В незнакомой мне, таёжной, в несколько домов, деревеньке, я оказался после почти полуторасуточного блуждания по тайге, зимой, не помню уже какого года. Её тусклые, бледно розовые огоньки я заметил почти случайно, выбираясь из какой-то ямы, в которую свалился, переступая через ствол поваленного лиственничного сухостоя. К этому времени, ноги мои меня почти не слушались, и, проклиная себя за этот, столь опрометчивый выход в тайгу, я уже несколько часов подряд двигался, почти автоматически переставляя их. Ещё пять дней назад, я представить себе не мог этой поездки в таёжную глухомань, и такого, почти не чаянного мной, выхода в тайгу, в практически незнакомой мною местности, при этом, - постыдившись признаться малознакомым мне людям в том, что таёжник из меня, в те годы, был весьма посредственный, а плутание по незнакомой местности, стало моим хобби, - в чём не раз уже убеждались мои ближайшие родственники. Но, одно дело - плутать по лесам, вокруг относительно часто посеянных по европейским весям России деревень, другое - очутиться в таёжной глухомани восточной Сибири. В том, и другом - приятного мало, но... - примеры того и другого - не сопоставимы по своим последствиям. Спасибо знакомому охотнику эвенку, который, вместо малоприспособленных для охоты валенок, снабдил меня надёжной для охоты парой: имчирями и кянчами, - лёгкой обувью из оленьих шкур, и носками из них же.
- В них, - напутствовал он меня, - олень тебя близко к себе подпустит, и ходить по тайге в них легко! Спрашивать у таёжного охотника, найдёт ли он обратную к дому дорогу, - не принято. Раз ты пошел в тайгу, значит - уверен в себе. Если, уверен, - дорогу к дому всегда найдёшь. В этом и состоит принцип выживания в тайге. Именно поэтому, я постеснялся спросить о необходимых в таких случаях ориентирах, да, и какие в зимней тайге ориентиры нужны, если следы на снегу, являются самыми надёжными из них.
Часа через четыре поисков диких оленей, я вышел на их свежие следы, по которым и стал их преследовать, благо, - как понял я, они в это время кормились, о чём свидетельствовал разрытый их копытами снег, из-под которого они добывали ягель. Шел, не слишком торопясь, стараясь идти бесшумно, обходя стороной открытые участки леса, и тщательно следя за тем, чтобы ветерок, тянущий вдоль замёрзшего русла ручья, всё время дул мне в лицо. Его, покалывающее лицо дуновение, было полно пряных терпких запахов, которыми тайга полна даже зимой. Небо было чистым, но, каким-то серым, словно застиранная простыня. Холод, - не ниже минус сорока, что вполне терпимо. На небольшое стадо оленей, я вышел совершенно неожиданно для себя. За покрытыми снежной кухтой кустами, метрах в шестидесяти от себя, заметил какое-то лёгкое движение, и, внезапно, над снежной шапкой, словно призрак, выросла голова самца, сопроводившая своё появление, предупреждающим свой гарем коротким хорканьем. Тут же, над укрытыми снегом кустами поднялось ещё несколько оленьих голов. Я замер, проклиная себя за неосторожность. Моя куртка и шапка, припорошенные снегом, по всей вероятности отвечали надёжности маскировки, а ноги, обутые в имчири, сшитые из шкурок, снятых с ног оленей, создавала при моём движении шорохи, похожие на те, которые характерны для самих оленей. Почти минуту стоим неподвижно, и я, почти прикрыв веками глаза, напряженно гляжу на самца, голова которого ещё маячит над кустами. Головы самок уже исчезли. По всей вероятности, они продолжили прерванную, поднятой самцом тревогой, трапезу. И сам самец, уже дважды ненадолго опускал свою голову к земле, тут же снова поднимая её, словно проверяя; не изменилась ли обстановка. Наконец, и его голова скрылась, и о том, что олени не покинули места своей кормёжки, свидетельствовало, разве что, серое пятно, чуть смещаемое в просвете между ветвей куста, с частично осыпавшейся снежной кухтой. Едва дыша, поднимаю ружьё, и мягко снимаю его с предохранителя. Два тихих шага в сторону, и мне становится виден корпус важенки, кормящейся чуть в стороне от самца. Мой выстрел прервал трапезу оленей, и все они, за исключением одной, быстро скрылись. Убитая мною молодая важенка лежит уткнувшись мордой в куст, и под её носом уже розовеет чуть парящий на морозе снег. Свою задачу - я выполнил. Три дня я был гостем в доме своего случайного знакомого охотника, и чувствовал себя в нём, если так можно выразиться, не совсем "в своей тарелке". Дело в том, что около десяти дней назад пилой "Дружба" он повредил себе голень, надпилив и саму кость. Доставленный в больницу санрейсом, он с первого же дня лечения требовал своей выписки, ссылаясь на то, что дома у него осталась не обеспеченная едой семья. Через четыре дня, он сумел настоять на своём, и я, выговорив себе право сопровождать пациента, вылетел вместе с ним в таёжную деревню, где ещё три дня колол ему антибиотики. Отношение администраций отдалённых районов Сибири к местному аборигенному населению, подчас, принимало, а, возможно, и до сих пор принимает, весьма специфичную форму опеки, подчас, принимающую комичный характер. В данном же случае, - эта опека не была лишней. С ним я прилетел на несколько дней в его деревню, и, по завершении лечения, договорился о том, что схожу за оленем в тайгу. Все эти дни, его беременная жена кормила нас, и, как я понял, кормила тем, что приносили в их дом соседи; такие же охотники, как и мой пациент. Поэтому, я и посчитал своим долгом отплатить им за гостеприимство добычей оленя, и, что греха таить, решил попутно порадовать себя самой охотой, которая, как я думал, не продлится слишком долго - никак не более суток. Моё желание было принято просто, - без всяких слов благодарности, - как должное. Естественно, я был горд своей удачей, и теперь мог не чувствовать себя обузой в их доме, временно лишенном законного добытчика. Разделка туши длительного времени у меня не отняла, и я, загрузив рюкзак наиболее ценными кусками мяса, был готов отправиться в обратный путь, - к дому. Оставляемое мясо, укрыл снятой с важенки шкурой, и присыпал снегом, в надежде, завтра же вернуться к этому месту, чтобы забрать в дом все его остатки. Есть, конечно, риск того, что первым к мясу успеет какой-нибудь лесной зверь, та же росомаха, и похарчуется за мой счёт. Но, этот вариант в комментариях не нуждается: риск, - он и есть риск! Возвращаться к дому, я решил по своему следу, что в моей ситуации было естественным желанием. Мои злоключения начались уже через час, после начала возвращения к дому. За это, не слишком продолжительное время, перегруженный мясом рюкзак сумел доставить мне массу неприятных моментов. Слегка охлаждённое, но ещё не замёрзшее мясо, которое мною было завёрнуто в кусок целлофана, чтобы не намочить кровью куртку, теперь грело мою спину, которая, в свою очередь, быстро стала отпотевать, промочив насквозь и свитер, и лёгкую куртку анораку. Только сейчас я понял, что слегка пожадничал, слишком перегрузив мясом свой рюкзак, половинить который - я всё же не рискнул; решив дотерпеть до конца своего похода. Подойдя к промёрзшему, как я полагал, до дна ручью, я не обратил внимания на потемневший снег, лежавший поверх льда, и провалился одной ногой в свежую наледь, пошедшую под верхним слоем снега, пока ещё скрывающего воду. Скинув с себя рюкзак, с судорожной торопливостью бросился собирать сушняк, и разжигать костёр. Ногами расталкиваю в нескольких местах снег, из-под которого выгребаю сухой ягель, и складываю его чуть в стороне от уже пылающего костра. Тороплюсь! Снова складываю большой кучей ветки, и, обивая с них снег, - готовлю себе свободный от снега помост, на котором мне предстоит разуть одну ногу, и снять одну брючину с исподним, чтобы отжать из них воду. Промокшая нога, уже ощущает хватку мороза, и подстёгивает мои, и без того торопливые действия. Наконец, сдираю с ноги уже смёрзшуюся в ледышку обувь, и меховой носок, тут же, после недолгого отогревания, отжимая из них воду. Отжимаю и намокшие до середины голени брюки с исподним бельём, снова натягивая их на себя, с уверенностью, что у костра, они на мне высохнут, и, возможно, быстрее. Стою босиком одной ногой на куче веток, пытаясь просушить штанину, но, при этом, пытаясь не спалить имчири и кянчи, в которые наталкиваю крошащегося в руках сухого ягеля, вновь пытаясь отжать в него оставшуюся в обуви часть влаги. Всё это длится до полной темноты, и я уже несколько раз одевал свою обувь, каждый раз наталкивая в неё сухого ягеля, и снова вытряхивая его, но, уже намокшего. Так прошла вся ночь, и по наступившему позднему рассвету: снова серому, холодному и неуютному, - я трогаюсь, как мне казалось, в сторону дома моего пациента. С утра, моя Одиссея продолжилась. Снова, словно в насмешку, подкидывал мне некто программу "развлечений", вовсе не желаемых: будто испытывая моё терпение и силы. Подойдя к борту ручья, я сунул в снег конец сухой палки, вынув которую, убедился, что наледь не замёрзла, и под снегом всё так же копится вода. Нужно идти в обход наледи, но, в какую сторону ручья идти - я не знал. Идти, конечно, следовало вверх по течению ручья - это аксиома, но именно направление его летнего течения, мне было не известно, и я, как оказалось, принял неверное решение, о чём догадался далеко не сразу. Пошел направо, вдоль берега ручья, берег которого, временами поднимался на несколько метров, и не давал мне возможности спуститься на лёд, чтобы проверить; есть ли на нём наледь. Ладно бы, спуститься на лёд, но как потом подняться на крутой берег, окажись под снегом вода? Я решил не рисковать понапрасну, и найти удобный для перехода ручья участок берега. С высокого берега, петлявшее, словно тело ползущей змеи, русло ручья было видно на протяжении не более следующих 30 - 40 метров, из-за чего мне приходилось идти, всё время, повторяя все его прихотливые изгибы, все его повороты, дважды попадая в старичные петли; отсечённые паводковыми перемывами грунта участки извилистого ручья, которые возвращали меня в место, покинутое мною получасом раньше. Продираясь сквозь валежник, павшие стволы деревьев и кусты, я довольно быстро стал выбиваться из сил. Кроме всего прочего, сказывалась, безусловно, прошедшая бессонная ночь, и усталость предыдущих суток. Ночь пролежавшее в рюкзаке мясо, слежалось в жесткий угловатый ком, и теперь давило на мой позвоночник, словно пытаясь напомнить о вчерашнем убийстве живого существа. Оно холодило спину, которую, несмотря на ледяной ком за моей спиной, всё так же поливал пот, высушивающий моё тело. Не чувствуя времени, я, словно закусивший удила, в азарте скачки, рысак, ломлюсь через захламлённые лесные заросли вдоль берега ручья, боясь потерять его из виду, и не желая возвращения туда, откуда начался мой путь в обход проклятой наледи.
Задним умом, многие из нас умны, и, размышляя здраво, я бы и сам, наверное, должен был поступить проще, то есть, - вернуться к своему кострищу, и попытаться обойти наледь, тем же берегом, но в другую сторону, где, может быть, и берег был бы ниже, и наледей меньше. Обо всём этом, я размышлял потом: сидя в тепле, и в домашнем уюте. Сейчас, я пытался решить только ту задачу, решение которой казалось для меня однозначным - двигался вперёд. Я не голоден, так как прошедшей ночью на костре зажарил кусок свеженины, и съел его. Только к середине дня нашел я более или менее пологий спуск на лёд ручья, и, убедившись в том, что наледи на нём нет - перешел его. Перед этим спуском на лёд, в двух - трёх местах, почему-то, в местах понижения берега, я видел парящие наледи, выжатые морозом из берегов. По-видимому, на понижениях берега были болота, которые и образовали эти наледи. А затем, - я заблудился, неверно выбрав направление для своего возвращения. Сокращая дорогу к дому, вовсе не желая повторения своего похода вдоль берега ручья; что было бы надёжней в моей непростой ситуации, - я спрямил дорогу, и "слегка" промахнулся, уйдя далеко в сторону от нужного мне таёжного селения. По густеющим сумеркам, спотыкаясь, едва ли, не на каждом шагу, я закончил свой путь в яме, образовавшейся под вывернутым корнем упавшей лиственницы. Выбираясь из этой ямы, я и увидел тусклый розовый свет, шедший из окна ближайшей ко мне избушки, больше похожей на обычное охотничье зимовье, только значительно больших, нежели обычное зимовье, размеров. Едва передвигая ногами, я вошел в маленькое поселение, размеры которого могли разместить не более 5 - 6 домов, и остановился в самом центре его. Силы окончательно оставили меня. Куртка анорака, и свитер под нею - насквозь промокли потом, спину мою саднила боль от рюкзака и его содержимого, и я стянул с себя рюкзак, тут же ощутив жгучую боль между лопатками: то ли - от холода, то ли - от ожога. По крайней мере, в данный момент, болевые ощущения от того и другого, думаю, были бы равны. Между разбросанных в разные стороны нескольких строений, тенями бродили домашние олени, пара которых стала своими носами подталкивать меня в спину. По моей спине зашуршали их языки, слизывая с куртки соль моего пота.
- Эй! - окликнул меня чей-то мужской голос, - Что стоишь? Айда в дом!
Я не шелохнулся. Всё передо мною плыло, словно в чёрном тумане, и, даже на голос позвавшего меня человека, мне не хотелось оборачиваться. Возможно, я и не мог к нему обернуться - не было сил. Человек подошел ко мне, и, оттолкнув оленей, взял меня за рукав куртки: "Не стой! Замёрзнешь так!" Голос без акцента. Похоже, меня вёл за собою русский человек. Откуда он здесь: среди профессиональных охотников и оленеводов? Подведя меня к ближайшему строению, огонёк, в окне которого и привёл меня сюда, человек снял с моего плеча ружьё, и повесил его на гвоздь, вбитый в верхний венец избы, сразу около двери. "Наклонись!" - Послышалось за моей спиной, и я послушно наклонил голову, чтобы не удариться ею о дверной косяк, и прошел через открывшуюся передо мною дверь, в сени: своеобразную тёплую пристройку к дому, дальний угол которой был отгорожен сеткой рабица, и в этом отгородке я увидел петуха и несколько кур - редкость для этих мест. Приведший меня в дом мужчина, забрал у меня рюкзак, и вынес его на улицу. "Пусть до завтра на стеллаже полежит!" - Вернувшись в сени, сказал он. - "Входи в избу!" - добавил он, и тут же слегка подтолкнул меня в спину, в направлении, чуть приоткрытой в жилую часть дома, двери. Снова поклон низкому дверному косяку, и мне в лицо пахнул чуть застоявшийся жилой дух жилья: с женщиной, двумя детьми и кошкой. У меня закружилась голова, и я едва не сел на пол, тут же, у дверного порога. Закрывший за моей спиной дверь, хозяин дома, снял с меня шапку, и помог стащить через голову мокрую анораку. Только сейчас я увидел его лицо, которое стало расплываться в широкую улыбку. "Дмитрий Юрьевич, вас-то, как сюда занесло? Каким ветром?" Узнал и я его: бывшего воспитанника районной школы интерната, и сироту, сразу после окончания школы женившегося на своей однокласснице - эвенке, и ушедшего вместе с нею в тайгу, - в оленеводческую бригаду, в которой он и остался работать пастухом - оленеводом. Встреча, надо сказать, вовсе неожиданная. Летом прошедшего года, я был гостем его палатки в тундре, где на летних выпасах жила оленеводческая бригада. Тогда, жена Петра, - моего нынешнего хозяина дома, желая продемонстрировать приобщение её семьи к европейской культуре, угощала меня котлетами из оленины, приготовленными без добавления в фарш хлеба, и, абсолютно без соли. Я похвалил тогда её кулинарию, тем более, что видел ожидание ею этой похвалы. Гарниром к котлетам были отварные, серого цвета макароны, и, тоже, приготовленные без соли. Это блюдо я проглотил. Однако, от добавки скромно отказался, сославшись на свою сытость. Будь у них на столе обычный кусок оленьего мяса, приготовленный по традиционному, для местных жителей, способу, я от него не отказался бы. Сегодня, Наташа, жена Петра, приготовила оленину по более привычному ей национальному способу, и я воздал этому блюду должное. Был чай, после которого, я отозвался на приглашение "помозговать": то есть, поесть замороженного сырого костного мозга; блюда сытного, а, главное, очень вкусного, которое аборигенным детям представляется чем-то вроде мороженного. Я согласен с такой его оценкой. Алкоголь в доме, в котором главной, безусловно, была Наташа, - не водился, и Пётр своей гримасой, исполненной за спиной супруги, продемонстрировал крайнее сожаление по этому поводу, впрочем, высказанное только мимически. Тут же, за их уютным застольем, я и рассказал им обоим свою короткую одиссею, едва не закончившуюся весьма плачевно. Поутру, Петя обещал отвезти меня на нартах к моему увечному хозяину, явно переживавшему за меня. После ужина, Пётр показал мне свой "птичий двор", которым явно гордился, и мне смешно было видеть, как для того, чтобы покормить своих кур, он, прежде чем войти в клетку, брал в руки веник - голик, которым оборонялся от нападавшего на него петуха. "Драчливый, гад!" - сказал он с гордостью, - "Но другого, - нигде не найти. Поэтому, я голову ему не отрываю. Пусть живёт!"
Утром, чуть свет, мы отправились на нартах в покинутую мною, третьего дня, деревню, куда прибыли часа через три. Двое соседей моего пациента, оказывается, уже ушли на мои поиски, и вернулись они только к вечеру. Тут-то мы и "разговелись", и шуток в свой адрес, но, абсолютно беззлобных, я услышал достаточно. Мясо добытого мною оленя, было сладостной для меня приправой этим шуткам.