И вижу, как знакомый силуэт вырастает из сумерек, скопившихся в дальнем углу. И отмечаю, что непосредственно перед этим слышала что-то вроде скрипа двери. Но не придала значения, решила, что показалось. Ведь я уже так отвыкла от чьего-либо присутствия, словно всегда, всегда была единственным человеком здесь.
Соскакиваю со стола и делаю несколько шагов вперед. Но неуверенно. Так как все еще не верю.
- Катя, господи! Наконец-то. Неужели они дали нам встретиться?
И тяну руки, чтобы обнять, растормошить. Ощутить рядом настоящего человека. Чтобы вновь оказаться не одной.
Но на полпути замираю.
- "Они"? - интересуется она, тоже останавливаясь. - Кто это - "они"? Кого ты имеешь в виду?
Рассматриваю ее похудевшее и несколько заострившееся лицо, странную одежду, напоминающую яркие перья птицы. И глаза. Вернее, их выражение. Далекое, отстраненное. Не свойственное человеку.
- Катя, - запинаясь, произношу я. - Это действительно ты?
- Н-ну, - очень узнаваемо хмыкает она. - Я первая задала вопрос, тебе первой и отвечать.
Снова разглядываю ее и не знаю, как вести себя дальше. Это как будто она, Катя. И одновременно словно не она...
- Стой, я тебе помогу, - говорит она. - Ты не против, если я выпью сока. В горле, знаешь ли, пересохло.
- Сока?? - изумляюсь я. - Конечно, пей. Но только сока тут нет. Только вода.
- Да ну? - прищуривается она и не менее знакомо смеется.
Поднимает кувшин, и стакан вдруг наполняется оранжевой пахнущей апельсинами жидкостью. Мои глаза расширяются, я просто физически ощущаю идиотское выражение, которое стынет на моем лице.
Женщина фыркает, подносит стеклянный край к губам и делает глоток, окрашивая их в едва заметный яркий оттенок.
Стискиваю зубы, неверной рукой щупаю пространство позади, боясь упасть. И действительно опускаюсь. В кресло. От неожиданности икаю.
- Замечательно, - комментирует незнакомка. - Как раз хотела пригласить тебя присесть, - она взглядывает мне в глаза и снова фыркает. - Прямо читаешь мои мысли.
- Кто ты? - почти беззвучно спрашиваю я. - Где Машка, Катя?
- Я первая задала вопрос, - наставительно и четко, будто немного слабоумной, повторяет она.
- Ладно, - говорю я, а сама все рассматриваю.
Совсем как Катя. Совсем. Только похудевшая, скулы четче обозначены, твердо сжатый рот. Краски на лице нет. Вообще. Отчего она вся кажется намного моложе, почти девчонка. Глаза... Большие, темные в полумраке. И выражение... То, чужое, что изредка мелькало на задворках глаз настоящей.
- Ну же, - поощряет она, подпирая рукой голову. - Ты меня интригуешь.
- Они, - медленно говорю, не отрываясь от нее. - Те, кто засунули нас сюда, в этот лабиринт. Кто экспериментирует, дергает за веревочки, поддает током. Отрезает один пальчик, другой. Потом - всю лапку.
Она иронически двигает губами, издает чмокающий звук.
- Лабиринт. Да. Это ты хорошо сказала. Почти правильно. Молодец, - она откидывается на спинку кресла, принимается крутить носком туфли.
Как прежняя Катя принялась бы крутить концом косы. Руки ее теперь свободно лежат на подлокотниках. И мне хорошо виден темно-красный лак, покрывающий ногти.
- Где Катя? - в упор спрашиваю я, не желая больше таиться и разыгрывать дурочку.
- Катя? - иронически поднимает она бровь. - Катя-Катя. А разве ты сама не видишь?
Я сжимаю пальцы и чувствую, как их кончики больно впиваются в ладонь. Неужели она принимает меня за откровенную идиотку?
Ее зрачки на мгновение расширяются, но в следующее - она уже щурится, словно солнце ударяет ей в лицо. Усмехается.
И мне приходит на ум игра. Старая как мир. В кошки-мышки. И странно, что не страшно. Просто удивительно. Ведь в роли мышки явно я сама.
- Слушай, - говорю я ей. - Хватит вилять. Я же вижу, что ты - не Катя. Я тебе ответила, теперь твой черед.
- А кто сказал, - ее брови вновь ползут вверх. - Что я вообще должна что-то отвечать? Странные вы - люди.
При этих словах я дергаюсь, и мне не удается это скрыть. Она замечает и удовлетворенно хмыкает, словно очко - в ее пользу.
- Тогда зачем ты спрашиваешь сама? - поправляю подол своей дурацкой ночной рубашки и вижу, что та, что напротив, с интересом наблюдает за моими движениями.
- Занятно, - тянет она. - Забавно. Местами - увлекательно.
- Что - увлекательно?
- Сопоставлять твои мысли и твои же слова.
- Ого как! - искренне удивляюсь я.
- Неплохо выглядишь, тебе к лицу, - совершенно не к месту с улыбкой выдает она.
Вот так. Над дураками и неумело слепленными паяцами, оказывается, принято еще и издеваться. Чтобы они, убогие, еще больше ощутили эту свою убогость. Ощущение такое, словно перед тобой, безногим, кто-то специально выплясывает во всю удаль своих ног.
Зрачки незнакомки опять расширяются, затем сжимаются почти в точку.
- Не настолько уж ты и убогая, - замечает она. - Какой хочешь тут показаться.
Здорово. То есть все, что я ни подумаю, она тут же узнает. Ха-ха. Выше всяких похвал. "Зачет", как говорит Борис Борисыч.
- Да в самом прямом, - она принимается постукивать ноготками по подлокотнику. - И не надоело тебе?
- Надоело что? - осторожно спрашиваю и не менее осторожно меняю позу.
Она вздыхает, качает головой.
- Да в порядке твоя Катя. Шурует сейчас на полной скорости к базе, - она смотрит чуть в сторону, словно вглядывается во что-то. Потом возвращает взор на меня. - Да, уже почти подходит. Про Толстика своего без конца думает, не только про вас. Катю твою, кстати, ничего не возьмет, - она обнажает полоску зубов и принимается смеяться. - Непрошибаемая она. В смысле рациональности.
Несколько минут мы просто сидим. Пристально всматриваемся друг в друга.
- Надо же, какое постоянство, - наконец говорит она. - Столько лет. Десятки жизней. Я бы опупела. Честно.
Пауза. Во время которой я пытаюсь осмыслить ее слова.
- Домой-то не тянет? На родину? - добавляет она.
- На какую, к едрене фене, еще родину?? - неожиданно взрываюсь я; и как бы со стороны удивляюсь сама себе.
- Да-а, - тянет она. - Тебе бы, дорогая, призы получать. За актерскую игру. Никогда не давали? - в голосе слышится издевка. - А зря. Я впечатлена. Причем впечатлена уже не первую тысячу лет.
Опять повисает молчание.
- Ты хочешь сказать, что мы рождаемся не один раз? - ситуация более чем абсурдная, но ежику ясно, что та, что сидит передо мной - из наблюдателей, а значит у меня при правильном поведении есть шанс выбраться отсюда.
Она вглядывается, щурит глаза, потом, словно в изнеможении, вздыхает.
- Я хочу сказать, что люди с настойчивостью идиотов умирают и рождаются, умирают и рождаются. И так до бесконечности. И соскочить с этого вечного круга им не дано. Вне зависимости, живут они более-менее праведно или совсем уж по-уродски. Последующая жизнь, кстати, совершенно не зависит от предыдущей. Все это чистой воды рулетка.
Беру стакан, отпиваю глоток. Главное, не поддаваться силе ее внушения, ведь навязывать сейчас можно все, что угодно. Парировать в подобных обстоятельствах мне просто нечем.
- Почему не дано?
- Неужели ты абсолютно ничего не помнишь? - она нагибается вперед, чтобы не упустить ни одного моего невольного движения.
- А что именно я должна помнить?
- Ну и дела-а, - она недоверчиво качает головой. - Ну-ка, ну-ка, поведай мне, расскажи, кто именно ты такая?
- А ты-то? Ты - кто такая? И вообще, что за представления вы нам тут устраиваете?
Женщина напротив хмыкает, крутит носком полуснятой туфли.
- Я первая задала вопрос.
- Ты уже не первый раз так говоришь. И потом сама же не держишь слово.
- Будь спокойна, - она снова хмыкает. - В этот раз сдержу, уж больно мне любопытно.
Одергиваю ночную рубашку, чтобы выглядеть приличнее. Откашливаюсь. Незнакомка в это время иронически наблюдает за мной, но не издает ни звука.
- Я человек. Отношусь к виду хомо сапиенс. Э-э, ну... Женщина. Русская. Живу в Ро...
В продолжении моей короткой речи та, что напротив, принимается смеяться. Сначала тихо, но к концу ее хохот превращается во что-то уже совсем неприличное - с подвываниями и стонами.
- В чем дело? - уязвленно спрашиваю я и нервно поправляю нелепый вышитый ворот.
- Ой, господи... Извини... Правда... Извини, - она промокает глаза салфеткой, взятой со стола. - Ох. Кто бы говорил про представление. В театр ходить не надо, честное слово.
Мы опять молчим. Она берет яблоко, вкусно хрустит им. И время от времени поглядывает на меня. И снова фыркает, словно не может удержаться от смеха.
- Человек, говоришь? - носок туфли поворачивается то вправо, то влево. - Женщина? - тут она вновь принимается хохотать. - Ой, нет, ты меня точно убьешь. Ой, не могу, пощади...
Чувствую себя каким-то огородным пугалом, клоуном, петрушкой. И поднимается раздражение, которое пытаюсь, но унять не могу - несмотря на веские доводы, что территория явно не моя, а петля давно накинута на мою шею.
- Слушай, - наконец сердито заявляю я. - Ну хватит! Ты думаешь, много чести в том, чтобы из более слабого существа делать посмешище? Стыдитесь, если вы действительно сильнее и умнее.
Она бросает огрызок в чашку и закрывает лицо руками. Некоторое время я недоуменно наблюдаю за ней, но когда понимаю, что так она пытается скрыть свой гомерический смех, то уже не могу сдержать гнев.
И они считают себя выше нас?? Мальчишка, мучающий слепого щенка, мужчина, в кровь избивающий ребенка, нация, подчистую уничтожающая другую. Разве есть в этом сила, воля, ум...
- Прекрати, - прерывает она мои мысли. - Ты меня с ума сведешь.
Я поднимаюсь, надеюсь, что с достоинством. И положив руку на край стола, внушительно говорю:
- Хватит. Выпустите меня отсюда. Издевайтесь над кем-нибудь другим, если вам так уж непременно надо глумиться над кем-нибудь. Ясно? Немедленно отпустите меня и мою подругу!
- Глу... Как ты сказала? - ее брови ползут вверх, а зрачки расширяются. - Глумиться? Нет, все. Это уже клиника, - зрачки сужаются, затем принимаются пульсировать. - Вот скажи мне, пожалуйста, дорогая, и куда ты отсюда пойдешь, если МЫ, - тут она делает нажим. - Мы тебя выпустим?
- Как "куда"? - удивляюсь я. - На базу, как и Катя. А оттуда домой.
Она морщится, устало потирает висок. Потом окидывается на спинку кресла и смотрит мне в глаза.
- Весь фокус в том, что идти-то тебе и некуда. Для этого, собственно, и был устроен весь этот аттракцион, как ты называешь. Чтобы встряхнуть, вывести тебя из равновесия. Ты слишком заигралась. Или заигрался, - она делает паузу. - Или еще точнее - заигралось, - она скрещивает ноги. - Но боже, до чего, оказывается, трудно выбить тебя из колеи, несмотря на все мои усилия, - она подается вперед. - В сложившейся в этом варианте реальности ситуации из вас троих выживает только Катя, - незнакомка вновь откидывается назад и расслабленно кладет руки на подлокотники кресла. - Так что идти тебе, дорогуша, попросту некуда.
Горло мое перехватывает спазм, шарю вокруг в поисках опоры. Женщина с некоторой долей интереса наблюдает за моими неуверенными движениями.
- Кресло справа от тебя, - наконец замечает она. - И, господи, ну хватит уже придуриваться!
- К-ка..., - стараюсь я справиться с прыгающими губами. - К-как т-только Катя? - с шумом втягиваю в себя воздух. - А как же мы с Машкой?
Незнакомка со скучающим видом отводит взгляд в сторону, будто я ей осточертела. Нехотя поясняет:
- Вы все трое - подружки-хохотушки - попали в снежную бурю. Действительно, признаться, необычную у вас в это время года. И, естественно, не случайную, - она снова смотрит мне в глаза. - Вы заблудились. Распсиховались. И в темноте и снежном урагане потеряли друг друга. Дальше все зависело от вас самих, от вашего поведения. Вернее, для них зависело. Не для тебя.
- Но, - начинаю я и до боли стискиваю пальцы. - Но мы же не потерялись. Все это, - показываю я подбородком, а женщина не отводит взора от моих глаз.
- Иллюзия, - договаривает она за меня. - С человеческой точки зрения, конечно, - и стучит ноготками по подлокотнику. - Блин, как мне все это надоело.
- Что надоело?
Она резко поворачивается и неуловимо быстро подается вперед так, что мы едва не стукаемся лбами, ведь я не успеваю отпрянуть.
- Ты меня достал! Слышишь? Рассказывать тебе очевидные вещи. Я чувствую себя дурой.
- Может, дураком?
Она хмыкает, садится удобнее.
- Может, и дураком. Без разницы. У нас нет пола, как у идиотов людей.
- У кого "у вас"?
Она долго смотрит, я даже ерзать начинаю.
- Как же ты заигрался... Мне даже страшно, ой-ой, - женщина саркастически изгибает рот.
- Ну хорошо, - говорю я после продолжительного молчания, во время которого незнакомка разглядывает кисти своих рук. - Так что же дальше произошло с нами, "подружками-хохотушками"?
- Тебе все еще интересно?
- Конечно.
- Н-ну... Катя в силу своего исключительного рационализма попросту отказалась воспринимать все те чудеса, что происходили вокруг нее, - она говорит, не подымая головы. - И, соответственно, довольно быстро сумела отыскать дверь наружу. С тобой - все ясно. Твои дурацкие перерождения у меня вот тут уже стоят, - женщина проводит ребром ладони по горлу. - Поэтому им положен предел. Правда, по твоей же стародавней просьбе, но не суть. Тела твоего не нашли. Вернее, не найдут. И сочтут пропавшей без вести.
- А Машка? - стискиваю я подлокотники.
- Машка? - бросает она на меня быстрый взгляд. - Машка твоя еще тот фрукт, если уж на то пошло. Устроила тут... Такого даже я не могла вообразить, - она хмыкает. - Фантазией своей она кого хочешь переплюнет, замечательный, признаться, экземпляр.
- И..., - чувствую, как в горле мгновенно пересыхает. - И что?
- Подругой твоей я поражена, дорогуша.
- И что с ней? Что?!
- Полегче, милая. А, впрочем, - она снова смотрит прямо в глаза, зрачки то сужаются, то расширяются. - Собственными жутчайшими чудовищами она сама довела себя до ручки. И, спасаясь, выпрыгнула из окна, - она делает паузу. - Здесь довольно высоко, как ты успел, наверное, заметить, мой мальчик, - незнакомка протягивает пальцы и ласково треплет меня по щеке. - Ее труп найдут через несколько дней, - воркует она.
Внезапно неконтролируемая ярость окатывает меня с головой. Не осознавая, я хватаю женщину за руки, резко дергаю. И в глазах вдруг вспыхивают тысячи картин... Которые накладываются, распадаются, проникают друг в друга, свиваются. А потом слышу собственный потрясающий рык. А перед собой вижу лик ужасающего существа, которое рычит не менее потрясающе, чем я. И понимаю, что долю мгновения спустя мы намертво вцепимся друг в друга. Но за эту долю я с изумлением осознаю, что существо неизмеримо, абсолютно недосягаемо прекрасно.
- Давно бы так, - говорит Аккорэль и отпускает мои ладони. - Я уже устал следить за тобой все эти неисчислимые века. Устал ждать, когда тебе надоест.
- Но как же... - в недоумении спрашиваю я. - Как же все это могло случиться?
- Я поздно поняла, что ты заигрался настолько сильно, что твоя трансформация достигла предела. Прости, - она скорбно сжимает губы, и я вижу капельки пота на ее висках.
Смутные видения проносятся в моей голове. Словно чистая вода горного ручья смывает грубо намалеванные декорации не существующей действительности. Будто я в первый после неисчислимого количества лет раз вдыхаю полной грудью свежайший воздух альпийских лугов.
- Аккорэль, - поворачиваю я к ней голову.
- Не стоит благодарности, - кладет он пальцы на мою руку. - Ты ведь сам просил.
- Ты знаешь... - начинаю я.
- Ты и сам знаешь, - он обнажает в улыбке замечательные в своей внушительности клыки, которые тут же истаивают, превращаясь в завораживающие абсолютной красотой узоры.
Я вглядываюсь, и последние пятна дурмана уносит стремительный ветер.
- Да, - соглашаюсь я. - Не мы их создали, не нам и судить.
Она поворачивает голову, долго смотрит. И в этом взоре я вижу миллионы оттенков, десятки тысяч цветов. Вселенные рождаются и умирают. Меняют мерность, строят и разрушают тоннели, изгибают время.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Взрываются миры. На их месте возникают новые. Кружат, танцуют. Поют песни пространства, свиваются в замысловатые фигуры. И вновь распадаются.
Наши арабески темнеют, светлеют. И вспыхнув ярким сиянием, сливаются в один непостижимый орнамент.
Мы беремся за руки. Молчим. И делаем первые взмахи крыльев туда, где дом. Туда, где нас давно никто не ждет.
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/labyrinth14/2.jpg)