Портреты философов унес дед Игнат. Возможно тогда, когда его отправили на пенсию, за год до смерти, он умер в девяносто четвертом в возрасте шестидесяти лет, для профессора самый расцвет. Портреты написаны маслом по заказу, однотипные, в одинаковых рамах. О чем думали в ректорате, когда их заказывали местному художнику, неизвестно. Художник схалтурил, только Гегеля и Канта изобразил в соответствии с модой того времени. Но Сократ, Декарт и Спиноза выглядели как родные братья. Портреты повесили в темном коридоре университета. В перестройку их перенесли на кафедру научного коммунизма, будто в наказание за несбывшиеся надежды. Не помню, кого назначили материально ответственным лицом, видимо, кого-то из хозчасти. Бабушке звонили и просили разобраться с этим. Она терпеливо объясняла, что Игнат Иванович болен, вряд ли может помочь, с кафедры он ничего не унес. Даже не забрал самовар, очень дорогой, антиквариат, но она без претензий, пусть пьют чай и вспоминают мужа. В этом месте бабушка пускала слезу и отключалась.
Зачем он унес домой портреты и спрятал глубоко в шкафу, завалив стопками книг, объяснил Ярик: Игнат Иванович действовал бессознательно верно, ─ корабль тонул, и он спас самое ценное. Новые времена никого не щадили, но заройте, закопайте, все вернется. В этом и надежда и безнадега, потому что возвращается все.
Деда Игната уволили на пенсию из-за потери памяти. Случился конфуз: он пришел на лекцию, долго смотрел на студентов, будто пытался понять, что он здесь делает. Вдруг заулыбался и счастливым голосом сообщил: "Я все забыл". Стоял со счастливой улыбкой, пока староста не привел декана.
Я тогда мало что понимала, хотя перешла на второй курс философского факультета, и позже тоже не понимала и даже пыталась выяснить у бабушки, были ли в роду Кузнецовых слабоумные. Неизвестно, ответила она: мужчин поубивали, женщины жили недолго. С диагнозом у нас только Инесса, но она дочь Игната, как бы обратная перспектива, хотя и стоит задуматься. Но Инесса не теряла памяти, успешно играла в театре, и ни разу ни один спектакль не был сорван из-за нее.
К диагнозу матери отношусь скептически, придерживалась раньше и продолжаю придерживаться позиции Ярика: мозг еще не изучен, а берутся ставить диагнозы по принципу: нормальных людей не существует; если нет диагноза, и если будет нужно, поставим. Мало того, еще и лечат. Человек сам решает, продолжать помнить или уже хватит, сколько той жизни осталось, зачем себя напрягать. Дед терял память, однако не забывал поесть, одеться по погоде, ничего не ломал, и сохранялся навык пользования бытовыми предметами, хотя бабушка не доверяла ему и не позволяла что-нибудь делать по дому. Но он забыл, что уже на пенсии и больше не работает, все также рано вставал, одевался и шел на кафедру, которой заведовал четверть века. Он шел по улице, блаженно улыбаясь встречным прохожим. На кафедре снимал пальто или плащ, в зависимости от сезона, расчесывал волосы, садился за свой стол, переобувался и сидел всю первую пару с блаженной улыбкой. На вопрос о здоровье тихо отвечал: "Хорошее".
Он всегда переобувался, даже летом, так приучила его мать. Деревенская женщина гордилась, что все ее трое детей имели вторую обувь и для дома, и для школы, и для театра, бывало, посещали, когда приезжали в город.
Стол деда никто не занимал, он так и стоял слева от входа, свет падал из окна, как положено, слева. И телефон на тумбочке впритык к столу.
Надо было случиться несчастью, чтобы подтвердилось: на кафедре у деда недоброжелателей не было. Даже когда он стал неадекватным, к нему относились с уважением, хотя коллектив был еще тот. Старший преподаватель Сомов пил и пропускал лекции. Доцент Новиков любил студенток, случались разные истории, из одной выпутаться не удалось, пришлось жениться на первокурснице. Жена на тридцать лет моложе, но выглядела ровесницей мужа.
Что касается коммунизма, Новиков оказался принципиальным. С 1980 года, когда было обещано полное построение коммунизма в нашей стране, он не оплачивал проезд в троллейбусе. Иногда платил штраф, но в целом выгодно.
Проживший счастливую жизнь, дед не завел врагов. Даже Новикова терпел. Секретарь парткома злился и обвинял в том, что профессор стремится к дешевому популизму: легко выглядеть хорошим на фоне подонков. Дед возражал с виноватой улыбкой: "Что поделать, если подонки читают интересные лекции".
Как-то признался мне, еще школьнице, что не переносит теорию эволюции Дарвина и первобытный строй, слишком большое внимание уделяется этим темам. Из-за них у него всегда не хватает времени поговорить о счастье, а ведь так важно научить молодых людей быть счастливыми. Он не ходил в музеи, не понимал, зачем рассматривать каменные топоры, наскальные рисунки, лучше сходить в картинную галерею, посмотреть натюрморты. Жаловался, что слишком много учебных часов уделяется истории возникновения человека, включая неандертальцев, которые разбивали друг другу черепа, и прочих кроманьонцев.
Он был бесхитростным, во многом наивным и знал, что над ним смеются, оправдывался тем, что слишком правильный, поэтому скучный. Бабушка, сама бабушка! советовала ему завести роман со студенткой. Непьющий, некурящий, любящий жену и дочь, счастливый Игнат таких шуток не понимал.
─ Лишнее, мне ненужное. Пусть смеются, я рад этому.
В перерывах между лекциями он любил поговорить о добре и зле. Человечество спасает дружба, но вражда тоже сохраняется, потому что настоящее добро не может окончательно побороть зло, добро и борьба несовместимы. Тут Новиков пускал слезу: это же надо, как смело трактует коммунист! Революция ─ борьба нового со старым, а наш руководитель считает, что мир устроен иначе. Получается, что добро и зло всегда будут сосуществовать? А как же счастье? Ах, да, со злом пусть борется государство, а нам, хорошим, жить в своем теплом мире и ни о чем плохом не думать.
Дискуссии деда с Новиковым слушали с интересом, посмеивались, но не помню, чтобы кто-то переходил на личности. Я тоже слушала, когда в перерыве за чем-то заходила к деду. На лекциях он перебарщивал со схемами, часто не хватало времени выбраться из них.
Студенты с его лекций сбегали, он не обижался. Мы сталкивались в коридорах университета, он разводил руками и жаловался: "Опять сбежали". Но чувствовался подтекст: не хотите, не надо, мне же легче. Он, действительно, уставал, читая лекции. Раньше, когда верил тому, что говорил, было намного легче. Я хотела знать, трудно ли в его возрасте менять взгляды? "Ничего страшного, ─ с улыбкой ответил он. ─ Главное ─ построение общества счастливых людей, вот что я хотел бы донести до студентов, но, видимо, не смогу, не успею, времени не осталось, переутомился, сожалею об этом". Он не поставил ни одного неуда, ─ рекорд для университета.
Дед продолжал ходить на работу. Взгляд его лучистых голубых глаз был все блаженнее, он все также сидел за столом первую пару, потом, тепло попрощавшись, возвращался из университета притихший, без блеска в глазах, потерянный, равнодушно съедал то, что подавала бабушка, и ложился на диван. И никакая сила не могла поднять его до вечера. Ровно в восемь вставал ужинать, садился в кресло и спал в нем полночи. Телевизор работал при выключенном звуке, лицо деда с открытым ртом в отблесках экрана было жутковатым. И только под утро он ложился под бабушкин бочок на диван в большой комнате, предпочитая спать там, легче дышалось.
Ему снилось, что он летает. Так легко, чуть топнул ногой и взлетел, однажды прихватил петуха, черного с ярко красным гребешком, из детства. Нет, не боялся, наоборот, хотел подружиться, не получилось. Как-то раз летал над деревней, искал воров, украли мешок муки. Снилось, что молодой, с кем-то на сеновале, а какой запах трав! Я спросила, с кем это он валялся, неужели с девчонкой? Он застеснялся, потом пояснил, что в деревне с этим проще, чем в городе, жаль, что архитекторы сеновалы не проектируют.
─ Мне опять деревня снилась, запах сена и мама, ─ делился дед за завтраком.
Кажется, ничего не менялось, он продолжал ходить на работу, но перестал снимать пальто и переобуваться, садился боком за стол и дремал, открыв рот. Те, кто заглядывал на кафедру, могли созерцать лицо дремлющего профессора. Однажды он упал со стула и ударился головой об угол стола, было много крови.
Простить себе не могу, что не отстояла деда. Он был предан бабушке, она ему тоже. Но ее вызвал ректор, и она сломалась, позволила положить мужа в психушку. Он был такой беспомощный в своей голубой пижаме, такой испуганный, я плакала после посещения больницы.
После больницы ему перестали сниться сны, он страдал бессонницей и стал впадать в депрессию, жаловался, что так и не улучшил жизнь, столько сил положил. "Да, коммунизма не построил, ─ сочувствовал Ярик и пытался утешить: ─ Не надо спешить с выводами, не считай, что жизнь прожита зря. Ты относишься к передовому отряду, поэтому нужно время, потерпи, когда остальные подтянутся". Ехидничал, как обычно, но дед не замечал, расправлял плечи, втягивал живот и "успокаивал" Ярика: "Ничего, дружок, я рядом, я всегда рядом, помогу, чем могу".
Психиатр выговаривал бабушке:
─ Вам, жене профессора, надо было с ним сексом заниматься, через не могу, надо, значит, надо, дед бы не слетел с катушек.
У Гегеля я прочитала другой совет: если бить по голове сумасшедшего, бывали такие случаи, то есть высокая степень вероятности, что поможет.
После смерти деда Игната я рылась в его бумагах и наткнулась на дневниковые записи, видимо, он пытался писать прозу.
"Светило яркое солнце, солнце ярко светило, яркое солнце светило, светило ярко светило. Если бы не назойливая муха, было бы все прекрасно: солнце ─ и этим все сказано. Муха лишняя, я понимаю, она проснулась от тепла, но ей еще рано. За ней проснутся еще и еще, несть числа мухам. Бесконечность ─ условие бессмертия, человечество вымрет, а мухи останутся.
Перечитал прочитанное, обнаружилась причинно-следственная связь между солнцем и мухой. Мухи однозначно не исчезнут, пока светит солнце, если их не уничтожить на корню. Но для этого должна постараться наука с учетом того, что в серые будни мухи летают тоже. Или нет? А в дождь?"
"Серый цвет и серость ─ не одно и то же. Серостью можно назвать старость, не только из-за седин, старики не любят яркое". (Инесса бы тут возмутилась). "Плохо другое: новое поколение не хочет жить как мы, но выбор пути маленький, или как мы, или как деды. Они выбирают второй путь, я думаю, потому что отцы старятся на их глазах, а деды на портретах вечно молодые".
Я вспоминаю деда, как он идет по улице в сторону университета и улыбается, голубоглазый, седые кудри, ─ Есенин в старости. Только фигура подвела. Или нет? Есенин тоже из деревни. Чего не было в Игнате, так это трагизма великого поэта.
Наивный, чувствительный дед беззаветно верил в коммунизм. Но если бы не ранняя смерть, сейчас бы ходил в храм и выстаивал службы со свечкой в руках, таким он мне представляется.
Портреты философов вытащил на сцену отец в двухтысячных для спектакля "Вишневый сад" с неизменной Инессой Соливан. Критики не поняли, решив, что это предки Раневских. На что намекает режиссер? На древность рода? Но Чехов не об этом.