Аннотация: Это произведение я собираюсь послать на литературный конкурс 300-летия Петербурга. Кто может ответить, правильно ли я делаю?
Конкурс на лучший город.
Басилевсы.
После умной мысли приходится часто отдыхать. После глупой, много работать. В общем смысле любая мысль - стресс.
Е. Лазарчук.
--
Вася, я тебе говорю, мрачен и враждебен большой город. Мрачен.
--
Коля, не обобщай. Коля. Держись.
- Ну, хорошо, а ты видел эти улицы? Столько непонятных названий. Все запутано. И заметь, Вася, я тебе, как другу. Все. Внимательно слушай. Все упираются в непроходимые каналы.
--
Видел. Ты еще спрашиваешь. Я их видел зимой. Понял. Зимой. Все, буквально все, каналы и реки скованы льдом и чугунными решетками.
- Да. А летом они не замерзают, хоть это, Вася и странно, ведь каждое время года здесь хуже предыдущего. И все окутано мглой.
--
Не скажи, Коля. А помнишь редкие часы рассвета? Когда над городом иногда встает солнце. Ты не спорь, если не помнишь.
Коля не ответил мне. Задумался.
--
Коля, не молчи. Медсестра идет. У нас свободное время. Разговариваем.
--
Так, мальчики, что тут у вас?
Коля вздрогнул.
--
Ничего, вот с Васей разговариваем. Мрачен большой город. Люся, я ему говорю, что мрачен большой город.
--
А я ему говорю. Что встает, хоть и нечасто, солнце, и тают под ним каналы и решетки. Решетки, правда, не до конца, но к концу июня становятся достаточно редкими.
--
Вася, это единственный в году восход солнца. И название ему белая ночь. Она освещает то, что до этого пугало лишь интуитивно. Раз в году, каждый год видно, как огромен город, как этому чудовищному ужасу нет границ. Почему так?
--
Да, но ведь людям надо где-то ходить, тем людям, что скопились в городе за многие годы. Приблизительно за триста лет. Они ненадолго, Коля, они побродить.
--
Если они ненадолго, тогда в кого средь бела ночи невпопад стреляет пушка, из-за которой я выбросил почти все свои часы? И едва это проходит, в небо взвивается неприметная дама и начинает кружить над огромным мрачным городом. Это Культура большого города.
--
Вот это ты, молодец, заметил. Культуры вообще столько, что какой-нибудь Пиночет или Альендо, ты не помнишь, кто из них говорил, что при одном ее имени он хватается за пистолет?
--
Один их них, точно, - кивнул головой Николай.
--
Они бы здесь оба застрелились. Она ведь, знаешь, не только летает, но еще и пронизывает.
--
Нет. Вася, не заблуждайся. Пронизывает история. Культурой веет.
--
История? - не поверил я. - Что ты, Коля. Это совсем другая женщина. Она, конечно, тоже летает над мрачным городом, но ты ведь знаешь, ею больше дышит лишь каждый камень, не более того.
--
Тут, Вася, буквально, вот в чем беда. Здесь, в этом мрачном городе, буду говорить откровенно, как на духу, понимаешь, все смешалось. Все эти бабы пронизывают и веют, и так уж получается, что одно и тоже, и я это остро чувствую на себе. Погоди, Люся, это еще не все.
Коля печально посмотрел в окно и продолжал.
--
Помнишь, Вася, дворцы, которые бросили тут и там прямо на улицах неприветливого города? Вот прямо на том месте, где построили. Вспомнил? Тяжело, да?
--
Для тебя, Коля. Не сойти. Гадом буду. Вспомнил.
--
Вот и я вспомнил. Что время с ними делает?
Коля замолчал, давая время мне подумать. Разговор зашел так далеко, что цена любой неточности была велика.
--
Ух. Что время делает? Что время делает?
Мне было трудно говорить. Неужели лечит. Нет, было бы слишком просто.
--
Ну, время, оно, знаешь, делает многое с ними, - начал я и остановился.
--
Тебе, наверное, трудно говорить за всех, - вслух размышлял Николай. - Хорошо, скажи только за Юсуповский дворец. За него лишь ответь.
Я медлил. Люся, наблюдавшая за нами, напряглась. Я смотрел на Колю, который качал головой, давая мне понять, что я полный идиот. Я не возражал. Я чувствовал себя именно им, неспособным ответить на простейший вопрос. Но отвечать надо было.
--
За Юсуповский дворец я могу ответить только, что в нем когда-то плохие люди легализовали дворец пионеров. - Сказал я и закрыл глаза. Мне было все равно. Кажется, засыпались. - И время, время сделало свое дело. Оно пронизало весь дворец пионерами.
--
Зачем, ты объясни, зачем? Я, конечно знаю. Но ответь мне. Зачем? К чему время пронизало Юсуповский дворец?
Коля, как мог, хотел мне помочь. Я молчал.
- Включай мысль, Вася. Времени нет. Люся ждет. Время. Пионеры. Ну? - пытался направить меня Николай.
--
Время пронизало дворец, чтобы пионеров подрастить, - ответил я и понял, что на верном пути. - Им во дворцах лучше было, но они подросли. Коля, я понял. Время безжалостно. Пионеры выросли и дворцы опустели.
Николай облегченно вздохнул.
- Хорошо, Вася. Допустим, они все ушли. Заколотили пустые дворцы и разбрелись по мрачному городу. Но кто знает, что там сейчас?
- Я, Коля, за настоящее ответить никак не могу. За историю, культуру там, это пожалуйста. Что было - известно, что будет тоже не идиоты, хорошо знаем, но то, что происходит сейчас, там, в брошенных дворцах, уму не поддается.
- То-то и оно. Посуди сам, временем каждый угол пронизан, культурой из всех щелей веет, хорошо ли это. Вася. Правильно ли? Я ведь, знаешь, ничего на веру не принимаю. Я в этом смысле умный, наверное. Поэтому меня трудно успокоить. Там кто-то есть.
Коля сделал паузу в поисках примера.
- Скажем, я в подворотню на Петроградке по делу не могу зайти, потому что не знаю, кто там нынче. А тут шутка ли дворец.
Люся покраснела.
--
Вася, тут дело в инфантильности. Никто тебя за ручку самого в глухую подворотню не отведет. Здесь нужен поступок. Я ведь по этой причине на Петроградскую сторону давно не хожу один. Я наверняка знаю, что все дела можно сделать на Фонтанке. Я разведал там удобные подходы.
--
Легко сказать не ходи один. А с кем? Кто в этом страшном городе может мне доверять?
--
Вот ты меня вчера не слушал, а напрасно. Я вчера для кого сам с собой наяву громко бредил? Для всех. Мы все в ответе за этот город. И я тебе обещаю, Коля, твердо. Люся не даст соврать. Я разберусь за всех. В ближайшее время разберусь. С каждым. У меня и полномочия есть. И возможности кое-какие.
Я сделал значительное лицо.
Коля заметно ожил. Если бы не я, то Коля бы окончательно свихнулся.
- Правда? - спросил он, немного просветлев.
Люся беспокойно посматривала по сторонам. С Колиными страхами она еще могла справиться, но с моей уверенностью в хорошем будущем нет, хоть за ее хрупкими плечами и стояла вся современная медицина. С другой стороны, в светлом будущем я никого особо не уговаривал. Быть настойчивым мне не позволял диагноз.
- А помнишь тот случай с Александрийской колонной? - спросил окончательно повеселевший Коля.
Ну, как же мне было не помнить. Я помнил, даже поежился, но лицо при этом имел беспристрастное, глупое.
--
Ну, когда ее сделали, - нетерпеливо напомнил Коля. - Как ее неожиданные размеры удивили и напугали. Когда ее поставили, она оказалась еще больше. И заметь, никому до этого ужаса во всем городе до сих пор нет дела. Вспомнил? Поможешь?
Коля теперь меня страховал. Он заметил, что я сегодня не в форме. Но на этот раз понял и кивнул головой.
- Понял, Коля, понял тебя. Не суди строго. Они, когда ее ставили, не хотели тебя пугать. Делая колонну, ошиблись с размерами и только. Никто же не знал заранее, что могут быть такие размеры. Точнее никто не ожидал от лежащего столба, что у него при такой длине может оказаться другая высота. Когда поставили, было уже поздно. Некуда было поставить, поверь мне Коля, не влезала она никуда. Только чтобы не украли, поставили под окнами. Город не так мрачен, но все равно пригляд нужен. Хорошо, что ты про нее напомнил. С этим тоже будем разбираться.
Коля окончательно убедился, что сегодня от меня мало толка. Я опять сработал небрежно.
- Ты, меня угробить хочешь, поэтому не думаешь, что говоришь. Такие размеры теоретически могут быть, и они об этом знали. Они ее в качестве примера теоретической возможности нарочно делали. И заметь, поставили на Дворцовой площади, где она любого своими теоретическими размерами превосходит. Но мне, знаешь, от твоей глупости, которую ты по доброте говоришь, покойнее как-то стало. Что, мол, ошиблись размером, и колонна ни в один дом не лезла, и все такое, и за ажурные мосты, и за Летний сад, спасибо тебе конечно. Только не говори, что Дворцовый мост, чтобы речку переходить. Я видел, это ловушка, он разводится, когда захочет. Разводка это.
--
А Неву не для того рыли. Тут, Коля, жертвы нужны. Смирись.
--
Вася, я знаю. Не умею я. Не могу я так больше. После того места.
--
Какого места, Коля? Ты скажи мне, я это место поправлю.
--
Ну, того места, ты его знаешь, по дороге в военкомат. Откуда меня к тебе забрали.
--
Что в этом месте? Скажи, Коленька.
--
В этом месте Адмиралтейство встречается впервые. Его шпиль торчит прямо в небо. Как же это может быть, Вася? Мы здесь сидим, вроде бы в безопасности, а он там по-прежнему торчит. Еще одно такое Адмиралтейство и мне не жить.
- Хорошо, мальчики, на сегодня достаточно. Идите на уколы, - сказала Люся, записывая что-то тревожное в блокноте.
Она удалилась по коридору доложить, что состояние больных стабильное.
Свободное, самое трудное для людей на Пряжке время закончилось. Мы поднялись со своих коек и, пошатываясь, влились в тонкий ручеек пациентов, текущий на вечерние процедуры. Мы оба сильно устали. Я тихо выговаривал Николаю:
--
Коля, в следующий раз будь точнее. Ты же не один разговариваешь, поэтому следи за партнером. Видишь, что я не успеваю и не попадаю - тормозни, не гони. Дай сообразить. Нам сейчас нужно быть очень осторожными, раз мы на поправку пошли.
Коля махнул рукой. Еще один день пережит и ладно.
Мы, как умели, косили мужскую обязанность, каждый по-своему, Коля с ярко выраженной депрессивной паранойей, я с простейшей шизофренией. Она всегда мне давалась легче паранойи. Николай не врал, он действительно сошел с ума по дороге в военкомат ровно посередине Красного моста. Я же тронулся потихоньку заранее, в феврале, задолго до медкомиссии, на почве перенесения Пантеона к юбилею города из Фессалии поближе к дому. Не смотря на разные недуги, в наших с Николаем диагнозах были общими привязанность, страх и боль за прекрасный город, обострившиеся в канун его юбилея. На этой почве, дополняя друг друга, мы быстро сошлись. С мальчиками это бывает, по весне и осени, в суровые дни военного призыва.
Люся аспирантка, подрабатывающая на полставки медсестры, терпеливо ухаживая, изучала нас и, кажется, любила. Она никогда нас не закладывала. Она никогда с нами не спорила, даже когда мы дело говорили или просто тискали ее в нашем коридоре. Потом она наверняка удивится и не поверит, что мы нормальные, после всего того, что у нас с Колей с ней было.
В больничный коридор пробивалось веселое майское солнце мрачного и враждебного города.