Мы поедаем макароны, сваренные на скорую руку и нечаянно щедро сдобренные специями. Выуживаем из сковородки мясо.
- Такими темпами нам скоро опять в город ехать придется, - замечает Катя.
- Ну, на свежем воздухе...
- Да не в город ехать, - поправляю я. - А в кафе ходить.
- Да ну нафиг вас с этим кафе, - морщится Машка. - Там с прошлого года хреново готовить стали, а денег дерут столько же.
- А ты тут в прошлом году была? - интересуюсь я у ней.
- А ты не помнишь, я рассказывала?
- Я не помню, когда это было, - наворачиваю на вилку макароны. - Да, со светом антураж совсем не тот. Обыденно так.
- Жалко, что дрова просто так прогорают, - говорит Катя. - Огня почти не видно, не то что в темноте.
- А хорошо ты придумала, - обращается к ней Машка. - Истории рассказывать.
- А ты уже знаешь свою?
Я тянусь за куском мяса и замираю на полпути, наткнувшись на взгляд Кати, устремленный на Машку. Вновь словно кто-то другой смотрит сквозь нее. Смотрит, знает и издевается. Меня прямо холодом обдает.
- Что ты имеешь в виду? - обращаюсь я к Кате вместо подруги, мирно жующей макароны и прихлебывающей чай.
- Ну, мне интересно, придумали ли вы, что будете рассказывать после меня, - и сейчас ее взор вполне обычен. Может, мне все просто кажется?
- А давайте растянем удовольствие на два вечера? А то всю ночь рассказывать будем.
- Да ну, - морщится Катя. - Это не то. В воскресенье вставать надо пораньше, чтобы успеть и сварить, и погулять, и вещи собрать. Во сколько там электричка? В четыре тридцать?
- Можно на шесть пятьдесят пять уехать.
- Это слишком поздно. Пока доедем, пока до дому доберемся. Да и народу будет много. Студенты всякие и тому подобное.
- Да-а, - мечтательно заявляет Машка. - Сюда бы дней на пять.
- Ну, дней на пять, - рассудительно замечает Катя. - Мы бы разорились.
- Ну не знаю, - обижается та. - Мы же ездили и не разорились.
- Ладно, - поднимаюсь я. - Давайте помоем посуду и продолжим. У нас по программе еще сауна.
- Я уже мыла, - говорит Катя.
- Я помню, - отвечаю я.
После того как закончены хозяйственные дела, мы вновь устраиваемся на своих местах, зажигаем свечи. Для подкрепления у нас остаются конфеты, печенье и сыр. Кусок которого Машка немедленно засовывает в рот, словно не наелась. И куда в нее столько влезает? А главное - куда затем девается?
- Ну вот, - поднимает брови Катя, будто старается вспомнить, на чем закончила.
- До этого болвана доходит, - напоминает ей Машка. - Что он постоянно торчит у цветка.
- Ага, - улыбается Катя. - Так вот, недолго осталось рассказывать-то. В общем, перестает он из дома выходить, с кем-либо общаться. Всю работу сваливает на помощника. И действительно все время торчит у цветка. И, ты верно заметила, как болван постоянно пялится на него, словно силится что-то понять. Словно у него с этим цветком какие-то беззвучные беседы, не слышимые другими.
- Ментальная связь.
Катя хмыкает, кидает иронический взгляд на Машку.
- В самую точку. Но нет у него никаких близких родственников. Надеюсь, вы не забыли, что он не женат. Да и друзей настоящих - тоже как-то недостаток. И вот он мается так, мается сутками напролет. Не ест, не пьет, не спит. Знай цветок свой охорашивает, да прислушивается. И наступает день, когда он обессиленный, изможденный, но бодрый, спускается, наконец вниз. И его подручный впервые за несколько недель видит своего босса тщательно одетым, выбритым и причесанным.
- В то время мужики все носили бороду, не брились, - замечает Машка.
Катя досадливо морщится.
- Ты забываешь, что он был приверженцем английского образа жизни. Ходил в английский клуб и всякое такое. Ну, хорошо, конкретно для тебя - он был с выбритым подбородком и расчесанными бакенбардами. Так тебя устраивает?
- Вполне.
- Замечательно. Так вот. Спускается он вниз, шутит со своим подчиненным и вообще ведет себя как раньше. Так что тот просто вне себя от радости, что начальник выздоровел.
- Сейчас укокошит, сейчас укокошит, - бормочет Машка.
- Маша!
- Тьфу на тебя, - сдвигает брови Катя. - Не буду досказывать.
- Ну Катя.
- Раз ты сама лучше меня знаешь мою же историю, то зачем ее заканчивать?
- Все. Я нема, как могила.
Катя снова бросает на нее взгляд, смысла которого я понять не в состоянии.
- Ладно, - откашливается она. - Он действительно выбирает момент, внезапно набрасывается на подручного и тем самым молотком измочаливает того в мясо.
- Ф-фу, - теперь уже морщусь я.
- А в комнате выше в это же время зацветает цветок. Цветами дивной красоты.
- Его забрали в психушку? - деловито уточняет Машка.
- Н-не знаю. Не уверена. История об этом умалчивает.
- Начало было более интригующим, чем развязка, - комментирую я.
- Ну и что, по твоему мнению, мужик просто свихнулся, а одно и то же время убийства и цветения - просто совпадение? - Машка крутит в пальцах бумажный шарик и в голосе ее проскальзывает сарказм.
- Естественно, - не терпящим возражения тоном провозглашает Катя. - Впрочем, все равно это все выдумки. Из разряда страшных историй.
- Сомневаюсь, что такие истории вы рассказывали в детстве, - говорю я. - Для этого нужно больше мозгов и умения.
- Ну и ладно, - обижается Катя. - Ничего больше не буду вам рассказывать, - она вновь берет конфету. - Ну да, именно таких - не рассказывали. Все больше из разряда "черной-черной ночью в черном-черном городе...".
- Так откуда же ты ее взяла? - Машка предельно серьезна.
- Н-ну, не знаю. Вычитала, наверное, где-то. Сомневаюсь, что услышала. Когда становишься взрослой теткой, такие вещи уже не интересны.
- Почему же? Нам же вот интересно, - я встаю, чтобы размяться, так как чувствую, что вместо задницы у меня уже блин. - К тому же, ты сама ведь предложила.
- Ты же понимаешь, что такие моменты бывают крайне редко, - Катя меняет позу, словно у нее затекла нога. - Вот мы с вами вот так вообще впервые собрались. А никому другому у меня и в голову бы не пришло предлагать.
- Ну ладно, ладно, - вместо меня соглашается Машка. - Теперь чья очередь?
- Да, наверное, твоя, - оборачиваюсь я к ней. - Я пока ничего не придумала.
- Чего бы вам рассказать такого пострашнее? - задумчиво возводит она глаза к потолку.
- А у тебя есть выбор?
- Ну, я же много всякого такого читала, - она разрывает пакетик с жареными орешками и задумчиво роется в них.
Катя некоторое время наблюдает за ней, потом не выдерживает:
- А ты что там ищешь-то, не понимаю.
Машка недоуменно выставляется на нее, потом переводит взгляд на свой пакетик.
- Тьфу. Задумалась. Но вообще-то, вообще-то... Искала более поджаристые. Они мне кажутся вкуснее.
- А-а, я и забыла, что ты любишь такое. Ну ладно, не томи.
Машка ерошит волосы, устраивается поудобнее. Глаза ее принимают мечтательное выражение. Я тоже усаживаюсь и тяну к себе другой пакетик с орешками, попутно размышляя, что еще немного такого жора, и мы вернемся из поездки круглые, как бочки.
- Ну вот, - начинает Машка. - Жила-была одна девушка.
- Тоже "жила-была"? - иронично прищуривается Катя.
- Ага, - миролюбиво соглашается Машка. - Жила, понимаешь ли, была, - Катя кивает. - И была-то она красавица-раскрасавица. Так что за ней постоянно таскался выводок воздыхателей.
Мы с Катей переглядываемся.
- Именно воздыхателей? - уточняет она.
- Именно, - Машка сдвигает брови, но не предлагает заткнуться и просто слушать. - И на работе-то они паслись, и по улице-то паслись. А когда она заходила в дом, оставались под окнами. И там и торчали в надежде увидеть ее силуэт за шторами.
- А выводок-то один и тот же? - Катя сосредоточенно жует кусок сыра.
- В смысле?
- Ну, и на работе. И, скажем, в магазине.
Машка уничтожающе глядит на строящую невинную мину Катю. Но на провокации не поддается.
- Конечно же, были флюктуации.
Катя чуть не давится сыром, однако быстро справляется с собой.
- Так вот, - откашливается Машка. - И со всеми она была мила, приветлива. Каждого выделяла, каждого отмечала. По своему, конечно. Но ни с кем не сходилась. Жила себе одна и жила. Ни друзей, ни родителей, ни жениха, ни мужа. Ну, и детей тоже, - уточняет она, бросая быстрый взгляд на мирно сидящую Катю.
Я меняю ногу и сцепляю пальцы на животе. Надо же, почему-то все время хочется что-то жевать. И не мне одной. Прямо как саранча, ей богу. Странное дело, когда чем-то занята, даже забываешь об этой самой еде. А когда вот так, в праздности, ела бы и ела. Ерунда какая-то, блин.
- Живет она такая, живет. Многие устают ждать, впустую надеяться. Ну и переезжают, женятся, просто перестают появляться. Хотя и трудно им это. Потому, - предупреждает Катин вопрос Машка. - Что каждому кажется, что именно его девушка выделяет особо. И что нужно просто подождать, доказать свою преданность и постоянство, стать лучше, умнее, разностороннее. И тогда... И вот тогда наконец-то именно он станет достойным и единственным.
- Кхе, - говорит Катя.
Машка тут же выжидательно выставляется. Но продолжения не следует.
- А еще каждому, кто решает отделиться, становится до того плохо, что вот прямо хоть вешайся. Будто всю жизненную силу из него вытягивают. И он хоть на карачках, но возвращается.
- Как же тогда находятся те, кто женится, переезжает?
- Главное, перемочься, - поясняет Машка. - Потом становится легче. Как при наркотиках. У кого сильная воля, могут справиться. Но полностью забыть - нет.
- Ну, насчет наркотиков не знаю, не пробовала, - качает тапком Катя. - Однако все это напоминает обыкновенную любовь или страсть. При чем тут что-то потустороннее?
- Ну, во-первых, никто ничего по поводу потустороннего и не заявлял. Мы ведь истории рассказываем, верно? А во-вторых, не может же всех обуять страсть. Она же не кинозвезда какая-нибудь. Обыкновенная служащая.
- Ничего, постареет - все поклонники отвалятся, - говорю я.
- Так в том-то и дело, - оживляется Машка. - Что красавица эта не стареет.
- Как это?
- Да вот так. Поклонники отваливаются, стареют. На их смену приходят новые. А девушка все так же прекрасна и обворожительна.
- Вампир, что ли?
Машка бросает на меня сердитый взгляд.
- Это у Кати мог быть вампир, моя история без них.
- А по паспорту что? - заинтересовывается Катя. - Ведь в милиции там или в паспортном столе должны же проявлять недоумение.
Машка хмыкает.
- Ну, должны, наверное. Только, говоря твоими словами, история об этом умалчивает.
Мы с Катей снова переглядываемся и одновременно тянемся к последней конфете. Машка успевает первой.
- Живет, короче, она так, живет, - продолжает с набитым ртом она. - Юна, прекрасна и обворожительна. Любуется на себя в зеркало, так как любит только себя и наглядеться не может. И вот так все продолжается до определенного момента.
Катя снова подкладывает под спину диванную подушку, но прерывать рассказ не пытается. Хотя, думаю, огорчена не меньше меня тем, что конфеты из коробки закончились.
- Однажды она замечает морщинки.
- Ну надо же, какое открытие.
- Для нее - да.
- Ты, кстати, молодец, что не ведешься на Катины подначки.
- А что я? - поднимает брови Катя. - Внимательно слушаю. Видимо, эликсир бессмертия с изъянцем.
- Да слушайте же вы, - наконец не выдерживает Машка.
- Мы слушаем.
- Ну вот. Некоторое время все идет, как обычно. Но процесс убыстряется, и девушка понимает, что нужно предпринимать меры. Да побыстрее. И она начинает искать.
Мы снова переглядываемся. Вопрос так и готов сорваться с моих губ, но я пересиливаю себя.
- Она ищет и ищет. Ищет и ищет. Днями, ночами. Позабросив работу, поклонников и обычные дела. Потом ей приходится некоторое время не выходить из дома. Потому что процесс заходит слишком далеко, но не настолько, чтобы ее невозможно было узнать. А если можно узнать, то поневоле задашься вопросом, как мог человек за пару месяцев так состариться, - Машка наверное минуту сосредоточенно молчит. - Ну вот. А когда тело иссыхает, спина горбится, лицо прорезает множество глубоких морщин, она начинает искать вновь. И каждый день со все возрастающим испугом глядит на себя в зеркало, боясь, что в этот раз оказалась беспечной и затянула слишком сильно.
- В этот раз! - глубокомысленно замечает Катя и со значением смотрит на меня.
- Смерти боится, - высказываю я свое мнение.
- Ищет и ищет. Ищет и ищет. Но все впустую.
- Что же это она там ищет-то? - нетерпеливо спрашивает Катя.
- Погоди, - останавливаю я ее. - Видимо, в этом и соль рассказа.
Машка пережидает, пока мы успокоимся, затем продолжает:
- И вот однажды, когда она старой старушонкой сидит на скамеечке на детской площадке, она наконец видит то, что ей нужно.
- Что бы это было? - в раздумье приподнимает брови Катя.
- Мамаши выгуливают своих деток. Поминутно поправляют им то шапочку, то кофточку. Отряхивают песок. Ставят на ноги, - Машка делает выразительную паузу. - И только один ребенок лет четырех гуляет сам по себе. Это девочка. В замурзанном платьице, грязной кофте, сползших колготках. Она играет самостоятельно, и других детей не подпускают к ней.
- Съесть она ее, что ли, хочет?
- Девочка копается себе в сторонке обломком лопатки. А бабка пересаживается ближе и прислушивается к разговорам.
- Вот карга!
- Слушает она, слушает. И выясняет, что у девочки пьяница мать, у которой и без того несколько штук детей. И та за ними совсем не смотрит. Плевать на них хотела. И девочка эта, впрочем как и остальные дети этой пьяницы, предоставлена самой себе. То те соседи дадут ей краюшку, то эти. То накормит добрая пенсионерка с первого этажа. И с одной стороны ее жалко, но с другой - куда же девать? Не кормить же ее постоянно. Это как кошку привадишь пару раз, потом не отвяжется. На шею сядет.
Машка снова оглядывает нас, словно ожидает подвоха. Но ни я, ни Катя ничего не говорим. Тогда она подгибает колени, отпивает чай и продолжает.
- Бабка всматривается в девочку, чтобы удостовериться, что это то, что ей нужно, потом достает из сумки пряник. Вгрызается в него оставшимися зубами и причмокивает. И делает это до тех пор, пока не привлекает внимание ребенка. Глазки у того ясные, волосики кудрявые.
- У кого - у того?
- Что? - не понимает Машка.
- У кого э-э глазки ясненькие? - Катя подпирает голову и с интересом наблюдает за реакцией Машки.
- Как "у кого"? - удивляется та. - У ребенка, конечно же. У девочки. У кого же еще?
- А-а, - неопределенно соглашается Катя.
- Чего придираешься? Вот брошу рассказывать, будешь знать.
- С тебя же пример и беру, - улыбается Катя.
- Я-то непроизвольно прерывала, а ты специально. Есть разница?
- Да ладно вам, - говорю я. - Интересно же. Хотя и так понятно, что бабка как-то эту девчонку оприходует. Ведьма она, что ли. В общем, злобное существо, живущее за счет других.
- Все, - отворачивается Машка. - Не буду рассказывать, раз вы и сами все знаете. Твоя очередь, - обращается она ко мне.
- Ну перестань, - примирительно говорит Катя. - Я не стану больше заедаться. Такой вечер хороший, другого такого ведь не будет. Неизвестно, соберемся ли мы вот так еще когда-нибудь. А если и соберемся, то будет ли такое настроение. Брось. Давай продолжай. Маришкино время еще подойдет.
- Ну хорошо. В общем, приманивает бабка малышку пряничком. А когда та усаживается рядом, рассказывает забавные для детского уха историйки. И так преуспевает в этом деле, что девочка без страха и тени сомнений вкладывает свою ручку в ее и идет, куда та ведет. А ведет она, понятно, к себе домой. Ну вот. А там уж кормит малышку по полной, всяко привечает ее. Сама же ждет сумерек.
- Странно, что не ночи, - говорю я. - Обычно всякие злодеяния и колдовство проделываются якобы в темноте.
- Ну не знаю. Там объяснений не было. Может, это оттого, что сумерки - самое таинственное время, когда стираются границы между мирами, и вымысел может стать явью, а явь - вымыслом.
Видно, что Машка не один раз думала над этим, хотя со мной и не обсуждала. Вообще, среди нас троих она единственная, кто увлекается всякой этой мистикой-фантастикой. Колдунами всякими, проклятьями, ведьмами. Про НЛО без конца читает, инопланетян рисует. Серёжику ее с его актерством на это наплевать, тайком от него она, что ли, всем этим занимается?
- Когда же, наконец, тени ложатся по углам, а воздух становится, как кружево...
- Хорошо сказала, - хвалит Катя.
- Это не я, это в рассказе так, - Машка как обычно предельно честна. - В общем, когда наступает время, бабка становится на колени перед девочкой, обхватывает ее голову ладонями и вперяет в ее глаза взор. Малышка сначала не понимает, только удивляется. Потом чует неладное, заливается плачем, старается вырваться. Но старая карга держит крепко. И вот свершается. Будто электрический разряд связывает выцветшие глаза старухи и ясные глазки девочки. Он длится и длится. Пока бабка, наконец, со стоном не отпускает голову ребенка. Но что это?
- Что? - спрашиваем мы с Катей одновременно.
- Перед нами уже не старуха и ребенок, - торжествующе возвещает Машка. - А вновь прекрасная девушка и... Гхм. И, в общем, тоже старуха. Но с разумом и воспоминаниями четырехлетней девочки. Которая с удвоенной силой заливается плачем. Девушка же легко вскакивает, рассматривает свои вновь ставшие изящными руки, кружится, любуется на себя в зеркало. Однако что-то ей мешает. И это, конечно же, бабка. Тогда девушка хватает за шкварник сухонькое тельце и без зазрения совести просто вышвыривает старушку за дверь. Сама же идет к окну пересчитывать оставшихся верными поклонников.
Машка складывает руки на коленях и по очереди смотрит на нас. Мы же словно все еще чего-то ждем.
- Все, - наконец подытоживает Машка. - История закончена.
- А зачем она на колени-то вставала? - спрашиваю я. - Заранее прощения, что ли, просила?
- Сомневаюсь, - вытягивает губы Катя. - Этакая-то грымза ни у кого ничего просить не будет. Наоборот, из глотки вырвет. Просто ей так удобнее было жизненную силу забирать, вот и все.
- Я тоже так думаю, - подтверждает Машка.
- Ну, а здесь как ты можешь объяснить, ну, чем-то обыденным? - поворачиваюсь я к Кате.
- Здесь-то? - щурит она глаза. - Здесь, похоже, никак. Чистой воды выдумка и фантазия. Поэтому-то у меня таких историй и нет, что я такое не читаю. Мои истории всегда можно объяснить.
- Мерзкое какое существо, - говорю я. - Что твой вампир, ей богу. Она же, по сути, убила девчонку. Высосала и убила. Да-а, из четырех-то лет и сразу в девяносто. Да еще без дома, без родных. Она же чуть не на следующий день и умрет.
- Точно, - замечает Машка. - Согласна.
- Нас может успокоить только одно, - твердо говорит Катя. - Что все это выдумки.
Мы пьем чай. Причем печенье почему-то исчезает с пугающей быстротой. Потом я подкладываю дрова в камин и говорю из-за спины:
- Грустные у вас какие-то истории. Не столько страшные, сколько не позитивные.
- На то они и страшные истории, - невнятно из-за леденца за щекой отвечает Катя.
- Да я ж и говорю, не столько страшно, сколько грустно. Времени уже много, пойдемте-ка в сауну, а то она и так уже перегрелась - пришлось даже печку выключить.
- Как это, как это? - привстает со своего места Машка. - С тебя тоже история. Иначе нечестно.
- Да, Васильна, как-то ты уклоняешься.
- Да не уклоняюсь я, - поднявшись, я подкалываю распавшиеся волосы. - Просто история моя будет короткой. Вначале страшной, зато в конце - веселой. Как раз выслушать ее, и на боковую. Спать будет слаще, да и без кошмаров.
- Любишь же ты интриговать, - усмехается Катя.
- Что это за страшная история со счастливым концом? - недоумевает Машка. - Разве такие бывают?
- Ну, должно же быть что-то хорошее. Тем более что завтрашний день еще целиком наш, можно еще не думать о возвращении.
Из сауны я выхожу быстро, так как от жары скоро дурею. А девчонки продолжают валяться на полках, тихо о чем-то переговариваясь. И до меня время от времени доносится через неплотно прикрытую дверь хвойный аромат масла, которое кто-то из них подливает на камни.
Выбираю яблоко побольше, вгрызаюсь в его хрустящую и сочную мякоть. После сауны и горячего душа жарко, но окно ведь не откроешь. Поэтому просто ложусь на кровать и растекаюсь по ней, как амеба. Надо бы потушить камин, но сил нет. Хорошо лежать ни о чем не думая, вот так пропаренной, чистой. Отодвигая мысли о столь близком будущем на потом. И сейчас мне плевать на дурака Витьку и на то, что, по сути, и возвращаться-то некуда. И вообще, плывут и плывут радужные пузыри, круги, пятна...
- Кто там? - вскрикиваю я, еще не проснувшись, но услышав скребущий по стеклу звук.
Тишина. Только шумят деревья, да льется вода в душе.
- Ты чего, Васильна? - выглядывает оттуда Катя с замотанной полотенцем головой.
- Да не знаю, - стараюсь я пошире раскрыть глаза. - Задремала и услышала, что кто-то скребется в окно. Может, и приснилось, конечно.
- Вот. А я говорила вам, что не надо брать крайний домик. Мало ли.
- Зато сразу лес. И никаких людей за окном.
- Идиоты везде найдутся. Надо свет выключить да посмотреть тихонько, - она делает осторожный шаг вперед.
- Ага, - комментирую я. - Тебе только в таком виде и выглядывать из окна. Если там и правда дебил, ты только спровоцируешь его.
- Тьфу! Ты так меня сбила с панталыку, что я растерялась.
- Вы чего тут? - выглядывает теперь еще и Машка.
- Да ничего, - боком старается ее вдвинуть обратно Катя. - Васильне тут всякое мерещится, она и кричит.
- Ну, мерещится, не мерещится, еще большой вопрос, - я уже нащупываю ногами тапочки.
- А рассказывать не надо было всякую муть, - слышится приглушенный голос вдвинутой внутрь ванной Машки.
- Сейчас довытрусь, и сама посмотрю, - говорит Катя, тоже скрываясь за дверью.
Я же тем временем выключаю и так неяркий свет и крадусь к окну. Сквозь шторку видно, как далеко справа мотается от ветра фонарь. Прислушиваюсь - ни звука помимо стонов этого самого ветра. Тогда я осторожненько совсем на чуть-чуть отвожу в сторону край шторки.
В неверном свете выступают и пропадают стволы деревьев и их машущие словно руками ветки. Вот вихрем несутся опавшие листья. Тут же исчезают, сливаясь с темнотой. Неба не видно. Попусту прождав минуты две, отпускаю шторку.
- Ну вот..., - при этих словах я вздрагиваю, как раненая лошадь, и чуть не падаю. - А что это у тебя так темно? Я ничего не вижу.
- Господи, Катя! Ты меня заикой сделаешь, - перевожу я дыхание.
Она нашаривает выключатель ночника над дверью в ванную, совмещенную с туалетом и сауной. Появляется бледненький сиреневый свет, который только добавляет атмосферы в наше временное жилище.
Я дотягиваюсь до лампы у Машкиной кровати, и свет становится более позитивным.
- Выключи эту хрень, - прошу я. - С таким освещением только в фильмах ужасов сниматься.
Катя начинает смеяться, крайне довольная ситуацией.
- Ну что, - наконец спрашивает она. - За окном никого?
- Никого, - подтверждаю я. - То ли и правда почудилось, приснилось, то ли просто от окна отошел.
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/labyrinth08/2.jpg)