Ристалище, представляющее собой ровную, как блюдо, вытоптанную полянку, все было как на ладони, ибо, невзирая на свое незнатное происхождение, я, волею небес и по своей воле, оказался выше самой отборной знати - на дереве. Ха-ха, прошу заметить - больше все же по своей воле. Чем и вызвал высочайший смех самого короля, когда поскидывал одного за другим всех этих дуралеев, которые забрались туда ранее. И вот, я - один. О, миг славы... Точь-в-точь, как на боевом поле.
А там уже началось сближение пеших рыцарей. Этих олухов можно было назвать благородным словом только по наличию на их неблагородных телах некоторых деталей рыцарских доспехов.
У одного был всего-то один левый наголенник, зато надраенный до ослепительного блеска. К тому же, широкий этот наголенник был надет на правую тощую руку, и болтался на ней, как воловье ярмо на комаре. Рука сжимала деревянный меч. К чести рыцаря, меч был отструган очень остро.
Его противник, вооруженный настоящим железным мечем, закрыл железом же от возможных ударов свое мощное тело в самом ненужном для него месте, которое только мог на нем отыскать - голову. И выглядел этот верзила в шлеме, как только что вылупившийся цыпленок, делающий свои первые, робкие шаги с прилипшим кусочком скорлупы на своей дурацкой маленькой головенке.
Тощий, размахивая мечем и ослепляя противника и благородную публику вспышками наголенника, неуверенно двинулся вперед. Напротив, гора под шлемом осталась стоять, ожидая приближения своего Магомета. Из-под шлема выглядывала ехидная улыбочка.
Вообще-то, таких оборванцев король обычно не удостаивает своим высочайшим вниманием. Зато можно было надеяться, что в его присутствии претенденты в рыцари будут вести себя прилично. Как же! Гора мяса с куском ржавого железа вместо головы, наставив грозный меч на врага, другой рукой показала ему непристойный жест, означающий "ну, иди, иди сюда". Чернь дружно повторила жест и заулюлюкала.
Тупой выпад и острое железо оказали, по-видимому, противоречивое воздействие на воина с деревянным оружием, и он сам одеревенел в раздумье.
Тогда, хохотнув простолюдинам и галантно поклонившись королю, громила решительно и грубо отбросил свой меч и удвоил нехороший жест в сторону противника. А тот не стал упускать легкую, как ему показалось, победу и ринулся вперед, занеся для сокрушительного удара свою заостренную деревяшку над железной головой обидчика...
Раздался свист. Это так опустился меч? Нет еще. Тогда, может быть, это неблагородная публика грубо выразила свое низкое отношение к разыгрывающейся трагедии? Тоже нет... Что же это? Безразличный к происходящему свист повторился совсем рядом, где-то в ветвях. Я раздвинул листья, вот же - дупло. Птица? Закатав рукав, и больше не отрывая взгляда от побоища, засунул в дупло руку. Что-то мягкое и теплое. Царапается. Ущипнуло. От боли разжал кулак. Зашуршали листья, и в полном молчании перед глазами стремглав пронеслась невзрачная птаха. Разозленный, как только что ударенный деревянным мечом верзила, делаю еще одну попытку. И вот нащупал гладкое, округлое... Черт! Раздавил. Наверное, было яйцо.
Ощутил, как по пальцам потекли теплые струйки противной слизи. От злости быстро ощупал все гнездо. Передушил все, что там было. Со злорадством представил, какая там яичница получилась. Хотя зачем представлять? Вон, подо мною двое бьют друг другу скорлупы, пластаются, растекаются, мозги-желтки вышибают один у одного. И эта яичница на круглой вытоптанной поляне даже натуральнее той, что сделал я. И что приятно, мои руки при этом - что бы не происходило на ристалище - остаются чистыми.
Невольно пришлось сглотнуть слюну - чтобы не сплевывать вниз на неграмотный, лишенный воображения сброд. И чем больше представлял эту глазунью, тем больше глотал...
Что они там все кричат, свистят? Доставайте ножи и вилки! Бедные и богатые, простолюдины и знатные - делите яичницу! Поляна большая - всем еды хватит. А ты, наш славный король, что ты глазеешь, неужели и ты не видишь: это не рыцари, а глазунья...
Мои воображение и голод разыгрались не на шутку. Пора уже и к делу переходить...
И-эх! Надо самому начать, коль король сытый. Вот только как это сделать? Опустить руки до земли, подцепить полянку - и вверх?
И так мне захотелось эту яичницу с ристалища, эту огромную глазулищу, так возжелал, что мой благородный нос явственно учуял ее благоухание - этакая чудесная смесь кисловатого запаха дымка от сухих поленьев и сладкого - чуть подгорелой, с корочкой снизу, яичной плоти. А мои зоркие, соколиные глаза уже и видят наяву подо мной это изысканное яство.
Раздумывать некогда. Но я успел все же - чтобы не обжечься - надеть на правую руку единственную свою настоящую рыцарскую, в железной чешуе, перчатку, ловко наклонился и, - хвать! - еще шипящее поле боя к себе на ветку, в густую листву.
Пускай все, кто успел увидеть мой первый рыцарский подвиг, знают: рыцарь, он и с какой-нибудь одной-единственной частью от доспехов, и не на ристалище, и не в бою - всегда рыцарь! А к тому же, когда дойдет и моя очередь вступить сегодня в поединок, я уже буду опытным рубакой-рыцарем.
А снизу - шум, а со всех сторон - свист, улюлюканье. Что? Лишились и зрелища и еды? А я - предлагал... Теперь всё - моё!
И вот я уже достал из-за пояса железный кинжал и принялся разделывать бывшее королевское, а теперь мое зрелище. Прежде всего, ловко отделил сцепившиеся друг с другом тощий бледный желток от толстого, ярко-оранжевого. Ба! А в бледном-то уже чья-то остро отструганная деревянная вилка с двумя зубцами обосновалась. Выбросил я ее, и бледный желток отставил - не люблю есть за кем-то, не простолюдин уже как-никак. И занес нож над ярким, толстым желтком...
А там... не менее неприятная вещь - большой кусок коричневой, в ржавых точечках скорлупы. Ух, и разозлился я, буквально озверел, представив, как она хрустит у меня на зубах, царапая рот и язык! Сковырнул ножом скорлупу. А желток возьми, да лопни! Ту уж я озверел и по букве, и по духу. И начал кромсать желток. Так! Так! Так!
И вот, когда я уже немного успокоился, замечаю, что шум вокруг все не утихает, и тоже - какой-то звериный: "Бей! Бей! Бей!", - слышу.
Смотрю уже совсем не затуманенным взором, а на ристалище, которое почему-то все еще подо мной, тощий толстого добивает, своим игрушечным деревянным мечем зверски тыкает, и тыкает в него. Так! Так! Так! "Бей! Бей! Бей!". А бывшая гора лежит холмиком, раскинув ручищи, шлем рядом валяется, а на плешивой голове огромная лиловая шишка, грудь и пузо все истыканы и кровоточат.
А от королевского помоста на ристалище через буйствующую толпу проталкиваются суровые стражники, щедро одаривая всех без разбору тумаками. И ко мне на ветку пытается взобраться разъяренный пузатый человек в поварском колпаке и с длиннющим поварским ножом, железным, черт побери, и пустым подносом!