Погромы 1648–1649 годов в науке и традиции: ревизионизм и национальная гордость
Галина Зеленина
Разные национальные нарративы видят в украинских событиях 1648–1649 годов разное содержание, трактуют и оценивают их по-разному и, соответственно, по-разному называют: это и «восстание Богдана Хмельницкого», и «казацкие войны», и «гонения 5408–5409 годов» (гзерот тах-тат), они же – первый Холокост украинского еврейства.
Если следовать первым вариантам названия, конец 40-х – начало 50–х годов XVII века видится, прежде всего, как период борьбы украинского казачества с засильем поляков и ужесточением контроля польских властей над Украиной. Этому взрыву предшествовал польский «золотой век» в украинских землях в 1630–1640–х годах, когда польское землевладение росло сказочными темпами (к примеру, за князьями Вишневецкими в 1616 году числилось шестьсот усадеб, в 1640-м – уже семь тысяч, а в 1648-м – тридцать восемь тысяч!), и к моменту кризиса польские магнаты завладели уже 80% всех земель. Польское владычество сопровождалось усилением налогового гнета, включающим нарушение традиционных казацких вольностей и льгот, и обострением социальных (дворяне/крестьяне, мещане), конфессиональных (католики/православные) и этнических (поляки/украинцы) противоречий. И в разразившемся в 1648 году конфликте было – вопреки общепринятому представлению – не два (казаки/шляхта), а гораздо больше участников: казачество, социальные низы (православные крестьяне и мещане), шляхта, панство (обладающее своими, отличными от шляхты, целями и политическими амбициями), король (географически удаленный от места действия; к тому же надо учитывать, что начало восстания пришлось на «межкоролевье», так что рука королевской власти почувствовалась лишь со временем), а также внешние силы – Московское царство, всегда готовое постараться назло кому-нибудь из надменных соседей, и обедневшее Крымское ханство, отчаявшееся получить миром законную дань с поляков и в отместку решившее поддержать Хмельницкого.
Если говорить о гзерот тах-тат, необходимо ввести в картину еврейское население региона. Население, как традиционно постулируется, многочисленное, но при этом на самом деле трудноисчислимое. Демографическая информация извлекается, прежде всего, из переписей домов, произведенных в фискальных целях, – источника не самого надежного (ибо количество домов, по возможности, приуменьшалось, чтобы сократить налоги), а главное, не дающего окончательного ответа – ведь неизвестно, сколько человек проживало в доме. Другой источник – сохранившиеся синагоги: вычисляется, сколько мест было в синагоге (что равняется количеству мужчин в общине), и выводы экстраполируются на другие общины того же статуса, судя по представительству в органах автономии. Так или иначе, в новейших исследованиях заявляется цифра сорок тысяч – для еврейского населения Украины (Волыни, Подолии, Киевской и Брацлавской областей) и столько же – для евреев Червонной Руси[1]. Социально-профессиональный портрет этого населения стандартен: беднота (обычно на содержании общины), средний класс (ремесленники, торговцы, арендаторы), интеллектуальная (раввины, главы ешив) и финансовая (крупные купцы, откупщики налогов) элиты. Элиты эти, некогда конкурирующие, ныне сближались, связанные узами перекрестных браков, и вместе управляли общиной. Управление это было умеренно олигархическим (существовал имущественный ценз для избирателей) и многоступенчатым: пирамиду из кагальных, окружных и земельных советов (они же сеймы, или ваады) венчал знаменитый Ваад Четырех земель, созданный, как обычно, не по воле евреев, стремящихся к какой-никакой политической автономии, а по фискальной нужде государства – Ваад был учрежден через год после введения подушной подати и через два века упразднен вместе с нею. Средний и богатый классы наладили взаимовыгодные отношения с панством, служа им в качестве крупных арендаторов, откупщиков налогов и управляющих, и еврейская община процветала, наслаждаясь «золотым веком» синхронно с «польскими оккупантами».
Однако, как с циклическим постоянством демонстрирует нам еврейская история в интерпретации еврейской традиции, любой золотой век чреват повышенной греховностью. Итак, следуя некоей усредненной традиционной версии событий (порожденной современными им источниками и частью позднейшей историографии), в 5408 (то есть 1648) году гнев Б–жий поразил греховный Израиль, подобный «заблудшей овце», и орудием этого гнева стали татары с православными, объединившиеся против панов и евреев. И пошли они войной на города и «святые общины» (то есть еврейские общины), и евреи защищали города вместе с панами, но те зачастую их предавали, что приводило к кровопролитным расправам над евреями, характеризующимся изощренной жестокостью, и осквернению еврейских святынь:
И много святых общин <...> погибли смертью мучеников от различнейших жесточайших и тяжких способов убиения: у некоторых сдирали кожу заживо, а тело бросали собакам, а некоторых – после того как у них отрубали руки и ноги – бросали на дорогу и проезжали по ним на телегах и топтали лошадьми, а некоторых, подвергнув многим пыткам, недостаточным для того, чтобы убить сразу, бросали, чтобы они долго мучились в смертных муках, до того как испустят дух; многих закапывали живьем, младенцев резали в лоне их матерей, многих детей рубили на куски, как рыбу; у беременных женщин вспарывали живот и плод швыряли им в лицо, а иным в распоротый живот зашивали живую кошку и отрубали им руки, чтобы они не могли извлечь кошку; некоторых детей вешали на грудь матерей; а других, насадив на вертел, жарили на огне, и принуждали матерей есть это мясо; а иногда из еврейских детей сооружали мост и проезжали по нему. Не существует на свете способа мучительного убийства, которого они бы не применили... Библейские свитки рвали на клочья и делали из них мешки и обувь; а ремнями для тфилин подвязывали сапоги, покрышки же их выбрасывали на улицу; священными книгами мостили улицы или изготовляли из них пыжи для ружей[2].
Евреи же с готовностью гибли за свою веру, принимали мучения во имя Всевышнего, совершая так называемый кидуш а-Шем, «освящение Имени». В том числе женщины предпочитали смерть осквернению неверными:
Случай был с одной очень красивой девушкой из почтенной и богатой семьи. Она была пленена казаком и взята им в жены. Но раньше, чем он овладел ею, она схитрила: она сказала ему, что знает заклинание, которое предохраняет от всякого оружия. «Если не веришь мне, – сказала она, – возьми ружье и выстрели в меня – это мне не причинит вреда». Казак – ее муж, – поверив ей по наивности, выстрелил в нее из ружья, и она была убита наповал за святость Имени, и не была осквернена неверными (Г-сподь да отомстит за ее кровь!). Еще случай был с красивой девушкой, которая была выдана замуж за казака. Она просила, чтобы он обвенчался с ней в церкви, стоящей на другой стороне реки. Казак выполнил ее просьбу, и ее повели на венчальный обряд в великолепном одеянии под звуки музыки и танцев. Взойдя на мост, она прыгнула в воду и утонула за святость Имени (Г-сподь да отомстит за ее кровь!). И еще было такое множество подобных случаев, что обо всех них рассказать невозможно[3].
Избежать насилия и откупиться от погромщиков удавалось в редких случаях – общинам богатым и совершившим должное покаяние, как, например, во Львове:
Было условлено, что город, как евреи, так и паны, должен дать выкуп в размере 200 000 злотых. Но так как в наличности не было такой суммы денег, отдавали серебряные и золотые вещи и другие товары за бесценок, ниже торговой оптовой цены. Серебро и золото взвешивали на больших весах все одно что олово и отдавали за полцены. Так была обобрана св. община Львов и уподобилась пруду, из которого выужена вся рыба. Если бы Г-сподь не смилостивился над Своим народом, сынами Израиля, находившимися во Львове в количестве тысяч и десятков тысяч, отличавшимися великою ученостью и совершившими столь великое покаяние, что их мольбы достигли Небес, вследствие чего Г-сподь побудил злодеев пойти на соглашение, – если бы не все это и город оставался бы в осаде еще с неделю, все жители погибли бы от голода и жажды[4].
В конце концов утвердился на троне новый польский король Ян Казимир и худо-бедно всех замирил. Но слишком поздно: «бесчисленные тысячи» евреев погибли, а выжившие были обречены на нищету и бродяжничество. И все, что оставалось им и хронистам, повествующим об этих событиях, – это оплакивать погубленные святые общины и молить Б–га об отмщении.
Кстати о хронистах и о кодификации еврейской памяти об этих печальных событиях. О погромах сразу же, в течение нескольких лет, было написано около десяти хроник и пиютов, литургических плачей, – как на иврите, так и на идише, как очевидцами, так и иностранными евреями, узнавшими о происшедшем от беженцев. Хроники гзерот тах-тат завоевали исключительную популярность у еврейской аудитории, выдержали несколько переизданий в Польше и Италии и привлекли творческое внимание плагиаторов. В этом рейтинге лидировало сочинение Натана Ганновера «Йевен мецула» («Пучина бездонная»), которое мы уже цитировали выше. Название хроники Ганновера, будучи библейской цитатой (Теилим, 69:3), содержит также игру слов: ср. явен («пучина») и яван («Греция», для восточноевропейских евреев того времени символизировавшая православие и даже конкретно казачество), – и тайнопись гематрий: гематрия слов псалма «Утонул я в пучине бездонной» равняется гематрии слов «Хмель и татарин соединились с православными». Как известно, Натан Ганновер был не чужд каббалистических штудий; кроме того, он был очевидцем событий, потерял в погромах отца, эмигрировал, странствовал по Европе, в том числе жил в Италии, а потом был убит в Венгрии союзниками турок. Трагическая судьба автора безусловно способствовала известности его сочинения. Но главное, его хроника признана самой подробной и обстоятельной, некоторые ученые считали ее также самой ранней, и все исследователи этой эпохи отдают ей приоритет перед другими рассказами.
Но даже к таким авторитетным источникам со временем возникают вопросы и рождаются сомнения в их достоверности. Не у современников, конечно, и не у Генриха Греца, отца еврейской исторической науки, и даже не у исследователей начала ХХ века, представителей так называемой «слезной школы». Очень долго к еврейским источникам по гзерот тах-тат доминировало некритическое отношение, так как их характер вполне соответствовал общей мартирологической концепции еврейской истории. Но пришло время низлагать авторитеты и менять концепции, и еврейские хроники хмельничины подверглись критическому анализу путем сравнения между собой и с источниками других жанров (прежде всего судебными документами), а также с нарративами нееврейскими – украинскими и польскими. Выводы были вполне предсказуемыми: реконструкцию событий по этим хроникам надо проводить крайне осторожно – ибо везде правят бал свои топосы и перед всеми авторами стоят свои цели, далекие от девиза Ранке изложить все, «как оно было на самом деле», – слишком уж болезненные события задействованы. Итак, украинские нарративы о восстании 1648–1649 годов подчинены задаче живописать героическую борьбу за православие и независимость; польские – проводят идею защиты цивилизованного мира от варваров и азиатов; еврейские, как мы видели, – оплакивают гибель многочисленных «святых общин» и воспевают мученичество за веру[5].
При этом гонения и страдания еврейские авторы склонны преувеличивать, чтобы впечатлить разных своих адресатов: как Всевышнего, Который должен ниспослать месть гонителям и Избавление Своему народу, так и зарубежных соплеменников, от которых ожидают помощи беженцам и самим разоренным украинским общинам. Действуют эти авторы по веками эксплуатируемой модели «новое вино в старые мехи», видя и заставляя своих читателей увидеть в событиях 5408–5409 годов реновацию библейских и постбиблейских архетипов: бедствий египетского плена, гонений персов и Селевкидов, римских расправ времен Великого восстания и восстания Бар-Кохбы и – наиболее актуальный образец – средневековых погромов крестоносцев. Этот реновационный подход заметен как в хрониках, так и в литургике и в мемориальных ритуалах. Так, рабби Шабтай (Саббатай) а-Коен, автор хроники «Свиток тягот», установил для себя – а вслед за ним Ваад Четырех земель провозгласил для всего польского еврейства – пост 20–го числа месяца сиван в память о жертвах казацких погромов; это число было выбрано не случайно: пять столетий назад рабейну Яаков Там установил в тот же день пост для евреев Франции и Германии в память о навете и сожжении общины в Блуа. Примечательно, что крайне авторитетный тогда в Польше раввин Йом-Тов Липман Геллер отказался сочинять новые молитвы по поводу произошедших гонений, а взял старые, в том числе составленные после сожжения в Блуа, и при этом вполне недвусмысленно эксплицировал идею повторения всего и вся:
То, что произошло сейчас, подобно преследованиям в старину, и то, что случилось с предками, постигло и потомков. О прежнем предшествующие поколения уже сложили молитвы <...>. Все это одно и то же. <...> Пусть же их уста говорят в их могилах и пусть их слова станут лестницей, по которой наши молитвы взойдут на небеса[6].
Если же более детально разбирать преувеличения еврейских авторов, победу топоса над исторической действительностью в погромных нарративах и – вслед за ними – в позднейшей национальной памяти о хмельничине, то мы обнаружим следующие интересные расхождения.
Среди причин погрома, помимо «гнева Б–жьего» и «родовых мук» Машиаха (ибо еврейская эсхатологическая концепция гласит, что Избавлению предшествует кризис), традиционно называют казацкий антисемитизм, и, соответственно, гзерот тах-тат снискали титул первого Холокоста восточноевропейского еврейства. Однако польские хроники и даже, если приглядеться, Натан Ганновер рисуют несколько иную картину: еврейские погромы и планомерное уничтожение евреев вовсе не были целью казаков, которые зачастую не трогали женщин, иногда брали выкуп и после погрома миловали выживших. Евреи страдали наряду с другими, особенно – неправославными мирными жителями: поляков тоже убивали, оскверняли их костелы и воровали храмовую утварь.
Нельзя забывать и о вине самих евреев – не трудно измеримой греховности, а вполне измеримой социальной роли, которая вызывала ненависть православного населения и, соответственно, во многом спровоцировала погромы. Еврейские хронисты упоминают об этом, но крайне лапидарно: православные, мол, были унижены и даже евреи – выше их. Из других источников мы узнаем о том, что евреи-арендаторы и сборщики налогов, не говоря уже об управляющих поместьями, имели право наказывать православных крестьян и – особенно растиражированная деталь – за неуплату податей забирать ключи от церквей, лишая жителей службы и жизненно важных обрядов (крещение, венчание, отпевание), пока те не заплатят. Ваад Четырех земель еще в конце XVI века предостерегал от откупа налогов, прозорливо полагая, что это рано или поздно вызовет сильное народное недовольство и выйдет евреям боком. Генрих Грец в своей «Истории» обрушил на польское еврейство мощную инвективу в просветительско-секулярном духе, обвинив его в обмане иноверцев и общей хитрости и изворотливости, проистекающих из погруженности исключительно в талмудические штудии, из «одностороннего развития интеллекта, оттачивания умственных сил в ущерб силам душевным»[7]. С.Я. Боровой, переводчик еврейских хроник о гзерот тах-тат, в своем Введении клеймит еврейских арендаторов и откупщиков за «эксплоатацию крестьянских масс» и неправильную классовую позицию: «арендаторы-евреи всеми своими классовыми интересами, всей своей хозяйственной практикой смыкаются с феодальной верхушкой польского общества»[8]. Апологетическая еврейская историография сочувствует украинскому еврейству, традиционно лояльному государству (и, добавим, правящему классу) и потому оказавшемуся «между молотом и наковальней». Не впадая в крайности, следует все же понимать, что конфликт, разразившийся в 1648–1649 годах, был скорее конфликтом между казаками и мирным населением и между бедными и богатыми, а не целенаправленным истреблением евреев.
Следующей важной темой, в достоверности раскрытия которой еврейскими хронистами есть основания сомневаться, является реакция евреев на гзерот. Плачи и хроники рассказывают нам о преобладающем приятии мученической смерти, кидуш а-Шем. Однако сопоставление погромных нарративов с документальными источниками, прежде всего судебными показаниями, демонстрирует, что хронисты допускали определенную гиперболизацию, руководствуясь чувством локального патриотизма и следуя известным литературным моделям. Там, где «преисполненные благочестия» герои хроник с готовностью отдают свои жизни за святость Имени, герои судебных рассказов думают только о том, как бы убежать. Что касается литературных образцов для подражания, то очевидным прототипом здесь являются нарративы о гзерот татну, крестоносных погромах 1096 года, произошедших в рейнских городах, – сопоставление с ними оказывается результативным по всем пунктам.
И хроники татну, и хроники тах-тат рассматривают погромы как проявление Б–жественного гнева, обрушившегося на избранный народ за его грехи, и евреи пытаются избежать наказания, совершив должное покаяние – но, как правило, безуспешно.
И там, и там присутствуют ярко выраженные мессианские ожидания и вычисления. Хронисты татну подчеркивают, что трагические события произошли в 256–й [19–летний] цикл[9] – махзор рану, а ведь пророк Ирмеяу, предвещая мессианские времена, писал: Рану бе-рош а-гоим («Ликуйте во главе народов»). Хронисты тах-тат тоже любят гематрии (см. выше: авторское обоснование названия «Йевен мецула») и еврейские расшифровки нееврейских слов: так, имя Хмель () было сочтено аббревиатурой фразы «Родовые муки [предшествующие явлению] Машиаха пришли в мир» ().
В обеих группах хроник рассказывается, что евреи уповали на центральную власть и что их страдания были напрямую связаны с ее слабостью или отсутствием: германский император Генрих IV, пока крестоносцы орудовали на Рейне, пребывал в Италии, а польский король Владислав в 1648 году и вовсе умер, после чего евреи остались «как стадо без пастыря».
И там, и там живописуются жестокости погромщиков, надругательства над женщинами и младенцами и осквернения еврейских святынь, прежде всего – свитков Торы.
И в 1096–м, и в 1648 годах гонителей настигает скорое, но ограниченное, правда, возмездие: терпит поражение крестовый поход бедноты, а предавшему евреев пану Четвертинскому отпиливают голову, прежде изнасиловав на его глазах его супругу и дочерей. О возмездии же полном и окончательном хронистам остается лишь молить Г–спода, что они и делают с упорством, страстью и – единообразием:
В один день – третьего сивана – в третий день недели, тысяча и сто святых душ были убиты и зарезаны, дети и младенцы, еще не грешившие и не преступившие, души невинных бедных людей. Сдержишься ли Ты после этого, о Г–сподь, ибо это за Тебя бесчисленные души приняли смерть! Отомсти за пролитую кровь твоих слуг, в наше время и на наших глазах! Аминь. И поскорее![10]
Но не послушались этих слов сыны Израиля, и простерли свои выи на резню за святое Имя и гаоны страны, и остальные мужи, и женщины и малые дети, и вся его община. Б–г мести да отомстит за них и вернет нас в нашу страну. <…> Г–сподь да отомстит за их кровь![11]
<...> В воды ритуального бассейна, очищенного от всякой скверны, было брошено тысяча пятьсот чистых детей, и они, еще трепещущи и шевелящие губами, были засыпаны землей. Неужели при виде этого Г–сподь сдержит Свой гнев и, царящий в высотах, будет молчать! <…> Да отомстит Г–сподь за кровь Своих рабов, которая, словно вода, орошала камни и деревья. Отомсти за всех убитых в эти годы за Твое святое Имя...[12]
Забавный казус: в либеральном русском переводе XIX века призыв «Да отомстит Г–сподь за их кровь!» превратился в «Да смилостивится Г–сподь над их душами!»
Однако, вопреки созданной хронистами и литургическими поэтами картине подавляющего мученичества, отнюдь не маргинальными были и другие варианты поведения – менее героические, но куда более витальные: бегство, сдача в плен и переход в христианство. Бегством – по Украине, а также в Польшу, Литву, Румынию, Венгрию, Моравию, Богемию – спаслись как минимум восемь тысяч человек из украинских областей, за исключением Червонной Руси (то есть примерно одна пятая всего еврейского населения региона); мы узнаем об этом из постановлений зарубежных еврейских общин о поддержке около двух тысяч беженцев в год. Сходным образом, благодаря константинопольским документам о выкупе пленных мы знаем, что несколько тысяч сдались в плен татарам, были проданы туркам и вызволены балканскими соплеменниками. И наконец, несколько тысяч из страха приняли веру гонителей – недаром король Ян Казимир издал универсал, позволяющий невольным конвертам вернуться в иудаизм.
Аналогичные расхождения между еврейскими источниками, зиждущейся на них традицией и критическими исследованиями присутствуют в вопросах о численности погибших и последствиях гзерот тах-тат. Хроники и молитвы оплакивают «неисчислимые тысячи», «тысячи и десятки тысяч» и, наконец, «сто тысяч». С.М. Дубнов и другие максималисты называют цифры от ста до пятисот тысяч. Современные же калькуляции, построенные на польских (и) документальных источниках, дают совсем иной результат: по Украине, за исключением Червонной Руси, еврейская община потеряла как убитыми, так и погибшими в ходе бегства и скитаний «всего» двадцать тысяч – то есть меньше половины своей общей численности.
Сходная «оптимистическая» тенденция наблюдается и при пересмотре исторического значения этих событий. Традиционная версия видит в хмельничине водораздел и начало упадка восточноевропейского еврейства: казацкие войны открыли вековую череду еврейских погромов, вплоть до кишиневского, нестабильность приводила к массовой эмиграции на Запад, а оставшееся население претерпевало экономическое банкротство и культурную стагнацию. Эту позицию разделяли многие авторитетные авторы, а Генрих Грец со свойственным ему просветительским пафосом пошел еще дальше, обвинив казаков и в отсталости западноевропейского еврейства!
В век Декарта и Спинозы, когда три цивилизованных народа – французы, голландцы и англичане – нанесли смертельный удар Средним векам, польско-еврейские эмигранты, спасаясь от банд Хмельницкого, опять принесли с собой Средневековье, и европейское еврейство погрязло в нем на целое столетие, а в каком-то смысле – пребывает в нем и до сих пор[13].
Но ученые-ревизионисты утверждают обратное: не так много евреев погибло, многие вернулись из плена и из эмиграции, некоторые общины не были разрушены, другие – быстро восстановились, – так что нельзя говорить не только о Холокосте польско-украинского еврейства, но и о кризисе, обусловившем его последующий упадок.
Итак, современная наука – в отличие от обычной своей дотошной брюзгливости и критической угрюмости – в отношении гзерот тах-тат оказалась гораздо оптимистичнее традиции. Но и о последней нельзя забывать. Ибо Б–г с ними, с хрониками XVII века, о них никто не помнит и их никто не читает, но на их основании за прошедшие столетия была построена национальная память, которая от науки мало зависит и почти с ней не пересекается, но ревизионизм чует за версту и склонна на него обижаться. Поэтому, что бы там ни писали мелким шрифтом ученые, аршинными буквами на памятниках будет высечено совсем иное. И «злодей Хмель, да будет стерто имя его» в российском восприятии остается бравым воином, приведшим братский украинский народ в лоно российского царства, а в украинском, подкрепленном множеством памятников и музеев во всех местах, где, «вероятно», ступала его нога, – национальным героем, борцом за народные права и даже «творцом украинского демократического государства»[14]. Наконец, ашкеназская память видит в событиях 1648–1649 годов свой первый Холокост, и не дай Б–г сказать ее носителям, что погибло не пятьсот, а всего двадцать тысяч, ведь могилы мучеников – это самое материальное, что у этой памяти осталось.
Далеко не все сохранились – кое-где надгробными плитами вымостили дорогу, а на месте кладбища устроили рынок. Кое-где, среди разрозненных надгробий еще XVI века, пасутся козы и гогочут гуси. Но сохранные украинские кладбища необъятны и крайне внушительны. Это каменные рощи с коронами, львами и райскими птицами на надгробных плитах, каждая из которых может рассказать целую историю. Тут похоронены раввины и лавочники, хасидские праведники и их благочестивые жены, мистики и просветители-вольнодумцы, и, конечно же, мученики тах-тат.
А уж чем Касриловка может похвастать – это своими кладбищами. Двумя роскошными кладбищами обладает этот благословенный город: старым кладбищем и новым кладбищем. То есть новое кладбище, вообразите себе, уже тоже достаточно старо и достаточно богато могилами – скоро некуда будет «класть», если, упаси Б-г, случится погром, холера или вообще какое-нибудь несчастье из нынешних несчастий.
Главным образом гордятся касриловские маленькие люди старым кладбищем. Старое кладбище, хотя оно уже заросло травой, деревцами и нет на нем почти ни одного целого памятника, они считают тем не менее своим сокровищем, украшением города, жемчужиной и оберегают его как зеницу ока. Так как, кроме того, что там покоятся предки их предков – мудрецы, праведники, ученые, гении, великие люди, – есть основание полагать, что там находится и немало могил жертв гайдаматчины времен Хмельницкого…
Это «святое место» – их единственная кроха собственности на этом свете, которой они, маленькие люди, – единственные безраздельные хозяева, это их единственная пядь земли, их единственный клочок поля, где зеленеет травка, растет деревцо, а воздух свеж, и дышится свободно…[15]
добавить комментарий
<< содержание
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] См. Shaul Stampfer. What actually happened to the Jews of Ukraine in 1648? // Jewish History, vol. 17, 2003. P. 211 ff.
[2] Натан Нота Ганновер. Пучина бездонная // Еврейские хроники XVII столетия (эпоха «хмельничины») / Пер. и комм. С.Я. Борового. М. – Иерусалим, 1997. С. 94–95.
[3] Там же. С. 99–100.
[4] Там же. С. 115.
[5] Natalya Yakovenko. The events of 1648–1649: Contemporary reports and the problem of verification // Jewish History, vol. 17, 2003. P. 165 f.
[6] Цит. по: Йерушалми Й.Х. Захор: Еврейская история и еврейская память. М. – Иерусалим, 2004.
С. 56.
[7] Heinrich Graetz. Geschichte der Juden von den altesten Zeiten bis auf die Gegenwart. Bd. 10. Leipzig, 1897. S. 60.
[8] Боровой С.Я. Введение: Классовая борьба на Украине XVII в. в свете современных еврейских хроник // Еврейские хроники XVII столетия (эпоха «хмельничины»). С. 16–17.
[9] Год Первого крестового похода – 1096-й, по еврейскому летосчислению: 4856=19 х 255 + 11, то есть тогда шел 11–й год 256–го цикла.
[10] Сефер гзерот Ашкеназ ве-Царфат / Под ред. А. Хаберман. Иерусалим, 1949. С. 32.
[11] Натан Нота Ганновер. С. 84.
[12] Саббатай а-Коен. Свиток тягот // Еврейские хроники XVII столетия (эпоха «хмельничины»). С. 189–190.
[13] Heinrich Graetz. S. 75.
[14] Из надписей во Львовском историческом музее.
[15] Шолом-Алейхем. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1960. С. 284–285.