Павел не знал, сколько времени он бредет по этому цеху: впереди колебалась какая-то серая завеса, вроде тумана, но это был не туман. Позади Павла она с сухим шелестом смыкалась. Она призрачно колыхалась и под перекрытиями. Черные решетчатые балки выпирали из нее, будто ребра доисторического чудовища. Выщербленный бетонный пол цеха располагался ниже уровня земли. Павел понятия не имел, откуда он это знает - он это чувствовал. Физически. Было светло, но мрачно. Непонятно, откуда шел свет; светильники е горели, а окна были будто нарисованы на стенах, свет из них не шел, но не было в них и черноты. В воздухе чувствовалась мозглая сырость с привкусом ржавчины.
Вдруг пол под ногами Павла заколебался и из него начали расти груды ржавого металлолома. Они вспучивались и на стенах, и на потолке. Эти груды не свисали с потолка, а именно лежали там и увеличивались. Неуловимо быстро на грудах пророс густой лес толстых, упругих сизых стружек. Павел продирался из последних сил к пятну света, мерцавшему впереди, и вдруг повис. Он знал - вокруг железо, но никакой опоры не чувствовал. И тогда закричал:
ЂА-а-а-а...
Но крик почему-то не выходил наружу, а как бы проваливался внутрь, и от этого грудь наполнялась пустотой. Эта пустота вбирала в себя груды железа, все пространство цеха, все окружающее цех пространство...
Тут до него дошло, что такого просто не может быть, и он заставил себя открыть глаза. Это казалось абсурдом, ведь он точно знал, что не спит и глаза у него открыты. Однако, к его удивлению, глаза открылись. Будто произошла смена слайдов в проекторе: щелчок - и уже другая картинка.
Павел лежал в своей постели и медленно приходил в себя. Рядом на тумбочке тикал будильник, из всех углов просторной, с высоким потолком комнаты тянуло тоской. Тоску, наверное, нагонял налет казенщины, который так и не удалось истребить за все годы жизни в этой квартире. Пять лет после смерти матери Павел живет здесь один. Когда они с матерью сюда вселялись, кухни не было. Только в правом от двери углу торчал водопроводный кран с раковиной. Этот угол Павел отделил фанерной перегородкой в год, когда поступал в техникум. Кроме кухни получилась еще маленькая прихожая. За прошедшие с тех пор пятнадцать лет наслоения белой краски придали хиленькой перегородке монументальный вид. Она даже вешалку с одеждой выдерживала.
Кошмар начал мучить Павла сразу после смерти матери. Обычно тоскливое ожидание чего-то начинает нарастать к последним дням августа и в сентябре достигает апогея. От тоски Павел места себе не находит в этом прокаленном солнцем, иссушенном степными ветрами пыльном городе; его неотступно преследуют воспоминания детства.
Вот они с закадычным другом Мотькой, забираются на кедр. Высоко. Сюда не могут подняться даже вездесущие комары. Шишки сидят на ветках прочно - июль. Но Павел прихватил с собой на дерево вырезанный из акации крюк. Он подтягивает пружинящие лапы, Мотька рвет липкие от прозрачных капель смолы на кончиках чешуек шишки.
Шишки лущить еще невозможно, но друзья знают, что делать. Тут же, под кедром, разводят костерок, шишки кладут в золу, а сами покойно разваливаются на рыжей, мягкой, как перина, хвое, толстым слоем лежащей у подножия дерева. Тянет пахучим от смолы дымом. В костре тлеет и дымит пучок ромашек - это для отпугивания нахальных комаров. Тайгу наполняет мягкая и глухая тишина. Разговаривать не хочется: все равно голоса вязнут и тонут в тишине, как мухи в меду.
Не поднимаясь, лениво они выкатывают прутиками из золы по шишке, лущат обгорелые чешуйки. К запаху смолы примешивается аромат печеного хлеба.
Воспоминания о запахах особенно мучительны для Павла.
Металлическая трель будильника вырвала его из воспоминаний. Он встал, прошел по скользкому от толстого слоя краски полу за перегородку, умылся над раковиной. Брезгливо покривившись, вытерся серым полотенцем. Тоскливо подумал, что субботу придется угробить на стирку, и пошел одеваться.
Молоко в бутылке прокисло, но в простоквашу еще не превратилось, а потому было противным, до тошноты. Батон отдавал плесенью. Вчера Павел задержался на работе, и, когда вечером зашел в магазин, ни молока, на хлеба там уже не было. Павел съел кусок батона и допил молоко: никуда не денешься, до обеда не дотерпеть. От такого завтрака тоска еще усилилась.
Снимая с вешалки свой рабочий пиджак, он усмехнулся, подумав, что все его знакомые уже давно переженились. С ними, занятыми семейными делами, ему было скучно, а поскольку он еще и не пил, то мало-помалу остался вообще без друзей. В его холостяцкой квартире изредка появлялись женщины, но ни одна не задерживалась надолго. Руку и сердце он не предлагал, и они, видимо, чувствуя его равнодушие к себе, незаметно без упреков исчезали. Поделать с собой он ничего не мог - все женщины, которых он знал, казались ему невыносимо скучными.
Он вышел из дома, когда солнце уже выглянуло из-за угла многоэтажки. Старый дом, окруженный высокими блестящими коробками, выглядел бедным родственником из деревни, неизвестно как попавшим в компанию столичных щеголей.
Павел никак не мог привыкнуть к толпам людей на остановках, набитым под завязку автобусам в часы пик. Когда ему долго не удавалось втиснуться в автобус, на него накатывало чувство безысходности и беспомощности. И на этот раз он втиснулся лишь в третий автобус. Да и то потому, что сработал какой-то хватательный рефлекс: между ног теснящихся на подножке людей мелькнул поручень, и Павел, быстро выбросив руку, уцепился за него. Уперся плечом в чью-то задницу, напрягся - и масса людей тяжело, как мокрая глина, втиснулась в проем. Натужно скребанув в пазах, двери закрылись. На следующей остановке какие-то разгоряченные похмельным пивом парни наперли с улицы, Павла, будто поршнем, пропихнуло по проходу и притиснуло к спинке кресла посередине салона. Автобус еле тащился по забитой транспортом улице, но почему-то резко тормозил на перекрестках. Масса людей слитно, тяжело качалась. Все сумрачно молчали.
Павел начал продираться к выходу. Автобус остановился и, будто поднатужившись, изверг людскую массу наружу.
В проходной, толкнув турникет, он услышал лязг стопора и почувствовал себя в ловушке. Теперь до вечера его не выпустят.
В ремонтно-механическом цехе рабочие самозабвенно забивали козла, и на Павла никто даже не взглянул. Было прохладно и мрачно из-за серых махин станков, пахло горелым машинным маслом, железом, едко и противно - горелой изоляцией.
Он прошел в склад готовой продукции, где у него был закуток, присел к столу, взял пачку нарядов, заготовленных еще со вчерашнего дня, бегло просмотрел их.
В цехе загудел заточной станок, заскворчала шарошка по абразиву. Станислав Лапшин взялся "править" абразивные круги, отметил Павел и вышел из своего закутка раздавать наряды.
К фрезеровщикам Павел подошел в последнюю очередь. Лапшин сидел возле своего станка на винтовом табурете и задумчиво курил. Павел положил бумажку наряда на блистающий чистотой рабочий стол станка. Этот старенький станок выглядел будто с иголочки. Лапшин тоже, под стать станку, выглядел моложе своих пятидесяти с хвостиком. Хоть и пробилась в черных волосах седина. Недавно он женился на женщине, раза в два младше себя, бросив семью. Он и раньше от денег не отказывался, но в последнее время...
Лапшин нехотя взял наряд, мельком взглянул на него и с силой швырнул в лицо Павлу:
ЂСам работай за такие деньги!.. - дальше шли слова, от которых у любого немастера завяли бы уши.
Павел опешил от неожиданности. Всякое бывало, но наряды в лицо ему еще не швыряли. Да и откуда возьмется причина для хамства? Всякое бывает: могут весь месяц тянуться дешевые работы... Так ведь в конце месяца Павел и сам, без всяких напоминаний, натягивал заработок до среднего, а то и выше. Он стоял и в упор смотрел на Лапшина, пока тот не замолчал. Потом, кое-как сдерживаясь, выговорил:
ЂМне наплевать, откуда ты сегодня сорвался и с какой ноги встал. Но эту работу тоже делать кому-то надо.
ЂВот и делай... - мигом утихнув, равнодушно бросил Лапшин.
Затянувшись и медленно выпуская дым, Лапшин смотрел на Павла равнодушно и вместе с тем презрительно. Павел смерил его задумчивым взглядом, проговорил:
ЂТы, кажется, всегда нормально зарабатывал?.. А в этом месяце я закрою тебе только то, что ты по нарядам заработаешь.
Подняв наряд с замасленного пола, Павел аккуратно положил его снова на стол станка. Руки дрожали.
ЂЗакроешь все, что мне положено, - проговорил Лапшин. - Куда ты денешься...
"Действительно, куда я денусь? - подумал Павел. - Если бы это был не ремонтно-механический цех..."
Он подошел ко второму фрезерному станку. Возле него, на стопе стальных пластин, сидел парнишка-фрезеровщик. Вчера Павел из-за этих пластин задержался допоздна в цехе. Ждал, пока газорезчик вырежет последнюю пластину из огромного листа.
Парнишка только летом окончил училище, в цехе появился в середине августа и вел себя так тихо и ненавязчиво, что Павел постоянно забывал о нем. Он вообще не просил никакой работы, мог по два-три дня ничего не делать. Павел выписывал ему наряд, выдавал чертеж, заказывал заготовки и с любопытством ждал, когда парнишка приступит к работе. Иногда ждать приходилось подолгу. Но сегодня у Павла не было выбора. Отдав парнишке наряд с чертежом, Павел устало проговорил:
ЂПостарайся сделать к обеду. Это срочно нужно, - и пошел к себе, чувствуя непонятную усталость во всем теле.
Привалившись спиной к стене, он сидел на табурете и скользил взглядом по стеллажам, заваленным готовыми деталями.
Одиннадцать лет после техникума он работает мастером в этом цехе. До него мастером был Литвинов. Теперь он начальник цеха. Он окончил тот же техникум, что и Павел, только семнадцатью годами раньше. Черт! Павел уже и забыл, что надо вычесть два года армии. Как бы там ни было трудно, но они оказались самыми яркими из всех, прожитых в этом городе после возвращения с Дальнего Востока. Еще Павел вспомнил, что послезавтра ему исполняется тридцать. Но это не вызвало в душе никакого отклика. И сегодня, и послезавтра будут обычные дни, похожие один на другой. Их набежали тысячи, и впереди их - тысячи. В каждый из них он будет разносить по станкам наряды и чертежи, а рабочие будут или швырять их ему в лицо, или изготовлять по ним детали. Вон, лежат на стеллажах эти железяки, густо промазанные солидолом, и он помнит, какая из них в какие дни была в работе. Где-то там, на дальних стеллажах, еще лежат детали, изготовленные в первый год пребывания Павла в цехе.
Он бы наверняка не выдержал неразберихи и нервотрепки, если бы не научился сам различать; какая работа срочная, а какая не очень. Еще его примиряло с этой работой то, что у него в год было два отпуска: один летом, когда уходил в отпуск Литвинов и в цехе наступали покой и тишина, и второй - зимой, когда в отпуск уходил сам Павел. Отстраненно он подумал, что все давно застыло в неподвижности или, скорее, крутится вокруг никому не ведомой точки и - ни вперед, ни назад... Кисло усмехнулся от пришедшей на ум мысли; если найти эту точку, то окажется, что это вовсе не точка, а могучая каленая ось, вроде той, что бревном лежит под стеной, намертво вросшая в пол цеха, и ось эта - Литвинов.
Распахнулась дверь, и, легок на помине, появился он сам:
ЂСидишь! В потолок с-с-с... - загремел он, как всегда с рифмой, во всю мощь своей глотки, нависая над Павлом. - В цехе надо быть, крутиться!..
ЂСтанки крутятся, люди обеспечены работой, - невозмутимо проговорил Павел, давно привыкший к его манерам. - Мне-то зачем вокруг станков крутиться?
Литвинов оторопело моргнул, но быстро опомнился. Был он высок, плотен, громогласен. Своих нерадивых мастеров любил распекать, обычно поставив посреди цеха, при этом в выражениях не стесняясь.
ЂА ну пошли! - грозно скомандовал Павлу.
Павел, не двигаясь с места, равнодушно смотрел мимо него. Начальник казался смешным и жалким в стремлении выпятить перед рабочими свою власть. Еще Павлу подумалось, что он так и остался мастером, несмотря на одиннадцать лет в начальниках. Через несколько лет он уйдет на пенсию, а его место займет Павел, и так же будет распекать своих мастеров. Тоска... От этой мысли начало медленно подниматься раздражение. Помимо воли лицо его искривилось от ухмылки, но он еще сдерживался.
Литвинов остановился на пороге и изумленно посмотрел на Павла. Обычно все мастера бежали рысцой, услышав такой приказ. Однако замешательство его длилось недолго. Оставив дверь открытой, он загремел:
ЂЗа тебя кто работать должен?! Мать твою... Почему люди на тебя жалуются?! Ты должен обеспечивать людей заработком, а ты сидишь, в потолок с-с... Кто план должен выполнять? Я, что ли?
Павла особенно раздражало это его идиотское рифмованное любимое выражение. А может он специально выдумал столь идиотское выражение, чтобы было пооскорбительнее? Изобразив донельзя циничную усмешку, Павел выговорил:
ЂА чего жилы рвать? Все равно план больше чем на девяносто процентов никогда не выполняли. И опять будет сто. У вас ведь жена - главбух завода...
Литвинов разинул рот, хватанул воздуха, постоял с вытаращенными глазами, потом спокойным тоном произнес, протягивая бумажку:
ЂЧто это за наряд? Что это за работа фрезеровщику шестого разряда?
Должен же кто-то эту работу делать, - слегка пожал плечами Павел. А про себя подумал, что Литвинов вовсе не дурак, как о нем думал Павел раньше, а обыкновенная мелкая сволочь. Чуть больше часа назад он стучал костяшками пальцев по столу, убеждая Павла, что деталь должна быть изготовлена непременно до обеда, и вот он уже Павла распекает за то, что Лапшину наряд на ее изготовление выдал. Будто у него кроме аристократа Лапшина, еще с десяток черных рабов для всяких дешевых работ...
ЂВот сам и делай, - тихо проговорил начальник, пуская наряд порхать по воздуху. - Но чтобы люди заработка не теряли.
ЂЭто как? Самому к станкам становиться и свою работу писать в наряды рабочим? Или просто приписывать?
ЂНе мое дело, - отрезал начальник.
ЂА чье дело? - спокойно спросил Павел, изо всех сил давя в себе рвущуюся наружу ярость. - Я перед каждой получкой липу стряпаю. Расценщица знает про это, знает, что без нее, без липы, никто работать не будет. И все равно каждый раз мне в лицо плюет, будто я лично ее обкрадываю. Надоело... Противно... Сам теперь стряпай липу!
Литвинов ошеломленно смотрел на Павла. Открыл, закрыл рот, собираясь что-то сказать; не сказал - вышел из склада и решительно зашагал по проходу между станками.
"Вот бы он пошел оформлять приказ на мое увольнение", - мечтательно подумал Павел, глядя ему вслед.
Прикрыв дверь, он долго сидел за столом, бездумно уставясь в пространство. Навалилась апатия, возникло ощущение, что он просто не может двинуть ни рукой, ни ногой. От этого стало хорошо и спокойно на душе; не надо больше никуда идти, никого не надо заставлять - сиди-посиживай...Так и просидел бы он, наверное, до обеда, да случайно взгляд его упал на часы, равнодушно тикавшие на руке. Стрелки подходили к десяти, в десять - планерка. Что-то сработало внутри, вроде реле, он поднялся и вышел из склада, прихватив с пола злополучный наряд.
Лапшин все сидел на табурете и курил. Парнишка-фрезеровщик сидел на стопе пластин и мечтательно смотрел в сторону закопченного окна.
Павел положил наряд на станок Лапшина, сказал, не глядя на него:
ЂНаряды тебе будет закрывать Литвинов, - и повернулся к парнишке: - Ну, чего сидим?
Тот задумчиво оглядел Павла, нехотя поднялся, вытащил из кучи каких-то железяк, лежащих на тумбочке, чертеж, ткнул в него пальцем:
ЂВот тут, видите? Угол в тридцать градусов, а в инструменталке нет фрез с таким углом.
Павел с минуту смотрел на него, пытаясь понять: издевается он, или так шутит? Решил, что шутит, и, похлопав ладонью по холодной поворотной головке станка, сказал:
ЂВидишь, вот тут риски нанесены и цифирки? Так вот, это градусы, но не те, которые на водочных этикетках пишут. Возьми гаечный ключик, ослабь вот эти две гаечки, поверни головку и фрезеруй на здоровье.
ЂПри чем тут этикетки? - зло осведомился парень. - Вы за собой смотрите, а на других нечего намекать...
Павел спокойно прервал его:
ЂЯ же просил тебя побыстрее сделать пластины. За ними придут завтра утром, - последнее Павел произнес с нажимом, стараясь показать важность работы.
Парень нерешительно потоптался на месте, но все же полез в тумбочку и достал оттуда гаечный ключ. Решив, что фрезерные станки наконец заработают, Павел пошел на планерку.
Вся цеховая верхушка уже сидела в "брехаловке", когда туда вошел Павел. Литвинов как раз заканчивал свой монолог:
Ђ... и у этого деятеля хватило совести заявить мне, будто цех выполняет план только потому, что моя жена - главбух! Он у нас один работает... - и начальник брезгливо швырнул на стол карандаш, который вертел в пальцах.
Павел сел на свое место и постарался тут же "отключиться". Эти два-три часа сидения в "брехаловке", называемые планеркой, были абсолютно бессмысленным времяпрепровождением. Все бы ничего, но они повторялись вечером, после смены. И попробуй, не приди...
Кроме Павла, "отключаться" умел заместитель начальника, всю жизнь отдавший заводу, много лет проработавший старшим мастером и теперь коротавший последние месяцы до пенсии. Все остальные "отключаться" не умели, к тому же изредка пытались спорить с Литвиновым. Поэтому, наверное, надолго в цехе не задерживались.
Когда закончилась планерка, обеденное время тоже кончилось. Павел долго сидел в полупустой столовой над грязными тарелками. В цех идти не хотелось. Крепло желание выйти на заводской двор, перемахнуть через забор и больше никогда не возвращаться.
В цех он все же вернулся. Лапшин по-прежнему сидел на табурете, опершись широкой спиной о станину, но станок его работал; из-под зубьев фрезы фонтаном били сизые стружки.
Экс-пэтэушник стоял, облокотившись о рабочий стол своего станка, и задумчиво изучал взглядом поворотную головку.
ЂНу, чего ждем? - равнодушным тоном, не глядя на него, спросил Павел.
ЂКран-балка сломалась, - с сожалением вздохнув, сказал фрезеровщик.
Павел наклонился, не обращая внимания на острые наплывы металла от автогена, одним движением взбросил заготовку на стол, сказал:
ЂПоскольку ты совершеннолетний, то заготовки такого веса согласно нормативам охраны труда, ты можешь не только поднимать, но и переносить на расстояние до двадцати метров. Но, если тебе трудно, когда закончишь, позови меня. Я сниму готовую деталь и подниму следующую заготовку.
Два часа он просидел за своим столом, составляя заявку на заготовительный участок. Когда отнес ее, снова пошел по цеху. Гудели станки, визжали резцы, тарахтели фрезы - обычный шум цеха. Только экс-пэтэушник так и не начал свой рабочий день.
ЂНе изволите ли сообщить, сэр, в чем вы испытываете затруднение? - изысканно осведомился Павел, в упор глядя на парня и с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать.
Парень взял фрезу и, для наглядности прокатывая ее по краю заготовки, снисходительно произнес:
ЂВидите ли, здесь должен быть угол в тридцать градусов, а головка на такой угол не поворачивается...
Павла буквально взбесил этот издевательски-снисходительный тон. Он взял фрезу за скользкий хвостовик, для наглядности провел ею по краю заготовки. Провел так, что с треском полетели кусочки окалины и обломки зубьев фрезы:
ЂГоловка поворачивается на тридцать градусов, и заготовка обрабатывается торцевой поверхностью фрезы. К тому же все эти заготовки можно обработать в одном пакете, - Павел говорил совершенно спокойным тоном, но от этого спокойствия ему самому стало страшно. - Юноша, - продолжал он еще спокойнее, - не откажите в любезности, сообщить мне, на каком основании вам присвоили третий разряд?
ЂТебя не спросили! - вдруг окрысился парень.
Павла будто изнутри током ударило, даже в глазах на секунду потемнело. Осторожно, как стеклянную, он положил фрезу на стол, произнес тихо:
ЂПопробуй только не начать работу... - и торопливо пошел в свой закуток.
Он некоторое время стоял у стола, пытаясь сдержать в себе что-то темное и злое, рвущееся наружу. Не сдержал. Это страшное вырвалось, в глазах метнулась тьма, и он с маху хрястнул по столу кулаком. Тьма сейчас же рассеялась, и он долго ошеломленно смотрел на дыру в столешнице. Потом посмотрел на свою руку. Она была цела и даже боли не чувствовалось.
ЂВсе одно к одному, - проговорил он тоскливо и сел на табуретку.
Нахохлившись, он сидел неподвижно, и в нем боролись два желания: то ли расколоть себе голову о стену, то ли все же перемахнуть через забор?..
Проломленный стол раздражал его. Глупо, в конце концов, вымещать зло на безответных предметах. Тем более, что этот стол стоит здесь уже лет двадцать. Сейчас уже и не делают столов с фанерными столешницами. Павел поднялся и вышел в цех.
Медленно бредя по проходу между станками, Павел подумал, что Литвинов, наверное, уже у себя. Днем-то его не найти: после утренней планерки он исчезает и может появиться только к концу смены, а то и позже. Попробуй не дождись...
Возле станка пэтэушника стоял приемщик и разглядывал готовую деталь. Павел терпеть не мог этого плюгавенького человечка, любителя похабных и сальных анекдотов, но приходилось поддерживать видимость дружеских отношений. В цехе от него ничего не зависело, но он любил иногда создавать видимость своей необходимости. И тем здорово трепать нервы Павлу.
ЂПослушай, начальник, - проговорил приемщик, глубокомысленно изучая чертеж, - вот здесь обозначен угол в тридцать градусов, а допуски не проставлены. Пусть технолог проставит.
ЂТы же знаешь, она на бюллетене, - устало произнес Павел, уже ни на что не надеясь и представляя, как пальцы смыкаются на тощей шейке приемщика. - Это лопатки для погрузчика шихты. Допуски здесь - плюс-минус десять градусов. Завтра утром за ними придут ремонтники...
ЂПоложено обозначать допуски, значит - положено, - назидательно проговорил приемщик. - Если нет допусков, гони в точный размер, под шлифовку.
Эта лопатка загребает камни, - с тоской в голосе проговорил Павел, взяв тяжеленную железяку и для наглядности, как веслом, погреб ею в воздухе перед собой. - Через три часа работы на ней вообще никакого угла не останется...
ЂЯ не приму, - отрезал приемщик и, повернувшись, пошел прочь.
Павел осторожно положил деталь на пол, кивнул фрезеровщику:
ЂДелай остальные...
ЂПриемщик же сказал, что не примет, - пожал плечами парень, доставая из тумбочки щетку-сметку.
ЂКуда он денется? - Проговорил Павел. - В литейном цехе погрузчик сломался, цех простаивает уже вторые сутки. Утром прибежит главный механик, и все будет принято за пять минут.
Фрезеровщик задумчиво сметал стружку со стола, наконец сказал:
ЂЛадно, завтра доделаю.
ЂДо конца смены еще час...
ЂА станок убирать? - парировал фрезеровщик.
Павел даже сморщился, как от зубной боли, представив себе, какая завтра с утра начнется заваруха. Он уже слышал бычий рев Литвинова, угрозы лишить премиальных, которые Павел и так получал раз или два в год, в отличие от Литвинова и цеховой расценщицы.
ЂЯ тебе четыре часа сверхурочных выпишу, - добавил Павел.
Фрезеровщик невозмутимо убирал станок.
ЂТы что, не хочешь заработать? - спросил Павел, с любопытством разглядывая его.
ЂНе хочу, - снисходительным тоном обронил парень.
ЂПослушай, а чего ты хочешь?
ЂКакое вам дело? - враз ощетинился парень.
ЂСамое прямое: ты работаешь в моей смене, я на тебя рассчитываю. В конце концов, ты занимаешь станок, рабочее место и - ничего не делаешь. А план-то цеху дают в зависимости от рабочих мест...
ЂЭто ваши проблемы, - брезгливым тоном парировал парень. - Рассчитывать на меня - тоже ваше личное дело. Я вас об этом не просил.
Павел долго смотрел на него, не находясь, что ответить, пока тот не запер тумбочку и не отправился в раздевалку. Тогда он повернулся к Лапшину.
Лапшин снимал со стола деталь. Не переставая орудовать гаечным ключом, он сказал:
ЂДобавь обработку обеих плоскостей в размер...
Павел смел ладонью с краешка рабочего стола горячие стружки, пристроил на нем наряд, дописал ненужную работу. Потому что пластины и так были "в размер".
ЂИ четыре часа сверхурочных, - добавил Лапшин, с грохотом бросая готовую деталь на пол.
Дописывая наряд, Павел спросил:
ЂСтас, а тебе не противно получать деньги за работу, которую не выполняешь?
ЂИди ты!.. - выкрикнул Лапшин, раздраженно всаживая в шпиндель станка хвостовик своей фирменной скоростной самозатачивающейся фрезы.
Павел шел к своему закутку, сосредоточенно глядя под ноги. Он явственно ощущал, что пол под ним колеблется, станки шатаются и вот-вот повалятся на него и придавят.
Усевшись за стол, он нашарил в ящике лист бумаги, кое-как пристроил его на проломленной столешнице и размашисто написал: "Прошу дать мне отпуск без содержания на десять дней в виду очень плохого состояния здоровья".
Литвинов сидел за столом в пустой "брехаловке" и спокойно курил. Положив заявление на стол, Павел, ни слова не говоря, пошел к двери, но на пороге все же обернулся. Начальник, склонив голову набок и не притрагиваясь к бумажке, читал. Потом раздраженно ткнул окурок в пепельницу.
ЂТы спятил! - заорал он. - Лето. План горит. Никаких отпусков! Работать надо! Ты что, думал тут тебе...
Павел закрыл дверь за собой, не дослушав, и шел по коридору, блаженно улыбаясь. Ему было все равно. Он мечтал о тишине, солнце, теплой земле и смолистом дымке костра.
Вечером с рюкзаком на плече он шагал к вокзалу. Ночью влез в вагон поезда, идущего на восток. Место ему досталось боковое, к тому же возле двери в тамбур. Весь остаток ночи мимо ходили курильщики, то и дело стукая дверью по полке. Но ничто уже не могло вывести его из блаженного состояния. Он лежал с закрытыми глазами и представлял, как выйдет на маленькой станции и пойдет сначала по улицам городка, больше похожего на поселок, узнавая и не узнавая улиц, по которым ходил двадцать лет назад, потом выйдет на берег речушки, той самой, где когда-то ловил на закидушку громадных пескарей, а теплыми июньскими днями, бродя по мелководью и осторожно отворачивая коряги, колол вилкой ленивых толстых налимов. Он пойдет по берегу, в тени гигантских раскидистых тополей, растущих на жирной и мягкой земле поймы. Постепенно пойма сузится, и к самому берегу подступит тайга. Он скинет с плечь рюкзак, вырежет из куста прибрежной ивы удилище, закинет в прозрачную воду удочку. Наловив рыбешек, разведет костерок, зачерпнет котелком воды, повесит над огнем и, улегшись на теплой земле, будет смотреть в небо, прислушиваясь к тишине, к легкому потрескиванию костра и журчанию воды под берегом...
После Иркутска Павел с нетерпением стал ждать чуда поездки по самому берегу Байкала.
Когда-то давным-давно вдруг объявился пропадавший где-то отец и увез Павла с матерью в маленький городок, в котором, как он уверял, обосновался насовсем. Самое яркое воспоминание осталось у Павла от поездки по берегу озера от города Байкала до Слюдянки. Поезд влетал в тоннель, и во тьме - только проблески лампочек на стенах, потом выскакивал на волю и, казалось, чуть не срывался в озеро: прямо под колесами лежала вода до того прозрачная, что трудно было угадать, где кончается берег и начинается дно, круто уходящее вниз. Глубина завораживала, от нее кружилась голова, от страха перехватывало дыхание. Но поезд снова нырял в тоннель, и становилось даже уютно в этой темени в толще горы.
Насколько Павел знал географию, и помнил ту первую поездку, от Иркутска поезд должен был идти по берегу Ангары. Однако лишь пропали последние домики пригорода, земля вздыбилась крутыми боками сопок, лиственницы карабкались к облакам, поезд вилял над падями, то и дело показывая в окно собственный хвост, а порой из-за склона сопки и хвоста видно не было.
В соседнем купе кто-то говорил, что скоро Слюдянка и можно будет, если повезет, из-под полы купить омуля.
Почему же Слюдянка? Он почувствовал какое-то беспокойство, будто очутился на краю бездонного провала и надо прыгать через него, а противоположного края не видно, и неизвестно, есть ли он вообще.
ЂСкажите, а где же город Байкал? - спросил Павел у мужчины, сидевшего напротив него с журналом в руках
Мужчина сначала непонимающе глянул на него, потом рассмеялся:
ЂПроснулся!.. Да уж сколько лет, как дорогу спрямили...
ЂСпрямили... - протянул Павел растерянно.
Подхватившись, Павел принялся торопливо собираться. Он еще не успел сдать постель и получить у проводника свой билет, когда в окнах вагона размахнулся белесоватый простор. С головокружительной кручи поезд несся к берегу.
На вокзале Слюдянки Павел долго изучал расписание движения поездов, но так и не на шел того поезда, который шел бы до города Байкала. Тогда он решил просто пешком пройти хотя бы к началу старой дороги. Не может быть, чтобы люди совсем забросили ее.
Поколебавшись, он сунул все же рюкзак в шкаф автоматической камеры хранения и налегке зашагал по обочине железнодорожного полотна, справедливо полагая, что если будет идти по правой стороне, то не пропустит хотя бы остатков насыпи. Расспрашивать ему никого не хотелось. Возможно, он боялся вновь обнаружить свое невежество, а может, окрепло в нем суеверное желание самому найти потерянную дорогу.
Он шел вдоль полотна, пока не кончились пристанционные постройки. Когда между домами завиднелась даль озера, он свернул к берегу и пошел по песку. У берега было мелко, песчаное дно полого уходило к той границе, после которой взгляд уже перестает проникать в воду и отражается от ее поверхности. Мнилось, к этой границе дно повышается и где-то там смыкается с поверхностью воды. Чуть дальше из воды высовывалась вереница бетонных блоков.
"Почему так мелко?" - подумал Павел. И что-то похожее на разочарование или обиду всплыло в душе. Будто его снова кто-то обманул.
Потом берег повернул, песчаная полоса пляжа исчезла, поверхность воды оказалась затянутой какой-то зеленой дрянью, а берег превратился в какие-то колышущиеся болотные заросли травы, камыша, мелкого кустарника. Неожиданно Павел забрел в какой-то тупик, в котором все прокисло.
Он пошел краем болота, выискивая место, где можно было бы через него перебраться. Наконец, ему показалось, что он нашел такое место. С сухого берега он ступил на ярко-зеленую травяную поляну и тут же промочил ноги. Но упрямо двинулся дальше, надеясь, что пройти здесь можно, потому что по болоту как ни в чем не бывало шагали опоры линии электропередач.
Однако это только с берега казалось, что болото - равнина. Павел быстро заблудился среди камыша и водяных окон. Он весь вымок и после трех часов блуждания выполз на бугор, насыпанный под опору электропередач.
Он свалился в сухую, ломкую полынь, перевернулся на спину, ощутил тепло солнца, гревшего последним летним теплом, увидел пухлые облака, лениво плывущие по голубому простору, и вдруг все стало неважным. Остались только небо, солнце и пьянящее одиночество в пустоте. Земля под ним мягко но ощутимо покачивалась, мир вокруг зыбко колебался, время исчезло.
Сколько это продолжалось, он не знал, сил не было даже на то, чтобы скосить глаза и поглядеть на часы. И все-таки надо было подниматься. Павел сел, прикрыл глаза ладонью от солнца и далеко-далеко, у самого подножия сопок, казалось, поднимавшихся прямо из болота, даже не увидел, а угадал очертания моста. Потом разглядел какую-то прерывистую полосу. Подумал, что это, наверное, вагоны, стоящие на рельсах. Видимо, там был и выход из болота. Он шагнул с сухого бугра на мягкий травяной ковер. Сейчас же он заколебался под ногами, по нему пошли волны. Павел снова ощутил безопорную взвешенность и странную пустоту под ногами и вокруг. Это напомнило состояние, испытанное им в кошмаре и наяву, в день побега с завода. Но страха не было. Наоборот, было ощущение полета. Именно рискованного полета над бездной. Он старался мягко ставить и как можно легче опираться на нее, как бы перенося тело по воздуху. Расставив руки, балансируя, он будто летел над болотом, все зыбко колебалось вокруг.Тонкая травяная ткань уходила из-под ног, Павел взмахивал широко раскинутыми руками, пытаясь сохранить равновесие, но несколько раз упал, весь вымок. Он представил, как выглядит со стороны, и ему стало смешно. Он во весь голос выкрикнул:
ЂМежду тучами и морем гордо реет Буревестник! - и в очередной раз плюхнулся в грязь.
Решив больше не вставать, напрямик пополз к мосту. Руки и колени вязли в жидкой грязи, все вокруг колебалось, но болото больше не разверзалось под ним. Вдруг он потерял под собой всякую опору, его накрыло с головой, но он тут же вынырнул на поверхность и ощутил слабое течение. Совсем рядом увидел мост и, вспарывая руками покрытую пеленой ряски спокойную воду, поплыл против течения. Вскоре, хватаясь за жесткую осоку, росшую на кочках, он выбрался из воды. Мост почти нависал над ним. На путях стояли вагоны, людей нигде не было видно.
Неподалеку он нашел груду старых трухлявых шпал. Спички, по таежной привычке упрятанные в пластмассовую коробочку, не промокли, и Павел быстро развел костер. Прополоскав в речке одежду, повесил ее сушить над костром, а сам уселся на ящик, найденный под насыпью, и с наслаждением протянул к огню руки, ощутил тепло грудью, жаром пахнуло в лицо, и сразу отступила усталость.
Он жмурился от тепла и дыма, поглядывая на мост, на вагоны и думал, что это, наверное, та самая дорога, по которой он ехал в детстве. Но вот откуда взялось болото?..
2
Порыв ветра, пригнув болотную осоку и камыши, пробежавшись по поверхности речки и сморщив ее частой рябью, ударил в костер, выдул из него сноп искр, хлопья белесого пепла, растрепал стоящую неподалеку кудрявую иву, спугнув из кроны стайку пожелтевших листьев. Павел поежился, придвинулся к огню. Из-за болота на небо наползали рваные темно-серые облачка. Солнце светило красноватыми лучами, чуть высовываясь из-за крыши вагона, стоящего га путях. Павел подумал, что скоро вечер, а он еще толком не выяснил, та ли это дорога.
Рубашка уже просохла, но брюки, и особенно штормовка из толстой плащовки, были еще влажными. От одежды несло терпким запахом дыма. Поеживачясь от неприятного холодка, Павел оделся, с сожалением поглядел на жарко горевший огонь. Уходить от него не хотелось. Однако он вскарабкался на насыпь, и решительно зашагал по шпалам.
Справа все тянулось болото. Где-то вдали, за ним, угадывался Байкал - по той особой пустоте, которая всегда чудится над широкими водными пространствами. Железнодорожная насыпь отбрасывала на болото четкую тень, и там, по границе тени, шагала тень Павла. Глядя на нее, он подумал, что запросто мог потонуть в трясине, и никто никогда не узнал бы, куда он делся. Поежившись от запоздалого страха, усмехнулся от мысли, что сумел пройтись по болоту с такой же легкостью, как его тень. Да и вообще, все его путешествие напоминает прогулку верхом на собственной тени.
Впереди завиднелись дома какого-то поселка. В памяти сам собой выстроился ряд: Зима, Залари, Тулун, Куйтун, Култук... Павел почему-то было уверен, что поселок называется Култук. В поселок идти ему не хотелось, и он свернул к берегу. Болото уже кончилось, но песчаного пляжа, как ожидал, Павел не нашел. На берегу валялись груды трухлявых бревен, щепы, коры. Было уныло, пустынно, и у Павла от этого возникло странное ощущение, будто все в последний раз... Конец!
По берегу тянулся бревенчатый дебаркадер. Павел пошел по самому его краю, глядя в воду. Дно лежало далеко внизу. Прозрачная вода создавала впечатление пустоты. От этого замирало сердце и кружилась голова, будто Павел шел по краю бездонной пропасти. Дно имело какой-то странный вид, Павел долго не мог понять, в чем дело, пока не разглядел, что оно устлано слоем древесной коры. Это показалось ему противоестественным: ведь весь опыт его жизни говорил, что кора плавает не хуже пробки... К тому же он не заметил в воде ни единого живого существа: ни рыбешки, ни жучка - ничего! Ощущение предсмертности перешло в ощущение нереальности, потусторонности всего происходящего с Павлом. Будто его уже окружали одни тени, призраки человеческого бытия: мертвый поселок, ни улицах которого не видно ни одного человека, груды гниющих бревен, звенящая тишина вокруг и белесовато-голубая пустыня озера.
Дебаркадер кончился, и Павел сбежал по крутому откосу на низкий берег. Он прошел мимо каких-то бревенчатых строений, похожих на бараки. Людей возле них он тоже не увидел. Берег изгибался подковой и весь был завален бревнами, размолоченными вдрызг. Павел заторопился, стараясь поскорее миновать эти гиблые места. Ветер все усиливался. Павел подставлял лицо влажной свежести, жмурился. Недавнее тоскливое состояние ушло куда-то внутрь, оставив после себя холодноватую пустоту.
Перевалив через горб, обрывающийся в воду, и обойдя массив кустов, росших на берегу, Павел наткнулся на костер, горевший в затишке за кустами. Возле костра сидели двое парней и три девушки. Перед ними на газетах лежала различная снедь. Судя по тому, что три бутылки водки еще не были распечатаны, компания только что расположилась здесь.
ЂБа, Танька! Вот тебе и пара, - весело воскликнул один из парней. - Давай, паря, подваливай к нашему шалашу!
Павел колебался. Ему казалось неудобным подсесть к незнакомой компании. Однако есть хотелось невыносимо, а на газетах аппетитно розовели крупные ломти различной рыбы, сала и зеленел лук.
ЂДа не стесняйся. Водки хватит, - поддержал товарища второй парень. - Давай знакомиться.
Парней звали Гена и Гриша, но, кто из них кто, Павел тут же забыл. Девушки ему показались обыкновенными сельскими эмансипе. Таких он часто встречал в деревнях, когда выезжал на уборочную. Вот только та, которую назвали Танькой, показалась Павлу даже красивой. Держалась она как бы особняком. Это не замечалось, это каким-то образом чувствовалось. Будто она со скуки снизошла поприсутствовать здесь. Павлу она понравилась. Полная, крепкая, налитая женской силой, с симпатичным круглым лицом, ярким от здорового румянца. Она сидела на траве, с поджатыми ногами, прикрыв колени подолом широкого шерстяного зеленого платья. Рукава белой кофты, накинутой на плечи, были завязаны на груди слабым узлом. Лет ей, на вид, было двадцать-двадцать два.
Гена, а может, Гриша, разлил водку.
ЂНу, давай, за знакомство. Вздрогнули!
Павел отпил чуть-чуть, однако внутри все обожгло. Ему понравилось, что парни сделали вид, будто не заметили отставленного в сторону стакана.
Один из парней подсунул ему лоснящуюся жиром рыбку:
ЂПопробуй-ка малосольного омулька... Первый раз на Байкале, или как?..
ЂДа можно считать, что первый, - невнятно проговорил Павел, обкусывая нежное рыбье мясо.
Все закусывали, вели обычный застольный треп. Девушки, правда, пожеманились, делая вид, будто у них прямо-таки сил нет проглотить эту ужасную водку. Павел старался закусывать как следует. И соленый, и копченый омуль по вкусу соответствовал легендам. Таня все время молчала, глядя в байкальскую даль, уже основательно помутневшую от разгулявшейся бури. Потом выпили еще. Павел допил из своего стакана. Гриша или Гена, наливая в его стакан, спросил:
ЂА чего это ты такой мокрый и помятый? Городские не так выглядят...
ЂВ болоте чуть не утонул, - машинально обронил Павел, прислушиваясь к тому, как жар растекается по телу, горячая кровь начинает пульсировать в голове.
ЂВо, псих! От Слюдянки напрямик потопал...
Молчание Тани вызывало какую-то неловкость, и Павел, чтобы втянуть ее в разговор, проговорил:
ЂКрасиво, правда? - он кивнул в сторону озера. - Этот ветер зовут Баргузином?
Таня неожиданно зло выговорила:
ЂВек бы не видать этой красоты!.. А ветер этот - не Баргузин. Когда Баргузин задует, на берегу не посидишь...
ЂНу, что уж вы так... Байкал все же... - пробормотал Павел.
ЂТолько и всего, что Байкал! Тоска зеленая, пойти некуда. Кругом пьяные рожи, да и те одни и те же. До того все примелькались, за километр любого узнаешь.
ЂНу ты, пьяная рожа! - вдруг зло уставился один из парней на другого, - А ну, пшел с дороги! Татьяне пойти некуда...
ЂИтак, она звалась Татьяной... - глубокомысленно изрек второй, ловко очищая костяк копченого омуля от мяса, - и ей, бедной, совсем некуда податься... Знаешь что, Танька... Передувает тебя, как рыбий пузырь... Ветер уймется, пошли на рыбалку. Знаешь, рассвет, заря, тишина такая, что озеро - как зеркало. И ни одной пьяной рожи!
ЂА ну тебя! - отмахнулся парень. Я серьезно. Рыбалка - дело святое. А баб, добра этого, в поселке навалом...
Павел ощутил укол стыда, оттого, что не помнит, кого как зовут. Но тут парень пришел ему на помощь - обратился к товарищу:
ЂСлышь, Гринька, возьмем ее в следующий раз?
Неча делать, - невнятно пробормотал Григорий, запихивая в рот перо лука. - Давай лучше его возьмем, - он кивнул на Павла и, обращаясь к нему: - Ты, Пашка, как здесь? По делам или как турист?
ЂДа так просто... - неопределенно пожал плечами Павел.
ЂНу, значит, сейчас допьем и пойдем ко мне, я тебя расколоткой угощу. А как Байкал уймется - порыбачим.
ЂНа вашем дырявом корыте только и плавать по Байкалу, - Татьяна усмехнулась. - Вы его спросили, он плавать умеет?
Григорий весело расхохотался:
ЂНа Байкале это умение ни к чему. В Байкале еще никто больше полукилометра не проплывал. Тут сама вода не держит, бьешься будто в пустоте...
ЂЧто такое расколотка? - спросил Павел, вытягивая за хвост из полиэтиленового пакета очередную рыбу.
ЂМ-м-м... - Григорий прижмурился, вытянул губы трубочкой, причмокнул. - Вот пойдем ко мне, и узнаешь...
ЂРасколотка, расколотка... - поморщилась Таня. - Ему в баню бы сейчас. А то в болоте искупался, теперь еще этот ветер...
ЂА что, Танька? Вот и попарь его. Сегодня же ваша баня дымила, - проговорил Гена, притягивая к себе одну из девушек, которая не очень-то упиралась.
Таня высокомерно фыркнула и поднялась с земли:
ЂПойдем, Паша.
Павел поднялся. Но земля тут же вздыбилась под ногами. Это показалось ему забавным, и он рассмеялся. Таня подхватила его, закинула себе на плечо его руку, сказала удивленно:
ЂНа вид совсем трезвый а качаешься...
ЂПашка, если вырвешься живым из ее бани, приходи - на рыбалку пойдем, -проговорил Григорий, вовсю тиская свою подружку.
ЂКонечно, приду! - крикнул Павел.Ему было легко и хорошо. В нем возникло что-то новое, еще неведомое ему самому; ощущение, что он откуда-то вырвался или куда-то прорвался. Росла бесшабашная уверенность, что все проблемы решены и больше не будет тоскливого и нудного существования - дальше будет жизнь. Это каким-то образом было связано с двумя полузнакомыми парнями, развалившимися у костра. Но какая связь и в чем суть происшедшей перемены, Павел никак не мог сообразить. Мысли путались от выпитой водки.
ЂВам, кобелям, только бы об одном трепаться! - выкрикнула Татьяна, обернувшись к костру.
ЂДа ладно, Танька! Шутим же мы. Все же знают, что ты всех посельских парней от себя разогнала.
Они пошли по берегу. И хоть Павел уже утвердился на собственных ногах, округлого и тугого Таниного плеча не отпускал. А она поддерживала его за талию, и это было невыразимо приятно. Он ощутил доверительную близость к ней1 и тихо заговорил:
ЂКогда-то давно-давно мы с мамой ехали на восток. Я всю жизнь помнил, что поезд от города Байкала шел через вереницу тоннелей по самому берегу. И вот еду от Иркутска, а станции Байкал нет, сразу Слюдянка, и озера все нет и нет... Все не так, все забыл...
ЂХочешь, покажу ту дорогу? - предложила Таня.
Ветер трепал кудрявые волосы Тани, они окутывали лицо Павла облаком, от них исходил какой-то странный травяной аромат, он дурманил, вызывал полузабытые воспоминания или ощущения. Ветер хлюпал волнами о берег, посвистывал в кустах.
Они поднялись на береговую террасу и почти сразу вышли на железную дорогу. Взобравшись на невысокую насыпь, пошли по шпалам. Головки рельсов заржавели, между шпалами проросла трава. Смеркалось. Байкал разошелся не на шутку, явственно слышался стук перекатываемых волнами камней.
Рельсы, сделав плавный поворот, ныряли в каменный зев тоннеля. Павел остановился под аркой, вглядываясь во тьму. В непроницаемой черноте чуть светилось крошечное окошко противоположного входа. Не верилось, что он так же огромен, как и тот, под аркой которого Павел стоял. Он подумал: как это похоже на видение кошмара. Так же, как и там, мрак вокруг и крошечное пятнышко вдали... Он вышел из-под арки, начал спускаться с насыпи. Таня пошла за ним, споткнулась. Он успел подставить руку, перехватив ее поперек туловища, ощутил тяжелую мягкость ее живота, тепло тела. Сердце екнуло, проваливаясь куда-то. Таня крепко ухватилась за его плечо и они сбежали по откосу к берегу.
В сумерках свинцово-серые волны с белыми гребешками чередой наскакивали на камни, разлетались белыми взрывами брызг. В воздухе носилась водяная пыль. Все это вымело из души Павла остатки чувства одиночества, тоски и ощущения никчемности существования, а вместе - и остатки того, что столько лет мешало ему прийти сюда.
Он стоял на большом плоском камне, подавшись вперед, подставляя лицо холодным брызгам, постепенно привыкая к мысли, что все это теперь его. От душевной наполненности, пришедшей к нему, от радости обретения этого буйного озера, старой дороги детства, крутых сопок, надвинувшихся на узкую береговую полосу, от предвкушения уюта тихих распадков, до краев заполненных тайгой, на Павла накатила какая-то бесшабашность. Он резко повернул Таню к себе, обхватил ее за талию, сжал изо всей силы. Она слабо пискнула, попыталась упереться кулачками в его грудь, но руки ее тотчас ослабли, и она запрокинула лицо. Он почувствовал прохладную влажность губ, холодок острых зубов. Он целовал ее исступленно, самозабвенно, и она отвечала все горячее, покоряясь ему.
Было уже темно, когда прошла первая волна радости обретения. Они молча выбрались на дорогу и пошли по шпалам. Таня, тихая и молчаливая, шла рядом, прижимаясь щекой к его плечу и обеими руками обхватив его руку. Начинался дождь. Редкие, крупные капли, как пули, неслись из темноты, мгновенным холодом ударяли в щеки, в голову, пробивали даже штормовку. Павел почувствовал озноб. Подумал, что наверняка заболеет, и тут же забыл об этом. Он чувствовал, что Таню тоже пробирает озноб, но, видимо, не от холода - руки ее были теплыми. У нее даже зубы слегка постукивали, и она все ускоряла и ускоряла шаг.
Сосредоточенно глядя вперед, в темноту, пробитую редкими огнями поселка, она напряженным голосом спросила:
ЂПаша, а откуда ты приехал?
Машинально он назвал город.
ЂБольшой, красивый горд, - тихо откликнулась она.
ЂОбычный, душный и пыльный. Вечно воняет бензином, а в тихую погоду - еще и газом.
ЂКинотеатров, наверное, полно. Концертные залы, - не слушая его, мечтательно протянула она. - И люди, люди, люди... Никто тебя не знает и ты - никого...
ЂДеваться от людей некуда, в автобус не влезешь - везде битком, - хмуро проговорил он.
Радость и легкость куда-то испарились. Он будто снова вернулся в цех. Но сейчас же отмахнулся от этого: гори оно все - планы, наряды, приписки, недописки...
Чтобы окончательно отвлечься, он спросил, впрочем, без особого интереса:
ЂА чем ты занимаешься?
ЂРаботаю учительницей пения в школе, в Слюдянке. Здесь у меня родители. Зарабатываю порядком, да негде тратить... Пошли быстрее, а то промокнем, - добавила она, ежась от холодных капель дождя.
Вскоре они вошли в поселок. На темной улице не было ни души. Таня привела Павла к узенькой калитке в высоком заборе. Войдя в нее, они долго пробирались между грядками, нащупывая ногами дорожку. Павел спросил шепотом: