Разлитая вода

  

   Снег да лёд кругом. Господи, сколько льда... Лёд и ветер, ветер и холод, пробирающий до жилки.

   Несколько дней шли дожди, и кубанская земля раскисла в жидкую грязь, по которой тащились и кавалерия, и пехота, и обоз с гражданскими и ранеными. А потом ударил мороз, и в лёд обратилось всё, что было вокруг: земля, измокшее платье, сабли. Одеяла на раненых покрылись ледяной коркой, которую с ужасом обнаружили сёстры милосердия и сбивали потом штыками санитары.

   Штабс-капитан Виталий Сулеев пошевелил онемевшими пальцами, огляделся зачем-то. Ничего нового - вокруг офицеры Второго конного полка Третьей дивизии полковника Дроздовского. Усталые, злые, в обтёрханных шинелях, а позади тёмной змеёй тянется остальная Добровольческая армия.

   Подошёл поручик Елагин, похожий на тощего рыжего кота лихорадочным блеском в глазах и впалыми под бакенбардами щеками.

   - Огоньку не найдётся, штабс?

   - Извольте, - Виталий нырнул под шинель за спичками, которые держали теперь во внутренних карманах, чтобы не промочить. Достал заодно папиросу и себе. Елагин, щурясь, глядел вперёд.

   - Как считаете, штабс, выберемся мы из этого ледового царства?

   Виталий жадно затянулся, выпустил сизый прогорклый дым.

   - Выберемся, поручик. И будем давить красную сволочь дальше. Как вошь давить.

   - Это вы точно сказали, - поддержал ротмистр Полянский. Большой, чернобровый, раньше плотный, налито-румяный, теперь он казался нездорово рыхлым. На Полянском была выменянная на самогон у черкесов генерала Эрдели казачья папаха, украшенная по нынешней погоде сосульками.

   - Что точно? - обернулся к ротмистру Виталий.

   - Точно вы сказали про вошь, - невесело хмыкнул Полянский.

   - У вас личные счёты, штабс? - негромко спросил Елагин.

   - У меня личные счёты, - отчеканил Виталий. - К пропивающему Россию быдлу.

   Войско генерала Корнилова выступило из Ростова в феврале и до последних дней двигалось к Екатеринодару. А потом грянула новость - город уже занят красными, и придётся поворачивать на юг. Теперь они ползут к Кубани, тяжко, медленно, будто каждый волочет с собой камень, и имя этому камню...

   Красные налетели внезапно. Ордой, лавиной, пахнущей железом, кровью, немытым телом, орущей, стреляющей, гикающей. И оставалось теперь только рубить, не думая, не оберегая себя, не останавливаясь. Вокруг свистело и жахало, храпели кони и хрипели раненые, металл звонко сталкивался с металлом и глухо - с телом. Виталий рубил - c натугой, наотмашь, с плеча, заходясь ненавистью и гневом. Слева ротмистр Полянский с оттяжкой махнул саблей - надвое, от плеча до пояса развалил кавалериста со звероватой цыганской рожей, в папахе с красным околышем. Виталий мотнулся в седле - справа налетал дюжий, наголо бритый здоровяк в кожанке, с раззявленным в крике ртом. Виталий ощерился, поднырнул под свистнувшую в воздухе шашку, колющим ударом свалил бритого с коня. Распрямился в седле, краем глаза успел заметить ещё одного, русоволосого. И - свет взорвался болью. Сабля выпала из рук, Виталий почувствовал, как летит куда-то вниз, и мир вокруг кончился.

     
   ***

   Витька очнулся от холода - колотило так, что зуб на зуб не попадал. Голова гудела, а больше, вроде, ничего - больно не было. "Подымайся, чего разлёгся как фон-барон", - сказал Витька сам себе и, оглядываясь, встал.

   Кругом были мёртвые. Мутный свет, не то утренний, не то сумерки вечерние, заснеженная равнина и мёртвые. В офицерских шинелях, в тулупах, в кожанках, уже припорошенные белым. Витька сглотнул и помотал головой, отгоняя жуть. Атака была, сообразил он и вспомнил скачку до одури, перекошенные офицерские морды, сабельный звон. Контузило, значит.

   Витька сунул, было, руку в карман и обнаружил, что кармана на месте нет. И кожанки нет, вместо неё на плечах у Витьки задубевшая, почти деревянная шинель. Мать честная, что за... В двух шагах, раскинув руки, с колотой раной на груди лежал навзничь бритоголовый дюжий красноармеец. Витька опустился на колени, стянул с того кожанку, матерясь, напялил на себя. Проморожена кожанка была ещё пуще шинели, зато не белогвардейское тряпьё.

   До ближайшей станицы, Ольгинской, получилось часов семь ходу. А там Витьке повезло - в станице квартировал полк седьмой красногвардейской дивизии, его полк. И ещё больше повезло, когда здоровяк-ротный Сёмка Михеев, дружок ещё с Петрограда, облапил с криком:

   - Сулеев! Живой! А мы тебя уж списали. Эй, братцы, глядите, комиссар вернулся! Где ж ты был, Витюха?

   - Не помню... - тряхнул головой Витька. - В атаке контузило, ничего сейчас не помню, только как офицерьё рубил.

   И снова покатились вперёд боевые деньки, покатились навстречу белой армии красные отряды. Все вокруг были свои, и всё было правильно, и Витька легко встроился в привычный порядок, забыв о контузии - на войне контузии дело обычное.

   Пленного взяли под Ново-Дмитровской, после жаркого боя, в котором полегла едва не четверть полка. Взяли - громко сказано, мальчишка отстал от своих, брёл и крутил головой на тонкой цыплячьей шее. Он даже застрелиться не сообразил, обычно офицерьё живым в руки не давалось. Мальчишку сгребли, связали руки за спиной и, подталкивая штыком для бодрости, погнали в станицу, в штаб.

   - Это кто у нас такой? - поинтересовался Сёмка-ротный. - Витюха, ты допроси его по-грамотному.

   Пленный же вытаращился на Витьку, будто у того рога выросли.

   - Штабс-капитан... Откуда вы здесь?..

   - Какой я тебе капитан, выродок ты белогвардейский? - спокойно, почти ласково спросил Витька.

   - Штабс-капитан Сулеев, - как само собой разумеющееся ответил парнишка.

   На допросе он ничего толкового не сказал, и Сёмка под конец бросил брезгливо:

   - Даже стрелять жалко.

   - А белая сволочь нашего брата жалеет?! - вскинулся Витька и в ответ на молчание ротного продолжил. - Не жалеет. И нам нечего. Под корень их всех. Галактионов! Васин!

   На пороге штабной избы выросли фигуры бойцов.

   - В расход!

   - Витюха, ты мне вот что скажи... - задумчиво проговорил Сёмка Михеев, когда пленного вытолкали за дверь. - Как атака была, видал я у белых одного офицера. В упор видал - вот как тебя сейчас. На саблях с ним схлестнулись, а потом развело нас. Так вот - вылитый ты с лица. А теперь этот фамилию твою назвал. Откуда ему знать её?

   Витька сел за стол, уложил подбородок на кулаки и глянул на Сёмку хмуро.

   - Брат у меня был. Похожий один в один, близнец.

   - Почему был? Убили?

   - Долгая история, - Витька крякнул, сплюнул на неметёный дощатый пол. - Мы с детства не разлей вода были. Куда он, туда и я. Нас и назвали похоже. Меня - Виктором, его - Виталием.

   Витька замолчал, упёрся взглядом в столешницу.

   - И чего? - помог ротный.

   - В германскую дело было, в начале ещё. Отступали мы сильно, на флангах уже немчура, окружением дело пахло. И вот оставил полковник наш взвод - прикрывать. До вечера продержаться приказал. Выкосило всех, вдвоём мы с Виталькой остались. Но продержались, как велено было - до вечера за пулемётом. А как вернулись, полковник целовал обоих. Герои, дескать. Орден, мол, каждому, и офицерский чин.

   - Ну, а дальше, дальше чего?

   - А дальше и орден был, Святой Анны, и бумага на офицерство пришла. Да вот какое дело - одному только. Может, в штабах попутали, может ещё что. Вот тут пути наши и разошлись.

   - Как же так? - ахнул ротный.

   - Да так. Тиф меня свалил тогда. Не помню ни черта, как было. С тех пор один раз его только и видал, в Петрограде, юнкерами он, гнида, командовал. Столкнулись, можно сказать, лицом к лицу, на Суворовском. Шмальнул в меня братишка мой, вражина белогвардейская. В упор из трехлинейки шмальнул, так-то вот.

  

   Скачка бешеная была, горячая, в лоб добровольческому конному эскадрону несла она за собой Витьку. Он чувствовал, что почти летит, орал на скаку. Не долетел - грудью нарвался на пулю. Запрокинулся, завалился с коня, головой грянулся оземь. И мир померк.

     
   ***

   Над головой было бело, и стоял вокруг монотонный полушум-полушёпот. Виталий хотел заговорить, спросить всё, но из пересохшего рта высыпалось только:

   - Где?..

   На лоб легла прохладная рука.

   - Тише, голубчик. Вы в госпитале. Это станица Петровская.

   В госпитале. Значит, ранен. Наплыло откуда-то воспоминание: он ползёт, стискивая зубы, чтобы не кричать. Ползёт, падает лицом в жирный кубанский чернозём, и тот одуряюще пахнет весной, парной землёй... Долго, бесконечно долго это было, а сколько времени на самом деле прошло - неизвестно.

   Затормошили, защипало в груди, дали проглотить что-то горькое, и снова навалился вязкий сон. В следующий раз Виталий очнулся более основательно и начал оглядываться. Выбеленные стены, ширмы, койки, и на соседней - поручик Елагин, ещё более тощий, но блеска в глазах не утративший.

   - С возвращением, штабс, - ухмыльнулся Елагин и на непонимающий взгляд Виталия добавил. - К живым.

   - Спасибо. А вы какими судьбами сюда?

   - Обычными. Поймал пулю, загремел в лазарет, потом, как водится, в госпиталь, - махнул рукой Елагин. - Ну а вы, штабс, где вас носило?

   - В каком смысле "носило"? - удивился Виталий.

   - Вы исчезли под Ольгинской. Ротмистр Полянский своими глазами видел, как вы падали с коня. А потом три недели вас не было. Ни в полку, ни в полковом лазарете вас не видели.

   Три недели?.. Виталий судорожно пытался вспомнить. Ничего. Кроме того, что полз куда-то недавно, раненый, ни воспоминания, ни даже обрывка - пусто было. Виталий покачал головой.

   - Рад бы вам ответить, поручик. Только я сам ничего не помню... Должно быть, казаки подобрали. В беспамятстве.

   Менялись дни, менялись перевязки, лица сестёр милосердия в косынках под подбородок стали знакомы до родственности и руки узнаваемы по прикосновению.

   Елагин отчего-то взял манеру внимательно разглядывать сослуживца, когда думал, что тот не видит. Как-то раз Виталий не утерпел.

   - Поручик, я ведь не барышня неглиже. Что вы меня рассматриваете?

   Елагин замялся.

   - Понимаете, штабс, в последнем бою мне примстилось кое-что странное...

   Виталий поднял бровь, и Елагин продолжил:

   - Я видел кавалериста, похожего на вас как две капли воды. У красных, когда они шли на нас конной лавой.

   Виталий посмурнел, уставился в потолок. Затем вновь обернулся к Елагину.

   - Это долгая история, поручик. Долгая и малоприятная. Когда-то у меня был брат-близнец. Возможно, он и сейчас жив, но я считаю - брата у меня нет больше. На войне наши пути разошлись, а после Виктор подался к голодранцам. Последний раз мы с ним виделись в Питере, на Суворовском, он командовал матроснёй и всяким сбродом. Там он стрелял в меня. Из нагана... - Виталий прикусил губу и замолчал.

   - Простите, штабс. Не хотел напомнить вам... - смутился Елагин.

   Больше поручик не задавал вопросов и оценивающе приглядываться к Виталию перестал.

  

   Наступило лето. Офицеров выписали из госпиталя одновременно. На казацкой подводе двинулись они догонять Добровольческую армию. Запряжённая двумя ледащими клячами подвода медленно тащилась по просёлку. Возчик, вислоусый, дряхлый под стать лошадям дед в выцветшей папахе, клевал носом, похрапывал. Виталий, вытянувшись на спине, жевал травинку, размышлял о невесёлом. Брат Витька... Виталий однажды едва не застрелил вестового, доложившего, что видел его в компании полковых смутьянов-агитаторов. Краснопузая сволочь. Продал Россию и пропивает её в кабаке вместе с этими.

   На кавалерийский разъезд подвода нарвалась за огибающим речную излучину просёлочным поворотом.

   - Красные, - ахнул поручик Елагин.

   С двадцати шагов грохнул выстрел. Возчик запрокинулся, выпустил вожжи, повалился навзничь.

   Виталий, ухватив винтовку за цевьё, скатился с подводы, болью взорвалась едва зажившая рана в боку. Под треск выстрелов Виталий пополз вдоль колёсной оси, выглянул. Семеро всадников стремительно приближались. Слева тонко вскрикнул и сразу затих Елагин. Виталий вскинул ствол навстречу припавшему к конской холке бородачу в мышастой кацавейке, но выстрелить не успел. Всадник, вывернувшийся из-за подводы справа, изогнулся в седле. Свистнула шашка, удар плашмя в затылок вышиб сознание.

  
   ***

   Витька пришёл в себя от того, что в лицо плеснули холодной водой. Разлепил глаза, увидел над собой незнакомую угрюмую рожу, разглядел красный бант на гимнастёрке и обрадовался: свои.

   - Вставай, морда белогвардейская!

   Витька повёл глазами из стороны в сторону, но вставать было больше некому. Жёсткий носок кирзового сапога с маху заехал под рёбра.

   - Что, оглох, сучье благородие?

   Витька скрежетнул зубами от боли, сдержал стон.

   - Ты что, гнида? Комиссара ногой лупцуешь?!

   - Комиссара? - хохотнул обладатель угрюмой рожи. Витьку ухватили за ворот, вздёрнули и ткнули в плечо, в боку вновь отозвалось болью. - Ну-ну. Шагай, сволочь золотопогонная.

   Витька смолчал. С полчаса топали по разбитой войной деревне. Потом распахнулась дверь уцелевшей избы на окраине, Витьку толкнули вовнутрь.

   - Заходь, благородие! - пригласил рассевшийся за ветхим столом мордатый усач. - Ну, рассказывай. Как звать, с какого полка, сколько в том полку сабель. Что притих? Забыл, паскуда, как наших допрашивал?

   - Товарищ, - сказал Витка проникновенно. - Ты ошибся, товарищ. Меня зовут Виктор Сулеев, я комиссар Красной Армии... Слушай, Сёмку Михеева прикажи разыскать. Комроты он в четвёртом полку и дружок мой закадычный.

   - Ну, ты наглец, - удивился усатый. - Михеева, говоришь? А шинелишку офицерскую тебе тоже Михеев выдал?

   Витька понурился. Происхождение шинели он объяснить не мог.

   - Павлов, Семеренко! - позвал усач. - А ну, суньте этого "комиссара" в погреб. Пускай посидит ночку. Как рассветёт - в расход его!

   Витьку столкнули в погреб, крышка люка над головой захлопнулась. На ощупь Витька нашёл лавку у стены, опустился на неё и закрыл глаза.
Умирать не хотелось. Совсем. Одно дело в бою - там пулю поймаешь и не заметишь. А тут... И не в том дело, что страшно. Обидно было, что вот так, дуриком, свои же шлёпнут. А ещё оказалось, что умирать жалко. И неба жалко, на которое не насмотрелся, и пичуг, чириканья которых не наслушался. И даже черёмухи, которую Витька терпеть не мог, было жалко. Маруську жалко - пропадёт, дура образованная. Подобрал её Витька в Петрограде. Маруська тогда шла по Невскому и ревела, даже слёз не вытирала. Оказалось - гимназистка, маму-папу убили, квартиру реквизировать собрались. Витька тогда вместе с Маруськой двинул в домком и кузькину мать уполномоченному показал. Да и сам остался заодно. Сначала просто так остался - приглядеть за дурёхой. А потом... Витька зубами скрипнул, когда припомнил, как пахнет Маруськин затылок по утрам.

   Ох, тошно... Последний раз было Виталию так тошно в Новочеркасске. Он выписался из госпиталя в тот день, когда пришла новость о том, что император отрёкся. Город пестрел синими фуражками и багровыми рябиновыми гроздями, хныкал мелким дождём. Виталий шагал по Троицкой площади и недоумевал: как же так, почему мир в одночасье перевернулся...

   Что за чертовщина? Он ведь не был ни разу в Новочеркасске. Витька помотал головой. С чего бы ему, красному комиссару, о государе императоре переживать? Ему белых рубить полагается, рубить этих гадов, вражин этих, иуд...

   На ум пришла Катенька, черноглазая сестра ротмистра Полянского. Она всегда смотрела на Сулеева с восхищением и забавно протягивала букву "а" в его имени. У Виталия же в её присутствии слабели пальцы. Как-то раз он трижды пытался поднять с пола Катенькин платок, а тот выскальзывал...

   Да что же это?! Какой ротмистр, какая ещё Катенька?.. Витька знать её не знал. Но вот же - вспомнил. Память как вода. Как вода, в два стакана разлитая. И весь он, Витька, как разлитый на два стакана.

   Вспомнился  Суворовский проспект, с его лепными фасадами, стычка с матросами... Узкий двор, где брат бежал навстречу. Глаза чужие, злые, холодные. Выхватил наган... Трёхлинейку же! Трёхлинейку он вскинул, выстрелил, но Сулеев вперёд успел. Брат повалился, и Сулеев бросился к нему, рядом упал, на колени. И видел уже, чувствовал, как жизнь из того вытекала. Как в песок - уходила половина Сулеева, и ничем было её не задержать, не поймать. Как вода - вливалось в него что-то иное, новое и при том знакомое...

   - Не умирай, - умолял Витька. Или Виталий. Нет, Витька же! Виталий! Витька!

   Пленный схватился за голову. Он не знал. Не помнил, кто он такой. Его благородие штабс-капитан Сулеев или красный комиссар товарищ Виктор. Или... или оба.

   Погребной люк внезапно распахнулся.

   - Где он? - узнал пленный голос ротного Сёмки Михеева, затем по полу зашарил фонарный луч, упёрся в лицо.

   - С ума посходили?! - загремел Сёмка. - Комиссара решили шлёпнуть?

   Михеев, бранясь, спрыгнул вниз.

   - Витюха! - радостно забасил он. - Живой! Вовремя я успел.

   Сулеев вскинулся с лавки навстречу и медленно опустился обратно. Кто же он. Витька или Виталий. Неважно, понял он вдруг. Неважно кто. Кто бы он ни был, он - злодей, братоубийца, Каин.

   - Витюха, да ты чего скуксился? - басил Сёмка.

   Витька поднялся. Медленно, чеканя слова, выдохнул незваному спасителю в лицо:

   - Я - штабс-капитан Второго Конного полка Добровольческой армии Виталий Сулеев. Понял, ты, быдло?!