Поэтому вот, наступают дни, - сказал Г-сподь, - когда не будут больше говорить: " жив Г-сподь, который вывел сынов Израиля из земли Египетской", А жив Г-сподь, который вывел и который привел потомство дома Израиля из страны северной и из всех стран куда Я изгнал их; и будут они жить на земле своей.
Наконец, уселся во главе стола. Всегда был на уголках, а тут во главе. Шутка ли сказать, дед. Дочь подвела внука с заготовленным пасхальным вопросом, и улыбаясь, все глядели, будет ли очередная хохмочка на этот раз.
- Дедуля, а чем эта ночь отличается от других ночей? - и спросил кроха, Ёшунька, как положено.
- Тебе ответить сказкой и ты потерпишь, или сказать коротко, и начнем кушать? - отвечаю.
Внук оглядел лукавые лица родителей, обширные удовольствия на блюдах стола, принюхался к запахам и, потупясь, ответил: "Потерплю уж. Сказку скажи".
- Нас на земле мало. В эту ночь мы вспоминаем, как нам надо учиться убегать от всех, кто нас обижает, ловит и не отпускает на свободу... - Начинаю напевно, глассируя, как классический раввин из одесского анекдота.
Над волной ручья
Ловит, ловит стрекоза
Собственную тень.
и, как всегда в двадцатом веке,
звучит далекая стрельба,
и где-то ловит человека
его безумная судьба,
- Как колобок? - восклицает средняя Рут.
- Как три поросенка от волка? Как Машенька от мишки? - всех перекрикивает старшая Наёми и подпрыгивает.
Ёшуя пытается тоже вставить свои "как". Ничего не получается, алые губки кривятся. С обидой смотрит на старших сестричек. Через миг ангел касается его чела, озаряя эврикой. Он хватает меня и, среди девичьего гвалта, четко рубит:
- Как ты с бабой Галей убегал?
Причина моего побега в Израиль была проста и наивна. Первого января 87-го года царь Горбачев "отпустил народ мой", и я стал собирать справки для убегания. Это была тяжелая и унизительная галиматья, из-того, что галина мать не разрешала уезжать. Мы развелись, и договорились, что я ее потом вытяну. Расставание на вокзале было... понимаешь... Я пытался как-то успокоиться, но Галя на вокзале была настолько жалкой, бедной и несчастной, что хотелось тещу просто... понимаешь?..
Думал что больше никогда не увижу бабу Галю и твою маму Иму... Има тогда была такая же маленькая, как ты сейчас... Хотя я тайно надеялся на чудо... и даже нашел для чуда заклинание:
Прощай, отчизна непогоды,
Печальная страна,
Где, дочь любимая природы,
Безжизненна весна;
Где солнце нехотя сияет,
Где сосен вечный шум,
И моря рев, и все питает
Безумье мрачных дум:
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь... А когда я вернусь?
Через два года жизни в Америке я накопил немного денег, бросил неплохую работу в офисе, и поехал назад, в гости. Сны, озвученные Галичем, знаменитым волшебником и заклинателем, на тему "а когда я вернусь", меня мучили. Встреча с Галей и детьми была просто... сам понимаешь. Как вторая свадьба. Ведь два года назад, мы думали, что уже все, расстаемся навсегда. Второй раз расставались на вокзале уже с горькой улыбкой и надеждой на новую встречу.
Он близок, близок день свиданья,
Тебя, мой друг, увижу я!
Скажи: восторгом ожиданья
Что ж не трепещет грудь моя?
Не мне роптать; но дни печали,
Быть может, поздно миновали:
Судьбы ласкающей улыбкой
Я наслаждаюсь не вполне:
Все мнится, счастлив я ошибкой
И не к лицу веселье мне.
Пусть мнимым счастием для света мы убоги,
Счастливцы нас бедней, и праведные боги
Им дали чувственность, а чувство дали нам.
По моему возвращению в Америку Галя засобиралась ко мне в гости, но в посольстве США ей дали отворот. Наивная, как в песне про "Галю молодэньку", она разоткровенничалась на-радостях, и спросила, сможет ли она "там" на мне "снова замуж". Для посольской чиновницы это сразу прозвучало, как звон колокола для... сам понимаешь.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Эх, галки, не забывайте сталинскую пролетаршу на плакате "Не болтай". Тогда решил, что уж в Израиль-то ее пустят на месяц. Поднакопив на билет, снова бросил работу и поехал на Святую Землю. Разве в 89-ом кто-то мог заподозрить то, что экс-жены едут в гости, с коварным планом остаться Израиле, куда набежало еще миллион народа? Но когда баба Галя узнала, куда я "переехал"... сам понимаешь... Ни письма ни звонка. Позже она призналась, что "Америка еще куда ни шло, но Израиль... Ведь в газетах писали, что это страна агрессивного сионизма, хотя ее на карте и не видно, но все равно она ужасная, агрессивная, расистская, апартеидская и бедных невинных арабов и арабчат линчуют на фонарных столбах... сам понимаешь.
Израильская военщина
Известна всему свету!
Как мать,и даже женщина
Требую их к ответу!
Который год я брошена
Все счастье - мимо,
Но я стоять готовшая
За дело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!..
Итак, 1990 год. Я уже три года убегал и бегал. Бабе Галя убежала через пять лет после меня. А твоя мама Има выросла и убежала уже из Америки. Правда, похоже на "грейт эскейп"? Бабу Галю я ждал в Израиле еще полгода и уехал назад в страну Колумба. А после того, как империя СССР утонула, то ОВИР уже упростил убегание. Гале уже не надо было брать справку от ближайших родственников, о том, что они "не имеют материальных и иных претензий". Мать Гали галиматью уже не могла устроить с отказом. Мы снова зажили долго и не очень счастливо... сам понимаешь... Америка.
В Израиле я нанялся работать батраком в мошав. Для этого оказалось две причины: жить было негде, и, после поста, организм требовал "эксерсайз". В отличие от кибуца, "еврейского колхоза", мошав - немного больше свободы, как в кооперативе. Фермер имел свое поле, но планы были как бы общие.
Поселок был огорожен чахлым забором. На въезде сидел караул из одного изнывающего от скуки и жары солдатика в белой пляжной панаме. В мошаве было около сорока красивых домиков, в которых жили сорок семей фермеров. Несколько домов было выделено для батраков из Англии и Бирмы, которые вербовались на полгода работы. Оплата - 3000 долларов за вербовку. Один выходной -- шабат. Батраки - молодежь из Англии, 20 -- 30 лет. Отбатрачив полгода и получив трудовые тысячи, они думали дальше путешествовать по Африке и всему остальному миру. Англичан брали потому, что в этом мошаве было несколько старых иммигрантов из Англии. В соседнем поселке были фермеры из Франции, соответственно и хиппованные батраки французы.
Маленькие бирманцы мечтали дома, в своей Бирме, купить много телят, вырастить стадо быков и стать богачами. Было еще четыре батрака из Польши. Это самые работящие парни. Вернувшись, они хотели купить квартиры и обрести свой "шматок свободы".
Когда я, к восьми вечера, явился со своими двумя чемоданами, по два пуда, в английский мошав, то, таки да, на свое счастье, попал на забастовку английских батраков. "Санклюты и фрондеры" сидели перед поселковым ларьком в знак протеста того, что там закрывали до конца рабочего дня, и вечером, прийдя с "панщины", батраки оставались без пива. (Бирманцы сидячую демонстрацию не поддержали. Экономили на пиве). Я быстро просчитал обстановку и понял, что если уйду, англичане меня за человека не посчитают, и присоединил себя, с чемоданами, к пивному мятежу, под овации батраков-хиппарей.
Природа там была... Пустыня... Но это была волшебная земля... сам понимаешь. "Долина жаркая Моава, где богатырь Ешуа провел народ чрез сорок лет скитаний по пустыням".
Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Б-гу, И звезда с звездою говорит.
Долина Иордана... Рядом Та Самая Река, и Тот Самый Иерихон, (чтобы ему еще раз, не про нас будет сказано... сам понимаешь что).
Я вытащил кровать и спал под открытым небом.
В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём?
Утром, в пол-шестого, солнце выплывало, будило, и наступало волшебство оранжевого диска над горами иорданского Моава. Минуты были как... как песня...
Утром солнышко встает
Выше, выше, выше...
Любящие же Его да будут как солнце, восходящее во всей силе своей!
Поутру встали они рано, и когда солнце воссияло над водою,
Моавитянам издали показалась эта вода красною, как кровь.
и будут бояться Тебя, доколе пребудут солнце и луна, в роды родов.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Силы этих молитв хватало на батраччину с утра.
Работа начиналась с 6 до 12. Потом -- сиеста, перерыв на жару. И дальше с 4 до 8. На моего фермера работало еще пара английских и бирманских батраков. Бирманцы были маленькие и длиннорукие, и им было легко нагибаться к земле. Я со своим ростом даже и не пытался особо гнуться, а копался на коленях. Тогда понял, что значит, "колена", особенно, когда различаешь запахи утренней земли под туманом.
...падающего восставляли слова Твои, и гнущиеся колени Ты укреплял.
И когда скажут тебе: "отчего ты стенаешь?", скажи: "от слуха, что идет", -- и растает всякое сердце, и все руки опустятся, и всякий дух изнеможет, и все колени задрожат, как вода. Вот, это придет и сбудется, коснулась меня рука и поставила меня на колени мои и на длани рук моих.
Особого рекордного изобилия урожая я не заметил. В поле росли большие арбузы, дыни, кабачки, помидоры. К грядкам тянулись шланги с капельным орошением. Вдаль, на сотни метров, тянулись изгороди винограда. На винограде работать было легче всего - не надо было нагибаться! Ходишь с ножницами и обрезаешь какие-то лишние листочки над гроздьями, а пару для небольшой тени оставляешь. Легче всего.
В самом мошаве был парник. Там росли саженцы персиков под сетками, цветы, какие-то кустики. Это работа была еще легче, чем на винограднике. Как-то я увидел пару новеньких батрачков. Молодой парень и его жена попали в мошав и просились на работу именно в парнике. Как-то они сразу поняли, что это самая легкая работа.
Я думаю, что нужно чудо в душе, чтобы работа на земле стала вдохновением, как сказано в таком заклинании, как:
Весна в деревню вас зовет, Пора тепла, цветов, работ, Пора гуляний вдохновенных И соблазнительных ночей.
Во второй половине дня мы уже редко работали в поле, а в основном на сортировке овощей. Брака было не много, но хватало. Я выбирал чуток этого брака, обрезал и вполне хватало на обед и ужин. На сортировку приходила бригада арабчат, с которыми можно было общаться на "брокен инглиш". В полях утром их не было видно.
Как-то у них обменял несколько моих приличных, но бракованных дынь, на помидоры из их ящика для брака. Они стали мне вдогонку кричать, что может быть - "ю рашн муслим"? Я не понял, почему они так решили, хотя с усиками и чистым подбородком меня часто принимали за араба. Позже, гуляя по Иерусалиму, еврейские школьницы в религиозном районе Меа-Шарим от меня шарахались на другую сторону улицы, а мальчики бросали камешки. Тогда, когда я решил, что стал бездомным, и прилег под закрытой дверью какого-то еврейского центра. Маленькие камешки и совсем не больно. Камешки. А арабы бросают большие камни. Они думают, что это они народ Б-га, а мы думаем, что это мы. Вот и кидаемся камнями. Ждем кто из нас быстрее онемеет.
Да нападет на них страх и ужас; от величия мышцы Твоей да онемеют они, как камень, доколе проходит народ Твой, Господи, доколе проходит сей народ, который Ты приобрел.
Я потом нередко видел ТОТ народ в Ерусалиме, и, глядя на золотой купол Мечети на Горе, невольно думал кто тут МЫ, кто ОНИ и чем кончится наше соседство.
Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой
Смешно даже... сам понимаешь. В полдень начиналась сиеста. В мошаве был великолепный бассейн, местные там почти никогда не купались, но это было любимое место английских батраков. В полдень я с туда сразу нырял после конца первой половины работы, лежал на спине на глади воды с закрытыми глазами минут пять, и шел в тенечек дремать до четырех. С Америки я притащил с собой плеер с кучей записей, и, сквозь дрему, слушал любимые вариации Баха. Со мной в комнате поселили хипповоннаго хилого горца из гордой Шотландии. Он Баха никогда раньше не слыхал. Пришлось его знакомить, объяснять и приучать. Приучил. Под конец такой учебы "Маклауд" воскликнул, что Бах даже лучше, чем марихуана.
На "брокен инглиш" разговорился с мошавской бухгалтершей. Из разговора понял, что без батраков из Бирмы фермеры не смогли бы справиться с работой. Есть наряды на количество приглашенных на вербовку и нельзя превышать лимит. Если бы не лимит, то желающих батраков было бы гораздо больше. Но... "этих" (взгляд в сторону Иерихона) нельзя обижать, а то... ну сами понимаете. На них лимит с другой стороны. Итак "эти" ворчат, что "понаехали тут". Они ведь нас хотят увидеть с тремя вещами -- лопата, яма, земля.
Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!
...подобна гумну во время молотьбы на нем; еще немного, и наступит время жатвы ее.
На выходной шаббат я побежал смотреть на знаменитый Иордан.
Взял с собой только бутылку воды. Утром не пекло. На краю мошавского поля была грунтовка вдоль чахлого проволочного забора, обозначавшего нерушимую границу с Иорданией и... там - та самая Река! Река оказалась ручьем-переплюйкой, шириной метров в десять, однако.... все-таки история... сам понимаешь. Как только кончилось мошавское поле с черноземом, начался лунный пейзаж с настоящими кратерами. Может быть поэтому Иерехо с ханаанского переводится, как "лунный"? Кое-где были заметны и признаки цивилизации -- парашютики с гильзами от осветительных ракет -- память пан-арабской агрессии. Один парашютик и камешек с берега Реки взял как сувениры.
Прислушиваясь к грозным голосам,
стихи мои, отстав при переправе
за Иордан, блуждают по лесам,
оторваны от памяти и яви.
Их звуки застревают (как я сам)
на полпути к погибели и славе
(в моей груди), отныне уж не вправе
как прежде доверяться чудесам.
Но как-то глуховато, свысока,
тебя, ты слышишь, каждая строка
благодарит за то, что не погибла,
за то, что сны, обстав тебя стеной,
теперь бушуют за моей спиной
и поглощают конницу Египта.
Хотя был апрель, после полудня солнышко уже прилично жарило. Мне пришлось намотать майку на голову в виде скуфьи, и периодически намачивать ее водой. Пить теплую воду было бесполезно. Я только немного смачивал губы. Повернул назад, но сил было уже маловато. Кожа на спине припекала. Голова стала побаливать, несмотря на влажную скуфью. В мозгу зазвенел звоночек -- скоро будет "солнечный удар". Тут меня догнали пограничники на джипе и попытав и выяснив, что я за фрукт такой, отвезли в мошав. Если бы не они, я не знаю, как бы и дошел назад. "Солнечный удар" получил бы точно.
Погранцы и объяснили, что им позвонил местный мальчик, который любит в бинокль смотреть за нерушимой границей. И там он заметил какого-то полуголого "мишугинер" (психа), то есть меня, родимого. Спасибо недремлещему юному "карацупе"! Израиль может быть спокоен! Граница на замке! No pasarаn!
Я уставал и рано ложился спать, когда темнело. На быстро темнеющем небе появлялись звезды, и уже в постели молча шептал им: "Шалом Алейхем, привет вам, посланники Творца"
Усталый труженик, спешу к родной стране
Заснуть желанным сном под кровлею родимой.
О дом отеческий! О край, всегда любимый!
Родные небеса! незвучный голос мой
В стихах задумчивых вас пел в стране чужой,-
Вы мне повеете спокойствием и счастьем.
Как в пристани пловец, испытанный ненастьем,
С улыбкой слушает, над бездною воссев,
И бури грозный свист, и волн мятежный рев
Через две недели мне сообщили, что дают ордер на жилье на севере, в поселке у ливанской границы, где стреляют исламисты, и где новые иммигранты (олим) не хотят селиться... сам понимаешь. И я с облегчением бросил эту работу на земле Фазерленда праотцов. Взвалив свои два чемодана на тележку пошел к автобусу. Но немного опоздал и не знал, что в пятницу вечером автобусы уже не ходят. Так, возле автобусной остановки, в кустиках, устроив из двух чемоданов шалашик я переночевал. Субботу провел в тех же кустиках, читая, размышляя о сельском хозяйстве Израиля, о Иордане, о своих приключениях и совершенно не понимая, почему Галя мне не пишет ни одного письма.
Решительно печальных строк моих
Не хочешь ты ответим удостоить;
Не тронулась ты нежным чувством их
И презрела мне сердце успокоить!
На следующий день, добрался до мерии того поселка под Ливаном, где мне печально сообщили, что мой ордер -- это большая ошибка, и чтобы я ехал туда и к тому, кто мне его выдал. Я и поехал. Это было смешно и грустно. Хорошо еще, что удалось пристроить у добрых людей чемоданы. А дальше -- смешная история бродяжничества по Иерусалиму, которая уже некоим образом была не связана с сельским хозяйством.
Там в меня свои же и бросили камешком. Тоже был сувенир. Всего 9 грамм весил. Но до сих пор не пойму -- радоваться моему сердцу или нет.
Ваше благородие, госпожа разлука,
Мне с тобою холодно вот какая штука.
В сердце девять граммов постой, не зови...
Не везёт мне с Галей, повезет в любви!
Не долго женскую любовь
Разлука хладная печалит
Пройдет печаль, настанет скука,
Красавица полюбит вновь
Там я нашел уже друге счастье быть случайно найденным раби Ицхаком Зильбером... сами понимаете, что это был за человек. Cлушая чудеса его жизни