Перемена только началась. Ленка стояла у окна в коридоре и повторяла домашнее задание - любимое стихотворение о зиме:
" Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный -
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!"
Солнца на улице, правда, не наблюдалось. Вечер уже. А вот мороз был. Но не большой. Ленка зиму любила, каждую ждала с нетерпением. Каток, санки, новогодняя елка. И, чего скрывать, подарки под этой самой елкой. В этом году она нашла там большой сверток, перевязанный красивой тесьмой. А в нем - красную курточку с капюшоном, край которого был оторочен белым искусственным мехом. Какая красота! Совсем взрослый подарок. Все-таки ей скоро пятнадцать. Не кукол же дарить, в самом деле? Мама с Петром Терентьичем улыбались, глядя, как Ленка крутится перед зеркалом в обновке. Петр Тереньтич вообще-то не плохим человеком оказался. И руки у него умелые. С краном на кухне разобрался, розетки починил. Даже сапоги Ленкины подклеил. И без гостинца к ним никогда не приходит. Ничего, в общем, дядька.
Мама к новому году купила себе губную помаду и тени. С тенями, правда, не совсем хорошо получилось. Смыла. А помада очень даже подошла. Лицо ярче стало. После маминой покупки Ленка стала подозревать, что это неспроста. Ходила себе столько лет не накрашенной, а тут - нате вам. Ох, не влюбилась бы... С Ленки и Танюшки хватает. Тоже мне, Джульетта нашлась. Лучшая подруга была влюблена практически постоянно. Перерывы максимум в месяц - не в счет. Потому что две недели она плакала и жаловалась Ленке, а в остальное время "ждала новую любовь". Хрен редьки не слаще, как говорит Фима.
"Мороз и солнце...", - повторила Ленка, но ее отвлек какой-то шум слева. Она повернула голову и увидела Танюшку. Та показывала рукой в сторону актового зала и закатывала глаза. Ленка не поняла, в чем дело и пожала плечами. Подруга подбежала и схватила ее за руку. "Стой тихо! Теперь постарайся незаметно посмотреть туда, направо. Видишь парней у выхода из актового зала?" - шипела она прямо в ухо Ленке. - "Там, третий слева... Ах!" Она прислонилась к стене и отпустила Ленкину руку. Третьим слева был Володька, их одноклассник. Нормальный мальчишка. Списывать просил не часто, за косу не дергал, портфель из рук не выбивал. Короче, ничем не выделялся. С чего бы это Танька на него внимание обратила? Ленка еще раз посмотрела в сторону ребят. Не ошиблась ли она? Нет, не ошиблась. Танька опять влюбилась. Все признаки налицо: делает вид, что не смотрит в сторону ребят, а сама просто ест Володьку глазами. Даже звонка не слышит.
"Пойдем уже, звонок был. Ты стих-то подготовила?" - спросила Ленка.
"А? Стих? Да, учила...", - промямлила Татьянка.
Урок подходил к концу. Десяти минут хватит, чтобы вызвать к доске еще одного человека, дать домашнее задание и проставить оценки в дневники. А там скоро и домой. Учительница русского языка и литературы Нинель Викторовна обвела глазами класс и уже приготовилась вызвать к доске Евсегнееву, смотревшую на портрет Гоголя совершенно отсутствующим взглядом, как вдруг ей на журнал - шлеп! - упал бумажный квадратик. Нинель Викторовна даже вздрогнула от неожиданности. Потом развернула сложенный во много раз бумажный листок и прочла вслух: "Встретимся после уроков на стадионе?" Она посмотрела на класс: "Кто это написал?" Класс молчал. "Кто написал эту записку?" - голос Нинель Викторовны перестал дрожать, щеки побледнели. "Пока тот, кто написал записку, не признается - класс домой не пойдет" - вынесла она приговор.
Ленка видела, как Танюшка кинула записку Володьке. И промазала. Сидит теперь не жива и не мертва. Ничего ведь не стоит узнать автора по почерку. А там - пиши пропало. У нее и так по литературе одни трояки. И, сама не поняв, как это произошло, Ленка встала. "Это я написала". Нинель Викторовна с удивлением посмотрела на нее и сказала: "После уроков зайдешь в учительскую. За дневником. Урок закончен".
Идти в учительскую очень не хотелось. Ничего хорошего ее там не ждет. И Ленка оттягивала этот момент, как могла: медленно складывала в портфель учебник, тетрадь и ручку, тщательно застегивала замок. Даже проверила для надежности. Танька сбежала вместе со всеми. Подруга называется.
В учительской в это время разгорался скандал. Правда, географ Сигизмунд Карлович только предложил обменяться мнениями "по поводу обозначенной уважаемой Нинелью Викторовной темы". Но спокойный обмен мнениями быстро вышел из-под контроля. Катализатором послужила фраза учительницы английского Аллы Викентьевны. "А вы, Ниночка, эту записку на свой счет приняли?" - промурлыкала она, густо намазывая губы бледно-розовой перламутровой помадой. "Вот стерва!", - подумала химичка, дама строгих правил, плюс председатель профкома. "Кошка выпустила коготки", - это уже подумал Сигизмунд Карлович. Нинель Викторовна обвела коллег взглядом, ища у них поддержки. Физрук крякнул, потер ладонью лицо и произнес: "От я кажу: не надо ссориться, девчата. У прошлым годе такая ж ситуация была. До директора дошло. Это як грипп, писульки те. Эпидэмия. Переболеють и усе". Остальные промолчали. Алла Викентьевна щелкнула пудреницей, небрежно бросила ее в сумочку. Сигизмунд Карлович поднял с пола указку, выроненную им в момент душевного напряжения. Химичка, еще раз произнеся про себя "вот стерва!", подошла к Нинель Викторовне и встала рядом, всем своим видом говоря, что профком не допустит... Чего там он не допустит, так и осталось неизвестным, потому что в дверь учительской протиснулась Ленка.
"Ты мне явилась, как виденье", - прогудел Сигизмунд Карлович и, легонько взяв Ленку за плечо, подвел к стулу у длинного, почти во всю комнату, стола. - "Посиди тут". Профком скрестил руки на груди. А Нинель Викторовна вообще не знала уже, что делать. Отправить Ленку домой с устным выговором или записать замечание о плохом поведении в дневник? Но ее опередила химичка: "Семенова, я от тебя такого не ожидала. Лучшая ученица в классе бросается на уроке записочками! Такое поведение недопустимо. Завтра Нинель Викторовна ждет тебя в школу вместе с родителями".
Ленке показалось, что она сейчас провалится вместе со стулом сквозь пол. Такими тяжелыми стали ее ноги, руки и вообще все тело. А уж мысли... Она вышла из школы и побрела домой. Как сказать маме? У школьного стадиона кто-то окликнул ее: "Лена! Лена, подожди!" От футбольных ворот отделилась фигурка в черной куртке и шапке-ушанке. Володька? Точно, он и есть.
- Ходила за дневником?
- Ходила.
- Отдали?
- Отдали. Сказали завтра с родителями прийти.
- А ты не ходи. Скажи, что заболели, или работают.
- Нет. Не смогу. У меня на лбу будет написано, что вру.
- А хочешь, я пойду и скажу, что это я записку написал?
- Нет. Я сама что-нибудь придумаю. Пока!
- Пока!
Но придумать Ленка ничего не могла. По лестнице в подъезде поднималась медленно, долго ковырялась, доставая ключ из портфеля и так же, не торопясь, открывала дверь в квартиру. Странно, что свет в комнате не горит. Мама уже должна быть дома. Кто-то позвонил в их дверь. Бабушка Фима.
- Аленка, мама с Петром Терентьичем в театр пошли. Оперу смотреть какую-то. Ты чего такая тихая? Не заболела?
- Нет, не заболела. Я тут... Я тут сама...
- "Сама садик я садила, сама буду поливать". Случилось чего? Так мы поправим. Да ты плачешь?
Ленка, до того чуть сдерживавшая слезы, вдруг разревелась и рассказала Фиме и о записке, и о предательнице Таньке, и о вызове родителей в школу.
"Ты на подружку не серчай", - говорила Фима, обнимая Ленку. - "Она с перепугу-то убежала. А потом подумает и вернется, прощенья попросит. Со страху всякое бывает: кто и утонет, а кто и плавать научится. Пошли лучше к нам. Я каши пшенной наварила. А там что-нибудь придумаем. Там у нас Линапална имеется. А Линапална - это цельный Дом советов".
Линапална имелась на коленках посреди кухни. Она что-то тихо бормотала себе под нос и шарила руками по полу.
- Линапална, что потеряли-то?
- Вот, Фима, взялась пуговицу пришить, да иголку уронила, не найду никак.
- Счас найдем, вставайте с коленок. У нас Аленка глазастая. Ее два глаза - что наши четыре с очками.
Иголка нашлась быстро. Сразу, как Линапална встала, так и нашлась. В край длинной майки заколота была, чтобы не потерялась, пока Линапална пуговицу выбирала. Фима только рукой махнула и пошла к себе в комнату за кашей. Кастрюлька, закутанная поверх газеты большим платком, была пристроена для упревания под подушкой. Сдобренная маслом, с печеной тыквой каша была не каша, а объеденье. Пока Ленка уплетала угощение за обе щеки, Фима рассказала Линепалне историю с запиской. "Значит, родителей в школу вызывают?", - переспросила та. "Угу. Завтра чтобы пришли", - ответила Ленка с набитым кашей ртом. "А бабушка вместо родителей подойдет?", - Линапална улыбнулась. Фима всплеснула руками: "Вот голова! Это что ж придумала! Только я тебя одну не отпущу, вместе пойдем. Могут быть у ребенка две бабушки?"
Договорились, что "бабушки" придут к последнему уроку. Ленка сидела как на иголках. Подружка Танька старалась поменьше попадаться ей на глаза, прощения не просила. Ну и ладно, не созрела, значит. Пусть себе барахтается и сама выплывает.
Линапална и Фима дома репетировали разговор с учительницей. Фима была за учительницу, а Линапална входила в комнату и начинала разговор.
- Здравствуйте, товарищи.
- Линапална, побойтесь Бога, не с трибуны выступаете.
- Так мне что, господами их назвать, что ли? Они же советские учителя. Значит, товарищи.
- Лучше никак не называйте. А то до граждан дойдете. Хватит, если поздороваетесь.
- Ну ладно. Давай сначала. Здравствуйте.
- Здравствуйте-здравствуйте. Кто же вы будете?
- Фима, ты себя-то слышишь? Мне про товарищей запретила, а сама как говоришь?
- Линапална, я понарошку за учительницу, а ты за бабушку вроде как взаправду. Не сбивай меня. Времени нет балакать попусту. Нам одеться еще надо, да дойти.
И правда, скоро надо было выходить из дому. Потому кроме "здравствуйте" Фима и Линапална толком ничего не отрепетировали. Фимина жакетка была вычищена щеткой. А Линапална решилась одеться в шубу. Шуба была знатная. С историей и, наверно, родословной. Еще мамы Линыпалны. Линапална знала только, что сшита она была из собольих пупков. И ничего за эти годы с пупками не случилось.
В школу они успели прийти к звонку с урока. Справились у дежурных, где учительская и поднялись на второй этаж. Нинель Викторовна, предупрежденная Ленкой, что придут бабушки, потому что мама на работе, ждала их в учительской. Она уже и не рада была, что вспылила вчера на уроке. От усталости, наверно, не сдержалась. Потом еще эта сцена в учительской. Всю ночь проворочалась, не спала. Ну, поговорила бы с Леной, объяснила, что урок - не место для переписки. Хотя, и в том, что записку бросила Лена Нинель Викторовна уже стала сомневаться. А теперь вот с бабушками беседовать...
Фима и Линапална ожидали увидеть пожилую особу в очках и строгом костюме, а им навстречу из-за большого стола поднялась худенькая женщина тридцати с небольшим лет. Серые глаза, пепельно-русые волосы. "Бабушки" переглянулись и одновременно произнесли отрепетированное приветствие. Нинель Викторовна улыбнулась. "Вы, наверно, бабушки Лены Семеновой?" Линапална тихонько сжала Фимину ладошку. "Бабушки", - опять в один голос ответили они. Никакой силы удержаться от улыбки у Нинель Викторовны не было. И говорить с этими симпатичными старушками о записке совсем расхотелось. Потому разговор у них начался о Ленкиной учебе, ее увлечении литературой. Фима расплылась в улыбке, Линапална, впрочем, тоже была растрогана. Правда, старалась, как Фима голову рукой не подпирать и не промокать поминутно слезы платком. О случае с запиской Нинель Викторовна все же упомянула. Иначе непонятно, зачем в школу родителей-то вызывали. Но постаралась сказать об этом так, будто хотела мнение Ленкиных бабушек выслушать, может, посоветуют, как с такой проблемой в классе справиться.
- А я вот думаю, - сказала Фима, - что ребяткам надо учиться друг с другом разговаривать, дружить. Потребность, то есть, у них такая есть. А раз на уроках записками кидаются, так может, негде им поговорить, общих занятий нет.
- Недаром ведь раздельное обучение тридцать лет как отменили, - вступила в разговор Линапална. - Если им организовать соревнования какие-то между классами? КВН или спортивные, что ли? Да и о возрасте тоже надо помнить. Я в их годы была, например, страстно влюблена в...
- Линапална, - Фима толкнула ее под столом ногой, - я картошку на плите оставила. А газ не помню, выключила аль нет. Мы уж и так засиделись, Нинель Викторовну задерживаем. Пора и честь знать.
Пришлось Линепалне умолкнуть на полуслове. Бабушки откланялись и поспешили домой.
- Фима, ну какая же ты беспамятная. Может, от дома уже угольки одни остались, пока мы с тобой разгуливаем.
- Ежели б не моя картошка, под которой я газ давно выключила, вы бы и про первую свою любовь поведали бы, и про вторую. А уж как до третьей бы дошли, так весь ваш моральный облик коту под хвост.
- Ах, Фима, зря ты так говоришь. Третья была самой прекрасной. Он - офицер Балтийского флота. Я - студентка. Как это было романтично...
- Особливо как вы вместе с его женой того моряка провожали. Хорошо еще, что она вас как Герасим Муму не порешила.
Линапална фыркнула и расхохоталась, вспомнив тот трагикомический эпизод.
- Фима, смотри, какой ледяной язычок раскатан. Поедешь?
- И сама не поеду, и вам не посоветую. Плохо на вас поход в школу подействовал.
А Линапална разбежалась и, подхватив длинные полы шубы, покатила по блестящему льду, словно большая тонконогая птица, оставив позади себя семенящую Фиму.
Нинель Викторовна смотрела на это из окна учительской. Положительно, сегодня был замечательный вечер. Она обернулась на звук хлопнувшей двери. Сигизмунд Карлович пристраивал большую географическую карту СССР в угол за шкафом. "А все же Ниночка хорошенькая. Не такая яркая, как Алла. Но есть в ней...", - он задумался. - "Есть в ней свет какой-то. Улыбка чудная...Странно, что она не замужем".
...И потом, когда смотрел вслед скользившей по узким ледяным полоскам Нинель Викторовне, он думал, что она еще вполне может поменять свою жизнь, а вот ему что-то менять уже поздно. Дома супруга Софья Казимировна, сын Михаил с невесткой Зоей и внук Ванечка. А вот возьмет он завтра Ванечку - и на каток. Как там физрук говорил? "Эпидэмия"?