Сон истончается, пестрит прорехами и, наконец, плавно перетекает в реальность. В которой ползут по темному потолку огни проезжающей на улице машины, неверным пятном ложится на ночной мрак прямоугольник окна. Витька сопит и всхрапывает рядом. Едва слышно воет соседский холодильник за стеной.
Что же меня разбудило? Вроде бы все как всегда. Поворачиваю голову и стараюсь рассмотреть лицо мужа. Темно. Вот он всхрапывает сильнее и заходится в мощной трели. Если бы такое было в первый раз, то пробуждение можно было бы списать на эти звуки. Но храпит он уже несколько лет, и я, более или менее, привыкла. Хотя, приходится признать, мы частенько ругаемся по этому поводу. Однако отселить его все равно ведь некуда.
Ложусь набок, закрываю глаза. Но не спится. То подушка кажется слишком жесткой. То одеяло - каким-то сползшим. Пялюсь на дверцу шкафа, что рядом с нашей кроватью, и стараюсь ни о чем не думать. Сзади раздаются уже совсем непотребно громкие взревывания и хлюпы. Дергаю Витьку за одеяло. Раз, другой. Он на минуту замолкает, а затем возвращается к прерванному занятию.
Вот же черт! Сажусь и некоторое время сижу. Сгорбившись, схватившись пальцами за край постели. Окно все так же смутно виднеется сбоку. Почему-то всегда, когда просыпаешься ночью, в голову лезет всякая мура. А сегодня к ней добавляется еще и беспокойство. Шевелится в груди. Прямо как змея.
Еще раз пихаю Витьку, а потом встаю и бреду в туалет. Свет кажется слишком ярким. Раздражающим. Щурю глаза и почему-то не могу сфокусировать взгляд. Спросонья, что ли. На батарее болтаются тряпки. Полотенца кажутся какими-то несвежими. Во рту противный вкус. Да, полтретьего ночи - не самое лучшее время.
И это беспокойство... Которое только нарастает. Чуть не до крика. Черт ведь побери. Похоже, бессонная ночь обеспечена на сто процентов. А вставать, хочешь не хочешь, в семь. Уйти, что ли, от Витьки?
Поднимаюсь и упираюсь взглядом в свое слегка опухшее лицо, что незатейливо отображается в зеркале. Некоторое время рассматриваю. Откуда эти мешки под глазами, складки возле губ? Словно я всю ночь веселилась. В клубе где-нибудь. А не спокойно дрыхла в супружеской постели. Да уж... Такими темпами скоро ни один мужик в мою сторону не взглянет.
Что ж так тянет-то в груди? Прямо выматывает. Пустырничка, может, выпить?
Серьезно обдумываю эту идею, завязывая ослабшие тесемки на ночной рубашке.
Ну нет. Это надо в кухню идти, рыться в шкафу. Потом запивать противную жидкость холодной до омерзения водой. Которая будет бултыхаться холодным комом в желудке. Тут уж последнюю надежду на сон потеряешь.
Ладно. Лучше в постельку. Под бок к муженьку. И чего он взял моду складывать на меня ноги? Тьфу. И главное, скажешь ему, так ведь не поверит. Все на меня будет валить. Придираюсь, мол. Выдумываю. Ищу лишний повод, чтобы поссориться.
Выключаю в туалете свет. Шарю ладонью в поисках ручки двери в комнату. Толкаю чуть теплую поверхность.
И сразу замираю. Тревога наносит решающий удар. Что-то не так.
Светлеющий квадрат окна. Темень вокруг. Храп в углу. Все как обычно. Однако... Лиловый оттенок мрака. Еле уловимый запах специй. Все как будто так и не так.
Делаю неуверенный шаг вперед. Мне страшно.
- Ви-ить, а Вить, - тихо произношу я.
Только трели в ответ.
Нащупываю край кровати, сажусь. Господи, а что, если с той стороны и не Витька вовсе? В голову тут же услужливо лезут сюжеты фильмов ужасов.
- Витька! - уже громко взываю я и что есть силы пихаю вздымающееся горкой тело.
Там всхлюпывают, затыкаются, словно захлебнувшись. Возятся. Потом с крайним раздражением интересуются:
- Ты что, совсем сдурела??
Вслушиваюсь в голос, надеясь, что тревога уйдет.
- Сама не спит, и другим не дает!! Сейчас вот хрен уснешь!
- Ты храпел, - примирительно замечаю я.
- Дурацкие бабские выдумки! Хрен вот уснешь! - он возится и пыхтит от злости.
- Вить, мне страшно.
- Блин! Мне вставать в семь!
- Мне тоже.
- Не спит, ты посмотри-ка. И другим не дает!
- То есть, ты мне спать не даешь - это нормально? Выходит, это не ты, а я тебе мешаю??
- У-у-у, - он вскакивает резко отшвыривая одеяло, чуть не падает и в явной досаде шлепает в туалет.
Мелькает полоска света у края двери. Бодро журчит струя. Хлопает крышка унитаза.
Я слышу, как он там чертыхается, и просто физически ощущаю, что ненавидит он меня еще сильнее, чем сразу после пробуждения. Но дело не в этом. Мне становится страшнее вдвойне. Кажется, что это вовсе не Витька. Что за сиплость в голосе? В запахе пота нотка гнильцы?
Мужики, конечно, воняют сильнее, чем женщины. И Витька в этом плане не исключение. Хотя я его и приучила каждый вечер принимать душ и каждый день менять трусы и носки. Но в его запахе никогда не было никакой гнильцы.
Щелкает выключатель в туалете. И тот, что вроде Витьки, энергично топает к кровати. Прямо как бегемот. Стукается о край, шипит. Потом тяжело плюхается, заворачивается в одеяло. Возится, вздыхает.
Я сижу. Господи, но если это не Витька, то кто?
- Слушай, ты бы ложилась, что ли, - голос звенит от злости.
- Не хочу. Разве я тебе мешаю?
- Что еще за фортели? - он разворачивается, и если было бы светлее, я бы увидела его лицо.
- Ты мне все равно не дашь спать.
- И куда я, по-твоему, должен деваться? - он хватает меня за рубашку и резко дергает.
- Не знаю, - стараюсь вырваться.
Наверное, минуту мы боремся.
- У-ух ты, моя сладенькая, - вдруг совершенно неожиданно квохчет он и наваливается всем телом.
- Блин, да что тебе вдруг так приспичило?? - пихаю я его. - То ненавидит лютой ненавистью, то лезет, как кобель.
- Одно другому не мешает, - пыхтит он, елозя, и наваливается сильнее.
Запах разложения усиливается. Чувствую, что меня сейчас вырвет.
- Да отвали ты!! - упираюсь коленом в его мягкий живот и толкаю, что есть силы.
- Ай! Охренела, что ли?
- Козел!
- Дура.
Поскорее пролезаю мимо него и скрываюсь в ванной. Включаю горячую воду. Сдираю перекрученную рубашку и, дрожа от омерзения, встаю под обжигающий душ. Мне кажется, что я насквозь пропиталась этой гнилью. С остервенением тру себя мочалкой. Намыливаю ее вновь и вновь. И все жду, что раздастся скребущий стук в дверь.
Потом долго сижу в кухне. Пью горячий чай с накапанным в него пустырником. Разглаживаю на коленях старую байку халата. Слушаю тихий свист холодильника. И с тоской вижу, как медленно, но неумолимо движется стрелка часов.
Почему же Витька даже не вышел, не поинтересовался, что со мной? Неужели ему уже до такой степени все равно?
Наконец начинают слипаться глаза. Хочется лечь, укрыться теплым одеялом, зарыться носом в подушку. Но при мысли о том, что лечь-то придется рядом с будто вытащенным из помойки Витькой, тошнота вновь подкатывает к горлу.
В комнате все так же темно. Мрак снова отдает лиловостью. И я уже не знаю, может, такой оттенок у него был всегда? Просто я что-то путаю и забываю? Прохожу вперед, хватаю попадающий под руки плед. Залезаю в кресло. Подгибаю ноги. Закутываюсь до подбородка.
Ну, да. Чего бы он пришел-то? Вон как храпит. Прямо слон. Наверное, сразу же и отрубился после моего ухода. И плевать хотел на то, что мне страшно. Хотя да, я же его отшила. Сначала разбудила, потом отшила. Хо-хо. С его точки зрения неоспоримый грех. Куда уж там.
Голова неудержимо клонится к спинке кресла. В мысли вплывает вполне настоящий слон, на которого я машу рукой с зажатым в ней ярко красным бантом. Я еще успеваю удивиться, откуда он здесь. И проваливаюсь в сон.
Резко трещит будильник. Пытаюсь нащупать его, но рука проваливается в пустоту. Тут же зверски начинает ломить шею. И холодно. Господи, отчего же так холодно?
- Мара, ты что, оглохла? - шипит Витька. Почему-то из дальнего конца комнаты. - Выруби ты его! - и через паузу. - Мара!
Ворочаюсь и медленно понимаю, что в кресле. Где прикорнула уже часу в пятом.
Щелкает выключатель, и свет больно режет глаза, не давая им раскрыться.
- А ты чего там делаешь? - Витька сидит на краю кровати, болтая голыми ногами. В раскрытом вороте пижамной рубашки торчит рыжеватая шерсть.
- Да вот, репетирую, - решаю я пошутить.
- Репетируешь?? - изумляется он. - Чего репетируешь?
- Ну, это... Свой уход от тебя.
Как раз сейчас доля сарказма и не помешает. Уж больно это утро кажется мне паршивым. Все тело сковано. Голова раскалывается. И единственное, чего хочется наверняка - умереть.
Витька щурит подслеповатые глаза, потирает намечающуюся лысину. Потом шмыгает.
- Ну, ты это, - нерешительно говорит он. - Того. Ну, в общем. Совсем, что ли, с дуба рухнула?
- В каком смысле? - вежливо интересуюсь я.
Он некоторое время изучает мое лицо. Чего, честно говоря, уже давно не делал.
- Да ну тебя к черту! И так все бесит. Еще эти твои бабские закидоны с утра. Охо-хох, - он широко зевает, предоставляя возможность разглядеть чуть ли не все свои зубы. Потом просовывает пальцы за пазуху и почесывает грудь.
М-да. Неужели несколько лет назад я действительно считала, что влюблена в этого человека? Свидания, прогулки, горячий шепот. И вот это любовь?
Он встает, поворачиваясь ко мне щекой. И я едва не вскрикиваю.
- Вить, - торопливо спрашиваю я. - А что это у тебя там? Вон там.
- Где?
- Ну, ниже уха. На щеке. Ты ударился?
Он рассматривает себя в зеркало, то так, то этак.
- Ничего не вижу. А что?
- Да что это у тебя за пятно такое? Вчера, вроде, не было.
Зрачки его расширяются, брови ползут вверх. Несколько секунд он молчит.
- Вот это, что ли? - он касается пальцем пятна, напоминающего старый синяк.
- Да. Ну, да же!
Витькин рот складывается в причудливую гузку. Которой он начинает жевать, будто старается выдавить яйцо. И я вдруг ясно представляю, каким он станет, когда состарится.
- Слушай, - в конце концов говорит он. - Что с тобой происходит? Ты хочешь меня достать?
- Не понимаю.
- Ах, так ты не понимаешь?
- Нет.
- То одни, значит, фортели. То другие.
У соседей-пенсионеров принимается орать радио. И я едва удерживаюсь, чтобы не начать барабанить им в стену.
- То она, вся из себя, ночует в кресле - репетирует, якобы, что бросит меня. То изображает то ли дуру, то ли умалишенную, - его глаза вылезают из орбит, он почти кричит. - Может, через пару минут ты удивишься, что на руке у меня пять пальцев, а не шесть, и не восемь?
- Московское время семь часов тридцать минут. Приступаем к утренней гимнастике, - торжественно возвещает соседское радио.
И тут не я, а Витька подпрыгивает и изо всей силы тарабанит в стену.
- Старая карга! Заткни свое дерьмо, дура!
Пижамные штаны смешно колышутся на его расплывшемся заду. А из-за резких движений от его тела вновь плывет едва уловимый запах тления. Меня передергивает.
Что-то не так. Что-то во всем этом не так. Но времени, чтобы понять, слишком мало, я уже опоздаю, черт знает на сколько. Откидываю плед, но не успеваю сделать и шага, как Витька дергается ко мне и больно вцепляется в руку.
- Зачем ты делаешь из меня идиота? - шипит он. - Тебе отлично известно, как я комплексую из-за этого пятна, которое кажется мне огромным и уродливым. Всегда! И ты давала слово - сама, никто за язык тебя не тянул - что никогда, слышишь, никогда не будешь обращать на него внимания. Как ты можешь быть такой скотиной??
Он несет что-то еще, выкачивая белки глаз. Его рот с губами фунтиком то расширяется, то сжимается. Щетина воинственно топорщится. А меня волна за волной окатывает ледяной страх. Ведь у Витьки всегда было чистое лицо, без родинок, шрамов и пятен. Если не считать две борозды на лбу, у него даже морщин-то нет.
Я внимательно смотрю на его дергающуюся рожу, но ничего не вижу. Словно мой взгляд расфокусирован и не способен что-либо воспринять.
- Сумасшедший дом какой-то! - выкрикивает он особенно громко, строит зверскую гримасу и скрывается в ванной, хлопнув дверью.
Теперь я точно опоздаю. Раньше, чем через десять минут он оттуда не выйдет.
Вновь опускаюсь в кресло и стискиваю лицо.
Что же происходит? Может быть, так сходят с ума? Я уверена, абсолютно уверена, что у Витьки никогда не было никаких родимых пятен. Запах ладно. Запах еще можно спутать с чем-нибудь другим. Он эфемерен. Но пятно... Это действительно из того же разряда, что у тебя пять пальцев, а не восемь.
Выдвигаю ящик стола и принимаюсь рыться в поисках альбома. С самыми настоящими фотографиями. Где, я помню, нет, я четко помню, должна быть наша еще досвадебная фотография, Петька снимал, Витькин брат. И где Витька как раз повернут той самой щекой к объективу фотоаппарата. А рожей, конечно же, ко мне. Умильная такая фотография. Она у Витьки на видном месте, сам вклеивал. Считает, что на ней он очень романтичный. Гордится этим, осел!
Черт! Листаю, листаю. И все ни к чему. На том месте, где она должна быть - пустота.
В ванной выключают воду. Сейчас он выйдет, и если я намерена попасть на работу раньше обеда, то должна сразу же сменить мужа за утренним туалетом.
Ну, где же она? Фото, кучей сваленные в конце альбома, рассыпаются в моих руках. И я наконец вижу его, проклятый этот кусочек картона. Вцепляюсь пальцами, подношу к глазам.
Блин!
На щеке этого теперешнего Витьки действительно красуется то самое пятно, нечетких очертаний, почти смазанное, но явное.
Черт!
Звякает защелка двери, и я не успеваю спрятать альбом. Витька через коридор, из темноты, смотрит на меня. И этот взгляд придавливает меня, как могильный камень.
Потом он делает шаг и выходит на свет. Лицо, порозовевшее от холодной воды. Тщательно приглаженные волосы. И прищур, который не нравится мне совсем.
- Ты что же, - медленно произносит он. - Действительно хотела убедиться, что это уродство, - он, как и несколькими минутами ранее, тыкает пальцем в пятно. - Было со мной всегда?
Я прижимаю руку к переносице и вижу, что мои пальцы дрожат.
- Н-не знаю.
- Марина, что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь?
- Н-не знаю. Не подходи ко мне, - неожиданно взвизгиваю, когда он делает еще шаг по направлению ко мне.
- Бред какой-то. Ты меня боишься, что ли?
И правда, что за бред!
- Витя, сегодня второе ноября?
- Да.
- И мою свекровь зовут Наталья Сергеевна?
- Да. А еще, - тут он усмехается. - У нас с тобой фамилия - Сосновы. А фамилия одна и та же, потому что мы с тобой женаты почти шесть лет. Надеюсь, это ты помнишь?
Это он в точку. Через месяц будем праздновать дату.
- Мара, может, ты переутомилась? - он подчеркнуто буднично перебирает рубашки на полке и спрашивает, как бы невзначай. - У тебя все в порядке на работе? Кирпич не давит?
- Кирпич??
- Ты и этого не помнишь? - губы его сжимаются, все больше напоминая фунтик.
А ведь и верно, это и есть наш непосредственный начальничек. Что твой кирпич. И в прямом и в переносном смысле. У него и кличка соответствующая. Но вот говорила ли я об этом Витьке?
- Так, все! - вскакиваю я. - Хватит. И так не знаю, что на работе врать придется.
- Федулев к тебе клеиться, надеюсь, перестал?
Оборачиваюсь от двери:
- Что-то ты, Витенька, слишком много знать стал.
- Так сама же жаловалась, что проходу не дает.
Неужели жаловалась? Неважно. Подумать можно и в метро.
Когда появляюсь в кухне, Витька методично жует яичницу с ветчиной, скользя взглядом по странице приставленной к сахарнице вчерашней газеты. Это да, это вот точно. В стиле Витьки. Если готовить, то только для себя. А если читать - то что угодно, хоть и позапрошлогоднюю газету.
Ставлю на газ чайник. И пока он закипает, намазываю на хлеб масло, вытаскиваю кусок сыра.
- Ну, что, - поднимает он глаза. - Мозги немного прояснились?
- Не приставай, а? И без тебя тошно.
Для быстроты приходится заваривать пакетик чая. Наблюдаю, как кипяток в чашке почти мгновенно темнеет, наливаясь грязно-коричневой мутью.
- Спать надо больше. И другим не мешать.
Лицо его надуто и полно собственной значимости. Неповторимости, так сказать. Господи, и что меня в нем могло привлекать семь лет назад?
- Слушай, кто бы говорил, а?
- Ты все преувеличиваешь. Вот мама не считает, что я храплю.
- Ага. Будто твоя мама спит с тобой в одной комнате.
- Ну, мы ведь не можем позволить себе двухкомнатную квартиру.
Тут меня охватывает злость, так как темы эти уже сто раз жеваны-пережеваны.
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/labyrinth01/2.jpg)