       Не натравить ли костромских на Кендаря сказом о богатой сарайской добыче? Что она где-то спрятана и поэтому он идет ее вызволять. Поэтому Кендарь не стал ждать костромских. Осень скоро. Самому остаться в тени, договорившись только о доле за наводку. Когда костромские придут на дележ, перебить их и забрать себе все. Только надо дележ организовать так, чтобы при этом присутствовали не все ватажники, а только головки ватаг. При схватке и костромские потерпят урон от кендаревских.

       Известие о том, что Кендарь толи везет с собой легендарные сарайские сокровища, толи, наоборот, отправился за ними, подхлестнули костромских. На обиду тяжело легла еще и жажда легкой наживы.

       Кендарь не торопился. График пути в Новгород был просчитан, с теми или иными погрешностями. Неприятности если и ожидались, то не слишком значительные. На пару дней остановились в Городце и Юрьевце, которые по течению были выше Нижнего Новгорода. Некоторые ушкуйники и записались в поход из-за того, чтобы посетить родных, расположенных по берегам Волги.

       Вот после Юрьевца, напротив которого в Волгу впадала река Унжа, когда до Костромы было ближе, чем до Юрьевца, объединенная ватага костромских и Перста догнали ватагу Кендаря. Они шли на достаточном расстоянии, чтобы их не заметили, прикрывались изгибами реки и берегами. Они ожидали только одного: когда ватага Кендаря встанет на стоянку. Солнце становилось все ниже, а ожидание догоняющих, все выше. Ладони чесались не столько от весел, сколько от ожидания эфеса сабли.

       Наконец увидели, как преследуемые становятся на стоянку. Перст сразу отвертелся тем, что когда его, или его людей узнают, то рядом вставать не допустят. Причем всех. Он оказался прав. Костромских приняли как друзей. Усадили рядом с собой и налили не только варево, но и по чарке меда. О том, что готовится нападение на ватагу Кендаря, кроме Перста, знал только обший ватаман Костян и двое ватаманов других ватаг.

       Перст высадился на полпоприща ниже. Главным его условием было обязательное взятие в плен Кендаря. Ну и, если кто себе, кого возьмет в плен, то выкуп идет взявшему, а не в общак. Возня с пленными и выкупом за них в планы Перста не входило. Костромских это обрадовало.

       Костромские атаманы сделали предъяву Кендарю.

       Тот ответил: А сколько дён вас надо было ждати? - Это был резонный вопрос. В Алатыре было примерно двести защитников, а общая ватага составляла примерно столько же. Главная задача - наказать. Второстепенная - взять виру. Наказали? Убедились в этом? Наказали. Какие претензии? Мы за вас отомстили быстро и эффективно. Платите! У вас никто не пострадал. Мы за это, с вас денег не требовали. Вы сами начали. Платите! Косте пришлось раскошелиться. От этого он еще сильнее разозлился на Кендаря.

       Ватаге Кости отвели место на лугу в сорока шагах от своего лагеря. Костян сразу понял, что раз он облыжно сделал предъяву Кендарю, то ни о какой дружбе и доверии не может идти речи. Он опасался, что Кендарь усилит охрану лагеря. Когда прибыл Перст, они оба слазили в разведку. Палаток на лугу было слишком мало для такой казацкой оравы. Это означало только одно: остальные спят на траве, завернувшись в шерстяные попоны, ковры, войлок.

       Начало светлеть, хотя даже еще первый луч солнца не появился. Атаманы начали тихо будить своих десятников, ставить задачи их десяткам. Костян не учел только одного: среди них было несколько человек, которые ходили с Кендарем на Сарай и вернулись целыми, здоровыми и с богатой добычей.

       Перемолвившись, двое проползли в кендаревский лагерь и предупредили. Остальные старались держаться вместе. Они прекрасно понимали, что сарайская добыча или на Хопре, поделена или во что-то вложена. Жертвовать собой из жадности и глупости Костяна они не собирались. Судя по разгоревшимся спорам, да и другие тоже. Охотников не набралось и половины. Перст, видя такое, предложил Костяну начинать с первым лучом солнца, а к тому времени, он приведет своих и нападет с воды.

       Его ватага быстро погрузилась в ушкуи и ждала начала боя.

       Перст решил, что Костяну победа не светит, но и Кендарь, при внезапном нападении ущерб сильный понесет. Пока драка будет, Перст собрался напасть на лодки ватаги Кендаря. Взять добычу и быстро удрать. Он повернул к берегу за легкой добычей. Все ушкуи были вытащены на берег, образуя полукольцо. Бортами они были приподняты от воды, образуя укрытие. Из-за них виднелись стальные шлемы. Стража. Все по правилам. Десант не высадишь, а близко подойдешь - из арбалетов и луков расстреляют. Притом неясно сколько стражей лодки охраняют. Пришлось от этого плана отказаться.

       Перст решил уйти выше, затаиться и ждать где остановится потрепанное войско Кендаря.

       Тогда, на очередной стоянке Перст и нападет на усталых бойцов.

       Как Перст задумал, так и получилось. На берегу слышались крики, звон сабель, а они, в это время, усиленно налегали на весла.

       Он не знал только одного - боя фактически не было. Предупрежденная кендаревская ватага с трех сторон окружила нападающих. С тылу же стояли те, кто не хотел участвовать в разбое.

       Кендарь, еще со своего первого похода, когда был безбородым юнцом, уяснил, что лагерем, да с союзниками становиться опасно. Тогда они еле отбились, потеряв и добычу и лодьи и многих товарищей. Поэтому и сам к рассвету проснулся и бывалых поставил на стражу. А уж когда друзья приползли...

       Костян с сотоварищами быстро добежал до стоянки. Костры были потушены, палатки пусты. Когда оглянулся, то увидел странную картину: и десятка не набралось, кто вместе с ним добежал до вражеской стоянки. Остальные остановились на разном расстоянии, словно передумали. Другие темной массой стояли на месте, тихо переговариваясь.

       Солнце поднялось еще выше и его лучи заскользили по верхушкам деревьев, а туман, превратившийся в капли росы засверкал тысячами бриллиантов.

       - Чи Костян, обиновати тя! Зри обило! Обида чрево точити? - Встал из травы Кендарь. Он предложил Костяну поединки один на один, всем кто очутился в его лагере. Атаман на атамана, десятник на десятника. Парубок на парубка. Кто победит, забирает имущество побежденного и уходит с миром. Поднял руку. Вышли из кустов, из-за дерев, поднялись из травы.

       Те, сомневающиеся, кто не добежал до стоянки, начали пятиться назад и слились с основной массой, не желавших драки. Часть тех, кто добежал, отошли в сторону, побросали оружие и присели. Причем драться не хотели самые опытные, а с Костяном, в основном, остались молодые и те, кто по наущению Костяна подбивали на нападение. Получилось семь на семь. Пришли на межу между лагерями. Выбрали по двое судей, с разных сторон, для каждой пары.

       Стук сабель и крики слышал Перст, затаившись на реке.

       Костян хоть и был опытным бойцом, но не поединщиком. Кендарь на Хопре ввел закон: те, кто хоть раз в неделю не готовится в стрельбе и рубке - в поход не берут. Причем до похода проводится сбор. Где отбирают бойцов и готовят из них десятки. Это монгольское правило сражаться десятками, Кендарь выполнял неукоснительно.

       Улита единственный, кто не проходил такой отбор, но он выполнял обязанности балия-знахаря-врача ватаги.

       Начали с молодых. У Костяна их было четверо. У Кендаря молодых было чуть ли не полстни. Пришлось бросать жребий. Видя такое рвение, молодые бойцы Костяна приуныли. Кендарь же поговорил с каждым своим.

       Костяну было не до своей молодежи, он прикидывал варианты, как бы отвертеться от боя с Кендарем. Тут было о чем подумать. Не зря же тот предложил поединки. Значит он уверен в силе своих. Даже среди молодежи не отбирал. Жребий кидали. Кендарь и массой Костяна превосходит. И не только силой, а умением, твердостью характера и умом. Вот с Перстом Кендарю было бы сложно. А Перст, согласно уговора, сидит боя ждет. Должна же его засада появиться в нужный момент и решить исход боя.

       Трижды громко свистнули, бойцы сошлись. Поединки не получились. У одного сразу выбили саблю, а второго повалили на землю, наступив ногой на руку с саблей. Кендаревские забрали у побежденных все: оружие, одежду, даже нательную, но не жизнь.

       Улита оказал им помощь и те также оказались без всего.

       В другую пару Костян поставил самых умелых и неистовых. Это был бой не на жизнь, а на смерть. Костяновские брали не столько умением, как силой и яростью, так что их противникам пришлось нелегко. Они еле успевали отбивать сильные частые удары. Спасало их то, что не стояли на месте, маневрировали. Противник их все равно доставал, у одного вся грудь была в крови от раны на подбородке, а второму порвали ухо.

       На поляне царила тишина, прерываемая звуком сабель и покашливанием окружающих. Казаки держались, а вот у их противников силы начали заканчиваться: удары были все слабее, шаг замедленный и нетвердый. Как будто по команде, команда была, только те, кто не был посвящен, не знал что это команда, перешли в атаку. Один из них поскользнулся на траве и упал. Упал так, что подвернул ногу и его мог достать не его противник, а другой. Но его товарищ удар отбил. Лежащий хотел встать, но не смог. Его товарищ сражался уже с двоими. Рваное ухо, красивыми рубинами, разбрасывало кровь по округе. Бой был нечестный, несправедливый. Ропот поднимался со стороны костромичей, хотя они вроде бы должны были переживать за своих. Кендаревские же не то, что не проронили ни слова, но даже не шевельнулись.

       Было очень тяжело отбиваться, стоя около поверженного товарища. Тот протянул ему свою саблю. С двумя саблями бой выровнялся. Стал синхронным. Два удара одновременно и одновременный отбой в стороны. Раз, два, три, но на четвертый, кисти рук повернулись и отбой был произведен не острой стороной, а тупой, полшага вперед, моментальное движение было как у ножниц, но с оттяжкой на себя. У обоих противников сначала проявились красные борозды, а потом хлынула кровь. Они выронили сабли и зажали раны. Хорошо, что раны были неглубоки и не поранили крупные сосуды, иначе Улита бы не смог их спасти. Одежда была забрызгана как своей, так и чужой кровью, поэтому на нее никто не польстился.

       Осталось только трое: главный атаман Костян и предводители других ватаг: Равен и Судок. Равен и Судок хотели сдаться, но их сдачу Кендарь не принял и сказал, что будет драться один с обоими. Когда его негромко спросили: "почему?" Он громко, чтобы слышали не только свои, но и все:

       - Послед отрока ватаману негоже слабство казати! - Он свернул кушак, снял кафтан, шапку и взял в каждую по сабле. - Навь чаяти! - Вышел он в круг. Кендарь не то что был милосерден. Те, кто хотел погубить их, были достойны смерти, причем не важно: по глупости они это захотели, жадности, мести... Он всегда помнил наставление деда: "Не делай из друзей врагов. Ибо это самые худшие враги. Не делай из врагов друзей, могут вспомнить кем были. Будь справедлив к ведомым и друзьям и врагам и они тебе, хотя бы мешать не станут. К водителям - без пощады! Лишишь главы отряда, тогда думать каждый своей будет!"

       Равен и Судок были избраны ватаманами недавно. За буйство и безжалостность. За то, что всегда хотели быть первыми, особенно в бою, всегда дрались до последнего и не имели жалости к поверженным. Даже на простой взгляд могли ответить ударом. Причем, не предупреждая и не объясняя.

       Судок был жаден, Равен нет. Костян, опасаясь их буйства, во многом следовал их советам. Из-за их буйства ватага и пробыла в Нижнем больше, чем рассчитывали. Костян с самого начала тяготился ими, но ничего поделать не мог. Теперь он надеялся что Равен и Судок вымотают Кендаря. То, что Кендарь победит обоих, Костян не сомневался, но сил потратит немало и хватит ли здоровья Кендарю на схватку с ним? В этом был шанс Костяна не только уцелеть, но и получить все имущество Кендаря, а может, при удаче и стать атаманом всех, в том числе и кендаревских ушкуйников. Он ни разу не видел, чтобы Кендарь совещался с кем либо.

       Хотя за убийство своего атамана, договор, люди Кендаря, могли и не исполнить. Кендарь давал слово, а не они. У них возникнет раздрай, соберутся кучкой чтобы обсудить, что делать, а тут и Перст неожиданно ударит. Есть шанс выиграть проигранное.

       Равен и Судок повеселели. Кендарь их принял за равных. Несправедливо - двое на одного, но честно. Кендарь сам предложил. Они разошлись в стороны. Кендарю это и надо было, чтобы они не сражались плечом к плечу. Измотают. Размаха не будет и маневра. Судок по сравнению с Равеном, был крупнее, но и медленнее. Кендарь повернулся к нему спиной. Две сабли замелькали как мельницы в ураган. Равен успел только поднять саблю, а его рука в нескольких местах была прорублена до кости. Кендарь прыжком развернулся под левую, свободную руку Судка. Тот не успел повернуться и попытался неуклюже дотянуться саблей до Кендаря. Тот сразу отбил легкий удар. Для того чтобы вложить силу массы тела, Судку надо было повернуться. Укол правой рукой под подбородок пронзил шею до позвоночника. Судок, аж повис на его сабле. Кендарь ее резко продернул и успел вытереть кровь об одежду медленно сползающего тела. Улита, подхватив сумку, собрался врачевать, но кивком головы Кендарь запретил это делать. Равен, зажимая порванную руку в нескольких местах, становясь все более бледным, очень медленно опустился на колени и потом рухнул плашмя на землю.

       Костян вышел в круг. До него дошло, что рядовых убивать не собирались. Наказать посильнее, чтобы навсегда запомнили, но не убивать. Бой - это не казнь. Кендарь отдал вторую саблю, накинул кафтан, подпоясался кушаком, вложил свою саблю в ножны, надел шапку.

       Костян непонимающе стоял с саблей в руке. С кем драться? Кендарь явно не собирается это делать. Тот подошел к Улите и что-то весело зашептал ему на ухо. Юноша радостно закивал. Он сбегал на берег к лодкам и вернулся с завернутым в тряпку оружием. Развернул ее. Клинок оказался прямым, узким, тонким и обоюдоострым.

       Костян с пропадающей надеждой все еще ожидал атаки Перста. Сейчас был самый подходящий момент. Все сгрудились у места поединка. Думая, что Перст со своими монахами подкрадывается, Костян решил протянуть время. Он опустил саблю и объявил, что с детьми он не сражается. Только с равным. Показал он на Кендаря. Хотя на самом деле, после того как чуть ли не в мгновение ока Кендарь разделался с Равеном и Судком, ему драться совсем не хотелось. Кендарь объявил, что против Костяна выступает самый лучший боец, который победил и его - Кендаря. Укол в шею Кендарь подсмотрел у Улиты. Объявил. Он целый рубль ставит на Улиту и если Костян его победит то получает и рубль и имущество Улиты и свободу. Сражение идет до первой крови.

       Костян принял это великодушное предложение. По любому он живой. Он радостно закрутил саблей над головой. Начали делать ставки на того или другого бойца. Ватаги перемешались.

       Улита вошел в круг и встал в пяти шагах от Костяна. Улита стоял на утоптанном месте, а Костян в примятой траве. Атаман решил покончить с юнцом одним-двумя сильными ударами. Первым сломать его железную игрушку, а вторым разрубить. Бежать из круга некуда. Он жестом позвал Улиту. Тот надел толстые кожаные перчатки и теперь лезвие лежало на левой ладони, как какая-то палка.

        Замахнувшись, как это обычно делалось в бою, Костян побежал к Улите. Бежать по смятой траве было неудобно - она цеплялась не только за сапоги, но и за порты. Этот удар назывался таран. Со всего маха надо было попасть или в самого бойца или в клинок и, скользя лезвием по руке произвести укол в шею, плечо, грудь. Даже у опытных, сильных бойцов от такого удара рука с саблей отлетала в сторону. А тут молокосос.

       Удар провалился, сабля чуть не вонзилась в землю, в месте, где стоял Улита. Костян еле удержался на ногах. Улита, разворачиваясь, сделал шаг в сторону и нанес несколько колящих выпадов сверху вниз: плечо, талию, бедро. Улита крутанулся вокруг оси и теперь оказался за спиной Костяна. Снова два укола - в ягодицы. Гогот смеявшихся, достиг другого берега Волги. Это подстегнуло Костяна. Понятно, что сейчас кровь выступит и он проиграл. Он не хотел играть в такой позор. Он уже хотел умереть, но сначала убить наглого юнца.

       С ревом, воплощающим неподдельный гнев, яростью оскорбленной личности, обреченностью загнанного в угол хищника, Костян развернулся. Улита уже был с другого бока. Опять несколько уколов. Укол в другое плечо, под лопатку, два укола в ягодицы. Уколы были не разящими, а изящными и не слишком больны. А тут еще ярость адреналина, заглушала боль. Костян крутанул саблей вокруг себя. Теперь его не кольнули, а скользящим движением провели сзади колен. Острое лезвие рассекло сухожилия и мышцы. Ноги подломились и Костян упал лицом в траву. Только теперь, те, кто стоял ближе всего, заметили пятна крови на месте уколов и закричали требуя прекратить бой.

       Улита сорвал пук травы, обтер лезвие, завернул клинок обратно в тряпку. Подошел к Кендарю и получил честно заработанный рубль. Такая ненавязчивая демонстрация силы окончательно убедила всех, что с такой ватагой надо жить в мире.

       Перст залез на вершину сосны чтобы наблюдать за рекой. Вот показалась одна лодка, другая третья. Перст сбился со счета. Вот уже можно разглядеть людей. Кендарь, стоящий у мачты и внимательно осматривающий берега. А это вот лодьи костромских. Ничего себе бой. После него у Кендаря людей стало больше, чем до того.

       Костян предал его, Перста. Теперь начали погоню за ним. Он не знал, что раненым оставили один ушкуй и весла. Даже еды не оставили, резонно понимая что за три дня те от голода не помрут, а от ран возможно. Надо драпать. Еще пара поприщ и они будут на этом месте. Перст несколько раз чуть не сорвался, опускаясь с дерева. Объявил тревогу. Два ушкуя нервно сорвались, стараясь удрать за мыс. Это место было очень удобным для стоянки. Кендарь со всеми и остановились на ночевку здесь.

       Погоня продолжилась и на следующий день и через день. После Костромы количество преследователей уменьшилось вдвое. Дистанция между ватагами тоже сократилась вдвое. На длинных прямых участках обе ватаги уже видели друг друга.

       Люди Перста были вымотаны донельзя. Но упирались из последних сил. Он хотел прекратить погоню в Ярославле, не будет же Кендарь нападать на него в городе? Хотя... А зачем ему Перст? Захватит и спалит монастырь, а может и посад. Что делать? Надо в монастыре быть первым, организовать оборону, послать гонцов за помощью в вотчины Ивана Всеволожского.

       Он так и сделал.

       Прошел один день, но ватага Кендаря еще у стен монастыря так и не объявилась. На второй день прибежал страж с реки. Идут. За стены загнали всех и людей и скот. Корма и ценное имущество из посада перетащили еще вчера.

       Перст, глядя с воротной башни на реку, улыбался. Реку перегородили железной цепью. Чтобы ее снять, надо расковать одно звено. Выкапывать бревно мореного дуба? Все займет время и им придется высаживаться на лугу прямо под обстрелом.

       Три ушкуя причалили к противоположному берегу, рядом со сторожевой избой. А где остальные? Высадились ниже и идут через лес? Перст немедля выслал разведку на то направление. Лодки простояли у берега не более часа. Развернулись и ушли в сторону Волги. Не смогли разомкнуть цепь? Или их осталось столько? Немедля спустили свой ушкуй на воду, самые опытные, сильные, вооружившись с головы до ног, сели на весла. Пересекли реку. Перст самолично, один пошел смотреть что делал Кендарь в этом месте. По примятой траве, мимо сторожевой избы Перст прошел до обрушившейся землянки. У дальней стены дерн был сорван, валялись куски сгнивших стволов, истлевшей дерюги. Что же здесь такое хранилось, что Кендарь забрал? Нехорошее предчувствие начало формироваться в мысль. Перст ткнул мыском сапога дерюгу, та рассыпалась и под ней что-то круглое показалось. Он поднял этот кругляш и протер. Серебряный дирхем. Вот, оказывается, где все эти годы были сокровища Тыры! У него под носом.

       Как же Кендарь, даже незаметно от своих, перетащил такой груз? Понятно что Липа помогал, может еще кто. Или Тыра его здесь запрятал? Кендарь только теперь узнал об этом поэтому и забрал. Не стал бы ждать столько лет, ходить в походы, жизнью рискуя. Ах Лукерья! Перст стал припоминать что она ему говорила про клад Тыры. Скорее всего Тыра его и перепрятал, опасаясь за длинный язык своей женки. Правильно! Сторожевую избу Тыра поставил после своей болезни. Умно! Как Кендарь узнал об этом? Кто-то Тыре помогал и теперь, понимая, что один он клад не вытащит, а уж тем более не сохранит, решил поделиться с Кендарем. Перст резво побежал к реке.

       Поставили парус. Гребли изо всех сил. Только у острова при в впадении Шексны в Волгу, где побили литвинов, увидели ушкуй который медленно отчаливал от острова, подставляя корму в ток Волги.

       - Налегай! - Заорал Перст и начал отсчитывать ритм гребли. Он уже увидел, что это одинокий насад. Замешкались и отстали от своих. Такой удачи и пожелать было нельзя. Взять в плен и, хотя бы узнать, куда направляется Кендарь. В погоне за ним набрать лихих людей и, под видом ордынских сокровищ, захватить сокровища Тыры. "Потом решим, кому что достанется" - усмехнулся про себя Перст.

       Заметив, ушкуй Перста и те остановились. Положили весла на воду и повернулись в их сторону.У мачты встал здоровяк, похожий статью на казначея Липу, а может это был и сам Липа. Из-за борта насада поднимались легкие дымки. Перст приказал достать луки и арбалеты. От этого скорость замедлилась и ушкуй стало разворачивать бортом к противнику.

       Липа крикнул "Пали!" и опустил руку. Перст тоже дал команду к стрельбе, но лодка тех окуталась клубами черного дыма. Кто-то успел стрельнуть в эти дымы наугад, но несколько человек, крича от боли, рухнули со скамей на своих товарищей.

       Противник снова взялся за весла, снова вытолкнул корму в ток Волги, течение развернуло ушкуй. Те начали интенсивно грести, все дальше и дальше удаляясь от ватаги Перста. Он пытался навести порядок, чтобы взялись за весла и бросились в погоню за врагом, но мешали раненые. Он уж было хотел приказать выкинуть их за борт, а весла сложить на дно, но тут увидел струйки воды бьющие с правого борта.

       Вот сволочь Липа. Пробили пулями корпус и, о погоне, можно было забыть. Они не отстали, они специально остались. В корпус лодки попасть легче, чем в тело, да и доски, как оказалось, можно пулями пробить.

       Пришлось высадиться на острове, настрогать затычек, забить в дырки. Вернулись в монастырь. Понятно, что сокровищ Тыры уже не добиться, но куда он направляется узнать можно. Перст поэтому оставил на острове наблюдателей чтобы сообщали о всех передвижениях в акватории слияния рек.

       Ведь Кендарь всей ватагой мог спуститься ниже слияния, а тот ушкуй специально направить вверх, ложно указав направление. Тут прибыло подкрепление из ближних вотчин боярина Ивана Всеволожского. Пока до вотчин дойдет что Перст утонул, а из вотчин что он воскрес, столько времени пройдет...

       Перст немедля назначил атаманом инока Глеба. Приказал ему, снять наблюдателей с острова и следовать за ушедшим вверх ушкуем. Первым делом опросить рыбаков и жителей прибрежных селений и городков о ватаге Кендаря. Выбрать момент и захватить кого-либо значимого в плен, чтобы выведать о дальнейших планах Кендаря. Сам же, на всякий случай, занялся обороной монастыря.

       Те понесли потери. Фрол, это его Перст принял за казначея Липу, который, держась за мачту, командовал ушкуем, получил стрелу в правую ногу, на ладонь выше колена. Остальные, после залпа, успели укрыться за бортами. Рану разрезали, наконечник был "ласточкин хвост", промыли и затянули тряпьем. Ватагу догнали быстро - они никуда не торопились. Отошли на такое расстояние, чтобы с острова их было не видно. Скрылись за поросшим лесом мыском. С русла реки их было видно, а с острова - нет. Теперь уже все вместе свернули в другой приток Волги -Мологу и поднимались до Холопьева городка, где с начала лета до осени бушевала многолюдная ярмарка. Торжище в Нижнем Новгороде на фоне этой ярмарки, выглядело незначительным. Поэтому так Тыра быстро и разбогател. Купцов, в том числе иноплеменных, просто народу, особенно с новгородских северов было немеряно. Было кого безнаказанно или пограбить или мыт стребовать. А Тыра, а потом и Перст, свидетелей не оставляли. Все шло в дело даже гнилые нательные рубашки и крестики.

       В первом же прибрежном сельце сделали стоянку. Улита промыл рану Фролу и заложил в нее какие-то тертые травы и корешки. Перед ужином, он снова ее промыл, стянул края суровой нитью и сверху наложил слой разнообразных сухих листьев. Аккуратно перевязал чистой тряпицей. Вердикт его был прост: не трястись, не ходить и на ногу два-три дня не опираться.

       Ярмарка заканчивалась до наступления бабьего лета. Пока светило солнце и как-то грело, не было дождей, надо было успеть или до дома добраться или до верной крыши, чтобы в путь двинуться по зимнику. А до наступления этих последних теплых дней в году оставалось еще две седьмицы. Последняя седьмица серпеня и первая седьмица рюиня.

        Об этом маршруте знали уже не только в сельце, не только встреченные рыбари, но и спускавшийся по Мологе деловой люд. Кендарь подробно расспрашивал о торге: что торгуют, почем, кто.

       Пришлось Фрола оставить в сельце, дать денег на прокорм, дорогу. Остался с ним и Улита. Рана была сложной. Хотя она начинала срастаться, периодически из нее сочился гной. Приходилось часть раны вскрывать, промывать, прикладывать разные снадобья. Хотя и у местных был свой знахарь, но Кендарь хотел быть уверенным, что его сподвижник выживет. Поэтому, после того как заживет рана, он хотел чтобы они присоединились к какому либо крупному каравану и прошли с ними до Ярославля, а оттуда на зимовку к Куяве, который уже несколько лет был купцом Михаилом в Ростове Великом.

       Кендарь планировал по первому зимнику, уже по суше, прибыть туда же со всей ватагой из Новгорода. То, что везут сокровища, уже знали в ватаге все. Такое не утаишь, а Кендарь и не таил. После того, как их забрали из клада, он объяснил происхождение этих ценностей и как собирается с ними поступить. Но куда шли, к кому, никто, кроме него самого, не знал. Знал только Липа, но тот оставался на Хопре приглядывать за хозяйством.

       Переселенцев было достаточно. Новых, если они появлялись, принимали исходя из их ценности: кузнецы, гончары, ткачи, врачеватели как людей, так и скотины. Все понимали, что на них, свободных людей, не обращают внимания, потому что их мало и пока они на кого не нападают в пределах русских княжеств. Как только поселенцы перевалят за определенное количество, они станут неуправляемыми, создадут свои ватаги. Если будут плохо организованы, придет бескормица, начнут нападать, ради куска хлеба, на кого угодно. В первую очередь на тех, кто рядом, то есть на своих или на близлежащие вотчины бояр и князей рязанского и московского княжеств. Тогда и придет войско. Просто дружина или с ополчением. Умелым или бестолковым, но их будет гораздо больше. Поэтому тех, кого не хотели к себе брать, посылали на Дон, который протекал вне границ Рязанского княжества. Притом никто не знал, что Кендарь, через Дмитрия Шемяку имел договор с ныне великим князем Московским Юрием Дмитриевичем. Надо же было прикрывать границы княжества с юго-востока, хотя между ними и располагалось Рязанское княжество. Да и помощь умелых воинов неожиданно и неизвестно откуда взявшихся только приветствовалась.

       Инок Глеб уже через сутки после погони знал, что ватага Кендаря шла на ярмарку к Холопьему городку. Это было логично: поменять одни ценности на другие, поделить и разойтись. Не знал он одного: эти ценности были не ханские, а тырины. Которые теперь Перст, как наследник, считал своими.

       Кендарь снялся ночью. Ватага спустилась до слияния с Волгой и пошла вверх по ее течению. Его целью был Вышний Волочек, где был волок в Мсту.

       Глеб хоть и был отменным бойцом, умелым командиром, но только на суше. Гоняться за кем-нибудь на лодьях не приходилось, поэтому всех хитростей, нюансов он не знал. Среди его трех десятков человек таких было только четверо, но они не спешили стать его советниками. Неизвестно как на непрошенный совет отреагирует. Под его тяжелую руку попадать не хотелось. Всем хотелось легкой и малозатратной наживы. Чтобы зиму можно было неголодно прожить и весну с животом встретить.

       Питались в сухомятку. Гребли от рассвета до заката. Вот-вот должен был показаться Холопий городок, а ватагу Кендаря они никак не могли нагнать. Встречные гости ничего не могли сообщить о ватаге Кендаря. Не встречали, может он уже прибыл на ярмарку?

       Ярмарка же начала разъезжаться. Ночи становились все холоднее, дни пасмурнее, накрапывали дожди. На ярмарке тем более никто не знал и не хотел знать, кто тут пришел, кто ушел, все были заняты только своими делами. На поиски еще ушло два дня. Наконец один из бывалых, решив, что пора уже бросить безнадежные поиски и податься домой к делам, хозяйству, семьям и женам сообщил про такой финт. Всем встречным сообщают, что идут туда-то и туда-то, а сами разворачиваются и, не нагоняя тех, кому сообщили о маршруте, идут в обратную сторону. Раньше, когда он был воином и имя у него было народное, Глеб бы рассвирепел, а теперь, после нескольких лет монашества, смиренно выслушал, пробормотал вполголоса молитву и принял решение спускаться к Волге.

       Могло произойти то, чего опасался Перст. Кендарь вернулся к монастырю и подверг его раззору. Спускаться по течению, легче, чем подниматься, но и это требует времени и внимания. Перед самым слиянием Мологи с Волгой заночевали в прибрежном сельце. Узнав о том, что на ночевку остановились гости с ярмарки, Фрол захотел прийти к ним и узнать куда они направляются. Рана к тому времени уже почти зажила и, Улита со дня на день, собирался снять нить. Он запретил Фролу выходить со двора. Скоро темень, мало ли в какую колдобину может попасть нога. Рана только срослась, но шрам еще не огрубел.

       Глеб честно сказал, что они не идут к Ярославлю, а сворачивают на Шексну. Улита ушел ни с чем. Бывалые воины Перста со скуки разговорились с местными рыбарями. Сначала про жизнь говорили, потом о событиях. Местные и сообщили, что ватага останавливалась и ушли на ярмарку. Оставили только двоих. Руководитель ватаги по всем описаниям, походил на Кендаря, а раненый - на казначея Липу. Об этом и было доложено Глебу.

       Утром Глеб пригласил их к себе, сообщив, что одна лодья уйдет в Ярославль. Они собрали вещички, рассчитались, попрощались с хозяевами и пришли. Здесь-то их и повязали. На Фрола сразу пятеро навалилось, для Улиты хватило одного. Он так заломал руки парню, что чуть не выдернул из суставов.

       К удивлению Улиты, Фрол не стал опровергать, что он казначей ватаги Липа. Смиренно согласился. На вопрос куда ватага направляется, честно ответил что в Новгород. Когда вопросы коснулись ханских сокровищ, Фрол даже засмеялся. Прошло столько лет, никто не поверит, что они где-то спрятаны.

       Для Глеба и всей его братии это означало одно: никто не доверит лодьям такие ценности. Скорее всего, они припрятаны на пути в Новгород. Только один вопрос был неясен: каким путем ватага шла в Новгород? По Волге на вышний волочек и через Мсту или по Мологе, через Устюжну, Бежецк? Ни Улита, которого высекли, ни Фрол не знали этого. А если и знали, то не говорили. Местные рыбари тоже ничего не могли ни подтвердить ни опровергнуть.

       Пришлось собрать совет. Голоса разделились. Кто-то вспомнил, что после того, как Молога почти что прямо течет с юга, а до этого сворачивает с северо-востока. Вот на этом переломе до Вышнего Волочка четыре-пять дней пехом. Вышним он назывался потому, что располагался на переломе Алаунских гор, между балтийским и волжским водоразделами. Десять верст от волочка до Цны-реки, потом по Мстине, Мсте, в обход крупных порогов был проложен нижний волочек.

       Путь этот более короток по времени, а не по расстоянию, ведь если идти по Волге любому придется задержаться и в Угличе и в Твери и в Торжке. Берега Мологи заболочены, ток медленный, так что можно успеть прихватить Кендаря там. Здесь считали, что у Кендаря три ушкуя, а не пять. Остальные всегда несколько держались особняком от этих трех. На допросе и Фрол и Улита подтвердили, что три ушкуя. Таков был наказ Кендаря.

       Единственная проблема была в том, что перед впадением в Мологу Сарагожи были каменистые перекаты. Людей не хватало даже для гребли, не то, что для перетаскивания через пороги. Тогда Глеб предложил рыбарям ушкуи за помощь. Они пойдут пешком в Волочек, а рыбари спустятся к дому, да на обратном пути рыбы наловят. Сделка была очень выгодна Глебу. Ушкуи все равно бросать, для еще на питание рыбарей надо раскошелиться. Еще двоих отправил к Персту с сообщением о своих намерениях на рыбачьих челнах.

       На Бежецк был посажен князем Дмитрий, но другой сын Юрия - Красный.

       На третий день прибыли обратно на ярмарку, практически она вся уже свернулась, но Глеб успел прикупить несколько мешков овса. Еды было в обрез, но не тащить же лишнее на себе в Вышний Волочек?

       5

       Погоня началась. На всякий случай прихватили с собой верткий рыбачий челн, для быстрого сообщения с берегом и чтобы рыбу из омутов потаскать. Верви через перекаты заводить.

        У Холопьего городка посадили на весла и Фрола с Улитой. Пленные прохлаждаются, а люди гребут. Нехорошо это.

       Лето закончилось. Рюинь начался похолоданием и мелкими назойливыми дождями. Вот после таково противного дождичка, сменившимся ярким, но уже плохо греющим солнцем, причалили в Устюжне, или как называли в домонгольский период Устюг-Железный. Болота вокруг реки Ижина были полны руды и городок считался центром металлургии московского княжества. Кузни лепились одна к другой. Бабье лето уже вступало в свои права.

       Частые расспросы позволили сделать вывод: Кендарь с ватагой здесь не объявлялся. По всем предположениям те шли по Волге и находились уже недалеко от Твери. Скорее всего, уже прошли впадение в Волгу Шоши. Прихватить их на волоке, самое милое дело. Но надо напрячься.

       У пленных забрали все, что было ценного и из одежды и предметов обихода. У Улиты был только нож, свой клинок он забыл в ушкуе Кендаря. Так и нож забрали и шапку и кафтан. Мешок с травами, корешками, ступками, терками и другими врачебными принадлежностями оставили. Фрол вообще был только в нательной рубахе, которая даже колен не закрывала. Ходить ему было тяжело. Палку бы чтобы в землю опираться, так и ту запретили. Фрол, хоть и был таким же высоким как Кендарь, но узок в кости, суше и жилистей. Руки у него были длинноваты, а ноги короче, чем обычно, этим он и был похож на казначея Липу. То, что глаза карие, да лицо поросшее густым черным волосьем, борода овечьими ножнями подстрижена - так такими почти все были.

       На третий день, тряпица, на ране Фрола окрасилась в красный цвет. Улита даже удивился, что шрам разошелся. На ходу лечить не разрешили, а когда пристали, уже Фрол не захотел. Кровь присохла, тряпку сорвешь - рана откроется.

       В пути догнали одинокий насад, забрали и его и все что на нем было. Людей ссадили на берег. Глеб не был таким садистом, как Перст. Перегрузили со своих, сформировали команду и скорость передвижения повысилась. Легкая лодка движется быстрее.

       Берега заболочены, мест для пристанищ мало, да и сами они не слишком велики. Фрол сообщил, что ему тяжело сходить на берег из-за этого и рана открывается. Его оставили в ушкуе, связывая руки. Улите приходилось кормить его с ложки ужином. Все тянулись к кострам, чтобы перед сном тепла набраться. Фрол сохранял тепло тем, что заворачивался в парус. Но все равно за ночь промерзал.

       Подошли к перекатам. Река проточила, а может и ледник продавил узкую щель в гряде холмов. Гранитные плиты, валуны неровными рядами загромождали дно. Воды было мало. В реке, в русле воды было достаточно, но здесь на перекате, вода толи попряталась за камнями, толи они ее высосали. Перепад не слишком большой, но открытой воды хотя бы в семь-восемь шагов не было. Вервями, как бурлаки не протащишь. Когда река полноводна, как весной их и не заметишь. Осенью, после обильных дождей только отдельные буруны, крутая волна напоминали о перекате. Здесь можно спокойно было провести караван лодей вверх. Сейчас же надо было все разгрузить, прорубить на яр дорогу и все перетащить. Дальше было легче. Несколько сот шагов спокойной воды, снова обнос, но теперь не надо было подниматься на крутизну вверх. Остальные перекаты можно было провести лодки на веревках - берегов и воды хватало.

       Рыбари с пленными кормились из одного котла.

       Все бы ничего, но Улиту донимал Сито - крикливый и вечно недовольный монастырский вой недавно прибывший из вотчины Ивана Всеволожского. Комплекцией он был с юношу. Ему и достались и кафтан и шапка и лекарский нож Улиты. А вот сапоги никому не подошли, поэтому Улита пока ходил в них. Наверное, из-за этого Сито и стал считать что-то вроде своим холопом или воспитанником. Поглядывая на сапоги, Сито в ближайшем будущем, хотел их обменять на что-то полезное для себя.

       На реке-то все равны - греби по команде да и все, а на берегу Сито донимал своими поручениями. Вот и сейчас сидя на засохшей ели и постругивая ножиком палку заставлял Улиту собирать хворост, таскать воду, обрубать ветки, натягивать шатер.

       - Атаман! - Позвал Глеба Фрол. - Казати надоть!

       Тот и еще четверо спавших в одном с ним шатре нехотя подошли. Фрол показа на небо, сообщил приметы. По его расчетам зарядят холодные осенние дожди. Это означало только одно: если и не все, то многие промокнут, простудятся и помрут. Необходимо в яре делать сапы, натаскать дров и пережидать. Если не будет возможности просушиться и обогреться каюк всем.

       Сито тоже подошел послушать. Улита, проходя мимо, увидел, что топор Сито торчит в комле тонкой ели, ногой повернул ее вбок, топор стал невиден в сухой траве.

       Догонят они Кендаря или не догонят, но тот будет отсиживаться под крышей. Зачем мертвым богатства?

       Сито влез в разговор своим визжащим голосом, о том что Липа, как все здесь звали Фрола, специально хочет затормозить погоню. Звяга, бывший при Глебе и замом и помощником, один из самых опытных воинов, которые оставались еще с Перстом, подтвердил опасения Фрола. Все имущество, включая три здоровенных лодьи, переместят через перекаты как раз к дождям. Но до ни какого селения дойти не успеют. Вода так разольется, так берега промокнут, что сухого места не найдешь. В яре, наделав нор, лучше всего переждать. Река наполнится водой и, не надрываясь, все перекаты можно будет пройти за один день.

       Устроили совет в котором принимали участие и рыбари и сам Фрол. Сито, заметив, что Улита ничем не занят, приказал переложить два мешка овса. Эта бессмыслица была любимым развлечением Сито. Раны на спине Улиты затянулись, но зудели. Зерно плотно прилегало к коже и раздражало ее. Переносить мешки следовало так: взять мешок на плечи, перешагивая через скамейки, не опуская его на землю выйти из насада, сделать круг в тридцать шагов опять залезть в ушкуй и положить мешок на место. Проделать это второй раз.

       Совет затянулся и превратился в базар. Шумели, ругались, хватали друг друга за руки, пытаясь переубедить. Большинство решило рискнуть. Против были рыбари, Фрол, Звяга и еще трое опытных бойцов.

       Тогда Фрол предложил другой вариант. Избавиться от всего лишнего, тяжелого, громоздкого, отпустить рыбарей на двух насадах с лишним имуществом домой. Оставшийся ушкуй одним махом перетащить через яр и, не останавливаясь, через остальные перекаты. Тогда на это уйдет день.

       - Может и вас отпустити? - Съехидничал кто-то.

       - Жити хочити! Чито Кендарю предъявити? - Спокойно ответил Фрол. Сито принес заступ, окованный железом по краям и послал Улиту начать выравнивать тропу, по которой потащат ушкуи. До захода еще есть время. Но тут он вспомнил про свой топор. Обвинил Улиту в том, что он украл его и где-то спрятал. Улита швырнул лопату в челн и попросил честного боя. Перекрестился и поклялся, что не брал топора. Сито сам свои вещи бросает как попало, а Улите за это достается. Если облыжность Сито будет доказана, тот возвращает Улите и кафтан и шапку.

       Это было справедливо, но все понимали что оружие Улите не дадут. Фрол сказал, что достаточно будет драки на палках. И так народу мало, чтобы калечить друг друга. Рыбари встали на колени и попросили у мира отпустить их. Платы, за то, что гребли, не надо, а тот ушкуй Глеб может забрать на обратном пути, да и примут в деревне их со всем почетом. До перекатов Молога широка, можно и ночью грести, тогда до дождей они успеют добраться если не до Холопьего городка, то хотя бы до Устюжны. Это было выгодно. Насад разгрузили и рыбари быстро удалились, опасаясь что монастырские передумают. А тут и топор в комле ели обнаружился.

       Сито хорохорился, надеясь, что у измотанного Улиты не хватит сил долго сопротивляться. Он выбрал себе толстый, длинный, слегка кривоватый, высохший до состояния камня, сук. Улита - заостренную Сито, гибкую палку ивняка, которую тот срезал по высадке на берег, только ножа в ней уже не было.

       Сито потребовал обыскать Улиту. Обыскали - бесполезно. Темнело быстро, а все хотели поединка, похлебать горячего варева, нагреться у костра и прокемарить ночь. Спорные кафтан и шапку сложили у ног Глеба.

       Сито, взяв свою тяжеленную палку как весло, принялся наступать. Улита - убегать. Зрителям такое зрелище не понравилось, они принялись свистеть, ругаться. Поединщики сделали три круга. Неожиданно Улита подскочил и острием палки стукнул Сито по уху. Тот поднял свою и, изо всех сил опустил на голову Улиты, но того, в этом местеуже не оказалось. Сук отскочил от земли и стукнул своего владельца по лбу. Тот от неожиданности выронил сук. Улита подскочил. Несколько раз гибкой палкой, проколошматил по спине. Сито повернулся и получил по лицу и шее. Глеб властным жестом прервал поединок. Ногой подтолкнул одежду к Улите.

       - Зарежет мальца ночью! - Кто-то высказал общую мысль. Сито был злопамятным, а тут его пацан палкой, как холопа поколотил.

       Улита кормил овсяной похлебкой Фрола. Тому всегда на ночь связывали руки, а Улите по ночам приходилось караулить костры, подбрасывать топливо. Сам-то он поел и пересказывал все, что слышал в лагере.

       - Слухай здесь! - Понизил голос Фрол. - Днесь бежати!

       - Денницу хотити! - Напомнил о прежнем уговоре Улита.

       - Сейчас! И само! - То есть без него Фрола.

       - Таки весел нетути!

       - Вем! Заступом греби! - Фрол рассказал, что веревку с челна он завязал так, что если ее дернуть за короткий конец она развяжется. Топор Сито, пока они дрались на палках, теперь тоже в челне. Рыбари по его просьбе кинули. Мешок с овсом сам Улита положил. Улитин нож у Фрола под тряпкой. Фрол, наконец, сообщил что нога давно зажила. А кровь изображала жеваная брусника. Он рассказал где после побега спрятаться Улите.

       Вниз по реке в нескольких десятков шагов от их пристанища есть мысок созданный огромным обломком скалы. За этой каменюкой в реку впадает ручей. Сейчас воды мало, поэтому со стороны скалы трава свешивается до воды, образуя с берегом как бы нишу. Челн как раз там поместится. Заплыть туда, поправить за собой траву и затаиться, ведь с факелами будут смотреть. Фрол к утру его найдет.

       - Иди! - Подтолкнул Фрол Улиту к берегу. К насаду решительно направлялся Сито. В руках он держал всю туже палку. - Беги!

       Улита побежал. За ним Сито. Парубок дернул за вервь. Как и говорил Фрол, она быстро развязалась, столкнул челн, запрыгнул в него и быстро, то с одного борта, то с другого начал грести заступом.

       - Малец бежити! - Громко закричал Сито. - Лови!

       Разомлевшие от еды и тепла ватажники нехотя поднимались на ноги. Из палатки выскочили Глеб и Звяга. Сито показывал, как по бликам отражаемых водой от костра, челн уходит в тень берега.

       - Чи бести не бежати? - Удивился Глеб запрыгивая в насад, увидев спокойно сидящего Фрола.

       - Всуе! - Улыбнулся Фрол. - С Кендарем лафа.

        Лодью столкнули на воду и в нее запрыгнул еще десяток человек. Один с горящей ветвью, а двое быстро крутили факелы. Сели на весла. Здесь у самого подножья переката разогнанная перепадом вода текла быстрее... еще чуть, весла опустятся и начнут загребать на середину русла.

       - А ну вас! - Встал Фрол со скамьи, вытянул вперед связанные руки и прыгнул в реку. Булькнуло, какая-то рябь пробежала до берега. Из-за такой задержки течение протащило лодью дальше, чем следовало, ее развернуло кормой по направлению движения. Звяга опомнился и начал давать команды, чтобы как можно быстрее войти в ток, но тяжелая корма врезалась в отмель. Запалили факелы, пришлось прыгать в воду и сталкивать с мели. Им еще повезло, если не Звяга, могли бы налететь на валун, который вода прикрывала еле-еле.

       Выгребли на середину русла. Звяга предположил что парень, если челн не перевернулся, должен передвигаться, вдоль этого, ближнего, берега. Вряд ли кто захочет в челне, да гребя заступом, пересечь в наступающей темноте широкую, где-то шагов в сто реку. Вот что значит держать весла от челна на своей лодье. Света факелов хватало чтобы осветить реку, но не заросли по берегу. Глеб приказал двигаться обратно.

       Теперь, когда потеряли обоих аманатов, следовало решить куда двигаться: как и намеревались на перехват Кендаря или безопасней вернуться в монастырь. Глебу было особенно неприятно: в своих руках держал второе лицо ватаги Кендаря и так бездарно его потеряли. Необязательно было нападать на ватагу Кендаря, можно было обменять аманатов, на какие либо ценности. И при деньгах и живы! А сейчас что делать? Злые, мокрые и усталые они высадились на берег. Звяга от души звезданул подзатыльник Сито. Тот сделал пару неуверенных шагов и плашмя упал. Пришлось развесить мокрую одежду у костров и увеличить количество караульных. У тех, кто промок, все равно сухой одежды нет, пусть у костров сидят - греются.

       Утром обнаружилось, что пропали две пары поршней, одни сохнущие штаны, шапка подбитая ватой, толстый стеганый кафтан Звяги, лук и десяток стрел. Значит малец далеко не ушел, рядом болтается, так здесь он и останется. На зимовку. Понятно, что малец сбежал из-за Сито, но лишаться еще пары рабочих рук и одного бойца Глеб не захотел.

       Решили через яр не тащить. Фрол был прав - заняло бы уйму времени. Лучше набросать вдоль берега камней выровняв как бы путь, пронести на себе, а в самом верху на катках. Подготовка заняла целый день, зато на следующий, все препятствия преодолели. Холодные дожди надвигались. Надо было искать пристанища, к Волочку они не поспевали.

       6.

       Улита чуть было не попался, когда преследователи с факелами обшаривали берег. Течение вынесло корму челна из-под травы. Он не знал что делать: хватаясь за траву опять затянуть челн в укрытие, но тогда могли услышать посторонний плеск и неестественно шуршащую траву. Поэтому он замер. Тень с берега прикрывала его как заботливая мать. Когда преследователи отошли ещё ниже, Улита покинул укрытие и поднялся вверх по ручью, где нашел небольшой лесной лужок, вытащил челнок и заснул прямо на мешке с овсом.

       Что-то щекотало нос и он чихнул. Медленно открыл глаза. Какая-то букашка ползет по щеке и этим сильно раздражает. Шлепок был сильный, щеку словно обожгло, но букашка продолжала ползти, тогда он смахнул рукой. Ничего не изменилось. Тогда он приподнялся на локте. Увидел травинку, зажатую сильными пальцами Фрола.

       Ведь первоначально они договорились сбежать на рассвете перед тем как будут преодолевать перекаты, либо после них, чтобы за ними сложно было угнаться. Мешок с овсом сильно ускорил дело. Фрол понимал, что Улите при его терпении тяжело переносить выходки Сито. Да и отдыхать некогда. Днем гребешь, вечером дрова, вода, ночью костры. Было видно, что Улита вымотался.

       Фрол успел привязать длинную вервь, одним концом ко второму насаду, а другой к верви, что ему связали руки. Когда он прыгнул в воду течение само прибило его к берегу, к которому он был, как бы, привязан. Встал у берега, глубина позволяла - по бедро, достал из тряпицы ножик Улиты перерезал вервь, связывавшая руки. Опять спрятал ножик. Хотя вода была очень прохладной, по веревке себя подтянул ко второму насаду. Вылез на берег, отжал рубаху, завернулся в парус. На рассвете, когда костровых сморил сон, добыл просохшую одежду и прихватил лук со стрелами.

       Улиту нашел быстро. Тот не только греб заступом, но и отталкивался от берега или от мелкого дна. Для внимательного взгляда, человека выросшего на речке, такие следы, что писаная книга. Если бы ватажники вздумали обследовать берег утром, они бы тоже нашли Улиту. Теперь им было не до него - они занимались переволокой.

       Густые, темные, низкие тучи надвигались с запада неумолимо. Быть дождю. Надо делать нырищу и такую, чтобы и самим не промокнуть и чтобы тепло держало. Кто его знает, может зимовать придется. Ручей их привел к яру. Только с другой стороны. С одной стороны монастырские ватажники, с другой Фрол и Улита выбирали место на крутом утесе, где поставить землянку. Место должно быть такое, чтобы можно было видеть и реку в обе стороны, но и самих не было видно и дыма костра.

       Такое место нашлось на склоне утеса. Начинающая промоина, со временем, могла превратиться в большой овраг. Старая ель упала, обнажив корни и сорвав растительный слой с поверхности. Потоки с вершины размыли землю, оставив глубокую рваную рану.

       - Тута будемо! - Показал на нее Фрол.

       Они спустились к ручью, замаскировали челн. Фрол закинул мешок с овсом и, медленно переступая начал подниматься вверх. Улита нес остальное: лук со стрелами, топор, веревки, заступ. Фрол показал как, какую сдирать кору с дерева, как подворачивать и класть. Самая толстая кора - у комля, чуть ли не вырубалась квадратами. Потом ее надо было согнуть буквой "г" и так оставить просыхать на траве. Сам он взялся за заступ. Он обрубал землю со стенок промоины, сбрасывая ее вниз и уплотняя ногами. В результате упорного труда под упавшей елью появилась прямоугольная яма четыре шага в длину и три в ширину. Корневая система образовывала как бы стену, а само дерево, опираясь ветками на края ямы - крышу. Фрол прошелся с топором по ветками, вырубая лишние. Внутри даже Фрол мог и стоять в полный рост и только у стен пригибать голову. Он нарубил молодых тонких елок и показал какими лентами надо снимать с них кору. Этими лентами он привязал стволы к веткам ели и наложил поперек них г-образные куски коры. Причем наложил с перехлестом. В результате этого у землянки появилась крыша. Из еще одного большого и толстого куска коры он свернул что-то вроде сумки с лямками. Рассек короткое бревно вдоль, вырубил середину. После этого они разожгли небольшой костерик чтобы согреться и прожгли изнутри эти половинки. Жевали всухомятку зерна овса. Это был и обед и завтрак и ужин. Эту сумку, сделанную из коры, Фрол примерил на Улите, где надо подстругал ножичком и подвесил над костериком.

       Внизу, у реки, насмерть уставшие ватажники, даже есть варево, как следует, не могли. Некоторые так и заснули с ложками в руках. Завтра на руках перетаскивать через перекат насады. А сегодня, сколько камней натаскали и валунов передвинули! Только сейчас они обнаружили пропажу мешка овса. На пару дней зерна еще хватало, но что есть дальше? Даже рыбы наловить и то необходимо останавливаться. Посылать карательную экспедицию на поиски Улиты? Этим хотел заняться только Сито. Остальные решили идти через перекаты, чего бы этого им бы не стоило.

       Кора подсохла, сжалась, тогда Фрол стянул ее узкой лентой из коры молодых елок и Улита начал носить из ручья глину. Много глины. Первым делом Фрол выложил изнутри ствол без сердцевины и стянул лентами из коры. Получилась как бы труба, он ее и укрепил на самой вершине землянки. Улита носил глину, а он все раскладывал и раскладывал по кровле. Этой глиной он выложил и примыкание крыши к земле. Когда глины стало достаточно. Фрол велел сгребать сухие листья, стебли травы, пожелтевшую и опавшую хвою. Он засыпал глину крыши толстым слоем, сверху прикрыл лапником, прижал слегами и связал слеги друг с другом. Накопал и накидал земли и выложил мхом. Улита же тем временем сносил с округи мелкие сухие веточки и горкой складывал под одной из елок. Под другую ель складывал хворост. На третью вертикально устанавливал упавшие деревья, особенно березовые. В результате этого землянка оказалась ограждена как бы забором из дров.

       С помощью клиньев из толстых дерев, наделал колод. Две положил у стен, а на них, плоскостью вверх - остальные. Получился помост. Это была лежанка. Мешок с овсом был подушкой. Только после этого Фрол наделал из дерева и глины посуды. Ведро для воды, горшки для еды, плошки, ложки. Выход оборудовал дверью из плетеного тростника. От двери вырубил в земле пологий выход на поверхность. Все остальное время посветил заготовлению коротких поленцев для очага. Улита же таскал от переката камни. Круглые вкопали в пол, мелкими засыпали промежуток между ними, плоскими оградили очаг, оставив несколько щелей для поддувала.

       Единственную стену с дверью Фрол, китай - плетень набитый землей, но вместо земли Фрол применил мох, и с обоих сторон обмазал глиной. Дверь была такая же, но без глины. Кровля обеспечивала навес перед входом шага на полтора. Чтобы не сорваться в промоину, особенно в темноте, Фрол, впритык к ней насадил молодых елок, образовав, таким образом, пусть редкий, но забор. Туда же натаскал нарубленных поленьев, оставив только узкий проход и место для открытия двери, все свободное место в землянке было забито разрубленными поленьями.

       Дожди уже начались, но холодный дождик был еще слаб, остатки того что вылилось ранее. На западе, на сером, скучном небе, появилась еще более темная полоса. Через некоторое время дал о себе знать легкий ветерок, лениво проскакавший по вершинам дерев. Темная полоса ширилась, а старший брат ветерка - ветер с шумом и треском ветвей начал раскачивать вершины. Фрол стоял на обрыве, наблюдая все это. Когда же до яра добрался их отец - ветрило, деревья вынуждены были со стоном склонить свои вершины перед его силой и напором. Не убежишь и не спрячешься, как это сделали те, кто мог. Оставалось только громко жаловаться друг другу.

       Когда, из-за туч день стал неотличим от ночи - хлынуло. Фрол ушел в убежище.

       Он учел стоки с утеса и обкопал дренажными канавками весь участок, выложил их мхом и прикрыл хвоей, чтобы канавки не размыло сильным водяным потоком.

       Они сидели в сухости, потягивая горячий овсяный отвар. Очаг был расположен ближе ко входу, а вытяжная труба располагалась над лежанкой. Теплый воздух проходил и под ней и над ней и влажность в землянке была низкой. Чтобы дождь не заливал трубу и дым рассеивался над трубой стоял конус из лапника.

       Можно было сказать, что они как два джентльмена вели светские беседы. Больше говорили о жизни, о том, где были, что видели, что делали. Фрол больше молчал. Событием могло стать любое происшествие, выпадающее за рамки обыденности. Улита рассказывал сказки - не сказки, но такие вещи, в которые сложно было поверить.

       Что море-окиян можно переплыть. Что оно соленое и никому эта соль не нужна, а на Руси надо попотеть за горстку соли. Что есть такие горы-горищи, что солнце в них застревает и, тогда они укрываются облаками, чтобы охладиться от солнечного жара. Люди распахивают их вершины и достаточно одного, двух весенних дождей, чтобы зерно проросло и дало урожай. Что есть города, в которых все из камня, даже дороги. По этим дорогам можно ходить в дождь, дорога будет сухой. Все равно как по дощатому настилу в русском городе. Зверюги огромные - нос длиннее хвоста, звери им пользуются как рукой, а клыки больше человека. Лошади раскрашивают себя черно-белыми полосками. Что в самую жару, люди закутывают себя в теплую одежду, а не раздеваются. Фрол быстрее бы поверил в скатерть-самобранку, сапоги-скороходы, шапку-невидимку, меч-кладенец, ковер-самолет, чем в такие простые обыденные вещи. Фрол тоже рассказал о паре походов, но все приключения умещались в несколько фраз.

       Долго молчали пол стук капель, шум ветра и треск деревьев. Тогда Фрол поведал о том, о чем долго никому не глаголил. Пару раз пытался, но его принимали за пустобреха.

       Как-то во время одного из набегов взяли на откуп вятщего мурзу, а Фрола приставили ему охраной. Мурза от чего-то рассказал, что несколько дней назад, к нему, с караваном прибыл индийский гость, которого тоже пленили. Так тот, прямо из воздуха доставал шелковые платы и серебряные монеты. Шелк достался женам и дочерям мурзы, а ему монеты. Так если им нужен выкуп за мурзу, индус им натаскает денег из воздуха сколь угодно. Фрол доложил об этом атаману. Если все так просто, почему бы и нет? Зачем в походы ходить? Лежи на печи, да таскай из воздуха калачи!

       Этот индус казался этакой заморской скатертью-самобранкой. Он согласился на предложение атамана. На ломаном татарском языке попросил, чтобы ему вернули все его вещи, одежду, оружие, дали коней и отпустили его и слуг восвояси. А за это натаскает целую груду серебра золота, камней. Атаман согласился, тот ведь просил за себя, а не за мурзу. Чтобы он не сбежал, ему связали на ночь руки и ноги и у палатки оставили охрану. Тот заявил, что он будет добывать злато-серебро в особом месте. Индус показал на невысокий холм и заявил, что далее этого холма его способности пропадают.

       Когда солнце добралось до зенита, таинство началось. Утром, в присутствии понятых, атаман самолично развязал пленного. Индус достал толстый канат дал его атаману, чтобы тот убедился, что это канат. Сам его помял, покрутил, дал другим ватажникам проверить. Свернул канат кольцами у своих ног. Его слуга сел, поджав ноги, перед канатом с дудочкой и заиграл заунывную мелодию.

       Канат сначала зашевелился как змея, верхний конец его приподнялся и начал раскачиваться в такт мелодии. Кто-то ахнул и отбежал, а кто-то застыл с раскрытым ртом, не в силах даже шевельнуться. Кто-то приготовлялся к обороне, выставив копья и сабли, кто-то к нападению, вложив стрелу в лук. На эти вопли даже сторожа сбежались. Канат вращался, поднимаясь все выше и выше, пока не стал прямой и ровный как ошкуренное бревно и не соединился с солнцем. Индус полез по канату. Фрол, побоявшись, что тот, таким образом убежит, успел схватить его за ногу и привязать веревку. Второй конец он привязал к луке седла, чтобы сильным рывком сдернуть индуса с каната. Тот долез доверху, спустился вниз. Канат моментально рухнул на него, обвив кольцами. Так, что его стало не видно. Подбежали его слуги, унесли канат и все увидели, что он в руках держит богато украшенный сундучок, напоминающий такие же взятые с казной мурзы. Он преподнес его атаману и раскрыл. В сундучке блеск золота сливался с солнечным. Кубки, чаши, тарелки, маленькие кувшинчики.

       - Маловато! - Поморщился атаман. Тогда тот у всех на глазах начал вынимать из-за уха, воротника, шапки атамана монеты и кидать их в крышку сундука. Опомнившийся атаман машинально ощупал свой личный кошель на поясе - тот был полон. Тогда индус подошел к казначею и повторил тоже самое. Взял из рук ватажника обнаженную саблю, махнул ей и на сабле оказался золотой браслет. Потом встав перед Фролом, прямо из воздуха перед его носом надергал из воздуха еще десяток монет и покидал их на сундук. Пот струился по его лицу, слуги подбегали вытирали его. А тот доставал и доставал, то перстни, то камни. Одновременно его слуги свернули шатер, погрузили все его вещи на коней.

       Индус обессилено опустил руки и, скрестив их, уселся на скрещенные ноги перед атаманом. Сундук закрыть было невозможно. Ценности горкой возвышались над его поверхностью. Они издали закрывали сидящего индуса.

       - Я свое слово сдержал! - Устало произнес по-татарски индус.

       - Как это получается? - Изумленно спросил атаман.

       - Когда в одном месте появляется - в другом пропадает! - Ответил индус, встал, не спрашивая разрешения, вскочил на коня и небольшой сказочный отряд в развивающихся чалмах ускакал прочь.

       Начали пересчитывать добычу. Когда сосчитали и поделили, солнце уже клонилось к закату. Потом выяснили что и мурза сбежал с своими слугами прихватив часть своих сокровищ.

       Узнав это, атаман философски произнес, немного переделав фразу индуса: "воистину когда у тебя что-то появляется, то что-то и пропадает".

       Улита в это поверил, да еще засыпал вопросами. При этом он сам рассказал как видел, что под звук дудочки из мешка покачиваясь появлялась змея, у которой раздувается за головой капюшон, а потом опять пряталась в мешок.

       Для справления естественных надобностей выскакивали под дождь голыми и босиком, чтобы одежду не мочить. Тело-то высохнет быстрее, чем одежда.

       Дожди стали не такими злыми. Прерывались словно на обед и сон. Дни стали светлеть, тучи подниматься и, иногда в просвете, появлялся или лучик солнца или кусок бледного голубого неба. Слегка потеплело. Пошли грибы. Перекаты скрылись под водой, течение стало настолько мощным, что на челне можно было плавать по ручью. Хоть рыбу начали ловить. В челне были рыбацкие снасти.

       Бабьего лета этой осенью практически не оказалось. Дожди пришли раньше, а закончились позже, чем обычно. Будет кто здесь проходить или нет, но к зимовке надо начинать готовиться.

       Месяц Листопад был не за горами. А за ним Грудень, когда земля начинает замерзать. Остается ждать тех, кто по зимней, замерзшей реке пойдет.

       Фрол начал готовить силки, изучать звериные тропы. Кабана или лося, лучше всего заваливать когда сильные морозы, чтобы мясо не пропало их мяса вполне хватит до весны. Зайчиков можно промышлять, глухарей, тетеревов. На Улите же висела заготовка дров, грибов, ягод.

       Глава 4.

       1.

       Перст усиленно готовился к обороне монастыря. Собрал людей, раздал оружие, поставил задачи, расставил всех по местам. Прошел первый день, второй, третий, четвертый. Ожидание нарастало и тревожило. Перст помнил, как неожиданно был захвачен монастырь первый раз. Появились гонцы Глеба с сообщением, что идут вдогонку за Кендарем. У них в руках кендаревский казначей Липа.

       Перст разозлился на себя. Но почему так? Липа сам сокровище. Кендарь отвалит немало за своего боевого друга. Если Глеб не дурак, то уйдет где ему хорошо или свою ватагу организует или монастырь поставит. Перст так бы и поступил, но Глеб оказался честным. Перст собрал еще одну ватагу на единственный оставшийся у него насад и бросился в погоню за ватагой Глеба.

       Дожди застали его в Угличе. Там и повстречался Перст с новым настоятелем своего монастыря преподобным Фокой.

       Фока был толстен, ленив, прожорлив, но говорлив, громогласен и услужлив. Своим услужением мог довести до бешенства. Он искренне не знал меры в услужении. Но одновременно считал, чтобы и нижние ему служили так же, как он верхним. Его необъятное тело могло принимать различные конфигурации: сгибаться пополам, плавно опускаться на колени, пластаться ничком по полу. При этом оно так располагалось, что казалось не горой, а могильным холмиком.

       Иван Всеволожский, узнав, что Перст умер, моментально воспользовался открывшейся возможностью, отправить Фоку подальше от себя. Тот уже разорил два монастыря, где на старости лет боярин Иван хотел найти успокоение.

       Перст, первым делом, успокоил Фоку. Тот отправился на именины к знатному угличскому купцу, но так нигде и не объявился. Вещи остались, а Фока и его сопровождающие пропали. Потом забрали и их вещи. Пошел слух что, несмотря на дождь, он отправился в свой новый монастырь.

       Перст, раздосадованный и этой встречей, повернул обратно. Надо было думать, куда перевезти семью и чем заняться на этом новом месте. Пока есть время до первого снега.

       Перемещение огромного имущества проявило множество непознаваемых вещей. Прежде чем переехать, надо знать куда. Избу купить с постройками, землицы кусочек рядом с избой. Корм скоту, дрова. Холопов завести для работы по хозяйству. Это самые необходимые, значит важные вещи. Но главное под чью руку податься, кому и за что служить? Каким бы он умелым, воинственным не был, но один, поэтому даже в собственной усадьбе не воин. Холопы с ним не пойдут. Плохо, хорошо, а жизнь их налажена. Силой заставить?

       Забрать все, вплоть до гнилой верви, избы раскатать, сколотить плоты и на них сплавиться со всем имуществом до Ярославля? Хорошо если холопы по дороге разбегутся, а если окажут сопротивление? А если в пути, всех перебьют исподтишка? После победы, пусть с помощью Кендаря, но зато над самим Тырой, после воли, после договора с ним - Перстом, такой вариант событий не прельщал. С учетом того, что новые монахи были хоть и хорошими воями, но и более набожными, чем монахи Тыры. Может и мешать бы не стали, но и помогать тоже, у каждого человека есть свои понятия морали, узость или разноплановость совести, глубина и ширина жизненных интересов.

       Деньжата еще имеются. Пока реки не встали, снег землицу белым саваном не покрыл, надоть посетить через Ярославль Ростов, Переяславль, Радонеж, Москву пройти незаметно, а вниз по одноименной реке сплавиться до Коломны. Пасть в ноги опальному ныне Василию и предложить свое войско. Пришлых монахов только с собой не брать. Перст понимал, что если они не высказывают ему напрямую, что думают о его деяниях, но это не значит, что это им нравится.

       Перст прихватил с собой пятерых, как бы своих верных людей. Никому из них не верил, не доверял, кроме как по мелочам, одел как следует, вооружил и отправился в путь. Остальным сообщил, что направляется в Москву, к митрополиту за советом.

       Никто не знал, что у Перста есть благодарственные грамотки от нового настоятеля Фоки. В них, кроме лести и благодарности ничего не было. Фока хоть и умел с пятое на десятое читать, но не писать, в его толстых жирных пальцах перо утопало и какие крендели оно выделывало на бумаге, не говоря про пергамент, из-за пальцев не было видно.

       Перст, подпоив Фоку и, превзойдя самого Фоку в лизоблюдстве, как бы ему противно не было, уговорил написать послания и митрополиту и боярину. Писец уже был под рукой. Фока только приложил свой перстень, с профилем одноименного святого.

       2.

       Холодные, противные дожди отлились. Солнце появлялось ненадолго. Казалось, что оно, как медведь, готовится к зимней спячке, начинает подолгу спать в своей берлоге и ему приходится только время от времени высовывать нос наружу, чтобы узнать пришла ли зима и не пора ли надолго заснуть до весны?

       Фрол и Улита вылезли из землянки. Фрол первым делом осмотрелся вокруг. Все было цело, ничего не размыло, поломанные ветром ветви, он сложил шалашиком, около одной из елок.

       - Ямку надоть врыти! - Пояснил он. - Негоже срати по уси поляне!

       Улита вздохнул и пошел за заступом. Когда он с ним вернулся, Фрол так же и стоял, не сдвинувшись с места. Только головой вращал, словно прислушиваясь.

       - Волци до брезги выли! Теперя нет! Тока там! - Показал он в сторону от ручья, - Чи? - Спросил он Улиту. Тот тоже прислушался. То ли повизгивание, то ли еще что, как будто пилу в древе зажало и она то ли вибрировала от ветра, то ли со скрипом постанывала.

       - Человеци? - Спросил Улита. Фрол пожал плечами. Сходил вниз. Лук со стрелами отдал юноше, себя обмотал длинной вервью, засунул за нее топор, в руки взял дубинку, вырубленную из узловатого сухого корня. Они, след в след, прикрываясь растительностью, двинулись на тихий, временами прекращающийся звук.

       Они пересекли весь косогор, но никого не встретили. Даже следов. Остановились у свежей промоины, которая с годами обещала вырасти в овраг. Она с края подмыла здоровенную ель. Та, широко раскинув веером корни, хорошо держалась на поверхности, только слегка накренилась в сторону промоины.

       Фрол начал осматривать русло реки. Может люди, переждав дожди, погрузились в лодки и отчалили? Улита же посмотрел вглубь промоины. В самом низу лежал разодранный до костей труп волка. Улита ткнул Фрола в бок и показал. Тот кивнул. Понятно от чего волки выли. Но тут, опять раздался тихий звук пилы. Улита присмотрелся. В пяти саженях от верха, на корне, то, что он принял за кусок дерна или пук травы, поскуливал волчонок.

       - Вона пила! - Показал он на щенка.

       - Пидемо отсюда! - Повернулся Фрол.

       - Нас звати! Мы пришли! Помочи должены! Волц не волц, а тварь божии! - Уперся Улита.

       Фрол принялся объяснять, что стоит наступить рядом на срез, корень качнется и щенок сорвется, ладно тот, так и ты можешь полететь.

       - А вервь на чи то? - Возразил Улита. Он предложил опускать себя вниз от ели, с самого верха, тогда не понадобиться подбираться сбоку.

       Спасательная операция закончилась успешно. Фрол полегоньку стравливал обмотанную вокруг ствола ели веревку. Улита не висел кулем, а на каждое стравливание веревки отталкивался от земли ногами и, в свободном полете, опускался ниже. Такой способ опускания вниз присмотрел в одном из италийских городов.

       В последнем прыжке, он подхватил щенка правой рукой и сунул его за пазуху. Приземлился же он на сплетенные корни другой ели, ниже расположенной, и, вдобавок, ухватился за них и руками. Ель покачнулась, но устояла. Фрол снял петлю с верхней, здоровенной елки, поодаль спустился на уровень Улиты, обмотал и завязал веревку, вокруг другой и принялся тащить.

       Фрол был прав. Весь край обрыва пусть не моментально, но осыпался. Ель, на корнях которой расположился Улита, устояла, но поднимая дерн, наклонилась гораздо круче. Улита успел оказаться на поверхности и подбежать к Фролу. Ель все-таки не удержала равновесие, оторвалась от поверхности и скользнула в промоину. Впереди нее осыпалась земля, похоронив, таким образом, волка. Скорее всего, под верхней елью было логово волков. Сильный поток через него размыл поверхность и создал промоину.

       Первым делом щенка напоили. От предложенного куска зайца тот отказался. Улита окрестил его Кузьмой. Через несколько дней щенок освоился. Не капризничал, ел что давали, но в землянке находится не любил. Логово он себе облюбовал у двери, на дровах. Постоянно пропадал в лесу, но к завтраку, обеду и ужину, появлялся как по часам. Только через несколько дней Улита с Фролом поняли, что это не самец, а самка, но переименовывать Улита не захотел.

       Фрол все время пропадал в лесу. Как-то перед обедом, Фрол принеся зайца и куропатку, устало присел на бревно. Улита подхватил куропатку, присел рядом и начал ощипывать.

       - Нету зверины! - Обескуражено произнес Фрол. Улите пояснять ничего было не надо. Это означало только одно: зиму они не переживут. Нужно много мяса и шкуры. На зайчиках и куропатках, рыбе всю зиму не продержишься. Фрол не просто шастал по лесу, он искал звериные тропы к водопою. Зимой же все снегом питаются. Если сейчас нет троп, значит и зверья нет. Пока не пошел снег, пока не ударили морозы, надо искать пристанища.

       Идти надо вверх по Мологе, на Бежецк, вслед за ушедшими на перехват Кендаря, воями Перста. Деревни, на заболоченных берегах Мологи, если и встречались, то очень редко. Фрол начал стругать весла, а Улита таскать все необходимое к челну. Вроде и немного пробыли на этом месте, но как хозяйством обросли! Рыбы копченой целая связка, грибы сушеные, плотно набитые в нательную рубаху Фрола и края завязаны рукавами. Ягод сушеных целая глиняная бадья, шкурки заячьи с дюжину. Даже большая охапка стружки и мелкоколотых дров для растопки, ведь неизвестно где придется ночевать и на чем пищу готовить. Заплечный короб из коры. Туда Фрол пересыпал овес и в еще одну глиняную бадью из под воды. Остатки зерна ссыпали к грибам. Из мешка Фрол устроил небольшой парус. Ветер был попутный с севера, хотя они и собирались идти против течения Мологи, но течение у реки было слабое. Если бы шли вниз - на Устюжну, пришлось бы преодолевать сопротивление ветра, а это гораздо тяжелее и сложнее.

       Фрол принес четыре удобных, узких весла, одно из них остругал Улите под руку. Погрузились, можно было отчаливать, но Кузьмы не было. Ждать некогда, дни коротки. Пусть щенок остается в привычной ему среде. Хорошо, что пустой челн перетащили через порог, а только потом загрузили. Только отчалили, как с берега требовательно затявкали, обиженно повыли и в конце оскорблено заскулили. Пришлось причалить, схватить волчонка за шкирку и поместить у своих ног. Фрол поднял парус. Парус надулся только слегка, пришлось отойти от берега подальше. Вот тут ветер и разгулялся. Он дул не только в мешковину, но и спины. Поэтому гребцам приходилось только подруливать. Улите с носа, а Фролу с кормы. Своей греблей бы они тормозили, а не увеличивали скорость. Все три кривобоких горшка были набиты вареным овсом с зайчатиной, отделенной от костей. Шли, целый день не останавливаясь, подкрепляясь на ходу. Когда порывы ветра ослабевали, махали веслами до тех пор, пока ветер опять не подхватывал челн. Если бы не волна, рождавшаяся от столкновения ветра и течения, ход бы был еще быстрее. А так и брызги и качание. Приспособились, подгребая, и попали в ритм и с волной и ветром.

       3.

       То, что отпустили рыбарей, а с ними отправили все лишнее, тяжелое и объемистое, значительно позволило ускорить передвижение по реке. Только Глеб сидел на скамье у паруса, задумавшись. Все остальные гребли, по очереди отдыхая на корме у руля или паруса. Сейчас парусом управлял Звяга.

       - Кажи мене! - Обратился к нему Глеб. - Чи Липа нам добры совет дати, во вред Кендарю, а сам утоп? Се бо утечи не можи, чили язва мучити, аже зазор ни терпи?

       - Добре вести дати! - После долгого молчания произнес Звяга, но на вопрос не ответил, а просто пожал плечами.

       Молога резко повернула на восток. У самой кромки леса, но далече от берега, приютилась деревенька. От реки до деревеньки через весь луг был прокопан ров. Шириной он был таков, что позволял веслами грести одному насаду или два вести в поводу вдоль берега. Вот он переволок к вышнему Волочку. Узкая прямая просека рассекала лес. Замученные лодкой, веслами, водой, волнами, ушкуйники без спроса повыпрыгивали на берег. Кто-то начал степенно ходить, разминая затекшие ноги, а кто-то прыгать и приседать. Деревуха, огражденная частоколом, не подавала признаков жизни. Уже начинало смеркаться и хотелось нормального ночлега в теплой избе, а уж если в баньке попариться, это предел всех мечтаний.

       Вроде гости прибыли, но никто не поспешал, радостно раскинув руки. Глеб отправил Звягу и еще нескольких опытных бойцов, разузнать о размещении. Пока те ходили, пришлось разжечь костры прямо на опушке и готовить скромный ужин.

       Звяга пришел обескураженный. Сказал, что люди в поселении есть, но гостей привечать не хотят. Также те сообщили, что этот волок давно заброшен и пророс лесом, так что для их лодей они ничего прорубать не будут.

       Пришлось Глебу идти самому. Предложил им поменять ушкуи на еду. Те ответили, что такие большие им без надобности. Для рыбцев и челнов хватает.

       - Канава яко? - Возмутился Глеб, но ему невозмутимо пояснили, она нужна, чтобы челны долго посуху не тащить. Да весной сильно разливает, а перед тем как вода уходит, канаву сетью городят и вся рыба там остается.

       Глеб собрал совет. Одни предлагали уйти на зимовку в Бежецк, другие за несколько дней достигнуть Вышнего Волочка, оставив ушкуи на берегу. В случае чего к ним всегда можно вернуться. Когда версий не осталось, у кого-то из-за спины вывернулся Сито и предложил сжечь деревню, забрать пожитки еду, а тех, кто останется жив, использовать в качестве рабов-пленных.

       - Балак! - Обозвал болтуном Сито Звяга.

        - Деяти смагу! - Показал на костер Глеб.

       - Так стрельнути могути! - Возмутился Сито.

       - Чи тя жалети! Аманаты за тоби мрети и утечи, теперь нас аже и побитии! Иди смагуй! - Кто-то неприязненно посоветовал Сито.

       Все остальные понимали, даже если они добьются успеха, но какие потери сами понесут? Сколько на это потребуется времени? Как им потом пробираться по стезе, если их начнут преследовать оставшиеся в живых? Это их путь и они здесь каждую кочку знают, а ушкуйники здесь чужаки. Глеб приказал раздать скудную ядь и спать. Себя он определил в сторожа в последнюю смену.

       Позавтракав, тем, что осталось от ужина, сразу после рассвета, путники двинулись по просеке. Действительно, на четвертый день они достигли вышнего волочка. Отдав последние деньги, разместились в просторных избах, приняли баню, поели и завалились спать. Поселение было мало, но гостей встречали как родных.

       Глеб, Звяга попытались разузнать о ватаге Кендаря. Кендарь запаздывал, но это по расчетам Глеба, по расчетам Кендаря он появлялся вовремя.

       Он не успел ступить на землю, как его предупредили, что какие-то люди, чуть менее полусотни, расспрашивают о нем. Пришлось отдых в Волочке отменить. Сразу начали перетаскивать ушкуи на Цну. На самом переволоке осталось два ушкуя, видных издали.

       В дом, где разомлевшие после сна, ватажники Глеба явствовали, пришли соседи, и начали с хозяином обсуждать каких-то чудаков перетаскивающих три лодьи из Тверцы на Цну.

       Даже до самого Глеба не сразу дошло, что это говорят о тех, кого он разыскивал. Он попытался разузнать поподробнее, но эти люди подозрительно покосились на него, ничего не ответили, замолчали и ушли.

       Пришлось объявлять срочный сбор у самого начала переволока.

       Волнующий момент. Вот ради чего столько терпели, мучились, голодали. Сокровища практически в руках, осталось незаметно подобраться и напасть.

       Звяга, на всякий случай, предложил еще одну хитрость - заявить, что аманаты с ними. Похожего комплекцией на Фрола ватажника, надели отобранный кафтан Фрола, его шапку, а в Улиту превратили Сито, который так бездарно продул трофейную одежду. Ему предложили связать руки и надеть на голову мешок. Сито не хотел, но отпираться не посмел, поглядев на решительные лица своих товарищей, молча кивнул. После этого немало потратили времени, чтобы подкрасться к ушкуям.

       По два-три десятка людей, с каждого борта, толпились у ушкуя, что-то горячо обсуждая, даже не смотря по сторонам. А зря!

       С обеих сторон на них толпами бросились атакующие. Те развернулись, только тогда, когда от них пошли малозаметные дымки. Они воткнули алебарды в землю и положили на развилку, что-то вроде самострелов, но без стальной лучины. Потом нестройными голосами что-то запищало, все алебарды окутались черным дымом. Все поняли, что это оружие огненного боя, но не все видели его в действии. Нападающие даже остановились от неожиданности. Как можно в этих чертей стрелять из луков и арбалетов, если их не видно. Дым слегка рассеялся, но луки не успели поднять. Опять черный дым и ужасный писк. А вокруг тебя просят о помощи или молятся раненые товарищи.

       - Назад! За насад! - Страшным голосом заорал Глеб и собрал всех своих за нижним ушкуем.

       - Эй! Кендарь! Мы не хотим колготы! Слово молвити! - Снова закричал инок.

       - Оставь оружье и иди! - Ответил кто-то, причем это мог быть и не Кендарь. - Найдем хоть иглу, зелье за пазуху сыпим и палим!

       Глеб вышел из-за ушкуя. Демонстративно кинул саблю, засапожный нож, кинжал, из-за спины топор. Топором он редко рубился. Тот лезвием прикрывал голову, а топорищем спину, от удара сзади. Немного, но пару раз, от рубящих ударов по спине топор его спасал.

       Только когда он подошел, то увидел и понял почему они стояли спиной к ним... У каждого к спине была прикреплена доска в ширину тела, или две, если доски были узкие. Причем под кафтанами были кольчуги или панцири. Обе группы неспроста стояли около маленьких костерков. Он понял, что стреляли одни, а другие набивали пищали зельем, пыжом, пулей, снова пыжом, поджигали фитиль в замке и передавали тем, кто был с алебардой. Тем оставалось только прицелиться и опустить фитиль в замке на полку с зельем. Полукруглые лезвия алебард, были не длинными и не широкими, но толстыми с тупой заточкой. Этакие, увеличенные в четыре раза лиственные полунаконечники копья, с крюком.

       - Подь! - Властно позвал его один из стрельцов. Инок подошел. - Чи у Перста служити? А личина не холопья! - Удивился он.

       - Изымати кошеля вашего Липу и балия Улиту! - Простовато, но с умыслом улыбнулся Глеб. - Мена?

       Он, подробно и ничего не утаивая, не привирая, рассказал, как эти двое попали к ним в плен.

       - Так казны тута нету! - Сказал кто-то сбоку.

       - Бо хотити? - Спросил другой. Глеб задумался. Впервые он задумался о цене жизни. Сколько просить? Много не дадут. Мало на всех не хватит, а тут еще и Перст захочет на все лапу свою наложить. Да и зачем все это ему надо? Богатство добывать для Перста?

       - Сто рублев! - Назвал он самую высокую цену, что мог себе представить. Его собеседников эта сумма не удивила.

       - Следуй за мене! - Произнес допрашивающий, повернулся и начал подниматься вверх, на перелом волока. За Глебом пошли еще двое. Один с пищалью и дымящимся фитилем, а другой с обнаженной саблей.

       Как только они поднялись, то Глеб увидел еще несколько ушкуев, которых спускали на салазках по отполированным временем бревнах. Сразу за переломом, стояла еще чуть не сотня, с луками, арбалетами, обнаженными саблями. Глеб понял, они их ждали и те двое, якобы соседи, были подосланы. Глеб начал машинально считать, но на шестом десятке сбился.

       - Скока? - Спросил, ухмыльнувшись, первый. Они не подгоняли Глеба, просто внимательно смотрели за ним, как он считает и загибает пальцы.

       - Кендарь! - Весело прокричал тот. - Посыл Перста казну тщитиси поминки сто рублев! За Липу и Улиту.

       - Ща Ягныш! - Кендарь и стоявший с ним рядом, не такой мощный, но жилистый, залезли в ушкуй и вытащили по тяжеленному мешку. Поднялись к ним.

       - Звати? - Обратился Кендарь к иноку.

       - Глеб!

       - Зырь! - Они развязали мешки. Хоть солнце и было блеклым, но его лучи увидели серебро и его блеск резко ударил по глазам. Высыпали и начали считать и взвешивать. Здесь серебро было разное. Даже монета одного наименования, размера не была равна другой. От оставшихся на переволоке ушкуев послышалась стрельба. Кендарь кивнул и пищальник отправился вниз, разузнать. Они только сосчитали половину, когда тот вернулся и доложил, что люди Глеба пытались убежать и спрятаться в лесу. Солнце, заходя, уже коснулось вершин, когда отсчитали полную сумму.

       Нагрузили мешок на Глеба,поднялись на гребень и спустились вниз, ко второму ушкую.

       - Так я пошел? - Несмотря ни на кого спросил Глеб.

       - Погодь! - Остановил его Ягныш. - Ты наш товар видети, тепери свом яви!

       - Не надо мне вашего! Противно людьми торговать! - Скинул мешок с серебром инок. Ему тут же заломили руки, крепко связали, а над кадыком приставили кинжал.

       - Чи то? - Спросил жилистый. - Рази так, давай наших за так!

       Ягныш подхватил мешок, вынес на обозримое место, раскрыл, зачерпнул двумя горстями, раскрыл ладони и серебро, весело толкаясь и позвякивая заструилось обратно в мешок. - Эй! Братва! Тащи сюда аманатов, сребро бери!

       - А де Глеба? - Вышел из укрытия Звяга.

       - Так он их хотел за так вернути! - Весело прокричал Ягныш. - Ты чо ль Звяга? Не узнати! Жиром те изобилие быти!

       - Побьте! Навь явите! - Звяга не слишком обрадовался знакомству с Ягнышем, бывшим десятником Тыры. - Нам мешок, мы в лес, а вы к ним!- Пленных с мешками на головах, поставили перед Звягой.

       - Лики их кажи! - Показал Ягныш на пленных. - Наше слово верно!

       Звяга замешкался. Ведь первоначально предполагалось, если внезапность нападения сорвется, что пленных будут показывать издали.

       - Пусть они слово заветно казати! - Поторопил его Ягныш. Звяга, не ответил, прикрываясь пленными побежал к лесу, за ним бросилось с десяток его товарищей. Этим-то места не хватило, чтобы укрыться за аманатами, что про остальных говорить. Но им, из леса, навстречу, вышла дюжина стрелков с нацеленными на них арбалетами и луками. За их спинами находилось вдвое больше с саблями, копьями, секирами, топорами. Звяга взвыл, покидал оружие наземь и сел. Тоже самое сделали и остальные бегуны. Видя такую бесславную сдачу из-за ушкуя вышли оставшиеся и тоже сдались.

       Кендаревцы собрали оружие, поснимали хорошее платье, сапоги, шапки, и притащили к пленным их раненых. Сорвали мешок с головы Сито.

       - Давай балий! Кажи своея мощь! - Усмехнулся Кендарь.

       Со второго мешок сорвал жилистый. - Липа молвишь? А аз тоды хто? - И все ватажники заржали.

       Привели Глеба.

       - И де Фрол и Улита? - Положил руку на эфес сабли Кендарь. Глеб рассказал что случилось, а Звяга подтвердил. Что Улита был тогда жив, не означало, что он жив и сейчас. Летом человек может еще выжить, но осенью, без укрытия, одежды и еды? Все пленные показали на Сито, что тот из-за проигрыша хотел убить Улиту, тот бежал, а Фрол сам, из-за этого, со связанными руками в реку прыгнул.

       - Не руби башку братцы! - Заорал Сито, когда его подхватили под связанные руки и поставили на ноги. Но они его не держали и он, все время, пытался рухнуть на землю, но его упорно поднимали. У кромки леса нашли молодую в две сажени ростом ель. Отрубили ствол на аршин от корня, ошкурили, заострили. Притащили Сито, приподняли и со всего маха насадили на рожен. Сито так орал, что его вопли если и не достигли стен Волочка, но то, что распугали в округе всех волков и медведей в этом никто не сомневался.

       - Зрети! Аже с аманатами бысте были! - Пленных подняли, заставили взять с собой всех раненых и умерших, сразу так никого и не убили - от ран скончались и специально погнали мимо Сито. Тот был еще жив, рот еще открывался и закрывался, но издавал только хрип. Глаза округлились и слегка выкатились, но еще видели белый свет, ногами он еще пытался упираться в землю, пропитанную его кровью, но под собственной тяжестью тело опускалось все ниже и ниже, причиняя уже не осязаемую им боль.

       Пленных гнали в Торжок, на продажу. Если кто захочет, заплатит за них выкуп, чтобы те потом его отработали с прибылью или сообщили родным о выкупе.

       4.

       На реке и днем было холодно, но весло помогало греться, к вечеру ветер притих, вода была теплее воздуха, поэтому появился туман. Он намочил мешковину и она под тяжестью влаги провисла, а унылый ветерок не смог ее расправить. Влага проникала везде, одежда тяжелела, от сырости становилось все холоднее и холоднее и даже усердное махание веслом не спасало, наоборот, тело начало потеть. Пристать нигде нельзя. То тростник, то камыш, то заросли ивы нависшие над водой. Только к середине ночи, когда туман просел, карабкаясь вдоль берега, благодаря полной луне, заметили у огромной ветлы - сухой пригорок, или огромную кочку пяти шагов в длину и четыре в ширину. У этой ветлы было много сухих мелких сучьев, к кочке прибило и в нее вросли пригнанные течением деревья, ветки, которые в темноте белели и казались огромными костями сказочного животного. Как же они обрадовались животворящему огню. Не зря Фрол выгреб все уголья из очага. В недоеденный горшок с овсом добавили воды и прокипятили. Съели, налили опять воды туда, Улита набросал сухих листьев и корешков. Когда отвар немного отстоялся, сделали по паре глотков, подложили под себя весла и уснули привалившись спиной к стволу дерева. Прогретая костром его кора давала живительное тепло. Периодически начинали застывать ноги, это означало, что костер слабеет, тогда подбрасывали еще топлива.

       Хотя уже рассвело, но они не торопились просыпаться, плотный туман давал себя знать. Если бы не костер, они бы в шаге от себя, друг друга не увидели. Подогрели еще овса, снова вскипятили отвар, к этому времени поднялся ветерок и прогнал туман прочь. С новыми силами можно было двигаться вперед. Но как всегда Фрол оставлял на дне горшка немного пищи. Прежде чем мыть посуду он, обращался к богам и подводным жителям.

       Слова он произносил нараспев, как дьячок в церкви, многие из которых было понять сложно, но Улита улавливал знакомые названия: Род - главный бог славян, Дивия - богиня природы, осеннего бога Сварога, Дану - богиню воды, Берегиня, Доля - имена которых говорили сами за себя, водяным, домовым, русалам, русалкам, болотным. При этом Фрол крестился и поглядывал, то на небо, то в воду. Улита тоже не отставал. Неважно кто тебе поможет: старые боги или молодой. После этого и приносил жертву в виде оставленной пище.

       И так каждый день - опять все тоже самое, но в этот раз, как только заметили щель в тростнике, сразу погребли туда. Было понятно, что тростник не сам по себе исчез хоть и извилистой линией, но ширина щели практически была везде одинакова - два аршина. Эта водная дорожка привела их к островку, вокруг которого уже на несколько саженей не было тростника, но было два дерева и шалаш. Пришлось и Фролу с Улитой поднапрячься и расширить акваторию. Тростник пошел и на лежанки, потому что старый превратился в труху и на костер. Пока Улита готовил нехитрую снедь, Фрол поймал язя в локоть величиной. Поэтому, оставив немного овса в самом большом горшке, очищенную и порубленную рыбу сварили. В уху кинули немного сушеных грибов. Это был настоящий пир.

       Утром, пока Улита собирал и грузил вещи в челн, заготавливал тростник, Фрол поймал еще и налима который был больше язя. Пришлось рискнуть. Налима поместили в нательную рубашку Улиты, плотно связав все отверстия, привязали к веревке и опустили в воду за кормой.

       Они уже выработали свой устоявшийся ритм передвижения, быта, питания, начали угадывать издали сухие клочки поверхности, но холод их настиг сразу же как только закончились заросли.

       Холод выстрелил как из засады, без предупреждения - частыми резкими порывами с густым, тяжелым и мокрым снегом. Ветер был сильным, но и он не мог поднять отяжелевший парус из-за налипшего на него снега. Приходилось его сбивать, собирать в комки, выбрасывать за борт. Челн, под порывом ветра резво прыгал вперед, а потом, по мере налипания снега все сильнее тормозился и тормозился. Так еще приходилось обивать от снега и челн и себя.

       Хорошо, что пошли крутые обрывы, поросшие сосновым лесом. Вот между такими утесами, высоко на берегу над впадением то ли ручья, то ли мелкой, узкой реки в большую, увидели с полдюжины домов. Первые люди за две седмицы. Необходимо узнать как и куда лучше передвигаться: по воде ли, посуху, в Торжок, Бежецк или остаться с ними на зимовку, да и хотя бы просто отогреться.

       Всегда, во все времена везде были рады любым рабочим рукам, но не любому рту. Каждый должен был оправдывать и свое пропитание и кров, поэтому никто, никогда без дела не сидел.

       Поселение не было нищим, скорее самодостаточным. Пашни мало: рожь, овес, ячмень, лен, репа, капуста. Лошадки были у всех, а коровы только две. Приняли тепло. Баня, даже пиво подоспело. Ведь каждый проходящий нес сведения о себе и мире. Кузьму местные собаки не приняли, пришлось ее забирать в избу.

       Деревенские и предложили переплыть реку. На том берегу идет тропа к холмам из которых вытекает Молога.

       В том месте было много мощных родников сливающихся вместе. Они поменяли челн и лишнее имущество, лишнюю, но тяжелую и громоздкую еду на теплую одежду и на следующий день пробирались по лесу. Им помог мороз сковавший поверхность. Ноги не мокли и не вязли. По всем приметам мороз должен был снизиться и пойти снег. Но они успели. Сколотили короткий кривобокий плот, наделали слеги и пустились в путь.

       Речка была извилистой, но и скорость течения очень высокой. Успевай только слегой отталкиваться от берегов или деревьев. На следующий день начал падать снег. Падал он не спеша, словно проверяя, как природа приготовилась к его приходу. Заводи покрывались пока еще тонким ледком и если бы не быстрое течение, река бы встала, как это произошло в самом Бежецке. Но они уже были на берегу.

       Снежная перина, удобно разместившись на тонком льду завлекала, но и этим представляла ловушку - лед не был еще прочным.

       В Бежецке поселились у вдовы, муж которой, простудился и умер месяц назад. Работали за кров и еду. Фрол по хозяйству, а Улита лекарил. На жизнь хватало. Этим и жили. Дворовые собаки Кузьму признали и все жили одной стаей.

       Глава 5.

       1.

       Перед Рождеством местные купцы, через Кашин, собрались на торг в Тверь. Лед был крепок, лишний скот забили и заморозили. Оставалось только шерстью заниматься да лен чесать.

       Улита поехал с купцами, а Фрол остался. Чего ради, зимой болтаться, когда вдова с хозяйством не успевает управляться. Помогать надо. Фрол также передал заветные слова, которые надо сообщить Кендарю или Липе. И кому оставить в Торжке его, фролову долю.

       Улита появился в Торжке одновременно с Кендарем. Только входили они через разные ворота. Пару дней Улита побыл в Твери, гуляя по торгу. Лучше в стольном граде Твери гулять, чем меньшем Торжке, название города отражало его размеры, возможности и величие.

       Атаман даже не поверил, что перед ним Улита. Зашли в корчму, посидели, меда горячего испили, снедью подкрепились, о событиях поведали.

       Кендарь вел обоз из саней, запряженных двойками лошадей. Лошади были, в основном, олденбургскими тягловыми, со спокойным нравом. Степные, которые использовались под седлом, к пахоте и перевозке грузов в телегах или санях были плохо приспособлены. А тут и под седлом и в санях людей и груз эти стойкие лошадки спокойно везли. Тем более священник нашелся готовый поселиться на Хопре. Имущества у него было не много, но оно было объемистым и ценным.

       Улита честно признался, что жизнь ушкуйника ему не по нутру. Кендарь же ответил, что они теперя не ушкуйники, а казаки - вольные люди и никто им не хозяин, кроме них самих. Выберут его атаманом - будет командовать, не выберут, пусть командует более достойный. Местность необходимо осваивать. В походы теперь будут всегда ходить по-монгольски - на конях. Степь широкая! Путь там, куда ты направляешься.

       Улита решил идти к купцу Андрею, под Звенигород. В Подмосковье много городов. Лекарь везде нужен. Наконец он понял заповедь деда: нельзя одной рукой калечить, а другой лечить.

       Понял он и то, почему даже отважные и умелые вои, не стремились к войне, когда у них появлялось крепкое хозяйство, семья. Он это увидел на примере Фрола. Да и Кендарь с Липой в его глазах становились уже не столько военными добытчиками, сколь рачительными хозяйственниками.

       Вещей для хозяйства закупили больше, чем оружия. Инструмент и железо.

       Выборность атаманов и других руководящих деятелей казацкой вольницы, освобождало от узурпации власти единицами и закабалении всех остальных. Основной девиз сложившихся поселений на Хопре был: хочешь - нанимай, не вписываешься - уходи. Пришел - ищи поручителей. Живешь - соблюдай установленный порядок, не нравится - меняй, договариваясь с другими. Власть от казаков и для казаков. Прошло почти что шестьсот лет, а таких простых, даже примитивных правил казацкой вольницы, на Руси до сих пор нет. Византийский произвол тех, кто главнее и сильнее решает в стране.

       Перст, которого теперь все называли только Петром, устроился под Коломной у Василия. Ему отвели землю на противоположном берегу Оки, на дороге по которой обычно совершали набеги степняки. Бросовая земля - песчаная. Никто на ней селиться не хотел. Берег высокий, а воду надо из реки носить.

       Петр, не стал возражать, но поступил по своему, поселился напротив города, но на другом, низменном берегу Москвы-реки, а не высоком берегу Оки. Вся промежность между двумя реками, заливалась и талыми водами, и от сильных осенних дождей. Но там был небольшое сухое возвышение двести шагов в ширину и пятьсот в длину на котором он со своими сподвижниками и разместился. Начал бывать в коломенском кремле.

       В этом, судьбоносном 1434 году даже выступил со своим небольшим войском против Юрьевичей. Показал удаль и был представлен и обласкан Василием. Тот официально подарил самоприсвоенную Петром землю.

       Но тут случился конфуз. Спесь Петра подвела. Стоял бы он на молебне в задних рядах...

       Так нет, вперед полез... Надо же было судьбе устроить так - толкнуть одного из родовитых. Тот в гневе повернулся. Это оказался нижегородский наместник, в свое время арестовавший его за налет на литвинское посольство.

       . Петру повезло, что не сразу наместник узнал в нем утопшего. А когда узнал, перекрестился, громко призвав в помощь Чура.

       Только Петр на месте не стоял, враз скрылся за спинами задних. Юркнул между ними так, что никого не то, что не толкнул - не коснулся. Куда девались спесь, борода торчащая колом, плечи расправленные, взгляд орлиный? На коня и прочь из Коломны. Хорошо, что кошель, со звонкой монетой при себе, а остальное в погребе зарыто.

       И куда беглецу податься? К Ваське Косому, который теперь великий князь московский. При нем управителем имущества, советником-казначеем премудрый Иван Всеволожский. Правители московские меняются, а боярин, что удивительно, всегда при их казне.

       В московском посаде, на Арбате, у татарского купца Абака, с которым давно дела вел, переоделся во рвань, волосья маслом полил, в хлеву в грязи извалялся, таким и ввалился во двор боярина.

       Сидя на коленях перед боярином, вытирая скупую слезу, иногда убегавшую в самых сложных местах, поведал Петр о своем пленении, счастливом побеге из заточения в монастыре.

       Оболгали из-за богатого кинжала и дорогой шапки, взятых в честном бою! Причем о церковном служении Петр и слова не сказал. Боярин был при делах и все слова об этом принял бы за блядство. И правильно бы сделал.

       Иван Всеволожский помнил, что кто-то докладывал о подобном, но был уже стар, думал о политике и детали того доклада в памяти не всплывали. Но про Фоку спросил. Грязный, вонючий, но преданный человек пожал плечами. Откуда он мог знать о настоятеле Фоке, когда сам сидел в темнице. Петр снова стал Перстом.

       Василий Косой не мог насладиться властью. Оказывается даже верховная власть, это не столько указания и контроль за их выполнением, а правильные указания, нужный, но не оскорбляющий никого контроль, с умением договариваться, даже со своим братом, купцом, подрядчиком-строителем. Его сумасбродство братья не вытерпели. Даже Дмитрий Шемяка, с которым они столько боев прошли, крепился, крепился, плюнул на все и уехал в Коломну к низложенному ныне, в том числе Шемякой, Василию. Дмитрий Красный был сам по себе и в никаких распрях никогда не участвовал. Был мил и ласков со всеми: что с князьями, что с церковными служителями, что со смердами, что с холопами.

       Косому и в голову не могло прийти, что это все интриги Ивана Всеволожского. Казна незаметно пустела, а война была не за горами. Сунется Василий в казну, аудит проведет? Не батюшка его покойный, князь Юрий, но все же. Никто не знал, что Василию Косому в голову стукнет. Поэтому Иван и Шемяку от Москвы отвадил, поссорив братьев.

       Боярин узнал тайну пустоши у Тростенского озера. В общем-то это не было такой уже и тайной, когда у тебя все счета под рукой. А там: на пустошь железо, сера, селитра, а оттуда пищали и зелье. Он это давно знал, но держал при себе, ожидая выгодного момента. Хотел бы к рукам прибрать, но при Юрии или Шемяке, даже такую мысль себе позволить не желал.

       Такой момент настал. Когда Косой поинтересовался казной, то боярин, в угодливой форме, доложил: война войной, а современное оружье надо. А тут двух зайцев стразу подстрелить можно и оружие получить и казну пополнить и пустошь к рукам прибрать.

       Договор князя Юрия с купцом Андреем был такой: десятина от доходов с угодий, половина с оружья и зелья, но можно и взаимозачет.

       Разжег жадность боярин у Василия. Отец Юрий деньги вложил, а прибыль малу от дела получал. Половину! А если это дело Шемяка сопернику - другому Василию предложит? Он-то с самого начала знал о том, что на пустоши будет коваться. А Ваську послали оружие забрать как только Андрей прибыл на землю московскую. Его - князя как простого десятника отец использовал. Хоть и давненько это было, а все равно обидно. Срочно надо лапу накладывать!

       Перст был срочно назначен наместником Тростенской пустоши. С тем и отбыл в сопровождении трех верных холопов боярина в Звенигород к тысяцкому Зосиме, чтоб войско дал, если за такой договор на пустоши артачиться будут.

       Зосима обещание дал, но выполнил только через три дня. Что поделаешь - лето, у всех хозяйство, кто платить будет, за то, что зимой есть нечего станет? Собралось два десятка с лишком охотников. Перст пообещал всем богатую добычу, а ести ее не хватит - звонкой монетой расплатится. Рядились полдня. С трудом дюжина набралась, да и то за поденную оплату и пропитание как людям так коням пришлось взять на себя Персту.

       Делов на два дня, а снеди взяли на неделю. Обидно-то как: еще ничего не сделал, да еще своими, ладно бы казенными, деньгами за еду платил.

       Выдал боярин Персту подъемные, но такие скудные, что плакать хотелось, но более Перст просить не осмелился. Догадывался, что в расписках могут стоять совсем другие количества. Заступничка правдой обидеть не резон. Потом, Перст, свое отыграет, сейчас только закрепиться бы на должностишке какой, да хотя бы порученцем, пусть таким, временным.

       Вроде бы вот она пустошь - под рукой, а ехать-то в обход пришлось. Никто через лес - напрямки ехать не захотел. Сказали что клещ беснуется, как людской так и лосиный. Про слепней с оводами и говорить нечего, менее чем в прошлом году, но тоже и людям и скотине достается.

       Ввечеру только и прибыли. Приняли хорошо. Узнав, что со своей едой, бочку свежего пива выкатили. К Купале готовятся. Подобрели охотники, да и знакомцев у них здесь немало оказалось. Многие из охотников не только к Андрею, но и к его тиуну Неждану с большим почтением отнеслись. Как не огромен мир, но все равно тесен.

       Только Перст пригорюнился. Правы были охотники, когда рядились - дело за день не закончится. Это ж какие деньжищи Персту придется заплатить за их пустое времяпрепровождение? Одно его порадовало, что не все охотники на пустошь идти подрядились.

       Рядиться по новому договору начали только с полудня. Хозяйство! Потом завтрак, показ, согласно описи, имущества. Перст, когда все это увидел, понял, почему боярин на это решил свою лапу наложить. Многократно приумножил Андрей вложенные средства и на условия Косого может не согласиться. Да тут всем хватит, если с умом распорядиться.

       Только после этого Андрей потребовал полномочия Перста. Тот предъявил, но в отличие от Перста, Андрей был грамотный и прочитал их вслух. Из грамоты получалось, что Перст просто посол-аудитор, а вот доверенности заключать договор от нового великого князя у него нет. Пришлось слать гонца к боярину. Через четыре дня прибыл тиун Ивана Всеволожского Федос с грамотой от Василия Косого с полномочиями. Обсуждали еще три дня. Ходили, смотрели, каждый кусок тряпки щупали и оценивали, определяли его принадлежность и ценность.

       К соглашению не пришли. Тогда стали делить имущество. Согнали народ. Представили Перста как нового наместника пустоши. В основном здесь оказался свободный люд. Если и были холопы, то личные. Это касалось и смердов и кузнецов и углежогов, в общем всех. Андрей скромно отошел в сторону, а народ, возглавляемый Нежданом, начал обсуждать коллективный договор с Перстом. Как только это началось, то и Федос отошел в сторону. На гневный взгляд Перста, "ты чего меня бросил", тот пожал плечами: "тебя назначили, а я только в помощь".

       Только теперь Перст понял, что надо было договариваться лично с каждым, но сколько бы это потребовалось времени и денег! Охрана три раза в день кушать хочет. Ему уже и так для них пришлось делать, уже здесь, закупки провианта. Причем тоже самое, что в Звенигороде оказалось дороже. "Телушка - полушку, да рубль перевоз"! Поскорее решил дело свершить, пожадничал, вот народ на условия боярина рядиться никак не хочет. Кто же под худшим для себя подписываться станет?

       Перст подумал, а не решить ли все силой, но посмотрев на сытые, пьяные и веселые рожи своих "омоновцев", понял, что они со своим народом, ни за какие коврижки воевать не будут. Во первых не по праву, это же чистый произвол! Во вторых, платят им поденно, кормят бесплатно, а пиво им и так наливают. Рай, да и только!

       Послали гонца к боярину. Перст тоже не захотел нарушать его указания. Прошла еще седмица. Одни паковали имущество: это был Андрей, Улита, кузнецы с подмастерьями они собирались уйти. Те же, кто на земле - смерды дожидались урожая и возвращения к старым условиям.

       Боярину Ивану уже было не до этого, благодаря его собственным усилиям - положение великого князя Василия Косого пошатнулось слишком сильно. Большинство влиятельных, важных людей, особенно деловых, которых обложили дополнительным побором, перебирались в Коломну. Практически вся московская элита. Осталось отвезти только великокняжескую печать и Коломна становится столицей княжества.

       Поэтому от такого мелкого вопроса по Тростенской пустоши, он отмахнулся, поручив Персту решить побыстрее, собрать ополчение и двигаться к Москве. Война была не за горами.

       Хотя у Перста и были деньги, но расплачиваться ими он не захотел, вряд ли их кто-то компенсирует, а они и так уже его. Поэтому, согласно старого, а теперь уже и такого же нового договора с новым великим князем он расплатился имуществом пустоши, причем согласно доли великого князя. А что там было: скот, птица, ткани, железо и недоделанное оружие. Зелье про запас если и изготавливали, то только для себя, а так только под заказ. Андрей, как первый по очереди, забрал с собой все замки, которые шли по цене железа, а не изделия, ему еще досталось несколько стволов пищалей, которых он себе тщательно выбрал.

       Василию Косому достался десяток стволов, которые Перст решил попридержать у себя. Федос же незаметно пропал. Он лучше знал состояние московских дел. Понимал, что главная ценность - производство современного оружия. С уходом кузнецов, пустошь превращалась в обычную деревню с мельницей, с которой-то и возьмешь не больше обычного. Перст, оставив тиуна Неждана на хозяйстве, срочно отбыл в Москву.

       2.

        Все справедливо предположили, что покоя на земле московской долго не будет. Кузнецы решили же разбрестись по сродственникам и знакомым. Кто подался в Смоленск на Литву, кто в Вологду, кто в Рязань, кто в Псков и Новгород, а кто на Хопер - к Кендарю, к вольным людям.

       Даже турок Иван-Сулим имел жену и ребенка, а единственным бессемейным был Улита. Семью ему замещала Кузьма, которая подросла и окрепла. Она немногое переняла у собак, но некоторые волчиные качества отошли на задний план. Например, для того чтобы поесть, надо было найти миску, а не гоняться за овцами и козлами. Если ты рядом со своими людьми, то те, с кем они встречаются, тоже свои. Если кто недоброе против Улиты и замыслил, Кузьма это чувствовала, но виду не подавала, только внимательно следила - выжидая. Знакомых к Улите подпускала на два шага, а на незнакомых, слишком уж близко, по пониманию Кузьмы, подходивших к Улите, поднималась шерсть и издавался если и не предупреждающий рык, а какое-то недовольное урчание. Медленно подходила и вставала между ними.

       Требовалась охрана и Андрей попросил помощи у Кендаря, о чем несколько подмастерьев и были посланы верхом.

       Не за бесплатно, конечно. Предложил встретиться на Дону, где-то за полем Куликовым, в районе сожженного татарами лет двадцать с чем-то назад городка Ельца.

       Обоз шел медленно. Всех тормозил скот. Ни Андрей, ни турок Иван скот не взяли, но кузнецы, шедшие на Хопер, даже птицу с собой прихватили: и курей и уток и гусей. Пусть медленно, но зато безопасней. Оружия и брони было избыточно, но только после Тулы броню надели на себя, приготовили луки, алебарды, копья, даже достали несколько пищалей, их не заряжали, но приготовились к этому.

       Густые еловые леса пропадали, уступая все больше и больше места лиственным рощам. А уж эти холмы с глубокими и широкими балками между ними! Зато ехать стало просторнее, видать далече, гнус, комарье, слепни и оводы не стали так доставать. На просторах гулял ветерок. Даже птицу перевели на подножный корм, привязывая за лапки у клеток. Ночную стражу начали нести. В лесах бессменным часовым была Кузьма. Эти просторы были для нее непривычны, но через пару-тройку дней она освоилась. Мыши и кроты считались ей подножным кормом, такой фаст-фуд на ходу. Потом притащила косулю, дикого поросенка. По тому, как она довольно урчала, когда ее гладил Улита, было понятно, что местность ей понравилась. Сытая для волка местность.

       Путники старались останавливаться в низинах, в долинах ручьев, поросших низкорослым кустарником и деревьями. Дым небольших костерков оседал между ними и редко переваливал за вершину оврага. Безопасность превыше всего, хоть и Рязанское княжество, но население редкое, границы открытые, мало ли кого туда случайным, а может и неслучайным восточным ветром нанесет.

       Это утро ничем не отличалось от других. Вставали с первыми лучами солнца, быстро завтракали и в путь, по утренней росе да по холодку надо было пройти как можно больше. Когда же солнце достигало верхней точки и начинало нещадно палить, останавливались в тени, желательно у воды, поэтому всегда высылали разведку, чтобы она могла заранее найти подходящее место и приготовиться к встрече всех остальных. Там и останавливались на обед и послеполуденный сон.

       Но сейчас с края балки прискакал наблюдатель. Наверху все уже просохло, поэтому он при скачке поднимал пыль, но когда копыта лошади ступили на влажную землю, которую солнце еще не коснулось своими лучами, пыли не стало.

       От края балки до лагеря было более чем за версту и, чтобы обоз поднялся туда, понадобилось бы не менее часа, но конный доскакал за четверть.

       Он сообщил, что на вершине следующего холма, которую они собирались достичь к послеполуденной жаре, заметил много всадников. Сразу стало понятно, что те остановятся передохнуть в этой балке, хоть с хилым, но ручейком, но самое плохое произойдет, если встретятся с незнакомцами на встречном марше. Неясно кто это, а малоподвижный обоз с женщинами и детьми очень уязвим. Поэтому решили медленно, наискосок к гребню холма, по которому проходила плохонаезженная, но всё же дорога, по которой и ориентировались, двигаясь в нужном направлении, не идти, а подняться здесь, пусть по более крутому, но и короткому пути. Здесь они могли остановиться с другого конца рощи и дождаться времени, когда незнакомый отряд пройдет мимо.

       Самым простым делом было загнать наверх скот, женщин и детей. А вот с тяжелыми, нагруженными телегами пришлось повозиться. В самых сложных местах приходилось впрягаться всем: и верховым лошадям и людям. Все равно не успели. В долину спустился передовой разъезд. Путников, спасло только то, что те, окинув быстрым взглядом низину, стали смотреть на склоны впереди себя, поэтому и не заметили, как за их спиной скрылась последняя телега. Донельзя уставшие люди, просто рухнули в траву, задыхаясь от недостатка воздуха и орошая ее более обильным потом, чем было на ней утренней росы. Они даже не озаботились выставить наблюдателя.

       Первым оклемался Улита и, стараясь, не резко колыхать траву, подполз за одинокий куст на краю балки и выглянул... и чуть было резко не отпрянул. В нескольких шагах внизу, держа сабли на изготовке, по их следам поднималось двое, причем, как показалось Улите, один смотрел прямо на Улиту через куст.

       Он растерялся. Не знал что предпринять. Наброситься на них? Подать сигнал? Но все это означало, что он выдает не столько себя, сколько всех остальных. За него решила Кузьма. Он даже не заметил, как она оказалась рядом. Она, обогнула куст, за которым притаился растерянный Улита, и молча вцепилась в руку с саблей. Тот заорал благим матом. Его товарищ, собиравшийся нагнуться и получше рассмотреть отпечатки следов, резко выпрямился. Увидев, что произошло, он бросился на помощь, но одной ногой наступил на свободно лежащий бульник, тот повернулся под весом наступившего и воин, не удержав равновесия, покатился вниз балки.

       - Кузьма! Кузьма! - Тихо позвал волчиху Улита. Та послушалась и разомкнула пасть. Первый вой отправился кубарем за вторым.

       Руку спас кафтан и молодость Кузьмы. Хватка челюстей была еще не та. Поэтому хоть рука и была прокушена до крови, но мышцы не порваны и кость не сломана.

       У второго положение было хуже, скатившись в балку, он умудрился подвернуть ногу. С третьего раза ввернули ее на место.

       - Чур меня! - Перекрестился раненой рукой воин. - След свежак, да волц оборотень. Кузьмой обозватися! А ведь в кусте чудися в лице парня явь!

       - Страститися! - Согласился второй. - Чернобог пяту цапити и вниз метнути! Успел таки крестися и молися! Падити с тучи небесныя, а тока пята вержена!

       Решив никому не говорить, что с ними произошло, вскоре присоединились к своему отряду.

       Это был отряд посланный на поимку уехавших.

       Косой был разбит объединенными отрядами. Князь Василий во второй раз, но не в последний, стал великим князем. Боярин Иван, как обычно, пока остался казначеем, но без казны. Казну с собой забрал бежавший в Вологду Косой.

       Чтобы предстать перед Василием не с пустыми руками, боярин и послал за беглецами усиленную сотню под руководством Перста. Указание было простым: не убивать, схватить. Пусть работают за живот и пищали куют и еще какое другое оружие.

       Сотня, не жалея коней мчалась к Туле. Перст любым способом хотел выполнить указание и отличиться перед князем. Василий, нынешний великий князь не знал, что Перст его тайно покинул и переметнулся к противнику, а теперь уже успел вернуться обратно.

       Обоз, объехав рощу, наткнулся на горевшую деревуху. Всего-то несколько домов. Побитые мужики, рыдающие над ними бабы, молчащая или, наоборот, хныкающая, от непонимания что произошло, ребетня и начинающийся пожар. В ближнем доме запылала соломенная крыша. Женщины, побросав убитых мужей, побежали спасать, все что можно.

       Кузьма же, опасливо посмотрев на огонь, она его не любила, но принимала, считая его за не врага, но все равно за очень большую неприятность, неожиданно бросилась в горящую избу, из дверного проема которой, повалили клубы дыма.

       Улита даже онемел от неожиданности, но подошел поближе. Вот показался хвост. Он понял, что Кузьма что-то тащит. Тогда он сам вошел и помог волчице.

       Та тащила девчонку за подол платья.Кузьма отошла подальше и рухнула как подкошенная - дыму надышалась. Улита положил спасенную рядом и начал поливать обеих водой. Кузьма пришла в себя первой и, как показалось ему, весело подмигнула, показав языком на лежащую рядом девчонку. Задранный подол открывал белые крепкие ноги.

       - Чудо, а не волци! Невесту тебе принесла! - Сказал Андрей, оказавшийся рядом и накрыл подолом ноги, заметив, что Улита в них яростно вперился взглядом.

        Горящую избу начали раскатывать по бревнышкам и заливать уже внизу языки пламени от горевшей соломы и бревен.

       Пришлось остановиться в деревне и заночевать. Ворота затворили, стражу поставили.

       Только потом, поговорив с оставшимися в живых, Андрей понял, что искали их, поскольку все в Тростенской пустоши в открытую рядили куда, кому податься и это не было тайной. Перст, узнав направление, но не зная по какой дороге они двинулись, решил догнать их на более оборудованной и быстрой дороге на Коломну и Рязань, но когда заслоны на переправах не подтвердили их прохождение, решил перехватить их на более медленной тульской дороге.

       3.

       Дольше всего задерживали переправы, особенно мелкие речки и ручьи. Для того чтобы проехать на телегах, приходилось прокапывать спуски и подъемы в обрывистых берегах или строить мостки или настилы. Вот почему летом для дальних расстояний было более удобно быть пешим или конным, а телеги использовались для ближнего употребления или наезженных и хоть как-то обустроенных дорог между крупными городами. Мосты наводили только в городах, весной их сносило половодьем, потом семь месяцев зимы, а значит любая речка зимой становилась самой лучшей, твердой и ровной дорогой и прекрасным мостом. Зачем дороги и мосты городить! Дорого, бессмысленно, да и набеги степняков и казанцев будут проходить на них гораздо легче и быстрее.

       Что для русской вечности переждать пару месяцев весенней и осенней распутицы? Сиди дома о женку грейся! Потом некогда будет, да и сил не останется.

       Еднак и Сутуг - вои, свалившиеся в овраге, за ужином все-таки рассказали о своих приключениях и счастливом избавлении от оборотня. Перст, отделив два десятка воев, хотел заставить и этих двоих идти с ними и показать это место, понимал, что здесь что-то нечисто, но те напрочь отказались, да и остальные не испытывали сильного желания появляться в страшном месте.

       Перст, оставив заслон на тульской дороге и строго-настрого приказав взять всех живыми, сам возглавил проверку странного места. Поэтому с утра они поскакали возврат.

       Девчонку звали Благода. Все это не успевшее до конца сгореть сельцо, было вроде постоялого двора. Здесь путники могли иметь и крышу над головой и пищу, свежую воду, а то и пиво. Скот - загоны, сараи, сено или свежую траву, в зависимости от сезона. Крепкий высокий забор с острыми кольями окружал постройки, но всем здесь были рады.

       Ее дед был вроде старосты. Перста разозлило то, что он потребовал деньги за постой, причем, только с тех, кто расположился внутри ограды. Хоть и невелика сумма, но требование было настойчивым. Какой-то смерд сотника великого князя Василия плату требовал. Перст себя считал сотником, пусть временным, с подачи боярина Ивана, но все же.

       Перст засмеялся, сказав, что за эти деньги дочка Рухома, так звали деда, всю ночь должна постелю ему грети. Раз таки деньги, Перст прихватит ее для дневной прислуги. Перст не собирался этого делать, но ему хотелось не столько поглумиться, как поставить неразумного смерда на место.

       Дед схватился за нож, еще двое мужиков, присутствовавших при этом, за вилы с косой. Деда Перст зарубил, а других подняли на копья. Перст всегда держал рядом с собой проверенных людей. Смеясь, он протянул руку к девчонке, но она метнулась в избу. Перст соскочил с коня и уже намеревался войти в дом, но увидев нахмуренные лица остальных его воев, вскочил на коня и они покинули пристанище.

       С утра похоронив погибших, обоз собрался двинуться дальше, но примчался дозорный, который сообщил, что небольшой отряд спустился в лощину, где они ночевали прошлой ночью, но так, до сих пор, из нее и не появился. Уходить было поздно. Стало понятно, что эти всадники идут по их следам.

       Андрей принял единственно верное решение, закатить все телеги в сараи, скот в загоны, ворота на распашку и все справляют поминки по погибшим. Сами вскочили на коней и поскакали к месту, где они вылезли из лощины на гребень холма. Загнали лошадей подальше в рощу, а сами неслышно приблизились к краю.

       Только Перст сидел на коне, все остальные, несколькими волнами, настороженно оглядывая каждый шаг, пехом поднимались вверх.

       Вот первый достиг куста на краю лощины, за которым в первый раз прятался Улита, и радостно поднял вверх руки, повернувшись спиной к роще. Перст ударил коня пятками, тот начал быстро подниматься на холм и обогнал последнюю линию, в ней люди держали луки и арбалеты на изготовке. Все расслабились: ничего в этом месте и не произошло. Тут-то самый верхний вой, нелепо кувыркаясь через голову, покатился вниз. Конь под Перстом взбесился, поднялся на дыбы, скинул всадника и упал на спину. Персту повезло, что он упал вбок. Туша раздавила бы его. Остальные вои, призывая богов в помощь, ринулись прочь. Но тут среди табуна коней, ожидавшего своих наездников, раздался грохот и возникла черная туча.

       Лошади рванули во все стороны. Лошади ржали, а вои кричали: Чернобог!

       Он вселил ужас в их сердца. Когда Перст пришел в себя и спустился, дым рассеялся, но запах серы все еще ощущался. Раз сера, то значит, что без чертей здесь не обошлось, хотя это Улита незаметно пробрался с уже горящим фитилем и мешочком зелья.

       Перст пытался объяснить испуганным людям, что это порох взорвался, но никто ему верить не хотел. Ему сразу сказали, что это месть богов за невинно убиенные души.

       Потери были небольшие один, самый смелый вой - Трыня, из личного окружения и его собственная кобыла. Пришлось воспользоваться жеребцом Трыни.

       Он решил проверить сельцо, но с ним пошли только его ближние, остальные, посчитав, что Перст решил порешить всех и положить под себя девчонку, отказались участвовать в этом небогоугодном деле.

       Пятеро, нет теперь четверо умелых, опытных и проверенных бойцов пошли с ним. Это не понравилось Персту, но тех было больше, а его авторитет стал меньше.

       Ничего не изменилось за те сутки, что он отсутствовал. Людей прибавилось, в основном женщин и детей, но были и молодые парни. Они справляли поминки и пели печальные песни. Перст с досады плюнул и они ускакали догонять остальных.

       Может действительно Чернобог его наказывает? Но тогда почему помер Трыня, а не он - Перст? А ведь мог, если бы свалился за круп кобылы! Значит, он угоден богу, не смотря ни на что? Но тогда почему его не подпускают к сарайскому кладу? Столько лет прошло, а он ни на шаг к нему не приблизился. Тырин клад тоже в руки не дался. Даже в Тростенской пустоши он ничем не поживился. Приханыжил стволы пищалей и все. Так к ним уклад какой нужен? А стоит-то сколько? Зелье у кого достать? На подковы что ли пустить это не нужное железо? Хоть какая-то прибыль... Но он поменял их на большой железный котел.

       Спасло Перста провидение или интуиция, но он опятьушел от очередной смерти. Шагни его жеребец одним копытом за ворота - их бы просто расстреляли из засады. Андрей именно на это и рассчитывал. Хоть у него было мужиков не меньше, но это были работяги, а у Перста профессиональные воины. Каждый из них знал, что делать в той или иной ситуации, а ему бы пришлось каждому своему объяснять, а во время боя не до объяснений!

       4.

       Петр-Перст все-таки догнал обоз Андрея недалеко от Дона за бывшим Ельцом. Андрей со своими людьми, был на левом берегу Дона, Петр - на правом. Андрей проводил переправу через впадавший в Дон Воронеж. Скот уже стоял на том берегу и мирно пощипывал травку, дети собирали хворост, женщины готовили снедь, подростки вели наблюдение: именно здесь должна быть встреча с отрядом Кендаря.

       Поэтому ребята и приняли конный отряд на том берегу за казаков. Андрея встревожило только то, что те пришли не с той стороны. С двух сторон долго и внимательно всматривались друг в друга. Улита разглядел шрам Петра, хотя его лицо и было сильно заросшим. Кафтан да шапка. Борода колом. По этим признакам да по движению головы. Из-за шрама голова у Перста вращалась не так плавно или резко как у всех, а дискретно.

       Прижались к густым зарослям, опрокинув телеги на бок. Начали заряжать пищали. Этот единственный компонент для боя который был отработан достаточно четко, но это для ближнего оборонительного боя. Два десятка пищалей. Четыре арбалета для дальнего боя и шесть луков для среднего. Если бы наоборот, можно было продержаться дольше, но ненамного. Всадников было в пять раз больше.

       Первой прямой атакой они бы смяли хилую оборону.

       Андрей не знал одного - их самих надо взять живыми и в этой компоненте задача Петра усложнялась, пусть и не сильно.

       Прежде чем переправляться устроили совещание.

       Андрей тоже. Единственный способ задержать их на переправе. С таким вооружением их можно только рассеять, лишить коней, а самим укрыться за телегами.

       Так и сделали. Стрелять решили только по лошадям, когда они достигнут середины русла. Распределили зоны и договорились о взаимопомощи.

       Противник тоже не стал рисковать и стал спускаться в воду рядами. Второй ряд вступил в реку, только когда первый достиг середины Дона. Фитили у пищалей дымились, но без приказа Андрей запретил стрелять. Он хотел узнать, где противник решил выбираться на берег.

       Арбалеты выстрелили. Попали все. Один в морду, из-за чего конь застонал, но продолжал плыть, еще несколько шагов и он бы копытами достал дна. Второму болт попал в шею, но и тот продолжал движение. Третьему попало в грудь, он еще плыл, но уже начал заваливаться на бок. У четвертого болт скользнув по мокрой шкуре, попал в ногу всадника, тот не удержался и свалился в воду. Попытался ухватиться за хвост, но боль заставила промахнуться и он оставил только круги на поверхности. В следующего коня впились сразу три стрелы из луков, он повернул назад, еще одна попала в спину всадника. Первые двое начали выходить из воды и, как мишени, становились все крупнее. Вот тут и взвизгнули пищали, передние ноги у коней подогнулись и всадники кувырком перелетели через их головы.

       Второй ряд уже достиг середины и их был уже десяток, но и потерь среди конного состава стало тоже больше, третий ряд, видя, что в лоб атака может провалиться пошел берегом вниз по Дону, четвертый ряд вверх.

       Можно, да и нужно было отступать и как можно быстрее. Поэтому Андрей приказал выстрелить из всех пищалей еще раз по второму ряду и бежать. Нестройный залп был эффектным и даже эффективным. Достаточный грохот и черные клубы дыма. Второй ряд рассеялся: кто потонул, а кто поплыл вдоль течения.

       Под прикрытием дыма и добежали до телег.

       Потери у Петра были не слишком велики: четверо утонуло, трое раненых. Среди лошадей было хуже: навсегда выбыло девять, четыре раненых. Переправа прошла, в общем, успешно.

       Андрей не понимал, что Петр медлит, но тот просто искал, кого послать на переговоры о сдаче. Чем их убедить? Сохранение жизни семьям, свой дом, прокорм, работа, личная свобода! Боярин Иван потом мог все его посулы отменить, но сейчас необходимо пообещать как можно больше.

       Андрей приказал фитили затушить. Что-то непонятное происходило, но что? Что делать? Не отбиться и даже пехом не уйти. Ночью все будет закончено: порубят в капусту. Непонятно, что Персту надо? Расстались честь по чести, уговора не нарушив, каждый получил свое, ничьи права не ущемлены.

       Его раздумья прервал Улита. Ни слова не говоря, он взял его за кушак и потянул за собой. Продирались сквозь кусты недолго. Прислонившись к стволу дикой груши стоял человек в добротном кафтане, красивой шапке, с саблей в дорогих ножнах. Его охраняла Кузьма.

       - Андрей! Чи то Ягныш! Сотник Кендаря! - Представил их друг другу Улита.

       - Разумием! - Ягныш пару раз останавливался в пустоши.

       Ягныш рассказал, что они пришли проводить их в казацкий край, но их всего два десятка, но зато Петр про них пока еще не знает. Зато Ягныш знает, как свои силы расставил Петр. Ягныш по старинке называл, как и все его Перстом.

       Основная группа, во главе с Перстом, находится напротив, на стрелице Дона с Воронежем. Те, кто переправился ниже по Дону, где-то два десятка, остановились после переправы в пределах видимости с основной группой, а вот те, которые переправились сначала через Дон, а потом через Воронеж, они отделены зарослями, их не видно и сообщение идет через посыльных. Они находятся как бы в тылу у Андрея и если будут атаковать, то пехом, пробираясь через заросли. Их где-то три десятка. Если все остальные готовились атаковать верхом, то эти спешились. Охрану выставили, а разведку не послали, иначе через сто шагов наткнулись бы на казаков. Тем же во все стороны пришлось рассылать поисковиков. Если бы не выстрелы, они бы их не нашли. Слишком много лугов, полян, рощ.

       Ягныш предложил сначала захватить посыльного от воронежцев, а потом снять стражу, пострелять кто стоит и порубить кто лежит.

       Припекало. Мозги затуманивались. Спать хотелось, а кушать - нет. Но все равно все противники начали готовиться к обеду. При безветрии, дымки костров поднимались чуть ли не по линейке. За трапезой, Перст инструктировал десятника Вотолу, которого он выбрал переговорщиком, как улещивать окруженных. Не хотел брать на себя ответственность за срыв переговоров и за возможную гибель будущих пленных.

       То же было и на воронежском направлении. Посчитали, что посыльный остался в основной группе на обед. Вои прекрасно понимали, что как только падут сумерки стрелять бесполезно, только ближний бой. Знали и даже почетной сдачи не ждали и не предлагали. Перст о пленении и бережном обращении никому не сказал, боялся что не согласятся, если будет время подумать.

       Стражи тоже потянулись к кострам. Сгрудились у котлов. Вот тут-то и засвистели стрелы и болты. Те, кто поопытнее бросились на траву, те, кто ничего не понял, пытались подняться и уже попадали не под стрелу, а под удар сабли.

       Шесть раненых и Улита им оказывал помощь, семь убитых и одиннадцать пленных. Оставив небольшую охрану под началом Улиты, вскочили на трофейных коней и перелесками выскочили на виду у нижней группы. Выскочили всего пятеро и начали орать, спрашивая кто они. Те не ответили, а поскакали к ним. Они постояли, подумали, развернулись и бросились назад.

       Ох уж этот азарт погони! Как он сладок! Вот она добыча. Легкая и практически беззащитная! Пятерка с луга повернула в узкий просвет между двумя рощами и на дальнем конце остановилась, развернулась и взялась за луки. Как известно, самострел это оружие пешего. Копья тоже были готовы к бою.

       В погоне кто-то даже засмеялся от такой наглости, но передвинули щиты на грудь и взялись за луки. Вот тут-то в спину им и полетело все что могло. Целым никто не остался, значит и в плен брать бесполезно.

       .

       Вотола остановился в трех десятках шагов от укрытия и прокричал о том, что послан для переговоров. Весь путь до телег он проделал пешком. Навстречу ему вышел Андрей. Даже если бы они знали друг друга, все равно бы обозвались. Разговор был долгий, но Андрей на лесть не поддавался, требовал письменного подтверждения лести. Что слова десятника, если верхние от его слов откажутся.

       - Тоды тризна? - Спросил Вотола. Андрей не ответил, но кивнул, с тем и расстались.

       К удивлению Перста противник начал готовится к бою. Судя по всадникам, их было не меньше чем у него. Из-за опрокинутых телег вышло еще два десятка пеших с алебардами и с пищалями у которых уже дымились фитили. Он догадался, что не зря здесь остановились, значит ждали подкреплений. Подкрепление - вольные люди с Хопра. Вот отчего правофланговые десятки просто бросили основную группу и смылись. К воронежским тоже за помощью посылать глупо, раз они затаились иначе давно бы от них гонец был.

       - Брани не будя, робя! - Он первым повернул коня и въехал в реку. Про себя он решил, что те, кто испугался, кару свою получат.

       Перст не знал только одного: в первом ряду были казаки, а за ними на лошадях сидели бабы и ребятишки покрупнее, на них надели шлемы, брони, кому под силу держать копье, то дали и копье. Все это было снято с пленных.

       Глава 6.

       1.

       Перст не был бы Перстом, если бы отказался от задуманного. Поставленную боярином задачу надо было выполнить или, по крайней мере, красиво объяснить ее провал. На боярина надейся, а сам новому хозяину покажись, чтобы делать карьеру, а не прозябать в нищете.

       Поэтому он послал соглядатаев, чтобы те незаметно проследили путь и место окончания путешествия. Информация тоже товар, важно как ее представить. А уж кому ее продать боярину или князю Василию можно решить по прибытию в Москву.

       Он не знал главного: что вдовая княгиня Софья, мать Василия, крепко ненавидела боярина Ивана и сумела так накрутить сына, что теперь Иван Всеволожский был в темнице, а все имущество конфисковано и передано в казну. Ведь никто никогда не узнал, что благодаря ей, главные конкуренты ее сына в борьбе за великокняжеский престол и князь Юрий Дмитриевич и впоследствии и его сын - Дмитрий Шемяка были отравлены.

       Ягныш, узнавший от Улиты, что это войско Перста, удивился его и количественному и качественному составу. Не хотелось бы с ними в бой вступать. Зная Перста по старым делам, Ягныш понимал, что тот, обладая таким преимуществом, от них не отцепится и внимательно следя, будет следовать за ними на расстоянии. Когда догадается или узнает, что силы казаков не так велики, обязательно нападет.

       Как же их запутать, какими чарами свести их с истинного пути? Пришлось оставить засаду, чтобы узнать, кто тайком следует за обозом.

       Разведчики Перста особенно не мудрили, они были недовольны,что именно их отправили в поиск. Мало того земля незнакомая и никто тебе на помощь не придет, так и алафы вряд ли у скупого Перста дождешься. Они устанавливали общепринятые вехи на пути следования, но к обозу близко не приближались, им то что за корысть?

       Расчет Перста был прост: когда преследуемые успокоятся, потеряют бдительность и расположатся в таком месте, где их будет удобно атаковать на рассвете или на закате. Таких сведений он от разведки не получил, злился. Хоть сам иди, высматривай.

       Засада Ягныша тоже не мудрила. Понимая, что следов обоза никак не скроешь, они просто переставили вехи на пересечении путей. Если обоз двигался на юго-восток, то вехи показывали на северо-восток. Преследователи поняли, но не сразу, вернулись. Вехи шли и в ту и другую сторону. Пришлось стать лагерем и только с утра внимательно поизучать следы, узнать в какую же сторону двинулся обоз. День был потерян.

       Посоветовавшись с десятниками, Перст пришел к выводу, что вехам доверять нельзя, но преследовать надо, определили точное направление.

       Выступить с утра не смогли. Вернулись разведчики без оружия, верхней одежды, коней. Двое даже без сапог. Пока они рассказывали, как их поутру повязали, пока судили-рядили, наступила жара, а за ней и обед.

       Раз украдкой следовать не получилось, теперь, когда обозные знают об этом, надо совершить налет, когда обоз снова двинется в путь после полдника.

       Чтобы не попасть в засаду послали передовой разъезд. Неожиданно они вернулись с еще одним пленным, захваченным ранее казаками на стрелице рек Дона и Воронеж, а Перст считал, что они смылись.

       Вернувшийся сообщил, что казаки предлагают выкупить еще полтора десятка пленных из них шесть раненых. Причем самих их, казаков, мало - десятка два, а всего тех, кто владеет оружием не более полусотни.

       Перст на выкуп бы не согласился, это были не его люди. Но тут было большое но... хотя это были не его воины, он и собственным не слишком доверял, а эти могли, за отказ выкупа, поднять и его и ближнюю охрану на копья.

       Зачем тогда пленного прислали? Ведь не на самом деле за выкупом? Была сотня казаков, а теперь полсотни. Куда они девались? Как отпущенного не спрашивали, не угрожали - он стоял на своем, даже божился. Значит остальные казаки где-то в засаде? Как налетать на лагерь?

       Он хотел отказаться от выкупа, но вои уже начали скидываться. Это были их друзья, боевые товарищи, соседи, родственники. Сегодня ты не выкупишь - завтра тебя! Подвох здесь был, но в чем он заключался, Перст пока не понимал. Он согласился на выкуп и чтобы поднять свой авторитет дал больше, чем кто либо.

       Выкуп он решил передавать сам. Расставил боковое охранение, прикрыл тыл. С собой взял десяток, к его удивлению на полтора десятка пленных было только трое сопровождающих. Одного он сразу узнал - Ягныш.

       Судя по его одежде, богатому оружию, властности во взгляде он сделал у Кендаря карьеру, раз тот доверяет проводить такие операции. Сдержанно поздоровались. Денег было мало, поэтому выкуп давали и имуществом: два железных котла, три медных котелка, пятнадцать железных подков, три вышитых серебром кафтана и четыре шапки с соболем.

       Получив свое, Ягныш с соратниками ускакали. Тут только и стало понятно: раненые сильно затруднят скорость передвижения. А если их оставить здесь лагерем и забрать на обратном пути? Оставить пару человек для ухода. Зато появляется целая десятка опытных бойцов.

       Те тоже подтвердили, что казаков около двух десятков ну и с обозом столько же, но с обозом больше стрелки, чем рубаки.

       А ведь и сами казаки могут напасть на их лагерь утром или вечером. Не сегодня, так завтра точно. Надо их опередить. Он, Перст мало что про них знает, а они про него знают все! Может хотят, чтобы он просто от них отстал? Посоветоваться не с кем! Эх Тыра, Тыра! Ты всегда все знал наперед... так тебя первым и похоронили.

       Перст однозначно решил следовать за ними, пока все не прояснится. Раз Ягныш на него не напал, продал пленных, значит, тоже в своих силах не уверен!

       Его жеребец прянул ушами и покосился в сторону рощи. Перст уловил какое-то движение. Вначале ему показалось, что это волк морду высунул, а потом вроде человеческое лицо мелькнуло. Неужели оборотень за ними следует? Все про них говорят, но никто никогда их не встречал. Пришло время? Вроде и показалось, но этот мимолетний взгляд как бы выбил его из седла. Он стал чувствовать себя не слишком уверенным. На всякий случай перекрестился.

       Понятное дело Ягныш не мог прийти без прикрытия. А где же собственное боковое охранение? Когда он вернулся, то увидел, что хотя они находятся сбоку, но за ним не последовали.

       - Леший завертети, ведмедь съести! - Бесхитростно ответили они ему. То ли на самом деле испугались, то ли сделали вид. Слишком уж много разных чудес случается в этом походе.

       Подождем - увидим.

       Увидели.

       Сначала Перст лично услышал, как стража, охранявшая обоз весело вспоминала, как они провели его войско, посадив баб и подростков на коней. Чтобы услышать это, он тайком, не сказав никому, пробрался в сумерках к обозу.

       По крайней мере, теперь становилось ясно: Ягныш старается замедлить его передвижение. Если он сейчас вернется, поднимет лагерь, то погнав воев затемно, к рассвету будут здесь. Как расположились секреты, охраняя обоз, он узнал, слабые места изнутри лагеря определил и, если их атаковать одновременно, лагерь будет захвачен первой атакой.

       Перст неслышно начал отползать от костра. Он полз по опушке зигзагом, огибая спрятавшихся в кустах сторожей. А вот и роща, где к ветке молодой липы был привязан его жеребец. Он поднялся из травы и, стараясь ей не очень шуршать, перекатывая ступню с пятки на мысок, подошел к дереву и начал отвязывать жеребца.

       Резкая боль пронзила нижнюю часть икры. Отвязанный жеребец, испуганно заржав, скрылся в темноте.

       - Капкан!- Мелькнула мысль. Он сразу повалился в траву, чтобы его силуэт на фоне неба не привлек внимание стражи, выдавая место, где он находится.

       Перст увидел горящие глаза, вздыбленный мех. Пасть, преодолевая сопротивление кожи сапога, одежды медленно смыкалась, боль была такой невыносимой, что сознание начало меркнуть. Волк сказал: "Кузьма, Кузьма" и превратился в юношу, лицо которого было ему очень знакомо, но кто это он вспомнить не успел.

       Очнулся оттого, что укусили за ногу, а припекало голову. По ней потекла вода, смачивая пересохшие губы и, он открыл глаза. Рядом с ним сгрудилось все его войско. Куделя - главный из его охраны лил из большой тыквенной фляги воду на макушку. Рядом вились мухи и слепни, согнанные водой. Все открытые части тела опухли от их укусов.

       Он был раздет, но с оружием, а нога была перевязана. На молчаливый вопрос своих воинов, после того, как он выпил остатки воды из фляги, молвил только одно слово: "Кузьма-оборотень"!

       Ему повезло в том, что Улита, старавшийся только лечить, а не калечить ничего не сказал об этом случае Ягнышу, иначе бы проблема с преследованием была решена, притом он в темноте не узнал Перста, приняв его за обыкновенного лазутчика, поэтому замотал поврежденную ногу и напоил сон-травой.

       Теперь этим фактом можно было воспользоваться. После того как его покормили, подвели жеребца и пояснили что благодаря тому, что тот прибежав в лагерь оседланным,его соратники начали искать Перста. Посчитали, что где-то в ночи жеребец скинул его, вот утром разойдясь в разные стороны, принялись искать, а нашли его недалеко от места постоя казаков, которых давно уже нет. Он не стал одевать предложенный ему кафтан, надел только опорки,предложенные ему вместо сапог, панцирь и шлем, вскочил на жеребца и громогласно, чтобы все его слышали, объявил, что оборотень молодой, жалостливый и разделаться с ним можно. Надо только наконечники стрел и болтов обить серебряными копейками, которых в обиходе называли "чешуйками". Серебряные копейки действительно походили на чешуйки от рыб типа сазана: были такими же тонкими, хоть и стремились к овалу, но по сравнению с рыбьей чешуей были более неопрятными.

       Солнце было еще не слишком высоко, значит, обоз они догонят примерно в тот момент, когда те будут становиться лагерем.

       2.

       Расчет Перста оказался верным. Небольшая речушка сорок-пятьдесят шагов в ширину с глиняными, топкими берегами, длинный, плавный спуск с продавленной колеей колесами телег, отпечатки многих копыт: овечьих, козлиных, коровьих, лошадиных и крутой, травяной подъем на другой заросший настолько густой растительностью берег, что становилось понятно, переправиться можно только здесь. На вершине подъема, стояли две телеги: одна уже была перевернута, а вторую разгружали.

       Перст понял замысел Ягныша. Конные здесь могли спускаться максимум по три в ряд, а подниматься медленно. В реке, при переправе, не увернуться. Атака могла быть только пешей. Только в этом случае, прикрываясь берегами, растительностью можно избежать больших потерь. Вот почему Ягныш тормозил его любым способом, он искал, а возможно и готовил это место.

       Надо искать обход, но прежде чем это сделать, Перст приказал совершить навесную стрельбу из луков. Для испуга врагов и для поднятия духа у своих. Всё, стрельнули, значит ввязались в бой. Повязан, уже не смоешься, товарищей не бросишь! Даже несколько раненых будут подрывать боевой дух осажденных.

       Сделали три залпа. Стало слышно, как на том берегу завыли бабы. Одну десятку он направил влево, другую, вправо. Их задачей было любым способом переправиться на ту сторону и зайти с тыла. Остальные полсотни спешивались и под его руководством атаковали холм снизу. Он не знал что извивы речухи, иногда чуть ли не смыкавшиеся друг с другом, простирались настолько далеко, что это была единственная переправа. Она была искусственно сделана, прокопана в крутых берегах и прорублена в густых зарослях. В связи с тем, что была середина лета, воды в ней уже было мало и ее русло напоминало узкую извилистую щель, скрывавшую всадника с головой. И из нее вылезти было возможно только на пойменном лугу. А где этот луг пойди еще отыщи!

       С другой стороны холма люди Ягныша соединили два близких берега рвом, превратив полуостров в остров. Причем землю выкинули на свою сторону, который образовал вал, в него же натыкали густой ряд веток и кольев. Это было самое высокое место в округе. Гонцы за помощью были давно посланы, оставалось продержаться несколько дней. Через него казаки и ушли, они не любили себя запирать в ограниченном пространстве. Перст считал, что там укрылись все.

       Продудела дуда, воины, привязав к деревьям лошадей, начали перебегать реку, хотя она и была мелкой, но в некоторых местах они проваливались по грудь. Глиняное дно скользило, многие, падали, скрываясь под водой, неуклюже поднимались, опасаясь стрелы, и не понимали, почему по ним не стреляют в таком удобном для обороны месте. Ведь все же на виду! Чего сверху не палить?

       Достигли другого берега, но выбраться на берег было сложно и пробраться в зарослях проблематично, поэтому так или иначе все сгрудились перед подъемом с вырубленной растительностью, покрытым густой травой. Цепляясь за траву, вылезли на берег и поползли, никто не хотел вставать в полный рост.

       Отсутствие стрельбы уже не столько тревожило, сколько возмущало их. Только когда первые ряды достигли середины подъема, стало понятно, в чем ловушка. Трава там не росла, а просто лежала на мокрой глине. За нее хватались и медленно скатывались вниз, упираясь в своих товарищей, образуя, таким образом, завал и кучу малу.

       Быстро соображавшие, перекатывались, вставали и перепрыгивали через своих товарищей прямо в реку под обрыв. Только тогда холм окутался клубами черного дыма и разразился противным писком. Казалось что огромное количество мышей (тогда крыс, как и тараканов на Руси еще не было) подземные боги выгнали на поверхность и они страшных муках умирают от этого. К этим звуком добавились реальные вопли раненых.

       Перст, который последним хотел перейти реку, остановился. Он знал сколько времени уходило у Тыры, чтобы зарядить пищаль, но было такое впечатление, что враги стреляли беспрерывно. Это была идея Ягныша: стреляют только пять пищалей, остальные заряжают и передают.

       Войско Перста если не физически гибло на глазах, то морально. Кто смог - вскакивал и перебегал обратно, в спасительные заросли на своем берегу. Кто был не в таком испуге, прихватывал раненых.

       Только теперь Перст увидел, что пули могут пробить и панцирь и кольчугу. Там где не могли - оставляли вмятины, вдавленные в тело. Он пожалел, что приханыженные на Тростенской пустоши стволы он по весу поменял на большой котел. Да! Тогда считал, что сделал выгодное вложение!

       Приказав вытащить с того берега и раненых и убитых, готовиться к обеду, он поехал искать левую десятку. Ее он не нашел и когда возвращался прямо из прибрежных зарослей выскочил всадник одетый в его шапку, кафтан и сапоги.

       - Оборотень! Ну, держись! - Кинулся за ним в погоню Перст. Расстояние было невелико, стрелял из лука, на ходу он хорошо. Три стрелы попали в спину всадника, а один в голову. Хоть бы что! Сам сказал всем посеребрить наконечники, а первым самого жаба жадности задушила. Тот резко свернул в кусты, Перст за ним, но там стоял волк, готовый к прыжку. Он прыгнул, жеребец поднялся на задние ноги, Перст выхватил саблю, чтобы отбиться от волка. Только тут он увидел, что клинок всего на вершок. Улита на всякий случай сломал клинок. Что-то упало ему на голову и сдернуло с коня.

       Первая десятка была безжалостно перебита казаками, они были в свободном поиске. Для стрельбы было достаточно кузнецов с подмастерьями. Тащить к себе пленных вольные люди не пожелали.

       Перст очнулся от того, что все его тело горело и зудело от укусов. Совершенно голый, привязанный к дереву, он сидел на муравьиной куче. Напротив него стоял Ягныш, рядом молодой оборотень.

       Перст, обдирая спину об кору, чтобы облегчить собственные страдания, привстал и объяснил Ягнышу, что его подручный оборотень и не дело верному христианину иметь с такими дело. - Тебе луче знати! - Смиренно ответил Ягныш, напомнив, что Перст был настоятелем монастыря.

       Предложил свой сарайский клад, на что Ягныш, иронично улыбаясь, ответил, что вряд ли найдутся охотники, чтобы это проверить. Тогда он попросил просто убить его, но Ягныш сказал, что не надо было стрелять в женщин и детей, поэтому в его отряде в плен никого брать не будут. И пусть его вои думают что он - Перст их бросил. Через три дня, когда они догадаются уйти обратно, его тело мало кто опознает. Муравьи все ползли и ползли прокладывая устойчивый дорожки по его телу. Он уже не увидел, как за его спиной какой-то казак выдернул стрелы и снял кафтан и шапку, со здоровенной дубовой колоды. Казак встряхнул одежду, шапку сунул в рукав кафтана и, кинув себе на плечо, вскочил на коня. Никто не знал, что пойманным будет сам Перст, а не посыльный к десятке. Улиту посадили на коня, надели панцирь задом наперед, сзади еще колоду привязали, хотели живьем гонца взять.

       Правая десятка вернулась ни с чем. Они уткнулись в ров с валом, причем, когда они приблизились, в них стрельнули. Еще два дня они пытались что-то предпринять, но ничего не получилось.

       Оправили разъезд искать левую десятку, но кроме объеденного муравьями и зверьем, исклеванного птицами трупа никого не нашли. Только следы боя. Трупы казаки похоронили в песчаном берегу реки. У Андрея была убита жена и младший ребенок, от стрел также погибло несколько детей и был ранен один кузнец. Похоронили их там на холме.

       3.

       Когда в Москве снег начал таять, степь уже начала просыхать.

       Хопер, беременный весной, еще не разлился, но уже готовился. Маленький отряд: Андрей, Иван-турок, Улита, Благода, двое подмастерьев и их семьи, в сопровождении двух десятков казаков переправились через реку Чир. Вода в степях начала спадать. Крымчакам в походы идти было рано, а вот к ним без налетов с их стороны добраться было можно.

       Жить в городе было лучше, интереснее, чем в поселениях на ничейной земле. Андрей, во время первого путешествия приглядел недвижимость в Генуе и решил перебраться туда. Улита захотел вместе с ним. Благода, которую усыновил Андрей, стала невестой Улиты. Человек без племени, турок Иван тоже решил не расставаться с ними. Осталось только добраться до Сурожа или Кафы.

       Телег не брали. Только верхом. Даже с учетом младенцев на каждого приходилось по два коня. Ведь и провизии и утвари необходимо иметь было много. Степь зеленела и начинала цвести, рассыпаясь ярким ковром цветов до самого горизонта. Кроме Ивана-турка все остальные такое видели впервые. Земля светилась радостью через игру ярких красок рассыпанных по зеленому ковру.

       Порядок передвижения этой небольшой группы был степной: в центре - женщины, дети, груз, впереди - Иван-турок с казаками, с боков все остальные, включая подростков.

       Зима, проведенная у казаков, позволила приобрести воинские навыки и подрастающей молодежи и остальным, тем кто плохо владел саблей или копьем, этому даже Андрей учился, но так и ненаучился.

       До Перекопа или Ор-Капы ("ворота на рву"), так называли первый боевой форпост через который, посуху, только и можно было попасть в Крым оставалось полдня пути. Казаки, по просьбе Андрея повернули обратно, забрав лишних коней, тут никто, как считалось, в преддверии Крыма, напасть не мог. Неспешно позавтракав, оседлав коней, собрались было уже двинуться в путь, как дозорный заметил несколько десятков всадников несущихся к ним.

       Всех лишних загнали обратно в лощинку из которой только что выбрались, а сами заняли оборону, зарядили пищали, арбалеты, подожгли фитили, алебарды воткнули посильней, за переносными щитами. Их именно для этой цели и везли с самого Хопра. Ночью их использовали как настил, чтобы не спать на голой земле и не мочить войлок.

       Сопротивление, конечно, было бессмысленным. Конным, окружить эту рытвину и всех перестрелять, было несложно. Поэтому Иван-турок вскочил на коня, расположив оружие так, чтобы в любой момент он им мог воспользоваться. Ни копье, ни щит он не брал - они будут только мешать, замедлять движения, когда надо будет менять оружие. Шагов за тридцать он остановил коня и закричал, подняв правую, пустую руку вверх:

       - Стоять! Посольство к хану Хаджи Гирею!

       - Все так говорят, кто слаб! До Хаджи далеко и он нам не хозяин! Сдавайтесь! Отдайте нам подарки для него, оружие, коней и идите куда хотите! - Всадники остановились, но не испугались. Сила была на их стороне. Все понимали, что на грабеже они не остановятся. Три десятка рабов, да и тащить их далеко не надо. Заплатил за переход охране на Перекопе и в Кафу на рынок. Легкая и дешевая добыча. Многие так поступали, отпуская охрану, чтобы не платить пошлину за проход всех и попадались на этом.

       - Войны мы не хотим, но за проезд заплатим! - Конь Ивана, слегка переступая, потихоньку приближался к группе. Те это заметили:

       - Показывай что у тебя! - Они начали окружать Ивана.

       - Мелочишко! - Иван подбросил кошель и поймал его другой рукой. В нем что-то радостно позвякивало. - Держите! - Он откинул кошель влево от себя. Желающих поймать его было много, все смотрели за падением кошеля. Иван выдернул обе сабли из-за спины, сабли так замелькали, что их лезвия, целиком, не улавливались взглядом. Какая-то волна.

       Он не целился, не смотрел попал кому, куда, пронесся молнией сквозь строй, только тогда обернулся, сунул сабли в ножны, которые свисали с двух сторон седла, выхватил лук и целый рой стрел понесся к все еще ошеломленному противнику. Пригнулся к шее коня и снова в галоп. Несколько человек бросилось за ним в погоню. Позади раздался прощальный и, какой-то жалобный, вой пищалей.

       Иван пощадил только одного. Тот был связан и привязан к седлу. В лощинке никого уже не было, только помятая трава, следы крови, разделанный труп лошади. Забрали все, даже ее мясо.

       На посту в Перекопе Иван устроил форменный скандал с пристрастным допросом. Стражей заставил найти их начальника и потребовал того доставить к себе.

       Старый сотник в морщинах, выеденной степной пылью, темной кожей, огрубевшей до состояния камня, покрасневшими веками, из-под которых постоянно вытекала какая-то жидкость с подобострастием, но без испуга смотрел на него.

       Иван, вспомнил свое турецкое имя и назвался Селимом, объяснил сотнику что посольство к хану Хаджи Гирею было побито, а вот этот пленный - один из нападавших. Требуется охрана, беспрепятственный проезд к хану, а также правдивый ответ, кто и сколько здесь недавно проходили и куда они направлялись.

       Пожилой сотник и был пожилым, потому что пожил, повидал многое и не стал артачиться, все и всех что запомнил, рассказал. Деньги за проход были получены. Ханы приходят и уходят, а врата необходимо охранять.

       - Сам-то кто? - Безучастно осведомился он.

       - Селим - янычар! - Получил не слишком вежливый ответ сотник. - Где хан?

       - В крепости Кырк-Ер! Я сопровождатых дам? - Селим не отказался. Сотнику так спокойней и ему солидней, хотя сопровождение больше напоминало охрану.

       Положение Хаджи Гирея было неустойчивым. Всё генуэзские интриги и их золото. Генуэзцы не хотели принимать его как хана. У них были виды на другого претендента, тоже с тамгой потомка Чингисхана.

       Когда ему доложили, что пришел Селим-янычар из побитого посольства, Хаджи оставался спокойным и захотел выслушать. Хотя прошло много времени с их последней встречи, он сразу узнал Селима, но виду не подал, что они знакомы, как и Селим. Это тогда Хаджи был неизвестно кто, а теперь хан. Такое отношение Селима к нему, Хаджи Гирею понравилось. Притом, что Селим передал ему весточку от Кендаря. Но подарки, увы, не уберегли.

       Допросили пленного. Он все подтвердил, рассказал кто, как и куда они могли пойти. За это его не казнили и пообещали, что если все подтвердится, то отпустят.

       Это было поместье бека Челиби. Бек со всем почтением встретил хана и его гвардию. В тени фруктовых деревьев постелили ковры и положили снедь. Бек, рассыпаясь в любезностях, начал преподносить дары.

       Первой была пищаль, ствол которой был отделан серебряной вязью, а вишневый приклад золотом.

       - Откуда у тебя эта красота бек? - Совершенно искренне восхитился красотой оружия хан.

       - Это мой сын купил в Кафе! Пятьдесят золотых! Подойди сюда Тулюк, покажись хану!

       - Не слишком ли дорого ты Тулюк заплатил за очень красивое, но бесполезное оружие?

       - Для тебя хан старался он! - Ответил отец.

       - Где и у кого он купил? Я хочу купить не такие красивые, но подешевле и много! Приведи мне этого купца! - Улыбаясь, попросил Хаджи Гирей.

       - Так он в Геную отплыл? - Снова вмешался бек. Сын кивнул.

       - Как мастера зовут, откуда он, скажи бек? Никак не разберу! - Радовался хан, вертя в руках пищаль.

       - Из Генуи хан! А как зовут? - Хан жестом подозвал Селима и отдал ему пищаль.

       - Андрей из Москвы! - Сделал вид, что прочитал клеймо Селим.

       - Да! - Согласился бек, а сын кивнул. Причем у Челиби мелькнула мысль: где это у Генуи находится Москва?

       Хан больше про пищаль расспрашивать не стал. Бек что-то зашептал своему мурзе и через некоторое время внесли шелковый ковер, в который было что-то завернуто.

       Бек красивым жестом развернул его. Юная, белокожая девица, с длинными светлыми волосами, уже набухающей грудью, крепкими ногами, широкими бедрами и испуганными глазами, и становившимися у всех на глазах, пунцовыми, как персики, щеками. Она попыталась натянуть ковер на себя, бек наступил на край ковра, Хаджи Гирей пальцем приказал этого не делать, бек выполнил приказ. Его мысли перебирали вариант за вариантом, зачем пожаловал хан и что ему надо? Не водички же заехал попить?

       Хан движением вверх своей заостренной бородкой, разрешил ему говорить.

       - Вот, купил наложницу своему сыну! Растет мальчик, пусть учится! Но как она хороша! Гурия! - Хан, соглашаясь, кивнул. По обычаю, хан мог принять ее в дар, а потом отдать в услужение подарившему. От подарков нельзя отказываться, а обратно, если у тебя нет ответного подарка - можно.

       - Тебя Благода зовут? - Прошептал он по-русски, опустившись рядом с ней. Она испуганно кивнула.

       - А где Андрей-мастер, Улита и другие? - Ни Челиби, ни его окружение не понимали о чем могут шептаться хан и полонянка.

       - Где то здесь. Я знаю, что их завтра отвезут на рынок. Они такие побитые! - Хан поднялся.

       - Удивляешь бек! Два подарка красоты необыкновенной! - Он глянул на визиря, тот подал кошель. - А за нее сколько заплатил?

       - Тоже пятьдесят! Мне для сына ничего не жалко! - Обрадовано вскрикнул бек.

       - А где еще две! - Показал хан на пищаль.

       Челиби все понял и повалился в ноги хану и стал целовать его сапоги. Вслед за беком на колени упало и его окружение. Только Тулюк, возвышался одиноким тополем, ничего не понимая, что происходит.

       Хан щелкнул пальцами и что-то зашептал на ухо Селиму, тот, соглашаясь, кивнул и отдал приказ аскерам. Они десятками рассыпались по поместью. Пока они искали пленных и сгоняли всех кто был в усадьбе, хан объяснял беку в чем он был не прав.

       Бек захватил посольство направлявшееся к хану. Бек пытался всучить хану его же собственные подарки. Обрадовался, когда увидел, что хан хочет за них заплатить.

       Хотя нападением руководил Тулюк, бек решил взять все на себя и попросил наказать за такие проступки - хан не согласился. Привели пленного, захваченного Селимом. Тот в очередной раз, рассказал как все было.

       В этот момент пригнали русских пленных. Они уже были помыты и, хотя они были в чужой, в более простецкой одежде, выглядели сносно. Обертка должна быть хорошей для товара. Не было только Улиты. Селим спросил своих. Те ничего не знали.

       Селим спросил ближнего к беку мурзу. Тот послал его. Не дело какому-то оборванцу, а Селим выглядел именно так, допрашивать вятшего мурзу. Жест Хаджи Гирея Селим помнил с еще их первой встречи. Голова мурзы закатилась под руку беку. Они долго смотрели друг на друга, пока до Челиби не дошло, это только голова, голова мертвеца и он отважился посмотреть на хана.

       - Где еще один? - С позволения хана снова спросил Селим.

       - В бахче у столба! - Буркнул бек.

       Приволокли Улиту. Его спасло только то, что два дня было облачно, а по ночам, рабы приносили ему еду и питье. Он ослаб, но мог говорить. Оказалось, что его привязали к столбу за то, что когда потащили Благоду, он бросился на них. Его не убили потому, что он был молодой, сильный и, через день-другой он был бы уже проблемой для нового хозяина.

       Когда Селим поставил на колени Тулюка, бек взмолился. Почему хан верит неверным, а не ему, одноверцу и верному столпу государства?

       Хан показал на Селима и сказал, что тот даровал ему право на ханство, а их друзья, помогли стать ханом, проливая свою кровь, хотя и за деньги.

       - Что ты сделал для меня Челиби? - Усмехнулся Хаджи Гирей, и сам же ответил. - Тебя не было, когда решалась судьба династии. В каких степях ты отсиживался? Ты появился, когда уже было все решено, но я тебя отблагодарил, а ты говоришь, что янычар врет? - Голова сына подкатилась к ногам бека. Смотри, смотри, сейчас я отдам в жены твоих жен и дочерей своим воинам. Если кто из аскеров от них откажется, тогда отрубят голову и дочерям. Сам понимаешь, мусульманин не может быть рабом у другого мусульманина!

       - Благодарю хакан! - Бек пытался сдержаться, но слезы не слушали его и катились там, где хотели.

       - Русы могут быть как хорошими друзьями, так и хорошими врагами! - Ответил Хаджи Гирей. Голова бека упала к ногам хакана, то есть великого хана, так как назвал его бек.

       Хаджи Гирей заплатил сто золотых, забранных у бека, за причиненные неудобства и попросил Андрея быть поставщиком пищалей и зелья в его войско. Жить же предложил в небольшом христианском княжестве Феодоро, столица которого находилось на горе Мангуп. Его населяли православные христиане: готы, аланы, греки. Раньше у княжества было побережье от Балаклавы до Алушты, но его захватили генуэзцы.

       Селим попросил разрешения съездить в Кафу у него был там должок. И хозяин каравана и начальник охраны каравана с которыми Селим отправлялся за солнечным камнем, были живы.

       Купец, ограбивший и бросивший раненого Селима холодной русской зимой на льду, скончался прошлой осенью. Дело перешло к старшему сыну, который тоже участвовал в ограблении Селима.

       Если бы Селим пришел от Хаджи Гирея или с его воинами, он бы не добился своего, но он пришел как турок-янычар. Все это семейство было выгнано из гильдии, половина имущества досталось Селиму, остальное гильдии. Так, мертвец, оказавшийся живым, превратил в нищих целое процветающее торговое генуэзское семейство. Чтобы им отправиться на историческую родину, пришлось собирать деньги всем миром.

       Селим остался в охране Хаджи Гирея, так как постороннему человеку, не связанному узами родства и дружбы хан доверял больше всех. Следы остальных затерялись, возможно, они все-таки достигли Генуи. Это говорит о том, что усовершенствованные Андреем замки для пищалей начали распространяться именно из северной Италии.

       18 мая 2013г.

       СЛОВАРЬ (совсем небольшой)

       АБЫ - чтобы; если бы; лишь бы; хотя бы

       АДАМАНТ - алмаз

       АЕР - воздух

       АЖЕ - если, что, который, даже, и вот

       АЖНО - как, как вдруг, так что

       АЗ - я

       АКИ - как

       АЛАФА - награда

       АЛКАТЬ - поститься, голодать

       АЛЧБА - голод, пост

       АМАНАТ - заложник

       АСЬ - что?

       АТО - пусть, да

       АЩЕ - если, хотя, ли

       БАЙДАНА - кольчуга

       БАКЛУШИ - маленькая чурка

       БАЛАК - болтун

       БАЛИЙ - колдун; заклинатель; врач

       БАРУЗДА- (мож быть и имя) - шумный

       БАШИЛО - (мож быть и имя) - шалун

       БДЕТИ - бодрствовать, не спать; заботиться

       БЕСЕРМЕН - магометанин

       БЕСПРОТОРИЦА - безысходность, отсутствие средств

       БЕСТЕ - вы были

       БЕСТУЖИЙ - ревностный в работе

       БЕХ - я был, была

       БЕХОМ - мы были

       БЕХУ - они были

       БИРЕВ - господарь, судебный пристав, староста

       БИРИЧ - глашатай

       БЛАГИЙ - добрый, хороший; приятный, красивый

       БЛАЖИТИ - славить, восхвалять

       БЛАЗНИТИ - соблазнять, обманывать

       БЛАЗНЬ - обман, обольщение; искушение, сомнение

       БЛЮСТИ - соблюдать, охранять

       БЛЯДОСЛОВИТЬ - лгать, обманывать

       БО - ибо, потому что

       БОКАРЬ - лодырь

       БОЛОГО - благо, добро

       БОЛОНЬ - низменное поречье, пространство между

       двумя валами

       БОРЗО - быстро

       БОРОНЯ - оборона

       БРАНЬ - война

       БРАТЧИНА - складчина

       БРАЦИ - брачный пир, пирушка

       БРЯЧИНА - пир

       БРЕЗГ - рассвет

       БУЛГА - склока, непорядок

       БУСОВИ (БУСЫЕ) - серо-дымчатые

       БЫЛИЕ - трава, злак; растительная пища; снадобьеиз трав

       БЫСТЕ - вы были

       БЯШЕ - он был

       БЯХУ - они были

       ВАРИТИ - предварять, предупреждать; беречь

       ВЕДАТИ - знать, ведать; уметь, мочь

       ВЕЖА - шатер, юрта, кибитка

       ВЕЙЯ - ветка

       ВЕЛЕЛЕПИЕ - восхваление, возвеличение; величие

       ВЕЛИЙ - великий, продолжительный, изобильный

       ВЕЛИЦЕЙ - великой

       ВЕЛЬЗЕВЕЛ - дьявол

       ВЕЛЬМИ - весьма, очень

       ВЕМ - знаю

       ВЕРВЬ - веревка; крестьянская община

       ВЕРЪЖЕН - поврежден

       ВЕРСТАТИ - сравнивать, уравнивать

       ВЕРТОГРАД - сад

       ВЕРШИЕ - плоды

       ВЕСИ - знаешь

       ВЕСТНО - гласно, публично

       ВЕЧЕРНИЙ - западный; вечерний

       ВЖДАТИ - жаждать

       ВЗЫГРАТИ - возвеселиться

       ВЗЫСКАНИЕ - распря; прение; поиск

       ВОИ - воины

       ВОНЯ - запах, аромат

       ВОСТЯГНУТИ - воздержаться

       ВОСХИТИТИ - похитить, унести, украсть

       ВОСХИЩЕНИЕ - похищение

       ВОТОЛА- безрукавный плащ застегивался у шеи, до колен или икр

       ВРЕТИЩЕ - рубище

       ВСУЕ - напрасно

       ВЫЖЛЕЦ - гончая собака; ищейка

       ВЯЗЕЛЬ - мышиный горох

       ВЯТШИЙ - знатный

       ВЯЩЕ - более

       ВЯЩИЙ - больший, старший по положению, знатный

       ГАВРАН - ворон

       ГЛАДНЫЙ - голодный, ненасытный, жадный, хищный

       ГЛАЗУН - ротозей

       ГЛЕЗНО - голень, лодыжка

       ГЛУМ - шумное веселье, игра; насмешка, издевательство

       ГОН - участок пахотной земли,сажень, пядь

       ГОНТ - щепа для кровли

       ГОРАЗДО - искусно, умело; весьма, очень

       ГОРНИЙ - верхний, высокий; вышний, небесный, божественный

       ГОСТЬ - купец

       ГРАНАТА - пушка

       ГРИДЕНЬ - Древнерусское гридя, гридень из скандинавского 'товарищ, страж' использовалось на Руси в значении 'воин, княжеский телохранитель'

       ГУДЕЦ - певец, музыкант

       ДЕННИЦА - утренняя заря; падучая звезда

       ДЕСНИЦА - правая рука

       ДЕСНЫЙ - правый

       ДЕТЕЛИНА - клевер

       ДЕТЕЛЬ - дело, действие

       ДЕТИНЕЦ- центр. укрепление города

       ДЕЯТИ - делать, творить, совершать; говорить

       ДИВИЙ - дикий; жестокий, грубый; дивный

       ДЛАНЬ - ладонь

       ДМЕНИЕ - надменность

       ДМИТИСЯ - делаться надменным

       ДНЕСЬ - сегодня

       ДОБЛЕ - доблесть, доблестно

       ДОБЫТОК - вещи, собственность

       ДОЛУ - вниз

       ДОНДЕЖЕ (ДОНДЕ) - до тех пор, пока

       ДРУЖИНА - Товарищи, община, спутники; войско; жена

       ДРУЖНИЙ - другой; относящийся к княжеской дружине

       ДРЯХЛ - печален

       ДЩЕРЬ - дочь

       ЕЖЕ - что, если, когда

       ЖАГРА - фитиль для воспламенения пороха

       ЖЕЛОВАНИЕ - милость, пожалование

       ЖЕЛВЬ - мозоль, нарыв; черепаха

       ЖЕЛДЫ - травы

       ЖЕЛЯ - печаль

       ЖЕНУТЬ - гонять, преследовать

       ЖИВОТ - жизнь, имущество; домашний скот

       ЖИВОТА ГОНЕЗЕ - жизни лишить

       ЖИВОТА ЛИХОВАНЪ - жизни лишен

       ЖИР - богатство, изобилие

       ЖИРНИК- светильник из жира

       ЖИТО - хлеб на корню, посевы; богатство

       ЖРЕТИ - приносить в жертву

       ЖУЛИК - разнорабочий

       ЗАБРАЛО - верхняя часть городской стены; ограда

       ЗАЗОР - позор

       ЗАЗРИТЬ - порицать, хулить, осуждать

       ЗАКОСНЕНИЕ - отлагательство, задержка

       ЗАКОРКИ - верхняя честь спины

       ЗАКЫХАНЬЕ - чиханье

       ЗАМЯТНЯ - замешательство, беспокойство, волнение

       ЗАНЕ - ибо, так как, потому что

       ЗАНЕЖЕ - ибо, так как, потому что

       ЗАПОВЕДАТИ - приказывать; наказывать

       ЗАРАЗИТИСЯ - убиться, сразиться

       ЗАСПА - крупа

       ЗАСТЕНЬ - тень

       ЗАТИ - избавить, избежать

       ЗАТОЧНЫЙ - глухой, пустынный

       ЗАЯТИ - взять, захватить

       ЗДАТЕЛЬ - строитель, зодчий; гончар

       ЗЕЛИЕ - трава, зелень; лекарство, яд; порох

       ЗЕЛО - очень, весьма; точно, тщательно; совершенно

       ЗЕЛЬНЫЙ - сильный

       ЗЕНИЦА - зрачок

       ЗНАМЕНЬЕ - знак, указание

       ЗНАНЬ - знание

       ЗРАК - вид, образ, лицо

       ЗРЕТИ - видеть, смотреть

       ЗУК - звук

       ИДЕ, ИДЕЖЕ - где, когда, так как

       ИЖЕ - который

       ИЗВЕТ - оговорка, объяснение; наговор, обман

       ИЗГЛАШАТИСЯ - объявить

       ИЗДАН ПО КРОМОЛЕ - изменник

       ИЗРАДА - измена

       ИЗРАДЕЦ - изменник

       ИЗРЯДНЫЙ - превосходный

       ИЗУМЕТИСЯ - лишиться ума

       ИЗЫМАТИ - поймать

       ИЗЯТИ - изъять

       ИПОСТАСЬ - лицо, существо

       ИРИЙ - рай, теплые страны

       ИСКУСИТИ - испытать

       ИСПОВЕДАТИ - приказать, рассказать

       ИСТАЯТИ - погубить

       ИСТОЕ - самое главное, сущность, итог

       ИСТОКОМ - мимоходом

       ИСТОПКА - изба, баня

       ИСТРОШАТИ - издержать

       ИСТЯГНУТИ - вытянуть, растянуть; протянуть

       ИШЕМ - мед, хмельной напиток

       КАЗАНИЕ - наставление, увещевание

       КАЗАТЕЛЬ - наставник

       КАЛИГИ - сапоги с низкими голенищами

       КАЛ - нечистоты, грязь

       КАЛНЫЙ - грязный

       КАМАРА - свод, кров; шатер, палата

       КАМАРИНСКАЯ ДОРОГА - дорога на Золотую Орду

       КЕНДАРЬ - мера веса (около 3 пудов)

       КИТАЙ - плетень набитый землей (стена)

       КЛЕТЬ- сруб

       КЛЮКА - хитрость, обман

       КЛЮЧИМЫЙ - годный

       КЛЮЧЬ - руль, кормило

       КЛЮЧИНА- жердь на кровле для прижима соломы

       КМЕТЬ - воин

       КОВЫ- злобный замысел

       КОЛГОТА - ссора, неурядица

       КОЛО - повозка, телега, колесо

       КОМАРЫ - своды на кровле

       КОМОНЬ - боевой конь

       КОМЪКАТИ - причащать

       КОМКАНИЕ - причащение

       КОНИК - ларь, на котором спят

       КОПРИНА - шелк

       КОРОСТА - гроб

       КОРЧИК- ковшик для воды, кваса

       КОСНЕТИ - медлить

       КОСНО - медленно

       КОСТЫГА- женский короткий будничный кафтан

       КОТОРА - ссора, вражда

       КОЩЕЙ - раб, пленник

       КОЩУНА - святотатство; забавные шутки

       КРАМОЛА - мятеж, бунт; злой умысел, коварство; засада, раздор

       КРЕКАТЬ - покашливать

       КРИНИЦА- родник, сосуд

       КУКА - кулак, кукиш

       КУЯВА - (мож быть и имя) - растрепа

       ЛАБУТА - (мож быть и имя) -неуклюжий

       ЛАМЗИТЬ - угодничать

       ЛАНИТА - щека

       ЛАФА - от араб - жалованье, удача

       ЛЕК - игра в кости

       ЛЕПОТА - красота, великолепие; приличие

       ЛЕПШИЙ - лучший

       ЛЕСТЬ - обман, хитрость; ересь; заговор

       ЛЕТОРОСЛИ - побеги растений

       ЛИХВА - проценты

       ЛИХОЕ - злое

       ЛИШЕНИК - ничтожный, несчастный

       ЛОВЪ - охота

       ЛОВИТВА - охота, рыбная ловля

       ЛОВИЩЕ - место для звериной и рыбной охоты

       ЛОНИСЬ - в прошлом году

       ЛУЗГА- очистки, шелуха

       ЛУЩИТЬ- очищать от оболочки

       ЛЫЧЕНИЦА - лапти

       ЛЮБО - хорошо, угодно, может быть, даже

       ЛЮБЫ - любовь, привязанность; пристрастие, склонность; согласие

       ЛЬСТИВЫЙ - хитрый, обманывающий

       ЛЯДИНА - заросль, кустарник; молодой лес

       МАХОТКА - глиняный горшок

       МНИТИ - думать, полагать

       МОВЬ - баня

       МОГИЛА - холм

       МРЕЖА - сеть

       МУДИТИ, МУДНО - медлить, медленно

       МУРА - чепуха

       МУХОЯР - бухарская ткань из хлопка с шерстью или шелком

       МШИЦА - мелкое насекомое, мошка

       МУХОРТЫЙ - невзрачный, хилый

       МЫТАРЬ - сборщик податей, лихоимец

       МЫТО - плата; подать, торговая пошлина; застава, место сбора мыта

       НАВЬ - смерть

       НАВОДИТИ - оклеветать

       НАЗИРАТИ - наблюдать

       НАЗНАМЕНОВАТИ - указывать, представлять

       НАИПАЧЕ - особенно же

       НАРИЦАТЬ - называть

       НАРОЧИТЫЙ - определенный, известный; знатный; отличный

       НАРЫШКА - плохой запах изо рта

       НАРЯД - распоряжение, установление порядка

       НАСАД - судно

       НАСЛЕДОК - потомок

       НАСОЧИТИ - донести, объявить, сообщить

       НАСТОЛОВАНИЕ - наследование княжеского престола

       НАХРАП - наглость

       НАЮ - наш

       НАЯТИ - нанять

       НЕКЛЮЧИМЫЙ - недостойный

       НЕЛЮБИЕ - неудовольствие, досада; вражда

       НЕМЕЦКИЙ - иноземный, иностранный

       НЕПРАЗДНАЯ - беременная

       НЕПРИЯЗНЬНЫЙ - враждебный, дьявольский

       НЕУЙМА - деятельный человек

       НЫРИЩА - развалина, логово, яма, буерак

       ОБЛО, ОБЛЫЙ - круглый

       ОБОЯЛНИК - обольститель, чародей

       ОБРАЗ - вид, изображение; икона; пример, символ, знак

       ОБРОЧИТИ - облагать оброком

       ОДЕСНУЮ - справа

       ОДНОРЯДКА - верхняя однобортная одежда

       ОДРИНА - строение, изба, хлев

       ОЖЕ - что, если

       ОКАЯТИ - назвать несчастным, жалким; счесть недостойным

       ОКОРМЛЯТИ - управлять

       ОКРЕСТ - вокруг, около

       ОКСАМИТЪ - шелковая ткань с ворсом из золотых или серебряных нитей

       ОКУШАТИСЯ - пробовать, пытаться сделать чего-либо

       ОПЯТЬ - назад, обратно

       ОРАТАЙ - пахарь

       ОРАТЬ - пахать

       ОРЬ - конь

       ОСТРОГ - частокол, ограда из кольев или бревен

       ОТРЕЧЕНИЕ - осуждение, запрещение

       ОТРОК - подросток, юноша; дружинник из личной охраны князя

       ОТЧИТАТИСЯ - отрекаться

       ОХЛУПЕНЬ- бревно с желобом (конек)

       ОШУЮЮ - слева

       ПАВОЛОКЫ - шелковые ткани

       ПАКИ - еще, снова, опять

       ПАРДУС - гепард, барс

       ПАРОБЪК - мальчик, слуга, прислужник

       ПАХАТИ - веять, развеваться

       ПАЧЕ - более, выше, превыше, лучше

       ПЕЛЫНЬ - полынь

       ПЕСТУН - воспитатель

       ПЕЧАЛОВАНИЕ - забота, попечение, хлопоты

       ПЕЧИСЯ - заботиться

       ПЪШЬЦЬ - пешеход

       ПЪШЬЦИ - пехота

       ПЛОТЬ - тело

       ПЛОТЯНИЙ - телесный

       ПЛЮСНА - ступня

       ПОВЪДЪТИ - рассказать, сказать, показать

       ПОВЕТРИЕ- эпидемия

       ПОВИТ- сеновал, крытый двор

       ПОГАНСКЫЙ - языческий

       ПОГАНЫЙ - язычник

       ПОЗОР - зрелище; посмешище

       ПОЗОРУТИ - смотреть

       ПОКЛЯП - согнутый, искривленный

       ПОЛТ - полтуши разрубленной по хребту

       ПОЛУДНЕ - юг

       ПОЛУНОЩЬ - север

       ПОЛЬНЫЙ - открытый

       ПОМАВАТИ - дать знак

       ПОМИНКИ - подарки

       ПОПРИЩЕ - путевая мера длиной 1000 шагов; дневной переход, от переть - идти

       ПОПРИЯТИ - содействовать

       ПОРЕКЛО - прозвище

       ПОРТЪ - кусок ткани, одежда

       ПОРТНО - холст

       ПОРУБ - темница, тюрьма, погреб

       ПОСЛУХ - свидетель

       ПОСОК - розыск

       ПОСОЛОНЬ - по солнцу

       ПОСПЕХ - помощь

       ПОСТРЕЛ - чума, эпидемия

       ПОТНИЦЫ- шерстяные рукавицы

       ПОТРЕБИТИ - истребить

       ПОТЩИТИСЯ - постараться

       ПОТЯГНУТИ - изловчиться, постараться

       ПРАВЫЙ - настоящий, правильный

       ПРЕВРАТИТИ - обратить, склонить

       ПРЕЛАГАТАЙ - разведчик, соглядатай; посланец

       ПРЕЛЕСТНЫЙ - лживый, обманчивый

       ПРЕЛЕСТЬ - обман, заблуждение; обольщение; дьявольские козни

       ПРЕНИЯ (ПРЯ) - спор, тяжба; возражение; судебное дело

       ПРЕТИТЬ - угрожать

       ПРИВОЛОКА - верхняя короткая одежда

       ПРИКЛАД - пример

       ПРИСНО - всегда

       ПРИСНЫЙ - родной, близкий

       РАЗДРЯГА - раздор

       РАЗИТИСЯ - разойтись; исчезнуть, опустеть

       РАЗОР - позор; распря

       РЕВНОСТЬ - усердие

       РЕЗАНА - денежная единица

       РОЖЕН - заостренный кол

       РОЖЬЦИ - стручки

       РОТА - клятва, присяга

       РУЦЕ - руки

       РЯХА - аккуратный человек

       САПА - подкоп

       СВАРА - ссора

       СВАРИТИ - бранить, укорять; казнить, поражать

       СВЕНЕ - кроме, сверх, вне, помимо; вопреки

       СВЕРСТАН - приравнен

       СВИЦКИЙ - шведский

       СЕ БО - ибо вот

       СЕМО И ОВАМО - сюда и туда

       СЕРМЯГА- серый кафтан

       СЕЧИВО - топор, секира

       СЕЧЬЦА - боец, битва, драка

       СИЛЬНИК - силач; всемогущий

       СКАРЕДНЫЙ - скверный

       СКАРЛАТ - дорогая ткань, вид бархата

       СЛЕГА- длинная жердь

       СМАГА - огонь, жар

       СОРОК - счетная единица

       СОЧИВО - чечевица

       СРОК - отрывок, кусок

       СУРЬСКИЙ - сирийский

       СУСТУГ - металлическая нагрудная пряжка, застежка

       СЫР - творог

       СЯКЫЙ - такой

       СЯБЕР - артельщик, товарищ

       СЯДРА - капля

       ТАТЬ - вор, грабитель

       ТВАРЬ - изделие, произведение; создание, творение

       ТИУН - домовый управитель при князьях и боярах

       ТОВАР - стан, обоз; имущество

       ТОЛМА - так

       ТОЛМАЧ - переводчик

       ТРЕБНЫЙ - нужный

       ТРЯСЦА - лихорадка

       ТУГА - печаль, тоска, скорбь

       ТУЛ - колчан

       ТЩЕТА - суета; недостаток, убыток

       ТЫРА - спорщик

       УГРИН - венгр

       УД - член

       УДОЛИЕ - ложбина, долина; яма

       УЖЪ - веревка

       УЗОРОЧЬЕ - драгоценные вещи, украшенные узорами

       УЙ - дядя по матери

       УКЛАД - дань

       УКЛОНИТИ - отклонить, направить в сторону

       УКОРИТИ - устыдить, осудить, оскорбить, обидеть, унизить

       УКРОП - горячая, теплая вода

       УКРОХ - кусок

       УКУПИТИ - собрать, составить

       УЛУЧИТИ - получить, наследовать

       УПОЛОВНЯ - ковш

       УТЕЧИ - убежать

       УТИНОК - щепка

       УТЫЙ - исхудалый

       УХАРИ - маски

       УХЫЩРЕНИЕ - хитрость; искусство; ремесло

       ФРЯЖСКИЙ - итальянский; европейский

       ХАРАЛУГ - булат, сталь

       ХАРАЛУЖНЫЙ - булатный

       ХИТРОСТЬ - мудрость, искусность

       ХОРУГВЬ - знамя

       ХОТЬ - любимый, любимая, желание

       ХУПАВЫЙ - тщеславный, гордый, хвастливый; нарядный; ленивый

       ХЫТРЕЦ - художник, творец

       ХЫТРЫЙ - искусный, знающий, мудрый

       ЦЕЛОВАТИ - приветствовать

       ЦЕЖЬ - кисельный раствор

       ЦЕРЬ - трут

       ЧАДЬ - слуги; младшая дружина

       ЧАЮ - ожидаю

       ЧЕКАН - топор

       ЧЕЛЯДЬ - прислуга

       ЧЕРВЛЕНЫЙ - красный

       ЧИ - разве, или, хотя

       ЧИЛИ - или

       ЧИРЫ - башмаки

       ЧПАГ - карман, мешок

       ШЕЛОМ - шлем

       ШЕРТ - напиток; клятва; договорные отношения

       ШИША - вор, бродяга

       ШУБАШ - военачальник

       ШУЙЦА - левая рука

       ЮЖИК - родственник

       ЮЗА - цепь, оковы

       ЯДЬ - еда, пища

       ЯЖЕ - которая, которые, которых

       ЯЗВА - рана; беда, печаль

       ЯЗВЕНЪ - ранен

       ЯКО - что, так что, чтобы, ибо, хотя

       ЯКОЖЕ - как; чтобы

       ЯПОНЧИЦА - накидка, плащ

       ЯРУГА - проходимый овраг

       ЯРЫЙ - мощный, буйный

       ЯСТИ - есть

       ЯТИ - взять, брать, схватить, достигнуть