Ларин Виктор Николаевич : другие произведения.

Историческая правда о Иване-царевиче

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Существует несколько сказок о Иване-царевиче. Данное произведение - попытка изложить свое, реальное, а не сказочное видение событий, упоминаемых в этих сказках.
  ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА О ИВАНЕ-ЦАРЕВИЧЕ
  
   "Все течет, все меняется".
   Водяной
   "В одну и ту же реку нельзя
   войти дважды."
   Царевна-лягушка
  
   И ведь, действительно, все меняется. Окружающий нас мир не замер в статичном положении, он динамичен, он непрерывно меняется, а вместе с ним меняемся и мы. Буквально каждый день мы узнаем нечто новое, порой опровергаем устоявшееся общепринятое мнение по тому или иному вопросу, привычный взгляд на то или иное историческое событие.
   Есть у меня знакомый. Не какой-нибудь гений, а обычный ботан. Сидит много лет в некой научной организации, изучает что-то там никому ненужное. Но кроме любимой - постылой работы у него есть хобби. Любит он ковыряться в различных старинных документах и порой находит в них такое...Вот и теперь он познакомил меня с весьма оригинальными результатами своих многолетних трудов. В достоверности его исследований я ничуть не сомневаюсь. Потому считаю, что появление открытых ботаном ранее неизвестных новейших исторических фактов следует принимать, как свежий взгляд на историю, которая стара, как Кощей Бессмертный. Возможно, этот свежий взгляд изменит наше представление о ней.
   Итак, основанная только на реальных документах
  
   ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ИВАНА-ЦАРЕВИЧА
  
  * * * * *
  Ненаглядная сестрица моя, Несмеяна!
   Пишет тебе родная твоя сестрица Марфа Искусница. Шлю тебе низкий поклон и сие письмо, милая голубка моя. Как ты живешь-поживаешь там, во своем царстве-государстве, возлюбленная моя? Какова теперь твоя судьба-судьбинушка, моя кровинушка родная, нежный ты мой цветочек? А у нас все ладно, слава Господи. Все своим чередом идет, своим путем-дорогою.
   Только старый муж неразумный мой загулял опять, просто спасу нет! День восьмой вино хлещет хлебное, испоганился весь, прости Господи. Поутру медовухою похмеляется. А упившись, аки пьянь кабацкая, надо мной, женой своей, изголяется.
   Ну, а в иных делах порядок у нас совершеннейший, благодаря Господу. Закрома ломятся, хлева животиной полны, казна все прирастает. Будто сошла на нас благодать Божия.
   Только ирод мой не уймется никак окаяннейший! Вот намедни он после полудня, два ковша вина полных вылакав, посулил меня в монастырь сослать аж в Тмутаракань, в нее самую. Все за то, что я поперек его слово молвила.
   За обедом он деткам высказал, что задумал их оженить уже. И рекла я тут тихим голосом (ты же знаешь мою душу кроткую): "Что ты, старый пень, одурел в конец?! Лишь старшому всего сорок стукнуло! А ты их, дурак, оженить решил? У тебя, видать, ум совсем размок от той браги, хрыч, что ты вылакал!" Не приглянулись ему слова мои скромные, слова скромные, да правдивые. На меня он от них зверем стал реветь. Вот такие дела у нас горькие.
   А погоды чудные у нас стоят. Травы соком наливаются, хлеба богатые колосятся, зреют. А ночи какие звездные! Так душу и бередят, как в девичестве. Помнишь, сестрица милая, как сидели мы с тобой в звездную ночь в беседке в саду у нашей любимой матушки и мечтали о женихах?
   Ну, а мой кровопивец то и не помнит уж свою молодость. Вот толкует вчерась моим детушкам, мол, возьмите вы по стреле, сынки, и пустите их во все стороны. На чей двор стрела упадет у вас, на тех девицах вы и женитесь. Я, мол, молвит, сам оженился так. Только тут напасть мне немалая выпала: угодила моя стрела на ведьмин двор, вот теперь я с той ведьмой и маюся.
   Говорю я ему елейным, кротким голосом: "Аль забыл, подлец, как ты сватался? Как ты клялся меня на руках носить? Чтоб порвало тебя за твои слова! Чтобы гром тебе Божий в лысину!" Ну, а он в ответ, кляча старая: "Я и щас готов на руках тебя нести по двору. Сивка-Бурка то сдохла бедная, есть в хлеву теперь место свободное."
   Сестрица моя драгоценная! Забыла я тебе про Сивку-Бурку то отписать. Померла моя любимая свинья. Уж как я ее любила, как холила! Как мужа своего по молодости. А она возьми, да обожрись, горемычная, яблоками. Гришка - пастух третьего дни запил после обеда, дверь в хлев не затворил, она, болезная, на волюшку то и вырвалась. Забежала во зеленый сад и, пока не узрел никто, пять яблонь то и своротила любезная, да яблоки с них все и сожрала. От того милая и скопытилась. Быстро померла, не мучилась болезная.
   Ну, так вот, повел неразумный муж наших деточек на крыльцо свое. И велел он им по стреле пустить во все стороны. Говорит ему Федя, старшенький. "Я б, папаня, штук пяток пустил, аль с десяточек во все стороны..." Да, не зря, видать, царь в сумлении, что сынок не от него, Федя, старшенький...Говорит ему он взыскательно: "Эх, балбес! Аль не видишь ты - на стреле клеймо! И какое клеймо?" "Клеймо царское" - сын в ответ царю молвил так. "Ну, совсем балбес! - дурень мой ревет. - Клеймо царское! Золотое клеймо, не жалезное! Сколько ж золото надо будет мне, чтоб невест тебе десять штук найти?"
   Тут Иванушка, самый младшенький, робко молвил так царю-батюшке: "Что ж вы, папенька, разоряетесь? Словно злой индюк раскудахтались? Что ж слюной своей драгоценную все крыльцо кругом вы обрызгали? Ум у вас в главе, видно, сдвинулся, али вы белены объесться изволили? Это где ж в святом миру видано, чтобы стрелы пускать куда попадя? А как влепит она кому в левый глаз? Али хуже того - в свинью поповскую?"
   Заполошный мой тут как вскинется! "Молод ты отца учить, ах ты щучий сын!" И чего орет? Дураком дурак. Повар наш давно, Щука, помер ведь. До Иванушки он преставился. Это средний мой, Клим, от... Господи! Что-то я уже не про то пишу, про что надобно.
   Так вот дальше то чего было то. Как пустили мои детушки свои стрелы каленые... Федя с Климом - куда попадя. А Иванушка в болото целился, чтобы в глаз кому не попасть, аль в свинью поповскую. И такое тут приключилося!
   Я тебе другим разом напишу, чего приключилося. Потому как к обеду царь-батюшка кличет.
   Целую тебя, сестрица моя родимая. Жду ответа, как соловей лета.
   На веки твоя сестра Марфа Искусница.
  * * * * *
  Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
   Ах! Ах! Я ягодка сызнова! Нынче у меня святые именины. И какой чудный дар Божий обрела я в этот день! Заворотила к нам на двор стрела каленая. И как заворотила то. Угодила аккурат в дверь самого нужного строеньица. Да так счастливо угодила, что пришибла дверь к столбу крепко-накрепко. Батюшка мой как узрел сие, принялся реветь, аки боров Федька, когда его резали. А впоследствии, знамо дело, зачал кричать, что он мыслит про того, кто сию стрелу пустил.
   Я к сим словам не приучена. Не то что молвить их, слышать не способна. От того довелось мне уши затыкать. Потому то и не уразумела я, от чего это лик у батюшки переменился весь, когда выдрал он ту стрелу из двери и приступил ее разглядывать. Это ужо опосля, когда он ко мне кинулся и пред носом моим принялся стрелой махать, я уши отворила.
   - Что вы, - молвила, - тут этой железякой махаете? Вы что, мните, что это я ее выпустила? Да коли я бы это свершила, от вашего строения чуть только выгребная яма и осталась бы в наличии!
   А он ласково так молвит мне:
   - Дура набитая! На клеймо зри!
   Оборотила я взор свой на клеймо, и все нутро у меня обомлело. Прямо вся я аки мед и растаяла. Завтра жениха поджидаем!!!
   * * *
   И откуда только таких дурней берут! Как их только земля-матушка на себе носит! Являлся женишок, чтоб ему пусто было! Вахлак вахлаком. А еще царским сыном величается!
   Как стрела к нам во двор заворотила то, уразумела я сей же час, что не сидеть мне больше в девках. Эко же счастье подвалило! И полвека мне не минуло, а я уж и невеста! И чья? Сына царского!
   На другой день с утра ранехонько принарядилася, белилами лик свой светлый украсила, клюквой щеки подрумянила и опустилась под окно суженого поджидать. Недолго дожидаться довелось. Всего то семь ден. Нынче ввечеру на закате заявился суженый.
   Калитку отворил - чуть с петель не совлек - и ввалился во двор ражий мужик. В красной рубахе, золоченым пояском подпоясанный. Сам здоровущий кабан, морда с рубахой в один цвет. Ни мое почтение вам, ни будьте любезны. Сразу видать - царский сын. Мигом двор обозрел, покривился в мою сторону и вопрошает грубым голосом:
   - Слышь, тетка, может статься, тут к вам во двор стрела заворотила? Другую неделю по дворам таскаюсь, сыскать не могу, холера бы ее взяла!
   Я тут и обомлела вся. Все нутро у меня закипело. Это я то тетка?! Только рот отворила, дабы ему подлецу молвить все, что об нем полагаю, как муха то навозная в рот ко мне и приспела.
   Пока я с мухой той сраженье вела, батюшка на крыльцо взошел. В сапогах праздничных, салом Федькиным смазанных, аккуратно под горшок постриженный, борода на два ряда расчесана. Пред собой пузо гордо несет в поддевке парадной, а руки за спиной укрывает. И молвит он тому пентюху:
   - А не сию ли стрелу, мил человек, выискиваешь? - и из-за спины выуживает стрелу царскую.
   Обозрел сей кабан стрелу каленую и ответствует батюшке:
   - Та самая. Моя стрела будет.
   - Ну, а коли твоя, - батюшка молвит, - то согласно слову царскому должон ты жениться на дочери моей.
   - Эт можно, - красномордый толкует. - Веди свою дочку сюда, поглядим, - и аж слюни изо рта пустил.
   - А что ее вести-то? - батюшка отзывается. - Вот она, - и на меня перстом указывает.
   Я ж к тому времени уж с мухой совладала и прихорошилася.
   Кинул скорый взор на меня кабан пришлый, и слюна у него отчего-то сразу течь перестала. Вслед за тем взирает он на батюшку глазами дикими, очумелыми и вопрошает его с изумлением редкостным:
   - Сколь же тебе, старче, годков, коли сия тетка твоя дочь?
   Тут такое зачалось...В общем, кое-как сей царский сын, мужлан неотесанный, с нашего двора ноги унес. Кстати, кличут его Федькой. Точно боров!
  * * *
   Батюшка то мой, каков мудрец! Мудрей мудрого. Молвит мне ласково сего дня:
   - Полно выть, дура кудлатая! Почитай четвертый день ревешь, аки боров Федька, когда его резали! Будет тебе жених. За царского сына замуж пойдешь. Я царю-батюшке челобитную отписал. Все там прописал, все как есть растолковал. Коль царь свое слово про стрелу вымолвил, так должон теперь его сын по закону тебя в жены взять. У меня, подлецы, не отвертятся!
   Ай да батюшка, ай да умница! Сумел-таки челобитную начеркать! Уж что-что, а бумаги мудреные строчить он горазд. Ну, все, теперь моим молодчик будет. А он и впрямь молодчик. Статный, пригожий, румянец во всю щеку. И имя дивное - Федор. А голос какой славный. Правда, с девицами объясняться не обучен, да оно и к лучшему. Сразу видать, что по девкам не бегает. Ну, а я-то его ужо всему, чему надобно обучу...
  * * * * *
   Челобитная
  
   Царю-батюшке Елисею
   Боярин Задирай-Хвостов
   челом бьет
  
   Царь ты наш батюшка государь надежа и опора наша всенародная долгих лет тебе желаю правь нашим царством справедливо долго и щаслива поскоку ты царского роду хотя наш род Задирай-Хвостовых подавнее будет еще мой прапрапрадед уже при дворе правителя Берендея старшим боярином был когда твой только-только к боярскому чину то подбирался а потому несправедливо это вот вовсе и не по-божески а потому и не по-людски так что Бог нас рассудит все как есть и воздаст каждому по заслугам а пока должон ты царь-батюшка надежа наша и опора государь в миру праведном поступить по справедливости по царски и Божески и слово свое царское сдержать чтобы нерушимо оно было аки вера православная во веки веков и надеемся мы всем семейством на это на том и стоим.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Грамоте я с малолетства обучен не был. А как определился в церковь в услужение к священнику нашему Даромыслу, так скоро он меня с Божьей помощью и подмогой клюки своей читать - писать выучил.
   Только грамота - это палка о двух концах. С одного конца - какие-никакие деньжата. То купец с поклоном явится, похлопочет челобитную царю намарать, то воевода заворотит, попросит который-нибудь царский указ растолковать, то еще кто нелишний грошик доставит.
   Ну, а с другого конца - служба царская. И служба сия задарма вершиться. Как царский писарь преставился, зачал государь меня к себе кликать бумаги строчить всяческие. Ничто он мне за то не уплачивает. Ты, выговаривает, человек божий, а служба государева богоугодная. Добро, это уж как-никак снести можно. Только несообразности часом в той богоугодной службе через край.
   Вот и намедни кликнули сызнова к царю. Прибываю - государь по своей царской избе так и вышагивает, так и вышагивает. Лютой вышагивает, толи фыркает от гнева царского, толи хрюкает, не уразуметь.
   - Тут, - молвит, - от боярина Драного Хвоста челобитная. Читай, - изрекает и в нос мне ее тычет.
   Пробежал я боярскую челобитную, почесал в темени.
   - Можно, - пытаю, - царь-батюшка, я еще разок ее пробегу?
   - Читай! - государь вопит.
   Прочел я ее другораз.
   - Ничего, - говорю, - не разумею.
   - Ну, ни дурак ли ты? - царь вопрошает. - Мне и одного раза достало, дабы ничего не уразуметь, а ты только со второго раза про то смекнул.
   Почесал я сызнова в темени и опасливо государю толкую:
   - Надобно было бы резолюцию наложить.
   - Куда наложить? - государь вопрошает.
   - На челобитную сию.
   - На такую наложить можно, - царь сговаривается.
   - Только не в избе. Ступай на двор с этой челобитной, там на нее и наложи.
   - А что в резолюции написать-то, твое государево величество?
   Государь тут как всполыхнется, как ногами затопочет, аки баран перед побоищем, да как закричит дурным голосом, боярскому борову Федьке подобно, когда того резали:
   - На челобитную наложить и в ней написать? Дурак!
   Ну, дурак так дурак. Царя ослушаться возбраняется. Как-никак самодержец. Кинулся я во двор. На царском крыльце примостился. В правом верхнем углу боярской челобитной нацарапал большими буквицами "Дурак". Извлек печать государеву, на коей "Царь" начертано, только возжелал ею резолюцию прихлопнуть, как подбегает ко мне царский кобель и ногу задирает. Пнул я его, прости Господи, и печать прихлопнул. Гляжу - не туда угодил! А все из-за псины этой поганой, Господи прости. Ну, да ладно. Ничего уж тут не поделаешь.
  * * * * *
   Донос
   Государю Всемилостивейшему Елисею
   Тайного советника
   Тайной канцелярии
   боярина Серомышского
  
   Государь Всемилостивейший. Донести вожделею до твоей Милости тайные известия, мною среди подданных твоих скопленные.
   Во первой части доноса своего уведомить желаю про то, что боярин Задирай-Хвостов злоумыслил нечто поганое. Уж давно заприметил я, что таращится он на меня зверовидным образом. Потому и принялся я за ним приглядывать, вроде невзначай у его двора похаживать, да речи его подслушивать. Вот иду вчера ввечеру повдоль его забора тесового и чую, ревет он на всю улицу, аки боров их Федька, когда его резали:
   - Это ж как постигать сей взбрык словесный?! - вопит. - Глянь сюда! Вишь, печать стоит, а под ней "дурак" намарано. Стало быть, он сам и есть дурак?
   Чую, дочка его, Авдотья, молвит:
   - Как есть, батюшка. Так и указывается, кто дурак. Это что ж выходит? Что мне теперь за сына дурака замуж идти?
   Заревела она, аки боров их Федька, когда его резали, и в дом направилась. А боярин молвил слова непотребные (слова сии записал я случая всякого ради и к доносу прилагаю), далее рек громогласно: "Запью!" И следом за дочкой подался. Потому-то и рассудил я, что замыслил он что-то крамольное.
   Во второй же части доноса своего сообщить поспешаю тебе, Государь, про молву невнятную, какова среди твоих подданных все в ширь и в ширь идет. А как раз, что виденье было бабке Фекле аккурат ночью, когда луна в полную силу вступила. И лицезрела она черта поганого, каковой по улице от болота выступал и не просто выступал, а напрямки к святой церкви Божьей.
   Про то у слуг твоих верноподданных суждения всякие. Мыслят одни, что то сам сатана был. Мол, замыслил он в грехах своих покаяться и креститься в веру православную.
   Другие молвят, что сатана и днем это сотворить мог, а не шляться по ночам, аки блудный кот, когда весь честной народ почивает. А потому это не сатана был, а сторож церковный Никифор. Мол, ввечеру у болота его с кувшином браги лицезрели. Он завсегда, как напьется, ревет, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" И купаться лезет хоть в реку, хоть в болото, хоть в лужу поганую.
   Водятся и таковые, Государь-Самодержец, чают которые, что Фекла обыкновенно с ума спрыгнула. Оно и не мудрено. Никак старухе сто годков недалеко.
   Так что сам постановляй, черт это, али кто прочий. Как решишь, Владыка, так и будет.
   Во третей части доноса своего строчу тебе Царь-Государь, что купец Завирайский челобитную уготовил про порчу, какову, якобы, от царской стрелы поимел. Только кривду он в той челобитной намарал. Потому не залишним было бы испытать с пристрастием сие писание купеческое. А испытав, наказать по всей строгости кнутом ли, батогами ли. А двор его, запасы с животиною раздать слугам твоим верным, вот, к примеру, мне.
  * * * * *
   Челобитная
   Царю-батюшке Елисею
   Купец Завирайский
   челом бьет
  
   Батюшка-Царь! Свет наш Божий! Кормилец ты наш и спаситель! Не дай помереть верному рабу твоему купцу, с хлеба на квас перебивающемуся. Стряслась у меня грешного беда превеликая. Заворотила ко мне на двор третьего дня стрела каленая. И порешила она десять кур, семь уток, трех гусей, да индюка подранила, опосля чего он вчерась помереть изволил. А стрела та в четыре вершка длиной и в полфунту весом. И окромя того клеймо на ней царское. Так уж ты, Царь-Государь наш великий прикажи из казны мне хоть медных денег дать, коли птицу мою той стрелой жизни лишил.
  
   Челобитная
   Государю Елисею
   Купец Завирайский
   челом бьет
  
   Государь! Отписал я тебе челобитную, а ответа твоего царского нет никак. А меж тем ключник Фома высказал мне нынче, что стрела та помимо птицы три мешка муки и два мешка бело ярого пшена побила. И все добро из них в грязь просыпалось. Так ты уж, Государь, вели мне серебра из казны отсыпать.
   Челобитная
   Государю Елисею
   Купца Завирайского
  
   Царь! Не по-божески это! Третью челобитную строчу, а денег все нет. А тут, коли тебе ведомо будет, пастух мой, Вавила-Старшой, молвил намедни, что стрела твоя к тому ж трех коров и быка подранила. И они помирать вознамерились. Теперь, кроме как на золото, я не согласный. Так что, отворяй казну.
  * * * * *
   Рапорт
   Воеводы Простодубова
   Царю Елисею
  
   Твое Величество! Веление твое исполнил! Испытание челобитной купца Завирайского свершил! О чем тебе доношу! Почивших кур, уток, гусей, индюков, коров, быков и прочих павших на дворе купца Завирайского не изобличено! Раненых нет! Потери фуража не явлено!
   Чтоб познать для коровы убойную силу стрелы каленой, каковой, якобы, тех коров ранили, приказал я в единую корову из лука выстрелить. Корова издохла только после десятой стрелы. А на быка и решительно восемнадцать стрел извести довелось.
   Все это некое колебание у меня в уму зародило про купеческие слова. Потому исполнил я дознание купца посредством убийства на очах его родных ему кур, уток и гусей (всего двадцать семь голов). Не стерпел купец Завирайский такого дознания мудрого и явил мне правду-матушку, что навел он поклеп на стрелу каленую. Что стрела сия, во двор купеческий заворотившая, исключительно козу Зулейку подранила. Осмотр раненой показал, что рана поверхностная, легкая и не мешает козе нести службу дальнейшую. О чем в докладе и извещаю.
   Все почившие в ходе дознания, сообразно твоему приказу, препровождены на двор боярина Серомышского.
  * * * * *
   Сестрица моя милая, Несмеяна!
   Отчего-то нет от тебя никакой весточки уж по сей день. Али обрела ты письмо мое душевное? Не сгинуло ли оно, пока шло путем-дорогою? Али чего у тебя не благое содеялось? Ну да ладно, буду поджидать ответа твоего сердечного.
   У нас же в дому тишь да благодать. Муж мой праведный из запоя вышел-то, благодаря Господу. Жизнь повел добродетельную, беспорочную. А второго дни сызнова стал молвить про женитьбу детушек наших. Я тебе писала уж, что невест своих они из луков выцеливали.
   Попала стрела старшого, Феденьки, на боярский двор. Только не жаждет он жениться. Мне, мол, всего-то сорок годков, не нагулялся я еще. Озорник такой, все по девкам бегает. Я ведь тоже до замужества, памятуешь, чай, с мужиками то...Тьфу ты, Господи! Прости меня, дуру грешную! Сызнова пишу не то, что надобно. Так вот царь-батюшка и не супротив, чтобы Федор боярскую дочку в жены не брал. Потому как на боярина Задирай-Хвостова зуб точит. Единственно, кажись, не самого боярина, а на прапрапрадеда его. Хотя, чего зуб точить-то на покойника?
   Стрела среднего сыночка, Клима, завернула на купеческий двор. Только для сыночка нашего у купца дочки не оказалось, а оказалась коза Зулейка. Как прознал про то Клим, заревел, аки боров Федька Задирай-Хвостовский, когда его резали.
   Это что ж, - ревет, - у меня ныне женой купеческая коза будет?
   А батюшка ему и отзывается:
   - Не помышляешь купеческую козу в жены брать, тогда изволь на сыне его жениться - Митьке Рябом.
   Повесил Клим буйну головушку и батюшке ответствует:
   - Нет, папаша, уж славнее на козе жениться, коли так. Она краше.
   - Ну и столковались, - молвил батюшка. - Иван-то вон и вовсе лягушку в жены берет.
   Погоди, сестрица милая. Кто-то в наши ворота ломится. Уж не банда ли разбойная. Я письмецо тебе потом допишу, коли жива буду.
  * * * * *
  Из записок отца Даромысла,
   Житие наше зело мудрено и часом такие выбрыки сотворяет...Вот и нынче в том сызнова я уверился. А дело так водилось. Ввечеру, когда час пришел церковь затворять, прояснилось, что сторож церковный Никифор утерялся неведомо где. И ключи церковные разом с ним запропали.
   Делать нечего, постановил я в храме ночь провесть. Взошел внутрь, затворил дверь на щеколду, молитву сотворил. Ночь подоспела, тишь да благодать воцарилась. Нежданно некто в храм ломиться принялся. Уж не нечистая ли сила явилася к полуночи? Взял я дубовый крест тяжелый с амвона и устремился дверь отворять, а сам молитву вершу в полголоса. Отворил - стоит у порога некое творение несуразное облика сатанинского. Все черно от грязищи болотной, тиной поганою разукрашено. Сей же миг уразумел я, что это сатана и есть. Осенил я его крестным знаменем и церковный крест ко лбу его приложил, со всего плеча размахнувшися.
   Повалился сатана на колени тотчас, и из чрева его богомерзкого жидкость красная, аки кровь, с гадким запахом зачала изливаться. И рек сатана голосом церковного сторожа Никифора:
   - Прости меня, батюшка! Ну загулял я, ну загулял! У болота кувшин свекольной браги выхлебал, душа моря возжелала, вот и устремился я в болото поганое.
   Одолел меня после слов сиих гнев праведный. Не сдюжил я его унять и выказал сторожу словами простыми, удобопонятными все, что о нем полагаю. И послал его к свиньям!
   С превеликим трудом восстал грешник с колен и удалился в свинарник, аки тростник под ветром качаяся. Я же в церковь вновь воротился. Не поспел душу свою от гнева избавить - сызнова Никифор в дверь ломится!
   Взял я в левую руку дубовый крест, в правую - кий свой ольховый и к дверям поспешил. Ну, мыслю, и благословлю ж я тебя сейчас! Двери распахнул, да как замахнусь крестом. А сатана-то от святого креста в тьму ночную как шарахнется! Истинно сатана, не Никифор это. Никифор поизряднее будет, грязи на нем менее было, да и верещать при виде креста святого, как этот сатана, Никифор не горазд.
   Устремился нечистый в церковный сад. Нет уж, мыслю, не ускользнешь от слуги божьего, и за ним следом кинулся. А он бежит, вопит нечто дурным голосом. Только недосуг мне в его сатанинский крик вслушиваться. Наконец настиг я его у церковного пруда да так перекрестил кием своим промеж плеч, что рухнул он на земь.
   - Ну что, - кричу, - сатана! Прими смерть от креста Божьего!
   А он как заверещит в ответ:
   - Батюшка! Да вы никак замолились в конец! Всюду вам сатана грезится! Какой же я сатана? Я Иван-царевич!
   Не поверил я отродью адову и поднял над собой дубовый крест руками обеими, дабы опустить его на главу сатанинскую. А сатана как порскнет в сторону, да прямиком в пруд и кинется. Добрался до середки пруда и давай плескаться, аки водяной. Здесь уж и рассвет затеялся, и первый петух прокричал. И узрел я тут диво дивное: обратился сатана в Ивана-царевича!
  * * * * *
  Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
   Ах! Ах! Все как я возжелала, свершилася! Вскорости сделаюсь я царевною! А зачиналось все вчерашнего дня. Вышел батюшка после полудня, плотно откушавши, за ворота. Нежданно чую, возопил он ярым голосом: "Мазурик! Вор! Собак спускайте!" А следом во двор вбежал и в хлев устремился.
   Вломился он в хлев и давай свиней из него изгонять.
   - Ату его! - кричит. - Куси!
   Сильно выпимши был батюшка пятый день к ряду, от того свиней с собаками и смешал.
   Бросилась я на улицу вослед свиньям. Зрю - бежит от наших ворот боярин Серомышский, а за ним свиньи всей стаей так и гонятся, так и гонятся! Из последних сил боярин бьется, тщится от погони уцелеть. Только лишь все по напрасному. Настигли они его болезного посереди улицы, да в грязь то и втоптали.
   Не смогла я покойно на это бесчинство взирать и вдоль улицы шибче кинулась. Уж почти настигла я свиней своих, дабы домой их воротить, пока боярин-то из грязи не выдрался. Однако приударили они тут к царскому двору.
   А ворота царские отворены, и подле них два стражника стоят с бердышами. Свиньи то наши во двор царский и влетели. Вбежали свиньи во двор - стражники следом, и ворота у меня пред самым носом затворили. О ворота те дубовые я с разбегу и ударилась. Кричу:
   - Ворота отворите! Свиньи боярские!
   А стражники в ответ:
   - Не боярские мы, а государевы!
   И замест того, дабы ворота отворить, чую, направили они свиней в хлев царский. Вскипело во мне все нутро мое девичье. Гнев на царя-обманщика душу мою обуял. Мало того, что лишил меня жениха законного, так и на свиней наших покусился! Помутился мой разум целомудренный от сей низости свиной. Отвернула я от царских ворот в попятную сторону, да с разгону в них как бабахнулась! Сорвались ворота стойкие с крепких петель да придавили двух собак и трех стражников.
   Вымахнул здесь из избы царской на крыльцо сам царь и возопил диким голосом, аки боров Федька, когда его резали:
   - Это что за свинья ко мне в государев двор ломится?
   Ну уж тут озверела я вся! Так озверела, что решительно ополоумела. От того-то и не памятаю, что потом было. Памятаю только, что бегу с двумя бердышами за суженым своим по двору, а он вопит, аки боров Федька, когда его резали, да в конюшню схорониться стремится.
  * * * * *
   Рапорт
   Воеводы Простодубова
   Царю Елисею
  
   Твое Величество! Про ознакомление боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой с царским семейством рапортую! До смерти боярская дочь никого не зашибла. Члены семьи царской увечий не обрели за выключением жениха ее Федора, каковой немалую часть зубов утратил. Стражники государевы, дерзнувшие в числе пятерых остановить Авдотью, отделались единственно тем, что малое число десниц и ног их было порушено. Для поправления конюшни царской, Авдотьей в щепы изрубленной, мною истребована артель плотницкая.
  * * * * *
  Из записок отца Даромысла ,
   Третий стакан чаю испив, поведал мне Иван-царевич про то, как устремил он стрелу свою в болото, а далее, согласно воле царской, пустился ее выискивать.
   - Полный день, батюшка, я в болоте до темна плутал. В грязи гадкой да тине болотной весь измарался, особливо, когда черта болотного встретил. Предстал он нежданно из пучины поганой, от грязищи мерзкой весь черен да тиной изукрашен. И ревет громовым голосом, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" Как узрел я его, со всех ног вспять поворотил, стези не выбирая. При всем том, cыскал я стрелу свою, а с невестой в болоте так и не сошелся.
   - Знамо дело! - молвил я царевичу. - Каковые в болоте невесты? Лягушки да кикиморы болотные.
   - Лягушек там пропасть! - согласился царевич. - А вот кикимор в болоте я не узрел. Зато на одну старую кикимору натолкнулся, когда к церкви близился. Воззрилась она на меня во тьме ночной, закричала дурным голосом: "Черт! Черт!" И вслед за тем, по огородам прочь устремилась, аки кобылица необъезженная.
   Умолк Иван-царевич, а затем молвил:
   - Не ведаю я теперь, как мне далее быть. Что я батюшке изреку, коль невесты себе не выискал? Может статься, ты мне, батюшка, мудрый совет подашь?
   - Укладывайся-ка ты, царевич, почивать, поди умаялся, по болоту рыская. А я покамест поразмыслю, чем твоей беде подсобить.
   И пока почивал царевич, я все думу думал и удумал-таки. Коли Государь так мудрено и не по-божески постановил сыновьям своим невест выискивать, надлежит образумить его и уму-разуму поучить. Направил я стопы свои к пруду церковному, изловил там лягушку ладную да домой с ней воротился.
   А когда Иван-царевич пробудился, изъяснил ему все. И довершил речь свою так:
   - Когда же царь, батюшка твой, приведет тебя ко мне в церковь с лягушкой венчаться, все я ему изреку. Изреку, заставлю покаяться в грехах своих и отречься от жития неправедного.
   На том и порешили.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Неисповедимы пути Господни, а часом так мудрены, что не ведаешь даже - толи насмешничать, толи слезы лить. Вот и намедни я в сим уверился, когда Государь в нашу церковь прибыть изволил, дабы сыновей своих венчать. Предстал он во всем своем величественном царском обличии, с дружиной немалою во главе с воеводою.
   Перво-наперво, надлежало венчаться старшему сыну царскому Федору с боярскою дочкой Авдотьей Задирай-Хвостовой. Тут первое промедление и изъявилось. Очутилось, что лик у Федора синяками и царапинами изукрашен и тряпицей перевязан.
   - Отчего лик твой столь чудной, царевич? - вопрошает отец Даромысл.
   А царевич в отклик единственно мычит нечто невразумительно.
   - Зашибся он, батюшка, - невеста молвит. - С кошкой поигрывал, та его исцарапала ненароком, да малость зубы ему повыбивала.
   - А как же я уразумею, девица Авдотья, жаждет ли он тебя в жены взять, коли он ответить неспособен?
   - Жаждет, батюшка. Ох как жаждет! Зубы-то у него, однако, какие-никакие остались.
   Ну что ж, изготовился уж было батюшка таинство брака вершить, как послышался нежданно за стенами церковными шум побоища немалого. Впоследствии отворились двери во всю ширь, и вкатились в храм два дружинника царских, с превеликою силою брошенные. А следом за ними явилась дева склада богатырского, простоволосая, прости Господи, расхристанная и битвою ярою разгоряченная. И взревела она громовым голосом, аки боров Федька, когда его резали:
   - Оборвать немедля сие бесчинство! Не может муж при живой жене с этой лахудрой венчаться! А Федор муж мне законный! Мы с ним тайно обвенчаны!
   И над главой какой-то бумагой размахивает.
   Авдотья, невеста бывшая сына царского, так навзничь и низверглась. Кабы не воевода, подхватить ее исхитрившийся, проломила бы она головой своей церковный пол. Этакий здесь шум, крик затеялся - хоть святых выноси.
   Токмо стукнул Государь своим посохом царским об пол и рек громким голосом:
   - Цыц! Знать не бывать Драным Хвостам роднею царскою! Нет на то воли божьей! Воевода, выноси! - кивнул он на Авдотью Задирай-Хвостову и усмехнулся усмешкою странною.
  * * * * *
  Из записок воеводы Простодубова.
   Николи ранее не помышлял думы свои на бумагу возлагать иначе как в облике рапорта али веления. Да вот ныне отважился подобно борзописцу их изложить. А основание тому в сердце моем сокрыто. Оказалось, что отворено оно не только для дела ратного, но и для мирных чувств. И чувства те воспламенила во мне дева Авдотья, когда царский двор воевала. В том побоище не только царское семейство она в полон взяла, но и сердце мое воинское.
   Только была сия дева дивная не мне предуготовлена, а сыну царскому, оттого не посмел я никому о своем восхищении ею слово молвить. Но снизошел рок ко мне грешному, и явил мне вероятность чудную.
   Кликнул меня к себе Его Величество и поведал про то, что не желает входить в родство с боярином Задирай-Хвостовым. А потому хлопочет у меня подмоги, дабы пресечь женитьбу царевича Федора с боярской дочерью Авдотьей. Тут мое сердце превелико возрадовалось. И мигом я дело это уладил.
   Во время оно представляли в нашем царстве лицедеи. И была среди них дева склада богатырского, каковая дивила народ недюжинной силою. С ней-то я и столковался. Подготовил мне один грамотей бумагу подложную, о женитьбе ее с царевичем Федором, об чем я Его Величество и сына его упредил. Вследствие деяния сего угодила девица Авдотья прямиком ко мне в десницы. А я уж сей случай чудный не пропустил.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Вынес воевода бережно, аки сосуд хрустальный, Авдотью, дочь боярскую из храма, а батюшка Даромысл вознес над головой большой крест дубовый. Умолк ропот в толпе, и деяние продолжилось. Вот тут-то и изъявилось другое промедление.
   Вступил в церковь средний сын царский- царевич Клим и на веревке за собой козу волочет. А та упирается и блеет громозвучнее, чем боров Федька, когда его резали.
   Как узрел это отец Даромысл, возопил он громовым голосом:
   - Это что за бесчинство богомерзкое?!!! Кто дозволил в святой храм сию животину ввести?!!
   А царь ему дерзко ответствует:
   - То мое дозволение. Зулейка невеста Климу, сыну моему. Потому на венчание и явилася.
   - На венчание говоришь? А какую веру она исповедует? - с подковыркой батюшка вопрошает. - Уж не магометанскую ли? Больно имя у нее диковинное. Коль крестили ее в веру христианскую, не могла она такое имя обрести. Ибо нет в святцах такого имени! А ты, чай, сам ведаешь, коль она не веры христианской, не токмо венчаться с православным, в храм входить ей не должно!
   Тут выступил вперед купец Завирайский и молвил с поклоном:
   - Батюшка, у меня помимо Зулейки сын Митька наличествует. Коли возбраняется царевичу на козе магометанской веры жениться, пускай он тогда хоть на Митьке женится. Митька веры православной. Митька, подь сюды!
   Как услыхал это батюшка, возопил он так, аки могли бы зареветь два борова Федьки, когда бы их резали:
   - Что?!!! Жениться царевичу на особе мужеского полу?!!! Это безобразнее греха первородного!!! Нынче на Митьке жениться, а завтра жабу болотную в жены взять?!!! Лягушку царевной сделать?!! Вон из храма Божьего, грешники!!! А тебя, царь, упреждаю: не пресечешь жизнь свою греховодную, отлучу от церкви и прокляну!!! Изыди прочь и покайся!!!
  * * * * *
  Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
   Ах! Ах! Не бывать мне царевною! Жестокосердно судьба надо мной надсмеялася! Обманул меня боров царский Федька. Обольстил меня деву безвинную, да и отшатнулся нежданно. Ну ничего, ему ужо за это станется! Казнится он будет еще за сие деяние. Уже я с ним поквитаюсь!
   Вослед за тем, как во храме-то я чувства утратила, опамятовалась я в церковном саду. Возлежу я на траве-мураве, а подле меня воевода стоит. Узрел он, что я очувствовалась, и рек громким ратным голосом, подобным тому, как боров Федька ревел, когда его резали:
   - Дочь боярская Авдотья! Захватила ты мое сердце в полон! Будь моей супругой законную!
   Услыхала я сии слова чудные и чуть от них не ополоумела. Намеревалась уж было сызнова чувства утратить. А следом и мыслю: ведь сим деянием судьба мне десницу простирает. Коли смогу я воеводой заправлять, так и дружина царская мне подвластна будет! Вот тогда я борову царскому и отплачу!
   Откинулась я на спину, дланью очи прикрыла и рекла с трепетом:
   - Согласна я. Прямо хоть на сим месте и неотложно.
  * * * * *
   Сестрица моя любезная, Несмеяна!
   Заждалась я от тебя отклика на мои весточки. Али захвачена ты делами безотлагательными? Али разобиделась на нечто? Отпиши уж что-либо на мои эпистолы незатейливые.
   У нас же новое происшествие содеялось. Отрекся отец Даромысл cыночка нашего Клима с козой венчать, ибо очутилась она веры магометанской. И не токмо отрекся, но и изгнал нас из храма Божьего и грозился царя-батюшку от церкви отлучить за деяния его. От того зачал муж мой куролесить.
   Перво-наперво, приказал он Климу и Ивану-царевичу сызнова стрелы пустить, кабы невест себе сыскать. Иван-то с лягушкой венчаться был обязан. А коли она не крещеная, так и его не обвенчали.
   Федора же царь-государь касаться не стал, ибо Авдотью Задирай-Хвостову замуж отдает за воеводу нашего Простодубова. Он и свадьбу им учинил знатную, не по чину. Ужо третий день сия свадьба погуливает, не уймется никак. Вот и ныне песни да веселье повсеместно. Только чу! Подле ямы помойной, куда мы из свиного хлева навоз кидаем, некий вопль стоит. Ревет некто, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" Надобно пойти кинуть взор, что там вершится.
  * * * * *
   Донос
   Государю Всемилостивейшему Елисею
   Тайного советника
   Тайной канцелярии
   боярина Серомышского
  
   Государь Всемилостивейший. Донести вожделею до твоей Милости тайные известия, мною среди подданных твоих скопленные.
   В доносе своем поспешаю уведомить про молву невнятную, какова в народе раззванивается. Словно бы донеслась стрела, Иваном-царевичем метнутая, в чужедальние края. Молвят даже, точно бабка Фекла суждение имеет, что достигла та стрела царства Кощеева. А посему доведется ныне царевичу выступать самого Кощея воевать, дабы избавить из полона его Василису Прекрасную и в жены ее взять.
   Помимо того, бают, будто провещала Фекла, что смерть Кощеева на конце иглы сокрыта. Игла та в яйце покоится, а яйцо в утке таится, а утка в зайце ютится, а заяц в сундуке кроется, каковой оковами к дубу вековечному у моря-окияна навязан.
   Про то у слуг твоих верноподданных суждения всякие. Мнят одни, что заяц для утки невместителен будет. Оттого утка не в зайце, а в овце устроена. Мыслят другие, что овца животина уж больно несмышленая, посему в сундуке собака упрятывается, в коей утка и хоронится.
   А еще пререкание промеж народа идет. Молвят одни, что яйцо, в коем игла сокрыта, не утиное, а куриное. Ибо с куриным яйцом в потрохах утке летать сподручней. Иные же на утином яйце стоят.
   Наличествуют и людишки, каковы полагают, коли Кощею поболе ста годков будет, яйцо то уже стухло и истлело. А вкупе с ним и игла сгинула. Оттого и смерти Кощеевой решительно не бывать.
   Помышляют кой-какие, что игла та не в яйцо, а в ежа ввернута. Оттого cыскать ее среди прочих игл, им носимых, несбыточно.
   Водятся и таковые, Государь-Самодержец, чают которые, что Фекла бесповоротно с ума спрыгнула вслед за тем, как ей с чертом сойтись довелось. Оттого, мол, и сказывает она этот слух химерический.
   Правдива ли молва сия, али кривду баят, тебе, Государь Всемилостивейший, разрешать. Как постановишь, так оно и будет.
  * * * * *
   Из записок костоправа Ермилы.
   Велика ученость наша, из божеских писаний почерпнутая. Только нету в тех писаниях учености об устройстве тела людского. Оттого доводится науку эту превосходить в труде каждодневном. А труда того не счесть. Кто явится с десницей порушенной; кто с зубами повыбитыми; кто с брюхом, соседским ножом вспоротым; а кто и положительно с ума спятивший, аки бабка Фекла.
   Вот и третьего дни предстал предо мной Митрофан со скотобойни с раной немалою. Кусок плоти у него из ляжки отодран был.
   - Это как же тебя угораздило? - вопрошаю.
   - Резал я Федьку, - он ответствует, - борова боярина Задирай-Хвостова. Боров тот меня клыками и тяпнул.
   - Сие дело мне знакомо. Знатно боров ревел, когда ты его резал.
   - То не боров ревел, а я. Ибо он меня первейший тяпнул. Боров же и пикнуть не поспел, когда я его за ляжку свою порешил.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Что наша жизнь? Икра? Нет, скорее тягучий кисель. Тянутся, как безвкусный овсяный кисель, унылой чередой годы, серые, как ежи, и похожие друг на друга, как мухи. И нет им конца. Что было позади - забыто и безрадостно. Что будет впереди - скучно и уныло. Я один в своем огромном пустом царстве, я одинок в своем огромном пустом замке. Мне не нужен никто, и я никому не нужен. Я забыт всеми, все забыты мной.
   Порой промелькнет в памяти некое странное видение и исчезнет бесследно, подобно воробью, преследующему муху. И никак не можешь понять, что оно желало пробудить в тебе: толи какое-то давно позабытое чувство, толи аппетит.
   Вот и нынче с превеликим удивлением размышлял я над странными записками, нежданно обнаруженными мной в одном из залов восточного крыла замка, в котором не был я уж, пожалуй, целую вечность. Назывались эти записи дневником князя Константина Безмерного. Более всего в этом, непонятно кем созданном и как очутившемся в моем замке дневнике, меня поразили такие строки:
   "Я люблю ее. Ах! Как я ее люблю! Какое это счастье любить и быть любимым! Я живу в безбрежном мире любви. Каждое утро начинается с мысли о том, что сегодня я вновь увижу ее, вновь коснусь ее руки, вновь поцелую ее. А каждый день заканчивается мыслью о том, что завтра это счастье повториться. Ей только девятнадцать. Я на год старше. У нас впереди вся жизнь. Наша любовь, наше счастье будет длиться вечно!"
   И тут же следом:
   "Жизнь кончена...Все сказки - ложь. И сказка под названием любовь тоже. Она предала нашу любовь. Она предала меня. Это невозможно простить, это невозможно забыть, это невозможно пережить. Почему она сделала это? Что она нашла в нем? В ее письме нет ответа на мои вопросы. Но теперь это уже неважно. Остаётся одно - умереть. Уверен, что в подземелье, в лаборатории моего прадедушки найдется средство для удовлетворения этого моего последнего желания."
   Кто он - князь Константин Безмерный? Как его дневник оказался в моем замке? Что с ним произошло? Вряд ли я получу ответы на эти вопросы. Ведь этим записям явно не один десяток, а, возможно, и не одна сотня лет. Да это и неважно. Годы - тлен. И тлен все, что было в них.
   А любовь? Что есть любовь? Можно любить яства, чудные напитки, можно любить охоту и безумную скачку, можно любить темную безлунную ночь, можно любить беспощадную бурю. Но любить кого-то? Как такое возможно? Этого я не могу понять.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Свершилось в царстве нашем деяние изрядное. Пустился Иван-царевич в странствие немалое - аккурат в царство Кощеево, дабы выпростать из полону Василису Прекрасную и в жены ее взять. Не по своей воле он сие действо совершил, а по воле царя-батюшки. Бают в народе, что боярин Серомышский к тому свою десницу приложил. Будто бы надул он в уши государю про слухи, бабкой Феклой испускаемые. Вот государь и отрядил сына своего на розыски славной невесты в царстве Кощеевом.
   Не желал Иван-царевич в сие странствие пускаться, да не осмелился родительской воле перечить. Не дозволил ему царь в промедлении быть с отправлением в путь-дорогу. А дозволил только взять себе в попутчики Никифора - сторожа церковного. Ибо, может статься, ведает он стезю к морю-окияну, где у Лукоморья смерть Кощеева в сундуке схоронена.
   И пустились они третьего дни в сие похождение сомнительное.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   В дневнике этого безвестного Безменного упомянута была некая лаборатория в замковом подземелье. Породило это во мне странное чувство. Что-то это чувство мне напомнило. Даже показалось на мгновение, что когда-то, бесконечно давно, я это чувство испытывал. А потому опустился я подземелье своего замка.
   И здесь тоже повсюду запустение, пыль и тлен. Долго я плутал в хитросплетениях подземных коридоров, но нашел-таки то, что искал. Это оказалась небольшая комната, заполненная странными приспособлениями непонятного назначения. В середине ее стоял маленький стол. Лежал на нем раскрытый манускрипт, рядом с ним - стеклянная бутыль с золотистой жидкостью и опрокинутый серебряный кубок. А вдоль стен тянулись полки, заставленные пропыленными манускриптами вперемешку с сосудами. Разными были эти сосуды: из стекла и меди, из хрусталя и серебра. Даже несколько золотых кубков стояли среди них. Увидев это, я замер в полном изумлении. Ведь я знать не знал о таком помещении в моем замке и странных вещах его наполняющих.
   Но еще больше удивление мое усилилось, когда я начал читать надписи на сосудах и затем раскрыл взятый со стола манускрипт.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Не пребывал я свидетелем похождения Ивана-царевича в царстве Кощеевом. При всем том, наслышан немало о сим деянии. Оттого почитаю, что способен правдиво историю странствия его очертить.
   Зачалось сие странствие диковинное со сборов в путь неблизкий. Уложил царевич в суму дорожную провизию немудреную, захватил с собой лук со стрелами, да горстку землицы родимой матушка потаенно ему в суму всыпала, дабы сберегла она его в пути. А Никифор к тому скарбу нехитрому немалую баклагу хлебного вина приобщил. Пояснил он сие добавление весьма незатейливо:
   - Бабка Фекла вещала: "Что православному хорошо - Кощею смерть".
   И пустились они в стезю неведомую. Долго шли, не коротко, пока достигли леса темного, дремучего. Солнце уж на закате пребывало. Порешили они отужинать у ручья да лечь почивать.
   Вынул царевич из сумы походной ковригу хлеба, разломил надвое и зачали они снедать. Только не идет кус в горло, ибо весь хлеб песком пересыпан: дает о себе знать землица родимая. Осерчал от того Никифор до чрезвычайности и метнул свой ломоть в кусты. Да так счастливо метнул, что угодил ненароком в зайца, там таившегося, от чего заяц сей и помер немедля.
   Возрадовался Никифор добыче нежданной и возжелал труп зайца сего на угольях испечь. Только Иван-царевич тому воспротивился. Мол, не тот ли это заяц, каковой в Кощеевом сундуке хоронился? И удумали они сей домысел испытать. Ухватил Никифор нож вострый, дабы зайца рассечь, а царевич на лук свой стрелу возложил. Удумал он утку порешить, как она из зайца вылетит. И суму они изготовили, дабы яйцо поймать, кое из утки выпадет.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Я полистал манускрипт, быстро пробегая глазами отдельные строки, и задумался. Очень странные ощущения пробудились во мне. Словно увидел я в далекой дали кого-то, кто может разрушить весь мой вековечный мир. Но как ни вглядывался я в это видение душевное, не смог разглядеть его.
   Затем я взял в руки стеклянный сосуд с янтарной жидкостью, и будто игла мне в сердце кольнула.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Только помимо потрохов ничего из зайца не вылетело. Зачали они тогда зайца на угольях печь. И такой тут дух по лесу пошел, чисто на царской кухне яства небывалые кухарят. Учуяли тот дух все звери лесные: и зайцы трусливые, и белки резвые, и волки плотоядные. И стеклись волки хищные к костру, и на странников нежданно устремились. Столь нежданно все это свершилось, что едва царевич с Никифором лютой погибели избежать сдюжили. Благо поспели они на древе схорониться. Не сподобился при этом царевич свой лук ухватить. Никифор же, баклагу с вином в десницах удерживавший, так с ней на древо и взобрался.
   Восседают они на древе, аки голубки безвинные, а внизу стая волчья нещадная их поджидает. Тут и ночь зачалась. Не завидел Иван-царевич, как сон ему очи смежил. Нежданно шум могучий прозвучал. Отворил царевич очи и зри - низвергается Никифор наземь, сучья древесные на своем пути сокрушая. От внезапности сей волки прочь метнулись. Лишь вожак стаи хищной к Никифору устремился. Но взревел тот диким голосом: "Душа моря просит!" И так хватил Никифор волка по башке пустой баклагою, что из того и дух вон, а потом в ручей направился.
   Пустились странники далее. Длительно шли они, голод немалый испытывая. Нежданно донесся до слуха их шум невразумительный. Обратили они свои взоры вострые в кусты частые и узрели там пару медвежат играющих. Ухватил свой лук Иван-царевич и в медвежонка нацелился, ибо голод не тетка. Изготовился он, уж было, стрелу пустить, да раздался сей же миг рык звериный мощи неимоверной. И предстала пред ними громадная матушка-медведица. Как завидели ее странники, овладел ими трепет дюжий, и пустились они в бегство необратимое. Неслись, аки молния небесная, летели сломя голову, стези не выбирая, и достигли неведомо как брега морского.
   Остановились путники на бреге песчаном. Обозрел Никифор портки свои мокрые, кинул взор на море синее и молвил нерадостно с тяжким вздохом: "Душа моря не просит..." И пустились они далее.
   Ступают путники в даль неведомую, а голод пуще прежнего их изводит. Нежданно заприметил Никифор в воде морской рака изрядного и сунул десницу в воду, дабы рака сего уловить. Только рак, не будь скудоумен, цап его за десницу! Заревел Никифор, подобно матушке-медведице, прочь метнулся и с раком на деснице мигом скрылся с очей Ивана-царевича. Остался царский сын у моря-окияна один-одинешенек, и никогда боле не сошелся он с Никифором.
   Долго ли, коротко ли выступал Иван-царевич брегом морским, да и прибыл в конце концов к взгорью немалому. А на взгорье том могутный дуб возрастал. И под дубом сим, точно бы, сундук стоит. Только вечер уже приспел, оттого, вестимо, не разумеет царевич, сундук то, либо нечто незнаемое.
   Подступил он к дубу, и совсем уж было к сундуку наблизился, как утка то тут и вылетела. Да так нежданно-негаданно, что царевич и охнуть не поспел. Вылетела утка и вмиг из очей пропала. Понял тут Иван-царевич, что упустил он смерть Кощееву. Упал он на сыру землю и залился слезами горючими.
   Однако делать нечего, слезами горю не поможешь. Оборвал слезы лить Иван-царевич, поднялся с землицы-матушки и устремился сундук обозреть. Подступил он к нему и узрел, что не сундук это вовсе, а валун каменный грузности немалой. А подле него гнездо на земле ютится, и в гнезде том пять яиц помещаются. Возрадовался Иван-царевич неимоверно сей находке нежданной, ибо смекнул, что в одном из яиц смерть Кощеева и хоронится.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Запрыгали у меня в голове мысли, словно лягушки у болота, забилось в груди сердце с неимоверной силой, будто раненая ворона. И понеслась перед глазами вся моя жизнь. Понеслась и остановилась. И, оглядев все вокруг, вспомнил я нежданно-негаданно кто же я на самом деле, и что со мной произошло. А вспомнив, понял, что допустил я жесточайшую ошибку и, вскрикнув, повалился без чувств.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Схватил скоро Иван-царевич одно яйцо из гнезда и расшиб его со всей мочи о валун каменный, только брызги низверглись во все стороны. Растеклось яйцо по камню, да иглы в нем не очутилось. И четыре прочих яйца расшиб этак же царевич, но не выискал в них смерти Кощеевой. Возрыдал он тогда пуще прежнего, ибо не токмо иглу не сыскал, но и пропитания лишился, да и измарался весь, аки Никифор после ямы помойной.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Вероятно, долго я пролежал на полу в лаборатории моего предка. Но в конце концов пришел в себя и опустошенный, обессиленный поплелся прочь. Ночь я провел без сна, вспоминая о минувшем и размышляя о том, что же мне теперь делать. Но ни до чего так и не додумался.
   С первыми лучами солнца я отправился к дубу, чтобы взглянуть с валуна на морской простор, что я часто любил делать для успокоения души. Подскакал я на своем вороном коне к холму, бросил поводья, спешился и начал подниматься к дубу. Уже на полпути понял я, что что-то здесь не так, как обычно. И понял я это по туче больших синих мух, сновавших вокруг валуна.
   А когда достиг вершины, увидел возле камня тело юноши. Рядом с покойным лежал лук и колчан со стрелами. Его лицо, руки и одежда, обильно перепачканные какой-то желтой слизью, были густо облеплены мухами. А на камне, где слизи было еще больше, мухи сидели сплошным ковром.
   "Кто этот юноша? Как он очутился здесь? Что его сгубило?" - думал я, склоняясь над умершим.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Водворился день Божий, солнце восстало и пробудило ото сна Ивана-царевича. Отворил он очи и узрел над собой лик диковинный. Будто предстал пред ним старец древний, только старец этот не немощный, а полон он могущества.
   Изумился тому немало Иван-царевич и пытает у незнакомца: "Кто ты, человече?"
   А тот ему так само с изумлением ответствует: "Так ты жив, отрок? Я уж было порешил, что мухи тебя съели."
   - Не боюсь я мух, - изрек Иван-царевич решительно. - Не одолеть им меня. А вот голод меня страшит и терзает.
   - Ничего, - молвил незнакомец, - голод мы одолеем. Пойдем со мной.
   И направились они в палаты старца дивного.
   Перво-наперво отвел он царевича в умывальню, где отмылся сын царский от яиц, его испоганивших. А затем пошли они к столу, от изысканных яств ломившемуся. Дождался старец, пока Иван-царевич насытится, и вопрошает: "Кто ты юноша? Как попал сюда? Что с тобой содеялось?"
   Поведал ему царевич обо всем, что с ним сотворилось и пытает: "А ты кто, старче? И что это за замок чудной?"
   Помолчал чуток незнакомец и ответствовал со вздохом: "Тяжко мне на твой вопрос ответить, ибо совсем я не тот, кем был ранее. И стал я иным не по своей воле, а из-за жестокосердной оплошности, каковую сам и сотворил".
   И поведал он царевичу историю невообразимую.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Когда закончил я свой рассказ, то увидел, что сидит Иван-царевич в полной растерянности.
   - Ну что ж, я тебя понимаю. Трудно поверить в такую странную историю, тем более, что ты слыхал о Кощее Бессмертном совсем иное. Только все это правда. Пойдем-ка мы с тобой в подземелье, там разговор наш и продолжим. Да не косись ты на свой лук, не нужен он тебе. Неужто ты еще не понял, что не страшен он мне?
   Спустились мы в подземелье замка, и зашли в лабораторию моего предка. Усадил я Ивана-царевича за стол и раскрыл перед ним лежавший на столе манускрипт. Долго читал его Иван-царевич, затем взглянул на меня и произнес печальным голосом:
   - Прости меня, Кощей Бессмертный, что не поверил я тебе. Прости и дозволь мне быть твоим другом верным. Мыслил я, что нет моей беды тяжче, только вижу, что не беда это вовсе соотносительно твоей беды.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Долго вели беседу сердечную други новые, обо всем потолковать смогли. Пытает царевич:
   - Так где же смерть твоя хоронится, коли ни в зайце, ни в яйце она не пребывала?
   - Да нигде она не хорониться. Нету у меня смерти, ибо бессмертный я. В этом сила моя и беда. А бабка Фекла толи вовсе с ума свихнулась, толи от слухов, ею источаемых, какой-то выгодностью располагает.
   - А правду ли выговаривают, что можешь ты взять верх над любым войском, даже самым могутным?
   - Cдюжу я одолеть любое войско. Только не силой, а разумом своим. Ибо за жизнь мою бесконечную, страсть, сколько познаний сей разум постиг.
   Следом зачали они толковать, как им дальше быть. Молвил Кощей:
   - Нет в моем царстве ни одной живой души помимо меня. Разве что баба Яга где-то в Темной Пуще таится. Только нет мне дела до нее и ей до меня. Оттого ни разу мы с ней не свиделись. А про Василису Прекрасную я слыхом не слыхивал. Как будто живет в чужедальнем краю другая Василиса - Премудрая. Славна она тем, что постигла умом своим ученость всесветную. Может статься, о ней бабка Фекла баила?
   - Нет, - Иван-царевич ответствует. - Надлежит мне беспременно Василису Прекрасную сыскать. Не ведаю, как мне далее быть, коли нет ее в царстве твоем. Может, ты мне мудрый совет подашь?
   Поразмыслил Кощей Бессмертный и молвил так:
   - Давай-ка сыщем мы вкупе с тобой Василису Премудрую, да справимся у нее, где тебе свою невесту отыскать, и как мне быть с моей горестью. Коли она ученость всесветную постигла, может статься, подсобит она нам.
   На том и порешили. Назавтра поднялись они с зарей утренней и зачали в путь-дорогу снаряжаться. Удумал Кощей перво-наперво погадать на гуще квасной, что предстоит им в том странствии неведомом. Опростали они по чаше немалой кваса забористого, и принялся Кощей грядущее постигать. Долго постигал он намек потаенный, в квасной гуще сокрытый, и молвил наконец:
   - Ждет нас дорога дальняя, да боярский дом. Выпадет тебе дева красная. Да дева черная ее побить возжелает. Только это у нее не сладится. Тут и вор какой-то замешан, и боярин серый из гущи выпал. Но покроет это все червонное празднество.
   Ублажило Ивана-царевича такое гадание, и пустились они в похождение неведомое. Пустились верхами. Выбрал Иван-царевич себе на конюшне Кощеевой буланого коня. Сам Кощей на вороном жеребце восседал.
   Долго ехали они полями, лесами, болотами вязкими и достигли наконец чащобы глухой. Ни дороги там нет, ни стежки убогой. Отыскали странники с трудом немалым поляну махонькую и легли почивать, а коней пастись покинули.
   Поутру, рано-ранехонько, пробудились дружки, глядят - а коней-то и нет! Уразумел тут Иван-царевич, что волки хищные их коней пожрали, и велико пригорюнился. Не ведает, как быть, как теперь вершить дорогу дальнюю.
   А Кощей ему и молвит:
   - Не печалься, Иван-царевич, это не токмо не беда, это даже не полбеды. Смекаю я, где этих волков искать. Да и след то остался.
   И тронулись они следом, конскими копытами покинутым. Долго ли шли, коротко ли - добрались до немалой реки. А подле реки пространная луговина распростирается, и стоят на луговине той шатры пестрые. Вкруг шатров - кибитки походные, бродят подле них люди в одеяниях ярких, да кони пасутся.
   Усмехнулся Кощей Бессмертный и молвил Ивану-царевичу:
   - Вот и сыскались наши кони.
   Подступили они к табору походному. Вышел к ним навстречу некий муж с усами черными, знатными в красной рубахе да в сапогах богатых. Все персты перстнями изукрашены, а на боку нож великий, аки сабля. Вышел и вопрошает грозно:
   - Кто такие? Чего надобно?
   А Кощей ему смиренно ответствует:
   - А ты, человече, кто будешь, коли так суров?
   Молвил человек незнаемый:
   - Я Соловей, птица вольная. Куда возжелаю, туда и лечу. Никто надо мной не властен. Оттого мои ромалэ меня бароном кличут.
   - Как же, наслышан, - усмехается Кощей Бессмертный. - Это твои ромалэ тебя бароном кличут, а в народе тебя Соловьем-разбойником окрестили за дела твои воровские-конокрадские. Вот и у нас кони сгинули. Сам ты их увел, или твои ромалэ расстарались?
   Растопырил грозно усы свои черные Соловей-разбойник, возложил длань тяжелую на рукоять ножа своего и закричал суровым голосом:
   - Да ты ведаешь, кто я таков? Да ведаешь ли ты, что я с тобой сотворить горазд?
   А Кощей спокойно ему ответствует:
   - Кто ты таков я ведаю. Ведаю я и то, что сотворишь ты мне то, что я тебе вымолвлю. А вот кто я, ты не ведаешь. А я ведь Кощей Бессмертный. Так что не дери горло попусту и ножичек свой в покое оставь.
   Побелел тут Соловей-разбойник, аки лед на реке, затрясся, аки лист осиновый , да и упал на колени пред Кощеем Бессмертным. Упал, стукнул лбом во сыру землю и вымолвил:
   - Прости меня, батюшка Кощеюшка, за глупость мою безвинную. Шляются тут всякие, поди отличи, кто честной бессмертный, а кто надувала-прощелыга. Вот и давеча прибился к табору один, с ним немало схожий, - указал Соловей-разбойник на Ивана-царевича. - Сказался лицедеем. Баил, есть за теплыми морями край, каковой Индией кличут, и живут в том краю индейцы. Ходят они нагишом, поелику весь год жара там немалая. Знаемы ими пляски и песни, кои вам, ромалэ, не ведомы, а я вас тем песням и пляскам обучить горазд. Возрадовались ромалэ, что нагишом плясать обучатся, остался лицедей в таборе ночевать. А поутру глядь - нет ни лицедея, ни Земфиры - первой красавицы табора нашего. Так что ты уж не взыщи, Кощей Бессмертович, будь гостем дорогим, а я для тебя все сделаю.
   Три дня гостили Иван-царевич и Кощей Бессмертный в таборе Соловьином. Ублажал их Соловей-разбойник со своими ромалэ плясками да песнями под дивные гусли-самогуды, кои гитарами нарекли. Поведал тут Кощей Бессмертный Ивану-царевичу, отчего хозяина табора Соловьем кличут.
   - Молвят в народе, что пошаливал он в молодости на Муромской дороге. Грабил люд честной и славился посвистом разудалым разбойничьим. Помимо него никто не сподобился так посвистывать. Оттого и нарекли его Соловьем-разбойником. А как зачал он в зрелые годы входить, отринул дела разбойные, зато принялся петь славно. Теперь он Соловей в законе.
   Возвернул Соловей-разбойник Ивану-царевичу да Кощею коней у них сворованных. А дабы загладить пред ними вину свою, подарил он им кобылицу снежно-белую. И еще преподнес Кощею перстень из черненого серебра. Да на перстне том крест начертан. И при сим молвил так:
   - Таится в том перстне сила немалая. Коли явишь его даже самым лютым разбойникам, покорятся они тебе непрекословно. А как я тебе понадоблюсь, пришли мне перстень с любой оказией. И предстану я пред тобой неотложно, где бы ты ни был. Только ты уж, батюшка, Кощей Бессмертович, не держи обиды, что так содеялось. Не таи злобу на меня да ромалэ моих.
   И пустились други дальше в путь-дорогу в чужедальние края. Ехали они, ехали не день и не два, а гораздо более и достигли леса могутного. В том лесу каждое древо грузности небывалой: не мене пяти обхватов вширь, а верха облака поддевают.
   Огляделся окрест Кощей Бессмертный и выговаривает:
   - Может статься, донеслись мы до места надобного.
   Поехали они по стежке узкой в дебри лесные. Не поспели в чащобу погрузиться, зрят - сидит на пеньке старичок-лесовичок. Сам махонький, аки баран, весь лик бородой порос. На голове волос долгий, только плешь на темени, аккурат аки лужа под полным месяцем сияет.
   И вопрошает он диковинным голосом, будто козел проблеял:
   - Куда путь держите, добры молодцы?
   Отзывается Иван-царевич:
   - Выискиваем мы Василису Премудрую. Может, ты ведаешь, как ее сыскать?
   - Как не ведать, коли она тут недалече жительствует. Ступайте за мной следом, я вам путь укажу.
   Пустился старичок по стежке, а странники следом за ним тронулись. Едут они, лес кругом все темней, все плотней.
   Пытает старичка Кощей Бессмертный:
   - Что ж неприметно то обиталища Василисиного? Ты ведь изрекал, что недалече оное.
   А старичок ответствует:
   - Да уже достигли мы его. Вон за той елью могутной поляна, а на ней ее домина и стоит. Вы вперед езжайте, а я следом тронусь.
   Так и свершили. И впрямь, за елью поляна очутилась. Только на поляне той не домина стоит, а шалаши да землянки. Лишь Иван-царевич с Кощеем к ним подъехали, закричал у них за спиной старичок, аки козел, когда его режут. Высыпали в тот же миг из шалашей и землянок люди вида разудалого, разбойного и охватили толпою странников.
   Выговаривает один из них грозного облика:
   - Ай да молодец, Козел, славную добычу заманил. И кони добрые и путники видные. Ну-ка, спускайтесь на земь!
   Молвит ему Кощей:
   - Не поспешай, разбойничек, как бы пожалеть не пришлось. Ведаешь, кто я? Кощей Бессмертный!
   А атаман ему отзывается:
   - Да по мне хоть Мороз Иванович. И не таких видывали. Скрутим мы тебя путами крепкими, ничего ты нам не содеешь. Нас здесь тьма.
   - А вот это ты видел? - рек Кощей и вознес над главой десницу правую.
   Взревели тут диким ревом все разбойники:
   - Так ты кукиш нам кажешь?! Ну стерегись!
   Только зыкнул Кощей так, что смолкли все:
   - Вы не в кукиш вникайте, а в суть, в нем сокрытую! Али не зрите, что у меня на персте нанизано?
   И узрели тут разбойники на персте Кощеевом подношение Соловья-разбойника. И пали они тотчас все ниц, а атаман их вымолвил:
   - Прости, князь, что часом не признали мы тебя. Прости и повелевай нами, как возжелаешь. Кличут меня атаман Емеля, готов я со своими людьми тебе любую службу сослужить.
   Сошли путники с коней, поместились у костра и зачали с разбойниками такую беседу:
   - Выискиваем мы Василису Премудрую, сдается нам, что жительствует она в сих краях.
   Ответствует им атаман лихой:
   - Извиняй, князь Кощей, но не ведаем мы про таковую, и николи о ней не слыхивали.
   Опечалились путники. Это что же выходит? Понапрасну мы сие странствие далекое затевали? И что нам теперь предпринять? Куда путь свой устремить?
   А Емеля атаман молвит далее:
   - Стоит тут, истинно, в глуши лесной усадьба бояр Красомудровых. Населяет ее дева красоты великой, кою Веселиной величают. Только все ту усадьбу стороной минуют, ибо бают, что ведунья дева сия. Удариться она о сыру землю и обернется, кем возжелает: хоть белкой лесной, хоть иволгой пестрой, хоть жабой болотной, хоть кабаном хрюкающим. Михей вон молвит, что своими очами узрел, как она уткой обернулась: вошла в сарай девой красною, а вышла уткой крякающей. А потому, когда захмелел как-то раз, возжелал, как ведунья, удариться о сыру землю, дабы обернуться добрым молодцом. Ударился он о сыру землю и с тех пор как козел блеет, оттого его Козлом и кличут.
   А что ведунья она, так это без сумления. Ибо водится у нее жар-птица красы небывалой, каковую она в клетке заключает. Молодцы мои как-то ненароком подле усадьбы ее перо той дивной жар-птицы сыскали. Сей же час я вам его представлю.
   Пустился атаман Емеля во свою землянку и воротился с шапкой в десницах. А как отворил он шапку, узрели Иван-царевич и Кощей Бессмертный перо диковинное. Невелико то перо, аки воронье, только красок в нем знатнее, нежели в радуге. Подивились други на то перо, и воротил его Емеля в свою землянку. Призадумался Кощей Бессмертный, а после и молвит:
   - Утро вечера мудренее. Заночуем мы в вашем становище, молодцы, а поутру постановим, как нам быть.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Всю ночь я ломал голову над тем, что делать дальше. Повернуть назад? И что потом? Остаться бессмертным и целую вечность мучатся от воспоминаний? Но чем мне может помочь эта Веселина Красомудрова, коль она не Василиса Премудрая? А с царевичем как быть? Ну что ж, будь что будет. Коль послан мне был судьбой Иван-царевич, ему я свою судьбу и доверю. Направлю его к этой ведунье Веселине, а там поглядим.
   Утром проснулся Иван-царевич, все я ему разъяснил, посоветовал, что говорить, как себя держать при первой встрече с ведуньей. Отправился он к боярскому двору, а Козел вызвался ему дорогу указать.
  * * * * *
  Из записок боярыни Веселины Красомудровой.
   Многие лета минули на земле, многие народы, на ней обитавшие за лета сии премудрость свою потомкам покинули. Сбереглась премудрость сия в сказаниях, летописях, да книгах немалых. И коли читаешь, что пращуры нам покинули, сам мудрей становишься. Вот и я мудрости той познала велико. Только мудрость мудростью, а сердце порой иного жаждет.
   Вот и нынче сидела я поутру в горнице, да так сердце защемило! Возжелалось чего-то незнаемого, что и словами-то не излить. И тут в аккурат некто в ворота ударяет. Наблизилась я к воротам да оконце и приоткрыла. Глянула и узрела добра молодца на буланом коне. Он меня тож узрел и молвит с запинкою, аки запамятовал, что изречь желал:
   - Мир дому сему. Отворите ворота, хозяева добрые, пустите странника изморившегося передохнуть.
   Оторопела я от встречи нежданной, возьми, да и брякни невпопад:
   - Батюшки с матушкой дома нет, а без них открывать не велено.
   Потерялся молодец от слов этаких, а потом и молвит:
   - Оно и добро, что родителей дома нет, никто нам столковаться не воспрепятствует.
   Ну а я не дура ли? Заместо того, кабы поскорей ворота отворить, молвила:
   - Охальник! Отправляйся туда, откуда явился!
   Затворила оконце в воротах - и в горницу. Села там под оконце и полагаю: "Это что же я утворила-то? Ведь упущу добра молодца!"
   И точно. Кинулась к воротам - а его и след простыл. Вот до чего ученость девицу довести может!
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Воротился Иван-царевич в становище разбойное и поведал Кощею Бессмертному, как сошелся он с ведуньей-красавицей. Велико осерчал Кощей и принялся товарища бранить:
   - Это как же ты с незнаемой девицей-красавицей переговаривался? Аки муж сластолюбивый! А еще величаешься отроком царским. Неужто вы цари все такие бесстыдники?
   И назвал Кощей сие деяние Ивана-царевича заморским словом - "фривольное". И направил он товарища своего во сыру землянку, дабы тот посидел там в углу и помыслил над тем, что сотворил. А сам призвал к себе атамана разбойников. И молвил Кощей Бессмертный так:
   - Готовь молодцов своих к набегу разбойному. Завтра поутру накинетесь вы на усадьбу ведуньи.
   Затрепетал тут атаман Емеля и изрек:
   - Хоть ты, Кощей, и князь над нами, да не сладятся мои людишки на дело сие. Ибо способна ведунья нас всех извести.
   - Не страшись, - Кощей ему ответствует, - коли я за дело схватываюсь.
  * * * * *
  Из записок боярыни Веселины Красомудровой.
   Однако смилостивился рок надо мной. Назавтра поутру сызнова колотят в ворота. Кинулась я бегом, а сердечко-то так и стучит, так и тревожится. Распахнула я оконце, глядь - а за воротами не вчерашний добрый молодец, а человек вида лихого, разбойного, и за ним еще схожих с дюжину.
   И молвит этот молодчик трепещущим голосом:
   - Здравствуй, хозяйка-боярыня. Ты уж извиняй нас, лихих людей, только ворота отворяй, мы тебя грабить будем.
   А сам на лес косится, точно поджидает чего.
   Потерялась я от такой внезапности, стою и безмолвствую. Тать так само помалкивает, только с ноги на ногу перетаптывается да все на лес таращится. Тут нежданно-негаданно вылетает из леса на буланом коне вчерашний молодец, срывает лук с плеча и давай в разбойников стрелами палить! Как порскнули они во все стороны, аки мыши от кота, только их и видели. Лишь один, с бараном схожий, стоит подле кустов и со смеху покатывается, аки козел блеет. Подлетел к нему на всем скаку добрый молодец, крикнул громким голосом: "Ах ты, козел!" А следом влепил тому таковую затрещину, что тать сей прямо в кусты покатился. Вскочил он на ноги, погрозил молодчику кулаком да прокричал с обидою:
   - Не сговаривались мы так!
   А засим бякнул, аки козел, и в кусты ушмыгнул.
   Распахнула я ворота во всю ширь, впустила заступника своего во двор да в дом пригласила. Долго мы с ним беседу вели. Поведал он мне, что кличут его Иваном, что странствует он по белу свету, дабы познать его. Ну, а я про себя ему поведала. А потом зачали мы с ним про погоду толковать. Все про погоду, да про погоду. Я уж совсем умаялась про нее родимую беседу вести. Только ни про что другое не выходит.
   После принялась я стол накрывать. И как пройду мимо молодца, словно случаем то рукавом, то подолом его затрону. Только все по-пустому. Ну, а как свечерело, и вовсе беда - засобирался молодец в дорогу. Негоже, толкует, вечер с девицей коротать, коли родителей ее дома нет. Это, кажет, "фри вольно". И дернул меня вчера нечистый за язык! Так и уехал...
   Опечалилась я да пошла в книгах своих ученых поглядеть, что это за слово он рек - "фри вольно". Только не сыскала я этого слова заморского. Что такое "фря" мне ведомо, слово "вольно" давно мне знакомо. А вот что такое "фри вольно" знать не знаю, ведать не ведаю. Как приедет добрый молодец другой раз - а он обещал! - надо будет у него справиться.
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Возвратился Иван-царевич поздним вечером и рассказал, как в этот раз с боярыней Веселиной Красомудровой побеседовал. И понял я первым делом, что влюбился юноша по-настоящему и нашел себе невесту. Никакие ему теперь Василисы не нужны - ни Прекрасная, ни Премудрая. Ну, а мне то теперь как быть? Мне то что предпринять?
   И вновь всю ночь я не спал, думу думал тяжкую. Но так ни до чего и не додумался. А потому поутру, когда пробудился царевич, все ему и высказал. Выслушал он меня и рассудил мудро:
   - А давай-ка друг мой верный, Кощей, просто сделаем. Поедем к боярыне Веселине Красомудровой, да все ты ей и расскажешь. За спрос не бьют в нос. Мудрости она немалой, авось и поможет добрым советом. А коли не поможет, вместе будем голову ломать, что далее делать.
   На том и порешили.
  * * * * *
  Из записок боярыни Веселины Красомудровой.
   Не поспел сегодня день разгуляться - сызнова стук в ворота. Всколыхнулось мое сердечко, кинулась я к воротам и точно - Иван! Въехал во двор, сошел наземь, да сразу меня и изумил, ибо с низким поклоном вымолвил:
   - Здравствуй, Веселина-краса. Как узрел я тебя впервой, сразу ты мое сердце в полон взяла. Нет мне без тебя житья, будь моей женой!
   Совсем я тут потерялась, чуть было чувства не утратила. Но опамятовалась, взор свой девичий потупила и прошептала едва слышимо: "Ты, Иван, мне тоже по сердцу". Взялись мы за руки, да в дом пошли.
   Долго, ох долго мы с ним беседу вели. Обо всем перемолвились. Поведал он мне, кто он есть воистину и чего ради в дальний путь пустился. А следом толкует:
   - Водится у меня друг сердечный. Страсть как он мне подсобил. Кабы не он, николи я бы с тобой не сошелся. Однако беда у него великая. Полагаем мы с ним, может статься, ты ему в этой беде подсобишь, ибо велика ученость твоя.
   - Почему не подсобить хорошему человеку - я ответствую. - Тем паче, коли он друг твой.
   - Так дозволь кликнуть его в твой дом. Он тут недалече поджидает.
   Я и сладилась. Удалился Иван-царевич и воротился через малый час. Взошел в горницу, а следом за ним - друг его. Как вступил этот друг через порог, тотчас я его и признала. Охнула и успела только вымолвить: "Так то ж Кощей!"
  * * * * *
  Из записок Кощея Бессмертного.
   Все сделал Иван-царевич, как я и пожелал. Только не так вышло, как я думал. Лишь вошел я в дом боярыни Веселины Красомудровой, сразу она во мне Кощея и признала. Никак я этого не ожидал. Ну, коль признала сразу, значит, в самом деле много знаний она постигла, это хорошо. Плохо только, что тут же она чувств лишилась. Подкосились у нее ноги, как стояла девица, так и упала. Добро, Иван-царевич успел ее подхватить. Уложил ее на скамью, смотрит на меня глазами дикими. Растерялся юноша.
   Успокоил я его. Посоветовал виски ей водой смочить, а когда очнется, все про меня рассказать, сам же во двор вышел.
   Долго ждать пришлось. Наконец распахнулась дверь, и на крыльцо хозяйка вышла. Вышла, поклонилась мне в пояс и говорит:
   - Прости меня Кощей Бессмертный за таковой прием. Сам знаешь, что про тебя в народе сказывают. Вот я и устрашилась. А как Иван твою историю мне поведал, по-другому я тебя узрела.
   - Я на тебя обиды не держу, красна девица, поскольку, в самом деле, про меня в народе великие страхи рассказывают. Только неправда все это. Я такой же человек, как и все и младенцев не ем. Единственное отличие - смерти у меня нет. На веки я бессмертен, - так ответил я ей со вздохом.
   - Заходи в мой дом, Кощей, званым гостем. Постараюсь я твоей беде помочь, - сказала хозяйка.
   Приняла нас боярыня Веселина Красомудрова, как великих гостей. Угощала яствами изысканнейшими и мудрую беседу вела. Поведала нам, что никогда слыхом не слыхивала ни о Прекрасной Василисе, ни о Премудрой. Да и нигде в книгах своих про них не читала. Сказала, что, видно, все это сказки, выдумки. Посмеялась немало, когда узнала, что ее ведуньей считают.
   - Многие познания мне ведомы, ибо страсть сколько мудрых книг да летописей мною прочитано. Однако никогда не была я ведуньей. А с уткой тот случай таков был. Пошла я как-то раз поутру в сарай, утку выпустила, ступаю следом, чую - словно бы ахнул некто на дворе. Выглянула я из дверей опасливо, зрю - точно низвергся с забора некто на ту сторону. Только не уразуметь кто сие: не то баран, не то человек. И слышится - пустился он во всю прыть прямиком в лес, только лишь сучья под копытами затрещали.
   Да и жар-птица моя нисколько не чародейственная. Птица сия мне в наследие от батюшки досталась. Сказывал он таковое предание. Есть в дальних краях страны заморские, в коих зима не ведома. Лето там беспредельное. И обитают в тех странах сии птицы дивные, аки вороны в лесах наших. Поехал батюшка как-то раз на ярмарку и узрел у лицедеев, морских разбойников представлявших, сию птицу. Разъяснили лицедеи, что кличут ее чрезвычайно диковинно - поп Угай. И оттого ее так кличут, что обучена она человечьим голосом на заморском языке Христа восхвалять. Никаких денег батюшка не пожалел, дабы такую богоугодную птицу закупить.
   Отвела нас Василина в иную горницу, в которой жар-птица в клетке была заключена. Лишь вошли мы туда - закричала жар-птица громко человечьим голосом:
   - Хэлло, олигофрены! Доннер веттер, канальи!
   - До чего Христолюбива птица сия! - изумился Иван-царевич. - Жаль только не можно уразуметь, на каком языке она Христа восхваляет.
   Вечером выговаривает хозяйка:
   - Укладывайтесь гости дорогие почивать, а я пойду, кину взор в книги свои, повыискиваю, чем тебе Кощей подсобить можно. Сдается мне, что смогу я в них сыскать для тебя подмогу.
  * * * * *
  Из записок боярыни Веселины Красомудровой.
   Всю ночь напролет я в своих фолиантах надобное выискивала и разыскала-таки. Поутру поднялись гости дорогие, хотя, сдается мне, Кощей и вовсе почивать не ложился. Усадила я его за стол да разложила пред ним то, что за ночь сыскала. А Иван-царевич за спиной его встал, и зачали они читать.
   Читает Кощей Бессмертный, да лик его беспрестанно меняется. Как довершил читать, ударил кулаком по столу, подхватился и принялся по горнице скорым шагом вышагивать. А сам персты то в кулаки стиснет, то выпрямит. Затем молвит скороговоркою:
   - Должен я немедля в Темную Пущу ехать, бабу Ягу сыскать!
   А Иван-царевич ему ответствует:
   - Не поспешай, друг сердечный. Тут перво-наперво не сердцу повиноваться надобно, а рассудку. Ну, сыщешь ты Бабу Ягу, а далее что? Сыскать ее должно тогда, когда в силах будешь переменить все по своей воле. А дабы этого достигнуть, надобно тебе запись заветную сыскать. Так что поедем немедля, только не в Темную Пущу, а в мое царство.
   Присел Кощей Бессмертный к столу, охватил главу свою десницами и задумался. А после вымолвил:
   - Справедливы слова твои, Иван-царевич. Ну что ж, сбирайтесь в дорогу дальнюю. А я сейчас дело одно довершу, да к вам ворочусь.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Прискакал Кощей в становище разбойное да кликнул к себе атамана молодцев лихих. Предстал пред ним тотчас атаман Емеля. И молвил ему Кощей Бессмертный:
   - Сослужил ты со своими людьми мне службу верную, за что всем вам мое благодарение. Уезжаем мы Иваном-царевичем, даст Бог, еще с тобой, атаман, свидимся. А на прощание подам тебе, Емеля, мудрый совет. Сколько часу будете вы, аки звери дикие, в лесу хорониться? Сколько будете в норах своих да в берлогах обретаться? Отриньте вы дело разбойное, да водитесь, как люди разумные. Вы же лицедеи искусные, в сим я своими очами уверился. Способны вы зрелища устраивать, да тем и жить.
   Почесал Емеля главу свою лохматую и молвил в великом смятении:
   - Да я и сам уж, князь Кощей, про то мнил. Так что благодарствую за мудрый совет.
   Попрощались они, словно товарищи верные, прихватил Кощей Бессмертный кобылицу снежно-белую, Соловьем-разбойником дарованную, да и убыл из становища разбойного.
   Воротился он в дом боярыни Веселины Красомудровой, а Иван-царевич с хозяйкою снарядились уже в путь-дорогу, да Кощея поджидают. Взошли Иван-царевич и Кощей Бессмертный на своих коней, взошла Веселина Красомудрова на кобылицу снежно-белую, да пустились они в дорогу далекую.
  * * * * *
   Донос
   Государыне Всемилостивейшей
   Авдотье Первой
   Главного царского советника
   боярина Серомышского
  
   Государыня Милейшая, Авдотья Первая! Донести вожделею до твоей Милости тайные известия, мною среди подданных твоих скопленные.
   Во первой части доноса своего уведомить желаю про то, что Федька, старший сын Елисеев, из узилища своего ускользнул. И повинна в том дева склада богатырского, какова его из темницы и вызволила. Не сдюжили ей противиться стражи острожные, коих она в потасовке одолела. Не жаждал Федька с ней наутек пускаться, да скрутила она его путами крепкими и на десницах своих, аки младенца, из острога вынесла. Куда далее они схоронились, никому не ведомо.
   Доношу также до милости твоей, Государыня Авдотья, что и средний Елисеев сын - Клим - так само неведомо куда сгинул. Бают слуги твои верноподданные, точно бы рекла бабка Фекла, что прибился он к Соловью-разбойнику. Будто бы, как пустил Клим стрелу другораз, угодила та стрела в кибитку походную красавицы Земфиры, что из табора Соловьиного. И теперь оженился Клим на ней, а венчал их сам Соловей-разбойник по законам, каковыми ромалэ живут. Стало быть, теперь только Елисей со своей супругою в заточении пребывают.
   Во второй же части доноса своего сообщить поспешаю тебе, Государыня Милейшая, Авдотья Первая, про молву невнятную, какова среди подданных твоих все в ширь и в ширь идет. А как раз, что бабка Фекла суждение имеет, будто одолел Иван-царевич Кощея Бессмертного. Порушил он вдрызг иглу его потаенную, вызволил из полону Кощеева Василису Прекрасную и нынче с ней домой устремился. Однако не просто устремился, а с войском могутным, ибо после кончины Кощеевой стал он владыкою над войском неисчислимым.
   Про то у слуг твоих верноподданных суждения всякие. Мнят одни, что войско то устроено из мощей людей, коих Кощей загубил. Мыслят другие, что в войске том только сила нечистая: лешие, водяные, кикиморы да ведьмы. А вот домовые не сподобились в то войско взойти. Ибо подле людей они обретаются, оттого Кощею подвластны не пребывали. Наличествуют и людишки, каковые полагают, что в войске былом Кощеевом исключительно аспиды да жабы болотные, а повелевают ими цапли да журавли.
   Имеет место быть и слух решительно диковинный. Словно бы рек бабке Фекле некий сказитель Боян (о коем ничего не ведомо), точно ведет Иван-царевич с собой тридцать три богатыря, над каковыми Дядька Черномор повелевает. Будто бы изыскал Иван их у Лукоморья на бреге морском и в услужение свое определил.
   Помышляют кой-какие, что сей слух, бабкой Феклой испускаемый, есть химерический, и надобно, дабы костоправ Ермила Феклу попользовал.
   Правдивы ли пересуды сии, али кривду баят, тебе, Государыня Наимилейшая, Авдотья Первая, разрешать. Как постановишь, так оно и будет.
  * * * * *
   Указ
  
   Я, царица Авдотья Первая из славного давнейшего рода бояр Задирай-Хвостовых, повелеваю:
   Сына Елисеева Федьку и девицу, его вызволившую, сыскать, уловить, наказать плетьми и заточить в темницу, исключительно несовместно.
   Соловья-разбойника представить к моему двору, да выведать у него под пыткою, где Елисеев сын Клим схоронился. Следом сыскать Клима и так само в темницу водворить.
   Заключить под стражу и бабку Феклу, дабы ведала оная, каковы пересуды испускать негоже.
   Сказителя Бояна в розыск объявить и обещать за него корову да полшапки серебра. А коли таковой сыщется, представить его к моему двору.
   Воеводе Простодубову скликать дружину царскую и иметь ее наготове. А как объявится самозванец Иван, двинуться на него всею силою, каково бы его войско ни было.
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Долго ли, коротко ли вершил путь свой Иван-царевич со товарищами, мне не ведомо. Токмо ведомо, что достигли они брега морского на краю леса могутного. А истинно того места самого, где подле дуба валун каменный, с сундуком схожий, пребывал. И достигнув места сего, узрели обок с валуном мужа склада богатырского. Восседал тот муж под дубом в доспехах бранных, пригорюнившись.
   Изумился сему изрядно Кощей Бессмертный и вопрошает у ратника:
   - Кто ты, человек незнаемый? Как очутился ты в краях сиих, и отчего лик твой столь печален?
   Воздыхает тяжко богатырь и Кощею ответствует:
   - Кличут меня Дядька Черномор. Вершу я службу ратную у князя Гвидона. Воевода я над дружиною княжеской.
   - Пообожди, пообожди, - перервал его Кощей. - Многие царства и княжества мне ведомы, только не доводилось мне о князе Гвидоне слыхивать.
   - Оттого сие происходит, - Дядька Черномор изъясняет, - что пребывает княжество Гвидоново на море, на острове Буяне, о коем немногим ведомо. А в края сии я вот как угодил. Возжелал князь Гвидон дружину свою укрепить. Проведал он неведомо где, что лежит за морями далекими край, каковой державой варягов величают. Что жительствуют в том краю варяги - воины славные, как воители изрядные ведомые. И отослал он меня к варягам, дабы скопил я из них отряд для службы княжеской. Я сие повеление князя счастливо исполнил. Скопил отряд в тридцать копий, а над ними десятников поставил так само из варягов - Рюрика, Трувора да Синеуса.
   Воротился я на корабль с отрядом, нанятым да в попятный путь пустился. Добро все в дороге возвратной вершилось. Единственно долгий час в том пути морском мы пребывали, оттого затосковали ратники по крепкой земле. А как узрели на заре сей брег песчаный с лесом могутным, возжелали к нему прибиться. Я так само восхотел ногами к твердой земле коснуться.
   Сошли мы на брег пустынный. Я под сим дубом умостился, а варяги скопом в лес устремились. Устремились - да и сгинули. Солнце уж на закате пребывает, а их все нет. Нечто сдается мне, будто поворотили они обратно, в край свой варяжий.
   - А кликать их ты не силился? - Кощей вопрошает.
   - Силился, - Дядька Черномор воздыхает. - Да беда в том, что по-нашему они не разумеют. Только Рюрик, Трувор да Синеус худо-бедно лопочут. А мне по-ихнему и вовсе одно только слово знамо - Ахтунг!
   - А что означает слово сие? - Веселина пытает.
   Дядька Черномор сызнова с воздыханием ей ответствует:
   - Увы! Девица-красавица, смысл слова сего мне неведом...
   - Не печалься, мил человек, - молвила тут Веселина с усмешкою. - Созовем мы варягов твоих незамедлительно.
   Поднялась она на валун каменный, оборотилась к лесу и попросила Ивана-царевича:
   - Восстань обок со мной, да пощекочи меня.
   Подивились все такому ее желанию чудному. Тем не мене, с превеликим удовольствием исполнил Иван-царевич сие желание невесты своей. Засмеялась тотчас Веселина смехом звонким, громким, переливчатым. А в лесу немедля неясный гул голосов послышался. И другой раз пощекотал Иван-царевич Веселину, от чего засмеялась она еще громче. И в третий раз свершил царевич деяние сие, и засмеялась Веселина пуще прежнего. В скором времени зачали выступать из леса ратники, кто скорым шагом, а кто и вовсе рысью походною.
   Скопились они гуртом понизу взгорья, на коем валун каменный возлежал, зачали глядеть на Веселину очами жадными, голодными да лопотать не по-нашему. Тут один из них громозвучно выкрикнул:
   - Валькирия!
   А все иные согласно отозвались:
   - Я-я!!! Вундершен!!!
   Только выступил здесь вперед воевода Дядька Черномор, да так рявкнул, что в лесу дерева закачались:
   - Ахтунг!!!
   Засуетились немедля ратники варяжские, забегали, да в походный ряд быстро и построились. Поклонился Дядька Черномор в пояс Веселине, Ивану-царевичу и Кощею Бессмертному. Поклонился и молвил с превеликим благодарением:
   - Благодарствую вам, люди добрые, за подмогу нежданную. Должник я ваш отныне. Даст Бог, свидимся еще, может статься, и я вам чем подмогу. А сейчас прощайте, ибо пора мне в княжество Гвидоново.
   Поклонился он в другой раз, встал во главе отряда ратного и пустился с отрядом своим к морю синему. А десятник Рюрик выкрикнул громозвучно:
   - Зинген!
   И затянули латники на языке заморском, неведомом песню походную:
   - Вен ди зольдатен дурх ди штадт марширен...
  * * * * *
   Объяснение
   Сотника Митрофана
   Главному царскому советнику
   Боярину Серомышскому
   Боярин Советник, истолковываю, отчего приказ твой не исполнил. Дабы беглецов изловить, предстали мы в логове лицедеев странствующих. Ибо изливалась молва в народе, что девицу ту, склада богатырского, каковая наскок на острог свершила, кличут Марья Моревна. Бают люди промеж себя, что без роду она, без племени, промышляет лицедейством, тем и живет.
   Логово сих лицедеев - табор посеред поля чистого. Въехал я в лицедейское логово лицедеев и обратился к лицедейскому шатру самому великому. Стоит у входа в шатер тот лицедейский лицедей. Сам махонький, аки баран, весь лик бородой порос. На главе волос долгий, только плешь на темени, аккурат аки лужа под полным месяцем сияет. И молвит он чудным голосом, аки козел блеет:
   - Стерегись добрый молодец! Больно страховитое лицедейство в сим шатре вершится! Столь страховитое, что никто опосля него поведать не может, что там деялось!
   - Мне ли труса праздновать! - ему я ответствую. - Без числа я страхов в жизни видывал и сего не убоюсь. Изведаю на себе сие лицедейство, и молодцам своим поведаю, что за трепет в сим шатре таится.
   Взошел я дерзко в шатер. А темень там такая, аки в печной трубе в ночь безлунную. И чую нежданно - ухватили меня руки крепкие. Ухватили, поволокли в сторону, и зачали в вонючую кадку с поганой водой главой окунать. Помакали как след и такого пинка даровали, что с иной стороны шатра я и вымахнул. Вымахнул, да на траву и опрокинулся.
   Подбежали ко мне дружинники верные, на ноги поставили, жабу болотную с темени совлекли.
   - Ну, что сотник, - пытают, - что за трепет там таится?
   - Ох, ребята, - я им ответствую, - немало я в жизни видывал, многое отведал, единственно на такое наталкиваться не доводилось. Лучше вам и не ведать про то, что в сим шатре деется.
   А козел лицедейский молвит с ехидцею:
   - Я ведь так само сие рек. Ну, кто еще вожделеет сие лицедейство испытать?
   И вход в шатер приотворил маленько.
   - Я, как сотник ваш, возбраняю, кому бы то ни было в сей шатер вмещаться! - повелел я дружинникам. - Помимо меня никому не должно быть ведомо, каковой страх там таится!
   Пустился я с дружинниками далее, и подступили мы шатру невеликому зеленому. Выговаривает козлоголосый лицедей:
   - В сим шатре у нас конек-горбунок обретается.
   И впрямь навязан в шатре к столбу дивный конь-горбунок. Николе не видывал я коня подобного с двумя горбами на спине да с хвостом, аки веревка с кисточкой на конце.
   А лицедей изъясняет:
   - Таковым его баба-Яга содеяла. Обитал на свете славный богатырь Еруслан. Взошел Еруслан однажды на богатырского коня своего и пустился Кощея Бессмертного воевать. Да заплутал по дороге в царство Кощеево и угодил в Темную Пущу к бабе-Яге. Не сдюжил он с ней совладать, потому заворожила она его и обратила совместно с конем богатырским в конька-горбунка. Оттого-то у коня сего и два горба на спине. Но ежели облобызает его аккурат в уста девица-красавица, обратиться он сызнова в добра молодца и на ней женится. А ежели облобызает его добрый молодец, обратиться он исключительно в коня богатырского и будет служить тому молодцу верой и правдой до скончания века.
   Обозрели мы коня-горбунка с устами отвислыми, слюнявыми да с зубами лошадиными и лобызаться с ним из уст в уста не возжелали. Только молвит тут нежданно Тихон, каковой всю ночь на свадьбе у сына гулял:
   - Ну, дык это, отчего ж. Это завсегда. Ну-кась.
   Подступил он к коньку-горбунку поступью шаткою, нерешительной, охватил его за шею и троекратно облобызался с ним аккурат в уста слюнявые, в самые десна. Возрадовался немедля конек-горбунок, весь лик Тихону облизнул, однако в богатырского коня обращаться не возжелал.
   Хлопнул тут себя дланью по лбу лицедей и возопил в голос козлиный:
   - Ах дурень я дурень! Совсем запамятовал вымолвить, что слово заветное ведать должно, дабы конька-горбунка расколдовать! И слово то после лобызания изречь. Немало добрых молодцев да девиц-красавиц его лобызали, да слова сего не ведали. И ты, видать, не владеешь сим таинством, оттого ни в кого он и не обратился.
   Как зачал тут Тихон плеваться в конька-горбунка! А тот, не будь скудоумен, Тихону тем же ответствует. И затеялся у них спор горячий: кто кого переплюет. Мы, знамо дело, за Тихона стояли. Оттого на подмогу ему устремились. Да только все по напрасному. Конек-горбунок одинехонек всех нас одолел.
   Ускользнули мы живо из шатра. Утерлися, гнев свой праведный в должные слова облекли да Тихону посострадали. Ибо знатно его конек-горбунок заплевал.
   Следом наблизились мы к иному шатру. А козел лицедейский и выговаривает:
   - В сим шатре диво дивное представляют. Именуется "Говорящая глава". Возлежит та глава на блюде и на вопросы ответствует. Тем, кто духом слаб, ладнее на сие действо не взирать.
   Вымолвил я ему
   - Не в одной сече нам бывать довелось, всякие главы мы там лицезрели. Оттого говорящей главы не убоимся.
   И вступили мы согласно в тот шатер. Стоит в нем стол немалый, сукном окутанный. На столе - блюдо медное, а на блюде глава человечья покоится. Нежданно отворила та глава очи и взор свой в меня вперила. Стало мне от того зело непривлекательно.
   А козел тем часом у главы сей пытает:
   - Чья ты и где твой стан запропал?
   Глава ему ответствует:
   - Я глава атамана Емели. Кощей Бессмертный меня от стана моего отвлек и среди поля чистого покинул. А стан мой в свое войско захватил.
   Поделалось здесь всем нам так скверно, что из шатра мы гуртом скоро вынеслись. Стоим ватагой, кто крестным знаменем себя осеняет, кто молитву вершит вполголоса. Нежданно выдвигается из шатра того некий человек росту немалого, и к шее его глава приделана, какова на блюде возлежала. Как узрели мы сие, такой трепет нас обуял, что к коням своим стрелой мы метнулись. И покинули мы логово лицедейское тех лицедеев лихих.
   * * * * *
   Объяснение
   Сотника Еремы
   Главному царскому советнику
   Боярину Серомышскому
  
   Свет-боярин, советник Царский Главный! Не повинен я в том! Так оно само сладилось. Вот. Как дело вершилось то.
   Ну, подступил я с отрядом к табору Соловья-разбойника и полагал ужо в его становище розыск главнейшего вора учинить. Вот. Да явилось тут промедление незатейливое. Вышли к нам навстречу красавицы ромалэ - одна другой краше. Особливо одна хороша была! Чернява, кареглаза! Как глянет - аки крапивой по голому месту обожжет! Вот. И зачали они плясать да чудные песни петь. А музыку им играл муж с усами черными, знатными в красной рубахе, в сапогах богатых, все персты его перстнями изукрашены. Вот.
   Заслушались мы, загляделись, особливо на красавиц. Только тут дурень десятник Фома молвит в голос:
   - Не засим мы сюда явилися, дабы вы нас песнями да плясками ублажали. А должно нам сыскать вора Соловья-разбойника.
   Оборвали ромалэ неотложно песни да пляски, а муж усатый растопырил усы свои знатные и выговорил с укором:
   - Ну и выискивайте, коли не жаждете у нас дорогими гостями быть.
   А чернявая красавица отворотилась от меня да в табор отправилась. Вот.
   Я, знамо дело, рек громозвучно:
   - Одно другому не препятствует. Вот.
   Поворотилась красавица чернявая, да так на меня глянула, аки пчела в уста ужалила. А следом вымолвила голосом медовым:
   - Соловей птица вольная. Возжелал - прилетел, возжелал - улетел. А ты вольный ли, добрый молодец?
   - Дело ясное, - я ей ответствую. - В походе я завсегда вольный. Вот.
   - Коли так, - красавица толкует, - ступай за мной, я тебе погадаю. Всю истину поведаю, что тебя впереди ждет.
   Да подмигнула мне чернявая. Так подмигнула, что меня тут аки громом небесным шибануло. Вот. Направились мы с ней в шатер просторный. Остатние дружинники так само погадать с красавицами разбрелись, кто в шатер, кто в кибитку походную. Только десятник Фома с лошадьми остался. Вот.
   Как взошли мы в шатер, занавесила чернявая вход, поднесла мне чарку вина немалую, да спела величальную:
   - Рема, Рема, Рема, пей до дна, пей до дна, пей до дна!
   Опростал я эту чарку до самого дна - далее ничего не памятую. Вот. Поутру опамятовался. В голове - аки побоище вершится великое, а во рту - аки стадо коровье ночевало. Вот. Возлежу смирно под кустом в чистом поле. А вкруг меня дружинники верные. Кто возлежит на сырой земле, кто восседает, кто, аки слепой кутенок по сторонам тычется. Все десницами головы свои удерживают, да всякий мычит невнятно. Только десятник Фома не мычит. Покоится он под кустом тихохонько, путами суровыми увязанный, и пожевывает исподволь рукавицу кожаную, коей коней чистят. А куда кони наши да ромалэ сгинули, сие мне не ведомо. Вот
  * * * * *
  Из записок отца Даромысла.
   Не перестаю я тому дивиться, что вершится часом в свете нашем. Вот и намедни прибежала ко мне поутру супруга десятника Тимохи. Лик слезами умыт, расхристанная, простоволосая. И возопила в голос:
   - Батюшка Даромысл, родненький, спасай супруга моего непутевого!
   - А что свершилось то? - у нее пытаю.
   - Сатана в него ввергся, батюшка, как есть сатана!
   - Ты толком изъясни, что свершилось! В запое что ли сызнова?
   - Ох, батюшка, уж лучше бы в запое, чем таковая беда! Пойдем проворно, сам узришь!
   Направились мы скорым шагом к избе Тимохиной. Подступили к избе, отворила дверь супруга его, и взошел я внутрь. Взошел, да в тот же миг дара речи лишился от дива, каковое узрел. Стоит посеред избы корыто, а Тимоха в том корыте свои портки стирает. Стирает, да выговаривает:
   - Ну вот, полы помыл, теперь и постирушкой заняться должно.
   Обозрел я избу - подлинно полы вымыты. Да, истинно без сатаны подобное действо свершиться не способно. Осенил я себя крестным знаменем и рек шепотом:
   - Спаси и помилуй, Господи, да минует меня чаша сия.
   А хозяйка как сие узрела, что Тимоха вершит, привалилась к косяку дверному, повисла на нем, да и заревела в голос.
   - И за что, - голосит, - меня так Бог наказал? Неужто супруг мой будет теперь сам избу мести да портки свои стирать? И чем же я так Господа прогневила то? А какие промеж людей пересуды пойдут, коли ненароком проведает кто, что супруг мой бабью работу вершит? Да я же тогда со стыда сгорю!
   С превеликим трудом овладел я изумлением своим и рек супруге Тимохиной:
   - Поусердствую я твоей беде подсобить. Посоветуюсь с писанием божеским, да какие надо деяния свершу.
   Не поспел я слова свои завершить, как распахнулась дверь широко, и взошла в избу супруга дружинника Матвея. Взошла с ликом каменным, белым, аки луна днем на небесах. Кинула взор на Тимоху, вздохнула тяжко и изрекла горестно:
   - Неужто и сие меня поджидает?
   А за сим ко мне обратилась:
   - Я к тебе, батюшка Даромысл, за подмогою.
   - А у тебя то что свершилось? - пытаю.
   Она же в отклик только рукой махнула да главой поникла. И сколько мы к ее избе шли, ни словом на мои вопросы не откликнулась.
   Вступил я в ее избу и зрю - сидит у стола Матвей, а пред ним на столе четверть вина стоит. И взирает он на нее, аки завороженный. Чуть только прострет к ней десницу, как немедля назад ее отстранит. Затем оборотился ко мне и молвил с мольбою в голосе:
   - Упрашиваю тебя, святой отец, подсоби в беде неодолимой. Не способен я вино пить. От рассвета сижу, все силюсь хоть глоток свершить, да не жаждут мне десницы в сим деле повиноваться.
   И блеснула в глазах у него скупая слеза мужеская, слеза горькая. А супругу его словно прорвало от слов сиих. Повалилась она на пол, зачала подобно колобку кататься, на главе власы рвать, реветь, аки стадо коровье, да вопить нечто невразумительное.
   Матвей же далее молвил:
   - А все это бабка Фекла треклятая! Как подоспели мы к ней с десятником Тимохой, дабы приказ царицы Авдотьи исполнить, зачала бабка шипеть да плеваться, аки кошка гневленная. А следом вопит: "Ироды! Прокляну я вас! Нашлю на вас хворь неисцелимую!"
   Мы с Тимохой, знамо дело, только лишь посмеялись над словами таковыми. Что, мол, нам эта старушонка сотворить способна? Да оно вон как содеялось. Выходит, истинно заворожила она нас.
   И тихохонько Матвей всхлипнул.
   Супруга же его к сему часу волос из главы своей надрала довольно и на скамью уселась. Уселась и рекла с трепетом в голосе:
   - Что ж теперь будет то? Коль он пить бросит, так и поколачивать меня перестанет? А ты ведь, батюшка, сам ведаешь - бьёт, значит любит. Ну, а коли не бьет, значит любови конец! А как жить без любови то?
   И сызнова она заревела да на пол повалилась, дабы остатние власы из главы выдрать.
   Да, задали они мне задачу. Как же их горю то подсобить?
  * * * * *
  Из записок дьякона Ферапонта.
   Немалое число дней и ночей вершил путь долгий Иван-царевич со товарищами. И донесся он, наконец, до царства своего. Донесся он до царства своего, да к граду родимому наблизился. Однако не поспели они в сей град взойти, как охватило их войско неисчислимое.
   И выехал из порядков войска того человечишка неказистый на лошаденке плохонькой, и рек он гугнивым голосом:
   - Повелела царица Авдотья Первая уловить самозванца Ивана, себя царевичем ложно величающим. И уловить так само поплечников его. И всех их в острог водворить.
   Потерялся Иван-царевич от нежданных слов таких. И вопрошает с изумлением превеликим:
   - Это что же за царица такая? Ведь Государь наш Елисей, батюшка мой.
   Ответствует ему сей человечишка:
   - Супротив закона Елисей на царстве восседал, ибо род бояр Задирай-Хвостовых давнее будет. Оттого порешила дружина царская возвести на трон Авдотью Первую из рода Задирай-Хвостовых. А порешив, сие и исполнила. Так что сдавайтесь в полон немедля, а не то живота лишитесь. Это я вам вещаю, Главный царский советник боярин Серомышский!
   Опечалился в конец Иван-царевич и не ведает, как далее быть. Только молвил тут Кощей Бессмертный:
   - Не тревожься, Иван-царевич. Нету на белом свете силы, коей бы я сдюжить не смог. И это войско одолею пустяково. Нашлю я на них немедля медвежью хворь. В сей же миг из войска могутного обратятся они в ватагу беспомощную.
   - Погоди, Кощей, - изрекла здесь Веселина Красомудрова. - Уж больно ты суров ко врагам своим. Это как же им истязаться доведется, покамест у них хворь сия минует? Да и о горожанах потревожиться должно. Хлебопашцы, понятное дело, рады будут, коли на полях их сия хворь такое могутное войско сразит. Только град здесь недалече, и каково будет люду, в нем обитающему? Способна я сие войско неприятельское не силой, а любовью одолеть. Давай-ка мы с тобой конями обменяемся.
   Пересел Кощей на кобылицу снежно-белую, а Веселина вознеслась на коня его черного. Вознеслась, распустила свою косу светло-русую, рассыпала волосы густые долгие по плечам покатым, расстегнула ворот платья пошире, да подол повыше подняла. А потом изогнула стан свой гибкий, улыбнулась улыбкой щедрою и поехала вдоль войска вражьего.
   - А хороша ли я, добры молодцы? - кликнула она звонким голосом.
   И дружинники все как один ей откликнулись:
   У- У - у - у - у -у!!!
   - А согласны ли вы пойти со мной в битву горячую? - Веселина с улыбкой пытает.
   И взревело войско в единый голос:
   - И в битву мы готовы с тобой пойти, и в огонь, и в воду, и особливо в баню!
   Сей же миг выехала ей навстречу на кобылке каурой всадница чернявая. Распустила она так само косу черную, косу редкую и пытает крикливым голосом:
   - А хороша ли я, красна девица?
   И откликнулось ей войско разноголосо:
   - Да какая ты красна девица? Кобылища ты, а не красна девица!
   - Авдотья - драный хвост!
   - И супруг твой просто дуб, коли вертишь ты им, аки кот мышью дохлой, и не зрит он шашней твоих с мышью серою! Не жаждем боле ему повиноваться!
   - И сапоги у нас прохудились!
   - И сотника Ерему зазря в острог упекли! Для того красавицы на белом свете и наличествуют, дабы на них добры молодцы заглядывались!
   - И сапоги у нас прохудились!
   - Да умолкни ты, Варфоломей, со своими сапогами!
   - И сотник Митрофан неповинен в том, что лицедеи его охмурили!
   - И сапоги у нас прохудились!
   - Не царица ты нам! Не царица!
   - Желаем на царство Ивана-царевича!
   - И сапоги новые взамен худых!
   - Он нам государь! А государыня - его невеста-красавица!
   - У - у - у - у!!!
   Выехал тут вперед сызнова человечишка гунявый да возопил во весь свой голос гугнивый:
   - Вы как с царицей переговариваетесь, бесстыдники? Вот я вас!
   Но взревели в ответ дружинники яро:
   - Ах ты, мышь серая! Прочь с наших глаз долой, пока хвост мы тебе не выдрали!
   - Да худыми сапогами не забросали!
   Отринуло войско власть Авдотьину и вступило тотчас под руку Ивана-царевича. А Авдотья Задирай-Хвостова, воевода бывший Простодубов да боярин Серомышский скоро прочь бежали и утаились неведомо где.
   И въехал Кощей Бессмертный в град многолюдный, аки победитель, на белом коне.
   Перво-наперво высвободил Иван-царевич из острога свою матушку с батюшкой. Прослезился на радостях Елисей, повинился пред Иваном и всем честным народом за дела свои непутевые, да благословил сына своего с Веселиною. А Иван-царевич призвал немедля костоправа Ермилу, дабы тот родителей его попользовал. Ибо тревожился сын добродетельный, что захворали они, в остроге сидючи.
   Помимо того повелел Иван-царевич глашатаям объявить всенародно, что братья его Федор да Клим вольны жительствовать, каково сами они возжелают. И никому не должно в том им препоны чинить.
   Порешил он так само без промедления свадьбу свершить с невестой своей - Веселиной Красомудровой, дабы брак их законную силу обрел.
   И зачалось здесь веселье всенародное, веселье всенародное - червонное празднество. А Иван-царевич так возрадовался и расщедрился, что повелел на радостях обменять дружинникам сапоги прохудившиеся на новые (коли таковые к обмену представлены будут).
   Сотника Ерему с сотником Митрофаном сызнова на службу дружинную поставили. И бабку Феклу так само из неволи вызволили. Только лишь вышла она из узилища своего, как подбежали к ней супруги Тимохи да Матвея, каковые бабку возле стен острожных дожидались. Подбежали, да со стенаниями к ней в ноги и кинулись. Зачали они рыдать и молить Феклу, дабы сняла она порчу с их мужей.
   Отзывается тут бабка Фекла:
   - Ну, коли не жаждите вы жить вольно-счастливо, ворочу я вас к житию давнишнему. Только надобно мне для того, дабы порчу снять, два гуся и две курочки.
   А супруга Тимохи и вопрошает:
   - А курочки заместо гусей не сгодятся?
   Бабка Фекла ей ответствует гневливо:
   - Кто полу мужеского? Гусь али курочка? Вы, али супруги ваши непутевые? Коли жаждите, кабы вернулось все на круги своя, вершите все, как вам велено! А нето - ух!
   И сурово о земь ногою топнула.
   Попятились бабоньки от старухи, поклонились ей до сырой земли, поклялись все исполнить, как велено, да случая всякого ради осенили себя крестным знаменем. А следом в попятную сторону поворотили.
   Тут бы и сказу конец, ибо ладком все исполнилось. Да только не все добро сладилось. Судьбина-то Кощеева не разрешилась. Какова планида его в будущности? О том помышлял он с тревогою, на веселье всенародное глядючи. Только чует нежданно-негаданно, молвит некто за спиной его:
   - Гляжу я и диву даюсь: неужто сам Кощей Бессмертный к нам пожаловал?
   Оборотился Кощей и узрел пред собой старушонку неприметную. Вопрошает он с изумлением немалым:
   - Кто ты такова и как сподобилась признать меня?
   Ответствует ему старуха с усмешкою:
   - Кличут меня бабкой Феклой. Мне уж скоро сто годков недалеко, от того многое мне ведомо. Может статься, не единственно ведомо, что ты Кощей, но и то ведомо, от чего бессмертный ты. Смекаешь, о чем я изъясняюсь?
  * * * * *
   Царица-матушка, Марфа Искусница!
   Шлю тебе низкий поклон и благодарность великую от себя и всех своих сотоварищей! Долгих лет и крепости здоровья желаю тебе и всем близким твоим. Премного мы тебе признательны за те письма расчудесные, кои волей рока неизъяснимой у нас очутились. Вся наша артель письма сии многократно прочитывала, ибо немало в них такового, что разных людей прельщает. В аккурат от того сумели мы из безвестных сказителей и гусляров в ведомых лицедеев обернуться. На многих пирах мы теперь представляем, почитай каждый день нас кто-нибудь к себе кличет.
   Во первых строках письма своего очертить жажду, как все вершилось то. Величалась артель наша "Несмеяны", ибо лицедействовали мы на погребениях да на поминаниях почивших. Оттого безрадостны были сказания и песнопения, нами играемые. Может статься, посему безвестны мы были и не славны. Как нежданно получили мы письмо твое, царица-матушка. Кто повинен в том, что послание сие не к сестрице твоей Несмеяне угодило, а заворотило в артель нашу, нам не ведомо. Только постигли мы из письма того немало занимательного. А следом за ним еще два письма твоих изъявились.
   Перечли мы их, да сказания и песнопения сложили разные о том, что из писем сих прознали: и про Ивана-царевича, и про Сивку-бурку, и про царевну-лягушку и иные. А как зачали мы те сказания баить - возлюбил народ артель нашу. Особливо всем по душе приходится песнь про царицу Марфу и Щуку - повара царского.
   Мог бы я тебе прописать песнь сию в письме своем, только больно уж велика она. Оттого иную песнь прописать я жажду. Объявился в царстве нашем нежданно-негаданно некий человек незнаемый. Выговаривает он, что кличут его Никифор, и служил он под началом отца Даромысла сторожем церковным в царстве твоем. Ведает он по-гречески, способен на сим языке писание божье разбирать и псалмы петь. Оттого кличем мы его не Никифор, а Грека. Поведал Грека о том, как вершил он странствие неведомое совместно с Иваном-царевичем, и о том, как изловил он рака знатного. Только рак сей исхитрился Греке два перста на деснице отхватить. О сим мы песнь и сложили.
   Ехал Грека через реку.
  
   Ехал Грека через реку,
   Зрит тут Грека - в реке рак.
   Сунул он десницу в реку,
   За персты рак Греку цап!
   Есть намек всем в этой песне:
   Мыслить надобно главой,
   Славно рака палкой тресни,
   Али пни его ногой.
  
   Многим по нраву песня сия, оттого широко в народе она разносится. Возлюбили ее и стар и млад. К месту, прибился к артели нашей малолетний арапчонок Абрамка. Хоть и слабосильно он по-нашему молвит, при всем том постигает он слово родимое отменно. Весьма ему наши песни да сказания по сердцу приходятся. Молвит Абрамка:
   - Как возрасту, стану их своим потомкам баить. Дабы ведали они и про Лукоморье, и про царя Кощея, и про ступу с бабою Ягой, и про Черномора. Может статься, кто-либо из внуков, али правнуков моих про сие верши начеркает.
   Вот таковы деяния наши, царица-матушка. Мыслим мы, точно надобно артель нашу по-иному величать. Жаждем, дабы кликали ее "Марья Моревна". Оттого, когда в другой раз ты письма писать изволишь, ты уж не "Несмеянам" их направляй, а "Марье Моревне". Ну, а мы то про житие твое и деяния в царстве твоем такие сказания да песни сложим - просто держись!
   Сызнова низкий поклон тебе и великая благодарность за писания твои.
   От имени артели "Несмеяны" сказитель Боян.
  * * * * *
   Вот, собственно, и все документы, предоставленные мне знакомым ботаном. Бесспорно, местами они отрывочны, местами наталкивают на мысли о предвзятом подходе к исторической действительности. Однако все они достоверны, в чем вряд ли кто-либо сомневается. На мой взгляд, единственным существенным минусом является то, что абсолютно не прояснилась, а скорее стала еще более запутанной, биография Кощея Бессмертного. Однако ботан уверяет, что в его распоряжении имеются документы, полностью раскрывающие этот вопрос. Просто ему необходимо некоторое время для того, чтобы систематизировать их, после чего он предоставит все эти исторические материалы в мое распоряжение. Надеюсь, что так оно и будет.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"