Аннотация: Расти большой, да не будь лапшой, тянись верстой, да не будь простой. (Русская народная пословица)
Во те далёкие времена, при власти коммунистов, вьюноши всегда, видите ль, были бунтарями. Никак мы в молодости не находили, пардон, с "ментами" и местными властными органами общего языка и понимания, так как последние упорно не желали идти с нами на компромисс и контакт, а потому между нами и возникали нескончаемые и непримиримые трения, постоянные разногласия и глубокие противоречия.
- Когда же, - думаешь, - полицию, наконец, призовут к присяге, дабы они служили во благо нашего расейского народа, который только и ждёт того, чтобы ряды полисменов были зачищены от подонков в погонах и хамов во власти, ибо некоторые из них и служат лишь потому, дабы набить и без того тугую свою мошну. И никаких с жандармами сантиментов и никаких послаблений, ибо смешно же становится.
Исключив из корыстных преступлений законодательства дополнительную меру уголовного наказания, как скажем - конфискацию лично принадлежащего им имущества, таки пересажали часть "оборотней" в погонах. Но что же это, господа "народные" избранники Госдумы, у нас получается, для кого же это вы, - спрашивается, - подогнали скромный подарок, но, видимо, не только для тех фараонов, а в большей мере, для себя - любимых. И на свободу с совершенно нечистой совестью выплывают генералы, а их уже ожидают: и теннисные корты, и особняки, не говоря уже об их, не конфискованных в доход государства, дачах и машинах. Вот она - льготная "кара" и феномен в стране непуганых идиотов, когда все видят, как заклятые "друзья", выходя в народ, пренебрегают застёгивать даже гульфик в портках.
Это не есмь Закон, а посмешище над оным. Все-таки забавны эти людишки - слуги "нашего"... народа, которые и, сидя в стеклянном домике, увлечённо швыряют камнями в своих суседей, не понимая, что могут причинить вред и избравшему их ядерному электорату.
Их бы, зажиревших держиморд-депутатов отправить, к примеру, на экскурсию в провинцию Китая - Сунь Ху-Чай, чтоб те сами смогли лицезреть показательную казнь, где таких же зажравшихся мздоимцев, сначала ставят на колени перед ямкой, глубиной эдак метра - два, которую они же сами для себя и выкопали. А затем заставляют плетью исповедаться пред покойным Мао, чтоб уже потом прошёл вдоль шеренги палач Сунь-Пиф-Паф и перестрелял всех в затылок нахрен, дабы другим неповадно было разворовывать ресурсы и те же недра, принадлежащие государству и всему народу, где сами и рождены, обучены, обласканы, но совершенно не воспитаны родителями.
- И нет мздоимцев! Упокой, Господи, душу рабов Твоих Божиих! Будучи кобелями, те непременно исправятся в будущей уже жизни.
Нет ни ворогов, нет и развала встающего с колен государства и нашей любимой страны: для обворовывания рабочих, трудящихся масс. Вот был бы кураж, так кураж... для всея нашей расейской власти, дабы другие с молоком матери сберегали, но никак, вишь ли, не разворовывали государственную собственность. Мы никого не просили: "Дай, дай, да-а-ай!"... Но ведь просто диву даёшься: сколько у нас в губернии было никому ненадобного песка и щебня. И пока простой народ стаптывал подошвы своих сандалий, объединяя земное с Небесным, раздумывая, как им вписаться в производственные сферы капитализма, некоторыми хамами и авантюристами вмиг были огорожены колючей проволокой и выставлена охрана на тех, совершенно незатратных земельных участках, с которых оные плуты и наживаются. И последствия наяву.
Вот тогда бы господа-казнокрады, с загребущими лапами, примчались с Китая своим ходом на трясущихся своих, полусогнутых ногах, галопом, на ходу теряя стоптанные тапки и, пересмотрели принятые в Госдуме Законы в первом, во втором, но ни в третьем чтении.
Кто-то спросит: "Почему мы в юности так возненавидели фараонов милицейского участка". Да потому, что они нам с друзьями мешали смалу быть созидателями, а возможно и стать "отцами" интернета, кем впоследствии оказался англичанин сэр Бернерс Ли. Ведь мы с другом в самые, якобы, "застойные" годы выходили в эфир за сотни вёрст от дома под экзотическим позывным - "Жираф", чтобы нас не поймали за хулиганство, якобы предусмотренного уголовным кодексом. И кому мы тогда могли мешать на средней радиочастоте, нам было совершенно не понятно. Иногда разъясняли в прессе, что мы, вроде как, мешали воздушному транспорту, ха-ха... это кукурузникам то.
Смех... да и только. Состряпают такое пасмурную вывеску... анфас, будто мы с друзьями и ожесточёнными боями Берлин брали. <...>
И смеялись мы до тех пор, пока не появлялся среди нас национальный герой, в виде - "жареного петуха!"... Один аэроплан появится раз в году в посёлке, так вся округа сбежится посмотреть на чудо-птицу, да посидеть за рычагами, пока шалопутного пилота брагой и шоколадом потчевала одна из наших преподавателей, задерживая летуна в ложе дней этак на пять-десять, чтоб ребятишки покуражились хотя бы раз в своей жизни на крылах оного летательного аппарата. Всем хрен по деревне, а для них - настоящий самолёт. На всю жизнь память. А ведь как нам всем тогда весело было... так как мы и ночевали подле его аппарата, ибо прилетит лётчик, гляди, вьюношей, а назад возвращается уже таки совершенно стоящим самцом, настоящим любвеобильным мужичиной. Но почто же не единить то полезное с приятным.
Сейчас бы за ночь раскурочили тот аэроплан в один мах по винтику, по шурупчику, да по гаечке и сдали бы, гляди, к чертям собачьим, на металлолом начальнику ЖКХ, жулику, аферисту и прохиндею Яковлеву. Так это отступление для сущих бездельников, а мы радовали и тешили люд в округе музыкальными композициями при выходе в радиоэфир. Ведь никто толком и не знал, слушая транзисторы "ВЭФ" и "Ленинград"... кто им крутит на катушечном магнитофоне песни "Битлзс" и "Роллинг Стоунз", да знакомит с песнями В. Высоцкого.
"Жираф", да жираф, ибо он большой, ему видней, а потому и радиоточку разместили на чердаке дома Мирона, откуда ту антенну протянули метров, этак... за триста - для лучшей связи с заграницей... своего городка. Протянуть то протянули, да как раз через трассу, ибо мало там кто когда-либо и ездил. Да и дорога та была заросшей и заброшенной и нам было вольготно до поры... до времени, нежели бы не забрёл на неё немногословный участковый Захаров, следуя к своей любовнице на мотоциклете "Урал" с саратовской гармоникой на груди, напевая любимую песню на скомороший весёлый мотив, который совсем негоже было исполнять в нашем социалистическом обществе. <...>
- Наша служба не опасна - ни трудна, для меня ж... она порой так просто прибыльна!"... <...>
Так и допел бы он, гляди, ту шедевральную свою песнь до конца, нежели бы сей доблестный страж порядка не напоролся на нашу антенну. Свидетели того нелепого случая только и услышали что-то похожее на звук: "вжик". Как не радоваться такому случаю, ибо для молодёжной части общества тот был не только участковым, но и занозой в филейной части юных корпусов. Пожизненный девизом оного милиционера было яркое изречение: "Пришёл, пощупал, полюбил". Всё искал молодую страстную зазнобу, с которой он мог бы войти в синергию.
Тот же раз мент чуть было не потерял свою глупую головёнку в глухом и потерянном поселении с названием "Хори"... а его "Урал" проехал прямо ещё некоторое время и, без него, хотя при вхождении транспортного средства в поворот обычно приводит к съезду с дороги.
Долго же он ехал, пока не опрокинулся в овраге и не пыхнул ярким пламенем, превратившись, впоследствии - в кусок металла и пепла.
Полагаю, что с ним случился внезапный приступ дальтонизма, а друг Мирон просто убеждён, что фараон не нашёл тормоза на казённом "звере", а потому и потерял контроль над мотоциклетом "Урал", на котором и муха то, поди, никогда близко не топталась и не летала.
И надо же было участковому свернуть на ту дорогу, где на День молодёжи лишь самоубийцы ездили, да и то подшофе. Хорошо, что провисший провод пришёлся милиционеру, с противозачаточной внешностью, на передок форменного картуза и этот отзвук просвистел в воздухе, как выстрел из рогатки. Кто-то видел затяжной полёт полисмена, который сделав в воздухе сальто, угодил таки - в чилигу.
Как внезапно возникшим ураганом "Ванюша"... скажи, того запевалу, горлопана-горемыку, с новенького мотоциклета "Урал"... сдуло.
Все же прекрасно видели, что ехал мотоциклист, все слышали, как голосил участковый, и вдруг - "вжик" и нет певца, нет мента с гармонью. Да и мотоцикл угодил не в какой-то кювет, а в огромный овраг, поросший бурьяном и колючей чилигой. Насилу и отыскали в репейнике певчего. Подняли его люди, отряхнули, подтёрли и дальше пошли, так как некогда им было рассусоливать со служивым, бо своя работа на светлое коммунстическое будущее ждала их. А полисмен, будучи тогда в звании капитана, не на всю, видно, башку дурень.
Ухватился он за конец провода, служившего нам антенной и, по нему, по нему - до лестницы, ведущей на чердак, и к нам уже со стуком. Как, скажи, не сорвался то с неё, ирод окаянный. А мы то, связавшись с далёким для нас городом Балаково, посчитали, что Бога за бороду поймали. Ага... как же. Чей обязан он был пресечь наши действа, чтоб балованным пацанам не позорить общество Социализма.
- "Скунс", "Скунс" мамку твою! Алле! Алле! На связи "Жирафа", как меня слышишь, приём хлюст, приём! Заходи на нашу волну, заходи в гости, на огонёк, мы с сотоварищем тебе всегда будем рады! - кричал радостно друг мой, хохлёнок Мирон, ещё не предвидя худого.
- Иду, - молвил фараон, срываясь на фальцет, - уже захожу! О, эфирные детки! Так, вашу маму! Опять же ж... вы самолётам приземляться мешаете? - высказался Захаров нелитературным слогом, ничего общего с языком Пушкина, Чехова и Чернышевского не имеющим. <...>
И предстал пред нами нежеланный оку и всему девственному юному существу изверг в милицейском обличье. А главное, вполз без приглашения, к тому же - с огромной, доселе нам неведомой, дубиной и давай, вишь ли, упражняться навыкам, полученным в "народной" школе милиции. Ну, не сукин ли сын!? Ну, не сучий ли потрох!? С какого же облака долбанулся тот жандарм, чтоб на чердак влезть.
Верите ли, граждане, что от вида непрошеного гостя, вползающего к нам, да с убойным в его ручищах инструментом, зашлась душонка у меня и спряталась между ключицей и ямочкой на подбородке, и даже несколько раз весь мой целомудренный корпус перекорежило.
Никак не успевали мы что-либо объяснить на словах к таки неровно дышащему участковому в промежутках между его ударами по нашим животрепещущим органам. Захаров напоминал нам больше назойливого комара, чем милиционера и, думается мне, что изверг завидовал нашей беззаботной молодости, а потому рефлексивно и по привычке отрабатывал на нас удары. Верно любому человеку всегда свойственны ненависть: к могучей стране, к самому сильному вьюноше и красивой дивчине. Но почто было нарушать зону нашего комфорта.
Слишком уж, они получались невнятными и к тому же, мы заикались, так как приходилось часто и неоднократно повторяться, а дубинушка хаживала: как по дорогущей нашей радиоаппаратуре, так и по нашим телам в скоростном, усиленном и даже автоматическом режиме.
Мы не успевали менять положения своих глупых тел, дабы облегчить их участь, которые отвечали за всё: за ротозейство самого защитника прав народа, связанного с его падением в репейник, за полнейшую утрату мотоциклета "Урал"... за разбитую саратовскую гармонику, за потерянный казённый милицейский картуз, за помехи в эфире, и вообще, за то, что мы мамкой рождены на этом белом свете. <...>
Он бил за то, что не попал к своей тюннинговой Галке с искусственно-улучшенными внешними качествами, к его "Сокровищу"... у коей такие громадные груди, что на одну можно было ему, уставшему с дороги, прилечь, а другой прикрыться. Потому и курортничал полисмен с ней постоянно, выполняя иногда и свои должностные обязанности: кажинный день, скажи, с ней по посадкам, да по баням, топленным по субботам. Не дай Господи дожить до того времени - приехать к любовнице и долго потом на её пороге раздумывать: "Так зачем же сюда я, вообще, припёрся!?"... И стоять до той поры, пока милая сударыня не соизволит протестировать уровень его стрессоустойчивости.
А не было бы её и не было б... любви. А не было б... любви, так и мы, гляди, и безгреховные наши тела не пострадали. Всё шастал тот окольными от глаз людских задворками. Но многие ему завидовали белой завистью, ибо то не дама была, а большая эрогенная зона.
Тогда я точно поверил, что выстроились в небе звёзды львицей, бо такие на наши головы несчастья, вперемешку с физическими страданиями от милицейской эластичной дубины, ещё не сваливались. Так уж она облегала наши фигуры, что чудеса, право. Не один, видно, институт разрабатывал состав материала, из которого её изготовили для своих же законопослушных граждан. Ну, змея-змеёй, не иначе. Ага.
А после крещения молодых тел участковым, нам ничего не составляло упустить в выходные шаровары утренний чай. Не было у нас времени держать отчёт по соблюдению Морального Кодекса строителя Коммунизма, ибо бил нас так смачно и в удовольствие, как бы наслаждаясь со своей грудастой и любвеобильной зазнобушкой Галинкой: ласковой морской волной и, конечно же, коктейлями черноморского пляжа.
Дружок же, этот обрусевший хохлёнок с перепелиными яйцами, оказался похитрее меня, и упав навзничь, вытянул ноги вдоль туловища, застонал, хлопоча лицом подушкообразной формы, будто ему причинили тяжкое сотрясение головного мозга. Уж, очень высоко глаза его смотрели, даже слишком высоко, что по моему телу озноб прошёл. И дело даже не в его целомудрии, так как тот выхухоль знавал матерные слова и покрепче моих, дабы дать отпор агрессору, но молчал, зараза, наслаждаясь, как правят мои, гнутые ещё природой, рёбра.
А по факту... же у того хитреца, при падучей, и был то ушиб мягких тканей левой ягодицы и копчика, а притворства то, а притворства то. Скромным, вдруг, хохлёнок стал, аки баран... в портках, притворившись неподвижным сперматозоидом, будто у того комедианта, Мирона: форс мажор и неизбежность увечья на всю его больную башку. Как, скажи, мудро! Как верно! Это надо же симулировать... усопшего то.
Видя безучастное положение к происходящему дружка моего Мирона, Захаров резко переключился на мою фотогеничную внешность, видимо, желая изменить в ней прекрасные, божественные черты. И каким бы я по жизни радостным ни был, но увидев кровоподтёк в области ношения циркониева браслета, со мной случилась жуткая истерика. Я терпел мерзопакостный его характер через скрежет зубов, но суровая и сморщенная вывеска светилась гордостью. Как же... нашёл тот сопатых преступников, отыскал, наконец-то, уголовников.
Но фараон не унимался, продолжая наносить мне телесные повреждения. Хотя и бил тот полисмен нас обоих, что чуть не "дали дуба"... но уже каждый из нас болел, опосля, сам по себе. Порознь. Никто из нас не умер, а, наоборот, мы в среде старшеклассников были вознесены на школьный Олимп. Как же, знаете ль, нас с Мироном зауважали. Но это было после, а тогда, вскочив на ноги, выругался я ненормативными словесами. И сам стал бомбить уже бездействующую аппаратуру, отчего желание и страсть милиционера избивать несовершеннолетних парней заметно поутихла, бо он не мог и представить, что в лексиконе вьюноши есмь идиоматические выражения, оскорбляющие дам.
Я так прошёлся по самым знакомым мне мамкам, что и сам запутался, на чьей мамке остановился, так как оченно много назвал непутёвых и непорядочных, что и участковый бельма закатил, яко и дружок Мирон, подключив к работе свои извилины и переваривая мной выплеснутое милиционеру Захарову в фас и даже в профиль, что у того ажно мозг стал плавиться. Достав фляжку, он накатил... для блеска глаз.
- Йопт! Ёпта! Что за <...>? Мать вашу едрить! У меня, пионера, - ору матерно на свистуна-участкового Захарова, аки старый боцман с нашего атомного подводного крейсера стратегического назначения, - совершенно низкий болевой порог! Больно же... Почто же, - вопил я, - по голове то так сильно бить! Головной мозг же не выдюжит и вытечет через оба уха, что для вас будет уже последней трагикомедией.
А тут ещё Мирон лежит перед нами с участковым трупом, наживая себе болезные пролежни, а всё одно язвит, морда... так и язвит, что на моём избитом и посиневшем теле, естественно, и отражалось! С моложавым лицом джентльмена я лежал, яко апельсин на куче дерьма.
Но ему то, знаете ль, всё, граждане - до лампочки. В результате бесчинства стража порядка следов преступления на нашем чердаке всё же выявлено не было. Однако, расчесал участковый нам кудри на прямой пробор, ох, расчесал, что до нынешнего дня тот прочёс имеется и им любуются девицы. Однако, негоже с поднятыми руками было мне сдаваться и ползти побитым от фуражки и корпуса инспектора.
А ведь это было лишь первое знакомство с нашим самым "народным" из "народных" защитников, а продолжение то следовало... Но как говорится нашими пращурами: "Победа достается тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник, а не опростоволосится".
Жестоко, но мы до сей поры благодарны Захарову за то, что, разобравшись с нами дедовским жестоким методом, жандарм тот никогда не заводил на нас уголовных дел, как это ныне происходит для раскрываемости малозначительных преступлений. А из-за той палочки люди годами страдают в тюремных застенках, сырых казематах и в основном: молодая поросль и продолжатели рода человеческого.
Так, давая анализ всем эпизодам моих юношеских деяний, надобно сказать, что мне бы раз пять не на завалинке с какой-нибудь курносой в обнимку сиживать, а на скамье подсудимых, ибо кулачные бои дедов канули тогда в прошлое, а мы дрались уже тем, что под шаловливую руку попадалось. Самым распространённым орудием для изгнания дьявола из плоти и нанесения телесных повреждений считалась-таки штакетина от забора. Каждый вечер их сотнями ломали у чужих дворов. Нам, в молодости, было не до правил хорошего моветона!
Возвращаясь в то время, когда и вяз казался пальмой, ветла прудовая - туей, крапива - мягким зелёным ковровым насаждением, а чилига - желанной для молодёжи периной, я не перестаю удивляться, что мы, вообще, тогда творили, что мы, вообще, тогда вытворяли. <...>
Нет, мы не выходили на кулачки, как наши деды, которые дрались по потери сознания, нападая на чужое селение в противостоянии стенка - на стенку. Мы же частенько не только махали кулаками, хотя и без этого не обходилось, а вышибали челюсти этими штакетинами злыдням писюкастым, ломали их загодя отлитыми кастетами, взрывали взрывпакеты в толпе, и скажи, всё нам сходило, "как с гуся". Только благодаря участковому Захарову, наши задницы с непродуктивными яйками оставались дома, а не сохли на бетонных нарах казённых учреждений. <...>
А сколько били нас, да и мы не единожды били, а потому так свежи мои воспоминания, о которых я продолжу после длительного перекура свои рассуждения в новой главе, рассуждая о том, почему моя болезнь так затянулась и каковы корни её возникновения, так как вижу во всём этом что-то таинственное и мистическое. Уж... не сглаз ли то женский, который, будто волной зацепит и считай, что тебя контузило.
Иногда заболит душа, заскулит, как побитый пёс, закрываю глаза, чтоб не видеть своих слёз, чтоб мелькнувшая грусть была никому незаметна, улыбаться себя заставляю. Настроение безжизненное и хочется взойти на эшафот, но продолжаю слушать песню "Недолюбила". А значица... ещё жив, а потому ещё готов: заласкать, зацеловать и залюбить гарную дивчину... с её дерзкой вулканической страстью.
- Что же, - в обязательном порядке спросите вы, - автор в настоящем эссе хотел довести до тебя, своего читабельного слушателя?
И дабы не оконфузиться, автор, обдумывая смысл заданного ему интригуещего и каверзного вопроса... с подвохом, непременно ответит.
- Вот как, братцы, в жизни то бывает. Так, желание отомстить агрессору, сподвигло меня на поступление в юридический институт. Однако, безукоризненное и правильное воспитание родителей, вкупе... с постоянным вниманием участкового инспектора, наоборот, меня таки дисциплинировало и, в конце концов, мы с ним, празднуя на вечеринках и днях рождения, стали довольно близкими друзьями.