|
|
||
Пара глухих ударов в глинобитную стенку и последующий чей-то нетерпеливый возглас заставили оторваться Ыкиря от его подлунного занятия. Даже приутихший было очаг вновь недовольно забормотал от подобной гургани в столь поздний час. Маану завозилась у себя за перегородкой. Старый шаман положил табличку на земляной пол, кинул поверх стило, вытер руки о пятнистую шкуру и, тяжело вздохнув, поднялся со скамьи. Минули целых пятисот лун уж, когда он впервые со своим отцом, знахарем Чярхтом, отправился в жертвенную долину, и впервые осознал небо - огромное, чёрное ночное полотно, усыпанное сияющим крошевом, зовущее, говорящее, манящее. О, боги, как давно это было. И теперь, даже зов предков не обрадовал бы его выйти сейчас из хижины. А тем более уж этот рычащий голос...
- Старик, выходи!
Кто это? Вопросительно скрипнул о притолоку рейкой откинутый кожаный полог. Ну, да, так и есть. Призрачно освещённый огромной луной, у порога стоял Молодой Ухэ - сын вождя.
- Что случилось? - слепо щурясь, глухо прошамкал Ыкирь, не скрывая раздражения.
- Дело есть, - уверенно произнёс горделивый голос.
- Приходи утром.
- Выйди, это быстро, - и Ухэ, повернувшись спиной, нырнул в темноту.
Ярко тлеющая луна над головой недобро сощурилась. Старый шаман вновь тяжело вздохнул, в тон порыву ветра, но пошёл вслед. А вдруг что-то срочное?
- Что случилось? - повторил он на ходу свой вопрос, рассматривая сквозь сутемень широкую спину молодого воина.
- Ничего. Дело есть... - хоть и тихо, но всё так же уверенно бросил через плечо будущий вождь и, перешагнув арык, повернул в сторону колодца.
Ыкирь ухмыльнулся. Ведь это именно его род придумал рыть скважины и возводить криницы, внедрив традицию клятвы на воде. При желании он мог запросто оморочить, обмануть, умилостивить этих стихийных духов. Кем этот юнец себя возомнил? Какие ещё дела? Низкое дымное небо над навесом каменного кольца недобро хмурилось, будто чьи-то сдвинутые брови. Боги как всегда думали в тон шаманским мыслям.
- В чём дело? - строго спросил старец, - Ты пришёл по велению отца?
- Нет, - коротко отрезал Ухэ, раскручивая коловорот с посеребренной цепочкой, - Отец тут ни при чём. Я позвал тебя договориться об условиях выкупа Маану.
Ведро утробно булькнуло в колодце, словно сглотнутый комок в горле. Повисла тяжёлая душная тишина, в черни которой контрастно белел ряд молодых здоровых зубов да пара глаз, жёлтых и жестоких, как у льва.
- Ты опоздал, юный вождь, - наконец, произнёс шаман, прикрывая лицо ладонью, как от удара. Он понимал - то, что сейчас скажет, не имеет никакого значения... Но, всё-таки вымолвил: - Вено уже собирает охотник Кандр.
- Это не имеет никакого значения, - сквозь зубы подтвердил белоснежный оскал. В темноте казалось, будто Ухэ, в самом деле, помогает себе челюстями, вытягивая с цепным лязгом тяжёлую, с белыми ободами деревянную бадью полную неминуемого. Он вытащил её и довольно грубо поставил на землю, окатив брызгами ноги Ыкиря. Луна, плавающая в ведре, взволнованно затрепетала, словно от брошенных следом слов, - Назови свою цену.
- Ты умный человек... - вновь помедлив, произнёс шаман. Он смотрел вниз, где в чёрной деревянной клетке изнывал серебряный месяц, ослепительная улыбка которого из лукавой превратилась в страдальческую. Все всё прекрасно понимали. И старик, который давно приметил молодого, хоть и бедного, но работящего и честного охотника, несказанно обрадованный, когда Кандр, наконец, пришёл свататься; и великие духи, каждым своим знамением буквально кричащие о судьбе рода, если шаман поддастся соблазну; и даже этот наглый властолюбивый юнец, слово в слово повторяющий предостерегающие заветы предков, но открыто плюющий им прямо в лицо. Все всё прекрасно понимали...
- Ты умный человек, - словно заворожённый отблесками луны, подбирая слова, повторил шаман, - Но, мне кажется, что ты ошибаешся...
- Каждый имеет право на ошибку.
- Да, ты умный человек... - продолжал Ыкирь, не обращая внимание на возражение, - И ты должен понимать, что договор - сакрален. Кроме того, вряд ли твой отец обрадуется нашему родству, ведь твой род...
- Мой отец тут ни при чём, - повторно оборвал старика Ухэ, - Я готов на любой договор. Назови цену.
Шаман наклонился и поднял ведро. Уголки лунных губ подёрнулись слабой усмешкой. Ладно, раз уж открыто отказать ему нельзя...
- Хорошо, будь по-твоему, юный вождь. Тогда первое условие - кто успеет первым, тому и уходит Маану.
Ухэ молча кивнул и положил мускулистую руку на край мокрого дерева, рядом с чёрными морщинистыми ладонями старца.
- Условие второе. Кандр по-прежнему собирает свой выкуп. А твоя цена - лунный камень, что описывается в преданиях. Тот самый, что позволяет парить, подобно птицам небесным, тот самый, что способен притягивать к себе рудых духов, тот самый, что по поверью охраняется диким зверем мамутом, на великих холмах Магнезии. Принесёшь мне его первым - и Маану твоя.
Ведро в пальцах Ухэ жалобно заскрипело, сильно сжатое. Но шаман продолжал:
- Третье условие - клятва на воде. Кто нарушит её - будет навеки проклят духами. Согласен?
Холодным порывом ветра вновь нахлынула напряжённая тишина, в которой раскатами грома звучало хриплое взволнованное дыхание обоих людей.
- Согласен, - наконец изрёк молодой воин, - Но клятва будет двойная, - И в левой руке его блеснул жертвенный нож с кривым лезвием.
Ледяной холод пробежал по спине Ыкиря, вместе с блеснувшим по глазам лунным отблеском на поверхности драгоценной стали. Клятва на крови призывала предков, перед которыми был бессилен даже старый шаман. Но отступать было поздно. Старик кивнул, и, зачерпнув горсть воды, смочил предплечье. Затем взял нож из рук молодого вождя и сделал надрез. Тёмные капли упали на каменное кольцо колодца. То же самое проделал и Ухэ.
Бурое пятно на морде идола складывалось в знак вечности - столь похожий на символ ошибки, если перечеркнуть его поперечной линией... Пока, словно закрыв лицо ладонями, луну над головой не заволокли тучи.
Дождь лупанул по лицу кентуриона, лишь он покинул навес палаццо. Жёсткие черты и без того напряжённых скул вовсе одеревенели, когда он резким движением плотнее запахнул плащ, оторвав ладонь от саднящего плеча - выбегая от купца, он знатно протаранил рукавом жёлтый угол стены. Панцирь-то и шлем с фалерами он нацепил, отправляясь на встречу, а вот нарукавники не стал - в самом деле, не сражаться же он ходил. А вышло иначе...
- Что ж, будь по-твоему, солдат, - лукаво сказал купец, растягивая слова, - Я согласен на твои условия. А моя цена - меч Александра Македонского. Тот самый полуторный гладиус, которым он разрубил Гордиев узел. Да, это тот меч, который северные варвары ещё бастардом прозвали... Ну, по рукам?
Сволочь. Хотел бы отказать - лучше бы отказал. Бастард - безродный ублюдок - нет хуже оскорбления незаконнорожденному сенаторскому сыну. А ведь он - красив, умён и силён, и, вместо того, что бы к своим тридцати годам быть полководцем, легатом, или, хотя бы, захудалым трибуном, ему приходится идти сквозь все тяжкие военной карьеры. Кентурион яростно перекинул витис из немеющей правой руки в левую. Плеть хлестнула по ножнам, словно подсказывая - что делать. Да, если бы не Мелисса - он бы зарубил этого купчишку на месте. Но любовь и будущее были сильнее ярости. Сильнее любой обиды... И оттого он согласился. Будь назначен ценой конфарреации хоть трезубец Юпитера - он был бы готов и на это.
- Сын, ты уже далеко не мальчик, и должен всё сам прекрасно понимать, - сенатор Гай Флавий Дентат развёл руками, - Конечно, я помогу тебе, если ты влипнешь. Но действовать ты должен сам. И не ропщи на судьбу - иные не имеют и этого... - и он, ухмыляясь, бросил к ногам кентуриона мешочек, в котором весело звякнули бронзовые денарии.
Верно, другие и этого не имеют. А ещё другие всегда всё знают, их балуют семейные лары, им открыта политическая карьера, они даром пользуются всем тем, что приходится, сжав зубы, добиваться ценой собственной крови, они, шутя, преодолевают любые преграды, о которые разбиваются самые скромные мечты. Поэтому-то мечта была сразу направлена выше солнца, дальше Меркурия, быстрее ветра. На этом пути - разница с всезнающими другими была ничтожна. И, всё равно, этот глупый трибун встал поперёк дороги, завязав ту узлом. Другим гордиевым узлом...
Кентурион замер. Дождь отплясывал по стали шлема, отзываясь в голове весёлым звоном монеток. Задача сложилась воедино: огромное приданное златокудрой Мелиссы, открывающее путь к меритократии военного переворота вплоть до жезла самого цезаря; помолвка её с молодым трибуном, который предупредил хитрый ход, запутав ситуацию; шуточный договор с её отцом, купцом, шуточный, но настоящий; меч Александра, разрубивший этот гордиев узел. Всё верно, это и есть выход.
Рука сама собой легла на рукоять полутораручной спаты. Кентурион закинул ногу в стремя и пришпорил коня так, что плащ его с вышитым золотым львом взметнулся, словно поднятое знамя.
Небо с белыми всплесками облаков ало-голубой хоругвью укрывало мир, как полотенце накрывает чугунок с заваренной кашей. Солнце, словно расплавленный кусочек масла, валялось где-то на самом донышке. Остатками приправы тут и там виднелся начинающийся подлесок. Ратибор уже почти целые сутки мчался на восток - навстречу палящему. Выехал из городища он чуть брезжил рассвет, но обогнать время могли только боги, и Ярилов диск, шутя, оказался за спиной, даже не заметив того, что ему был брошен вызов. Хотя расстояние молодой кмет преодолел порядочное - родные глазу и душе порубежные пристепьевые просторы уже давно сменились разнотравьем летних полей, а на кромке окоёма вовсе уж виднелся дремучий лес - цель всей миссии. Хотя сегодня он всё равно не успеет повидать зырянского князя Айведа, что несколько лет тому назад бывал на западном берегу реки Юл, и раздаривающего тогда свои незамысловатые дары - тувыры, солыки, шовыры, выр-быр-беры - тряпки, одним словом. Ратибор тогда был совсем ещё отроком и не сильно интересовался забавными безделушками лесных людей - да и оружия они никакого не привозили - скука. Тем большим было удивление молодого кмета, когда родовой князь Яромир поведал ему, что народы эти - отличные воины, лихие сняголовы, чуть ли не потомки самих Сарматов, ушедшие далеко в леса. Так или иначе - спорить с князем было невозможно, и, когда он отправил Ратибора к черемисам с живой грамотой за вспомочью против печенегов - тот сразу же собрался в дорогу, седлал коня и помчался в посольство. Но теперь время клонилось к темноте, и пора было становиться на ночлег.
- Тпр-р, - осадил витязь своего жеребца, который и без того уж еле плёлся. "Да, не зря степняки нередко используют двух коней в дальних походах - пока один несёт всадника, второй отдыхает налегке" - думал кмет, спрыгивая на луговую траву возле мелкого ручейка. Лошадь тут же прильнула мордой к живительной влаге.
Хотя на восток и вела дорога, проложенная, по поверью, ещё самими Скифами - вокруг был, в общем-то, обыкновенный цветастый ковёр луга, заросший бурьяном - клевером, кипреем, васильками и лопухами. Благо, что не непролазным подлеском, сквозь который пришлось бы буквально прорубаться. Хотя, то ли ещё будет через пару месяцев... Так, или иначе, Ратибор за весь день не встретил ни единой живой души - если не считать неумолкаемый стрёкот сверчков, безумное цвирканье стрижей и суетливую толкотню мелких полёвок, да ежей в траве. Впрочем, видал он по пути и здоровенных чёрных гадюк, и рытвины кабаньих клыков, и волчьи следы - посему совсем уж терять бдительность не стоило.
Он привязал гнедого и принялся устанавливать малый походный шатёр, как вдруг где-то вдали услышал отчётливый цокот копыт. Поначалу ему показалось, что звуки доносятся из леса, но, прислушавшись, он убедился, что гостя следует ждать оттуда же, откуда прибыл и он сам. Ратибор постоял минуту, вглядываясь в кровавый закат, и, когда увидел на горизонте всадника, подошёл к стремени и отвязал ножны. Мало ли...
Всадник явно заметил алый кривичевский шатёр и направлялся прямо к нему. Вскоре кмет различил маленькую тонконогую степняцкую лошадёнку и южную приземистую посадку седока. Повстречать здесь, на восточной границе Русских земель джунгара было немыслимо. Но вот и острые монгольские скулы на лице чужака, хитрый прищур узких глаз. Ратибор крепче перехватил рукоять меча, но степняк не выражал никакой агрессии, и даже, кажется, улыбался. Скорее всего, это был торговец, булгарин. Но что он тут делает?
- Отпусти кинжал, рочес! - услышал витязь весёлый окрик с непривычным булгарским акцентом. Вслед за возгласом всадник бросил поводья и помахал над головой пустыми ладонями, давая понять, что безоружен.
- Что ты здесь делаешь? - не очень-то приветливо крикнул Ратибор.
Булгарин, ничего не отвечая, соскочил с лошади и неспеша подошёл к русичу.
- Ух, насилу догнал тебя! Я от Яромира, - наконец приблизившись, произнёс он, почти не коверкая слов, - Кнез просил передать, что бы ты возвращался. Мой хан согласен помочь вам, и союз с зырянами больше не нужен.
Ратибор оцепенел. Это невозможно! Конечно, булгары давно втирались в доверие старому князю, но не дурак же он, должен понимать, что никогда степняк не будет сражаться со степняком. Тем более ради русичей. А уж паче после той каши, что заварили там, на севере с этими варягами...
- Я не верю тебе, - жёстко сказал кмет, - Покажи грамоту от князя.
Губы степняка расплылись в сладкой улыбке.
- Вечно вы, рочес, верите одним только свиткам. А вот у нас, к примеру, слово хана - это закон. А я - его наследник, следовательно, не верить мне - считать пустобрехом. Ты уверен, что хочешь оскорбить меня? А то, что я ханской крови, ну... - и он вытащил из-за пазухи массивное стальное кольцо в виде тигра с большими ярко-красными рубинами глаз, - Гляди.
Ратибор ловко поймал брошенный перстень. И точно, ровно такой же таскал Булгарский хан Арслан.
- И всё равно... - недоверчиво, хотя уже и мягче, произнёс кмет, возвращая кольцо, - Почему князь не отправил за мной кого-то из наших?
- А это уже моя награда, - лукаво улыбаясь, пропел булгарин, - Точнее условие награды. Ведь за помощь хана Рочес платит дочерью. Кнез потребовал, что бы я сам тебе это сообщил.
- Награда... - резко севшим голосом уронил Ратибор. Вслед словам на землю упал взор. Ну да. Кто он для князя? Обычный дружинник. Подумаешь, дщерич, подумаешь, что рос в его доме. Подумаешь, князь был для него словно отцом. Подумаешь, князь давно намекал на истинное родство и даже, посылая к черемисам, дал на дорогу рушник сотканный Чаруной. Подумаешь...
- Впрочем, поздно уже, предлагаю доделать твой юрт, а дела решать с рассветом, - весело заметил степняк, - Как вы, рочес, говорите - утро вечера мудрёней?
- Мудренее, - убито кивнул Ратибор и повернулся довязать узел шатра.
В следующий миг нестерпимая боль прорезала его богатырскую спину. Затем ещё раз. Ратибор дёрнулся, выкрикивая проклятье, но изо рта его вырвалась лишь багровая струя горячей крови. Последнее, что он увидел, был его собственный окровавленный дамасский кинжал в кулаке булгарина и рубиновый стяг неба над головой.
Следом настала тьма.
Печальный протяжный крик летящих цуру заставил Сэйдзё оторваться от чтения сутры и посмотреть на синь неба через прищур окна. Великий Кобо ударил бы её сейчас своей палкой, но мастер был далеко, а журавли так близко. Память вновь ледяным ознобом обожгла разум - ни что не забыто... Не до конца отдавая отчёт, что она делает - Сэйдзё поднялась с татами и вышла из хижины.
Тяжёлая осенняя тишина сразу же навалилась со всех сторон низким свинцовым небом. Ещё совсем недавно весёлые песни лягушек лучше любой молитвы заглушали муки памяти, но теперь, ничем не сдерживаемое наваждение, словно река в половодье, понесло затворницу неведомо куда. Будто можно было догнать давно уж ушедшее, улетевшее прочь с прошлогодним осенним ветром.
Сэйдзё несколько минут самозабвенно бежала за журавлиным клином, но споткнулась о трухлявую валежину и чуть не упала - неудобный монаший наряд никак не способствовал бегу. Да и, что уж там говорить, не сумела бы она превратиться в белую птицу, не взрастила крыла, не вымолила ещё у ками прощения, не смогла до конца поверить, не научилась отпускать. Она упала на мокрую, уже начавшую желтеть траву, и заплакала.
Чувство было, что и природа вот-вот вслед хлынет проливным дождём, словно старая добрая подруга участливо обхватит за плечи порывистым ветром, поддержит, успокоит собственной безутешностью. Но небо хмурилось вовсе не спеша отдаваться потоку, и, вообще, в этой тишине сейчас читался скорее немой укор, нежели всепонимающее умиротворение - и Сэйдзё прекратила реветь.
К её удивлению плач не прекратился. Поначалу она даже подумала, что это правда душа осени подхватила грустную танку, но стон слышался, будто из-под земли. И, кажется, издавался мужским голосом...
Девушка на мгновение даже смутилась, быстрее вскочив на ноги, но стон был явно страдальческим и звучал очень слабо. Может это и ветер дул в нору кицунэ, словно играл на камышовой флейте... Но Сэйдзё пошла на звуки и, продравшись через куст можжевельника, увидела лежащего на земле самурая.
Хакама того были бурые от крови. Чёрное кимоно изодранной тряпкой валялось поодаль - видимо мужчина в пылу горячки сильно метался и сбросил его. Сэйдзё подбежала и осмотрела рану - довольно глубокую, колотую на пояснице. Удар в спину - самый подлый, воровской, недостойный благородного мужа. Это было уж точно не сеппуку... Монахиня подобрала грязное кимоно и собственным поясом принялась крепко перетягивать рану. Мужчина слабо вскрикивал от каждого рывка и смотрел пустым незрячим взором сквозь своё спасение.
Управившись с перевязкой, Сэйдзё выпрямилась и затравленно посмотрела по сторонам. Нужна была помощь. Но где её взять тут, в горной глуши, аж в полудне от столицы?
- Есть тут кто-нибудь?.. - беспомощно отозвалось эхо в ущелье.
Санэкане - так, видимо, звали самурая. Во всяком случае, именно это имя он то и дело выкрикивал, изредка приходя в себя. Сэйдзё боялась, что рана начнёт гноиться, ведь одни боги знают, сколько он пролежал там, на сырой земле в холодном лесу. Сперва она даже думала, что мужчина не доживёт и до утра, ведь хижина её находилась в таких немыслимых дебрях, что о враче можно было и не мечтать... То и дело приходилось менять перевязку раны - так быстро она набухала кровью. Да и во время переноса раненого в хижину тому пришлось весьма не сладко - помощников, ведь, тоже никаких не было. Но, толи целебные травы, прикладываемые с повязкой, в самом деле помогали, толи работала бесконечно повторяемая сутра, отгоняющая злых духов, толи сам мужчина был крепчайшей воли к жизни - но мало-помалу кровотечение прекратилось, состояние уладилось и лишь безудержный жар никак не удавалось сбить.
- Горячее у тебя сердце, Санэкане... - тихонько разговаривала с больным Сэйдзё, меняя компресс пропитанный отваром софоры. Страдалец лишь невразумительно бормотал что-то в ответ.
За молитвами О-кунинуси и сопутствующими хлопотами Сэйдзё и не заметила, как совсем потемнели деревья, как налилось ртутью небо, как покрылись первым инеем ветви сакуры, как укрылся тонким белым покрывалом снега сад камней. Мир, закрыв глаза, приготовился ко сну. Хорошо ему, он, ведь, знает, что проснётся...
- Где я? Где Фудзивара? - приходя в себя, слабым, но полным отчаянной решимости голосом кричал самурай, порываясь подняться. Сэйдзё, как могла, успокаивала беднягу, пыталась говорить с ним, но тот вновь впадал в беспамятство.
- Ты был ранен, Санэкане, успокойся, тебе нельзя вставать, ты был очень плох, теперь всё хорошо, но Фудзивара подождёт. А кто это, к слову?
- Я не Санэкане... - вновь бредил человек и отворачивал голову от рисового взвара.
Сэйдзё приходилось сильно экономить рис, ведь его запасы были рассчитаны на одного человека, а пока склоны Хиэй завалены снегом - добраться до ближайшей деревушки немыслимо. До весны они с Санэкане были обручены единой полуголодной молитвой. Впрочем, самурай итак почти ничего не ел, пробуждаясь лишь на редкие минуты. А самой Сэйдзё не нужно было много - она уже прожила тут одну бесконечную зиму.
- Милая Отинава... - шептал Санэкане чьё-то имя, когда Сэйдзё склонялась с горшочком постной мучной похлёбки возле больного. Женщине оставалось зачастую лишь сглатывать комок в горле. Она и сама уже не понимала - от голода ли, или от обиды, или от жалости...
Раненому становилось внаи лучше с каждым днём, и, хотя он по-прежнему крайне долго спал, порой уже вполне осмысленно отвечал на вопросы, пусть и ослабевшим голосом. Впрочем, не особо-то много удалось узнать монахине о том, кто же такой её хворый постоялец. Он наотрез отказывался называть себя, сказал лишь, что Санэкане - не его имя, отрицал какую-либо причастность к клану Фудзивара, горько вздыхал при упоминании имени Отинавы и лишь шёпотом просил не мучить его. Сэйдзё ведь и сама не так давно покинула Хэйан, но никого из этих людей не знала. А, может быть, это был просто бред воспалённого сознания?
- Зови меня Потерявший имя, - сквозь зубы, словно лис, угодивший в капкан, тихо рычал самурай, - Зачем ты кормишь меня, зачем исцелила?
Что ему нужно было отвечать? Не рассказывать же о журавлиной тоске, о ледяном осеннем небе, об угнетающем прошлом. А ведь после того, как у Сэйдзё появился её подопечный - она зачастую вовсе не вспоминала о том, что занесло её в этот забытый горний мир, призраки былого молчали - им было не до того. Однажды, у ручья, она даже нарочно начала вызывать в памяти лица - отца, брата Хадзимэ... Но сколь бы она ни вглядывалась в зеркальную гладь студёной воды в деревянном ведре - в ответ на неё смотрели лишь собственные, хоть и печальные, но некогда столь часто сверкающие голубые глаза - редкие лазуревые сапфиры, из-за которых император...
- Хорошо, я буду звать тебя Кицунэ! - смеялась Сэйдзё и сама удивлялась этим непривычным весенним звукам. Звонкий смех её подхватывала камышёвка своей переливчатой трелью - а у ног, шутливо переговариваясь с камнями, бежал весёлый ручей.
- Да уж, лис-оборотень, достойное имя вернувшемуся с того света, - ворчал самурай, но и сам невольно усмехался.
Он уже изредка покидал хижину, пытался ходить, хотя за долгое время неподвижности - ноги перестали слушать его, но Сэйдзё поддерживала, водила мужчину с собой за водой. Помощник этот, увы, скорее мешал, чем помогал - приходилось одной рукой нести тяжёлое ведро, другой вести с трудом передвигающегося Кицунэ.
- Ладно, я пока лишь обуза, но не могу же я сидеть круглые сутки без дела, - вздыхал самурай, обессилено падая на татами.
Сэйдзё улыбалась.
- Если хочешь помочь, давай я дам тебе священную книгу. Мастер, великий Кобо-сан, наказал за зиму переписать несколько манускриптов, и сильно рассердится, если, вернувшись летом, не застанет работу выполненной.
- Тю... Читать молитвы, это разве работа?
Даже закопчённый деревянный будда посмотрел на Кицунэ укоризненно из своего угла.
- Во-первых, не читать, а переписывать, - словно воспитательница малому ребёнку, спокойно отвечала Сэйдзё, - А, во-вторых, меня же накажут за невыполненную работу. Отчего ж нет?
Самурай кивал и пододвигал к себе чернильницу с пером.
А, тем временем, природа на с клонах Хиэй совсем ожила. Однажды Сэйдзё увидела белоснежного журавля стоявшего на одной ноге в ручье. Но, вот удивительно - птица была просто обычной птицей - красивой, изящной, гордой, но всё-таки птицей. О чём-то таком рассказывал Кобо, говоря о просветлении - настанет время, когда горы вновь станут просто горами. В тот день Сэйдзё вернулась домой, не набрав воды.
- Я переписал все твои книги, - сказал Кицунэ, встречая монахиню у порога. Он уже довольно бодро передвигался, хоть и прихрамывал, - Мне пора уходить, добрая Сэйдзё, я никогда не забуду твоей благодетели, и постараюсь навестить тебя до зимы. Может быть, тебе что-нибудь нужно из города?
Сэйдзё отрицательно качала головой и отворачивалась.
- Да, конечно. Тебе нужно уходить... - голос её дрожал.
Кицунэ подошёл ближе и посмотрел в глаза девушки. Те, кажется, влажно сверкали. Хотя, может быть, монахиня просто купалась сегодня? День стоял очень тёплый, по-весеннему жаркий - голову ощутимо припекало солнце. Но Сэйдзё укрылась от взгляда самурая рукавом.
- Я покинула Хэйан навсегда и мне ничего больше не нужно оттуда.
Кицунэ послышался в голосе монахини некоторый оттенок злобы. Или это было отчаяние кусаемых губ?
- Ни-че-го. И ни кто.
- Ты хочешь, что бы я остался? - неожиданно для самого себя спросил Кицунэ.
Сэйдзё открыла лицо и сама пристально посмотрела в глаза самураю. Глаза в глаза. Во взгляде этом читалась невообразимая гамма чувств - от ненависти до бессилия. В невыносимой молчаливой голубизне этой отражалось бездонное небо, обжигающий чужеродный лёд и всеуничтожающее "Нет".
- Да... - тихим ознобом, внезапно, как сосулька с ветки в воду, упали слова.
Кицунэ вновь словно ощутил удар кинжалом. Только на сей раз не в спину.
Асмаан Гаази сидел в малом тронном зале своего дворца и читал донесение верховного визиря о положении дел в Константинополе, когда из соседних покоев до его ушей донеслась брань стражников, перемежаемая высоким, но уже грозным голосом младшего сына Орхана. Орхан требовал пропустить его к отцу, а стражи выполняли приказ - султан велел никого не пускать, будь то хоть сам аллах на драгоценной колеснице. Асмаан вздохнул и жестом подал знак визирю, что бы тот впустил мальчишку. Визирь поклонился и бесшумно вышел из залы. Голоса мигом умолкли, и на роскошный пурпурный персидский ковёр выбежал статный шестнадцатилетний юноша в аладжинном халате. Вся его надменная спесь вмиг слетела, и он замер, в нерешительности глядя на суровое лицо отца.
- Я занят, что ты хотел? - строго спросил Асмаан.
- О, великий улубей, справедливейший из отцов, мудрейший из... - начал витийствовать Орхан, но султан оборвал его жестом, словно отрубил голову.
- Ближе к делу. Что случилось?
Орхан покачал чалмой, будто удостоверяясь, что она всё ещё на месте, глубоко вздохнул и, прикрыв глаза, начал:
- О, великий, я в отчаянии!
- В чём дело?
Орхан всё-таки уронил голову.
- Я полюбил девушку, о, отец!..
Асмаан неволей улыбнулся в усы. Шестнадцать лет - святой возраст. Он, ведь, и сам примерно в эти лета встретил прекрасную Мал-Хатун. И её отец, шейх Эде Балы наотрез отказал ему - младшему сыну бея Эртугрула. История повторяется.
- И, конечно же, отец девушки против замужества? - всё так же улыбаясь, спросил Асмаан.
- Нет, - убито сознался Орхан, - У неё вообще нет отца. Это луноликая невольница из числа пригнанных с севера. Отец, Валлах, ты не представляешь, сколь она прекрасна!
Улыбку Асмаана словно срубили клинком.
- Так в чём беда-то? - строго, почти зло спросил султан, - Бери её в гаремные наложницы. Заводить тебе отдельные покои рановато, но почему нет? Только не говори мне, что ты всё-таки пришёл просить разрешения взять её законной женой.
Юноша открыл, было, рот, что бы возразить что-то отцу, но умолк, глядя себе под ноги.
- Сын, - после весьма длительной паузы продолжил Асмаан. Он поднялся с подушек и говорил, приближаясь, - Я как никто другой понимаю тебя, судьба решила посмеяться надо мной, ведь я был в твоём положении. И мне точно так же был дан отказ, причём гораздо обиднее, ведь твоя мать не была чужестранкой и иноверкой. Долгие пять лет я мог лишь мечтать о ней. Тогда я поклялся аллаху - покорить полонившую меня гурию, прекрасную Мал-Хатун и создать великую империю. Доказательством выполнения первой части клятвы являешься ты сам, а вот второй... Наш бей ещё так мал и я просто не имею права потакать твоим прихотям. Да, ты младший сын, султаном тебе, скорее всего, не быть, но и ронять достоинство из-за этого не нужно. Так, если ты, правда, любишь свою рабыню - тогда бери отряд паши Сейфутдина и отправляйся в поход. Если ты докажешь свою силу, то сам будешь в праве решать, чего тебе можно, а чего нельзя.
Орхан посмотрел на своего отца, грозного и могучего Асмаана Гази, тюркского султана, который стоял сейчас на расстоянии вытянутой руки.
- Отец, ты в праве заколоть меня сейчас же, - покорно произнёс турецкий принц, - Но я должен признаться, что нарушил твой прежний запрет. Вместо меня всё это время во дворце находился Алаэддин, а я вместо него ездил с войском на север. То есть, тем самым я заведомо выполнил твой нынешний наказ. Я уже её пленил...
Асмаан остолбенел. Густые брови его взмыли вверх.
- Ладно, Алаэддин, он давно твердит, что его интересует только медресе и Коран, воинская доблесть не для него. Но ты, ты, Орхан, разве ты не мог спросить моего дозволения? Непослушание родителей - тяжкий грех. Ты сильно сейчас ранил меня. Но я не буду наказывать тебя, нет. Я просто велю казнить твою рабыню.
Орхан молча упал на колени. Представить себе этого горделивого юношу на коленях даже перед собственным отцом, великим Асмааном - было немыслимо. Ниц падал он лишь во время намаза и то постоянно получал замечание имама за зримую неохоту, а отцу он нередко повторял, шутя, мол, у него просто ноги в коленях не гнутся. Султан сердился, ведь гордость - тоже грех, а склоняться пред аллахом обязан каждый правоверный, но внутренне сам гордился сыном - вот уж настоящий воин. А сейчас тот был на коленях...
- Аллахумма таххир кальби, - еле слышно шептал принц.
- Встань! - жёстко велел Асмаан.
Но тут, со стороны стражницкой вновь послышались крики, и в зал вбежал взволнованный визирь. Словно обожжённый углями, Орхан аж подпрыгнул. В глазах его горело первосортнейшее бешенство, которое буквально опалило визиря.
- Беда, о, великий Гаази! - с опаской глядя на юношу, взволнованно выпалил обычно столь степенный старец, - Только что прибыл гонец от Михаила - на нас надвигаются византийцы, ведомые Алексеем.
- То есть отныне ты будешь отчитываться перед Орханом? - с ухмылкой спросил Асмаан.
Визирь смутился.
- Прости, о, великий.
- Ну, сын, не зря, видимо, в тебе течёт султанская кровь, - обратился Асмаан к Орхану, будто и не услышав тревожной вести, - Так пойди же и докажи мне теперь, что ты способен не только нарушать наказы, но и исполнять их. Сейфутдин уже ждёт. Верно я говорю? - и вторая пара пылающих углей обожгла визиря. Тот будто даже задымился.
- Конечно, о, великий.
- А забавный сегодня спектакль, вы не находите?
Две пары молодых людей - Рэй и Эйрин, Шон и Мери - сидели за столиком буфета королевского театра Covent-Garden во время предфинального антракта. Шон курил трубку, выпуская огромные клубы дыма; Рэй смаковал сигару, пепел которой стряхивал в медную с позолотой пепельницу на столе, а Мэри и Эйрин предпочитали лимонный фреш. Позади их столика заплетало свою искушённую вязь джазовое трио.
- Да, сюжет лихо закручен, - вальяжным жестом сигары и кивком своей огненно-рыжей шевелюры согласился с Шоном Рэй, - Хотя я поначалу путал, кто есть кто. Но, чем дальше, тем занятнее и занятнее. Даже мне интересно, чем же всё кончится? Не иначе марсианами.
- А мне больше всего понравилось сходство фабулы пьесы с нашей собственной историей, - Эйрин мило улыбнулась и искоса многозначительно посмотрела на Рэя из под длинной чёлки.
- Да уж, это отдельная хохма! Значит, марсиане в конце поженятся.
Шон блаженно захехекал. Контрастом строгому виду чёрного смокинга с бархатной бабочкой, на смуглом чернобровом лице его возникла широкая белоснежная улыбка. Контрабас за спиной заиграл быстрое забавное соло.
- Да, было дело, - умилённой ностальгией растянуло аккуратную чёрную бородку, - А ведь мы с тобой, даже дрались, помнишь?
- Вот дураки были, ага, - вновь весело кивнул Рэй, - Нет бы чики-пуки ножичком по-тихому и в канаву.
- Вот вам и ответ, чем должны кончаться подобные истории, - серьёзно произнесла Мери, - Хотя, если бы я тогда не оказалась поблизости, ещё неизвестно сидели ли б мы сейчас вместе.
- Слава богу, всевышний драматург обо всём позаботился! - засмеялся Рэй и беззаботно приобнял Эйрин.
- Эй, Рэй! Ты мне платье помнёшь... - тут же запротестовала платиновая блондинка, оправляя кружева, - Уверяю, на это твоему драматургу глубоко плевать.
- Почему же? - тут же своим приятным баритоном подхватил спор Шон, - Я вот ничуть не удивлюсь, если в последнем акте с балкона спустится deus ex machina на верёвочке и всё наладит. Злодей и герой помирятся, принцесса выйдет замуж за дракона, а волшебник и колдунья окажутся одним и тем же человеком.
- Во-первых, этот ваш ex machina страшно старомоден, - поморщила носик Эйрин, - А, во-вторых, даже если всё наладится, платьями всё равно придётся заниматься мне одной.
- Эйрин права, - всё тем же строгим тоном гувернантки заметила Мери, - Концепция бога из машины это позапрошлый век, сейчас так грубо никто не обрывает нити в конце. Вспомните статью Шоу в последнем выпуске Today.
- А мне всегда нравился этот нафталин, - задумчиво пыхнул Шон глядя куда-то вверх, - Я понимаю, реализм, всё такое современное, но это же как смешно было: подходит Орфей к вратам ада сопровождаемый некой юной мадемуазель, подходит, и видит надпись "Оставь надежду всяк сюда входящий"; поворачивается к девушке и говорит - "Прости, Надюша, дальше тебе запрещено".
Мери, не заметив иронии, согласилась.
- В этом я согласна, сейчас даже излишне много натурализма. Помните, мы ходили на "Портрет Дориана Грея"? Там в конце столь правдоподобно изобразили все эти притоны, что я бы лучше предпочла классическую аллегорию Орфея спускающегося в ад.
- Да уж, но стоит немного подождать, и, я уверен, вскоре будет следующий торжественный аккорд имени объятий абсурда, - ухмыльнулся Рэй в тон пряному фортепианному всплеску, - Подходит Орфей к вратам ада, а там отделение госбанка с девятью окошечками и требуют талончик посетительский пробить. И старинную табличку забыли сменить. А перед входом лежит Цербер в лохмотьях и просит монетку на рюмашку.
Шон сдержано хмыкнул.
- Слушай, это не ты сегодняшнюю пьесу писал?
- Гы-гы. Как знать... Я на той неделе так надрался, было дело, что всё может быть!
Усмешка перешла в дружный грегот.
- Господа, вы на время смотрели? - Эйрин вскочила из-за стола, оправляя платье, - Я понимаю, вы породистые скаковые джентльмены, но, может, хватит ржать? Нам пора в зал.
- О, точно, - Шон вытащил из внутреннего кармана смокинга большие позолоченные часы на цепочке, которые очень странно походили на пепельницу со стола, чем совершенно однозначно выдавали их медную родословную, - Без пяти минут. Пойдёмте глядеть, как после вселенской битвы абсолютно реалистичный дракон будет правдоподобно мирить антагонистов. Моя ставка, что он просто закатит грандиозную пирушку, где главным блюдом выступит прекрасная принцесса.
- Какой кошмар! - искренне ужаснулась Мери. Трио в унисон самозабвенно выбивало рваные брейки.
- Да, я думаю, что добрый рыцарь победит злого, но оттого сам станет злым, - сделал свой прогноз Рэй яростно туша в пепельнице сигарету. Та истошно шипела, будто от досады, что её коварный план разгадали.
- Оригинально, - улыбнулась Эйрин. Ей, кажется, понравился такой вариант - она даже обратно повернулась к столику.
Рэй, наконец, закончил сражаться со своим окурком и поднялся.
- Ну, это пока мою идею не украли и не растиражировали все эти ваши Шоу, Джойсы, Уайльды и прочие современные акулы английского пера на ирландских подтяжках, считающие, что высшее проявление реальности - простое совпадение фактов. Бог умер, а его логика повисла в воздухе, словно ухмылка Честерширского кота. Но, так и быть, чемодан с гонораром можете оставить в прихожей.
- Пойдём, давай уже, гонорар, - Шон поправил бабочку, съехавшую набок, и зашагал к лестнице их ложи.
Словно согласившись с ним, фортепиано плавно замедляясь расплескало поверх контрабасовых усмешек завершающие композицию красивые светлые мажорные септ-аккорды.
- Ладно, я всё равно придумаю свою пьесу с крикетом на деньги и добрыми орками, - бубнил под нос Рэй, - А когда и её украдут, я, наконец, сделаю так, что злой рыцарь победит доброго, но добрым не станет. Все офигеют.
- Мистер Мефистофель, вы опоздаете.
- Да иду, иду я!
Из зала уже правда слышалась увертюра финальной части.
Тысячи бесцветых иссиня-серых силуэтов, словно безумные мысли, туманными призраками, абсолютно беззвучно метались по кромке фантоматийной реальности. Среди теней отчётливо выделялось две - более светлая и совсем чёрная. Тени быстро взаимно приближались...
Внезапно свет переключился в приглушённый мягко-розовый спектр, и монотонный ббубнёж синтезатора новостного канала сменился медленными красочно гармонизованными созвучиями с тихой сиреневой мелодией пробежавшей на этом фоне воздушной, еле ощутимой волной, нежным всплеском по цифровой поверхности эфира, замерев слабой ароматической дымкой в планшете кафеля составленного из иконок чёрно-белых игровых костяшек - символа корпорации.
Голая Миранда лежавшая в пенной ванне засмеялась.
- Прекрати, Нико, мы ещё не окончили сценарий.
Светлая тень яростно набросилась на тёмную.
Мелодия погасла, хотя свет остался в тех же интимно-пастельных тонах. Облачный проектор зардел, словно смущаясь, и отозвался приятно смодулированным голосом:
- А что? Предлагаю именно так вот и окончить. Что может быть лучше секса в роли финального аккорда?
Тёмная тень с лёгкостью отпарировала выпад, и вонзило своё щупальце в светлый блик.
- Паоло будет недоволен, - озорно всплеснула руками Миранда и во все стороны разлетелись радужные брызги. Несколько капель упали и на магнитную панель, что пустела близ кабины стереодуша. Мыльное облако в ногах девушки замерцало.
- Если ты решила меня вырубить, то проще воспользоваться мудрой. Но, ведь Паоло будет недоволен? - скептически напомнил приятный голос. Звук лился со всех сторон сразу.
Светлая тень дёрнулась, но, вместо того, что бы слиться с проникшей тьмой - взорвалась на тысячу звёзд, ослепив ярчайшей вспышкой всю периферию.
- Нет, сначала ты должен помочь мне дописать сюжет, - капризно заметила Миранда, потягиваясь в ванне, - Зря я тебя, что ли выкупала?
- Ну, чего там дописывать, - вновь мигнуло облако, плавно переползая со ступней на колени, - Ты ведь и сама знаешь базисные варианты. Всё сходится к тому, что либо торжествует положительная переменная, либо отрицательная. Tertium non datum.
Тёмная тень на миг победно раздулась, но тут же съёжилась, ведь звёзды и не думали гаснуть - они яркими горящими точками закрутились вокруг.
- Эй ты, положительная переменная... Я не думала, что мне подсунули такого кладущего на всё датума.
Со всех сторон раздалось хриплое хехеканье.
- Я же говорю в общих чертах. Всё зависит от того, что ты хочешь получить в итоге.
Светлые тени замельтешили быстрее, вонзаясь в чёрного призрака, и тот начал таять в сверкающем мареве.
- То чего я хочу, я получу и так! - самодовольно заявила Миранда, - Но наши последники, как обычно, хотят совсем иного.
- Тогда лучший выбор напустить тумана, - облако подбиралось к груди, - Например, смикшировать плюс и минус.
- Продолжай...
Чёрная тень истончилась, разделяясь на две одинаковые половинки, чуть не переламываясь посередине - светлая пыль продолжала свой неистовый танец.
- Неопределённо-вероятностная модель. Круче всего выделить неожиданность развязки, но различными акцентами дать возможность аудитории самой сделать выбор, что им ближе - добро или зло, тьма или свет, ад или рай. Всё это не более чем переменные у нас в голове.
- Аудитории ближе ясность... - загадочно выдохнула Миранда, погружаясь глубже. Облако, словно кошка отпрянуло от воды.
Светлая тень почти уже поглотила чёрную, как, вдруг, та расжалась пружиной, и раскрывшись, словно ртутный цветок заключила стаю светляков внутрь чёрной сферы.
- Ясность это когда египетский фараон копьём Осириса в последнем предсмертном порыве поражает коварного змия укравшего бессмертие у человечества. Или наоборот. Вовсе не змия. И вовсе не поражает. И вовсе не копьём! Но всё это лишняя информация. Скукота. Важны лишь векторы. Ты ведь даже не знаешь, правду ли я сейчас сказал про этих е-гип-тян.
Некоторое время театр теней был всецело поглощён тёмным спектром, как, неожиданно, откуда-то сверху упал ярчайший луч, буквально проткнув мглу насквозь.
- Какая разница? Хочешь, я кину запрос в эфир. Что изменится?
- Вот именно, что разницы никакой нет. Тем более что разницу эту можно истолковать как угодно. Египтяне или Ацтеки, остров Пасхи или Чукотка, язык суоми или древнеарамейский - всё это не более чем надстройки. Базис же един. Смысл жизни не в перемножении сущностей. И даже не в их сокращении!
Проткнутая чёрная сфера некоторое время изумлённо продолжала раздуваться, но, не выдержав напряжения, лопнула, рассыпая во все стороны серебристую пыльцу.
А облако на груди Миранды продолжало занудствовать, не обращая внимания на то, что творится позади.
- Порой и прямые ошибки, словно неизвестные в уравнении, играют лишь на благо конечного результата. А так, я ж предложил уже яснее некуда. Либо позитивная переменная торжествует, зло наказано; либо негативный инвариант на конях, герои раздавлены. Все прочие версии лежат в области вероятностной ветки. К примеру, можно вывести уравнение отрицательным, но плюсик, вспомнив что-то важное, убежит за скобки. И все останутся счастливы. Особенно босс.
- Вот, вот, это придётся Паоло по душе. Пользователи любят, когда все счастливы.
Звёздочки одна за другой нанизывались на луч света, будто бусины на нитку, образуя контур первоначального светлого силуэта. Только теперь силуэт отчётливо двоился... Чёрная же сфера безвольно опустилась вниз, но её там подхватила странная серая дымка, растворив в себе.
- Счастливо занимаются сексом! - торжествующе подытожило облако и самоотверженно нырнуло под воду.
- Контакты закоротишь, - бросила Миранда насмешливо и сама погрузилась в эфир с головой.
- Непременно! - пробулькало где-то сверху.
А тени, внезапно, перекрасились, диаметрально отразившись друг от друга.
Итоги археологической экспедиции на третью планету малой чёрной системы N19-xx1 девятого сектора заднего спирального рукава дали неожиданный результат. Вопреки мнению Галактического Информационного Совета Предсказания доктора ArxЬ16qч4 частично сбылись - под радиоактивной толщей планетарной пыли, в торфяных недрах т.н. болота был найден фактически целый, малоповреждённый сейсмическим и мутагенным воздействием гамма-лучей, скелет. Как и предполагал профессор, скелет оказался пиполярным, сдвоенность его не фенотипическая, но биологически обусловленная. По мнению учёного, существа эти были способны отделяться друг от друга, и, даже обособлено существовать некоторое время, хотя таксологически представляли единый организм и принадлежали к т.н. разным полам. "Это можно уподобить разнонаправленным зарядам спинов" - пояснял доктор ArxЬ16qч4 на пресс-конференции посвящённой открытию. Но прочие предположения знаменитого учёного не оправдались - логическая нейроплазменная реконструкция скелетов в большом информатории подтвердила, что они не имеют ни малейшего отношения к квантовым формам жизни. Углеродная основа ясно указывает на принадлежность исследуемых тварей к низшим белковым формам, которые не способны существовать в условиях радиационного поля, следовательно, догадка о разумности организмов опровергается сама собой - планета никоим образом не может быть древнекремниевой колыбелью. Профессор ещё надеется на углубление исследований, но Информационный Совет уже вынес решение - экспедиция свёрнута и переправлена в восьмой сектор. Скелеты же выставлены во Всеобщем Музее для внимания заинтересованной публики. Пароль от музея: in9*янь@42^.
|