Заспанная Катя трясет меня за плечо, а я не в силах пошевелиться. От неудобной позы затекло все тело. С трудом поворачиваю голову. В сером сумраке раннего утра уже угадываются предметы, белеет окно напротив.
- Ты чего тут сидишь-то? - по-прежнему тихо спрашивает подруга. - Тебе нехорошо, что ли?
- Почему нехорошо? - разлепляю я губы.
- Ну а чего ты тут сидишь?
- Не знаю. Пошла проверить да, видимо, уснула.
- Чего проверить? - Катя в чепчике выглядит по-прежнему странно, я даже и представить не могла, что кто-то в наше время спит в таких.
- Мне послышалось, будто царапают по стеклу.
- Царапают? По стеклу? - вид у нее становится еще более изумленным.
- Ну да, - нехотя отвечаю я.
- И ты не забоялась посмотреть?
- Забоялась, конечно. Долго лежала. Потом ждать стало невыносимо.
- Разбудила бы меня.
- Да, - я нахожу в себе силы иронически оглядеть ее. - Ты неоспоримое подспорье в разборках с нечистой силой.
- Да вы достали со своими выдумками, - уже с досадой произносит она. - А если это был бандит?
- Ну и что бы ты сделала?
- Знаешь, в таких ситуациях две головы и четыре руки лучше, чем одна.
- Особенно выигрышны десять ног, - не могу удержаться я и фыркаю.
Катя критически осматривает меня. Поджимает губы.
- Ага, а вот так всю ночь торчать - лучше, что ли? Скоро вставать, а ты совсем не выспалась.
- Вы офонарели обе, что ли? - вдруг говорит Машка. - Семь утра, дайте поспать в конце концов.
- Вот видишь, - осуждающе шепчет Катя.
- Слушайте, какого черта вы там шушукаетесь? Случилось что-то?
- Васильна всю ночь проторчала на этом стуле, - уже не таясь произносит Катя.
- Господи, зачем?? - Машка садится и вцепляется в свою шевелюру.
- Меня разбудили странные звуки. Я испугалась.
- Ну а на стуле-то ты зачем? - лицо Машки принимает страдальческое выражение.
- Пошла проверить да, наверное, уснула.
- Нет, я с вами тоже чокнусь, - она встает и как сомнамбула тащится к туалету. - Блин, все люди, как люди. И только вы...
- Что - мы? - приосанивается Катя.
- Нет, ну выходной день. Семь утра. А они сами не спят и другим не дают.
Машку скрывает дверь. Слышатся невнятные ругательства, потом веселое журчание.
- Мне страшно было, - оправдываюсь я. - Это ведь не специально.
- Но сейчас ведь не страшно? - Катя выглядывает в окно. - Там никого, можешь сама убедиться, - сзади в этом своем чепчике она похожа на странноватую Белоснежку, такую..., не очень в своем уме.
- Спать давайте, - появляется Машка.
- Давайте, - с готовностью поворачивается Катя.
- И что там? - нехотя интересуется Машка, одергивая пижаму.
- Ну, чего... Лес, деревья. Стволы вон.
- Здорово. Теперь марш по кроватям.
- А разве кто-то против?
Топаю к своей постели, залезаю под одеяло, закрываю глаза в полной уверенности, что не усну. Но засыпаю на удивление быстро, хотя я слишком продрогла, да и вообще с такими разговорами, думала, будет не до сна.
- Тише ты, тш-ш-ш. Говорю же, она всю ночь не спала. Пусть подрыхнет.
- Без нее, что ли, пойдем? Как же так? И вообще, завтрак-то остынет. Ой!
Что-то со звоном падает и катится. А в ноздри мне вплывает запах яичницы, поджаренного хлеба. И аромат кофе, черт возьми.
- М-м? - приоткрываю я глаза.
- Ну вот. Разбудила, - с осуждением говорит Катя и говорит уже громко, не таясь.
- Все равно вставать надо. Маринка, тут все так вкусно, мням. В основном - все Катя, я только кофе сварила.
- Толстику повезло, - вяло комментирую я и переворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть.
- Да уж... Лучше бы мне самой так повезло.
- Ну, какие наши годы!
- Вставай давай. Машка, наверное, специально дверь не прикрыла, - Катя появляется на пороге в фартуке, но, слава богу, уже без чепчика.
- Ну неужели бы мы ее тут одну оставили? - Машка старается протиснуться мимо нее. - На что это вообще было бы похоже?
- Ага, здорово по лесу шарашиться, когда ноги заплетаются, - Катя подбоченивается и сдвигает брови.
- Ой, ну чего вы препираетесь? - сажусь я в постели и пытаюсь распутать одеяло.
- За окном красота, - возвещает Машка, раздергивая шторы. - Правда, солнца нет.
- Надо насчет следов посмотреть, - бурчу я, удачно выползая наконец из-под одеяла.
- Давайте все завтракать, - доносится из соседней комнаты. - Маша, помоги разложить по тарелкам.
Мне приходится пошевеливаться, чтобы не заставлять себя ждать. И когда я появляюсь в гостиной, они обсуждают вопросы религии, а кофе все еще дымится.
- Да ну, ерунда какая, - говорит Катя, болтая вилкой с нацепленным на нее кусочком яичницы. - Любая религия - это оболванивание.
- Ну, не скажи, - Машка выкусывает ветчину из прожаренного яйца и довольно причмокивает. - Многие индийские верования, например буддизм, указывают дорогу к освобождению.
- К какому еще дурацкому освобождению? - Катя делает большие глаза, а очередной кусочек яичницы опасно описывает круги вместе с вилкой. - От чего, скажи мне, пожалуйста.
- Как, от чего? - не менее изумляется Машка. - От сансары, конечно.
- Это еще что такое?
Я аккуратно разрезаю свою яичницу, подцепляю из общей тарелки жареный хлеб и вгрызаюсь в его хрустящую мякоть. Делаю глоток кофе. Господи, он просто восхитителен.
- А ты что по этому поводу думаешь, Васильна? - вопрос звучит неожиданно, и я вздрагиваю. - Ты-то чего молчишь?
- В ка-каком смысле? - осторожно интересуюсь я, стараясь не подавиться.
- Как, в каком? Ты что же, ничего не слышала?
- Маринка просто говорить не хочет, не проснулась, - Машка берет еще один кусок хлеба, кладет на него сыр.
- Слушай, - Катя облизывает губы за неимением салфетки. - Любая вера - это туфта, рамки, границы для человека. А в прикладном смысле - выуживание денег и оболванивание. Для лучшей управляемости. Этим, - она фыркает. - Стадом.
- Ну нет, - Машка отпивает слишком много кофе и закашливается, мы с Катей принимаемся стучать по ее спине. - Да ну хватит же, - отпихивается она. - Все уже, все. Ф-фу.
- Ну как "нет", - настаивает Катя. - Все эти дурацкие правила, нормы, которые непременно нужно соблюдать. Эти... Как их?
- Медитации, - подсказывает Машка.
- Точно. Иначе, якобы, переродишься совсем в скотину. Что это? Не оболванивание разве?
- Если человека не ставить в рамки, он превратится в полное животное.
- Ну, замечательно как, - Катя даже есть перестает. - А я считаю, что человек сам по себе должен быть честен, справедлив...
- И мудр, - в тон ей подсказывает ехидная Машка.
- Вот сейчас кину в тебя, - Катя обводит глазами стол. - Солонкой! Ну что? Разве я не права? - поворачивается она ко мне.
- Господи, вы даже поесть нормально не дадите, - говорю я, подкладывая себе яичницы. - Сдались вам эти идиотские разговоры?
- Если человек живет дерьмово, в следующей жизни он родится в таком же аду и, вероятнее всего, в еще худших обстоятельствах.
- Насчет ада я не спорю, - соглашается Катя. - Я тоже считаю, что живем мы в аду. Но это фигурально выражаясь, а не в привязке к какой-то конфессии.
- Вам не кажется, что все это слишком уж заумно для раннего-то утра? - да, еще от одной чашки кофе я бы точно не отказалась.
- Это одиннадцать-то часов - раннее? - поднимает брови Машка.
- Ад там, не ад, - продолжаю я, наливая кофе. - Но я согласна с Катей, что человек - если он, конечно, человек - сам по себе должен быть прекрасен. Душой там, телом. Это еще классик говорил. Или, по крайней мере, стремиться к этому. Иначе он, верно замечено, просто скотина, а не человек.
- Во-от, - торжествующе улыбается Катя.
- Другой вопрос, что практически никто критериям этим не соответствует. Те, что вокруг нас - живое тому подтверждение.
- Ага? - подмигивает Машка.
- Поэтому, чтобы общество не обратилось в конкретное свинство, ему и нужно навяливать рамки и запугивать загробными муками или идиотскими перерождениями.
- Господи, - Катя откидывается на спинку стула. - В жизни и так мало чего хорошего. Маешься так, маешься, а потом тебя еще вечность поджаривать будут. Или что там? - обращается она к Машке.
- Родишься вновь в каком-нибудь мире из линейки адов. Ну, или в еще худших обстоятельствах. Это чтобы ты мог изжить накопленные в прошлых жизнях проблемы и прегрешения.
- "Из линейки адов", - задумчиво произносит Катя и уставляется в потолок. - Надо же... Не один ад, а целая куча. Кошмар какой.
- Зато если ты будешь исправляться, тебя ждет нирвана. И на исправление дается не одна жизнь, как в христианстве, а бесконечное количество.
Катя переводит на Машку взор, долго смотрит.
- Да ведь так свихнуться можно, ты не находишь? - наконец говорит она.
- Девчонки, - обращаюсь я сразу к обеим. - Заканчивайте вы этот дурацкий разговор. Тут с вами того и гляди крыша поедет. Еще до не менее дурацкой смерти. Нашли, о чем с утра разговаривать, честное слово.
- И то правда, - начинает складывать тарелки Катя.
- Ну, как хочешь. Пойду собираться тогда. А ты, Васильна?
- Ну и я, - поднимаюсь я со стула. - Или тебе помочь? - обращаюсь к Машке.
- Да я сама справлюсь. Одевайся лучше, ты всегда так долго возишься.
Мы с Катей выходим в спальню. Пока я роюсь в своем рюкзаке, она медленно, словно раздумывая, переодевает штаны, натягивает теплую кофту. Потом поворачивается ко мне.
- Слушай, что-то я не спросила, ты хоть нормально поспала?
- Более или менее. Главное, заснула на удивление быстро, - поднимаю я на нее глаза. - Что-то мне тут то и дело ерунда всякая мерещится. Машке вон тоже кажется, - я хмыкаю. - Что мы попали куда-то черт знает куда. А тебе?
- Что мне? - теперь она напяливает толстые носки и уже не смотрит на меня.
- Ну, не мерещится?
- Слушай, ну Машка - да. У нее натура такая. Иные миры, другие пространства. Но ты-то? - вдруг глядит она в упор.
- Ты не отвечаешь на вопрос, - уклончиво замечаю я, застегивая замок на кофте.
- Ты же знаешь, я реально смотрю на вещи. И чудиться мне будет только в одном случае - если сойду с ума. Маш, поторопись, - выглядывает она в соседнюю комнату. - Чего ты там развезла.
Машка заканчивает греметь посудой, выключает воду и появляется в спальне еще более взлохмаченная, чем раньше.
- Что? - спрашивает она. - Почти готовы? Даже Маринка?
- Даже Маринка, - говорю я ей, выволакивая из рюкзака двухслойный шарф.
Мы топаем по едва заметной тропинке. Вокруг вздымаются сосны и ели. Откуда-то пахнет прелой листвой. Сверху проглядывает солнце, и его неяркие лучи особенно приятны, когда у порога зима. Тихо. Только хрустнет иногда ветка под нашими ногами. Обычные лесные птицы уже улетели, а снегири и синицы еще не пожаловали. Воздух словно тонок и прозрачен.
- Хорошо, - отмечает Машка, плетущаяся сзади.
Катя только слегка пожимает плечом, но не оглядывается. А я помахиваю подобранным прутиком.
- Люблю вот просто так идти и идти. И не знать, что за поворотом, - говорит наконец Катя.
- Вышагивать по незнакомой тропинке, - киваю я. - И не представлять, куда она заведет.
- В логово дракона, - зловеще сипит Машка и смеется.
- Слушай, - оборачиваюсь я. - Так здорово, что тебе весело. Наверное, если бы ты жила, как хочешь, никакого депресняка у тебя никогда и в помине бы не было.
- Может быть, - смешно морщит она нос. - Не знаю. Но сейчас мне действительно здорово. Пусть вчера этими историями вы нагнали страху, но все равно было замечательно. И утром замечательно. И сейчас. Так хорошо, что никому ничего от меня не надо. Никто ничего не требует, не вынуждает. Мы идем по лесу, смотрим на всю эту красоту, слушаем тишину, вдыхаем лесные запахи. И нам комфортно всем вместе. Даже можно не разговаривать, все равно комфортно.
- Ты и правда поэт, - подмигивает ей Катя.
- Да ну, не издевайся. Ты же знаешь, пишу, когда хочется. Совсем не писать не могу. Это просто вылезает, вот и все, - она засовывает руки в карманы. - Но, конечно, до настоящих стихов мне далеко. Думаешь, я этого не вижу?
- Да ничего я не думаю, - бросает на нее быстрый взор Катя. - Жизнь у нас одна, и она короткая. Поэтому надо стремиться делать то, что нравится.
- Ты же понимаешь, что это невозможно, - обращаюсь я к ней.
- Поэтому я и говорю "стремиться", - пожимает она плечами. - Или даже лучше - "пытаться". Ясно, что все мы поставлены в условия, когда приходится заниматься кучей всякой фигни только ради того, чтобы не умереть.
- Например? - Машка тоже поднимает веточку с сосновыми шишками и легонько тыкает ею Катю в спину.
- Ну перестань, - уворачивается та. - Например? Ну, вот ходить на работу, чтобы иметь деньги и покупать на них еду и одежду. Или жить с кем-то - просто ради того, чтобы не быть одной, не прослыть "синим чулком". Еще? Отодвигаться от пьяного кретина в метро, хотя хочется дать ему по роже.
- Ну и много чего еще, - заканчиваю я за нее. - Всего не перечесть. Ты же сама все это знаешь, - обращаюсь я к Машке. - Чего тогда спрашиваешь?
- Просто приятно слышать ваши голоса, - улыбается она. - В этом безмолвии.
- Да, - соглашается Катя. - Притихло все. К холоду непременно. Заметили ледок на лужах? Еще вчера не было.
- Вот бы увидеть зайца, - мечтательно щурится Машка. - Белку. Или, на худой конец, ежика.
- Ну, смешной он. Забавный такой. Весь в иголках. И деловито так всегда топает по своим делам.
- Умора, - продолжает улыбаться Катя.
- К сожалению, здесь точно ничего такого нет, - говорю я. - Тут все людьми исхожено. Смотрите, сколько тропинок. Деревни, наверное, недалеко. Звери, даже такие маленькие, в таких лесах не водятся.
- Ну и плохо, - упрямо засовывает подбородок в воротник Машка. - Так неинтересно. Я же не прошу медведя.
- Ой, Маш, смешная ты все же, - фыркает Катя и оборачивается к ней. - Еще нам медведя не хватало. Для полного, нафиг, счастья.
- Ну а чего? - гнет та свою линию. - Лес на то и лес. Чтобы в нем были животные, птицы. А тут ни того, ни другого.
- Поехали бы хотя бы в конце лета, птицы бы не смолкали. А так - слушай тишину. Релаксируй. Ты же любишь все это.
- Ой, ну в конце лета мы по-любому не смогли бы поехать.
- Почему?
- Ну, потому, что еще недавно в твоем мире Кати не было вовсе. А вдвоем мы с тобой не выбрались бы точно.
- Опять ты за свое? - интересуется Катя.
- За какое "свое"?
- Придумываешь всякое да еще Васильну заморачиваешь. А она у нас падкая на разные причуды, - Катя искоса посматривает на меня. - Щелкнуло у нее что-то в мозгах, вот и все.
- Ну замечательно как, - начинаю я. - Какую-то дур...
- Смотрите, гриб! - вскрикивает Катя и бросается к ближнему дереву.
- Ну, гриб и гриб, - обхватывает себя руками Машка. - Что с того-то? Варить ты его, что ли, собираешься?
- Ты замерзла, что ли? - спрашиваю я у нее.
- Да нет, нормально.
- Опять, наверное, надела какую-нибудь тонкую кофту. Например, ту, с зайчиками.
- Смотрите, девчонки, - улыбается Катя и протягивает нам большой гриб с плотной коричневой шляпкой. - Белый.
- Вот не думала, что ты грибы знаешь, - удивляюсь я.
- А как же не знать? Я же до девяти лет у бабушки в Леневке жила. Ты что, забыла? - в ее тоне проскальзывает искреннее недоумение.
- А ты что, забыла, что Маринка вообще тебя раньше не знала? - подпихивает ее Машка.
- Да я вообще не представляю, что Васильна помнит, а что - нет, - покусывает губы Катя и немного краснеет. - Честно говоря, мне в принципе непонятно, как ты могла забыть меня, - она пожимает плечами. - Одно дело - твой Витька, которого, если откровенно, я нахожу малоприятным. Другое - я, одна из твоих лучших подруг. Машу вон ты почему-то не забыла. В конце концов, это даже обидно.
- Ну чего вы начали? - вступается Машка. - Охота вам разводить всякую мутотень? День такой хороший. Ты вот гриб нашла. Правда, я не знаю, куда его.
- Как "куда"? Вечером пожарю с картошкой. Не все же нам тушенку одну лопать, - она вытаскивает из кармана пакет и складывает гриб туда. - Найти бы еще несколько штук, вообще бы без тушенки обошлись. Вкусно ведь.
Идем дальше, и я замечаю, как солнечные лучи, просачиваясь через игольчатые кроны, причудливым кружевом ложатся на усыпанную прошлогодней хвоей землю. Словно ты в волшебном шатре. Или в зале с выложенной искусным мастером мозаикой на полу.
- Давайте немного посидим, - предлагает Катя, показывая на поваленное дерево.
- Ты устала? - удивляется Машка.
- Нет, просто хочется посидеть, вытянуть ноги. Не ходить же нам бесконечно. Без перерыва.
- А мне вот интересно, куда эта дорожка ведет, - усаживаюсь я рядом с нею.
- Куда, куда... В деревню какую-нибудь. Куда же еще? Если люди протоптали, значит ходили из пункта А в пункт В.
- Может, просто ягоды-грибы собирали, - Машка сметает перчаткой пожухлые иголки и тоже усаживается.
- Но все равно ведь они откуда-то шли?
- Может, как раз и шли оттуда, откуда и мы идем, - не уступает Машка.
- Тогда мы просто дойдем до конца тропинки, - улыбается Катя. - И повернем обратно.
- Ну-у, так неинтересно, - тянет Машка.
- Надо было компас взять. Тогда шли бы по направлению, и все. Без привязки ко всяким дорожкам. Прямо по целине.
- А у тебя компас есть, что ли? - недоверчиво спрашивает Машка.
- Есть, конечно. Как не быть.
- Ну вы же с Толстиком за городом не бываете, в лес не ходите.
- Мне дедушка подарил. Давно еще. Он же геологом работал. Ты разве не знала?
- Неа.
- А мне больше нравится по дорожкам, - вклиниваюсь я.
- Да знаем мы, знаем, - фыркает Катя. - Сто раз слышали.
Сидим себе, сидим. Жмуримся на солнце, смотрим по сторонам. Даже общаться и то неохота. И без разговоров хорошо. Сосновый запах щекочет ноздри, его смолистый дух заполняет легкие. И кажется, мне по крайней мере, что и сама я становлюсь чем-то вроде дерева. Но Машке все неймется, ее вообще здесь будто подменили - ни тоски, ни отчаяния, ни надрывающих душу разговоров. Катя вот сидит спокойно, глядит себе, улыбаясь, поверх веток, руки сложены на коленях. А эта же... Вся искрутилась, изъерзалась. То туда посмотрит, то сюда. То голову повернет, то шарф поправит. То перчатки снимет, то наденет.
- Тебя муравьи, что ли, за задницу кусают? - не выдерживаю в конце концов я.
- Что-о? - изумляется она. И даже на пару секунд замирает.
- Дед Пихто, - посмеиваюсь я над ней. - Чего тебе не сидится?
Катя отвлекается от своих веток и с любопытством разглядывает уже нас.
- Пфу, - с чувством морщит нос Машка. - Что мы сюда, рассиживать, что ли, приехали? Гулять мы приехали. Гулять!
- Ну, вообще-то, - с коротким смешком говорит Катя. - Приехали мы сюда отдыхать. Хорошо проводить время. А уж как - хорошо, это от нас зависит.
- Ну вот посидели, и хватит. Мне вот больше интересно, что там за тем перелеском.
Моя голова словно сама по себе поворачивается в сторону, куда указывает Машкин подбородок.
- Ну все, - улыбается Катя. - Теперь и Васильне не усидеть на месте, шило воткнулось и завращалось.
Я осуждающе выставляюсь на нее, но не выдерживаю и смеюсь.
- Слушай, но ведь действительно интересно.
- Надо время засечь, - отвечает она. - Чтобы понимать, когда повернуть обратно. Надеюсь, вы осознаете, что вернуться надо если не засветло, то хотя бы в сумерках. Когда стемнеет, в лесу не видно ни зги. И нам будет не выбраться.
- Что у тебя все за запугивания? - передергивает плечами Машка.
- Это реальность, вот и все.
- Да, это правда, - подтверждаю я. - Часа через полтора надо будет поворачивать.
- Спорим, минут через сорок ты есть захочешь? - серьезным тоном спрашивает Катя, но в ее глазах пляшут чертенята.
- Еще кто первым захочет, - вскидывается Машка, но увидев, что та шутит, сама начинает хохотать.
- Пойдемте уже, - предлагаю я. - А то зад уже отсырел.
Вновь выходим на тропинку. Вскоре она становится узкой, и нам приходится идти то гуськом, то разбредаться в разные стороны. Катя попутно ищет грибы и радостно вскрикивает, когда находит. Лично я в них ничего не понимаю, поэтому и не стараюсь ничего высмотреть под деревьями и среди пожухлой травы. Машка плетется, засунув руки в карманы. То поднимает глаза к небу, то вглядывается в глубь леса. А рожа у нее до того мечтательная, что я не могу удержаться от улыбки. Наверняка ведь идет и представляет себя сказочной принцессой среди волшебных деревьев. Или заколдованным принцем из чудесной страны.
Смешная она немного. И чудаковатая. Но такая своя. И так хочется, чтобы хотя бы частичка ее мечтаний стала явью. Человеку с богатым воображением вообще тяжело в нашей действительности. Когда ты мечтаешь о красоте, а тебя раз за разом окунают в помои, прикладывают мордой к чугунной стене, в кровь разбивают губы. И чудесное в человеке отступает вглубь, старается скрыться, ничем не проявлять себя. Но все равно прорывается. Причем иногда в искаженных и болезненных формах. Чего же в этом хорошего? Жалко мне Машку. И кажется, что не заживется она здесь, не дотянет.
Может, это и к лучшему? К чему мучаться, переживать? Здешний бренный мир для приземленных и заранее подсчитывающих выгоду. Либо для тех, кто в состоянии приспособиться.
- О Маше думаешь? - вполголоса вдруг спрашивает Катя. Настолько вдруг, что я вздрагиваю и в недоумении оглядываюсь.
- Откуда ты знаешь?
- По лицу твоему видно, - усмехается она. - Такое выражение... Даже не могу подобрать определения.
- И крупными буквами на лбу написано "Маша", - хмыкаю я.
- Нет, не написано. Но ты без конца на нее посматриваешь.
- Ну, ты даешь. Тебе бы следователем работать, а не по клавишам стучать.
- Ну, работаем мы все из-за денег. Тут уж деться некуда.
- Это все верно. Только мне кажется, что свои таланты ты зарываешь в землю.
- Да плевать я хотела на место Борис Борисыча, - недовольно произносит она.
- В каком смысле? - не понимаю я.
- Ты мне сто раз говорила, что не ему бы нами руководить, а мне бы им.
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/labyrinth10/2.jpg)