Я искал выход и кстати вспомнил мнение Щуки, что именно групповой брак естественен для человека как биологического существа. Парный брак появляется, когда нужно передать наследникам собственность. С собственностью начинается современная семья.
- А если у меня ничего нет? - спросил Назар.
- На нет и суда нет, - ответил Щука.
- Но так можно оправдать любой разврат, - не согласился Назар.
- Более того, любой разврат должен быть неимущим законодательно разрешен. Это наша привилегия.
Все логично, но слишком просто. Щука признался, что сам не придумал, а прочитал у классика Фридриха Энгельса и сразу понял, что под безобидным названием "Происхождение семьи, частной собственности и государства" скрывалась в нашем понимании откровенная порнография, хотя автор объяснял промискуитет с исторических позиций, иначе бы книгу не издали при Советах. Сам Фридрих официально женился, только когда точно знал, когда подтверждали врачи, что жена вот - вот умрет, чтобы хоть как-то ее утешить. У него были две жены, родные сестры, одну из них звали Лидой. Вот откуда у Щуки тяга к этому имени.
- Полигамия нормальна, - возмутился он, когда я назвал Фридриха развратником, - Ненормальна семья в современном понимании, потому что подчинена не чувствам, а отношениям собственности. Так что нечего париться по этому поводу тем, кто свободен от частной собственности. Особенно тебе. Забыл, что тебя выгнали на улицу после отъема собственности?
Что на это ответить, хотя все не так просто, если рассматривать в совокупности и плохое и хорошее, как сам же Щука меня учил.
Позже, когда страсти утихли, он пояснил, что Фридрих Энгельс жил гражданским браком с двумя сестрами последовательно, сначала с одной, перед ее смертью женился на ней официально, а потом с другой, тоже перед ее смертью женился. Владел фабрикой, но потом продал ее и примкнул к рабочему движению. Если не вдаваться в психиатрию, написал правильную книгу, потому что любая революция начинается с сексуальной.
Допустим, разрешу себе промискуитет, но сам к женщине не полезу, никакого насилия или принуждения, ибо не могу, как честный человек предложить даме руку и сердце с печатью в паспорте. Паспорт не потерян, хуже, хранится у мамули.
Анфиса с утра была какой-то странной, подходила ко мне, отступала, а взгляд с поволокой, как в фильме у актрисы, изображающей уходящую женщину, - не удивлюсь, если толкнет прощальную речь. От еды отказалась, хотя я настрогал салат из помидоров.
Затосковала, со мной невесело. А как же я? Обречен на одиночество, как приговоренный к смертной казни?
Захлестнула череда ненужных воспоминания. Чтобы прервать их, ушел без надежды когда-нибудь ее увидеть. На море был туман, я плавал недолго. Домой идти боялся, но на пляж спустилась веселая компания, разожгли костер для шашлыков, я чувствовал себя лишним.
Она еще не ушла, даже погладила меня по мокрым волосам. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
- Хочу, чтобы ты называл меня любимой, - прошептала она, опустила веки и приоткрыла губы.
- А как же Винсент?
Ее рассеянный взгляд сфокусировался на мне. Не взялся бы утверждать, что она видела именно меня.
- Кто? - Она задумалась. - Ах, да, я его отпускаю, пусть летит куда хочет. - Дунула на ладонь и заговорила в своей манере: - Я подаю руку, он снимает перчатку и целует мою ладонь. Скульптурной формы пальцы, гладкая кожа, запах свежести. Женщина хочет нравиться мужчине. И ей нужны доказательства этого. А их нет. Прошли времена, когда он за ней ухаживал. Она питается воспоминаниями, она хочет вернуть прошлое. Она следит за собой, но он приходит все реже и реже. Она все также молода и красива и уже умудрена жизнью, и понимает, что разжигать и поддерживать огонь любви ей, а мужчине спасибо за сухие ветки и протянутый коробок спичек.
Она зажгла свечу в бронзовом подсвечнике, поставила рядом с диваном, подошла и сорвала с меня шорты, разделась сама. Неестественно-белая кожа, рядом с ней мое тело пугающе темное.
Сексуальный опыт, который Назар пытался передать мне, со Светланой не пригодился, она была настолько активна, что приходилось только подчиняться ей.
Анфиса тоже первая проявила активность, что говорится, затащила в постель, но не такая опытная, даже показалась девственницей, ей было больно.
Я отстранился, но она притянула: "Нет, нет, не останавливайся, я потерплю". И замолчала. На мой вопрос, не надо ли предохраняться, не ответила.
Тоненькие ручки с обкусанными ногтями, как нежно она гладит мою грудь, - желанная моя. Только не разрыдаться и не напугать ее.
Она уснула, а я задумался о доме, потому что мы теперь с ней жених и невеста. И, как сейчас понял, я не сторонник промискуитета, хотя и отлучен от собственности.
Под вечер собрался поплавать, она обняла меня и попросила быть осторожным, далеко не заплывать, а то останется одна, никому такой судьбы не пожелаешь.
Я окончательно успокоился, вспомнив, что у Светланы тоже был знакомый Иона. Этим именем называла меня в интимные моменты, я тоже так себя стал называть, когда периодически (по лунному календарю) перед сном она всю себя густо обмазывала кремом. Липкое, пахучее тело выскальзывало из рук, я боялся скатиться с нее и приказывал себе: "Не подведи, Иона!".
Радовало, если крем не был едко пахучим, но такой намного дороже. Иногда просил обойтись без него.
- Нельзя! В период полнолуния я должна предохраняться. Ведь мы не хотим с тобой иметь детей. Ведь мы с тобой хотим наслаждаться вдвоем. Ведь так, Иона?
Я тоже не хотел детей, вполне вероятно, что ребенок родится со спиралью в голове. Такие люди существуют, вот только я раньше не знал. Надо бы поспрашивать у Щуки, он наверняка в курсе, но вскоре вопрос стал неактуальным. Вскоре пригодился его совет не заморачиваться на счастье - несчастье. Случилось то, что случилось, и жизнь моя резко изменилась. У него еще раньше, когда мы вдвоем со Светкой пришли в гости, он опять жил один. Я спросил, куда делась Лида, он развел руками и посоветовал, чтобы я особо не заморачивался на счастье - несчастье. Жизнь сложнее любых рамок.
Анфиса больше не вспоминала Винсента, наверное, литературный герой или герой фильма, и к ней лично не имеет отношения. Хотелось полного счастья. На несчастливых насмотрелся, поэтому искал аргументы, подтверждающие, что я на верном пути.
Разрешено все, что не запрещено законом, ощущение счастья тоже субъективно. Чтобы не мучить себя загадочным прошлым Анфисы, решил, что она явилась с другой планеты или, - математически доказательно, - возникла из другого измерения. Наверное, так является вторая половинка, без нее счастье невозможно, - об этом горы книг написаны.
С несчастной любовью впервые столкнулся, когда нашел мамулино недописанное письмо, засунутое в любовный роман "Анна Каренина". Она писала какому-то Толе, что любит его, жить без него не может, просит за что-то прощения, вымаливает на коленях, и прочая, и прочая. Письмо потрясло, в голове не укладывалось, что мамуля сама придумала, вероятно, переписала отрывок из романа. У нее красивый почерк, и она этим гордилась. Для подтверждения гипотезы прочитал весь роман. Толю в нем не нашел и понял, что он реально где-то существует. И огорчился. Даже сейчас, через много лет, мамулина несчастная любовь навевает грусть. О своих чувствах поведал Анфисе.
- Лучше жить надеждой, - сказала она, - верить на слово писателям и поэтам: страдай и получишь то, чего так жаждешь.
- Как надеяться, если моя мамуля жалуется, что несчастна, а сын, то есть я, не радует. Лучше смерть как определенность, чем такая неопределенная жизнь. Зато страдания прекратятся. Вот такая простая арифметика.
- Нет, нет, - она энергично затрясла головой, - нельзя сдаваться. Да, были в прошлом неудачи, тот же Коля с лысой головой и по-детски пухлыми губами. Она страдала. Но гордая женщина не унизилась и вынесла из этой нелегкой любви урок на всю жизнь: унижения ее бы не спасли и не спасут никогда и никого. Увы, победила другая женщина, ставшая тенью лысого когда-то друга. При безобидной внешности мужчина оказался обыкновенным деспотом. Меня ждала такая же участь, и она вздрагивает в ужасе от этого.
- Тебя или кого? Кто вздрагивает? - не понял я.
Но она не услышала, она смотрела на голубое небо, такая хрупкая, такая нежная, пусть в современной обстановке, но узкая щель вместо нормального окна не давала забывать, что мы в средневековой башне, и говорила:
- Слова и маленькие безделушки, для кого-то пустяки, наделенные смыслом для двоих, - они плоть любви. И несколько часов счастья. Единственная поездка на природу в переполненном автобусе, вкусные котлеты в забегаловке на остановке. Небо в белых облаках, его отражение в зеркальном озере, и далекий лес в тумане. Поездка на природу вдвоем с любимым была случайной. Как выигрыш в лотерею. Шла по улице, встретила его, и он совместил необходимость съездить в деревню, что-то там отвезти кому-то, и удовольствие с приятной женщиной. Выигрыш в лотерею, игра случая, в любви не ценится. Гордость победила, женщина ушла к другому.
Туча набежала на солнце, комната погрузилась во мглу. Нервы так напряжены, что дурацкую тучу принял за знак, предсказывающий темное будущее. Чтобы удостовериться в реальности, обнял Анфису, но она отстранилась. Любой бы паниковал на моем месте: от ее речей лихорадит как при гриппе. Запутывают и напрягают постоянные замены: я - она - он. О ком речь? О ней, о другой, отрывки из пьес и романов, или это все придумала она? На кого рассчитано? На меня? Но зачем? Да и не заметил я, что каким-то образом фигурирую в ее речах.
Я устал от непоняток, хочу ясности, имею право, Так и спросил ее: я есть или меня нет? Но не получил ответа.
- Значит, твоя мать вторично вышла замуж? И у тебя где-то есть отчим? - спросил я, когда успокоился.
- У нас с сестрой разные отцы.
Фамилии она не назвала.
- Я знаком с твоей сестрой, и теперь она живет в Париже. Ведь так?
- Кто живет? - растерялась она. - А я где? Я там живу. Наверное, - неуверенно сказала Анфиса, оглядывая комнату. - Мы с сестрой всегда хотели жить в Париже.
- У сестры есть дети?
. - Да, были, старшенького застрелили в затылок, когда он вел машину, поговаривали, убил друг. Вскоре молодая вдова вышла замуж за убийцу. Младшенький прятался, но его поймали и держали, пока она не подписала все документы на владение ее квартирой в центре Москвы. После этого собралась в Париж. Купила жилую дачу в деревне, в живописном месте и поселилась вместе с младшеньким.
- Во Франции, - уточнил я.
Анфиса удивилась:
- Разве ты не знаешь, что там нет деревни?
Может, сестра здесь, в городе? Ну, да, конечно, Парижем можно назвать не только столицу Франции, но и парикмахерскую или магазин обуви.
Да, Париж, но не город. Думаю, я прав, думаю, сестра ее не такая глупая, чтобы уезжать отсюда. Кто-то из бездомных там побывал, знакомый его знакомого рассказывал, что Париж уже не тот, что его загадили приезжие со всего мира.
На следующий день я поехал в центр на Большую Морскую, где-то там я видел эту вывеску. Буквы с сильным наклоном и не все светились, читалось: "Пар...ж". И еще полукруглое крыльцо.
Нашел быстро, оказался магазин головных уборов, вход с торца дома. Женские головки - манекены в шляпках похожи на Анфису.
- Что-то вам посоветовать? - спросила продавец мелодичным голосом.
Вряд ли сестра, слишком молодая. У той застрелили женатого сына. На всякий случай как-нибудь нужно заглянуть сюда с Анфисой.
В башне что-то произошло, что-то изменилось, не пожар, показалось, что Анфисы нет, что она была галлюцинацией, а теперь ее нет. Есть кто-то другой, опасный, способный меняться, принимать любой облик. Страх гнал меня отсюда, все бросить и бежать к Назару. Останавливала обычная неуверенность, - не всегда приносит неудачу. Я не стал подниматься выше второго этажа в поисках следов чужого пребывания, вошел в нашу комнату и увидел ее неясные очертания на диване, - приступ паники отпустил. Легкое движение под простыней, она просыпалась. Пусть лежит, я не какой-то деспот, чтобы женщина суетилась при моем появлении. Хотелось удостовериться, что я тоже есть. Зеркало было на первом этаже. Что-то с глазами, желтый туман, пятно вместо лица. Я долго вглядывался, туман рассеялся, незнакомец пожилого возраста смотрел на меня. Неужели я так изменился? Это от бессонницы, мы ведь ночи напролет разговариваем. Она плохо спит, часто встает, бродит по комнате, временами пропадает, ни шума, ни шороха, только гул волн за окном, - просыпаюсь от запаха дыма, зову ее. Она обещает затушить огонь, слышу шипение, - заливает водой, утром нахожу тлеющие картонки непонятно из-под чего. Где-то их подбирает.
Перед тем, как идти на море, долго ищу место, куда спрятать свечи. Возвращаюсь, языки пламени лижут занавески, а она спит.
Второй этаж, как я понял, из дерева с особой пропиткой, но если огонь доберется до первого этажа, задохнемся от запахов химии.
Простыни и занавески ладно, можно спрятать. Но что делать с опаленными оконными рамами. На пол можно бы постелить коврики, но их не оказалось даже в гостиничных номерах. Придется просить у Назара.
Я все еще стоял перед зеркалом, подошла Анфиса, положила руки на мои плечи и засмеялась. Ни руки, ни она не отразились. Я чувствовал горячие ладони, слышал переливчатый смех и не видел ее в зеркале. Туман на глазах. Щука подобные недуги лечил мочой, говорит, помогает. Но какой смысл, если не сплю сутками.
Спиридон устал. Так и сказал ей, не знаю, поняла или нет, ночью снилась больничка. Позвонил в отделение, открыла лечащий врач Елена Сергеевна, хотя обычно открывают дежурные медсестры. Удача, подумал я и стал, сбиваясь с пятого на десятое, объяснять.
- Слабоумная? - спросила она, по-свойски, не стесняясь.
Мы столько лет знаем друг друга, особенно она, лучше, чем я себя, сколько написала обо мне, целый роман "История болезни Фадейкина" по объему сравним с "Войной и миром". Что говорится, притерлись, примелькались за годы, я чувствовал себя так непринужденно, так естественно, даже признался, что с Анфисой спим вместе, и я влюблен в нее по уши. Она деликатно не стала спрашивать о Свете. Внимательно слушала, как я описывал Анфису, но не хватало тепла во взгляде, такая должность, не предполагающая выражать сочувствие. Обрадовалась, увидев меня, а теперь смотрела отчужденно, как положено психиатру. Отстранилась, забыла, что мы знакомы, пытается поставить диагноз. Зачем, он уже есть. Я напомнил, что лежал здесь. "А, - взгляд ее потеплел, - приводи, если найдем родственников, оформим ей документы". Но я отказался, ведь ее могут здесь держать десятилетиями. "Смотри сам, она не опасна, это бред представлений, в агрессию вряд ли впадет. - Она что-то написала на листке: - Вот тебе адрес, сходи, прямо сейчас".
Я постучал, дверь открыла худая старушка в джинсах и теплом свитере, седые волосы обрамляли маленькое морщинистое личико и мощный, нависающий лоб. "Зинаида Тимофеевна", - назвалась она именем моей учительницы русского и литературы в старших классах, протянула руку, крепкое мужское пожатие, провела в комнату - склад мебели, подняла с кресла кошку и предложила занять его, сама села напротив и закурила.
- Не советую заниматься поисками, - сказала она, терпеливо выслушав меня, - Кто-то освободил жилплощадь для себя. Если сестра, то это подло. Может, и сестры уже нет. Но если так, то почему эту не того, - исправилась, - почему оставили в живых? Криминальный отъем жилья цветет пышным цветом. Популярная схема, - отправить владельца квартиры в психбольницу, - она глубоко затянулась, - Должна сказать, самая гуманная в такой ситуации. Подобные случаи были и с заслуженными пенсионерами. Меня вот тоже отправили сюда.
- Так и живете в психбольнице?
- Живу. Как другие тут устраиваются, не знаю, не следила, своих забот много. Да они сами умирали, лечение такое, нездоровое сердце не выдерживает.
На прощание опять посоветовала никого не искать, если молодая и красивая женщина, почему бы не начать жить вместе. "Так приятно заботиться о любимой", - сказала она голосом молоденькой учительницы и покраснела, заметно помолодев.
Я проснулся поздно, солнце уже высоко на южном небосклоне, Анфиса лежала рядом и смеялась: "Дон - дон - Спиридон", - ее требовательные пальчики выбивали дробь нетерпения на моей груди, губы тянулись к моим губам, и я тоже потянулся к ней.