В середине мая 1993 года, под Сеймчаном, на Колымской протоке, ещё частично, вдоль острова, на противоположной от коренного берега стороне, забитой затянутым течением с основного русла льдом, у лодки "Крым" возилась пара: мужчина и женщина, загружавшая эту лодку различным хозяйственным бутором. Грузились сверх меры, то и дело, перекладывая уже уложенное, уплотняя весь груз, забивая им все щели свободного пока лодочного пространства. Мужчина, сидящий на носу соседней, причаленной к берегу "казанки", долго курил, молча рассматривая ведущую погрузку лодки пару, и, наконец, не выдержав, спросил: "Надолго, что ли, Витя, собрался?" Тот, к кому он обратился: сухой, мускулистый, белобрысый, невысокого роста мужик, сбросив в лодку мешок с мукой, сплюнул на камни, и со стоном разогнул спину, придерживая поясницу руками.
- А хрен его знает, - надолго ли?! Может, до самой смерти. Загадывать не хочу. Как получится. Здесь, в посёлке, уже невозможно жить. Почти все предприятия позакрывались. Даже Нинка моя работу потеряла, и жить стало совсем невмоготу, - не на что. В тайге, хотя бы, зубы на полку не положу, и, пока ноги держат, пропитание для нас всегда добуду. С бабой вместе ухожу, а младший сын уже на моём участке живёт. Отучился, видать! Пусть теперь учится жить охотой! - Он сел на нос своей лодки, достал из куртки пачку сигарет, и закурил, молча уставившись на камни у своих ног.
Подошла женщина, которая стала пытаться переложить в лодке сброшенный в неё мужем мешок с мукой.
- Передохни, Нина! Сейчас перекурю, и вместе всё разложим!
- С горючим-то, как, Витя?
- Забросил тонну на базу, да, кое-что по берегам Колымы раскидал, чтобы лишнего груза с собою не таскать. На год должно хватить. А там, - посмотрим!
- Значит, до следующей весны мы с тобою не встретимся?
- Не должны бы!
- А как пушнину будешь сдавать?
- У Госпромхоза связь со мною по рации будет. Нужна будет пушнина, - прилетят сами за ней, или, пусть ждут следующего мая. У меня своих крыльев нет. Заявку на припасы для меня, я им оставил. Теперь, пусть думают сами, как её исполнить. Магазина в тайге нет. В случае чего; пушнину, - найду, кому сбыть, - хоть, в ту же Зырянку.
- Времена, Витя, наступили, - хоть в петлю башкой! А что дальше будет, - совсем непонятно!
- Вот, я и говорю, для петли в тайге - самое место, - сучков хватает.
- Поговорили, называется! Ну, - бывай! Удачи тебе! - Сплюнув себе под ноги, мужик поднялся, пожал руку Виктору, и, неуклюже загребая сапогами гравий, и всякий наносной мусор, пошел в сторону машины, только что подъехавшей к берегу протоки.
Ещё минут пятнадцать позанимавшись погрузкой лодки, семейная пара, наконец, угомонилась. Исполнив предотъездной ритуал посиделки с перекуром, они оттолкнули лодку от берега, и на малой скорости пошли к выходу из протоки. Колыма подхватила их лодку мощным паводковым течением, пронося её над обнажающимися летом отмелями, отталкивая её от скальных прижимов бурунами, создаваемыми оставшимися под водой каменистыми выступами. Высокая вода тащила с собою смытые с берегов стволы деревьев, раскоряченные корневища которых топорщились над её поверхностью, словно почерневшие щупальца медуз: неопрятные, зловеще извивающиеся в мутных струях реки. То, прижимаясь к берегам, то, повинуясь стрежневому течению, наискось пересекая русло реки, цепочка льдин создавала дополнительные неудобства Виктору, сидящему за штурвалом лодки, напряженно вглядывающемуся в таящую опасность водную поверхность. То тут, то там, из-под воды вдруг выныривал мокрый комель или верхушка отяжелевшего топляка, чтобы затем, снова нырнуть под накрывшую его волну. Встреча с таким топляком, вынырнувшим под лодкой, может стоить жизни, и глаза Виктора беспокойно скользят над водой, замечая на расстоянии двухсот - трёхсот метров от лодки, всякое подозрительное пятно на её поверхности, всякий её нечаянный всплеск. Перегруженная лодка двигается медленно, но, пока уверенно обходя все возникающие препятствия. Несколько часов спустя, затратив вдвое больше времени, чем обычно, они прошли "карчёвое поле" - отмель, обнажавшуюся летом, по низкой воде, - образованную песчаным наносом, в котором оказался замыт большой древесный завал. Теперь, из этого наноса торчали только корни укрытых песками древесных стволов - карчи, - обходить которые, даже по высокой воде стоило стороной. Прошли, наконец, и "большие торфа" - низкий плоский берег, с обрыва которого свисают пласты торфа, толщина которого два - три метра. Обрываемые течением, эти пласты, чёрными островами плывут вниз по течению Колымы, постепенно погружаясь в её воду, и, наконец, исчезая в ней. Во второй половине дня прошли скальный прижим, разделяющий реки Сугой и Балыгычан. Прижим этот - вертикальная стена, - прорезанная Колымой сопка, под которой река делает плавный поворот влево. Под стеной, таится вечный полумрак, отчего это место кажется угрюмым, и уж во всяком случае, неприветливым. Многим охотникам это место чем-то не нравилось, - наверное, именно этой своей угрюмостью. В устье Сугоя Виктор сделал остановку, у базового зимовья Юры Ротова, когда-то построившего его. Теперь, после смерти Юры, - это участок уже другого штатного охотника. Обедали наскоро, захваченной из дому, заправленной мясом, чуть разогретой, кашей. Торопились. Последний отрезок пути: река "Мутная", - "Коркодон", до устья "Булуна", - прошли, осторожно огибая все береговые завалы, держась от них подальше. У своего зимовья остановились уже по наступившим сумеркам. Сумеречная ночь: прохладная и сухая, с полным безветрием и тишиной, наконец-то, и Виктору подарила чувство покоя и отдыха. Пока сын перетаскивал вещи и продукты в сарай и дом, загодя построенные месяц назад, Виктор, сидя на берегу реки, курил, разглядывая тёмный, пока прозрачный лес, и слушал звенящую тишину.
- Всё верно! - решил он про себя, - только здесь и жить! Будем работать, - выживем! Но, если и работать, то - до самой смерти! - Чтобы выжить! Чёртова карусель получается, - а жить-то когда? - Усмехнулся получившемуся невесёлому раскладу своих мыслей. Остаются только: абы, - да, кабы, авось, - да, небось. Но, нам, - не привыкать, - с "как-нибудь", - обязательно, потянем. Найдя столь незатейливую формулу выживания, Виктор успокоился, и пошел в дом.
За ужином, Вовка, сын Виктора, сообщил, что в километре от зимовья, почти на берегу реки он нашел несколько старых ям с полуосыпавшимися краями, и всяким лесным мусором на их дне.
- Завтра покажешь! - слегка подумав, сказал Виктор. Похоже, ты шурфы нашел. Золото здесь геологи могли искать. Поищем и мы! Чем чёрт не шутит!? Может, и мы что-нибудь найдём.
- Оно тебе нужно, Витя? - жена тревожно уставилась в его лицо.
- Что ты понимаешь? А если в этом году охоты нормальной не будет, ты что, сапоги резиновые будешь жевать? Будет золото, - сдадим! Найду, кому сдать его, хоть, той же артели. У нас с тобою, как ты понимаешь, зарплаты с твёрдым окладом нет, - и не предвидится. Поэтому, всё, что можно добыть, - я добыть постараюсь. Дяди миллионера у меня нет, и рассчитывать нам с тобою не на кого!
Жена махнула рукой: "Делай, Витя, как знаешь!.."
Так началась их полная лишений семилетняя борьба за выживание. Никакого золота он не нашел, и быстро охладел к старательству, а привычная Виктору охота, в тот первый год не отличалась добычливостью, тем более, что его снегоход "Буран", вскоре после начала промыслового сезона получил тяжелую поломку, и весь сезон Виктор вынужден был таскать на себе всё то, что ему было нужно для охоты, обслуживая дальние, отстоящие от дома на десятки километров путики, набитые в начале сезона, ещё на работавшем в ту пору снегоходе. Не голодали; выручила рыба и сохатина, но, и больших достатков, часть из которых тут же ушла на восстановление "Бурана", да на подготовку к новой зимовке, - у них не случилось. Втроём обустроили основные путики, поставив на них за два летних сезона шесть зимовий, но к 1995 году Виктор "захандрил", всё чаще посылая вместо себя на путик своего сына. Сам стал подолгу вылёживаться на нарах, иной раз, неделями не поднимаясь с них. Сколько я его знал, он был человеком неуёмной энергии, не умеющим останавливаться даже при полной, казалось бы, усталости, вечно находящим себе и окружающим работу, загоняя всех, и, прежде всего - себя, в состояние тупой прострации: долгой и тяжелой, длящейся, иной раз, по нескольку суток. Усилившиеся боли в спине, теперь всё чаще укладывали его на койку, заставляя поглощать всё большее количество анальгетиков, после приёма которых, он на короткое время оживал, снова доводя и себя, и сына, и жену до состояния изнеможения, у самого его сопровождавшегося очередным, более упорным болевым приступом. 1999 год, был последним годом его, более или менее, продуктивной работы, после которой он окончательно сломался, и последние два месяца уходящего года из зимовья уже не выходил. И раньше не обладавший покладистым характером, в болезни он стал брюзглив и скандален; придирчив ко всему тому, что делали сын и жена, находя в их работе массу изъянов, которых прежде не находил. После долгих уговоров жены: съездить в посёлок, и показаться врачам, он, наконец, дал своё согласие. Весной 2000 года он появился в Сеймчане; уже полностью обездвиженный болезнью. В сентябре того же года, я на короткое время; всего на десять дней, вновь оказался на Колыме, прилетев с прощальным визитом, как оказалось, не только в сам посёлок, но, и к нему - Виктору, когда-то, самым первым отозвавшимся на мою беду. В моей профессиональной помощи он уже не нуждался. Было поздно! Дома у Виктора я застал всё то, что характеризует крайнюю нищету, а его; на короткое время оживившегося при моём появлении, - уже сломленным болезнью окончательно. Я поделился с его женой тем, что имел, и покинул их дом, унося из него горечь сожаления: последний из моих друзей охотников покидает меня. Через неделю Виктора не стало.
Звали его: Богданов Виктор. В паспорте, в графе, где проставляется отчество, значилось - "без отчества". Других таких, - исконных русаков, со столь оригинальной записью в паспорте, - я не встречал.
Завершая очередную эпитафию, что делать, - возраст оставил мне только это преимущество перед ушедшими, я с благодарностью могу помянуть его - Виктора без отчества, бывшего мне другом; по-русски безалаберного сына своего отечества. Пусть земля ему будет "пухом"!