Столько радости на птичьем базаре, под ранним солнцем у стен Рязанского кремля!
Под солнцем радости, ранней весной в благовест церковных колоколов!
В этот день каждую весну люд свозил птиц лесных и полевых, кто каких поймал.
Птички в ивовых клетках шумно звали свою волю. Они не знали, что их выпустят, просто они не знали неволи. Не успели.
Много весен, ещё до колоколов, многоголосием дудок и свирелей, празднично одетые люди возвращали маленьким крыльям свободу. Так весна вырывалась ручьями из под льда, почки радостно лопались на ветках, а зайцы становились серыми.
Весна дышала теплым воздухом на Рязанскую землю.
Алена бережно держала в ладошках, трепетавшего, испуганного воробья. С началом благовеста воробей вырвался из теплых рук девчонки. И вместе с остальными освобожденными благовестом и дыханием весны, шумом крыльев и щебетом приветствовали небо.
В душе Аленки бушевала весна, и трепетавшее сердце распустилось душистой почкой в молодом теле. Жизнь расцвела на Рязанской земле.
Алена радостно летала птичкой в Рязанской степи, солнечным зайчиком прыгала в лесу, серебряной рыбкой плескалась в реке.
По утрам, ещё с дремлющей душой, бегала во двор небольшого монастыря. У выложенной из бревен стены небольшого храма ее ждал старенький, с седой бородой, отец Сергий.
Своей теплой, морщинистой рукой, поправлял белобрысый волосы, выбившееся из под платка. С тихой радостью смотрел в ее голубые глаза, и в маленькие ручки давал теплую просфорку.
- Вот тебе, мамин хлеб.
Благодарные губки целовали теплую руку монаха. И быстрые ноги, в берестяных лаптях, радостно убегали в свое детство.
Алёнка была сироткой.
В тот день Благовещения, ещё чувствуя тепло маленького тельца в ладошках, она по детски торопливо и сбивчиво, рассказывала отцу Сергию, как мальчишки дали ей воробья, и как он оставил ей пёрышко. Отец Сергий благодарно ее слушал. Он был одинок, и очень любил эту сиротку. Она согревала остаток его дней, и своими голубыми глазками смотрела в его прошлую жизнь, делая воспоминания живыми и тёплыми.
В ночь накануне, с чётками в руках, он видел пламя в ее глазах. Долго плакал, но погасить не смог. В тот день также дал ей просфору, и ещё маленькую глиняную птичку - свирель, ее душу. Он сам ее долго и с любовью лепил к празднику. Смешивал глину с чистой родниковой водой, обжигал молитвой и жаром печи в просфорне монастыря.
Глиненая птичка грела ее жизнь в тихой Рязанской земле.
Огромные, лохматые яки, опустив рогатые головы к земле, толстыми губами ощупывали и обрывали короткую растительность на камнях. Горные козы, прирученые степными людьми, озабоченно выискивали, что повкусней между камней, слегка нагретыми скудным теплом яркого солнца. Солнце и земля кормили траву, трава кормила яков и коз. Те в свою очередь кормили собой и своим молоком людей. Одевали и согревали их. Люди с темными, обветренными лицами, и животные, жили вместе на каменистых просторах, между величественных, молчаливых гор.
Небольшая семья была занята привычными ежедневными делами. Заботливо ухаживая за животными, друг за другом, и костром под шатром из шерсти яков.
Трое мальчишек, девчонка, отец и мать. Бабушка сидела прислонившись к стене, выложенной из камней. Прожитая и усталая жизнь улыбалась на ее лице. Лучистые морщины светились вокруг уже подслеповатых глаз. Руки привычно, без помощи глаз, перебирали шерсть. Глаза, уже по большей части, смотрели внутрь. Она всех узнавала по голосу, звукам движений, по запаху. Внуки любили слушать ее рассказы о прошлом и будущем, которые она читала заглядывая в им недоступные книги. Отец с матерью тоже уже давно научились читать ветер, горы, камни и облака.
Ардан, старый сын, помогал отцу на ночь загонять коз за каменную ограду. Волки издали наблюдали, надеясь на свою природу. Двое младших, Ешэ и Самбуу бегали друг за другом между яков, изображая волков. И собирали сухой навоз для тёплой ночи. Суровая жизнь заставляла совмещать детство и труд.
Ханда помогала матери лепить сырные шарики из молока коз. И кормила духа огня навозными лепешками. Что бы дух был сытым и согревал их.
Небо смотрело на них и оберегало. Горы своей неподвижностью и красотой молчаливо учили вечности.
К вечеру обычнаго дня, в свете остывающего солнца, лай собак встретил небольшой караван. Неспешные яки с тюками на спинах, несколько человек на маленьких усталых лошадях.
Вечер был необычным. В этом безмолвии гости редкость. Поломники шли из монастыря в горах. Принесли с собой запах ладана, музыку, пение и рассказы о далёких мирах. Взамен им дали тепло, свою радость, сырные шарики и горячий чай с молоком яков.
Протяжный голос необычной флейты, в руках необычного человека в темной бордовой одежде, повел Ардана за собой в горы. Журчащее, хриплое пение другого сопровождало его, не давая потеряться среди гор. И без того тихом мире все замолчало. Отец устало опустил голову, куда то далеко ушел. Бабушка с тихой улыбкой смотрела в себя. Мать и остальные дети, уснули с открытыми глазами. Собаки не моргая смотрели на костёр, положив морды на лапы. Все остановилось, замерло. Только мягкий запах навозных лепешек в не-насытном огне.
Ардан стоял среди снежных вершин на крыше мира. На каменном выступе над пропастью, сидел скрестив ноги аскет. Глаза закрыты, на лице безмятежность гор. Одна рука у пояса, ладонью в верх. Вторая мягким жестом указывала на запад в сторону красного солнца заходящего над долиной. Вниз по долине катилось большое колесо телеги. От него убегали животные и люди, жители долин и гор. Долину пожирал огонь, оставляя только камни.
С мягким ударом о медь чаши, Ардан вернулся к костру. Все пили чай и лениво переговаривались. Ханда уснула в обнимку с лохматым щенком.
С утренним мычанием яков и тявканьем щенков все проснулись, и Ардан стал убеждать отца и мать о грядущей ярости огня. И уходить на телеге вместе с яками и козами в сторону восхода. Мать убедила его,что огню здесь пожирать нечего, только навозные лепешки и камни. А это всё они и сами ему дают. Отец привычно ушел выпускать коз. Младшие братья волчатами убежали за ним. Сестра обняла его и сунула в руки черного лахматого щенка. Бабушка улыбалась, подняв лицо к небу.
Моя любимая госпожа, скучаю по тебе и нашему сыну. Я прибыл, по велению государя, в город на краю нашей страны. На границу со степью, где живут варвары. Город довольно большой. Его часто беспокоят разбойничьи набеги кочевников. Последнее набеги стали чаще. Наш гарнизон на возвышенности. Отсюда хорошо видно нижний город и далёкую степь. В своих трудах по наведению порядка в городе, все время приходится быть в разъездах. С трудом нашёл время тебе написать. Отправляется очередная почта с донесением императору. С оказией пишу и тебе. Небо здесь холодное и очень прозрачное. Здешняя осень украсили сады и парки в красный и оранжевый цвета. Довольно красиво, если бы не заботы и печаль о вас. Посылаю тебе мешочек с местными степными травами. Пускай они напоминают тебе обо мне.
Меня забросила на край земли чужая воля.
Я так тоскую по милым глазам своей любимой
жены.
В горьком аромате полыни моя тоска.
И любовь в жёлтых ромашках.
Мой благородный, Ваньянь, вот уже прошло три полных луны как ты попрощался со мной по воле неба и долга. Я получила твое письмо. Рада, что ты жив и здоров. И немного беспокоюсь о твоём труде. Молю небо успокоить варваров, и быстрей вернуть тебя к нам. У нас все хорошо. Мы с Ксу часто гуляем в твоей любимой бамбуковой роще. У Ксу деревянный меч, подаренный императором. Он защищает тебя им, сражаясь с духами среди бамбука.
Мешочек с травами я ношу с собой, как и свою любовь к тебе.
Печальная осень живёт в бамбуковой роще.
Духов печали прогонит смех и меч маленького воина
Ксу.
Шлю тебе бамбуковую флейту с голосом нашего сына.
Дорогие мои, Киую, и сын. Вы мой дар неба. С твоим письмом и флейтой пришло тепло в мой северный дом. Зима и дурные вести с севера не дают мне покоя. В нижнем городе люди живут в страхе. Жизнь здесь неспокойна. Справедливый государь прислал обоз с продовольствием не только для гарнизона. Местные чиновники жадны и беспечны. Пришлось лично контролировать раздачу риса. Небо справедливо и милосердно, и нас учит. Сегодня с другом играли в шашки из слоновой кости. Арабские купцы принесли в дар. Вспоминал наши вечера за игрой в кости из нефрита. Посылаю шашки тебе, и сушёный золотой урюк.
Печальное курлыканье журавлей зовёт домой.
В тепло твоих обьятий.
С весенним теплом посылаю письмо моему благородному мужу. Очень радовались твоему подарку. Ксу был в восторге от резьбы на шашках. Слоники и обезьянки очень изящны. Перламутровая доска привела в восторг меня и моих подруг. Играем каждый вечер.
Снега уже нет. И появились молодые побеги бамбука. Скоро зацветёт дикая вишня. Помнишь лавочку под старой вишней, где мы сидели впервые взявшись за руки?
Вчера в пруду плавала полная луна.
Шлю тебе бамбуковую кисть.
Последние хлопья снега робко целовали
первые лепестки распустившихся хризантем.
Аромат весны поселился в саду.
Вчера гадали по И-Цзин. Выпало: великое отходит, малое приходит. Когда рвут тростник, другие стебли тянуться за ним. Так как он растет пучком.
Мне тревожно.
Приветствует тебя твой защитник. Оставь тревоги. Предсказания всегда туманы, неоднозначны. Ваша безопасность и благополучие защищено небом и добрым к нам отношением императора.
Здесь во всю цветет весна. Набеги из степей прекращены степными пожарами. Весь горизонт в дыму. Нам ничего не угрожает.
В город прилетело много птиц напуганных огнем. На подоконнике воробьи шумно дерутся за зерна риса. Они ловко подхватывают зерна на лету. Не одно зёрнышко не упало на землю.
Вспоминал как мы кормили уток в нашем пруду.
Написал императору просьбу о нашем свидании. Небо устроит нашу совместную судьбу. Книга перемен в наших руках. Возможно мы обустроимся в местном императорском дворце на берегу озера. В моем сердце живёт надежда на скорое возвращение нашего счастья.
Под небом все полно перемен.
Весна приходит за зимой.
Осенний урожай сменяет беспечное лето.
Шлю в подарок местного соловья в серебряной клетке. Пусть радует ваш слух.
Мехред стянул лёгкую шапочку с гладко выбритой головы и вытер ею вспотевшее лицо. Сделал несколько глотков из небольшого глиненнаго кувшина.
Поставил его обратно на пол у стены. Слегка приподнявшись отодвинул назад скамейку на которой сидел. Одной ладонью опёрся на колено, локоть другой положил на другую ногу. Внимательно стал осматривать стену перед собой. Стена бала уложена неровными квадратиками бирюзовой плитки. Довольным взглядом оценивал свою работу. Глубоко вздохнул и громко выдохнул, одновременно выпрямляя уставшие плечи, слегка хрустнул шеей повертев головой в стороны. Раскинул руки и потянулся.
Солнце передвинулись и утренния тень от минарета уже не спасала. Рядом стояли две большие плетёные корзины с мозаичными плитками. Бирюзовые и голубые. Сегодня такие.
Мехред решил, что пора уже спускаться с лесов вниз, перекусить и отдохнуть с остальными мастерами. Несколько человек перекликаясь бодро спустились вниз по стене новой мечети Бухары, будущей ещё одной жемчужены в короне Хорезмшаха.
Расселись под навесом, рядом с уже готовым бассейном, с чашей фонтана посередине.
Громко разговаривали, смеялись, обсуждали свою работу и жизнь города.
- Эй, Джихан, пойдём вечером посидим у старого Парвиза? Там все наши будут. Послушаем бродячих музыкантов, на дервишей посмотрим.
- Да, и кстати, старик хвастался чаем из Индии.
Заметил его племянник Джихан.
- Конечно пойдём! Не всё же по стенам лазить!
Засмеялись. Разложили доску в клетку, высыпали на нее из мешочка шашки.
Два высоких минарета с верхушками как несмелый инжир. Нежно зелёный. Стражами стояли по сторонам от стены с входом в виде высокой арки. На мечети лежал купол - чалма. Небесно голубого цвета с бирюзовым орнаментом у основания. Над арочным входом золотой арабской вязью горело под солнцем - Слава Всевышнему и его Пророку.
Город утопал в зелёных садах и парках с фонтанами и павлинами. Огромный восточный базар шумел радостью и благополучием. Над Бухарой висел запах фруктов, корицы, пекарень и дыма кальянов.
Аромат востока. Прекрасный город.
Вечер дышал жасмином, дыней на низком столике. Трепетал свет в ажурных лампах.
Друзья сидели на набитых хлопком подушках. Базар вокруг шумел разговорами, смехом. Где то рядом перебирали на струнах дотара, ситары. Флейта сливалась с запахом жасмина.
По очереди вдыхыли дым кальяна.
- Да, хорош чай.
Выдыхая дым , как то задумчиво заметил Джихан.
- Точно Индийский.
Хихикнул, вытянув босые ноги Ахмед.
Мехред достал кувшин, спрятанный в корзине, и разлил вино по глиняным чашкам.
- Ну, за Хайяма?
Довольный своей шуткой расплылся в улыбке.
Все возбуждено рассмеялась.
- За истину в вине!
Все сделали заговорщицкий вид, зашикали друг на друга. Смех было уже не удержать.
Невдалеке, рядом с телегой на больших колесах, заваленной разной бахчой, прям на затоптаной земле, сидели дервиши. Человек пять.
Один достал из-за пояса флейту и закрыв глаза стал играть. Другой,в войлочной высокой шапке, встал, раскинул руки и неспешно закружился. Остальные в такт мелодии что то распевали и качали головой. Бедная, поношенная одежда, грязные босые ноги. Но сейчас на них все только и смотрели.
Друзья лениво и устало откинулись на подушках.
Мехред поглаживал бороду, жевал вяленый на солнце абрикос. На столе рассыпанные темно - красные зерна граната.
Тэмуджин подбежал к старшему брату и с яростью воткнул ему в шею стрелу.
Лук для него был ещё слишком тугим.
Брат хрипел захлебываясь кровью. Схватившись за стрелу в шее упал на колени, и глядя с недоумением на Тэмуджина завалился на бок. Тэмуджин злорадно осклабившись смотрел.
Днём раньше Дэлгэр отобрал у него миску с рыбной похлебкой, и с силой отпихнул его ногой. Драться было бессмысленно. Тэмуджин убежал в степь. Ярость завывала в нем как ветер в ущелье. Когда вернулся, он уже знал, что Дэлгэр ничего и никогда уже у него не заберёт.
Когда Тартугай, сидя на шкурах у своей большой юрты, посреди лагеря, слушал этот рассказ, он смотрел на табун лошадей в степи. Там были и лошади Тэмуджина, которых он забрал себе прогнав его семью ни с чем в холодную степь.
Он понял,что у Тэмуджина и для него есть стрела. И тугой монгольский лук он уже натягивал.
Множество вооруженных всадников хана Тартугая, несколько лун искали Тэмуджина в просторах степи.
Когда нашли его кочевье он был ещё слаб, но не убежал как тогда от брата. Он смог многих убить. Убили многих из его людей.
Тартугай сажал колодками шею и руки Тэмуджина, и бросил его в яму. Уверенный в себе хан помочился на Тэмуджина сверху и ушел праздновать свой успех.
Уже долгое время Тэмуджин жил в яме. Пил из дождевых луж и ел брошенные ему объедки, как собака ползая по дну ямы в колодках.
Молча, не жалуясь, без просьб, он сидел и смотрел на луну в ночном небе. От огня ярости его душа высохла и потрескалась как земля в пустыни.
Он перестал мёрзнуть и мокнуть. Ничто не могло погасить в нем огонь.
Он насчитал двадцать лун когда родственники спустили в яму лестницу.
Тэмуджин теперь точно знал, что больше никто и ничего у него не заберёт.
Уверенность и беспечность хана Тартугая прекратила чередование дня и ночи для многих.
Через несколько лет Тэмуджин вернулся в кочевье Тартугая, но не в яму, а кормить свой огонь.
Бой длился при свете дня и луны. И все закончилось у колеса телеги.
Размер колеса стал границей между жизнью и смертью.
Хан Тэмуджин сидел на камне покрытом шкурами. Рядом в колодке на шее стоял на коленях Тартугай. Тяжело дыша смотрел как отрубают головы всем кто выше колеса телеги. Осталось много детей. Мальчики будут сражаться за Великого Хана, девочки рожать для него воинов.
Тэмуджин хана Тартугая в яму не бросил, и мочиться на него не стал, а воткнул ему в шею стрелу.
Спустя время, кучу голов, издали принимали за холм. С того времени вороны и стервятники всегда сопровождали Великого Хана.
Тэмуджин посвятил жизнь огню в своей душе. Подбрасывая в него жизни других как навозные лепешки.
Ночь уже давно отступила открыв белые вершины гор солнцу, небу и всем видящим живым существам.
Лошади рысцой несли на себе всадников. Сразу несколько человек громко гыкнули указывая нагайками вперёд. Всадники стеганули лошадиные бока нагайками. Лошади ускорили бег.
Ардан, Самбуу и уже взрослая сестра Ханда, отец и мать жили в этот день как и во все предыдущие, подчиняясь устоявшемуся веками ритму. Бабушка свой ритм уже закончила и ее кости растащили стервятники. Шерсть коз теперь чесала мать. Ханда что то делала под навесом у юрты.
Отец первый увидел этот отряд ордынцев. Человек пятьдесят быстро к ним приближались. Всадники видели как двое из троих мужчин побежали от каменной ограды для скота к юрте. Третий стоял и смотрел на приближающуюся беду. Он так чувствовал. Он видел чуть дальше обычных людей.
Бежать смысла на было. Прятаться негде.
Стеганые халаты ниже колен, меховые шапки закрывали затылки до плеч. Кривые сабли на поясе. На лицах узкие глаза и редкая бородка.
Спрыгнув с лошадей, возбуждено переговариваясь, со знанием дела, стали загонять коз в загон. К отцу с ухмылкой на лице подошёл монгол. Что то отрывисто говорил на незнакомом наречие. Уже поживший пастух предгорья, пристально без страха, смотрел в глаза своей судьбы с монгольским лицом. Кочевник оскалившись с плеча стеганул нагайкой с куском метала на конце, по лицу пастуха.
Сыновья пытались сопротивляться. Кричали, рогатинами, недолго но решительно защищали юрту. Но то были не волки, и убегать не собирались. Их сильно избили. И пока связывали руки и ноги, другие из юрты выволокли сестру. Мать с криком хватала дочь, не отдавая ее судьбе с кривыми саблями. Ее зарубили кривыми саблями. Братья слушали громкие рыдания поруганной сестры, лёжа связанными возле кучи навозных лепешек.
Отец молча упал у стены ограды, где свои последние дни сидела его мать и невидещеми глазами смотрела в сторону прибывших сегодня монгол. Теперь там лежал ее сын с разбитой камнем головой.
Ближе к вечеру яки привезли телеги и ещё с десяток ордынцев.
На следующий день Ардана и Самбуу закинули в телегу вместе с зарезанными козами. Передовой отряд покорителей мира двинулся обратно. Ханда с тихим стоном умерала между камней рядом с лохматым псом.
Монголы забрали с собой все. Юрту, навес, котелки. Оставили пепел костров, камни, и трупы на земле предков. Ветер раздувал по степи шерсть коз.
Ешэ уже долгое время жил в монастыре. В бордово красном кашое, длиной метлой сметал мусор прошлых жизней с каменных плит двора. Учился медитации в зале молчания. Под тихие мантры братьев, смотрел в себя с закрытыми глазами для внешнего мира. Он верил, что мир иллюзия, а причина страданий в желаниях.
В небе кружил стервятник глядя на здания монастыря, прилипшие к горе как гнезда ласточек. Стервятник знал о случившемся на земле его предков.
Ешэ ничего не знал и не видел. Он верил, что знания причина страданий.
Горы молчали.
Ваньянь и Ксу ожесточенно и уже из последних сил рубились мечами с монголами на улицах верхнего города. Опухшие от ударов глаза заливал пот. Железные каски сбиты с головы. Спотыкаясь о трупы и камни мостовой, беспорядочно отбивая удары пик и мечей прижимались к стене. Боли не чувствовали, страха смерти не было.
Крики, стоны, ругательства сливались с дымом пожара. Во рту сухо и соленый вкус крови.
Нижний город весь в огне. Монголы рубили кривыми саблями, кололи пиками жителей города. Женщин насиловали и тут же вспарывали животы. Детские головы разбивали о мостовую и стены.
Такого набега ещё не было. И в хрониках прошлых лет такого не было.
- Ксу!
Хрипя, с трудом закричал Ваньянь.
- Беги к матери! Спаси ее! Бегите!
Ксу понимая правильность приказа, отчаянно, с несколькими солдатами, спотыкаясь от усталости, поскальзываясь на крови, стали пробираться в сторону дворца.
Едва живые, тяжело дыша, заплетающимися ногами, Ксу с тремя солдатами выбежали из бамбуковых зарослей рядом с дворцом. Упав на колени, руками в ручей, опустили головы в воду судорожно ее хлебая.
Постоянно падая вбежали в дворцовый сад. Поздно. С другого конца дворец уже горел. Монголы бегали по дворцу убивая всех кого находили.
Мать кричала на террасе. Ксу побежал на крик. Где то сзади солдаты пытались отбиться от кривых мечей.
Монгол с оскаленными желтыми зубами, ударил женщину в шелковом костюме, кулаком в лицо. Другой с криком воткнул кривой меч в живот.
Киую тяжело сползла по перилам террасы. Схватили ее за волосы и ноги, и перевалили за перила. Тело тяжело упало на куст дикой розы.
Обезумевшего от увиденного, бегущего Ксу сбил с ног удар древком копья по горлу. Ксу провалился в тьму.
Он тяжело очнулся в телеге среди нескольких таких же. С трудом застонал от боли в горле и во всем теле. Грязное лицо монгола сунула ему бурдюк с водой.
Вода глоталась больно. Несколько рук стащили одеревенелое тело с телеги. Посадили и вылили на голову воду из курдюка.
На заплетающихя ногах повели в сторону холма, на котором раскинулся ханский шатер из войлока.
Кругом юрты, костры, люди, лошади, телеги, крики, смех, разговоры чужим языком, запах лошадей, дыма и крови - до горизонта.
У шатра, на шелковых коврах, развалившись на подушках сидел хан. По сторонам от него стояли двое с длинными пиками. На концах пик волчьи хвосты. Хан с ножа ел куски мяса. Ксу упал на колени, тяжело опустил голову на руки. В голове шумело, тошнило и заложило уши. На колени он упал не от страха перед хозяином его жизни, а от истощения.
Хан поднялся, жуя, неспешно подошёл, присел перед избитым Ксу, положив руки на колени. Поднял за волосы голову сына Ваньменя и Киую.
- Будешь записывать как я покоряю Поднебесную и весь мир. На шёлке, не на бумаге. И не чернилами, а кровью моих врагов.
И кривым ножом отрезал его волосы заплетённые в косу. Встал, бросил косу рядом с опущенной головой.
- Что бы не забывал чей ты пёс.
Ксу было уже все безразлично.
Город тревожно гудел трубами и барабанами на сторожевых башнях. Утром, вместе с рассветом, сонный дозор, с высоких стен крепости увидел в пустыне большой шатер и огромный военный лагерь вокруг него. Раннее солнце отражалось золотом на щите, поднятым над шатром. Перед шатром на холме, стоял Великий Хан и смотрел на уже свой город. Убив послов Чингизхана, Хорезмшах отдал свой город и страну не знавшему ни прощения ни пощады.
Мехред, ошеломлённый вестью, сидел на лавке у облупившейся стены домика с плоской крышей. Он уже знал, что будет делать.
Женщины с детьми, стариками и ужасом уходили в верхний город под защиту внутренней крепости. Ополчение собиралось у внешней оборонительной стены. Гарнизон готовился к обороне.
Ополчение вооруженно было плохо. Знавшие войну давно уже умерли. Жители были усыплены благополучием и мирной жизнью.
Отыскали забытые ржавые копья, топоры, ножы и все чем можно было защищаться и убивать. Суета и страх город уже захватили. Хан, уверенный в своем предназначении, не спешил. Монголы под руководством инженеров Поднебесной собирали осадные орудия. Каменные булыжники, привезенные на телегах из предгорий, разгружали пленные с окрестных поселений. Персы наблюдали со стен. Женщины и дети плакали в верхнем городе. Воен-начельники были уверены в неприступности стен. Припасов и воды хватит надолго. Гонцы мчались на быстрых арабских скакунах за помощью в другие гарнизоны.
Хорезмшах, уверенный в покровительстве Аллаха, охотился на сайгаков где то в прикаспийских степях.
В свете заходящего солнца, шаманы били в барабаны, танцуя вокруг костров, впадали в транс. Духи уносили с собой жертвы и разум ордынцев в подземный мир. Тысячи ночных огней монгольского стана смотрели на город.
Утром монголы под бой походных барабанов погнали на город толпу пленных.
Сырая шкура яков, натянутая на барабаны, сохла и натягивалась под ветром и пением шаманов. Под ударами ветер ревел в ловушке барабана, заставляя души осажденных сжиматься в страхе. От этого рева, потомки Иранцев ещё долго будут просыпаться в страхе по ночам.
Мехред стоял на стене с пикой в руках. Старый потемневший шлем с шишаком на верхушке, луковицей был одет на тюрбан. Прислоненный к стене стоял топор на длиной рукояти. Прищурившись Мехред вглядывался в толпу оборванных, замеченных людей, гонимых на смерть. Тысячи, тысячи с трудом бежали последний раз в своей жизни. Упавших кололи копьями пешие монголы, с конскими хвостами на шлемах. Где-то в толпе несчастных были его братья, Джихан и другие племянники. Стариков родителей наверняка убили ещё в их оазисе. Про жен и сестер и думать боялся. На все воля Аллаха, как то тоскливо ныла его душа.
Катапульты метнули снаряды. Камни разрушали стены, надежду и мужество.
В нижнем городе вместе с домами горели трупы погибших. Толпы людей в отчаянии бегали по улицам, площадям и паркам верхнего города. Тщетно пытаясь убежать, спрятаться. Мехред без шлема, в изорванной одежде, с топором в руках, с такими же как он, собирался отдать свою жизнь у бирюзово - голубых стен мечети. Камень пущенный из катапульты, разбросал мрамор чаши фонтана. Булыжники хаотично падали с неба на дома, на людей. Снаряд влетел в минарет. Мехред увернулся от разлетевшихся камней со стены минарета. Тут его с чудовищной силой сбило с ног. Булыжники попал сзади в ноги выше колен. Его бросило под минарет. Лёжа на животе, с тяжёлым камнем на раздробленных ногах, окровавленным лицом в мраморной крошке , судорожно загребая руками куски штукатурки и мелких камней, пытался встать. Мехред затих. Ладони зжимали куски бирюзовой плитки.
В парке разрушенной и горящей Бухары на камне сидел человек. Хроникер Великого Хана. Слушал, смотрел и писал, чтобы потомки хана читали его деяния. Он видел это уже много раз , и ему все трудней было подбирать новые слова. Он безучастно смотрел на шелк, натянутый на бамбуковую раму. Букв больше не было. Связь между словами и смысл происходящего вокруг ускользал. И он погрузился в пустоту между вещами и событиями мира.
Звали его Хучит.
У него отобрали даже имя.
Со старой вишни облетали белые лепестки, тихо опускались на плечи и серые волосы завязанные пучком на затылке.