Аннотация: Воспоминания об первых эротических переживаниях. Студенчиские "практики" в колхозах, пьянки в ЦПХ ( в женских общежитиях. Кто скажет что ничего подолбного не было в той давней 1969 - 1974 г.г. жизни советского студента?
Романтика лет студенческих, 1969 г.
Посвящается хрусткой картошке на заснеженных колхозных полях.
Второй курс, "летняя практика" - недавно нашёл у себя конверт старых ч/б фото с этих "практик", может быть организую на своей страничке "студенческий колхозный альбом".
В том году повезло с погодой: сухой, жаркий август. Повезло и с деревней: председатель выделил для помыва студентов личную баню. В ту субботу дежурить по бане выпало мне. Вода - вёдрами из колодца, сухое бревно, заранее разваленное бензопилой, - разлетается под колуном на поленья. Вообще-то, устал. Уже темнеет, а желающих помыться - не убывает, вот и сейчас подвалили два десятка девчонок из НИСА (Новосибирский институт строительства и архитектуры), первый курс, должно быть, может даже - только что зачисленная абитура - совсем пигалицы, детсадовские формы, в халатиках, полотенца в пакетиках, толпятся у бани, пока я, под руководством самого председателя, выгребаю золу, набиваю топку поверх пылающих углей наколотыми поленьями и слушаю пьяный председательский трёп. О его геройских подвигах: воевал председатель в СМЕРШЕ (врёт, наверное), потом - в "Органах" куролесил по чёрному (трепло!), травму получил - вывернутая назад кисть руки - брошен Партией на председательскую работу. Девушки шепчутся в дверях предбанника. С губ председателя чуть слюна не течёт: эх, раньше бы мне этих!
- Да ну, много их.
- А по пять минут на каждую - всех бы порвал!
- Да маленькие они все какие-то, дети..
- Эти - маленькие? Да это - кобылы! Не видал ты маленьких! Вот, когда родственников осуждённых сгребали, подъедем ночью, динь-динь, телеграмма...- и в хату, а они там с постелей, тёпленькие, всех баб тут же приходовали, ни одной не брезговали! Бывало её двумя руками, как гандон на х..й натягиваешь. Ничего, ни одна не сдохла, всех по этапу отправляли. А чего! Иная выступать начинает, б..дь, пожалуюсь, напишу, а как оприходуешь - сразу тиихохонькая, сама идёт, сама в автозак залазит. Так вот. Учись студент. С людями надо уметь работать.
Вывернутая рука председателя трясётся, подпрыгивает..
Много лет позже прочитал рассказ А. И. Солженицина " Кисть руки" - был потрясён сходством!
- Ты, это, особо не балуй, пока все моются, не лезь. Нажалуются, суки. Потом, как одна какая останется, как договоришься, но чтоб без свидетелей!
Председателева рука опять запрыгала.
Порядок такой. Дежурный по бане моется последним. Оставь дров себе, воды пару вёдер. Ну, бывай - х..й не сломай! Мокрая ладонь ткнулась мне в руку.
Девчонки моются долго, мелькают в предбаннике, льют воду, повизгивают. Я дремлю под эту "живую музыку" на штабели досок перед баней. Темнеет. Трещащая стайка "стрекоз", с головами обмотанными полотенцами, пролетает мимо меня, исчезает за калиткой. Всё. Моя очередь. Печь вновь набита дровами, бак залит водой, последний заход к колодцу - за холодной, для облива. На пороге - тёмная фигурка. Пацан? Нет. Девичий голосок
- Извините, я опоздала, да?
В приливе великодушия - ну куда же деваться!
- Нет, вот специально для Вас дров подбросил, воды набрал, прошу пани!
- Спасибо. А больше ни кто не придёт?
- Нет, Вы - последняя. Весь пар - Ваш!
Минутой позже:
- Я не могу, так светло! В окно всё видно?
- А вы своё платье на окно повесьте, свечи задуйте, - из печки света достаточно.
- Да. Спасибо. Вы не будете заглядывать? Честное слово?
- Не буду. Честное слово! Я перед баней, на досках.
Отправляюсь на свою лежанку. Через пять минут головёнка высовывается из двери бани:
- Вы не могли бы здесь посидеть, мне почему-то страшно?
Возвращаюсь в предбанник.
- Только не заглядывайте, пожалуйста...
- Не буду, я же обещал.
Со всей серьёзностью отношусь к ситуации. У меня три сестры. Две младшенькие, и уж я то хорошо знаю девчоночьи страхи темноты и пустой комнаты. Сижу в предбаннике, разговариваю через дверь. Девочка только что зачислена, будущий архитектор, у неё хороший твёрдый рисунок, благодаря рисунку и прошла конкурс, хотя к ней было особое отношение в комиссии, на собеседовании долго допрашивали. Рассказываю, что сам я чудом поступил. Спасла меня какая-то высокая, рыжая девушка, пока я сидел на письменной математике, над своими десятью задачами, из которых одна - планиметрия, которой в школе было чуть-чуть, а две задачи на дифференциальные уравнения, которых в школе вообще не давали, она выходила со своим листком и на полминуты задержалась около меня, карандашиком нанесла сечение в планиметрии, набросала решение в обеих дифурах, - мне оставалось только обвести своим почерком. Так и не узнал, кто была моя спасительница, не запомнил, в отчаянии
Смех за дверью:
- Представляю ... , у нас одна девочка - она поступила - мокрая вышла и не заметила, что мокрая!
Смеёмся вместе.
- Мне повезло, у нас в Салаире хорошие учителя...
За дверью молчание:
- Где? В Салаире? На фабрике?
- Нет, в Хасане, 25-я школа.
- А я с фабрики, 26-я школа.
Я чуть не влетел к ней за дверь! На другом конце Союза - землячка!
- Хотела в Москву - мне в Москву нельзя, а ближайший архитектурный - в Новосибирске.
- А меня наш физик, Изяслав Михайлович в Академгородок свозил, я и заболел университетом.
- Знаю. Гинзбург!
- Почему знаешь, он же из 25-й школы?
- Потому что Гинзбург, Изяслав Михайлович.
- Не понимаю...
Смех за дверью. - Отвернись, мне надо выскочить, а одежда вся у тебя.
Отворачиваюсь. Лёгкая тень промелькнула за дверь, за баню..., через несколько минут - отвернись? Тень вернулась в парную.
- Там совсем темно и, кажется, туман .. Ты то же будешь мыться?
- Не знаю..
- Не надо, мне что-то страшно. Я сейчас только ополоснусь и постирушки отожму, ладно?
Молча выходим из бани. Ого! Обжигающий холодом молочный плотный туман. Ни зги. Шагаю. Проваливаюсь в какую то грязь. Запинаюсь обо что-то. Нащупываю руками штакетник забора. Калитку.
- Иди на мой голос.
Чувствую её руки. Опять грязь.
- Значит, давай так, я сажусь, ты залазишь мне на спину, и я тебя несу. Всё равно я не мылся и я в сапогах. Как-нибудь дойдём.
Горячий груз придавил спину, пытаюсь услышать сердечко. Держусь одной рукой забора, спускаюсь по улице к ручью. Куда идти дальше?
- Залезем на холм, он выше тумана, что-нибудь увидим.
Вброд через ручей, крутой склон, бурьян. Вынырнули из тумана. Небо в ярчайших звёздах. Сухая стерня, рядки высохшего сена. Вокруг холма непроницаемая мгла - ни огонька.
Соскользнула с моих плеч, села на какой-то широкий камень..
- Ой, как тепло!
Камень горячий, дневным солнцем отогревает от туманной сырости.
- Что тут было?
- Церковь, по-видимому, потом снесли, как везде, а это - фундамент остался ..
- Откуда знаешь?
- Я же архитектор. (Смех). Так, Полярная - там, значит вот восток, а там - Алтарь. Ложись головой к Алтарю.
- Зачем?
- Так надо. Наверное, будем здесь до утра.
Вспоминаю, что камни быстро остывают и забирают человеческое тепло. Встаю. Набираю сухого сена, укладываю сено толстым слоем поверх камня, обкладываю валиком вокруг. Снимаю с себя штормовку.
- Давай так, я ложусь на сено, ты ложишься поверх меня огребаешься сеном и укрываешься моей штормовкой.
- А не тяжело?
Уверенно вру: мы с сестрёнкой всегда так в бору ночевали, когда с ночевой за брусникой уходили.
Опять на мне горячая тяжесть. Пальчики убирают сухие травинки с моего лица, её щека ложиться на мою щеку.
Голова кружится от близости её дыхания, стараюсь сдержать своё, что бы вдыхать её выдохи, вдыхать выдыхаемый ею воздух. ... Потом-потом прочитаю у Бунина "Лёгкое дыхание".
- Поцелуй меня? - мой собственный голос слышится как бы со стороны, робко-робко.
Губы касаются где-то около моего носа..
- Хватит, пожалуйста, мне нельзя целоваться, у меня слабое сердце, и, если заволнуюсь, - могу умереть...
Боюсь шевельнуться, что бы не спугнуть это чудо - звёзды, её дыхание, краем глаз вижу её губы.
Губы шевельнулись - слушай, я это ещё никому не читала. Звучит какой-то незнакомый, перекатывающийся язык, певучие фразы, - потом перевод на русский., ни на что не похожие стихи.
- Что это?
- Это песнь Любви. "Песня Песней".
- Красиво.
- Ещё бы! Знал бы ты сколько этой Песне лет.
- Дашь почитать?
- Смех - сам прочитаешь, только не выучишь...
Задетый за живое (я ведь поэт!) читаю что -то из своей "дворовой любовной лирики".
Пальчики прижимают мне губы на полуслове. Читает она, что -то невероятное, до крови пронзающее душу.
- Кто?
- Марина Цветаева. Это будет твоя первая любовь, Любовь на всю твою жизнь. - Почему? - Я знаю. Считай, что я твоя Касандра.
- Кто?
Смех. Господи, какой лёгкий, тихий не обидный у неё смех!
- Узнаешь, ты всё узнаешь, ты умница! Пальчики касаются моей щеки - и у тебя в глазах звёзды.
Пытаюсь её обнять, пальчики возвращают мою руку обратно.
- Постарайся сублимировать желание. Не понял? Ты очень хочешь, я знаю, но сейчас не время ни мне, ни тебе, а из наших желаний мы можем построить наш Храм. Вот сейчас ты лежишь на фундаменте Церкви. Ты и есть Церковь - Храм твоей Души. Строй мысленно его стены, возводи их к звёздному куполу, черпай из себя желание и возводи из него стены. Не спеши, камень за камнем, отёсывай лишнее, украшай изразцами, арку за аркой. Строй спокойно, надёжно. Это будет и мой Храм.
И я вдруг почувствовал физически, как белые ажурные стены взорванного собора вырастают вокруг меня...
И это оказалось настолько важно, сложно, что когда я проснулся - туман осел. Утреннее солнышко дробилось меж ресничек. Замер, боясь пошевельнуться. Её щека на моём лице. Чуть раскрытые губки у моих губ. Паутинка слюнки .. Как хотелось дотянуться, слизнуть эту паутинку.
Почувствовала моё пробуждение.
Засмеялась
- Зажмурься!
Слышу отряхивание соломинок. Шелест застёжек, - не поворачивайся!
Лёгкие шаги, бегом в сторону, возвращение, - теперь - ты.
Убегаю за склон. Долго-долго отливаю. Как же она терпела?
Вернулся, она уже собралась, любуюсь самым прекрасным на свете лицом, её глазами - моей маленькой смуглянкой! Смуглые пальчики подбирают из старого кострища уголёк. На камне, освобождённом от сена, пишется номер группы, улица, дом - это в Салаире.
Спускаемся бегом с холма - разбегаемся, каждому на свой утренний развод. После развода - хватаю из рюкзака записную книжку, мчусь на холм, переписываю всё с камня.
НИСИ - угнали на поля другого хозяйства, "на зерно", нас - гробиться "на картошке".
Наконец, возвращение с "практики", - в ту же ночь - на ж.-д. вокзал и домой, в Салаир. Как бесконечно тянулась ночь! Утро. Из автобуса - в автобус и на фабрику. Склон фабричной горы. Огороды, изгороди, крепкие бревенчатые дома. Поднимаюсь по улочке, ловлю взгляды. Стук в дверь. Удивлённое взрослое лицо. Из-под маминой руки выскальзывает моя Любовь, моя Жизнь, моя Мечта, Та, Без Которой, Я не Могу Больше Ни Секунды!
Моё маленькое, смуглое чудо, запахнутое в голубое платье - халатик (с маминого плеча?). Я молча взят за руку и влеком вниз, в конец огорода, за подсолнухи, от шести пар глаз, возникших в дверях и окне её дома.
Прижимаю к себе, путаюсь в упрямых кудряшках, тыкаюсь губами в ушко, в шейку, в губки...
- Почему???
- Не надо, пожалуйста!
Целую шейку, кручу пуговки платья..
- Как я хочу на Тебя посмотреть, ну, хотя бы, раз.
После лёгкого молчания, её пальчики расстёгивают пуговку, другую (моё сердце взрывается с каждым ударом, заполняя весь мир звоном в ушах). Полы платья (халата) распадаются. На невозможно прекрасном, смуглом до черноты теле - простой белый х/б лифчик...., такие же трусики. Пальчики, дрогнув, исчезают за спиной, лифчик падает вниз - две почти неотличимые в своей смуглости от тела - груди, как две половинки яблочка, чёрные горошинки сосочков. Тянусь к ним. Пальчик указует на ямку меж ними.
- Сюда..
Целую ямку, ещё, ещё, задыхаюсь её запахом.. .
Много лет позже, напишу, не думая о ней, а написав - вспомню и неведомый раскатистый, певучий язык, и тёмные, дымные кудряшки, и смуглую, до черноты кожу, и ямочку меж твёрдых крошечных грудей..
"Как пахла войлоком и мёдом
Странноприимная страна".
Напишу и услышу голос погонщиков скота, и шорох сворачиваемых войлочных шатров, увижу три сосуда воды при входе .. Но это - потом.
А тогда, я осторожно, бережно отстранён, халатик запахнут и застёгнут. Я взят за скулы и мне, тихо-тихо, близко-близко сказано:
- Не надо настаивать, пожалуйста, - у нас ничего не получится.
- Почему???
Раздельно, по слогам, очень тихо:
- Потому что я еврейка.
- Грузинка, еврейка, по мне, так ты больше грузинка, у нас 200 национальностей!
- Еврейка, это не национальность (её смех, смешинка)
- А что же? (моё отчаяние..)
- Диагноз и судьба. Поймёшь сам. Ты будешь много читать. Очень много. Вновь пальчики коснулись моих губ. Я скоро выйду замуж. Меня выдадут. Куда-нибудь, далеко-далеко от сюда, - узнаю перед самой свадьбой, это не важно. Я рожу двух, может трёх детей, в наших семьях рожают много детей, сколько смогут, но у меня больное сердце. И я очень быстро изменюсь, мы быстро меняемся.
- Я обещаю ждать тебя вот на этом месте, в это же время, через тридцать лет. Если ты не шарахнешься от меня, (пальчики зажали мой протест в моих губах), и если я увижу в твоих глазах те же звёзды, как там, в деревне, я сделаю тебя счастливым, на полчаса, или несчастным...- это одно и то же.
- " Радость и грусть - всё одно"
- Это Цветаева?
- Нет, это будет твоя вторая любовь, выверенная и рассудочная, - Гиппиус.
- Тебя увезут на твою историческую родину?
- Я не готова жить на нашей Исторической Родине. Надо много воли и силы, что бы жить среди зверей, засыпать с оружием в руках и просыпаться с оружием в руках.
- Но война скоро закончится, зверей разгонят.
- Та война не закончится никогда, и зверей никогда не разгонят. Потому что сердце Зверя - тут. (Топнула пяткой по огородной земле.)
Сердце зверя здесь, на этой земле, в этой стране.
Ты скоро поймёшь, что единственный достойный повод для
жизни здесь - сопротивление зверю. Поймёшь, ты способен понять, может быть - один из этого города.
( Я ничего не понял.)
Из дома раздался голос.
- Всё, мне пора. Через 30 лет, здесь, на этом месте, в это время. Узнаешь меня вот по этому голубому платью.
Годы. Прошли годы. В Салаире отработал, закрылся рудник. Встала обогатительная фабрика. Исчезли автобусные маршруты. Единственный автобус колесит по всему городу, проезжает и через фабрику. Год за годом, навещая не часто родителей, я наблюдаю из окна автобуса, как исчезают дома и огороды, как склон фабричной горы превращается в бурьянный пустырь.
После ранения, только-только заново научившись ходить, я еду с женой и сыном к родителям. Автобус, мотаясь на ухабах, завернул на фабрику. Сижу, прижимаюсь боком к окну, у прохода сидит, поддерживая меня, моя, измученная духотой и моими капризами, супруга, сзади страхует мою голову сын.
За окном, на склоне горы, среди квадратов сухого бурьяна - голубое платье...,
бросок к проходу...
- Котя - Котя, потерпи, ещё не много, сейчас доедем...
" Тебя я приветствую, моё поражение!
Тебя и победу я люблю ровно,
На дне моей гордости - бездна смирения,
Радость и боль - всё одно.
Тебя я приветствую, моё поражение!
Мне радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Всякую чашу - пьют до дна".
Был ли SEX в СССР ?
Итак, Советский Союз, эпоха развитого социализма ( застой, всем хорошо и все довольны). Деревня, точнее - умирающее село, - Центральная усадьба хозяйства Верх-Ики Маслянинского района Новосибирской области. Как любил я эту деревню Верх-Ики! Бывал там не менее трёх раз. На высокой горке сама Усадьба: здание правления, магазин, столовая, коттеджи местной "знати" - директоров хозяйства, бригадиров, завхозов, кладовщиков, зав. мех. мастерскими, зав. гаражом, и т.д. - целая улица шикарных усадьб ( представляю, как дети и внуки тех "хозяев жизни" стенают сегодня и плачут на вот таких форумах об утраченном могуществе, о райской советской жизни, устроенной начальственными папашами для своих отпрысков: с ежегодными путёвками к морю, с бесплатной школой и гарантированным дипломом советского ВУЗа !! А ещё, вдоль этих хозяйских усадьб пролегал - асфальт (!) - немыслимая роскошь в сибирском советском селе !
Основная часть села - под горой, вдоль речки , непролазная грязь вместо дорог, рухнувшие, сгнившие от сырости ( река рядом, туман) заборы, брошенные за отъездом хозяев дома.. Ночью - ни единого огонька, (электричество на ночь отключается ? - не помню) - темнота, туман, ямы .. не хочешь, а заблудишься. - только сияют вдали, на горе лампы на столбах вдоль главной улицы.
А меня всегда тянуло вниз деревни, там, на краю скопища тёмных, покосившихся изб, завалившихся бараков стояла ШКОЛА. Восьмилетка. Большое двухэтажное деревянное здание с громадными окнами первого этажа, ничего, что все "удобства" - длиннющий, дощатый "туалет" на улице, пара десятков отверстий в хлипком полу, ничего, что вода - льющийся из вкопанной в склон горы трубы родник, зато вокруг Школы - берёзовая, старинная роща, с рассвета до заката - птичий грай! И ещё в этой Школе удивительная библиотека - чего только в ней не было, начиная от почти полной . издаваемой ещё Горьким " Академии" до уникального 99 томного Л. Н. Толстого ( кто-нибудь сегодня помнит, что подавляющая часть творений Льва Толстого - 90 толстенных томов не издавались НИ РАЗУ в царское время, НИ РАЗУ в советское время, НЕ ИЗДАНЫ сегодня. Чуть-чуть нелегально печаталось и контрабандно ввозилось в Россию. Единственное издание - вот это 99 томное С. Соч., 1927 - 1958 г.г. издания, тираж большинства томов менее 3000 экземпляров, да и из тех большая часть уничтожена. Откуда же здесь, в сельской школе, такая роскошь? Мне объясняют, эта школа, и библиотека и роща - дом фабриканта, который владел здесь, во время НЭПа, льнотрепальной фабрикой, село жило фабрикой, фабрику снесли в 30е годы, в здании правления фабрики - сегодня клуб. Вокруг села были десятки деревень, каждая деревня жила льном и мёдом Совхоз назывался мёдоводческим. А потом началась компания укрупнения: деревни сносились, крестьян переселяли сюда, на Центральную усадьбу. Оторванным от своего хозяйства мужикам в жизни оставались водка да петля. За считанные годы и умер ещё дореволюционный сибирский льноводческий промысел. Где же Вы, Академик Заславская (псевдоним?) автор теории неперспективных сибирских деревень? Сколько же крестьянских загубленных душ на Вашей совести, или вам всё равно, Мавр сделал дело?
А теперь, собственно, о SEX-е в СССР.
А ещё мне нравилась библиотекарь в этой Школе. Она всегда была там, среди книг, в любое время ночи и дня. Очень тихая, скромная бесконечно спокойная и вежливая ( инопланетное существо в советском селе). В очках, которые снимала при разговоре, знающая о книгах всё, или почти всё, умеющая тактично поправить, если меня заносило в суждениях. Светлая шатенка, но волосы вздымаются кудряшками а ля Анджела Дэвис, конопушки на лице и зелёные глаза, но при этом строгий нос с горбинкой польской пани. Я не скажу, как её звали. Скажу, что уже в первый свой приезд в село был влюблён в неё. И в первый же мой приезд, хозяйка хаты, к которой меня поместили "на постой", сообщила : "Ты там в школе толчёшься, в библиотеке, держись подальше от этой вонючки, в деревне с ней не здороваются, она с чёрными приезжими еб...тся, фельдшерица из Маслянинской больницы говорит, что заяб...сь эту суку выскабливать". Единственное в этой тираде, которую потом я от кого только не слышал - от раздатчицы котлет в столовой, до учётчицы зерна на току, от жены бригадира, до драной клубной кошки, - единственное, что походило на правду - кличка "вонючка" - изо рта девушки шёл гнилостный запах больных зубов, она и сама это знала, говорила в пол отворота, опустив лицо, не улыбалась, однажды я увидел у неё вместо правой половины зубов - серые пеньки.
Второй мой приезд в Верх-Ики (шефская помощь селу, монтаж электропроводки) начался с визита в библиотеку, из кузова грузовичка, с рюкзаком на плече, сразу в рощу и в знакомую дверь.
И мы обнялись - в первый раз. Обнялись без слов, на пороге. И так же без слов зашли в пустую, всегда пустую библиотеку, в зал выставленный партами, и сидели за партой, она, уткнувшись лицом мне в плечо, я - перебирая кудряшки её волос, вдыхая их полынный запах. Ни единого движения.
"Как я Тебя ждала. Какая это была зима. Я больше не вынесу".
Потом мою фамилию прокричали за окном, всем шефам - к бригадиру. Потом была работа "от фонарика до фонарика" от темноты до темноты, с нечастыми моими явлениями в библиотеке, обниманиями, молчанием, её нежно - твёрдыми уклонениями от поцеловаться. В один из выходных она повела меня на холмы за селом, к фундаментам разрушенного храма, и там, впервые смотря мне в глаза, попросила сделать ей ребёнка.
- " Иначе мне отсюда не вырваться.
Возьму в правлении документы, поеду как в больницу, и мимо до Маслянино - и на автобусе
прямо в город. Знаю, будет трудно, в городе, с ребёнком, койку в общежитии дадут, может быть. Я штукатуром могу и на покраске работать".
На мой взгляд, - ответила. Просто и спокойно.
--Я ещё ни с кем близко не была и не хочу, что бы кто - то там был бы у меня первым, и ещё я хочу, что бы мой ребёнок родился от человека и вырос человеком. У меня сейчас самое подходящее время, я долго ждала. Придёшь?
В ответ я обнял её, она заплакала, впервые плакала, сколько я её не видел.
Мы расстались у рощи, я шлялся вокруг деревни, собирал грибы, пинками гнал от себя все мысли. В 23 час.00 мин. внизу деревни выключили свет. Моюсь под ледяной водой родника из трубы, обтираюсь майкой, в сгустившемся тумане нахожу школьный забор, перемахиваю, дверь в библиотеку не заперта. Встречаю ждущие меня пальцы, следую за ними в книгохранилище, между стеллажами развёрнуто подобие постели, горят свечи .
- Здесь окон нет и от сюда ничего не слышно. Какой ты холодный
- Это я в роднике помылся
- С ума сошёл, простынешь ведь
Обнимаемся опустившись на это ложе, ничего из одежды нет на мне, ничего под её халатиком. Уклоняется от поцелуев
-- Не надо, пожалуйста, Тебе не приятно, я знаю..
-- Ну тогда - туда!
-- Нет!!!! Ой ..
Скользнув вниз, впервые в жизни, целую "туда" - как столько раз читал в переводах журнальчиков.. Лицо щекочет густой плотный островок кудряшек., под язычком какие-то бесконечные складки, путаюсь в них, разбираю, раздвигаю пальцами обеих рук, пока не нахожу отверстие и упираюсь в преграду. Там, в глубине, то же складки, свернувшиеся в какую-то улитку, перекрывающую моим пальцам дальнейшее проникновение.
Она, - наверное то же из журналов, - напряжённо раздвинула ноги, чуть ли не в шпагат, вытянутые мышцы вибрируют, дыхание остановлено. Глажу её грудь, катаю ладонями по соскам, щекой глажу по животику, дыханием касаюсь бёдер.. медленно - медленно отступает её напряжение. Подвожу её руку к своему кончику, - сжимает в кулаке, - вместе с её рукой приближаю к её лепесткам, внизу. Вместе водим напрягшейся головкой вдоль, под мягкими кудрявыми зарослями Оставляю её руку, чувствую как вздрагивает касаясь головкой влажного островка , подаюсь вперёд, усиливая нажим.
-- Хорошо, что стены старинные и отсюда ничего не слышно. Завтра бы вся деревня судачила. И без того .. Тебе же про меня рассказывали?
-- Да. Я так и не понял, откуда что взялось, пострелял бы их всех.
Её Рука гладит мне голову
-- Это было, когда мама ешё жива была. Я отпросилась на танцы, в клуб, на горе, видел, да? Там каждую субботу танцы были. Приехали строители, не русские, совсем взрослые. Я с девочкой танцевала. Подошли, развели нас, он сначала со мной танцевал, потом вывел за руку из клуба. А там меня подняли и отнесли за клуб, где кусты. Один наклонил меня и зажал голову между своих ног, а другой сзади меня пристроился, платье задрал, трусы снял и стал в меня ..запихнул в меня. Не знаю почему, он мне в попу запихал. Мне так было больно, а рот зажат, я даже кусаться не смогла. Около клуба кто-то выстрелил, не по-нашему закричали, они меня бросили и в клуб убежали. Потом рассказывали, что это другие нерусские приехали с этими драться. А я поползла через все кусты сюда, к школе, и здесь под крыльцо спряталась. Я два дня под крыльцом сидела, из меня крови вытекло, ужас, болело всё. А они меня потом искали, домой приходили, маму побили, куда меня спрятала, говорили, что мне "за это" денег дали, и мама им теперь много должна. Потом уехали. Я домой пришла, мама меня всю исхлестала, на спине до сих пор рубцы остались. А потом ко мне цепляться стали в деревне, в окна стучали, в ставни по ночам камешки кидали. Я тогда в школу ушла, здесь тётя Зоя работала, покойная, уборщицей, у неё и жила, и сейчас тут живу. Потом всё успокоилось, приехал в форме, как милиционер, ему в город написали, что я незаконно проживаю и вожу к себе, меня в коляску посадили и на мотоцикле увезли. Там ночь просидела. А утром меня привели к ним, - их там трое все пьяные, мне говорят, что знают, чем я промышляю, и что все, такие как я, им платят и их бесплатно обслуживают. Стали меня раздевать, в лицо мне пихать, я укусила одного - просто так получилась, я просто вырваться хотела от них. Тогда они стали меня ремнями с пряжками бить по голове, зубы мне поломали, с тех пор у меня зубы болят. Я всё равно в окно бросилась, не убежала, - порезалась сильно, голову порезала, живот, потом в больнице зашивали, кожу натягивали, я с тех пор волосы не стригу, что бы швы не видно. Меня обратно участковый привёз и сказал в правлении, что меня на учёт поставили. И мне теперь документов не выдают в руки.
-- Так чего же врач тебя не посмотрел, увидел бы, что ты ещё....
-- Она смотрела, сказала, всё равно из меня шлюху сделают, раз зацепили, всё равно сделают. Молчание.
Тебе не очень противно со мной, только честно.
-- Я люблю тебя.
- Я тебя то же люблю.
Если всё получится, как я задумала, не бросишь меня.... в городе.
Опять обнимаю её, и опять она плачет.
Командировка закончилась, нас, шефов, вернули в родной НИИ. А весной вновь сформировали бригаду (я сам в эту бригаду пробился) монтировать в Верх-Иках телятник.
Приехал, - немедленно, с выпрыгивающим из груди сердцем, - в Школу, в пустых комнатах библиотеки - общежитие для "шефов"?
- А где библиотека?
- Всё, тю-тю, как "вонючка" повесилась, библиотеку закрыли, а книги - там же ни одной приличной книги не было, сплошная была антисоветчина довоенная, растащили по баням на растопку.
К вечеру всё узнал. Совхоз получил деньги. Для их освоения заложили телятник, приехала бригада строителей, им кто то указал на библиотекаршу, они пришли в школу ночью .. , утром ушли, а когда вечером вернулись, она уже окоченела в петле. Потом они ещё какую то малолетку в клубе изнахратили, вроде как сама с ними пошла, за деньги. Местный парнишка напился, кричал, что всех чурок зарежет. Приехала милиция, нашла у парня в доме штык нож. Был суд, парню дали по - полной - пять лет, как за угрозу убийством.
Нерусская бригада выбрала все деньги за телятник, говорили - поделила с дирекцией хозяйства, а сейчас едет проверка. Вот, вас, шефов и вызвали строить, "за бесплатно", "по-шефски", денег то в хозяйстве на телятник уже нет.
Давно это было. Нет в живых директора хозяйства с вывернутой рукой, другие люди живут в коттеджах на горе, руины недостроенных телятников торчат по всей Сибири.
Я хотел найти могилу библиотекарши.
-- А, "вонючки"- то, ещё в школе, б....ь, работала! Какой пример детям подавала! Да нет её могилы, не ищите.
-- Как нет?
-- Так самоубийц-то на кладбище не хоронят и памятников - им не ставят. Её и похоронили за кладбищем, как положено, весной насыпь просела, а потом ваш брат - "шефы" повадились ездить не по дороге, а по целине, где меньше грязи, вдоль - кладбища. Сейчас там всё раскатано.
Примечание к теме " Был ли SEX в СССР?"
Секс в СССР был, и удивлял "несоветское" человечество своей парадоксальностью. Вот один только из парадоксов "Секса в СССР".
Сведения почерпнуты из работ Варлаама Шаламова. В школе учили, Некрасов поэтизировал, Бестужев иллюстрировал - жёны декабристов ! Их вечно живой, геройский подвиг Любви!
Приехали вслед за мужьями, скрашивали их, мужей, быт и досуг, готовили мужьям еду, стирали мужьям арестантские робы, вышивали занавески на окна в их каторжном домике. "Взойдёт звезда пленительного счастья и на обломках самовластья напишут Ваши имена." Взошла. Написали. Колыма стала Советской Колымой ! И вот, теперь уже в Советскую Колыму, вслед за осуждёнными мужьями поехали советские их жёны. Сотни женщин за годы ГУЛАГа приехали на Колыму за мужьями!
Только вот не встретили их здесь домики с занавесками.
Колыма оказалась ловушкой. Приехать женщинам было возможно, уехать тоже возможно, но только "теоретически". Прежде всего, приехавшие напрасно надеялись на возможность общения здесь, на Колыме, со своими мужьями, эта возможность оставалась точно такой же, как если бы жёны не уезжали, например - из Москвы. Не мужей, из-за проволоки к жёнам, ни жён, за проволоку к мужьям - не пускали.
Во вторых, приехав на Колыму, эти женщины попадали на бесконечный конвейер сексуального насилия и принуждения. Начиная с шоферов попутных грузовиков, и Вохры при этих грузовиках, которые немедленно, чуть отъехав от города, " досматривали" багаж, проводили "личный досмотр" и " пользовали" попутчиц ещё до Лаг. Пункта. А далее - домогательства начальников и начальничков, всех этих хамов, домогательства блатарей, знаменитые колымские "трамваи", когда через распятую, где- нибудь на полу или в придорожной грязи несчастную в очередь насилуют и насилуют, один за другим. Беременности с невозможными в тех условиях прерываниями, и - сифилис, неизбежный колымский сифилис, которым болели как блатари, так и начальнички, всех рангов. Но самое страшное, что поджидало женщин, приехавших вслед за мужьями ( как жёны декабристов, на подвиг во славу Любви!) на Советскую Колыму - это ГОЛОД. На Колыме - всё казённое. Хлеб, пайка - казённая. Тем, кто сидит - пайка, кто охраняет - довольствие. Магазины - тюремные, внутри зоны, приехавшие" могут получить доступ в этот магазин, только получив срок. Магазины вне зоны, "для вольняшек - продукты "по талонам", только для трудящихся в системе ГУЛАГа. Для приехавшей на Советскую Колыму женщине, в колымском магазине - ничего нет, а даже, если что-то ей и удаётся купить или выменять, очень скоро оказывается, что больше ей не на что покупать, не на что выменивать. Кроме одного - её женского, собственного тела. Вот и рождаются Радостные Советские пословицы о стоимости секса в СССР: " Даешь "пайку" - клепаешь "ляльку", о продолжительности сексуального акта в СССР : " Делай мне "ляльку" пока грызу твою "пайку"". ( Опытные прохиндеи, пайку, (кусок хлеба) предназначенную для оплаты женской любви, предварительно обмакивали в воду и оставляли на ночь на морозе. И пока женщина, проехавшая через всю страну ради так и не состоявшегося свидания с осуждённым мужем, будет ломать зубы и в кровь рвать дёсны о заледенелый хлеб, он с полным удовольствием попользует её и так, и этак, и сюда, и туда. Что бы знала, дура, что бы понимала, что в родной Советской Стране надо любить тов. Сталина, родную Коммунистическую Партию, родной свой трудовой коллектив, а не какого-то врага народа, лагерную мразь и пыль !
Да, самое-то главное. В чём парадокс "Секса в СССР" ?
Сотни женщин поехали во след осуждённым и сосланным мужчинам.
Но не зафиксировано за всю Историю Советской Колымы, что бы мужчина приехал сюда во след за осуждённой женщиной. Не известно ни единого подобного случая.
"И выпьем мы "гюрзы" и "перцовую"
- За Советскую семью, образцовую!"
-
SEX в СССР - романтика дальних дорог.
Вагон, купе 37 - 38. Зачем же рассказывать сказки? У каждого человека достаточно информации, что бы написать полноценную книгу, из своей реальной жизни. Вот, например тема поезда. Вклад Жел.- Дор. в развитие экстремального интима в СССР. Ездили в купейных вагонах? Получше, чем в плацкартных, дверь есть. Грязь, конечно, запахи, проводницы, блин их мать. Опять же купе - это четыре места и неопределённые попутчики. Вроде как, для интима места нет. Но! Знаете, что в каждом купированном вагоне было одно двухместное отделение? Да, прямо через стенку от купе проводников. Места (если помню, 37-38). Это купе предназначалось для спец. Пассажиров: для перевозки З. К. с сопровождающим, для сотрудников спец. органов, для начальства. Но уже в моё время органы и начальство грязи и гомону купированного вагона предпочитало с. в. и "мягкие" вагоны. Купе 37-38 обычно оставалось пустым, проводники использовали его под складирование матрасов, мешков с бельём и т.п. Но если предъявлялись билеты с указанием места 37-38, проводники мгновенно освобождали купе (кто знает, какие у этих пассажиров полномочия!). В кассах эти места на продажу не выставлялись. Но купить билеты на эти места было легко. Необходимо было в день начала предварительной продажи ( 45 дней до выезда) отстоять очередь в кассу, максимально глубоко просунуться в окошко кассы и ясно, но не громко и спокойно сказать магическую фразу: дата, поезд, станция, пожалуйста купе, места 37-38 ( обязательно сразу оба места) - кассир, не моргнув глазом пробивал требуемый билет ( кто знает какие у пассажира полномочия!).
Но в моём, конкретном случае начиналось всё с точностью наоборот. Это я в жажде "лишнего билетика" метался перед очередью в кассу, это я помчался на перрон к поезду в тщетной надежде уговорить проводника. И это я налетел на юную даму с хнычущей девочкой на руках и с очень уже заметно выдающимся из под пальто животиком, обвешанную сумками и узлами, красной лошадью на колёсиках, красной же детской ванной, горшком не детских размеров, складной детской коляской .. Юная дама целовалась и обнималась с одной проводницей на перроне, а та, похоже, передавала даму, девочку, её животик, коня, горшок , багаж - другой проводнице, в дверях вагона, и та, вагонная проводница, была недовольна. Чисто автоматически я спросил её о месте - я заплачу ( ударение на У). И наступило молчание, три пары глаз повернулись ко мне.
- Быстро в вагон! Первое купе! И НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ!
Далее - распихивание узлов, ванны, лошади и пр. по купе, откидывание столика, расстилание постелей, усаживание девочки у окна, поднимание её с пола, усаживание, поднимание, потом её же - на горшок и укладывание спать. Свет погашен, колёса постукивают, девочка разлеглась на всю полку, юная мама притулилась на уголке, я в проходе, сижу на своём рюкзаке. В рюкзаке у меня были дорожные пол-курицы, термос с чаем подслащённым вишнёвым варением - всё это перекочевало на столик, а там уже не меряно пакетиков, свёртков, салфеток, платочков - до половины окна
- Свекровка надавала в дорогу, ехать то день, ночь, день, ночь и ещё ...
И ещё у меня нашлась фляжка: спирт настоянный на золотом корне ( рекомендации - по чайной ложке, ну и больше, на стакан чая - во!)
Термос пустеет, во фляжке убывает, в купе темнеет и невозможно справиться с желанием коснуться губами вот этого грустного личика, пухлых, вдруг таких милых, таких ещё детских губ, поцеловать вот эти глазки, нет-нет, а покрывающиеся слёзками. Малышка поджала ножки, освободила место рядом с собой, - пересаживаюсь с рюкзака на полку, чуть обнимаю.
- Раз с лялькой так всё можно, да?
Теперь уже нет никаких сил, целуемся ещё, ещё и ещё.
Контрольный приход проводницы. Строгий взгляд на бардак на столике, на спящую девочку. Защёлка на двери. Пробуждение малышки, хныканье, совместное снимание её с полки, раздевание, усаживание на горшок - точнее, держание, её сонной, над горшком ( большой для неё ) , укладывание в кроватку ( на полку). И потянулась общая ниточка, нежности и заботы, от сердечка к сердечку. И снова целование. И сонное, откинувшись, лежание на моих коленях и целование треугольничка над её грудью, ямочки между её тёплыми "титями". Робкие попытки расстегнуть пуговки .
Ну вот, размечтались. Как и я.
Нежное, но непреклонное убирание моей руки. Застёгивание пуговки. Вставание. Подтыкивание одеяла на малышке. Поиск тапочек. Выход из купе. Возвращение
- "Там такое! И столько пацанов! Это ты со своим чаем!"
Идём к вагонному туалету вместе. Всё как всегда. Сырой туман табачного дыма, повисшие на окнах и сидящие на корточках вдоль тамбура пацаны-малолетки (за свои поездки я понял, что там, у туалетной двери, они рождаются, там и живут не взрослея), не закрывающаяся и на половину туалетная дверь с видом сквозь щель на болтающийся, уделанный до краёв унитаз, раковину полную грязи и воды, лужу во весь пол, с выплеском в тамбур. Спутница моя перешагивает через плавающее смятое ведро за туалетную дверь.
Я, геройски прикрываю спиной щель, пытаясь рукой удержать ручку двери, максимально обострив слух: что там сейчас происходит за моей спиной? Возвращение в купе. Защёлка.
- Фуу, хоть убей больше не пойду туда, вообще, когда мы с Мишкой ездили тут ведро было, я прямо в него писала, вообще я тогда совсем по другому ходила, писалась, всё время трусы были мокрые: засмеюсь- писаю, чихну - писаю.. у меня воо-от такой живот был, мы как только в купе зашли, Мишка сразу на меня залез и не слазил всю дорогу, у меня воо- о-т такой живот, рожать, а он козёл не слазит и не слазит. Мы ещё в школе встречались, всё путём, он и у нас с мамкой жил, и я у тёти Клавы , ну, у Мишкиной мамы, думали: кончим школу - сразу поженимся. Да на дискотеке в школе порезали пацана, Мишка вообще ни причём, всем по чуть-чуть, даже условно - все ведь дрались - судья такая. Мишке ещё год сидеть, а у меня пузо, ему написали - говорит: выйду - убью ! А жить мне где, не у тети Клавы же, с пузом-то! А я почём знаю, чей? Тот считает, этот считает, а пузо растёт и растёт, да ему хорошо сидеть, думаешь ты один такой настырный, у мамки ещё сеструха моя родила, второй, то же , пацанчик такой, - сестра мамкина, Шавырино у Ярославля, речка там, она одна живёт, детей нет, говорит: приезжай, - я и поехала. Нет, это меня мамкина тётка провожала, она каждое лето бригадиром проводников ездит. Эта - из её бригады. В это купе никого не селят, билеты не продают, если продали - надо оба билета сразу, она и злилась, думала ей за билет платить, если контролёры чужие. С Мишкой в Черемхово, к его родне, три дня ехали. Дай я халат одену, сопрела вся, там даже газетки нет ( в туалете) у меня липнет всё. Не смотри только, ну пожалуйста.
Возня с переодеванием, снова голова на моих коленях и халатик сам собой раскрывающийся на воздушно мягкой , текущей под моей ладонью груди .
- Скоро молоко пойдёт, Ленку я долго кормила. Ой, ну не надо - это мои губы коснулись утопленного шарика сосочка. - Ты ведь попользуешься и уедешь, а мне опять с пузом ходить .
( О, как я затаптывал, готовый сорваться с губ "аргумент": второго же тебе не сделаю!" - вместо этого, коснулся губами другого соска, вынырнувшего из тёплой пахнущей чем-то невозможно знакомым, глубины.
- А у тебя девчонок много было? Все вы говорите, у мамки, сама из Сузуна - у! там лес такой! - там хахаль был раньше, до папки ещё, папка где ? - кто бы знал где, так хахаль у мамки первым был ещё. А от него столько девчонок плакало! Там раз свадьба была и подружка невесты в баню пошла, натоплена ещё - невесту мыли, ну, в баню, что с того, ничего ведь, так он в баню через дровяник залез и её прямо в бане .. она орать, у неё вообще ещё никого не было. лет-то - в седьмой перешла, если будешь орать всем скажу, что сама позвала.. вот, а потом ещё её подкараулил и ещё, ей стыдно было говорить, говорят аборт сделала, девчонок все от него плачут! Меня, вообще не спросил даже.