Лебединский Дмитрий Юрьевич : другие произведения.

Лёша - Бычок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  -- ЛЁША - БЫ­ЧОК
   Вес­на в тот год вы­да­лась друж­ная и ма­ло­сля­кот­ная. По под­во­рот­ням гу­лял со­ло­но­ва­тый, пах­ну­щий мо­рем ве­тер, иг­ри­во за­ди­рав­ший жен­ские по­до­лы, и тре­п­лю­щий по мо­де рас­клё­шен­ные маль­чи­ше­чьи шка­ры. Боль­шин­ст­во маль­чи­шек, вне за­ви­си­мо­сти от воз­рас­та, ще­го­ля­ли в курт­ках - "мос­ков­ках" до­маш­не­го ин­дпо­ши­ва, ком­би­ни­ро­ван­ных из ста­рой, за­час­тую, мно­го раз пе­ре­ли­цо­ван­ной оде­ж­ды сво­их ро­ди­те­лей. В об­ще­дос­туп­ной ни­ще­те кон­ца со­ро­ко­вых го­дов этот фа­сон был впол­не де­мо­кра­ти­чен, и урав­ни­вал от­сут­ст­ви­ем изы­сков всех: взрос­лых, и де­тей.
   Ули­цы, за­бо­та­ми мно­го­чис­лен­ных двор­ни­ков, от сне­га бы­ли очи­ще­ны за­го­дя и, об­ду­вае­мые бал­тий­ски­ми вет­ра­ми, ус­пе­ли окон­ча­тель­но про­сох­нуть уже к два­дца­тым чис­лам мар­та. Од­на­ко дво­ры-ко­лод­цы, в ко­то­рые солн­це за­гля­ды­ва­ло все­го на ка­кой-то час-два в су­тки, ос­та­ва­лись ещё в пле­ну та­ло­го сне­га, льда и ос­тат­ков дров, ока­зав­ших­ся не­вос­тре­бо­ван­ны­ми не слиш­ком до­ве­ряв­шим её ка­при­зам Ле­нин­град­ца­ми. Ша­лая празд­ность сол­неч­но­го вос­крес­но­го дня по­вы­ту­ри­ва­ла ре­бят­ню во дво­ры, где она, со­вме­ст­но с те­ми же двор­ни­ка­ми (ко­то­рые, им че­рез не­де­лю-дру­гую объ­я­вят жес­то­кую вой­ну из-за би­тых в фут­боль­ных ба­та­ли­ях стё­кол) от­би­ва­ла ос­тат­ки льда с бу­лыж­ных по­кры­тий дво­ров, вы­ме­та­ла дре­вес­ный му­сор, ос­тав­ший­ся по­сле кол­ки дров, и всё это за­гру­жа­ла в бор­то­вой "Зи­Сок". Управ­дом, по клич­ке "Под­свеч­ник", то­щий плю­га­вень­кий му­жи­чон­ка, в шля­пе, се­ром пыль­ни­ке и всё ещё в бур­ках, ни с кем не здо­ро­ва­ясь, хо­дил от подъ­ез­да к подъ­ез­ду, и, дос­та­вая из тор­ча­ще­го под­мыш­кой порт­фе­ля лист бу­ма­ги с тек­стом, пле­вал на его об­рат­ную сто­ро­ну, по­сле че­го, ма­зал по плев­ку ку­соч­ком се­ро­го мы­ла, вы­ну­тым из тряп­ки, и с си­лой шлё­пал той бу­ма­гой по две­ри подъ­ез­да. Отой­дя на шаг, он лю­бо­вал­ся сво­ей ра­бо­той, и то­пал к сле­дую­ще­му подъ­ез­ду. Лю­бо­пыт­ные маль­чиш­ки по оче­ре­ди под­хо­ди­ли к на­ля­пан­ной на дверь бу­ма­ге, чи­та­ли её, и впол­не одоб­ри­тель­но цы­ка­ли сквозь зу­бы слю­ной. Бу­маж­ное ук­ра­ше­ние тре­бо­ва­ло от жи­те­лей то­го или ино­го подъ­ез­да не­мед­лен­но за­нять­ся очи­ст­кой пер­во­го, "па­рад­но­го" дво­ра от ос­тат­ков дров, с пе­ре­но­сом их во вто­рой двор, по­даль­ше от глаз уча­ст­ко­во­го миль­то­на, и про­че­го на­чаль­ст­ва. Ре­бят это впол­не уст­раи­ва­ло, по­то­му, что имен­но этот двор, по­ло­ви­ну пер­во­го эта­жа ко­то­ро­го за­ни­ма­ли га­ра­жи для ма­шин не­ве­до­мых им на­чаль­ни­ков, был очень удо­бен для иг­ры в фут­бол. Ни­кто из них нис­коль­ко не оболь­щал­ся от­но­си­тель­но то­го, для чьей поль­зы ве­дёт­ся рас­чи­ст­ка дво­ра. У ка­ж­дой из бу­ду­щих вра­ж­дую­щих сто­рон бы­ли свои ре­зо­ны, но за­да­ча бы­ла об­щей. Её-то ре­бя­та и вы­пол­ня­ли с ис­то­во­стью сред­не­ве­ко­вых хри­сти­ан.
   К обе­ду двор был вы­чи­щен. Жиль­цы до­ма, во ис­пол­не­ние ука­за­ний до­мо­упра­ва, и ис­поль­зуя свою чис­то жи­тей­скую прак­тич­ность по час­ти не­скры­вае­мой ре­бя­та­ми сво­ей за­ин­те­ре­со­ван­но­сти в бы­ст­ром за­вер­ше­нии ра­бот, под­го­ня­ли их, тас­каю­щих мет­ро­вые по­ле­нья, и сле­ди­ли за тем, что­бы дро­ва не "уш­ли" в чу­жой шта­бель. К ча­су дня двор вне­зап­но опус­тел. По не­при­выч­но гул­кой его пус­то­те сло­ня­лись обал­дев­шие от гвал­та ко­ты, да "за­стряв­шие" язы­ка­ми в не­ре­шён­ных про­бле­мах два двор­ни­ка пе­ре­кли­ка­лись че­рез весь двор, а тот вто­рил им не­ожи­дан­но звон­ким эхом.
   Скром­ные обе­ды боль­шин­ст­ва се­мейств в со­рок вось­мом го­ду не бы­ли рас­счи­та­ны на гур­ма­нов, а по­то­му за­кан­чи­ва­лись бы­ст­ро. Уже че­рез 20-30 ми­нут двор сно­ва ожил, при­ни­мая в те­перь уже опус­то­шен­ное чре­во вы­ска­ки­ваю­щих из подъ­ез­дов оголь­цов раз­но­го ка­либ­ра. Су­ет­ли­вая мел­ко­та унес­лась на зад­ний двор иг­рать в вой­ну, где из дро­вя­ных шта­бе­лей соз­да­ва­лись шта­бы и про­чие при­спо­соб­лен­ные для во­ен­ных нужд строе­ния. Из сво­его подъ­ез­да вы­шел ле­ни­вой по­ход­кой Жень­ка Бец, ле­гонь­ко пи­ная на хо­ду по­тёр­тый, не­од­но­крат­но ла­та­ный и уже по­те­ряв­ший пра­виль­ность сво­их форм мяч. Вопль, ко­то­рый раз­дал­ся при ви­де мя­ча, сде­лал бы честь це­ло­му пле­ме­ни иро­ке­зов. Двор­ник, дя­дя Ва­ня, был ещё трезв, как все­гда спо­ко­ен и по­лон фи­ло­соф­ско­го оп­ти­миз­ма. Рас­смат­ри­вая на­шу ор­ду как не­из­беж­ное зло, он не шиб­ко рвал пуп в час­ти ог­ра­ни­че­ния дво­ро­вой воль­ни­цы, пред­по­чи­тая по­лу­чать от уме­рен­ной вра­ж­ды с ней оп­ре­де­лен­ную вы­го­ду. Из­ред­ка, при зво­не оче­ред­но­го стек­ла, он бро­сал в про­стран­ст­во: "Фу­лю­га­ны, вот я вас!" - и ма­нил к се­бе не­удач­ли­во­го бом­бар­ди­ра крюч­ко­ва­тым паль­цем. С ним он вёл крат­кие пе­ре­го­во­ры, ко­то­рые обыч­но за­кан­чи­ва­лись сбра­сы­ва­ни­ем сре­ди па­ца­нов ме­ло­чиш­ки на "мер­зав­чик", а дя­дя Ва­ня спус­кал­ся в свой под­вал, от­ку­да, спус­тя ко­рот­кое вре­мя, ше­ст­во­вал в ту квар­ти­ру, где бы­ло раз­би­то стек­ло, что в ко­неч­ном ито­ге по­зво­ля­ло ему быть все­гда при де­ле, и при день­гах, не имея вме­сте с тем, ни­ка­ких мо­раль­ных из­дер­жек. Та­ким об­ра­зом, дос­ти­га­лось ус­той­чи­вое рав­но­ве­сие в на­ших взаи­мо­от­но­ше­ни­ях. Дни, обо­шед­шие­ся без би­тья стё­кол, за­став­ля­ли дя­дю Ва­ню, про­яв­ляв­ше­го тро­га­тель­ную за­бо­ту о сво­ем пе­ре­со­хшем гор­ле, ис­кать пу­ти не­ко­то­ро­го обо­ст­ре­ния си­туа­ции. Он за­сты­вал с рав­но­душ­ным ви­дом в од­ном из уг­лов дво­ра и ждал мо­мен­та, ко­гда к не­му под­ка­тит­ся мяч, ко­то­рый он с не­ожи­дан­ной для се­бя пры­тью хва­тал. За­жав мяч под ру­кой, он плот­но, что­бы его не вы­би­ли из рук ма­ло­лет­ние су­по­ста­ты, при­жи­мал его к жи­во­ту. Вто­рой ру­кой он рыс­кал по сво­им кар­ма­нам, от­ку­да, на­ко­нец, из­вле­кал пе­ро­чин­ный но­жик, ре­же - ши­ло. Он был ак­тё­ром, наш дя­дя Ва­ня. Из­вле­кая свою вы­го­ду, он дей­ст­во­вал на ре­бя­чью со­об­ра­зи­тель­ность, кро­во­жад­но под­стё­ги­вая её сво­им бор­мо­тань­ем: "Вот мы чи­час его но­жич­ком: чик, - и по­ре­жем! Не бу­де­те то­гда, фу­лю­га­ны, без­образ­ни­чать!" Эта фра­за мог­ла по­вто­рять­ся не­од­но­крат­но, и с раз­ной сте­пе­нью кро­во­жад­но­сти. В дей­ст­ви­ях сво­их он не про­яв­лял то­ро­п­ли­во­сти, де­мон­ст­ра­тив­но, как бы при­ме­ря­ясь, ко­вы­рял но­жич­ком, или ши­лом, по­крыш­ку, впро­чем, не под­вер­гая её пор­че. Он ко­сил на ре­бят гла­зом, оп­ре­де­ляя этим гла­зом ско­рость, с ко­то­рой бу­дет со­б­ра­на кон­три­бу­ция за на­ру­ше­ние дво­ро­во­го по­ряд­ка. Двое или трое ре­бят от­вле­ка­ли его уго­во­ра­ми, ино­гда де­лая по­пыт­ки вы­бить у не­го из-под ру­ки мяч (что ред­ко уда­ва­лось), чем ещё боль­ше воз­бу­ж­да­ли его крас­но­ре­чие. Ос­таль­ные, су­до­рож­но ры­лись в кар­ма­нах, со­би­рая ме­лочь на зло­по­луч­но­го "мер­зав­ца". По­лу­чив же­лае­мое, и ещё па­ру ми­нут ку­раж­ли­во по­ко­чев­ря­жив­шись, он от­да­вал мяч и от­бы­вал в со­сед­ст­вую­щую с до­мом пив­ную, за­бы­вая на па­ру дней о на­шем су­ще­ст­во­ва­нии. Слу­ча­ев, что­бы дя­дя Ва­ня дей­ст­ви­тель­но ис­пор­тил мяч, я не пом­ню. Он был муд­рым че­ло­ве­ком, и пред­по­чи­тал не ре­зать ку­ри­цу, не­су­щую, пусть не зо­ло­тые, но впол­не при­год­ные к упот­реб­ле­нию яй­ца. Зна­чи­тель­но ху­же об­стоя­ло де­ло, ес­ли мяч за­хва­ты­вал в свои за­гре­бу­щие ру­ки уча­ст­ко­вый миль­тон Царь­ков, жив­ший на пер­вом эта­же до­ма, в пер­вом дво­ре, там, где обыч­но раз­вер­ты­ва­лись фут­боль­ные ба­та­лии. До тех пор, по­ка стёк­ла бы­ли це­лы, он не­ред­ко на­блю­дал за иг­рой, лё­жа на сво­ем по­до­кон­ни­ке жи­во­том. Звон стек­ла для не­го был при­зы­вом к дей­ст­вию. Царь­ков вы­пры­ги­вал пря­мо из ок­на, и при пер­вой же воз­мож­но­сти ре­к­ви­зи­ро­вал мяч, а на­до­ед­ли­вым про­си­те­лям мог и хо­ро­ше­го ту­ма­ка на­ве­сить - знай, мол, на­ших! Од­на­ко се­го­дня не бы­ло вид­но пас­куд­ной ро­жи уча­ст­ко­во­го в его си­ней, бли­ном фу­раж­ке с пря­мым ко­зырь­ком. Он хо­дил в тем­но-си­них га­ли­фе, бле­стя­щую зад­ни­цу ко­то­рых при­кры­ва­ла ко­жа­ная план­шет­ка. Дя­дя Ва­ня с ви­ди­мым рав­но­ду­ши­ем сто­ял в про­све­те ар­ки, вы­хо­дя­щей сво­им зе­вом на ули­цу Хал­ту­ри­на. На­до ду­мать, в это вре­мя он ис­пы­ты­вал из­вест­ное ще­ко­та­ние в гор­ле - при­знак пред­вку­шае­мой дар­мо­вой вы­пив­ки.
   Иг­ра бы­ла в са­мом раз­га­ре, ко­гда Коль­ка-Чи­ка, пы­та­ясь уда­рить по мя­чу, за­це­пил ран­том бо­тин­ка вы­лез­ший из зем­ли край бу­лыж­ни­ка, и ото­рвал по­дош­ву. Иг­ра бы­ла мгно­вен­но ос­та­нов­ле­на. Стар­ший брат Чи­ки - пят­на­дца­ти­лет­ний То­ля - Мак­лак, ос­мот­рев ра­зо­рван­ный бо­ти­нок, вре­зал сво­ему бра­тиш­ке по уху. Все пре­крас­но по­ни­ма­ли, что оз­на­ча­ла для их бед­ст­вую­щей, все­гда по­лу­го­лод­ной се­мьи эта обув­ная тра­ге­дия, и не осу­ж­да­ли То­лю-Мак­ла­ка за рас­пра­ву над бра­том. Раз­ма­зы­вая со­п­ли и слё­зы, Чи­ка ушел в угол дво­ра, где най­ден­ным кус­ком про­во­ло­ки пы­тал­ся вос­ста­но­вить свою обувь. С его вы­хо­дом из иг­ры воз­ник спор, так как по­нес­шая урон ко­ман­да ста­ла тре­бо­вать от сво­их про­тив­ни­ков ра­вен­ст­ва в со­ста­вах. Ко­ро­че, - тре­бо­ва­ла уда­лить из со­ста­ва про­тив­ни­ков од­но­го из иг­ро­ков. Те, разъ­я­ри­лись: с ка­ко­го, мол, та­ко­го рож­на кто-то дол­жен по­ки­дать по­ле? Спор на­би­рал обо­ро­ты, и гро­зил пе­ре­рас­ти в круп­ную по­та­сов­ку, ко­гда за на­ши­ми спи­на­ми раз­дал­ся го­лос, за­ста­вив­ший всех умолк­нуть, и ту­по ус­та­вить­ся на вла­дель­ца это­го го­ло­са. Вер­нее, это был не вла­де­лец, а вла­де­ли­ца. Пе­ред ре­бя­та­ми стоя­ла не­зна­ко­мая смуг­лая дев­чон­ка лет 13-14, и это она, да­же не по­крас­нев, пред­ло­жи­ла се­бя в ка­че­ст­ве за­ме­ны Чи­ки. Чи­ка был класс­ным иг­ро­ком. Ну, ес­ли не при­ди­рать­ся к сло­вам, он был не ху­же лю­бо­го из нас, не со­мне­вав­ших­ся в сво­ем клас­се. А эта БАЛ­ДА су­ме­ла пред­ло­жить се­бя в ка­че­ст­ве рав­но­цен­ной ему за­ме­ны. Не­мыс­ли­мая на­глость! От­ве­том дев­чон­ке бы­ла гро­бо­вая ти­ши­на. Её раз­гля­ды­ва­ли с от­кро­ве­ни­ем па­пуа­сов, впер­вые уви­дев­ших бе­ло­го че­ло­ве­ка, у ко­то­рых, ос­нов­ным во­про­сом был про­дук­то­вый: "А это едят?"
   - Что ус­та­ви­лись? Я умею иг­рать, - вы не ду­май­те!..
   - Иди-ка, ты! - пред­ло­жил, бы­ло, кто-то.
   Од­на­ко Бец, об­ла­дав­ший сре­ди ре­бят боль­шей си­лой, а зна­чит, и ав­то­ри­те­том, из­рек: "По­смот­рим!" - про­из­не­ся это не без не­ко­то­ро­го ехид­ст­ва.
   Тань­ку (так зва­ли эту при­шлую дев­чон­ку) оп­ре­де­ли­ли в за­щи­ту, и иг­ра на­ча­лась сно­ва. Поя­ви­лись да­же зри­те­ли сре­ди взрос­лых, за­ин­те­ре­со­вав­ших­ся со­ста­вом од­ной из ко­манд. Вы­су­нув­шись в фор­точ­ки, не­ко­то­рые му­жи­ки на­ча­ли ком­мен­ти­ро­вать на свой лад иг­ру, не упус­кая при этом воз­мож­но­сти по­зу­бо­ска­лить в наш ад­рес. Тань­ка хо­ро­шо бе­га­ла, при­том, со­вер­шен­но по-маль­чи­ше­чьи. Она встре­ва­ла во все свал­ки, тол­ка­лась, как и все, и ли­хо би­ла по мя­чу. Но од­на­ж­ды, в оче­ред­ной свал­ке она умуд­ри­лась пре­боль­но за­ехать Иго­рю-Бу­диль­ни­ку по го­ле­ни, да так, что он взвыл и по­шел на неё с ку­ла­ка­ми. Од­на­ко, со­вер­шен­но не­ожи­дан­но: со­пат­ка Бу­диль­ни­ка хря­ст­ну­ла, и из неё бы­ст­ры­ми ка­п­ля­ми по­тек­ла крас­ная юш­ка. Иг­ра ос­та­но­ви­лась, и все сно­ва ус­та­ви­лись на на­шу "Ма­дон­ну", в этот мо­мент на­по­ми­нав­шую, ско­рее, коб­ру. Её зе­ле­ные гла­за су­зи­лись, а зрач­ки, как не­ко­то­рым по­ка­за­лось, да­же ста­ли вер­ти­каль­ны­ми.
   - Нор­ма­лёк! - про­из­нес кто-то за­дум­чи­во.
   Иг­ра по­сле вы­ну­ж­ден­но­го тайм-ау­та, во­зоб­но­ви­лась, но как-то вя­ло. За­кон­чи­лась она при двух­знач­ном счё­те силь­ным уда­ром по стек­лу Царь­ко­ва, толь­ко что вер­нув­ше­го­ся со служ­бы до­мой. Мяч, за­стряв­ший ме­ж­ду рам, был, ес­те­ст­вен­но, ре­к­ви­зи­ро­ван ра­зо­злён­ным миль­то­ном. Ви­нов­ни­цей это­го уда­ра бы­ла всё та же Тань­ка. Ей это, од­на­ко, про­сти­лось без ко­ле­ба­ний, так как она бы­ла уже при­ня­та в на­шу ком­па­нию, при­том, бе­зо­го­во­роч­но. По­ну­рые, мы по­бре­ли во вто­рой двор, где усе­лись на дро­вя­ной по­лен­ни­це, пред­ва­ри­тель­но вы­ту­рив с неё стай­ку дво­ро­вой ме­люз­ги. Мол­ча­ли. Как-то са­мо со­бой по­лу­чи­лось так, что Тань­ка ока­за­лась в цен­тре на­шей ком­па­нии и у всех поя­ви­лась воз­мож­ность рас­смот­реть её бо­лее вни­ма­тель­но. Уз­кое смуг­лое ли­цо, тон­кий пря­мой нос, пух­ло­ва­тые по­тре­скав­шие­ся гу­бы, зе­лё­ные гла­за под пря­мы­ми чер­ну­щи­ми бро­вя­ми, и, вью­щие­ся ко­рот­кие во­ло­сы. На под­бо­род­ке ма­лень­кая ямоч­ка. Са­ма, по­жа­луй, ху­до­ща­ва. Под плать­ем ед­ва на­ме­тив­шие­ся два "пры­ща", ко­то­рые в де­ви­чий за­чёт, по мне­нию боль­шин­ст­ва из нас, ид­ти не мог­ли. Она бы­ла строй­на, но не вы­ше сред­не­го рос­та. Вот, по­жа­луй, и всё, что о ней мож­но бы­ло ска­зать на тот мо­мент. Воз­раст на­шей ком­па­нии был ог­ра­ни­чен де­вя­тью-пят­на­дца­тью го­да­ми. На этих воз­рас­тных по­лю­сах пре­бы­ва­ли Лень­ка-Бы­чок и Жень­ка Бец. Ис­ку­шен­ных в лю­бов­ных ин­триж­ках в на­шей ком­па­нии не бы­ло. Хва­ст­ли­вый Бец, прав­да, на­ме­кал на свою опыт­ность по жен­ской час­ти, но до по­ры, до вре­ме­ни, ни­кто не ве­рил в его рос­сказ­ни, боль­ше на­по­ми­нав­шие сказ­ки Шахе­ре­за­ды, вы­рос­шей на Пи­тер­ских за­двор­ках. До по­яв­ле­ния в дво­ро­вой ком­па­нии Та­ни, с дев­чон­ка­ми мы кон­так­та не под­дер­жи­ва­ли, и ни од­но­му из нас в го­ло­ву не мог­ла прий­ти идея вве­сти в неё дев­чон­ку. В ту по­ру мы да­же учи­лись в раз­ных шко­лах. Бы­ла, прав­да, од­на дев­чон­ка со вто­ро­го дво­ра - Рит­ка Шен­де­ро­вич, по­сто­ян­но тёр­шая­ся воз­ле на­шей ком­па­нии. Ей то­же бы­ло в ту по­ру 12-13 лет, и она не­ред­ко со­про­во­ж­да­ла нас да­же в за­го­род­ных по­езд­ках, но пра­вом го­ло­са она у нас не поль­зо­ва­лась. Шля­лась всю­ду вме­сте с на­ми, не пре­тен­дуя, до оп­ре­де­лён­ной по­ры, на на­ше вни­ма­ние. Её да­же за дев­чон­ку не счи­та­ли, и ес­ли ко­му-то из нас на при­ро­де хо­те­лось об­лег­чить мо­че­вой пу­зырь, то к ней про­сто по­во­ра­чи­ва­лись спи­ной, не счи­тая нуж­ным уда­лять­ся в ка­кое-ни­будь ук­ром­ное ме­сто. Ей все бы­ло до "фе­ни", как, впро­чем, и нам. К Тать­я­не же мы по­чув­ст­во­ва­ли не­воль­ное ува­же­ние, как к рав­но­му нам че­ло­ве­ку. Она са­мым ес­те­ст­вен­ным об­ра­зом впи­са­лась в наш кол­лек­тив на пра­вах "сво­его пар­ня". При пер­вом зна­ком­ст­ве с нею мы как-то не за­ме­ти­ли то­го, что она бы­ла кра­си­ва. Осоз­на­ние это­го при­шло к нам по­том. В наш прайд вторг­ся приё­мыш с креп­ки­ми зу­ба­ми, и это, га­ран­ти­ро­ва­ло ему дос­та­точ­но вы­со­кое в нём по­ло­же­ние, ко­то­ро­го, иным при­хо­ди­лось до­би­вать­ся дос­та­точ­но дол­го. На­ши сим­па­тии она за­вое­ва­ла сра­зу, и бе­зо­го­во­роч­но. Их не смог­ло убить да­же рав­но­душ­ное её со­об­ще­ние о том, что она пле­мян­ни­ца "под­свеч­ни­ка" - пре­зи­рае­мо­го на­ми управ­до­ма. Ма­ло ли, кто чей пле­мян­ник, рас­су­ди­ли мы. В на­ших по­сле­во­ен­ных ком­му­нал­ках хо­ди­ли упор­ные слу­хи о том, что управ­дом, - вла­де­лец двух ком­нат в од­ной из них, в пе­ри­од бло­ка­ды жил впол­не обес­пе­чен­но (что счи­та­лось боль­шим гре­хом сре­ди бло­кад­ни­ков). Своё бла­го­по­лу­чие, он, по сло­вам знав­ших его под­но­гот­ную, по­стро­ил на про­дук­то­вых кар­точ­ках умер­ших во вре­мя бло­ка­ды жиль­цов до­ма. Со­вер­шая еже­днев­но по­квар­тир­ные об­хо­ды, и на­хо­дя умер­ших, он эти кар­точ­ки яко­бы за­би­рал се­бе, и в до­мо­управ­ле­ние не сда­вал. Бы­ло, вро­де бы, и ещё кое-что кри­ми­наль­ное, чис­лив­шее­ся за ним, но всё это - не бо­лее чем слу­хи. Ко­ро­че, для нас он был че­ло­ве­ком про­тив­но­ва­тым, и не за­слу­жи­ваю­щим ува­же­ния. Впро­чем, и на его же­ну - дол­го­вя­зую ху­до­ща­вую тёт­ку, про­зван­ную на­ми "све­чой", рас­про­стра­ня­лось на­ше, до­воль­но-та­ки пре­зри­тель­ное от­но­ше­ние. Кон­флик­тов у нас с ни­ми не воз­ни­ка­ло, но и ува­же­ния - ноль.
   Про­зви­ща, да­вае­мые на­ми жиль­цам до­ма, и друг дру­гу, по­зво­ля­ли нам без дол­гих объ­яс­не­ний оп­ре­де­лять, о ком идет речь. У од­но­го Жень­ки Бе­ца не бы­ло про­зви­ща. Его фа­ми­лия са­ма зву­ча­ла как про­зви­ще. Ко­рот­ко, - и удоб­но. Та­ню, за её ма­не­ру иг­ры в фут­бол и жут­кую, как мы по­ня­ли, на­хра­пи­стость, на­зва­ли Тан­ком, уб­рав из её име­ни все­го па­ру букв, но клич­ка к ней не при­ста­ла - она ос­та­лась Та­ней.
   День за­кан­чи­вал­ся, и солн­це ма­ли­но­вой по­ло­сой пе­ре­черк­ну­ло ок­на по­след­не­го эта­жа. В глу­би­не дво­ро­во­го ко­лод­ца бы­ла уже пред­ве­чер­няя су­ме­реч­ность, с влаж­ной про­хла­дой, тя­ну­щей от Не­вы. Пот на на­ших ли­цах и ше­ях вы­сох, ос­та­вив по­сле се­бя гряз­ные раз­во­ды. Ста­ло зяб­ко. Во­прос о мя­че ос­та­вал­ся не­ре­шен­ным, хо­тя ка­ж­дый из нас знал пу­ти его ре­ше­ния: сбро­сить­ся, и ку­пить. Од­на­ко, - это те­бе не на "мер­зав­чик" дя­де Ва­не сбро­сить­ся. Тут, дру­гие день­ги нуж­ны. Где, на­при­мер, возь­мут свою до­лю бра­тья: "Мак­лак" и "Чи­ка"? Да и боль­шин­ст­во из нас жи­ли в семь­ях, где до­ход­ная часть бюд­же­та со­стоя­ла из ос­нов­ной гра­фы - взя­то в долг, а рас­ход­ная из дру­гой - от­да­ча дол­га. Руб­ли на школь­ные зав­тра­ки вы­да­ва­лись да­ле­ко не всем. И хо­тя они по­зво­ля­ли не­ко­то­рым из нас ре­шить во­прос вы­пла­ты сво­ей до­ли, но об­щей про­бле­мы не ре­ша­ли. Та­ня, за­кон­чив ско­вы­ри­вать со сво­его ко­ле­на за­со­хшую ко­роч­ку с бо­ляч­ки, спрыг­ну­ла с по­лен­ни­цы на зем­лю и спо­кой­но одер­ну­ла за­драв­ший­ся по­дол пла­тья.
   - Ну, вы тут ещё со­ве­щай­тесь, а я пой­ду. Толь­ко мне ка­жет­ся, что те дро­ва, на ко­то­рых вы рас­се­лись свои­ми жо­па­ми, кто-то пи­лит, и за это по­лу­ча­ет день­ги! - ска­за­ла она и, не ог­ля­ды­ва­ясь, ста­ла про­би­рать­ся к вы­хо­ду, ла­ви­руя ме­ж­ду шта­бе­ля­ми дров.
   Не­при­ну­ж­ден­ность, с ко­то­рой она по­да­ла идею, и фор­ма, в ко­то­рую она об­лек­ла её, - нас опять по­верг­ла в свое­об­раз­ный шок. А мы-то, це­лый день го­няя мяч, вы­яс­няя в столк­но­ве­ни­ях друг с дру­гом от­но­ше­ния, по­сто­ян­но сдер­жи­ва­ли се­бя в вы­ра­же­ни­ях. И ес­ли у ко­го-то вы­ры­ва­лось не­ча­ян­ное "бля", то­му: то ли ку­лак по­ка­зы­вал­ся, то ли от­пус­кал­ся вти­ха­ря, за спи­ной Та­ни, пен­дель под зад. И вот, на те­бе - "жо­па", вы­рвав­шее­ся у нее как бы ми­мо­хо­дом, что по­верг­ло нас в не­ко­то­рое сму­ще­ние.
   - Так, зна­чит, при ней мож­но ру­гать­ся? - Этот во­прос и за­дал са­мый зуд­ли­вый из нас на язык, Коль­ка-Крю­чок.
   По­лу­чен­ный вслед за этим во­про­сом от­вет, слег­ка оше­ло­мил его. Раз­дал­ся звон­кий щел­бан, слов­но щёлк­ну­ла кас­тань­е­та, и Крю­чок, при­сев, схва­тил­ся за ма­куш­ку. За его спи­ной сто­ял на кос­ты­лях Пе­тя Ста­ко­зов - на­ша дво­ро­вая дос­то­при­ме­ча­тель­ность.
   - Я вам, пад­лы (и ещё кое-что, - ма­том), по­ма­те­рюсь! - ска­зал он вну­ши­тель­но.
   Пётр был глав­ным ав­то­ри­те­том в на­шем до­ме. Имея от ро­ж­де­ния су­хие но­ги (уже бо­лее два­дца­ти лет), он тас­кал свое ту­ло­ви­ще на кос­ты­лях, за­жи­мая их в сво­их ру­ках-кле­щах так, слов­но они бы­ли их про­дол­же­ни­ем. Он об­ла­дал аб­со­лют­но не­че­ло­ве­че­ской, по на­шим пред­став­ле­ни­ям, си­лой. Цар­ские мед­ные пя­та­ки, а их в то вре­мя бы­ло ещё мно­го на ру­ках лю­дей, он гнул паль­ца­ми од­ной ру­ки, слов­но они бы­ли из свин­ца. Щел­ба­ны, вы­да­вае­мые им про­штра­фив­шей­ся па­цан­ве, бы­ли для неё тя­же­лым на­ка­за­ни­ем. А на­до ска­зать, что Пётр Ста­ко­зов был рев­но­ст­ным блю­сти­те­лем дво­ро­вой нрав­ст­вен­но­сти, хо­тя и до­пус­кал не­ко­то­рую де­фор­ма­цию её, в ви­де азарт­ной иг­ры в чи­ку, при­сте­нок, а чуть позд­нее, и в кар­ты. Ма­та он не лю­бил, хо­тя сам упот­ре­бить его мог вся­ко. Мы его ува­жа­ли. Крю­чок, всё ещё по­че­сы­вая ма­ков­ку, со­глас­но ки­вал го­ло­вой в такт сло­вам Пет­ра, ко­то­рый, за­го­то­вив как для но­во­го щел­ба­на сред­ний па­лец сво­ей квад­рат­ной ла­пы, во­дил ею над го­ло­вой по­пав­ше­го под его ру­ку Ко­ля­на. Тот, на ка­ж­дый ди­ри­жер­ский за­ход ру­ки над его го­ло­вой, со­глас­но ки­вал. На­ко­нец, Пётр про­из­нес свое из­люб­лен­ное: "Ла­ды!"- и, ух­мыль­нув­шись, с са­мым до­воль­ным ви­дом стал про­би­рать­ся к вы­хо­ду, лов­ко ла­ви­руя ме­ж­ду по­лен­ни­ца­ми дров.
   Во­об­ще-то, от­пу­щен­ный щел­бан рас­це­ни­вал­ся в на­шем об­ще­ст­ве как ос­корб­ле­ние, - на­си­лие, уни­жаю­щее дос­то­ин­ст­во то­го, кто его по­лу­чил. Сре­ди свер­ст­ни­ков, ри­ск­нув­ших об­ме­нять­ся им, де­ло прак­ти­че­ски все­гда за­кан­чи­ва­лось по­та­сов­кой. Иное де­ло, ес­ли тот же щел­бан от­пус­кал Пётр, наш ду­хов­ный дво­ро­вый пас­тырь. Ра­бо­тая в ин­ва­лид­ной ар­те­ли шор­ни­ком-на­дом­ни­ком, он в се­ре­ди­не дня мог вдруг поя­вить­ся в на­шем кру­гу в са­мый раз­гар ссо­ры, и, про­яв­ляя та­лант тре­тей­ско­го су­дьи, воз­на­гра­дить про­штра­фив­ше­го­ся, по его мне­нию, креп­ким щел­ба­ном. Ино­гда, он на­гра­ж­дал им сра­зу двух за­би­як. Но всё бы­ло без обид. Од­на­ж­ды, на гла­зах у всех он ото­ва­рил да­же Бе­ца, при­чём, вло­жив в щел­бан всю свою не­дю­жин­ную си­лу. У Жень­ки да­же слё­зы на гла­зах вы­сту­пи­ли, а на лбу, па­ру ми­нут спус­тя вы­рос­ла шиш­ка. Убе­гать от Пет­ра и не ду­ма­ли, соз­на­вая, что это бу­дет не­по­ря­доч­но по от­но­ше­нию к не­му. Пред­по­чи­та­ли тер­петь. Млад­шим в на­шей ком­па­нии, де­вя­ти - один­на­дца­ти­лет­ним па­ца­нам, ино­гда дос­та­ва­лось и от Бе­ца, са­мо­го силь­но­го из нас, но, од­на­ж­ды, ис­пу­гав­ше­го­ся при­люд­но са­мо­го сла­бо­силь­но­го, схва­тив­ше­го ос­ко­лок кир­пи­ча Быч­ка, что не­сколь­ко по­шат­ну­ло Жень­кин пре­стиж. Но и Жень­ка, час­то поль­зо­вать­ся щел­ба­ном, как сред­ст­вом уни­же­ния вы­шед­ших из-под кон­тро­ля па­ца­нов, - не мог. Мог­ли объ­я­вить бой­кот. Та­кое уже бы­ва­ло.
   По­сме­яв­шись над не­за­дач­ли­вым Крюч­ком, мы раз­бе­жа­лись по подъ­ез­дам в по­ис­ках же­лаю­щих по­тря­сти свои­ми ко­шель­ка­ми в об­мен на ре­ше­ние дро­вя­ной про­бле­мы. В кон­це кон­цов, на­шли од­ну тёт­ку, со­гла­сив­шую­ся на не очень вы­год­ных для нас ус­ло­ви­ях (для се­бя, ес­те­ст­вен­но, на­обо­рот) под­ря­дить на­шу ком­па­нию пи­лить, ко­лоть и пе­ре­тас­ки­вать в под­вал до­ма свои дро­ва. И все­го-то; сот­ня за три ку­ба - втрое де­шев­ле обыч­ных двор­ниц­ких рас­це­нок. Но сот­ня - это два мя­ча. Сой­дёт! Два дня, воз­вра­ща­ясь из шко­лы, мы пи­ли­ли и ко­ло­ли дро­ва, тас­кая их за­тем в под­вал. Тёт­ка нас на­ду­ла, дав все­го 80 руб­лей. Спо­ры не по­мог­ли, но в даль­ней­шем, ей при­шлось по­жа­леть об этом об­ма­не. Осе­нью, вскрыв её под­вал, мы че­рез под­валь­ную про­ду­ши­ну по­вы­ки­ды­ва­ли ко­ло­тые по­ле­нья на тро­ту­ар на­бе­реж­ной, от­ку­да, пе­ре­тас­кав эти дро­ва в со­сед­ний дом, про­да­ли их по по­ло­вин­ной це­не пер­во­му же по­пав­ше­му­ся по­ку­па­те­лю. Но это бы­ло по­том. По­ка же, до на­сту­п­ле­ния ле­та, мы, по­сле шко­лы, по­бро­сав до­ма свои порт­фе­ли, ва­ли­ли во двор, где до оду­ри, на­хо­див­шей на нас к мо­мен­ту воз­вра­ще­ния ро­ди­те­лей с ра­бо­ты, го­ня­ли мяч во дво­ре, в ожи­да­нии вре­ме­ни, ко­гда под­сох­нут га­зо­ны Ми­хай­лов­ско­го, Алек­сан­д­ров­ско­го (Саш­ки­но­го) са­да, или Мар­со­ва по­ля. Там, ко­неч­но, бы­ли свои про­бле­мы в ви­де пар­ко­вых сто­ро­жей, ос­на­щен­ных пал­ка­ми с гвоз­дя­ми на кон­цах, ко­то­ры­ми они, при слу­чае, про­ты­ка­ли мяч. Не мень­шим злом бы­ли и миль­то­ны. Ино­гда, эти вы­лаз­ки со­про­во­ж­да­лись стыч­ка­ми с ре­бя­та­ми с дру­гих улиц, и до­мов, впро­чем, не все­гда для нас за­кан­чи­вав­ших­ся удач­но. Шла обыч­ная жизнь. На­сту­пив­шее вско­ре ле­то по­об­тре­па­ло на­ши ря­ды. Ча­до­лю­би­вые ро­ди­те­ли спро­ва­ди­ли часть из нас в де­рев­ни, пио­нер­ские ла­ге­ря, са­на­то­рии, что за­ста­ви­ло ос­тав­ших­ся не­при­ка­ян­ны­ми па­ца­нов пе­ре­клю­чить­ся до луч­ших вре­мен на ноч­ные ры­бал­ки, чер­дач­ные и под­валь­ные по­ис­ки не­при­ят­но­стей для се­бя и сво­их ро­ди­те­лей, ро­зы­ски ору­жия и бо­е­при­па­сов в ок­ре­ст­но­стях Ле­нин­гра­да. По­след­нее за­ня­тие ка­ж­дый год с на­шей ули­цы за­би­ра­ло дань ру­ка­ми, гла­за­ми, а то и ду­ша­ми под­рас­таю­щих греш­ни­ков. Все­му при­хо­дит ко­нец. Не бы­ло в той за­ко­но­мер­но­сти ис­клю­че­ни­ем и это ле­то. По­нем­но­гу, во вто­рой по­ло­ви­не ав­гу­ста, ре­бят­ня ста­ла вновь со­би­рать­ся под дво­ро­вую опе­ку. Вы­зы­вая за­кон­ные опа­се­ния жи­те­лей до­ма за свои стёк­ла, вновь за­сту­чал по сте­нам мяч. В один из ав­гу­стов­ских дней во дво­ре поя­ви­лась и Тань­ка, со­про­во­ж­дае­мая "све­чой", та­щив­шей в ру­ке фиб­ро­вый Та­нин че­мо­дан­чик. Ко­рич­не­вое от за­га­ра Тань­ки­но ли­цо сия­ло все­ми зу­ба­ми имев­ши­ми­ся у неё в на­ли­чии. Она, с во­плем, по­ки­нув оша­лев­шую от её вы­ход­ки тёт­ку, вре­за­лась в на­шу ку­чу-ма­лу и пну­ла пы­ром вы­ка­тив­ший­ся ей на­встре­чу мяч, ко­то­рый, ли­хо взле­тев над на­ши­ми го­ло­ва­ми, от­ме­тил­ся в пе­ре­кре­стьи окон­ной ра­мы на вто­ром эта­же, за­ста­вив ту по­те­рять сра­зу два стек­ла, по­сы­пав­шие­ся со зво­ном вниз. Под­хва­тив мяч, мы ри­ну­лись че­рез под­во­рот­ню во вто­рой двор. Впе­ре­ди всех, мель­кая ко­рич­не­вы­ми но­га­ми, ле­те­ла Тань­ка. За на­ми се­ме­ни­ла по­зе­ле­нев­шая от не­го­до­ва­ния "све­ча". Ныр­нув в тор­це­вую па­рад­ную, мы, че­рез неё, гурь­бой вы­ва­ли­ли на на­бе­реж­ную, и, пе­ре­бе­жав про­ез­жую её часть, усе­лись на гра­нит­ном си­де­нье спус­ка к во­де. Мол­ча улы­ба­ясь, она рас­смат­ри­ва­ла нас как-то ина­че, чем рань­ше, с ка­кой-то до­лей по­кро­ви­тель­ст­ва, что ли. С на­ми то­же что-то не то тво­ри­лось. Пе­ре­би­вая друг дру­га, мы то­ро­пи­лись со­об­щить ей на­ши дво­ро­вые но­во­сти, не да­вая ей да­же по­пе­ча­лить­ся со­бы­ти­ям не со­всем ра­до­ст­ным. Са­мо­му боль­шо­му лю­би­те­лю взры­во­опас­ных на­хо­док Саш­ке-Бар­су­ку ото­рва­ло мин­ным де­то­на­то­ром, ко­то­рый он пы­тал­ся ра­зо­брать, два паль­ца на пра­вой ру­ке, и серь­ез­но по­вре­ди­ло глаз, и сей­час он ещё на­хо­дил­ся в боль­ни­це. Мы, за­ря­жен­ные эго­из­мом ин­фор­ма­то­ров, уже пе­ре­жив­ших Саш­ки­ну тра­ге­дию, то­ро­пи­лись уве­сти Та­ню в дру­гие, ме­нее пе­чаль­ные на­ши при­клю­че­ния. Она про­дол­жа­ла, улы­ба­ясь, раз­гля­ды­вать нас, пе­ре­во­дя взгляд с од­но­го на дру­го­го, лишь слег­ка за­дер­жав­шись взгля­дом на Жень­ке, что не про­шло ми­мо на­ше­го вни­ма­ния. Тем бо­лее что и Бец,- этот ле­ни­вый и жу­ли­ко­ва­тый Бец, смот­рел на Та­ню как-то не так, как рань­ше, - слиш­ком на­пря­жен­но, и да­же улы­бал­ся ей ка­кой-то не­ес­те­ст­вен­ной и на­пря­жен­ной улыб­кой, слов­но ли­мо­нов обо­жрал­ся. Мы утих­ли, раз­гля­ды­вая её. Тань­ка, но не та - дру­гая, си­де­ла ря­дом с на­ми. И не в том де­ло, что её "пры­щи­ки" под плать­ем на­бух­ли, и со­всем оно не в том, что верх­няя гу­ба её слег­ка по­тем­не­ла от поя­вив­ше­го­ся на ней тём­но­го пуш­ка. Не то из­ме­ни­ло её, что она, за па­ру ме­ся­цев вдруг вы­тя­нув­шись, ока­за­лась вы­ше мно­гих из тех, ко­му ещё вес­ной бы­ла ров­ней. Её по­ве­де­ние ста­ло дру­гим. И, ес­ли рань­ше, за­дран­ное вы­ше ко­лен пла­тье она и не ду­ма­ла по­прав­лять, бо­лее то­го, мог­ла и са­ма его за­драть, по­ка­зы­вая на бед­ре си­няк, по­лу­чен­ный в свал­ке за мяч, то сей­час она, при по­пыт­ке вет­ра по­ка­зать её за­гар вы­ше ко­ле­на, при­жи­ма­ла пла­тье ру­ка­ми. Она стес­ня­лась нас! Вот это но­вость! Мы от­кро­вен­но ску­ча­ли по той Та­не, ко­то­рую зна­ли три ме­ся­ца на­зад, - "сво­ей в дос­ку". А те­перь, - кто она?! На­ши гла­за сле­ди­ли за её длин­ны­ми паль­ца­ми, ло­вя­щи­ми по­дол пла­тья, и не на­хо­ди­ли от­ве­та на во­прос, - что слу­чи­лось? Ис­ка­ли, - и не на­хо­ди­ли его. Толь­ко где-то внут­ри нас, где-то очень да­ле­ко, ше­вель­ну­лись сла­бые по­доз­ре­ния от­но­си­тель­но раз­ли­чий в на­шем ес­те­ст­ве. Вдруг, ста­ло стыд­но смот­реть на её паль­цы, при­жи­маю­щие по­дол пла­тья, на её, из­ред­ка, с по­ры­ва­ми вет­ра, об­на­жаю­щие­ся ко­ле­ни. До не­ко­то­рых из нас, кое-что дош­ло.
   - По­шли, маль­чи­ки! - ска­за­ла она вдруг, и под­ня­лась со ска­мьи.
   И пер­вым за ней по­плёл­ся Жень­ка, от­тес­нив­ший от неё нас, как не­что во­все не­нуж­ное, - ме­шаю­щее ему. Лёш­ка-Бы­чок вслед ему скор­чил ро­жу, а ос­таль­ные - по­ни­маю­ще пе­ре­гля­ну­лись. Коль­ка-Чи­ка, за­су­нув ру­ки в кар­ма­ны брюк и от­то­пы­рив то­щую зад­ни­цу, изо­бра­жая по­ход­ку Жень­ки, шел пе­ред на­ми, умо­ри­тель­но вы­во­ра­чи­вая но­ги на ма­нер Чар­ли Ча­п­ли­на. Но бы­ло по­че­му-то не смеш­но. Эта па­ра шла впе­ре­ди нас, да­же не ог­ля­ды­ва­ясь. Бы­чок от­че­го-то силь­но рас­стро­ил­ся. Он весь­ма от­кро­вен­но, не скры­вая это­го ни от ко­го, не лю­бил Жень­ку, и не до­ве­рял ему ни в чём. Не лю­бил его и Жень­ка, при слу­чае от­ве­ши­вая Быч­ку оп­ле­уху, но и взя­тый од­на­ж­ды Быч­ком в ру­ку ку­сок кир­пи­ча - Бец пом­нил, и де­лал вид, что мно­гих вы­хо­док Лёш­ки не за­ме­ча­ет. Лё­ше Та­ня по­нра­ви­лась с пер­во­го дня по­яв­ле­ния её в его до­ме, и её сбли­же­ние с Жень­кой, Лёш­ку ра­зо­зли­ло. Та­ня, боль­ше не обер­нув­шись, во­шла в па­рад­ную, со­про­во­ж­дае­мая Жень­кой, ко­то­рый, уже стоя в две­рях, бро­сил че­рез пле­чо: "Стёк­ла сни­ми­те в со­сед­ней па­рад­ной!"
   - Иди ты!..- бы­ло ему от­ве­том.
   Ес­ли рань­ше та­кой от­вет мог сто­ить рас­ква­шен­но­го но­са, то сей­час Бец (вот пад­ла!), да­же не обер­нул­ся. С тех пор, по­шло-по­еха­ло.
   Рань­ше, пер­вы­ми во дво­ре по­яв­ля­лись млад­шие пред­ста­ви­те­ли на­шей ком­па­нии, за ис­клю­че­ни­ем Быч­ка, ко­то­рый, си­дя до­ма на по­до­кон­ни­ке, обыч­но чи­тал, до­жи­да­ясь, по­ка во дво­ре со­бе­рёт­ся дос­та­точ­ное для иг­ры ко­ли­че­ст­во на­ро­ду. Бец по­сто­ян­но за­став­лял се­бя ждать, и Бы­чок со­всем не же­лал де­мон­ст­ри­ро­вать Жень­ке свою от не­го за­ви­си­мость. Жень­ка был хра­ни­те­лем мя­ча, что, впро­чем, не оз­на­ча­ло то­го, что он этот мяч, при по­вре­ж­де­ни­ях, на­не­сён­ных ему, бу­дет чи­нить. Во­все нет! Ре­мон­том мя­ча за­ни­мал­ся, как пра­ви­ло, Бы­чок, от­ли­чав­ший­ся ак­ку­рат­ным его ис­пол­не­ни­ем. Он ста­но­вил­ся, все­го лишь, вре­мен­ным его хра­ни­те­лем, - на пе­ри­од ре­мон­та. За­тем, мяч сно­ва пе­ре­хо­дил в ру­ки Жень­ки. На­ши сбо­ры во дво­ре про­ис­хо­ди­ли как бы са­ми со­бой. Ищу­щих друг дру­га - не бы­ло. Те­перь же, - всё из­ме­ни­лось. Жень­ка, с мя­чом под­мыш­кой, пе­ре­се­кал оба дво­ра, вхо­дил в па­рад­ную, где жи­ла Та­ня, и, под­няв­шись на чет­вер­тый этаж, зво­нил в её квар­ти­ру. Или, что бы­ло ча­ще, ожи­дал её у ок­на, спус­тив­шись на один ле­ст­нич­ный про­лёт. Толь­ко по­сле это­го, уже вдво­ем, они по­яв­ля­лись во дво­ре до­ма. До их по­яв­ле­ния во дво­ре Лёш­ка на ули­цу не вы­хо­дил, вы­зы­вая в Жень­ке от­вет­ное раз­дра­же­ние сво­им уп­ря­мым не­же­ла­ни­ем ждать его - Жень­ки­но­го по­яв­ле­ния, стоя во дво­ре вме­сте со все­ми. В од­ной ко­ман­де Лёш­ка и Жень­ка иг­рать не хо­те­ли, хо­тя ни­как это­го не афи­ши­ро­ва­ли. Не­од­но­крат­но, в хо­де иг­ры, Бы­чок, при вся­ком удоб­ном слу­чае, лу­пил Бе­ца по но­гам, за что, как пра­ви­ло, по­лу­чал от­вет­но­го от Жень­ки ту­ма­ка. Та­ня те­перь вы­хо­ди­ла иг­рать в ша­ро­ва­рах, что пер­вое вре­мя смот­ре­лось как-то не­при­выч­но. В дожд­ли­вую по­го­ду мы всей ком­па­ни­ей за­би­ра­лись в под­во­рот­ню, со­еди­няю­щую оба на­ши дво­ра, и, бла­го на­ши ро­ди­те­ли бы­ли днём на ра­бо­те, раз­вле­ка­лись иг­рой в чи­ку или при­сте­нок. Иг­ра, ес­те­ст­вен­но, шла на день­ги, ко­то­ры­ми мы не бы­ли бо­га­ты. Од­на­ко, ес­ли чей-то вы­иг­рыш обес­пе­чи­вал­ся пол­ным опус­то­ше­ни­ем всех кар­ма­нов иг­раю­щих, сум­ма на­би­ра­лась, по на­шим по­ня­ти­ям, впол­не при­лич­ная. Тань­ка в этих иг­рах то­же при­ни­ма­ла уча­стие, и бы­ла, на­до ска­зать, до­воль­но удач­ли­ва. Од­на­ко, вы­иг­ры­вая, она не про­яв­ля­ла ра­до­сти, а про­иг­ры­ва­ла спо­кой­но, и, как-то лег­ко. Бра­тья: "Мак­лак" и "Чи­ка"- оба иг­ра­ли нерв­но, час­то ссо­ри­лись ме­ж­ду со­бой и с со­пер­ни­ка­ми. Про­иг­рыш пе­ре­жи­ва­ли тя­же­ло. При вы­иг­ры­ше - ра­до­ва­лись от­кро­вен­но. Иг­ра­ли они оба под­черк­ну­то ак­ку­рат­но, без ли­хих за­ма­хов би­ты над стол­би­ком мо­нет. Ка­ж­дый удар би­той по мо­не­те ими был вы­ве­рен до грам­ма уси­лий, с ко­то­рым она опус­ка­лась на кон. Бы­чок иг­рал азарт­но и, как пра­ви­ло, про­иг­ры­вал, но опе­ча­лен­ным этим об­стоя­тель­ст­вом его ни­кто не ви­дел. Он имел твер­дый при­ра­бо­ток руб­ле­во­го дос­то­ин­ст­ва у элек­три­ка, жив­ше­го в под­ва­ле пер­во­го дво­ра, ко­то­ро­му он по­мо­гал раз­би­рать ре­мон­ти­руе­мые им плит­ки, счёт­чи­ки и про­чую элек­три­че­скую пре­муд­рость. Час-пол­то­ра ра­бо­ты - и рубль в кар­ма­не. На­стоя­щим иг­ро­ком был Коль­ка-Крю­чок, по­лу­чив­ший свое про­зви­ще по­сле то­го, как од­на­ж­ды, ры­ба­ча но­чью на нев­ском спус­ке око­ло Зим­ней ка­нав­ки, он сел на раз­ло­жен­ную за его спи­ной под­сле­по­ва­тым по­жи­лым ры­ба­ком тря­поч­ку, с во­ткну­тым в неё де­сят­ком за­пас­ных крюч­ков. Че­ты­ре из них, Коль­ке вы­ко­вы­ри­ва­ли из зад­ни­цы ут­ром в бли­жай­шей по­ли­кли­ни­ке. Крюч­ки ему вер­ну­ли, а он по­лу­чил про­зви­ще, в ка­че­ст­ве до­ве­ска к па­мят­но­му про­ис­ше­ст­вию. Крю­чок об­ла­дал за­ме­ча­тель­ным гла­зо­ме­ром и не ме­нее за­ме­ча­тель­ной би­той, од­на сто­ро­на ко­то­рой - бы­ла свин­цо­вой, а в дру­гую бы­ла вплав­ле­на ме­даль, из­вест­ным про­фи­лем внутрь би­ты. Он до­воль­но час­то, при бро­са­нии би­ты, по­па­дал в кон, что по пра­ви­лам оз­на­ча­ло пол­ное его сня­тие. Не­пло­хо иг­рал и Жень­ка Бец. Од­на­ко, в иг­ре он час­то жуль­ни­чал, не гну­ша­ясь и про­стым кро­хо­бор­ст­вом, ко­то­рое, впро­чем, с по­яв­ле­ни­ем в на­шей ком­па­нии Та­ни, пе­ре­стал со вре­ме­нем про­яв­лять. Бу­ду­чи сре­ди нас из са­мой обес­пе­чен­ной се­мьи, он, в слу­чае сво­его про­иг­ры­ша, за­став­лял иг­рать нас по бо­лее вы­со­ким став­кам, ма­ло­при­ем­ле­мым для боль­шин­ст­ва, и это час­то по­зво­ля­ло ему отыг­ры­вать­ся. Хо­тя, на­до при­знать, что бы­ва­ли слу­чаи и его пол­но­го по­срам­ле­ния, вплоть до за­ни­ма­ния им в долг, ко­то­рый он ни­ко­гда не от­да­вал. Но по­про­буй не дай, ес­ли он при Та­не на­чи­нал об­зы­вать те­бя жмо­том, а на твои уп­ре­ки в том, что он сам-то долг не от­да­ёт, пёр на­хра­пом и, при­жи­мая к сте­не сво­его ма­ло­силь­но­го про­тив­ни­ка, орал: "Это ко­гда я те­бе долг не от­да­вал? А в мор­ду за это хо­чешь?" В мор­ду, ко­неч­но, ни­кто не хо­тел, а Бец вновь по­лу­чал без­воз­врат­но "в долг" тре­буе­мый рубль. К То­ле-Мак­ла­ку, - ху­дю­ще­му под­ро­ст­ку с веч­но се­рым ли­цом, он, прав­да, ни­ко­гда не об­ра­щал­ся с та­ким пред­ло­же­ни­ем. Мак­лак в долг не да­вал, хо­тя, брал, и был от­но­си­тель­но ак­ку­ра­тен в от­да­че дол­га. Иг­ра в при­сте­нок да­ва­ла Жень­ке боль­ше шан­сов для жуль­ни­че­ст­ва, и бы­ла, по этой при­чи­не, не очень лю­би­ма при его уча­стии. С вы­иг­ры­ша, Жень­ка ода­ри­вал се­бя и Та­ню эс­ки­мо. На­ша под­руж­ка, бу­ду­чи че­ло­ве­ком щед­рым, все­гда де­ли­лась Жень­ки­ным уго­ще­ни­ем с про­иг­рав­ши­ми. Лиз­нуть и да­же от­ку­сить ку­со­чек эс­ки­мо мог прак­ти­че­ски ка­ж­дый, кро­ме, раз­ве что, Быч­ка, ко­то­ро­го жра­ло уяз­влен­ное са­мо­лю­бие. Вы­страи­вая ло­ги­че­скую цепь: Жень­ка - Та­ня и он сам, - Лёш­ка, Бы­чок не на­хо­дил в этой це­пи се­бе мес­та. Аб­со­лют­но не­осоз­нан­но он на­чал рев­но­вать Та­ню к Жень­ке. Сам Лёш­ка к ней от­но­сил­ся ско­рее по-брат­ски, поч­ти не ус­мат­ри­вая до по­ры в её на­ту­ре ни­че­го та­ко­го, что оп­ре­де­ле­но по­ло­вы­ми раз­ли­чия­ми. Ему яв­но не хва­та­ло до­маш­не­го об­ще­ния, ко­то­рое, с веч­но за­ня­той то ра­бо­той, то до­маш­ни­ми де­ла­ми ма­те­рью, ог­ра­ни­чи­ва­лось, в луч­шем слу­чае, его школь­ны­ми де­ла­ми, здо­ровь­ем, сте­пе­нью на­би­то­сти его брю­ха, да ре­ше­ни­ем не­ре­шае­мой за­да­чи с "го­ря­щей" на но­гах сы­на обу­вью. От­чим, ма­ло­раз­го­вор­чи­вый, по-трез­во­му, че­ло­век, к до­маш­не­му кон­так­ту с па­сын­ком был так­же не слиш­ком скло­нен. К то­му же, кро­ме ра­бо­ты, он веч­но был за­нят хал­ту­ра­ми. Ими он пы­тал­ся хоть как-ни­будь под­тя­нуть се­мей­ный бюд­жет. Но это уда­ва­лось ему всё ху­же и ху­же. Вдо­ба­вок ко все­му, он на­чал по­сте­пен­но спи­вать­ся. Квар­ти­ра, на­се­лён­ная бью­щи­ми­ся в ни­ще­те жиль­ца­ми, так­же не рас­по­ла­га­ла Лёш­ку к ду­хов­но­му сбли­же­нию с кем-ли­бо из них. Уз­кая тес­ная кух­ня, за­став­лен­ная ше­стью сто­ла­ми и за­ни­мав­шей до­б­рую её треть ста­рин­ной пли­той, бы­ла ме­стом веч­ных кон­флик­тов со­се­дей. Кон­флик­ты, как пра­ви­ло, на­чи­на­лись с ни­че­го, впро­чем, ни­чем и за­кан­чи­ва­лись. Шесть ке­ро­си­нок и при­му­сов по­кры­ли жир­ной ко­по­тью сте­ны и по­тол­ки кух­ни, при­хо­жей и ко­ри­до­ра. Ис­точ­ни­ком по­сто­ян­ных по­доз­ре­ний, раз­ре­шаю­щих­ся всё на той же кух­не, был един­ст­вен­ный элек­тро­счёт­чик, раз в ме­сяц со­би­рав­ший во­круг се­бя скан­да­ля­щих жен­щин. Они об­ви­ня­ли друг дру­га в тай­ном поль­зо­ва­нии элек­тро­плит­ка­ми, в поль­зо­ва­нии до­пол­ни­тель­ным ос­ве­ще­ни­ем, и ещё чёрт зна­ет в чём. Во вза­им­ных об­ви­не­ни­ях, ни­кто не ща­дил ни­ко­го. Ни­ще­та сво­ди­ла счё­ты с ни­ще­той.
   Всё это тол­ка­ло Лёш­ку на ули­цу, где и сре­ди сво­их свер­ст­ни­ков он не смог до сих пор най­ти ни долж­но­го со­чув­ст­вия, ни стой­кой ду­шев­ной при­вя­зан­но­сти, ко­то­рую он вдруг по­чув­ст­во­вал к Та­не. Он, без вся­ко­го со­мне­ния, не от­да­вал се­бе от­чё­та в том, что соб­ст­вен­но влек­ло его к ней. Про­ве­ден­ный без неё день, ста­но­вил­ся для не­го днём по­те­рян­ным. Нель­зя ска­зать, что он по­ни­мал ис­тин­ную при­чи­ну то­го, что с ним про­ис­хо­ди­ло. Та­ня бы­ла че­тырь­мя го­да­ми стар­ше Лёш­ки, и ни еди­ным жес­том, или да­же взгля­дом, не вы­де­ля­ла его из ком­па­нии ему по­доб­ных. Раз­ве что, си­дя где-ни­будь на по­лен­ни­це дров или на по­до­кон­ни­ке в па­рад­ной, ку­да все за­би­ва­лись во вре­мя до­ж­дя, она до­воль­но час­то ло­ви­ла кур­ча­вую го­ло­ву Быч­ка, про­су­нув­шую­ся, как все­гда, к ней по­бли­же и, то без­дум­но те­ре­би­ла его во­ло­сы свои­ми смуг­лы­ми тон­ки­ми паль­ца­ми, то за­кру­чи­ва­ла в тру­боч­ку его по­дат­ли­вое мяг­кое ухо, а ино­гда, скольз­нув паль­ца­ми по его за­тыл­ку, ло­ви­ла ими в ка­нав­ке его ху­день­кой шеи спус­каю­щую­ся по ней пряд­ку во­лос, ко­то­рую пре­боль­но тя­ну­ла вверх, от­че­го на гла­за Лёш­ки на­во­ра­чи­ва­лись слё­зы, и весь он по­да­вал­ся вверх, вслед за её, за­быв­шей о по­ща­де ру­кой. Всё это она про­де­лы­ва­ла мол­ча. Лё­ша то­же ни­чем не вы­да­вал сво­ей бо­ли, толь­ко со­пел чуть гром­че обыч­но­го. Та­ня, не вы­пус­кая из паль­цев его во­лос, на­кло­ня­ла своё ли­цо к ли­цу Лёш­ки, и за­гля­ды­ва­ла ему в гла­за. Он встре­чал­ся взгля­дом с ней, ви­дел пе­ред со­бой её бес­по­кой­ные зрач­ки в ок­ру­же­нии ма­ла­хи­то­вых ра­ду­жек бле­стя­щих глаз, чув­ст­во­вал её ды­ха­ние на сво­ём ли­це, и, - за­ми­рал. Ча­ще все­го, она, на­сла­див­шись Лёш­ки­ной бес­по­мощ­но­стью пе­ред ней, от­тал­ки­ва­ла тут же его го­ло­ву от се­бя, и удов­ле­тво­рен­но улы­ба­лась. Ре­же, на­обо­рот, об­хва­тив Лёш­ки­ну шею со­гну­той в лок­те ру­кой, при­тя­ги­ва­ла его за го­ло­ву к се­бе, об­ло­ка­чи­ва­ясь на его пле­чо, как на под­став­ку. Лёш­ка, бо­ясь по­ше­ве­лить­ся, - млел. Ре­бя­та ехид­но хи­хи­ка­ли, и пы­та­лись в та­кие ми­ну­ты Лёш­ки­но­го бла­жен­ст­ва, чем-ни­будь до­са­дить ему. Не смея ше­вель­нуть­ся, он тер­пе­ли­во сно­сил тыч­ки, щип­ки и сло­вес­ные под­нач­ки, за ко­то­рые рас­счи­ты­вал­ся по­том, - по­сле ухо­да Та­ни. Жень­ка Бец до вре­ме­ни, буд­то не за­ме­чал при­тя­за­ний Быч­ка на вни­ма­ние Та­ни. Для не­го Лёш­ка был ни­чем - вро­де, пус­то­го мес­та. Жень­ка уже от­кры­то де­мон­ст­ри­ро­вал свои пре­тен­зии на гла­вен­ст­во в от­но­ше­ни­ях с ней, что бо­лез­нен­ной рев­но­стью от­да­ва­лось в ду­ше раз­ве что, од­но­го Быч­ка. Ос­таль­ные ре­бя­та от­но­си­лись к Жень­ки­ным при­тя­за­ни­ям на вни­ма­ние Тать­я­ны как к са­мо со­бой ра­зу­мею­ще­му­ся фак­ту. Жень­ка был стар­ше и силь­нее всех. С его слов, он был дос­та­точ­но опы­тен по жен­ской час­ти, что в опа­се­нии Лё­ши за Та­ню, де­ла­ло его са­мым ярым про­тив­ни­ком Бе­ца. За­ме­ча­ла ли Та­ня на­зре­вав­ший кон­фликт ме­ж­ду Лёш­кой и Жень­кой - кто зна­ет? Ес­ли и за­ме­ча­ла, то, ско­рее все­го, не при­да­ва­ла ему зна­че­ния, счи­тая это про­ти­во­стоя­ние, по мень­шей ме­ре, не очень серь­ёз­ным. По край­ней ме­ре, она не при­ла­га­ла ви­ди­мых уси­лий к его пре­кра­ще­нию. Од­на­ко, и при­знан­ный все­ми ре­бя­та­ми её уха­жер, по­ощ­рял­ся ею в уха­жи­ва­нии толь­ко в пре­де­лах дво­ра, или, что бы­ва­ло ре­же, в со­вме­ст­ных по­се­ще­ни­ях ки­но, да в по­хо­дах на ка­ток. Бец злил­ся. Лёш­ка - рев­но­вал, но без ви­ди­мо­го по­доз­ре­ния его в этом со сто­ро­ны боль­шин­ст­ва ре­бят. Нель­зя ска­зать, что он лю­бил бы­вать во дво­ре. Ес­ли он и бы­вал там вме­сте со все­ми, то толь­ко в си­лу сло­жив­шей­ся при­выч­ки не от­ка­зы­вать­ся от при­гла­ше­ния вый­ти во двор. Как и все, он го­нял мяч по дво­ру, или ла­зал по кры­шам и под­ва­лам, но до по­яв­ле­ния в их ком­па­нии Та­ни, за­час­тую, мог по­ки­нуть иг­ру в са­мый её раз­гар, и за­сесть с книж­кой в ру­ках ли­бо у се­бя до­ма, ли­бо на тё­п­лой, ос­ве­щен­ной солн­цем кры­ше. Празд­нич­ные дни, с их шу­мом и су­то­ло­кой взрос­лых, он не лю­бил во­все.
   Два-три раза в год, в дни празд­ни­ков, со­вер­шен­но не ог­ла­шае­мое офи­ци­аль­но, на­сту­па­ло во мно­гих ком­му­нал­ках пе­ре­ми­рие. Что-то на ма­нер древ­них олим­пий­ских игр. Ещё на­ка­ну­не их, го­нош­ли­вые жен­щи­ны на­чи­на­ли со­об­ща кол­до­вать над об­щим празд­нич­ным сто­лом, ко­то­рый, как пра­ви­ло, рас­став­лял­ся в чьей-ни­будь дос­та­точ­но боль­шой ком­на­те, в та­кой, на­при­мер, в ка­кой жил Лёш­ка. В до­ре­во­лю­ци­он­ные вре­ме­на все ком­на­ты его квар­ти­ры бы­ли со­еди­не­ны две­ря­ми, соз­да­вая их ан­фи­ла­ду. Од­на­ко, при­шед­ший на сме­ну ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ро­ван­но­му ую­ту про­об­раз ком­му­ни­сти­че­ско­го бы­тия, в ви­де ком­му­наль­ных квар­тир, за­ста­вил их жиль­цов за­ко­ло­тить две­ри, со­еди­няю­щие со­сед­ст­вую­щие ком­на­ты, от­го­ро­див, пусть не аку­сти­че­ски, то, хо­тя бы, - ви­зу­аль­но, со­сед­ст­вую­щие ячей­ки об­ще­ст­ва. Где-то в се­ре­ди­не пя­ти­де­ся­тых го­дов, эти две­ри бу­дут окон­ча­тель­но за­де­ла­ны, и, по воз­мож­но­сти, зву­ко­изо­ли­ро­ва­ны. По­ка же, две­ри по обе сто­ро­ны Лёш­ки­ной ком­на­ты рас­пе­ча­ты­ва­ют­ся, и прак­ти­че­ски вся ме­бель, ко­то­рой кот на­пла­кал, пе­ре­тас­ки­ва­ет­ся в ком­на­ты со­се­дей. В его же ком­на­те, ос­тав­ля­ли толь­ко стол и сту­лья. Стол об­став­ля­ли пить­ём и вся­ки­ми за­кус­ка­ми, и он по­сте­пен­но при­об­ре­тал празд­нич­ный вид. От со­се­дей при­тас­ки­ва­ли ещё один стол, ста­вив­ший­ся в то­рец пер­во­го, про­дол­жая его празд­нич­ные ли­нии. Де­тей вы­став­ля­ли на ули­цу, и толь­ко, вре­мя от вре­ме­ни, из ок­на квар­ти­ры по­да­ва­лась ко­ман­да сбе­гать ту­да-то, при­нес­ти то-то, и т.д. К трём-че­ты­рём ча­сам дня су­ма­то­ха не­сколь­ко уля­жет­ся, и с ули­цы нач­нут под­тя­ги­вать­ся улиз­нув­шие вме­сте с деть­ми муж­чи­ны, ко­то­рые, впро­чем, не вы­гу­ли­ва­ли сво­их чад, а са­ми вы­гу­ли­ва­лись. Яв­ля­ют­ся они, как пра­ви­ло, "под му­хой", что, впро­чем, не ме­ша­ет им же­лать про­дол­же­ния празд­ни­ка. По­доб­рев­шие, по слу­чаю празд­ни­ка, их же­ны уже не очень сер­ди­то от­ма­хи­ва­ют­ся от при­стаю­щих к ним с не­свое­вре­мен­ны­ми лас­ка­ми под­вы­пив­ших му­жей, про­щая им и сме­шан­ные с пе­ре­га­ром по­це­луи, и объ­яс­не­ния в люб­ви к дав­но не знав­шим её "ма­му­лям". Про­хо­дит ещё час, в ко­то­рый обе­ре­га­ет­ся от муж­ских на­бе­гов стол, а жен­щи­ны су­до­рож­но кра­сят гу­бы, при­чё­сы­ва­ют­ся и на­ря­жа­ют­ся. ВСЕ ЗА СТОЛ! И здесь, за сто­лом, про­ис­хо­дит та­ин­ст­во бра­та­ния душ, и при­ми­ре­ние вче­раш­них ку­хон­ных вра­гов. Да и вра­гов-то, ока­зы­ва­ет­ся, нет. Это они по­ня­ли не ско­ро, толь­ко то­гда, ко­гда разъ­е­ха­лись по сво­им от­дель­ным квар­ти­рам. По­ка что, есть об­щая бе­да: ни­ще­та и ску­чен­ность. А се­го­дня: дым ко­ро­мыс­лом, и празд­ник до не­бес! Изо всех окон обо­их дво­ров не­сут­ся пья­ные пес­ни, а в них: и визг­ли­вые жен­ские го­ло­са, и хри­по­та муж­ская, объ­е­ди­не­ны в ка­кую-то об­щую тос­ку со сле­зой. Ча­ще, пе­ли про­тяж­ные рус­ские пес­ни, а то, и час­туш­ки, за­ве­зен­ные в Ле­нин­град но­вы­ми жи­те­ля­ми, прие­хав­ши­ми в не­го с раз­ных кра­ёв ра­зо­рён­ной стра­ны, по так на­зы­вае­мо­му, орг­на­бо­ру. И, на­ко­нец, тан­цы под па­те­фон.
   Оче­ред­ной но­ябрь­ский празд­ник про­хо­дил тем же ма­не­ром. В ком­на­те душ­но. Пья­ные го­ло­са, пе­ре­би­ваю­щие друг дру­га, стал­ки­ва­ют­ся в Лёш­ки­ной го­ло­ве, слов­но биль­ярд­ные ша­ры, и до­во­дят его до сон­ной оду­ри. Встав из-за сто­ла, он вы­шел в при­хо­жую, от­ку­да, на­ки­нув на се­бя курт­ку, вы­скольз­нул на ле­ст­ни­цу. Поч­ти на ка­ж­дой пло­щад­ке стоя­ли ку­ря­щие муж­чи­ны, не­ко­то­рые, в об­ним­ку с жен­щи­на­ми, на ко­то­рых они смот­ре­ли гла­за­ми го­лод­ных ко­тов. Вый­дя на ули­цу, Бы­чок про­шел во вто­рой двор, где, к сво­ему удив­ле­нию, за­стал Та­ню, си­дя­щую на дро­вя­ной по­лен­ни­це в пол­ном оди­но­че­ст­ве. Усев­шись ря­дом, спро­сил ее: "Ты что здесь си­дишь?"
   - Так! - от­ве­ти­ла она без­раз­лич­но, и по­жа­ла пле­ча­ми.
   В её от­ве­те ему по­чу­ди­лось что-то не то, и он за­гля­нул в Та­ни­но ли­цо, ко­то­рое, поч­ти мгно­вен­но, она от не­го от­вер­ну­ла.
   - Не­че­го в гля­дел­ки иг­рать! - ска­за­ла она и, всё так же от­во­ра­чи­вая от не­го своё ли­цо, спрыг­ну­ла на зем­лю.
   Чув­ст­вуя, что вот сей­час; она по­вер­нёт­ся, и уй­дет, Лёш­ка, в от­чая­нии, пред­ло­жил: "Ай­да на Не­ву!"
   - По­шли! - по­сле не­ко­то­ро­го раз­ду­мья, ко­рот­ко со­гла­си­лась она.
   Шли мол­ча, про­ди­ра­ясь сквозь ог­ром­ные тол­пы на­ро­да, за­пол­няю­ще­го, в ожи­да­нии празд­нич­но­го са­лю­та, на­бе­реж­ную Не­вы. Два­ж­ды их разъ­е­ди­ня­ли в этом люд­ском му­ра­вей­ни­ке, и Лёш­ка, про­ди­ра­ясь сквозь тол­пу, в от­чая­нии звал её, до тех пор, по­ка она, столь же вне­зап­но, как ис­че­за­ла, не по­яв­ля­лась вновь, оба раза по­че­му-то под­хо­дя к не­му со сто­ро­ны спи­ны. Ви­дя его ша­лые гла­за, она улы­ба­лась, и, на­ко­нец, са­ма, взяв его за ру­ку, по­тя­ну­ла Лёш­ку в сто­ро­ну ули­цы Хал­ту­ри­на, че­рез Маш­ков пе­ре­улок. Лёш­ка поч­ти с вос­тор­гом вце­пил­ся в её го­ря­чие су­хие паль­цы, бо­ясь: сна­ча­ла - по­те­рять её, а за­тем, и, про­сто, бо­ясь то­го, что вот сей­час она возь­мёт, и вы­рвет их у не­го. Про­сто так! В пе­ре­ул­ке, где на­ро­ду бы­ло ма­ло, и воз­мож­но­сти по­те­рять­ся уже не бы­ло, - она по­ше­ве­ли­ла за­не­мев­ши­ми от Лёш­ки­ной хват­ки паль­ца­ми, пы­та­ясь ос­во­бо­дить­ся от его ру­ки. Лёш­ка, стес­ня­ясь под­нять на неё гла­за, ещё креп­че вце­пил­ся в её ру­ку. Она ос­та­но­ви­лась, и свер­ху вниз, с не­до­уме­ни­ем по­смот­ре­ла на не­го. Он сто­ял ос­ве­щен­ный улич­ным фо­на­рем, и чув­ст­во­вал, что уши его и шея на­ли­ва­ют­ся жа­ром сты­да. Бы­ло страш­но под­нять гла­за, что­бы Та­ня не уви­де­ла в них его стра­ха - по­те­рять её. Ему ка­за­лось, что уши его све­тят­ся, ос­ве­щая всю эту про­кля­тую ули­цу, где он весь как на ла­до­ни, и она ви­дит его на­сквозь. Сей­час вот - возь­мёт, и уй­дёт, - ду­мал он, - а по­том, бу­дет на­до мною сме­ять­ся! Мед­лен­но под­няв гла­за, он встре­тил­ся с её взгля­дом. Она не смея­лась, но очень вни­ма­тель­но смот­ре­ла на не­го. По­том, опять по­ше­ве­лив всё ещё за­жа­ты­ми Лёш­кой паль­ца­ми, спо­кой­но ска­за­ла: "Да­вай по­ме­ня­ем ру­ки, и не да­ви мне на паль­цы. Мне боль­но!"
   Они дол­го гу­ля­ли в тот ве­чер. Прой­дя ми­мо Мар­со­ва по­ля, вдоль Ле­бяжь­ей ка­нав­ки, они пе­ре­лез­ли со сто­ро­ны ог­ра­ды Шар­ле­ма­ня в Лет­ний сад, прой­дя ко­то­рый, вновь пе­ре­лез­ли ог­ра­ду с про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ны, че­рез на­вис­шие над Ле­бяжь­ей ка­нав­кой, вее­ром тор­ча­щие чу­гун­ные ко­пья. Прак­ти­че­ски всё это вре­мя Лёш­ка дер­жал Та­ню за ру­ку, иной раз, ме­няя ру­ки. За­бав­ля­ясь, она сна­ча­ла от­ни­ма­ла свою ру­ку от не­го, и, убе­ж­да­ясь в его рас­те­рян­но­сти от это­го её ко­вар­ст­ва, спус­тя па­ру ми­нут по­да­вая дру­гую, про­си­тель­ным то­ном го­во­ри­ла ему: "По­грей эту! За­мерз­ла!" И он грел её паль­цы, ды­ша на них, рас­ти­рая свои­ми, со­всем за­ко­че­нев­ши­ми ру­ка­ми её, по­че­му-то не та­кие уж и хо­лод­ные ла­до­ни. Та­ня, как ей ка­за­лось, не­за­мет­но рас­смат­ри­ва­ла его ма­куш­ку, и улы­ба­лась.
   До­мой вер­ну­лись позд­но, что по празд­нич­но­му де­лу не столь пре­до­су­ди­тель­но. Про­во­див Та­ню до её две­ри, Лёш­ка, за­гля­нув ей в гла­за, спро­сил: "Мож­но, я бу­ду встре­чать те­бя из шко­лы?"
   - Встре­чай! - И лёг­кий щел­бан вко­нец сча­ст­ли­во­му Лёш­ке - пла­та за се­го­дняш­ний ве­чер.
   Уже лё­жа в сво­ей по­сте­ли, Лёш­ка, вспо­ми­ная се­го­дняш­ний день, сча­ст­ли­во улы­бал­ся. Как это ни по­ка­жет­ся стран­ным, ему, ока­зы­ва­ет­ся, для пол­но­ты сча­стья, все­го-то и нуж­но бы­ло най­ти в Та­не близ­ко­го ему че­ло­ве­ка, ко­то­ро­му мож­но бы­ло бы из­лить свою ду­шу. Слов­но ду­хов­ник, вы­слу­ши­ваю­щий каю­ще­го­ся греш­ни­ка, она сво­им уча­сти­ем ли­ша­ла его тоск­ли­во­го оди­но­че­ст­ва, не ис­че­зав­ше­го, как ока­за­лось, да­же в кру­гу свер­ст­ни­ков.
   Кни­ги, чи­тае­мые им с са­мо­го ран­не­го дет­ст­ва, бу­к­валь­но про­гла­ты­вае­мые им, не да­ва­ли ощу­ще­ния двух­сто­рон­ней свя­зи - об­ще­ния, так не­об­хо­ди­мо­го ему. Поч­ти тре­мя го­да­ми позд­нее, по­жи­лая жен­щи­на, ба­буш­ка став­шей в ту по­ру столь же не­об­хо­ди­мой ему, как Та­ня, де­воч­ки, за­да­ла ему во­прос о его до­маш­нем ок­ру­же­нии, и ей ста­ла по­нят­на тя­га Лё­ши к сбли­же­нию с че­ло­ве­ком, спо­соб­ным об­щать­ся с ним, пусть и не на рав­ных, ощу­щая се­бя при этом все­гда не­об­хо­ди­мым, нуж­ным, го­то­вым вы­слу­шать - и по­нять, го­то­вым ска­зать - и быть по­ня­тым, - как при внут­рен­нем диа­ло­ге. Дво­ро­вое об­ще­ние это­му не спо­соб­ст­во­ва­ло, но, - ско­рее уг­луб­ля­ло чув­ст­во, ста­но­вив­шее­ся вре­ме­на­ми не­вы­но­си­мым, - чув­ст­во оди­но­че­ст­ва. Та­ня, быв­шая се­го­дня поч­ти в ана­ло­гич­ном Лёш­ки­но­му со­стоя­нии, су­ме­ла по­мочь ему при­от­крыть се­бя. Она по­мог­ла ему вы­го­во­рить­ся, да­ла по­чув­ст­во­вать ему, что он ин­те­ре­сен ей, что его судь­ба ей не без­раз­лич­на. И, - вот оно, сча­стье! Как ма­ло че­ло­ве­ку нуж­но для не­го!
   Весь ве­чер он, по­ощ­ряе­мый её ред­ки­ми ре­п­ли­ка­ми и во­про­са­ми, го­во­рил и го­во­рил. В его рас­ска­зе не бы­ло ни га­наш­ли­во­го бах­валь­ст­ва, ни по­сле­до­ва­тель­но­сти. Со­бы­тия его жиз­ни не из­ла­га­лись в вы­иг­рыш­ном для не­го све­те. Ино­гда, он в сму­ще­нии пе­ре­ста­вал го­во­рить, но она дер­га­ла его за ру­ку, и по­ощ­ря­ла крат­ко: "Ну же, - го­во­ри!" И он рас­ска­зы­вал вновь. Рас­ска­зал он Та­не и о том, как по­лу­чил своё про­зви­ще.
   Два - три го­да на­зад, бу­ду­чи еще се­ми­лет­ним па­ца­ном, он в ком­па­нии маль­чи­шек сво­его дво­ра ока­зал­ся са­мым сла­бо­силь­ным, что ста­ви­ло его в за­ви­си­мое по­ло­же­ние во всех воз­ни­каю­щих в маль­чи­ше­ской сре­де си­туа­ци­ях, гла­вен­ст­во в ко­то­рых бы­ло оп­ре­де­ляе­мо воз­рас­том и си­лой. За­ви­си­мость эта усу­губ­ля­лась тем, что эта ком­па­ния со­стоя­ла как из та­ких же, как он, се­ми - вось­ми­ле­ток, так и из маль­чи­шек зна­чи­тель­но стар­ше его воз­рас­том. Боль­шин­ст­во стар­ших ре­бят ку­ри­ло, но, не имея на па­пи­ро­сы средств, они, ли­бо, са­ми "сши­ба­ли" быч­ки, ли­бо, за­став­ля­ли де­лать это ма­лыш­ню, вро­де Лёш­ки. На­про­тив Эр­ми­та­жа, че­рез Зим­нюю ка­нав­ку, рас­по­ло­же­но так­же эр­ми­таж­ное зда­ние, за­ня­тое по сию по­ру во­ен­ной (рань­ше на­зы­ва­лась кон­вой­ной) ча­стью. Ок­на её, вы­хо­дя­щие на Зим­нюю ка­нав­ку, за­ре­ше­че­ны, и, ви­ди­мо, часть этих окон, бы­ли ок­на­ми туа­ле­тов, ли­бо сол­дат­ских ку­ри­лок. В обя­за­тель­ное до­воль­ст­вие сол­дат тех лет - вхо­ди­ла ма­хор­ка, но мно­гие из них пред­по­чи­та­ли ку­рить де­ше­вые па­пи­ро­сы ти­па "Пуш­ка", "Звез­доч­ка" или "Норд". Окур­ки, а ино­гда и це­лые пач­ки По­гар­ской ма­хор­ки сол­да­ты не­ред­ко вы­бра­сы­ва­ли сквозь пру­тья ре­шет­ки в во­ду Зим­ней ка­нав­ки. За­час­тую, не по­па­дая в неё, это та­бач­ное "бо­гат­ст­во" осе­да­ло под ок­на­ми ка­зар­мы, от­ку­да раз в день оно сме­та­лось дне­валь­ным сол­да­том всё в ту же Зим­нюю ка­нав­ку. Вот ту­да-то и на­ла­жи­ва­ли ма­ло­ле­ток (быч­ко­ло­вов) их стар­шие то­ва­ри­щи. Од­ним из са­мых удач­ли­вых был Лёш­ка. Сам он не ку­рил, хо­тя и не из­бе­жал со­блаз­на по­про­бо­вать та­бач­но­го зе­лья. Од­на­ж­ды, Лёш­ка в оче­ред­ном сво­ём во­яже за быч­ка­ми уви­дел, что под ок­на­ми ка­зар­мы уже ору­ду­ет сол­дат с мет­лой, сме­тая це­лую ку­чу "жир­ню­щих" быч­ков в во­ду Зим­ней ка­нав­ки. В зу­бах сол­да­та ды­ми­лась па­пи­ро­са, мунд­штук ко­то­рой он уже из­ряд­но из­же­вал. Лёш­ка по­до­шел к сол­да­ту, что уже не раз де­лал, и по­про­сил то­го от­дать ему сме­тае­мые в во­ду окур­ки. На­до по­ла­гать, что Лёш­ка в те го­ды был пло­хим фи­зио­но­ми­стом, но судь­ба в ли­це то­го сол­да­та-кон­вой­щи­ка, пре­под­нес­ла ему "класс­но­го" учи­те­ля. Сол­дат сца­пал ото­ро­пев­ше­го па­ца­на, за­жал его го­ло­ву у се­бя под­мыш­кой, и этой же ру­кой схва­тил за Лёш­ки­но за­пя­стье. Вто­рой ру­кой он вы­нул из сво­его рта го­ря­щую па­пи­ро­су, ко­то­рую стал ту­шить о ла­донь во­пя­ще­го от бо­ли маль­чиш­ки. Не ус­по­ко­ив­шись на этом, он вы­нул вто­рой ру­кой из сво­его кар­ма­на па­ру це­лых па­пи­рос и, не­смот­ря на от­ча­ян­ное со­про­тив­ле­ние Лёш­ки, стал их за­тал­ки­вать ему в ноз­д­ри. Па­пи­ро­сы ра­зо­рва­лись, и на вдо­хе та­бак по­пал Лёш­ке в ды­ха­тель­ные пу­ти. Он стал хри­петь, за­ды­хать­ся, и, ви­ди­мо, цвет ли­ца его в этот мо­мент ма­ло чем на­по­ми­нал ли­цо здо­ро­во­го че­ло­ве­ка. Сол­дат ис­пу­гал­ся. Бро­сив маль­чи­ка, он ту­по ус­та­вил­ся на не­го. Пе­ре­гнув­шись че­рез ре­шет­ку ка­нав­ки, Лёш­ка за­шел­ся в каш­ле и рво­те, про­дол­жав­шие­ся не­сколь­ко ми­нут. С тру­дом, ед­ва от­каш­ляв­шись и от­бле­вав­шись, всё ещё с одыш­кой, он, по­ка­чи­ва­ясь, вы­ти­рая на хо­ду слё­зы и сме­шан­ные с кро­вью со­п­ли, по­брёл до­мой. Пе­ре­пу­ган­ный во­яка шел сза­ди и пред­ла­гал, про­тя­ги­вая Лёш­ке пач­ку с па­пи­ро­са­ми: "Бе­ри, па­цан! Я, это, - я по­шу­тил!"
   По­зе­ле­нев­ший Лёш­ка обер­нул­ся, и, гля­дя в гла­за сол­да­ту с не­на­ви­стью, раз­дель­но про­из­нес: "За­тол­кай их се­бе в жо­пу, су­ка!" По­сле че­го мед­лен­но по­шел сво­ей до­ро­гой.
   Ос­тав­ший­ся на сво­ем мес­те сол­дат да­же не ше­вель­нул­ся, и не по­пы­тал­ся дог­нать его. Две не­де­ли Лё­ша бо­лел, и всё вре­мя каш­лял. По­пыт­ка Жень­ки Бе­ца вновь за­ста­вить его со­би­рать быч­ки бы­ла Лёш­кой пре­се­че­на с не­ожи­дае­мой от не­го ка­те­го­рич­но­стью. На уг­ро­зу, с обе­ща­ни­ем на­бить ему мор­ду, Лёш­ка схва­тил в ру­ку ку­сок кир­пи­ча, по­сле че­го Бец от не­го окон­ча­тель­но от­стал, ком­пен­си­ро­вав по­те­рю са­мо­го до­быч­ли­во­го "быч­ко­ло­ва" его ны­неш­ним про­зви­щем. Из этих со­бы­тий Лё­ша сде­лал для се­бя вы­вод: в стае нуж­но уметь ку­сать­ся. Его ста­ли ува­жать.
   По­сле этой час­ти рас­ска­за, Та­ня, ос­во­бо­див свои паль­цы из Лёш­ки­ной ру­ки, за­пус­ти­ла их в его ше­ве­лю­ру. Так они и шли ещё не­ко­то­рое вре­мя. За­тем, взъе­ро­шив его и без то­го взлох­ма­чен­ные во­ло­сы, она вновь от­да­ла ему свою ру­ку. Так по­лу­чи­лось, что за весь ве­чер, про­ве­ден­ный вме­сте, Та­ня о се­бе поч­ти ни­че­го не рас­ска­за­ла. С это­го дня Лё­ша, по окон­ча­нии за­ня­тий в сво­ей шко­ле пер­вым из клас­са по­ки­дал её, и мчал­ся к жен­ской шко­ле - ту­да, - где учи­лась Та­ня, за­сты­вая на сво­ем по­сту, на уг­лу ули­цы Хал­ту­ри­на и Маш­ко­ва пе­ре­ул­ка. Встре­тив её, он за­би­рал Та­нин порт­фель в од­ну ру­ку со сво­им, и они шли гу­лять став­шим поч­ти ри­ту­аль­ным мар­шру­том: до Мар­со­ва по­ля, че­рез Ки­ров­ский мост, Пе­тро­пав­лов­скую кре­пость, че­рез мост Строи­те­лей, стрел­ку Ва­силь­ев­ско­го ост­ро­ва, Двор­цо­вый мост и по Двор­цо­вой на­бе­реж­ной пря­ми­ком к па­рад­ной, ве­ду­щей в Та­ни­ну квар­ти­ру. Здесь они и про­ща­лись, до сле­дую­ще­го дня. Их про­гул­ки не ос­та­лись не­за­ме­чен­ны­ми: ни во дво­ре, ни в шко­ле. Дев­чон­ки из Та­ни­но­го клас­са, ста­ра­ясь опе­ре­дить её, вы­ска­ки­ва­ли на ули­цу пер­вы­ми. Уви­дев тор­ча­ще­го на уг­лу Лёш­ку, кри­ча­ли вы­хо­дя­щей из шко­лы Та­не: "Вон он, - опять сто­ит. Ждёт те­бя твой уха­жер!" При этом, они как-то ехид­но смея­лись. Под­хо­дя к на­дув­ше­му­ся Лё­ше, Та­ня, улы­ба­ясь, го­во­ри­ла: "Не об­ра­щай на них вни­ма­ния, - они мне за­ви­ду­ют!"- и сбо­ку хит­ро по­смат­ри­ва­ла на Лё­шу. Тас­кать два порт­фе­ля в од­ной ру­ке, осо­бен­но, с на­сту­п­ле­ни­ем хо­ло­дов, Лё­ше бы­ло труд­но, и од­на­ж­ды, он пред­ло­жил Та­не за­но­сить их к не­му до­мой, что­бы по­том на­лег­ке гу­лять преж­ним мар­шру­том. Та­не этот план по­нра­вил­ся, и они про­дол­жи­тель­ное вре­мя ис­поль­зо­ва­ли его. Два­ж­ды Лёш­ка был бес­при­чин­но бит Жень­кой, ко­то­рый уже учил­ся в тех­ни­ку­ме. Но Лё­ша был на­сты­рен, и про­дол­жал еже­днев­но со­про­во­ж­дать Та­ню преж­ним мар­шру­том. Но, и толь­ко! Осень и зи­ма не рас­по­ла­га­ли ре­бят­ню к улич­ным иг­рам, за­го­няя их на ле­ст­нич­ные пло­щад­ки, где они, рас­сев­шись на по­до­кон­ни­ке, тра­ви­ли бай­ки, да в ожи­да­нии луч­ших,- бо­лее тё­п­лых вре­мён, строи­ли пла­ны на бу­ду­щее. Бы­ли ещё два ви­да ти­пич­но го­род­ских зим­них ви­дов раз­вле­че­ния, в ко­то­рые лы­жи по­че­му-то не впи­сы­ва­лись: ки­но и конь­ки. Од­на­ко в ки­но час­то не схо­дишь - ту­го с фи­нан­са­ми. Это об­стоя­тель­ст­во, впро­чем, не очень сму­ща­ло Жень­ку, ко­то­рый до­воль­но час­то при­но­сил с со­бой на ле­ст­нич­ные по­си­дел­ки два би­ле­та; один, ко­неч­но, для Та­ни. Для ко­го же ещё? Лё­шу это об­стоя­тель­ст­во зли­ло, но кро­ме зло­сти, у не­го ни­че­го не бы­ло. Элек­трик вдруг ку­да-то ис­чез, пе­ре­ехав со сво­ей мас­тер­ской в дру­гой рай­он, ли­шив тем са­мым Лё­шу тру­до­вых воз­на­гра­ж­де­ний. Дру­гих ис­точ­ни­ков до­хо­да у не­го не бы­ло. Не­сколь­ко раз он, прав­да, смог "про­ты­рить­ся" в ки­но­зал без би­ле­та. Но од­на­ж­ды, в при­сут­ст­вии уже про­шед­ших в зал Та­ни в ком­па­нии с Жень­кой, Лё­ша был за­дер­жан би­ле­тё­ром, и с по­зо­ром вы­та­щен из за­ла за шкир­ку. Бец, став­ший сви­де­те­лем этой сце­ны, - сме­ял­ся, и Лё­ша слы­шал его го­лос. В этот мо­мент он лю­то не­на­ви­дел Жень­ку. Ещё ху­же об­стоя­ло де­ло на кат­ке. Та­ня на конь­ках дер­жа­лась пло­хо, а Жень­ка, - этот пас­куд­ный Бец, удер­жи­вая её за та­лию и за ру­ку, ка­тил­ся на бе­га­шах ря­дом с ней, плот­но при­жи­ма­ясь к Та­ни­но­му бо­ку. Из-за Жень­ки, толь­ко из-за не­го, Лё­ша не­вз­лю­бил конь­ки, и во­все пе­ре­стал по­се­щать ка­ток. Так и про­шла эта зи­ма 48-49 го­дов, при­нес­шая ему и ра­дость и огор­че­ния. Но об­на­ру­жи­лась, прав­да, не рас­стро­ив­шая его про­па­жа. Про­зви­ще своё он ни­ко­гда боль­ше не слы­шал от Та­ни, и по­сте­пен­но, о нём за­бы­ли поч­ти все, кро­ме, ес­те­ст­вен­но, Жень­ки.
   Не­скон­чае­мые, ка­за­лось бы, пас­мур­ные дни, с низ­ко на­хло­бу­чен­ной на кры­ши до­мов шап­кой се­рых об­ла­ков, сме­ни­лись яр­ким солн­цем. Об­лег­чив се­бя по­след­ним, сме­шан­ным с до­ж­дем сне­го­па­дом, об­ла­ка за­вис­ли свет­лы­ми зон­ти­ка­ми на фо­не яр­ко-си­не­го, не­ожи­дан­но чис­то­го не­ба, и по­плы­ли; лёг­кие и по­слуш­ные, в бал­тий­ские да­ли. Лёд на Не­ве на­бух и по­тем­нел. Кое-где, по нев­ско­му фар­ва­те­ру уже про­изош­ли от­ры­вы льда с об­ра­зо­ва­ни­ем ог­ром­ных вод­ных окон. Со дня на день ре­ка долж­на бы­ла тро­нуть­ся. На пар­ко­вых де­ревь­ях кар­та­вят ссо­ря­щие­ся гал­ки, а ос­во­бо­див­шая­ся мес­та­ми от сне­га зем­ля уже слад­ко пах­нет пре­лым лис­том.
   Школь­ные ок­на, ис­хо­дя сол­неч­ным све­том, гре­ют за­тыл­ки шко­ля­ров, а суе­тя­щие­ся на по­до­кон­ни­ках во­ро­бьи вдруг про­бу­ж­да­ют к се­бе ин­те­рес все­го клас­са. До уче­бы ли тут? В пуч­ке сол­неч­ных лу­чей, ле­жа­щих на ис­чер­чен­ной ма­те­ма­ти­че­ски­ми зна­ка­ми дос­ке, кру­жит­ся вдруг став­шая за­мет­ной ме­ло­вая пыль, а гу­де­ние пер­вой про­снув­шей­ся, и ме­чу­щей­ся ме­ж­ду ра­ма­ми ок­на му­хи, воз­бу­ж­да­ет все­об­щее вос­хи­ще­ние. Жизнь идет! Толь­ко в та­кой день эта му­ха, слов­но впер­вые уви­ден­ная, мо­жет ко­му-ни­будь за­дать за­гад­ку на всю жизнь, под­виг­нуть ко­го-то на раз­гад­ку тай­ны её по­ле­та. Нуж­но толь­ко ча­ще вспо­ми­нать этот день - день за­га­дан­ной за­гад­ки. Зав­тра, че­рез не­де­лю, - этих мух бу­дет мно­же­ст­во. Но они не бу­дут в со­стоя­нии про­бу­дить лю­бо­пыт­ст­ва и вос­тор­га ЭТО­ГО дня. По­вто­ры - не воз­бу­ж­да­ют ин­те­ре­са.
   С при­хо­дом вес­ны, Лё­ша про се­бя от­ме­тил, что про­шел год, как Та­ня поя­ви­лась в его жиз­ни. Нет, ко­неч­но, он не по­смел ска­зать ей об этом пря­мо, но в пер­вый же вы­ход во двор, пе­ред тем, как на­чать иг­ру в фут­бол, он, как бы не­вз­на­чай, спро­сил её: "А пом­нишь, год на­зад?" Та­ня за­смея­лась: "Я толь­ко что по­ду­ма­ла об этом же!" Нет, не из­ме­ни­лась, вро­де, ком­па­ния на­ше­го дво­ра. Не ут­ра­ти­ла шкод­ли­во­сти па­цан­ва, на­вёр­сты­ваю­щая упу­щен­ное в го­ды вой­ны дет­ст­во. Про­сто, к этой вес­не ре­бя­та по­до­шли чуть по­взрос­лев­ши­ми, и час­ти из них, уже в этом го­ду пред­стоя­ло рас­стать­ся с друж­ной дво­ро­вой ком­па­ни­ей, ус­ту­пая своё ме­сто вче­раш­ней ме­люз­ге. Их же са­мих, жда­ли за­во­ды и ре­мес­лен­ные учи­ли­ща, ку­да пре­ж­де ухо­ди­ли мно­го рань­ше ны­неш­них ре­бят.
   И всё же, в те го­ды, о ко­то­рых я пи­шу, Ле­нин­град­ская вес­на на­чи­на­лась не с при­лё­та птиц, не с мо­мен­та на­бу­ха­ния по­чек на де­ревь­ях и кус­тах - она на­чи­на­лась с за­па­ха све­жих огур­чи­ков. Этот за­пах но­сил­ся по ули­цам и пе­ре­ул­кам го­ро­да, ны­рял в под­во­рот­ни, про­би­рал­ся по ле­ст­ни­цам в квар­ти­ры, от­ку­да че­рез фор­точ­ки ку­хонь воз­вра­щал­ся во дво­ры сме­шан­ный с горь­ко­ва­тым за­па­хом слег­ка под­го­рев­ше­го под­сол­неч­но­го мас­ла. В этом за­па­хе ощу­щал­ся празд­ник всё ещё не по­знав­ше­го сы­то­сти го­ро­да. За­пах этот, был за­па­хом ко­рюш­ки - са­мой де­мо­кра­тич­ной сво­ей де­ше­виз­ной рыб­ки. Не бы­ло про­дук­та в Ле­нин­гра­де в те го­ды бо­лее лю­би­мо­го и же­лан­но­го. Ко­рюш­ку жа­ри­ли и ма­ри­но­ва­ли, де­ла­ли из неё кот­ле­ты, а по боль­шой бед­но­сти, ва­ри­ли из неё уху, вя­ли­ли её. Эти дни, бы­ли и для улич­ных ко­шек дня­ми пир­шеств. Они с ур­ча­ни­ем по­жи­ра­ли ры­бьи по­тро­ха, и вы­ле­за­ли из му­сор­ных бач­ков с ок­руг­лив­ши­ми­ся, отя­же­лев­ши­ми жи­во­та­ми. В один из та­ких дней, ран­ним ут­ром, ко­гда солн­це не­на­дол­го за­гля­ну­ло на дно дво­ро­во­го ко­лод­ца, Жень­ка Бец из­ло­вил все­об­ще­го дво­ро­во­го лю­бим­ца, бе­ло­го ко­та Ке­шу, па­ру лет на­зад спа­сен­но­го во вре­мя осен­не­го на­вод­не­ния. Ке­ша от­ли­чал­ся не­по­мер­ной по­ло­вой стра­стью к сво­им хво­ста­тым под­ру­гам, и не мень­шей ле­но­стью. Пыл­кий уха­жер, он был, как мне ка­жет­ся, от­цом ед­ва ли не по­ло­ви­ны ко­шек до­ма, а для дру­гой по­ло­ви­ны он был не­от­ра­зи­мым лю­бов­ни­ком. В бое­вых ноч­ных кон­цер­тах он об­ла­дал столь мо­гу­чим кон­траль­то, пе­ре­хо­дя­щим в ут­роб­ный, поч­ти за­мо­гиль­ный вой, что был все­гда уз­на­ва­ем. Но он был по­кла­дист, и умел про­щать лю­дям их сквер­ную при­выч­ку швы­рять в не­го из окон, что ни по­па­дя, во вре­мя его ноч­ных лю­бов­ных бде­ний. По­кла­ди­стость Ке­ши при встре­че с Бе­цем, ино­гда вы­хо­ди­ла ему бо­ком. Бец не мог, как дру­гим ко­там и кош­кам, при­вя­зать к ла­пе или хво­сту Ке­ши кон­серв­ную бан­ку, так как Ке­ша, по­сле его спа­се­ния стал дво­ро­вой ре­ли­к­ви­ей, и был очень не­пло­хим ис­тре­би­те­лем крыс в до­ме. Но год на­зад, ко­гда Бец вы­кра­сил Ке­шу под ти­гра фио­ле­то­вы­ми чер­ни­ла­ми, ему кру­тил уши один из жиль­цов, за­став­ший Жень­ку за этим за­ня­ти­ем. Этот, по­зор­ный для не­го факт сво­ей био­гра­фии - Бец пом­нил, и, счи­тая Ке­шу ви­нов­ни­ком сво­его по­зо­ра, вре­мя от вре­ме­ни, не за­бы­вал на­пом­нить ему о сво­ей зло­па­мят­но­сти. Ке­ши­ны яй­ца, ко­то­рые тот де­мон­ст­ри­ро­вал са­мым на­халь­ным об­ра­зом, бы­ли для Бе­ца са­мой по­пу­ляр­ной фор­мой от­мще­ния это­му аб­со­лют­но не­зло­бли­во­му жи­вот­но­му. Они у Ке­ши бы­ли очень боль­ши­ми, и не­дву­смыс­лен­но на­ме­ка­ли мно­гим из ре­бят о сво­ей, по­ка что, ущерб­но­сти по этой час­ти. Имен­но рас­крас­ка их нам, в об­щем-то, не воз­бра­ня­лась. Чув­ст­во пре­крас­но­го, как мы по­ни­ма­ли, при­су­ще и взрос­лым. Ка­жет­ся, этим Бец в дан­ный мо­мент и был оза­бо­чен. Бец сви­стом взы­вал к сво­им млад­шим со­рат­ни­кам. Вы­гля­нув­ше­му в ок­но Быч­ку он про­де­мон­ст­ри­ро­вал сви­саю­ще­го жир­ной со­сис­кой че­рез его ру­ку Ке­шу, за­драв, для убе­ди­тель­но­сти, Ке­шин хвост, что­бы Лёш­ка по­нял, что от не­го тре­бу­ет­ся. Лё­ша хо­ро­шо пом­нил всё то, чем ему за про­шед­ший год су­мел до­са­дить Жень­ка, и сей­час у не­го мгно­вен­но со­зрел план. Он кив­нул Жень­ке в знак то­го, что по­нял по­став­лен­ную за­да­чу пра­виль­но. У не­го в до­ме был за­пас вод­но­го рас­тво­ра ме­ти­ле­но­во­го си­не­го, но был и спир­то­вый рас­твор зе­лён­ки, ко­то­рый он и ре­шил се­го­дня ис­поль­зо­вать в за­ду­ман­ном им пла­не мес­ти Бе­цу. За­хва­тив с со­бой бу­ты­лоч­ку с зе­лён­кой и на­мо­тан­ную на па­лоч­ку ва­ту, Лёш­ка спус­тил­ся во двор, пре­ду­смот­ри­тель­но не за­крыв за со­бой дверь квар­ти­ры. Оба ша­ло­пая во­шли в па­рад­ную, что на­про­тив той, в ко­то­рой жил Лё­ша. Ок­но этой па­рад­ной бы­ло на вы­со­те не бо­лее од­но­го мет­ра от зем­ли. Под ок­ном ле­жал шта­бель до­сок, ви­ди­мо, за­го­тов­лен­ных для ре­мон­та ка­кой-ли­бо из квар­тир это­го подъ­ез­да. Лёш­ка рас­пах­нул створ­ки ок­на. При­го­дить­ся мо­жет,- по­ду­мал он. На по­до­кон­ни­ке от­кры­то­го ок­на Бец рас­тя­нул бла­жен­но жму­ря­ще­го­ся Ке­шу, пе­ре­вер­нув его пред­ва­ри­тель­но на спи­ну и по­че­сы­вая ему в па­ху и за ухом. Ке­ша ло­вил кайф. Он вздрем­нул. Од­на­ко Жень­ка слег­ка пе­ре­усерд­ст­во­вал и слиш­ком плот­но при­жал Ке­шу к по­до­кон­ни­ку. Ке­ша ут­роб­но за­ур­чал и на­пряг­ся.
   - Мажь!- ско­ман­до­вал Бец.
   Лёш­ка слег­ка смо­чил зе­лён­кой квач и мяг­ки­ми ка­са­ния­ми стал на­но­сить кра­си­тель на Ке­ши­ны вы­пук­ло­сти. Ке­ша, ви­ди­мо ожи­дав­ший худ­ше­го, за­ур­чал ми­ро­лю­би­вей, и, ка­жет­ся, ре­шил за­снуть в бла­жен­ном уми­ро­тво­ре­нии. Мо­жет быть, он и за­снул бы сном пра­вед­ни­ка, но за спи­ной Лёш­ки и Бе­ца по­слы­ша­лось чьё-то лёг­кое ды­ха­ние, и оба ра­зом обер­ну­лись. За ни­ми стоя­ла Та­ня, ко­то­рая с ин­те­ре­сом на­блю­да­ла за дей­ст­вия­ми им­про­ви­зи­ро­ван­ной кис­точ­ки. Лёш­ка вы­лил поч­ти пол­ный фла­кон­чик зе­лён­ки на свой квач. Та­нин сму­щен­ный взгляд, бро­шен­ный ею на Бе­ца - ре­шил всё. В это вре­мя Бец ос­ла­бил хват­ку ко­та и раз­гля­ды­вал не Ке­шу, а Та­ню. Взбе­шен­ный Лёш­ка вса­дил мок­рый от зе­лён­ки квач в центр зад­ни­цы Кеш­ки, от­че­го тот взвыл и, вы­вер­нув­шись из ос­ла­бив­ших хват­ку рук Жень­ки, про­ку­сил ему кисть. Бец, вяк­нув не ху­же Кеш­ки, дёр­нул про­ку­шен­ной ру­кой вверх, под­няв с нею на уро­вень ли­ца оду­рев­ше­го от бо­ли ко­та, ко­то­рый, ла­пой с рас­то­пы­рен­ны­ми ког­тя­ми ус­пел про­вес­ти по Жень­ки­ной ро­же. Кот был от­бро­шен оша­лев­шим от бо­ли Жень­кой на дос­ки, ле­жа­щие под ок­ном па­рад­ной, и по ним Ке­ша, за­ка­тив гла­за, слов­но в экс­та­зе, по­ехал зад­ни­цей, вы­тя­нув зад­ние ла­пы впе­рёд и па­рал­лель­но дос­кам, бы­ст­ро при этом пе­ре­би­рая пе­ред­ни­ми ла­па­ми. За ним тя­нул­ся зе­лё­ный след; то ли от яиц, то ли от ок­ра­шен­но­го оч­ка. Тань­ка, схва­тив­шись за жи­вот, хо­хо­та­ла так, что в ок­нах ста­ли по­яв­лять­ся го­ло­вы лю­бо­пыт­ных. Не­че­го бы­ло и ду­мать, что­бы в этой си­туа­ции тро­нуть Кеш­ку. Жень­ки­на ро­жа бы­ла вся в кро­ви, и, по­че­му-то, в зе­лён­ке. Он тряс про­ку­шен­ной ок­ро­вав­лен­ной ру­кой, дру­гой пы­та­ясь схва­тить за шкир­ку уже ли­няю­ще­го до­мой Лёш­ку. Та­ня звон­ко смея­лась - и это бы­ло луч­шей Лёш­ке на­гра­дой за всё про­шлое, а мо­жет, и за бу­ду­щее. Кто зна­ет?
   - По­го­ди, за­сра­нец! - орал вслед ему взбе­шен­ный Бец. - Пой­маю, - са­мо­му все мес­та вы­кра­шу!
   Та­ня ещё дол­го за­ли­ва­лась сме­хом, и её го­лос для Лё­ши зву­чал слов­но пре­крас­ная му­зы­ка. Бец был по­срам­лен. Что там, его уг­ро­зы? Ку­да ему до верт­ля­во­го Лёш­ки?! Ра­зо­би­жен­ный Кеш­ка уда­лил­ся в угол дво­ра, где, най­дя про­гре­тое солн­цем ук­ром­ное мес­теч­ко, усел­ся, и при­нял­ся ста­ра­тель­но вы­ли­зы­вать свои при­чин­да­лы. Уже че­рез час он, впол­не ус­по­ко­ив­шись, хо­дил по дво­ру, за­драв хвост тру­бой, де­мон­ст­ри­руя всем свое "хо­зяй­ст­во" цве­та "неж­ней­ший элек­трик". Та­ив­шее­ся в его ду­ше воз­му­ще­ние на­си­ли­ем, учи­нен­ным над ним, ви­ди­мо, тре­бо­ва­ло ком­пен­са­ции, за ко­то­рой он и под­хо­дил к ка­ж­дой хо­зяй­ке, иду­щей из ма­га­зи­на с на­гру­жен­ной про­дук­та­ми сум­кой, от ко­то­рой, как пра­ви­ло, вкус­но не­сло ко­рюш­кой. Кеш­ка встре­чал всех у дво­ро­вой ар­ки и, за­драв го­ло­ву, тре­бо­ва­тель­но мяу­чил, впер­вые, по­жа­луй, ка­ню­ча по­дач­ку, об­на­ру­жи­вая при этом гряз­но-зе­ле­но­го цве­та дро­жа­щий язык. Рас­тро­ган­ные его ви­дом жен­щи­ны вы­ни­ма­ли из сво­их па­ке­тов рыб­ку-дру­гую, и ода­ри­ва­ли ею по­стра­дав­ше­го. К кон­цу дня Ке­ша, как все­гда, обо­жрал­ся, и раз­ва­лил­ся по­се­ре­ди­не дво­ра, уже не реа­ги­руя на про­хо­дя­щих ми­мо не­го лю­дей. Па­ру дней по­сле это­го Лёш­ка скры­вал­ся от Бе­ца, ре­зон­но по­ла­гая, что рас­пла­та всё же по­сле­ду­ет. Од­на­ко, до по­ры до вре­ме­ни, Бец как бы за­был о его су­ще­ст­во­ва­нии, и пер­вая их встре­ча про­шла для не­го без по­след­ст­вий, что усы­пи­ло Лёш­ки­ну бди­тель­ность, а в даль­ней­шем, ед­ва не стои­ло ему жиз­ни.
   Вес­на, как все­гда, за­кан­чи­ва­лась вме­сте со школь­ны­ми эк­за­ме­на­ми, под­го­тов­ка к ко­то­рым вклю­ча­ла по­хо­ды на про­гре­тые солн­цем кры­ши до­мов, где мож­но бы­ло, рас­те­ле­шив­шись до­на­га, за­го­рать все­ми мес­та­ми сра­зу. С по­яв­ле­ни­ем в на­шей ком­па­нии Та­ни, эта ну­ди­ст­ская часть про­грам­мы бы­ла уп­разд­не­на. При­ли­чия ра­ди, мы ло­жи­лись на реб­ри­стую жесть кры­ши в тру­сах, ко­то­рые позд­нее ста­ли на­звать "се­мей­ны­ми", но, в фут­бо­ле тех лет, длин­ные тру­сы бы­ли нор­мой да­же для фут­бо­ли­стов экс­т­ра-клас­са. Та­не бы­ло слож­ней. Её тря­пич­ный лиф­чик по­сто­ян­но при­ко­вы­вал к се­бе вни­ма­ние маль­чи­шек, и по­вер­гал их в сму­ще­ние не мень­шее, чем са­му Та­ню, ло­вя­щую на се­бе их ук­рад­кой бро­шен­ные взгля­ды. За­ме­чая чей-ли­бо взгляд, она го­во­ри­ла: "Не пяль­ся!" - и при этом крас­не­ла. Ес­ли че­ст­но, крас­не­ли и па­ца­ны, за­стиг­ну­тые её за­ме­ча­ни­ем врас­плох. Кры­ша, со­сед­ст­вую­ще­го с на­шим до­мом, "до­ма уче­ных", бы­ла иде­аль­ной с точ­ки зре­ния ис­поль­зо­ва­ния её в ка­че­ст­ве со­ля­рия. Вы­хо­дя­щий на Не­ву её скат был ог­ра­ни­чен дос­та­точ­но вы­со­ким ка­мен­ным па­ра­пе­том, что де­ла­ло её впол­не безо­пас­ной. Но вот до­б­рать­ся до неё с кры­ши на­ше­го до­ма бы­ло дос­та­точ­но слож­но, так как вы­со­та на­ших до­мов бы­ла раз­ной, и часть пу­ти, ид­ти ту­да нуж­но бы­ло по очень кру­то­му ска­ту кры­ши вдоль ров­ной сте­ны, не имею­щей ни еди­ной за­цеп­ки для рук. Да­ле­ко не ка­ж­дый из маль­чи­шек на­ше­го до­ма хо­дил ту­да. Тань­ке же, все ка­за­лось ни­по­чем. Она дей­ст­ви­тель­но бы­ла "сво­им пар­нем". Пе­рио­ди­че­ски, мы ме­ня­ли кры­шу на пляж у Пе­тро­пав­лов­ки, обос­но­вы­ва­ясь у на­ча­ла Крон­верк­ской про­то­ки, у ста­ро­го де­ре­вян­но­го мос­ти­ка, с пе­рил ко­то­ро­го пры­га­ли в во­ду. Май­ская во­да в Не­ве нор­маль­ных лю­дей не рас­по­ла­га­ет к ку­па­нию, но это ка­са­ет­ся толь­ко нор­маль­ных лю­дей - я не ого­во­рил­ся.
   Обыч­но, мы раз­де­ва­лись на пес­ча­ном бе­ре­гу про­то­ка, у са­мой во­ды. С по­яв­ле­ни­ем в на­шей ко­ман­де Та­ни, воз­ник­ли про­бле­мы с её пе­ре­оде­ва­ни­ем, что за­ста­ви­ло нас пе­рей­ти в са­мый угол, об­ра­зуе­мый кре­по­ст­ны­ми сте­на­ми. Плав­ки мы на­де­ва­ли под тру­са­ми, за­вя­зы­вая те­сём­ки на них, и не ого­ля­ясь при этом. Нет про­блем. Сняв тру­сы, сто­ишь в плав­ках. Оде­ва­лись в об­рат­ном по­ряд­ке: на­дел тру­сы, снял плав­ки, и опять без про­блем. С Та­ней воз­ник­ли слож­но­сти, ко­то­рые она, как и всё, ре­ши­ла с пря­мо­ли­ней­ной про­сто­той. За­няв са­мый угол кре­по­ст­ной сте­ны, она вы­страи­ва­ла нас плот­ным по­лу­кру­гом спи­ной к се­бе, за­став­ляя при­кры­вать ще­ли ме­ж­ду на­ши­ми те­ла­ми, сня­ты­ми ру­баш­ка­ми и шта­на­ми. За на­ши­ми спи­на­ми она раз­де­ва­лась и на­тя­ги­ва­ла за­тем на се­бя ку­паль­ник. Стран­ную, долж­но быть, кар­ти­ну пред­став­ля­ла со­бой в этот мо­мент на­ша ком­па­ния. У мно­гих ре­бят го­ре­ли уши, и за­ми­ра­ло серд­це, а ли­ца ста­но­ви­лись серь­ёз­ны­ми, как у на­стоя­щих стра­жей. По­про­буй, к та­ким - по­дой­ди! На­ко­нец, из-за на­ших спин раз­да­ва­лось из­люб­лен­ное Та­ни­но: "По­ря­до­чек!" - и все друж­но обо­ра­чи­ва­лись. Хо­ро­ша бы­ла Тань­ка!
   - Не пяль­тесь! - го­во­ри­ла она при­выч­ные всем сло­ва, и га­ло­пом мча­лась к хо­лод­ню­щей по­ка ещё во­де, в ко­то­рую вле­та­ла с ре­жу­щим уши виз­гом.
   За ней, сы­па­лась в во­ду вся на­ша ко­ман­да. Бец пла­вал здо­ро­во, и во­всю фор­сил пе­ред Та­ней, пла­вав­шей, впро­чем, то­же весь­ма не­дур­но. Лёш­ка пла­вал от­но­си­тель­но пло­хо. Да что там, от­но­си­тель­но, - пло­хо, и, - точ­ка. Пол­сот­ни мет­ров он про­плыть мог, - не бо­лее. От это­го он чув­ст­во­вал се­бя ущерб­ным пе­ред Та­ней. Же­лая вы­пра­вить скла­ды­ваю­щее­ся яв­но не в его поль­зу впе­чат­ле­ние Та­ни о се­бе, Лёш­ка за­лез по ус­то­ям мос­та на са­мый его верх, и с пе­рилл бух­нул­ся в во­ду на са­мой се­ре­ди­не про­то­ки. В прыж­ке его слег­ка за­бро­си­ло на спи­ну, и он до­воль­но боль­но шлёп­нул­ся с боль­шой вы­со­ты о во­ду. Вы­ныр­нув из во­ды слег­ка ог­лу­шен­ным и не впол­не ори­ен­ти­рую­щим­ся, он по­плыл не к бе­ре­гу, а точ­но по­се­ре­ди­не про­то­ки. Лёш­ка плыл по-со­ба­чьи (дру­го­го сти­ля он не знал), и по­сто­ян­но каш­лял, так как су­мел вдох­нуть во­ды. Вал во­ды, от про­шед­ше­го по Не­ве бук­си­ра, на­крыл его с го­ло­вой на вдо­хе. На­ко­нец, Лё­ша со­об­ра­зил, что к че­му, и по­вер­нул к бе­ре­гу. Си­лы его по­че­му-то вне­зап­но по­ки­ну­ли. То ли ог­лу­ше­ние от уда­ра о во­ду по­дей­ст­во­ва­ло, то ли пор­ция во­ды, ко­то­рую он вдох­нул, и по­ка ещё не до кон­ца от­каш­лял - не­важ­но от че­го, но он по­чув­ст­во­вал, что плыть поч­ти не мо­жет. В этот мо­мент его на­стиг Бец, ко­то­рый, на­крыв сво­ей ру­кой Лёш­ки­ну ма­куш­ку, при­то­пил его. Вы­ныр­нув, Лёш­ка по­пы­тал­ся сде­лать вдох, но Бец в этот мо­мент сно­ва по­гру­зил его го­ло­ву в во­ду. Вдох был сде­лан в во­де. По­втор­но вы­ныр­нув, Лёш­ка вы­дох­нул из се­бя с каш­лем во­ду, но был в тре­тий раз по­гру­жен Бе­цем в во­ду с го­ло­вой. Лё­ша стал то­нуть. Жень­ка в это вре­мя уже от­плы­вал от не­го и не мог, или не хо­тел ви­деть су­до­рож­ных по­пы­ток Лёш­ки вы­ка­раб­кать­ся. На этом, в жиз­ни его мож­но бы­ло бы по­ста­вить жир­ную точ­ку. Ре­бя­та, ви­дев­шие с бе­ре­га всё, что про­ис­хо­ди­ло в во­де, уже вряд ли смог­ли бы ему по­мочь. Раз­ве что, сво­им кри­ком. Од­на­ко Та­ня, и ещё ка­кой-то взрос­лый па­рень, под­хва­тив с двух сто­рон его уже сла­бо дер­гаю­щее но­га­ми и ру­ка­ми те­ло, бы­ст­ро по­во­лок­ли Лё­шу к бе­ре­гу. На бе­ре­гу, по­сле рво­ты и бе­ше­но­го каш­ля, ему ста­ло луч­ше, но силь­но раз­бо­ле­лась го­ло­ва. Лё­ша си­дел на кор­точ­ках сре­ди пе­ре­пу­ган­ных ре­бят, и в пе­ре­ры­ве ме­ж­ду при­сту­па­ми каш­ля, под­ни­мая на Бе­ца мут­ные гла­за, ма­те­рил то­го так, как ни­ко­гда в жиз­ни не ма­те­рил­ся во­об­ще. Та­ня сту­ча­ла его ку­ла­ком ме­ж­ду ло­па­ток, и про­си­ла: "Ты каш­ляй, Лё­шень­ка, каш­ляй!"
   Че­рез пят­на­дцать ми­нут все бы­ли уже оде­ты. Оде­ва­лись в пол­ном мол­ча­нии. Вый­дя уже пе­ре­оде­той из сво­его уг­ла, Та­ня взя­ла Лё­шу за ру­ку: "По­шли, Лё­ша!"
   - Та­ня! - по­звал Жень­ка.
   Та­ня крут­ну­лась на мес­те так, слов­но под пят­ку ей по­пал рас­ка­лён­ный уго­лек.
   - Ты! Че­го те­бе ещё на­до?
   Су­зив­шие­ся в бе­ше­ной зло­бе Та­ни­ны гла­за не обе­ща­ли Бе­цу ни­че­го хо­ро­ше­го, и он про­мол­чал. Свя­зы­вать­ся в этот мо­мент с Та­ней оз­на­ча­ло од­но, - по­лу­чить по мор­де. Бец ос­тал­ся в ок­ру­же­нии ре­бят, а Та­ня с Лёш­кой по­шли вдво­ём, ни­кем не со­про­во­ж­дае­мые. По­сле их ухо­да, там же на пля­же, Жень­ка впер­вые был из­бит ку­чей па­ца­нов, жес­то­ко, и, впер­вые, не по пра­ви­лам - не до пер­вой кро­ви, а от ду­ши. Го­во­ри­ли по­том, что он со­про­тив­лял­ся сла­бо.
   Ста­рая ис­ти­на о ле­ча­щем вре­ме­ни не бы­ла на­ру­ше­на и те­перь. Уже че­рез не­сколь­ко дней всё бы­ло вос­ста­нов­ле­но в пер­во­на­чаль­ном ви­де. Жень­ка про­дол­жал опе­кать Та­ню, а Лёш­ка про­дол­жал рев­но­вать её. Оба они: Бец и Лёш­ка - в упор не за­ме­ча­ли друг дру­га. Од­на­ко, про­изош­ло од­но из­ме­не­ние, ко­то­ро­му вна­ча­ле ни Лёш­ка, ни Бец зна­че­ния не при­да­ли. А зря! Часть днев­но­го вре­ме­ни Та­ня ста­ла про­во­дить где-то вне на­шей ком­па­нии, и од­на­ж­ды, про­де­фи­ли­ро­ва­ла че­рез двор, дер­жа в ру­ке при­жа­тый к гру­ди бу­кет си­ре­ни. Маль­чиш­ки, ле­ни­во сту­чав­шие мя­чом по во­ро­там за­кры­то­го га­ра­жа, на вре­мя пре­кра­ти­ли своё за­ня­тие, ус­та­вив­шись на Та­ню. На наш при­зыв при­сое­ди­нить­ся к об­ще­ст­ву, она от­ри­ца­тель­но по­ка­ча­ла го­ло­вой и, не за­дер­жи­ва­ясь, про­шла до­мой. Ка­кое-то по­доз­ре­ние ше­вель­ну­лось в ду­ше Лё­ши. Он стал еже­днев­но под­жи­дать Та­ню у во­рот, ло­вя её вы­хо­ды из до­ма, и ожи­дая её воз­вра­ще­ния до­мой. Её ухо­ды от­ни­ма­ли у не­го те ча­сы, ко­то­рые, как он счи­тал, долж­ны бы­ли при­над­ле­жать ему, и боль­ше ни­ко­му. Вско­ре, он вновь уви­дел Та­ню, иду­щую с цве­та­ми в ру­ках. По­здо­ро­вав­шись, но, да­же не за­дер­жав­шись око­ло не­го, она про­шла до­мой. Ве­че­ром, Та­ня, как ни в чем не бы­ва­ло, си­де­ла в ком­па­нии ре­бят, и ве­се­ло бол­та­ла обо всём, что по­па­да­ло на язык. Встре­ча­ясь гла­за­ми с Лё­шей, она тут же от­во­ди­ла их, слег­ка при этом крас­нея. Ве­чер при­нес ту­ман, с мел­кой хо­лод­ной мо­ро­сью по­ка­лы­ваю­щей ли­цо. Жень­ки в ком­па­нии в этот раз не бы­ло, и Лё­ша по­шел про­во­дить Та­ню до её па­рад­ной. Вой­дя внутрь па­рад­ной, он, вдруг ос­ме­лев, взял мол­ча Та­ню за ру­ку, и по­та­щил её, ни­че­го не по­ни­маю­щую, на на­бе­реж­ную Не­вы. Она сла­бо упи­ра­лась, спра­ши­вая: "Ку­да ты ме­ня тя­нешь?"
   - По­до­ж­ди, Та­ня, по­до­ж­ди! - от­ве­чал Лё­ша, и про­дол­жал тя­нуть её за со­бой.
   Че­рез Мра­мор­ный пе­ре­улок они вы­шли на ули­цу Хал­ту­ри­на, от­ку­да вдоль фа­са­да Лен­энер­го дош­ли до его глав­но­го вхо­да.
   - Жди ме­ня здесь! - ска­зал Лёш­ка и по­бе­жал к цен­тру Мар­со­ва по­ля.
   Вдоль всех до­ро­жек, рас­се­каю­щих Мар­со­во по­ле, на пе­ре­се­че­ни­ях их рос­ли ог­ром­ные кус­ты си­ре­ни. В по­луть­ме они глян­це­ви­то бле­сте­ли мок­ры­ми ли­сть­я­ми, и имен­но их цве­ты, как ни­ко­гда рань­ше, сей­час бы­ли нуж­ны Лё­ше. В су­ме­реч­ном све­те свет­лой но­чи, сквозь пе­ле­ну ту­ма­на про­све­чи­ва­ли, неж­но све­тясь, гроз­дья их со­цве­тий. Он про­брал­ся к са­мо­му пыш­но­му кус­ту, поч­ти скры­ваю­ще­му зад­нюю стен­ку буд­ки сто­ро­жа, и, ак­ку­рат­но на­кло­няя тол­стые вет­ви кус­та, стал рвать си­рень. На­ло­мав уже до­воль­но боль­шой бу­кет, он сбо­ку от се­бя ус­лы­шал го­лос сто­ро­жа, с пал­кой в ру­ке про­би­рав­ше­го­ся к не­му от сто­рож­ки.
   - Что же ты, па­ра­зит, де­ла­ешь? Пал­кой по баш­ке хо­чешь?!
   Го­лос сто­ро­жа не обе­щал Лёш­ке при­ят­но­го с ним ран­де­ву. Лё­ша от­пус­тил од­ну из при­гну­тых к зем­ле ве­ток, и она, рез­ко вы­пря­мив­шись, об­да­ла и его, и сто­ро­жа на­стоя­щим до­ж­дём. Сто­рож ма­тер­нул­ся, но при­тор­мо­зил, а Лёш­ка уже мчал­ся к Та­не. Вдо­гон­ку ему про­зву­ча­ла ле­ни­вая трель сви­ст­ка. Но, - де­ло бы­ло сде­ла­но. За­пы­хав­ший­ся, че­рез ми­ну­ту он сто­ял пе­ред Та­ней с бу­ке­том в ру­ке.
   - Ну за­чем ты, Лё­ша, это сде­лал?
   Сло­ва Та­ни не зву­ча­ли на­гра­дой. Ско­рее, в них зву­ча­ла до­са­да, и, ед­ва ли, не раз­дра­же­ние. Его про­тя­ну­тая к Та­не с бу­ке­том си­ре­ни ру­ка опус­ти­лась вдоль те­ла. Гор­ло сда­вил спазм оби­ды, и, гля­дя в Та­ни­ны гла­за поч­ти с не­на­ви­стью, он вы­да­вил из се­бя: "Ты же лю­бишь цве­ты. Че­го ж ты?"
   Ото­дви­нув при­лип­шие влаж­ные во­ло­сы со лба, Та­ня, от­чет­ли­во вы­го­ва­ри­вая сло­ва, ска­за­ла: "Люб­лю! Но не от те­бя, и не так!"
   В Лё­ши­но ли­цо слов­но плес­ну­ли ки­пят­ком. Бу­кет в его ру­ке, опи­сав по­лу­круг, влаж­но шмяк­нул­ся об ас­фальт, а он, кру­то раз­вер­нув­шись, по­шел в сто­ро­ну на­бе­реж­ной Мой­ки, гло­тая на хо­ду слё­зы оби­ды и не­по­нят­ной ему жа­ло­сти к се­бе. Отой­дя мет­ров три­дцать, он ус­лы­шал ша­ги до­го­няв­шей его поч­ти бе­гом Та­ни. Дог­нав Лё­шу, она слег­ка толк­ну­ла его в пле­чо, и из­ви­няю­щим­ся го­ло­сом по­про­си­ла: "Ты из­ви­ни ме­ня, Лё­ша, - это я так, - сду­ру, - не по­ду­мав. Не сер­дись на ме­ня! До­го­во­ри­лись?"
   Лёш­ка, ско­сив гла­за, уви­дел в её ру­ке зло­по­луч­ный бу­кет, цве­ты ко­то­ро­го си­ре­не­во све­ти­лись в по­луть­ме. Он за­мед­лил ша­ги, и они в пол­ном мол­ча­нии до­б­ра­лись вско­ре до до­му, где и рас­ста­лись, боль­ше ни сло­вом не вспом­нив цве­точ­ный ин­ци­дент, ком­пен­си­ро­ван­ный Та­ней там же на ле­ст­ни­це по­це­лу­ем в мок­рый Лёш­кин лоб.
   Как-то са­мо со­бой по­лу­чи­лось так, что с это­го вре­ме­ни Та­ня ста­ла сто­ро­нить­ся его. Бы­вая в ком­па­нии дво­ро­вых ре­бят, она уже поч­ти не вы­де­ля­ла его, и, боль­ше то­го, ста­ла по­зво­лять Бе­цу на гла­зах у всех класть ру­ку на своё пле­чо. Жень­ка про­де­лы­вал это, как бы ми­мо­хо­дом, как не­что са­мо со­бой ра­зу­мею­щее­ся. Лё­ша, от­во­ра­чи­ва­ясь, де­лал рав­но­душ­ное ли­цо и ста­рал­ся с Та­ней гла­за­ми не встре­чать­ся. Толь­ко од­на­ж­ды, ус­лы­шав от Бе­ца в свой ад­рес ка­кую-то обид­ную для се­бя под­нач­ку, он, ко­гда все за­смея­лись, в упор по­смот­рел до­воль­но уг­рю­мым взгля­дом пря­мо в смею­щие­ся Та­ни­ны гла­за. Она от­вер­ну­лась и, рез­ко дер­нув пле­чом, сбро­си­ла с не­го Жень­ки­ну ру­ку. Бец сде­лал вид, что ни­че­го не слу­чи­лось, но уже по­сле то­го, как все ра­зо­шлись по до­мам, вы­ло­вив во дво­ре за­дер­жав­ше­го­ся Лёш­ку, и при­драв­шись из-за ка­кой-то ме­ло­чи, на­ве­сил ему фин­гал под глаз. Боль­ше Бец Лёш­ку не бил, но сам от не­го от­вя­зать­ся дол­го не мог. Тще­душ­ный Лёш­ка, мол­ча, ки­дал­ся на стоя­ще­го не­под­виж­но Жень­ку и, по­лу­чая в грудь мощ­ный ты­чок ку­ла­ком, от­ле­тал от не­го на па­ру мет­ров, ино­гда при этом па­дая на зем­лю. Лёш­ка вска­ки­вал и сно­ва бро­сал­ся на Бе­ца. Всё по­вто­ря­лось без вся­ких из­ме­не­ний. Лёш­ки­ны ру­ки ни­как не дос­та­ва­ли до не­на­ви­ст­ной ему ро­жи Жень­ки, и их не­ле­пые взма­хи со сто­ро­ны вы­гля­де­ли, на­вер­ное, за­бав­но. Кто-то из взрос­лых, про­хо­дя по дво­ру, и за­ме­тив его на­ско­ки на Бе­ца, сгрёб Лёш­ку за шкир­ку, а Жень­ку вы­про­во­дил со дво­ра, в весь­ма энер­гич­ных вы­ра­же­ни­ях дав то­му ха­рак­те­ри­сти­ку на всю ос­тав­шую­ся жизнь. Ни на сле­дую­щий день, ни позд­нее Бец боль­ше Лёш­ку не за­де­вал, сде­лав вид, что это­го шиб­зди­ка для не­го во­все не су­ще­ст­ву­ет. Лёш­ка от­ве­чал ему тем же.
   Вско­ре вы­яс­ни­лось, что этот тре­уголь­ник от­нюдь не был клас­си­че­ским. Из не­го вы­пал Бец, ус­ту­пив свое ме­сто дру­го­му, о ком Лё­ша до­га­ды­вал­ся, но су­ще­ст­во­ва­ние ко­то­ро­го, пока не было подтверждено ви­зу­аль­но. В один из дней, ми­мо за­ня­той иг­рой в при­сте­нок ком­па­нии ре­бят че­рез весь двор про­де­фи­ли­ро­ва­ла Та­ня, опять с бу­ке­том цве­тов в ру­ке, но уже в со­про­во­ж­де­нии не­зна­ко­мо­го дол­го­вя­зо­го пар­ня лет два­дца­ти. Иг­ра ос­та­но­ви­лась са­ма со­бой. Все друж­но ус­та­ви­лись на про­хо­див­шую ми­мо па­роч­ку, и кто-то в изум­ле­нии да­же при­сви­ст­нул. Та­ня ско­си­ла на на­шу ком­па­нию гла­за, ус­мех­ну­лась, и скры­лась с про­во­жа­тым в под­во­рот­не, ве­ду­щей во вто­рой двор. Че­рез де­сять ми­нут её "фра­ер" (как мгно­вен­но был ок­ре­щён Та­нин уха­жер) шел в об­рат­ном на­прав­ле­нии, уже один, - без Та­ни. Вслед ему по­ле­те­ла пус­тая кон­серв­ная бан­ка, и раз­дал­ся рез­кий свист. Па­рень, не обо­ра­чи­ва­ясь, и не при­бав­ляя ша­гу, про­шел в под­во­рот­ню, ве­ду­щую на ули­цу, и скрыл­ся с глаз воз­бу­ж­дён­ной Тань­ки­ным "пре­да­тель­ст­вом" па­цан­вы. Че­рез час, Та­ня, как ни в чём не бы­ва­ло, поя­ви­лась в на­шей ком­па­нии, за­гнан­ной на­чав­шим­ся до­ж­дём на ле­ст­ни­цу, где жил Бец. Во­прос о её "фрае­ре" де­ли­кат­но за­мал­чи­вал­ся. Та­ня ве­се­ло бол­та­ла, раз­вле­кая всех ка­кой-то бай­кой. Двое: Леш­ка и Бец - мол­ча­ли. Жень­ки­на ру­ка, как бы не­вз­на­чай лёг­шая бы­ло на Та­ни­но пле­чо, со­скольз­ну­ла с не­го, и по­вис­ла в воз­ду­хе. Та­ня сде­ла­ла шаг в сто­ро­ну, и, буд­то не за­ме­чая Жень­ки­ной по­пыт­ки, са­ма по­ло­жи­ла ру­ку на Лёш­ки­но пле­чо. Жень­ка, шум­но взбе­жав на ле­ст­нич­ный про­лёт вы­ше, и ос­та­но­вив­шись у две­рей сво­ей квар­ти­ры, гром­ко по­звал Та­ню к се­бе. Все за­тих­ли. Та­ня, пе­ре­дер­нув пле­ча­ми, и ус­мех­нув­шись, на­ча­ла мед­лен­но под­ни­мать­ся по ле­ст­ни­це. Жень­ка ждал. Встав на край пло­щад­ки и об­ло­ко­тясь на пе­ри­ла, Та­ня за­гля­ну­ла в ле­ст­нич­ный про­лёт и, об­ра­ща­ясь боль­ше к не­му, чем к Жень­ке, гром­ко спро­си­ла: "Че­го те­бе?"
   В на­сту­пив­шей ти­ши­не, Жень­ка, осип­шим вдруг го­ло­сом ска­зал: "Ты это­му сво­ему фрае­ру пе­ре­дай, что­бы в наш дом он боль­ше не хо­дил!" - и за­мол­чал.
   - А то? - ехид­но по­ин­те­ре­со­ва­лась Та­ня.
   - Уз­на­ешь! - по­обе­щал Жень­ка.
   Та­ня вы­пря­ми­лась, сде­ла­ла шаг на­встре­чу ему и, спо­кой­но под­не­ся свою ру­ку к Жень­ки­но­му лбу, от­пе­ча­та­ла на нем звон­ко, по-де­ре­вян­но­му про­зву­чав­ший щел­чок. Бец сто­ял блед­ный, сжав паль­цы в ку­ла­ки, тя­же­ло и с хри­пом ды­ша. Все в на­пря­жен­ном оце­пе­не­нии жда­ли раз­вяз­ки, но с мес­та не тро­га­лись. Не знаю, оце­нил ли Жень­ка опас­ность для се­бя в слу­чае, ес­ли бы он по­смел под­нять ру­ку на Та­ню, или ещё что-то про­изош­ло с ним са­мим, но толь­ко паль­цы его раз­жа­лись, а ли­цо по­баг­ро­ве­ло. Та­ня, буд­то впер­вые уви­дев, оки­ну­ла его взгля­дом с ног до го­ло­вы, спо­кой­но по­вер­ну­лась к не­му спи­ной, и не спе­ша ста­ла спус­кать­ся по ле­ст­ни­це. На пло­щад­ке, где стоя­ли, стол­пив­шись ре­бя­та, она не за­дер­жа­лась, и, прой­дя ни на ко­го не гля­дя ми­мо ус­ту­пив­ших ей до­ро­гу маль­чи­шек, тем же ма­не­ром про­дол­жи­ла спуск по ле­ст­ни­це. Ка­жет­ся, что уже вни­зу она ста­ла что-то на­сви­сты­вать. На верх­ней пло­щад­ке щёлк­нул за­мок, и гром­ко хлоп­ну­ла дверь. Все ра­зом под­ня­ли го­ло­вы. Жень­ки на пло­щад­ке не бы­ло. Жень­ку ни­ко­гда боль­ше во дво­ре не ви­де­ли. Он ушел из его жиз­ни; в один день, пе­рей­дя из на­шей по­лу­дет­ской ком­па­нии в не­дос­туп­ный по­ка боль­шин­ст­ву ре­бят мир взрос­лых, в ко­то­ром не на­шлось мес­та пер­во­му не­раз­де­лён­но­му чув­ст­ву.
   До позд­ней осе­ни Лёш­ка ис­прав­но слу­жил Та­не про­во­жа­тым в её вы­лаз­ках из до­му. Не­сколь­ко раз он встре­чал Та­ню в об­ще­ст­ве то­го са­мо­го длин­но­но­го­го пар­ня, к ко­то­ро­му он лю­то рев­но­вал её. Один раз Та­ня да­же пы­та­лась их по­зна­ко­мить, пре­да­тель­ски вы­звав Лёш­ку на ули­цу из до­ма, где, взяв его за ру­ку, пред­ста­ви­ла сво­ему ка­ва­ле­ру как млад­ше­го бра­тиш­ку. Са­ма она при этом хит­ро улы­ба­лась. Па­рень что-то хму­ро про­буб­нил, и по­дал ру­ку Лё­ше. Ру­ко­по­жа­тие их бы­ло ли­ше­но доб­ро­де­те­ли. Та­ня пре­по­да­ла им урок ли­це­ме­рия, об­ле­чён­но­го в "свет­ские" обя­за­тель­ст­ва. Ви­ди­мо, же­лая на­ка­зать сво­его чем-то про­ви­нив­ше­го­ся ка­ва­ле­ра, она це­лый день тас­ка­ла с со­бой Лёш­ку. Па­рень, ко­неч­но, до­га­дал­ся о том, что Лёш­ка ни­ка­кой не брат Та­ни, но тер­пе­ли­во слу­шал её ве­се­лую бол­тов­ню, и да­же, ода­рил Лё­шу и Та­ню мо­ро­же­ным. Лё­ша от мо­ро­же­но­го дол­го от­ка­зы­вал­ся, но, по­лу­чив от Та­ни ты­чок в бок, про­гло­тил его вме­сте со сво­им уни­же­ни­ем и оби­дой.
   Бы­ст­ро за­кон­чи­лось ле­то, и на­чав­ший­ся но­вый учеб­ный год вновь вы­ста­вил Лё­шу на его пост у Та­ни­ной шко­лы. Всё ре­же, од­на­ко, Та­ня по­зво­ля­ла ему про­во­жать се­бя. Ча­ще, она, то­ро­п­ли­во что-ни­будь бор­мо­ча в своё оп­рав­да­ние, и не гля­дя Лё­ше в гла­за, со­ва­ла ему в ру­ки свой порт­фель и, на­ско­ро по­про­щав­шись, убе­га­ла. Ве­че­ром, она, воз­бу­ж­ден­но бле­стя гла­за­ми, и слов­но све­тясь улыб­кой, вле­та­ла вих­рем к Лёш­ке в дом, и за­би­ра­ла порт­фель, не за­бы­вая на про­ща­нье за­пус­тить свои паль­цы в его во­ло­сы, и взлох­ма­тить их. Лё­ша, ра­зо­би­дев­шись, кру­тил го­ло­вой, стря­хи­вая её ру­ку, а Та­ня, схва­тив его за пле­чи, яро­ст­но, но со сме­хом, тор­мо­ши­ла его, и ис­ка­тель­но за­гля­ды­ва­ла в его гла­за.
   - Не оби­жа­ешь­ся?
   Он по­жи­мал пле­ча­ми, и шел с ней на ле­ст­ни­цу, с пло­щад­ки ко­то­рой про­во­жал взгля­дом её ска­чу­щую по мар­шам фи­гур­ку. Ему бы­ло пло­хо!
   Лишь од­на­ж­ды, в на­ча­ле ок­тяб­ря, Та­ня как-то сми­рен­но по­до­шла к ожи­дав­ше­му её Лё­ше, и, не от­дав сво­его порт­фе­ля, по­та­щи­ла его к до­му. Лё­ша, оба порт­фе­ля швыр­нул на ди­ван, и спус­тил­ся по ле­ст­ни­це к ожи­дав­шей его во дво­ре Та­не. Пеш­ком они пе­ре­шли Ки­ров­ский мост, и, ни­где не сво­ра­чи­вая, по Ки­ров­ско­му про­спек­ту пе­ре­сек­ли мост че­рез реч­ку Кар­пов­ку, вдоль ко­то­рой дош­ли до ог­ра­ды бо­та­ни­че­ско­го са­да. Ог­ра­да зия­ла ис­ко­ре­жен­ны­ми, и, кое-где вы­рван­ны­ми взры­ва­ми пруть­я­ми. Че­рез эти, по­ка ещё не за­де­лан­ные ла­зей­ки, дос­туп в сад был сво­бо­ден, чем они не пре­ми­ну­ли вос­поль­зо­вать­ся. С пер­вы­ми ноч­ны­ми за­мо­роз­ка­ми на­чал­ся обиль­ный лис­то­пад, и те­перь, все до­рож­ки са­да и его га­зо­ны бы­ли усы­па­ны осен­ним раз­но­цветь­ем опав­шей ли­ст­вы, мяг­ким шо­ро­хом со­про­во­ж­дав­шей ка­ж­дый сде­лан­ный ими шаг. Та­ня за­дум­чи­во бре­ла по до­рож­кам са­да, нос­ка­ми ту­фель сгре­бая в куч­ки пру­жи­ня­щую шур­ша­щую ли­ст­ву. Ино­гда, она зяб­ко по­ти­ра­ла мёрз­ну­щие паль­цы, но ру­ки сво­ей Алёш­ке не пред­ла­га­ла. Он по­ни­мал, что раз­го­ва­ри­вать Та­ня по ка­кой-то при­чи­не не на­ме­ре­на, и, ма­ло то­го, она чем-то рас­строе­на. По­это­му, не при­ста­вая к ней с рас­спро­са­ми, он шел, от­ста­вая от неё на пол­ша­га, так же мол­ча и со­сре­до­то­чен­но раз­ру­шая соз­дан­ные ею куч­ки ли­сть­ев. Из­ред­ка, Та­ня ог­ля­ды­ва­лась че­рез пле­чо, но ви­де­ла толь­ко коп­ну кур­ча­вых во­лос Лёш­ки, в ко­то­рую уже на­би­лась ли­ст­вен­нич­ная хвоя и уз­кий жел­тый лист ивы. На­ко­нец, она ос­та­но­ви­лась, и, при­гнув­шись, ныр­ну­ла под на­ви­саю­щие над га­зо­ном вет­ви не по­те­ряв­ше­го ещё ли­ст­вы кус­та, под ко­то­рым стоя­ла ска­мей­ка. Сдви­нув с си­де­нья опав­шую ли­ст­ву, она се­ла, при­гла­шаю­ще кив­нув Лёш­ке. Он сел чуть по­одаль от Та­ни, но она, об­няв за пле­чи, при­тя­ну­ла его к се­бе.
   - Не уку­шу, - не бой­ся, и не ша­ра­хай­ся от ме­ня! Хо­ро­шо?
   Он кив­нул го­ло­вой, но вне­зап­но вздрог­нул от хо­ло­да, по­чув­ст­во­вав, как её ла­донь скольз­ну­ла ему за во­рот­ник и лег­ла ме­ж­ду его ло­па­ток, пря­мо на го­лое те­ло. Верх­няя пу­го­ви­ца его ру­баш­ки впи­лась в шею Лё­ши, и он сам рас­стег­нул её. Та­ня бла­го­дар­но улыб­ну­лась. За­гля­ды­вая в его гла­за, Та­ня рас­стег­ну­ла ещё од­ну пу­го­ви­цу на его ру­баш­ке и в об­ра­зо­вав­шее­ся от­вер­стие, ла­дош­ка вто­рой её ру­ки скольз­ну­ла ему за па­зу­ху. Лёш­ка, не вы­дер­жав, вздрог­нул, ощу­тив об­жи­гаю­щий её хо­лод. Он смот­рел в не­ми­гаю­щие Та­ни­ны гла­за, гля­дев­шие на не­го серь­ез­но, без те­ни улыб­ки.
   - Мне хо­лод­но,- ска­за­ла она про­ся­ще, - со­грей!
   Он, сглот­нув на­бе­жав­шую в рот слю­ну, со­глас­но кив­нул: "Грей­ся!" Пер­вый об­жи­гаю­щий хо­лод от при­кос­но­ве­ния Та­ни­ных ла­до­ней уже про­шел, и он с тре­вож­ным ожи­да­ни­ем су­ма­тош­ли­во ду­мал: что даль­ше? А даль­ше ни­че­го не бы­ло. Та­ня мол­ча­ла, и, по­ти­хонь­ку пе­ре­би­рая паль­ца­ми, сме­ща­ла свою, всё ещё хо­лод­ную ла­дош­ку, Алёш­ке в под­мыш­ку. Он вздра­ги­вал, но, ус­луж­ли­во ото­дви­гая плот­но при­жа­тый к бо­ку ло­коть, про­пус­тил её паль­цы в ис­ко­мое ею те­п­ло. По­ни­маю­ще ус­мех­нув­шись, Та­ня при­под­ня­ла свой ло­коть и по­че­му-то ше­по­том ска­за­ла Лё­ше: "Ты то­же, да­вай, грей­ся!"
   Не­сме­ло про­тя­ну­тую ла­донь Лёш­ки она при­жа­ла пле­чом к сво­ему те­лу, и опять че­му-то улыб­ну­лась. Лё­ша за­пя­сть­ем ощу­тил уп­ру­гую те­п­ло­ту её гру­ди и, сму­тив­шись, по­крас­нел.
   - Да бу­дет те­бе крас­неть, - шеп­ну­ла ему Та­ня в ли­цо, - грей­ся!
   За­ме­рев, Лё­ша си­дел всё то вре­мя, по­ка Та­ня, го­ря­чо ды­ша ему в шею, ду­ма­ла о чём-то сво­ём.
   - Эх, Лёш­ка! Ну, всё к чёр­ту! - вдруг ска­за­ла она, и, рез­ко вы­дер­нув свои ла­до­ни из-под его ру­баш­ки, вста­ла.
   Лёш­ка, так ни­че­го и не по­няв­ший, встал вме­сте с ней, и с со­жа­ле­ни­ем ощу­тил ут­ра­ту слад­кой тре­во­ги, ис­пы­ты­вае­мой им от те­п­ла её гру­ди. Слов­но пы­та­ясь раз­га­дать что-то, он смот­рел на по­ро­зо­вев­шее Та­ни­но ли­цо.
   - Пой­дем, Алё­шень­ка, - мяг­ко, как ни­ко­гда ещё она не го­во­ри­ла, ска­за­ла она, - хо­ро­ше­го - по­нем­нож­ку!
   До­мой воз­вра­ща­лись в мок­рых ту­ман­ных су­мер­ках, и из­ряд­но про­дрог­ли. Уже в сво­ей па­рад­ной, при про­ща­нии, Та­ня звон­ко чмок­ну­ла Лёш­ку в его хо­лод­ную ще­ку.
   - Спа­си­бо, Алё­ша! - и по­бе­жа­ла на­верх в свою квар­ти­ру.
   Эта стран­ная про­гул­ка бы­ла по­след­ней за­пом­нив­шей­ся ему встре­чей с Та­ней, при­нес­шей пусть тре­вож­ную сво­ей не­по­нят­но­стью, но - ра­дость. Ос­таль­ные их встре­чи бы­ли зна­чи­тель­но ко­ро­че, из-за на­сту­пив­шей дли­тель­ной не­по­го­ды с до­ж­дя­ми, вет­ром и мок­рым сне­гом. Од­на­ж­ды, уже позд­ней осе­нью, Лё­ша, от­сто­яв­ший в ожи­да­нии Та­ни под до­ж­дем и хо­лод­ным вет­ром поч­ти час, про­сту­дил­ся, и за­бо­лел ан­ги­ной, ко­то­рая на це­лую не­де­лю уло­жи­ла его в по­стель. Бо­лел он тя­же­ло, вы­со­ко ли­хо­ра­дил, и, да­же, бре­дил. Го­лос его ох­рип, и бо­ле­ли сус­та­вы. На ули­це, по-преж­не­му бы­ло хо­лод­но и вет­ре­но. Ка­ж­дый день, с ут­ра до ве­че­ра шел дождь впе­ре­меш­ку со сне­гом. Хлю­паю­щая снеж­ная ка­ша по­кры­ва­ла тро­туа­ры. По стёк­лам окон полз­ли струй­ки во­ды с та­яв­ши­ми в них хлопь­я­ми сне­га. Двор, ку­да вы­гля­ды­ва­ли ок­на Лёш­ки­ной ком­на­ты, стал вновь за­пол­нять­ся дро­ва­ми. Ре­бят во дво­ре не бы­ло вид­но. Бы­ло скуч­но, и Лё­ша це­лы­ми дня­ми чи­тал, за­рыв­шись с го­ло­вой в одея­ло. В один из та­ких дней к не­му за­бе­жал его при­ятель Коль­ка-Крю­чок, и с по­ро­га до­ло­жил, - как обу­хом по го­ло­ве: "То­ро­пись! Тань­ка уез­жа­ет!"
   Лё­ша схва­тил с ве­шал­ки паль­то, из ко­то­ро­го он дав­но вы­рос, су­нул но­ги в бо­тин­ки, и, не шну­руя их, вы­ско­чил во двор. Коль­ка мах­нул ру­кой в сто­ро­ну ули­цы, и под­толк­нул его в спи­ну к под­во­рот­не. Лёш­ка, вы­ско­чив из во­рот на ули­цу, уви­дел Та­ню, ко­то­рая по­да­ва­ла в эм­ку си­дя­щим там "под­свеч­ни­ку" со "све­чой" свой че­мо­дан.
   - Та­ня! - крик­нул Лёш­ка.
   Та­ня обер­ну­лась и, уви­дев Лё­шу, скри­ви­ла гу­бы в по­до­бие улыб­ки. Жал­кая это бы­ла улыб­ка - не Та­ни­на.
   - Ви­дишь, - уез­жаю! - слов­но из­ви­ня­ясь, ска­за­ла она и, под­тя­нув к се­бе Лёш­ку за лац­ка­ны рас­пах­ну­то­го паль­то, пы­та­лась свои­ми вздра­ги­ваю­щи­ми тон­ки­ми паль­ца­ми за­стег­нуть его хоть на од­ну пу­го­ви­цу. Лё­шу на­чал бить оз­ноб. По его ли­цу и шее, по­па­дая за во­рот­ник, сте­ка­ли хо­лод­ные струй­ки во­ды. Да­ле­ко тор­ча­щие из ру­ка­вов ру­ки ста­ли фио­ле­то­вы­ми. Его под­бо­ро­док и гу­бы дро­жа­ли, и он был аб­со­лют­но не в си­лах ска­зать ни еди­но­го сло­ва. Дождь, что ли, по­пал ему в гла­за, и Та­ни­но ли­цо вдруг ста­ло, слов­но в ка­п­лях во­ды ис­ка­жать­ся, по­те­ряв свои фор­мы. Она уез­жа­ет! Но, это не всё: она уез­жа­ет, да­же не ска­зав ему об этом, - это пре­да­тель­ст­во! Лёш­ка смот­рел в её ли­цо с та­ким на­пря­же­ни­ем, что Та­ня не вы­дер­жа­ла и, при­тя­нув его го­ло­ву к се­бе, за­шеп­та­ла на ухо: "Алё­ша, я са­ма до вче­раш­не­го дня не зна­ла, что мне нуж­но бу­дет уез­жать. Я не хо­те­ла те­бя оби­деть! Я не хо­чу уез­жать! Не хо­чу! По­ни­ма­ешь?" - и ото­дви­ну­ла его от се­бя, как бы для то­го, что­бы удо­сто­ве­рить­ся в том, что он её по­нял. Лёш­ка, да­вясь, твер­дил од­но только сло­во: "Та­ня! Та­ня! Та­ня!" - Ни­че­го боль­ше ска­зать ей он не мог.
   Двер­ка ма­ши­ны за Та­ни­ной спи­ной при­от­кры­лась, и от­ту­да раз­дал­ся скри­пу­чий го­лос её дя­ди: "Тать­я­на, по­то­ра­п­ли­вай­ся!" Сно­ва при­тя­нув Лё­шу к се­бе, Та­ня за­шеп­та­ла ему в са­мое ухо: "Я всё рав­но ещё вер­нусь сю­да! Че­ст­ное сло­во, - вер­нусь!" По­вер­нув к се­бе Лёш­ки­но ли­цо, она при­жа­лась хо­лод­ны­ми гу­ба­ми к его мок­ро­му лбу, и, от­толк­нув его от се­бя, дёр­ну­ла за руч­ку двер­цы ма­ши­ны. Ныр­нув в ма­ши­ну, рез­ко за­хлоп­ну­ла двер­ку, и при­жа­лась к стек­лу по­блед­нев­шим ли­цом. Ма­ши­на, за­ур­чав, по­шла в сто­ро­ну Двор­цо­вой пло­ща­ди, влез­ла чёр­ным жу­ком на горб мос­ти­ка пе­ре­ки­ну­то­го че­рез Зим­нюю ка­нав­ку, и, про­бе­жав ми­мо пан­ду­са Эр­ми­та­жа с гра­нит­ны­ми ат­лан­та­ми, свер­ну­ла на пло­щадь. Всё это вре­мя Лёш­ка сто­ял не­под­виж­но, ло­вя взгля­дом убе­гав­шее от не­го дет­ст­во. Всё кон­чи­лось! Толь­ко сей­час он, на­ко­нец, по­нял, что боль­ше ни­ко­гда не уви­дит Та­ню, что с её отъ­ез­дом он по­те­рял то, что свя­зы­ва­ло его с до­мом, дво­ром и, как ему то­гда ка­за­лось, с жиз­нью. Во­круг се­бя он ощу­тил ПУС­ТО­ТУ. Это бы­ло на­стоя­щее го­ре! Он при­жал­ся ли­цом к хо­лод­ной ре­шет­ке во­рот до­ма, и впер­вые, не де­лая да­же по­пыт­ки сдер­жи­вать­ся, - за­пла­кал. Бе­зыс­ход­ное го­ре съё­жи­ло и без то­го ма­лень­кую его фи­гур­ку, и рас­тво­ри­ло её в хо­лод­ной по­луть­ме под­во­рот­ни. Он сно­ва ос­тал­ся в оди­но­че­ст­ве, в са­мом тя­же­лом его про­яв­ле­нии, - в ок­ру­же­нии лю­дей.
   Тот, кто ко­гда-то был Лёш­кой-Быч­ком, да­же те­перь, хоть и из­ред­ка, нет-нет, да, вспом­нит, и все­гда с ка­кой-то тос­кой, ту да­ле­кую уже Та­ню, ко­то­рая толь­ко од­на­ж­ды не вы­пол­ни­ла сво­его обе­ща­ния. Она не вер­ну­лась! Бог ей су­дья!
   Ле­нин­град - Сейм­чан - ст. Но­во­ла­за­рев­ская 1950 - 1979 - 2006 го­ды
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"