Аннотация: ...и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем...(с)
Музыка играет так весело, бодро,
и хочется жить! [...] и, кажется,
еще немного, и мы узнаем, зачем мы
живем, зачем страдаем... Если бы
знать! (Музыка играет все тише
и тише.) Если бы знать, если бы
знать!
(А.П. Чехов "Три сестры")
Дуся опаздывала. Опаздывала минут на пять. Она почти бежала, расстегнув синюю куртку. Поезд ждать не будет.
- Ой, мамочки... Ой, мамочки, - причитала Дуся, вытирая платочком лицо и коротко шмыгая носом.- Что же это? Как же это я?
- Мама, я уже ухожу.
- А?.. Что?.. Уходишь уже? Хорошо, сынок, иди с Богом. Не забыл взять с собой покушать?
- Я в столовую пойду сегодня.
- Ну, иди, иди. Я еще посплю...
Вот сейчас поезд отправится, а ее нет. Первый раз так опаздываю. Что же это? Как же это я?
Надо вставать. Этот сон никак не закончится. Плохой сон. Никак она до вокзала не добежит.
Дуся спустила ноги с кровати, нашарила тапочки. За окном - серое осеннее утро. Отопление еще не включили, все ждут указания сверху. Как от Бога. А Господь не торопится. Вот и мерзнем. Надо сегодня вечером помолиться о горячих батареях. В воскресенье, когда в храм ходила, ноги промочила. Пока службу в мокрых ботинках отстояла - здрасьте вам, из носу потекло. А теперь вот его заложило, дышать тяжело да голова болит. Может, оттого и сон приснился дурной.
Она накинула фланелевый халат, провела расческой по волосам. Короткое каре, открывающее уши, обрамляло ее круглое, полное, какое-то детское лицо. Будто маленькая пионерка выросла, но по-настоящему взрослой так и не стала.
На завтрак сегодня каша, день постный. Лучку жареного добавишь - вкуснота. И чаю попить. Но без сахара. А то совсем ни в какую одежду скоро не влезет. Понятно, что от лекарств полная. А кому до этого дело? Сыну все равно, какая она, а мужиков это давно не интересует. Ну и пусть, не больно-то и надо. В жизни много чего поинтереснее будет. Чем мужики. Кобели эти.
Людям вот помощь нужна. Надо им помогать. Жить, например. А кто поможет? Бог если только. Но разве его на всех хватит? Стало быть, мы тут сами себе предоставлены. Вот она, Дуся. Деток в школе учила. Алгебру да геометрию им преподавала. Пятнадцать лет отработала. А как заболела и в больницу пару раз попала, так и пришлось уволиться. Ничего, пошла в поликлинику работать, в регистратуру. Тоже людям помощь. Попробуй без карточки к врачу попасть. А на то и Дуся, чтобы карточку найти и в нужный кабинет доставить. И люди довольны, и врачу хорошо - очередь спокойна, никто не скандалит. Потом все на место поставь, не перепутай, чтобы в следующий раз быстро найти. Она привыкла к новой работе. И к ней привыкли. Потому что добросовестная и безотказная. Хвалили. К женскому дню премию давали. Не каждый год, понятно. Другим тоже надо. Дуся ту работу тепло вспоминала. Иногда и заходила, по старой памяти. Все же семь лет проработала. И цветы проведать надо. Она их развела много, всю поликлинику обеспечила фиалками. Цвели они у Дуси розовыми, лиловыми и белыми махровыми шапками. А вот как ушла, так и цветы захирели. Скучали, видно. Сама бы, конечно, не ушла. Да женщина одна главному врачу нажаловалась. Говорит, что у вас делается, что за люди работают. Приходишь карточку заказывать, а там какая-то тетка с трясущимися руками. Все с ноги на ногу переминается да губы облизывает. Алкоголичка, наверно. Таким в регистратуре, куда больные люди обращаются, не место. Тетка - это о Дусе.
Ну да, и руки дрожат, и с ноги на ногу переминается. Так что с того? Работу свою хорошо делает, на это ведь никто не жаловался? Главврачу перед Дусей неудобно было, предложил в санитарки перейти, кабинеты убирать. А не может она. Не потому, что грязи боится. Руки слабые. Ни ведро с водой принести, ни тряпку отжать. Так и пришлось ей уволиться. А куда податься?
В тот день Дуся пришла домой поздно. Разделась и легла в постель. Сына не было. Наверно, к соседу пошел. Сосед у них хороший. Одинокий мужчина, вдовец. И непьющий. После инфаркта и курить бросил. Дети уже взрослые. А ее Вовке общения мужского как раз не хватает. Пока был жив дед, был ему вместо отца. Пять лет прошло, как деда нет. И мать Дусина за ним следом вскоре ушла. "А что сыну со мной? О чем говорить? Я ни в компьютерах ничего не понимаю, ни в железках всяких. Женщина. Нет, раньше, наверно, разобралась бы. Сейчас уже не то. Пусть себе ходит к соседу".
- Мам, ты дома? Спишь уже?
Дуся не спала, слышала, как сын ее звал, но промолчала. Пусть думает, что спит. Как жить? Куда идти? Кому она нужна? Мысли теснились в голове, ответа на них она не находила. Может, и нет ответа, нет выхода? Напиться таблеток и уснуть. Вовке легче будет, такой груз с плеч свалится. Дуся чувствовала себя виноватой перед сыном. Парень видный, умница, руки золотые, а из-за нее, наверно, и не женится. Кому нужна больная старуха. Хотя старухе всего пятьдесят с небольшим. Дуся, Дусенька, что за мысли у тебя? Грех это так думать. Одна надежда на Господа нашего. Надо верить. Верить, что все образуется, что Бог тебя не оставит. У каждого - свой путь, и каждому - его крест. Значит, и силы, чтобы его нести.
Утром она, как обычно, собралась на работу. Вроде и не увольнялась. Потопталась на остановке, даже до поликлиники доехала. Но внутрь заходить не стала. Вернулась на остановку. Села в подъехавший автобус, хоть он и не шел к ее дому. Пассажиры в час пик стояли, плотно прижавшись друг к другу. Речи, чтобы уступить место, пусть даже беременной женщине, не было. Дуся подумала, что вот если бы она работала кондуктором, то навела бы порядок. У нее такого бы не могло быть. Люди же, поняли бы. И она поехала в автобусный парк. Кадровик поначалу обрадовалась, кондукторов не хватало. Но потом почему-то стала говорить Дусе о тяжелых условиях труда, о маленькой зарплате и под конец беседы, видя, что посетительница не понимает намеков, напрямую сказала, что в ее услугах они не нуждаются.
Дусю знобило. Правая рука дрожала больше обычного, и чай, который она купила в кафетерии, выплескивался из стаканчика. Она перехватила стаканчик левой рукой и медленно, по глоточку, выпила.
- Что, бабонька, хреново?
Дуся оглянулась. На нее участливо смотрел мужчина, пристроившийся за соседним столиком. Руки и лицо загорелые. У его ног, обутых в порванные кроссовки, стояла большая пластиковая сумка. Бомж.
- Говорю, хреново тебе? - И, сам с собой соглашаясь, подытожил: - Хреново. Я человека вижу.
Дуся не смогла бы объяснить, почему она стала рассказывать ему о своих неприятностях. Наверно, потому, что это был единственный человек, готовый ее выслушать. И ей стало легче. Как бывало после исповеди.
- Да, дела. Ладно, еще крыша над головой есть. И сын. По всему выходит, что хлопец у тебя хороший. Не отказался ведь, на улицу не выставил. А бывает... Ну, и пенсия тоже не лишняя. С голоду не помрешь. Много ведь человеку не надо. Вот моё все со мной, - он пнул сумку ногой. - Главное, чтобы совесть была спокойна. Ты на меня не смотри так. Я чужого никогда не брал. Надо кому мебель погрузить-разгрузить, или там огород вскопать на даче, или выкорчевать пни... Валера всегда поможет. И что заработает - не пропьет. Ну так, самую малость, конечно, выпью. Но чтобы валяться где - нет. Я себя уважать перестану. Ты, если хочешь, приходи на вокзал. Меня возле багажного можно найти. Иногда и поговорить с кем - за счастье...
Дуся поехала домой. А на следующий день, сделав вид, что ей на работу во вторую смену, пошла на вокзал. Была она там лет пять, а то и семь назад, еще в старом, послевоенной постройки здании. Теперь, войдя в новое, со стеклянными стенами, выросшее на месте снесенного, она растерялась. Табло, указатели, эскалаторы, киоски... Всюду люди с чемоданами, сумками, колясками. Стоящие у этих табло и киосков, едущие по этим эскалаторам. Дуся поискала на указателях багажное отделение, но нашла только камеру хранения. Уже оттуда ее направили в конец перрона. Но Валеры там не было. И она решила ждать. Он появился около семи часов. Не один, а с двумя... коллегами. Дуся не решила, как их можно было иначе назвать. Шедший рядом с рослым Валерой маленький чернявый мужичок, похожий то ли на монгола, то ли на корейца, что-то объяснял ему, бурно жестикулируя. Но Валера шел молча, ничего тому не отвечая. Третий мужчина, с грустным носом, в очках и розовой лыжной шапочке с помпоном, тоже в беседу не вступал. Уже почти дойдя до скамейки, на которой сидела Дуся, Валера остановился, повернулся к тут же замолчавшему мужичку и твердо сказал: "Денег не дам. Пропьешь. Сначала в баню сходим. Потом в парикмахерскую. А потом посмотрим". Тут он заметил Дусю.
- Во, бл..., смотри - сидит. Давно сидишь? У тебя что, привычка такая - мерзнуть? - И добавил, обращаясь к "монголокорейцу" и "грустному носу": - Это Дуся. Не обижать.
С тех пор Дуся стала каждый день приходить на вокзал. Знакомые увидели ее там и сказали сыну. А что ему делать? Пришел, поговорил с мужиками. Те слово дали, что не обидят ничем. Еще и присмотрят за ней.
Сначала она приходила на вокзал только вечером, часов в шесть-семь. Потом стала приходить раньше, в два. Ей нравилась вокзальная сутолока, снующие носильщики, проводники. Все были при деле, и Дусе казалось, они озабочены одним - помочь пассажирам и сделать их поездку приятной. Она бы тоже хотела сделать что-то для них, заполошных, боящихся опоздать, разыскивающих свой поезд или вагон. И Дуся придумала себе Дело.
С самого утра она, одетая в старую синюю куртку сына и отданный ей соседом берет покойной жены, стояла у выхода из подземного перехода к железнодорожным путям. И спрашивала пассажиров, кому на какой поезд нужно. За время, проведенное на вокзале, она неплохо изучила расписание. Некоторые крутили пальцем у виска или шарахались от нее, но кто-то и отвечал. И Дуся, радуясь, что может помочь человеку, объясняла, как пройти на перрон и с какого конца поезда находится нужный вагон. Но людей было много, и она металась между ними, боясь не успеть всем объяснить, куда им нужно идти. Да и милиционер, дежуривший на первой платформе, подозрительно на нее посматривал. Но жалоб на Дусю не поступало, порядок она не нарушала, и придраться ему было не к чему.
Самой большой Дусиной мечтой было стать проводником фирменного поезда. Каждый вечер он, сверкая чистыми синими вагонами, подходил к перрону на первый путь. Да и как иначе, если это был поезд в Москву? Дуся там никогда не была. Но Москву любила. Еще с тех времен, когда красивым, как в прописях, почерком выводила в тетрадке слова "Москва" и "Ленин". Так гордо, по-государственному звучало "Столица нашей Родины Москва". Теперь, конечно, большой, прежней Родины, не осталось. Но Москва была, и Дусина к ней любовь тоже. Поэтому Дуся чаще стала задерживаться на перроне во время отправления этого поезда. Когда чем проводнику поможет. Когда и пассажиру. У нее даже появилось чувство собственной значимости. Походка стала степеннее, ногами уже почти не шаркала. И руки дрожали меньше. А особенно хорошо становилось у Дуси на душе, когда из репродуктора начинал звучать марш "Прощанье славянки". Ни один поезд так не провожали, с музыкой, только московский.
Сегодня утром, когда Дуся только позавтракала, сын позвонил с работы и сказал, что срочно должен ухать в командировку на два дня. Вообще-то в командировки его старались не отправлять. Знали, что мать больная и за ней нужен присмотр. Но в этот раз положение было безвыходное. И потом, на два дня всего, завтра к вечеру он уже будет дома.
Не то чтобы Дуся боялась быть одна. Ну, не спится ей тогда, только и всего. Что страшного? Посмотрит телевизор подольше или книжку почитает. Половина ночи и прошла. А отоспаться можно и днем. Все же мысль о том, что сын куда-то уехал, копошилась в мозгу и тихонько кусала его, заставляя Дусю все время о ней помнить. И беспокоиться. Как он доедет, не опоздает ли, купит ли билет, не украдут ли деньги? О самом страшном - как он будет переходить дорогу в незнакомом месте - Дуся старалась вообще не думать. В конце концов, она решила заняться уборкой, постирать белье и сходить на базар за хлебом. Конечно, на базар идти было дальше, чем в магазин. Но ей нужно было чем-то себя занять. А на базаре и поговорить можно с продавцами. Это не в магазине, где, если и спросишь чего, так им некогда тебе ответить.
Она тихо копошилась по дому. Вытирала пыль с темной полированной мебели, оставшейся ей от родителей. Вернее, это квартира осталась, а уж в ней, как в большой матрешке - и мебель, и все остальное, вплоть до тряпочки, которой Дуся вытирала пыль. Машинку стиральную только купили, Дуся руками стирать не могла. А мать справлялась. Еще и кипятила белье в большой выварке, да подсинивала, а потом крахмалила. Такого белоснежного ни у кого не было, это да. И у Дуси теперь оно не такое. Старается, конечно, порошок хороший покупает. И утюжит сразу, как высохнет, не лежалое. А мать бы все равно недовольна была. Ну да Бог с ней.
На базаре в будний день народу не много. Хлеб Дуся купила быстро. Теплый. Не дождалась, пока домой придет, - горбушки кусок отломила и съела. Потом потолкалась в овощных рядах, в мясных. Купить ничего не купила, просто так ходила. Рассматривала да приценивалась. А в куриных купила суповой набор. Володя любит куриный суп. Вот она ему к возвращению сварит. Там и мяса порядком, для супа-то. А то в столовой да в столовой. Желудок не луженый, котлеты столовские переваривать. Пусть супчику домашнего поест.
За хлопотами время летит быстро. Но так же быстро приходит и усталость. Вроде только села она в уголок дивана, чтобы дух перевести. Глаза закрыла. А открыла - на часах - шестой час... До отхода московского поезда сорок минут...
Дуся опаздывала. Опаздывала минут на пять. Она почти бежала, расстегнув синюю куртку. Поезд ждать не будет.
"Ой, мамочки... Ой, мамочки, - причитала Дуся, вытирая платочком лицо и коротко шмыгая носом.- Что же это? Как же это я?"
Вот сейчас поезд отправится, а ее нет. Первый раз так опаздываю. Глаза ее видели только мелкую тротуарную плитку и свои ноги в толстых носках поверх колготок, обутые в разношенные материны туфли.
Но она все же успела. Выбежала на перрон следом за группой солдат, которых подгонял их командир. Такой же, впрочем, молоденький, как и они. Солдатики запрыгнули в вагон. Зазвучала музыка. Поезд чуть дернулся и потом плавно, торжественно и красиво поплыл вдоль перрона. Кто-то из солдат посмотрел в окно и отдал Дусе честь. И Дусина рука потянулась к виску в ответном жесте, а ноги сами собой пошли строевым, парадным шагом. Словно бы шла она по Красной площади и чувствовала себя молодой, здоровой, счастливой, как тот солдатик в вагонном окне. Но... Музыка прекратилась, закончился перрон, и только красные огоньки последнего вагона, пропадающие в серой, дождливой мути, еще напоминали о том, что и поезд, и люди в нем действительно были...
Когда-то Дуся тоже смотрела так, с края перрона, на уходящий поезд. И так же, как сегодня, она провожала солдат. Вернее, одного, самого любимого солдата. Сына. И то ощущение легкости, радости и молодости, которым еще недавно она была переполнена, стало уходить, исчезать и блекнуть, как красные огоньки ушедшего московского поезда. Уехал... Господи, сыночек уехал! Сегодняшний его звонок, неожиданная командировка и поезд, увозящий солдат, - все свернулось в тугой шар. Он поселился в Дусиной голове и стал пухнуть, расти и надуваться, пока не занял ее всю. И тогда он лопнул. С грохотом, который отозвался в Дусе болью.
- Дуся, ты чего? Что с тобой?
Она подняла глаза. Женщина в оранжевой жилетке поверх теплой куртки трясла ее за плечо.
- Что с тобой? Тебе плохо? Сердце? Да скажи ты что-нибудь!
И Дуся очень тихо и медленно, почти по слогам, ответила: "Сына... вот... проводила... В армию..."
- А я уж перепугалась. Стоишь у стены, бледная такая, глаза закрыты. Думаю, сердце прихватило. Или давление, не дай бог. Пойдем к нам, чаю попьем. Я чебуреков горячих девчатам купила, и один лишний взяла, прямо как знала, что для тебя.
"Катя... Кажется, ее Катей зовут, - подумала Дуся. - Она территорию убирает".
- Ничего, Катя, это пройдет. Вы не волнуйтесь.
- Пойдем, пойдем со мной. Не надо здесь, на холоде стоять. А сын отслужит и приедет. Теперь на Камчатку не отправляют. Все рядом с домом служат. И в отпуск их отпускают, и сама к нему можешь съездить. Далеко он у тебя-то?
- Нет, не далеко, километров шестьдесят будет.
- Ну, и чего плачешь? Каждые выходные можешь ездить.
И правда, что это она так растерялась, сама не сообразила? Конечно, села на электричку и поехала.
- Спасибо, Катя, я лучше пойду. И правда, к нему ведь поехать можно. Еще раз спасибо, что подсказали насчет сына.
- Да ничего... За что спасибо-то? Заходи к нам, если соберешься. У нас тепло.
-Да, да, конечно.
Дуся пошла к выходу на привокзальную площадь. Шла и думала, что надо поехать проведать сына. Привезти ему чего-нибудь вкусного. Катя про чебуреки говорила. Он их любит. А на вокзале хорошие делают, порченое мясо не кладут. Чего тогда она домой собралась? Тут все купит и поедет. Денег у нее хватит. В другой раз возьмет чего-нибудь из домашних запасов. И пирожков испечет.
В буфете Дусю знали. Каждый день она там покупала чай и булочку. Чебуреки ей погрели, положили в пакет, а потом еще в газету завернули, чтобы они подольше горячими были.
Электричка отходила через двадцать минут. Посадку уже объявили. Дуся выбрала себе место возле окна. Всю дорогу она представляла, как приедет, как найдет часть, где служит сын, как будет ждать его у КПП и потом с удовольствием смотреть, как он ест. Ей совсем не приходило в голову, что пока она доберется до районного городка, будет уже поздно. А того, что сын уже давно отслужил, что, может, и части той уже нет, совершенно не было в ее мыслях.
Через два часа она стояла на перроне небольшого вокзала районного центра. Приехавшие с ней на электричке пассажиры быстро расходились по домам. Дуся знала, какой дорогой ей надо идти. Сначала по центральной улице, потом повернуть налево, и через сто метров она будет возле военного городка. А там еще пройти вдоль ряда старых, двухэтажных жилых домов, их почему-то называли ДОСами, и окажешься у КПП части. Так все и вышло. Однако на КПП ей сказали, что время посещений прошло и пропустить ее не могут. Дуся попросила позвать офицера. Позвали, но и он повторил то же самое. Порядок есть порядок. Но, переспросив фамилию сына, стал куда-то звонить. Закончив разговор, удивленно посмотрел на Дусю и сказал, что такого военнослужащего у них в части нет. Может, она ошиблась и ей надо было в другое место ехать?
Ошибиться Дуся не могла. Она даже номер части наизусть знала, в чем дежурный убедился. И фамилию командира части тоже. Вот тут-то Дуся и ошиблась. Фамилия была другой. А тот, кого Дуся назвала, давно был уже на пенсии. На ее просьбу позвать командира части дежурный ответил, что тот уже ушел. Да и ей тоже лучше вернуться домой. Тем более, что уже поздно. Так Дуся оказалась на улице. В окнах домов горел свет. Наверно, ужинают или телевизор смотрят. И никому до нее дела нет. Никто не поможет. Никто? Совсем никто? Дуся решила, что так быть не может. Тут живут те, кто служит в этой части. Дежурный мог и ошибиться. Надо спросить кого-нибудь еще. И Дуся зашла в подъезд дома рядом с КПП. Наверно, когда-то он был чистый, с крашеными коричневой краской дверью и деревянной лестницей. Сейчас дверь в подъезд не закрывалась, чем пользовались коты и люди. Свет в подъезде не горел. Ощупью, касаясь рукой стены, Дуся поднялась на первый этаж и постучала в ближайшую дверь. Ее открыл парень в джинсах и черной футболке.
- Вам кого?
- Не могли бы вы мне помочь. Я к сыну приехала, он в этой части служит, а мне сказали, что такого у них нет.
- А я тут при чем?
- Может, отец ваш ...
- Слушай, тётя, шла бы ты...
И дверь захлопнулась.
Дуся осторожно спустилась с лестницы и вышла во двор. Ладно, не помогли тут, помогут в другом месте. Может, отец этого мальчика здесь не служит или у него вообще отца нет. Спрошу у кого-нибудь еще. И она пошла к соседнему дому. Результат был тотже. Правда, на этот раз Дусе довольно вежливо объяснили, куда идти. Сказали, что вокзал недалеко. Она и пошла. При невеликом своем росте, ссутулившись, она выглядела еще меньше. Длинная куртка, съехавший до бровей берет, шаркающая походка делали ее похожей на маленькую старушку.
- Бабка, деньги есть? Дай на сигареты. - оторвал ее от невеселых мыслей молодой наглый голос.
- Курить вредно, - автоматически ответила она, - чебуреки есть.
- Чебуреки сама ешь, а нам бабло гони. - И добавил, обращаясь к кому-то: - А она и правда шизанутая.
Из-за стоявшего у тротуара большого фургона вышел давешний парень в джинсах и черной футболке. Только сейчас он был в куртке.
- Деньги у нее есть. К сыну же ехала. Дура. Надо только попросить хорошо, да, тётенька? - сюсюкая, добавил он.
- Мальчики, у меня только на билет. Вот, смотрите...
Но рука Дуси дрожала так, что никак не могла попасть в карман. Ждать, пока она вытащит из кармана деньги, парни не стали. Один из них схватил Дусю за руку и шею, второй полез в карман куртки.
- Сука старая! Тут на пиво не хватит. А ты говорил, что деньги есть.
- Вон, серьги у нее возьми. Если дерьмо - Элке подаришь. А может, и загоним.
Её отпустили. Ноги Дусю не держали, и ей пришлось схватиться за ближайшее дерево, чтобы не упасть. Голова кружилась и болела, к горлу подступала тошнота...
- Так, Семенов, что у нас получилось?
- ... никаких документов, удостоверяющих личность, гражданка при себе не имеет.
- Ага, пошли дальше. Со слов потерпевшей... Хотя, постой. Какая она потерпевшая, если никаких разбойных действий в отношении ее произведено не было? Ранений нет. Ну, ушибы могут и быть, если упала и ударилась головой. Так то бытовая травма. И к нам никакого отношения не имеет. Вообще не понимаю, почему мы с ней возимся?
- Положено. Её патруль на улице нашел, без сознания. Надо хоть узнать, где она живет.
- Ну, узнаем. Дальше что?
- Позвоним, чтобы за ней пришли. Или сами отвезем. Жалко тетку.
- Так спросить надо, Семенов, спросить ее надо, где она живет.
- Спрашивали. Говорит, зовут Дусей. Фамилия Гагарина. Я уже в базе смотрел. У нас таких нет.
- А где она живет, спрашивали?
- Ну. В городке, говорит. Так там тоже таких нет. Я проверял.
- Семенов, а улицу, номер дома и квартиры у нее узнавали? Может, это населенный пункт Городок называется?
- Виноват, товарищ лейтенант. Не спросил.
- Эх, все самому делать надо.
- Гражданка, а гражданка? Скажите, на какой улице вы живете?
- На самой главной. Широкой такой.
Дуся сидела на жестком старом диване в соседней комнате. Берет она потеряла, волосы растрепались, правая щека испачкана землей и немного кровью из порванной мочки. Из левой мочки кровь не текла, замок на серьге был слабый и сам расстегнулся, когда ее вырывали.
- А номер дома какой? И квартиры? Помните?
- Да вы мужу позвоните, он за мной сразу приедет.
- Диктуйте номер телефона. И как вашего мужа зовут.
- Номера не помню. А там... - Дуся кивнула куда-то вбок, - его знают. Зовут мужа Юрий Алексеевич. Фамилия - Гагарин.
Лейтенант, открывший было рот, чтобы задать следующий вопрос, остолбенел. Он было засомневался в том, что правильно расслышал ответ. Потом в том, в своем ли он уме. И только третья мысль, родившаяся в его мозгу, могла быть более или менее правильной. Это не он с ума сошел, это тетка не в себе. Вот оно что!
--
Гражданка, вы пока посидите, а мы сейчас мужу вашему позвоним и все уладим.
--
Хорошо. Я могу тут, на диване, прилечь пока? Очень устала.
--
Да-да, конечно. Подушки у нас нет, вы уж извините.
--
Ничего, я так.
Лейтенант тихо закрыл за собой дверь и, уже не боясь шуметь, влетел в свой кабинет.
--
Семенов, "скорую" вызывай. Быстро!
--
Что случилось? Ей плохо?
- Нет, Семенов, ей, по-моему, не плохо. Она просто не наш клиент. Ей в психушку надо. Ненормальная она. Знаешь, кто ее муж? Юрий Алексеевич Гагарин. И, следуя логике, она должна жить в городке, но только в Звездном. Понял, Семенов?
--
Ну, вы даёте, товарищ лейтенант... То есть, простите, я хотел сказать...
--
... даю, даю Семенов! Учись, пока я жив! Звони в "Скорую помощь", вызывай психовозку.
--
А везти-то куда?
--
А куда повезут. Не наша забота.
--
Товарищ лейтенант, нам же надо как-то дело это завершить, данные о ней передать...
--
Куда передать, Семенов?
--
Ну, ее же искать будут. Человек, получается, пропал. Не по фамилии же Гагарина искать ее? Надо описание ее в базе найденных людей разместить. Может, в газету объявление дать.
--
Да, Семенов. Твое заочное обучение к добру не приведет. Ладно, в базу помести. А газету - отставить. Денег на объявление нам не дадут.
--
Слушаюсь, товарищ лейтенант.
И Семенов стал звонить в "Скорую помощь". Видимо, вызовов было мало, "скорая" приехала быстро. Дуся спала на диванчике, по-детски подложив ладошки под щеку. Лейтенант разбудил ее и сказал, что за ней прислали машину. Правда, не легковую, но других не было. Все же быстрее на месте окажется. Она поднялась, кое-как расчесала пальцами волосы и протянула лейтенанту руку.
--
Очень благодарна вам за помощь.
Тот не знал, как ему себя вести в такой ситуации. Наконец пожал протянутую Дусей руку и сказал, что это его долг. И еще некоторое время после того, как ее увезли, ему казалось, что он держит в своей руке Дусину маленькую, мягкую ладонь.
--
Ну что, Евдокия, опять ты к нам?
--
Я ненадолго. Сейчас за мной приедет муж.
--
Знаю-знаю. Сто раз слышала про твоего мужа, про Гагарина. В первую палату ее.
--
Я никуда не пойду! Юра меня сейчас заберет! Он всех вас расстреляет, у него пистолет есть. Он очень смелый и никого не боится! Юра, Юра! Юрочка!!! - кричала Дуся, когда две санитарки тащили ее по коридору в дальнюю палату.
--
Теперь кричать будет, пока не успокоим. А думали, что-то сегодня тихо у нас. Сглазили. Всех перебудит. Пойду, сделаю укол.
Дуся лежала на кровати совершенно голая. Руки и ноги были надежно зафиксированы ремнями. Пошевелить ими она не могла.
--
Ну вот, Гагарина, сейчас укольчик сделаем, и будешь спать.
--
Всех расстреляет, всех! Тебя первую, ведьма! Не трогай меня своими когтями, мне больно! Юра, где же ты? Юра, они меня убьют!
Медсестра сделала инъекцию и ушла. С ней ушли и санитарки. Дуся еще кричала, потом плакала и тихо скулила, пока, наконец, не затихла.
Утро в восьмом отделении психиатрической больницы начиналось как обычно. Больные просыпались, шли в туалет, потом в столовую. Скоро должен быть обход. Кого-то, возможно, и выпишут. А кто-то останется еще. Может, надолго.
Дуся еще спала, когда к ней в палату вошла женщина из палаты напротив. Это было запрещено, но кто-то из персонала не уследил.
--
Молчишь? - спросила она Дусю. - Спишь, или притворяешься? Тут все притворяются. Значит, не спишь. И мне спать не дала. А доктор меня не переведет в другую палату, если я спать не буду. Она мне так и сказала. Это ты виновата!
Она схватила с соседней кровати подушку и стала бить ею Дусю по животу и голове. Дуся будто тяжело выплывала из темной глубины и никак не могла выплыть. Ей казалось, что всякий раз, когда она поднимается к поверхности, ее голова натыкается на тяжелые, мокрые бревна. Были и такие, которые стояли тупыми концами в воде и били ее в живот. Она стала задыхаться. А женщина, не слыша от нее ни одного слова, все больше приходила в ярость. И теперь уже, схватив табурет, ударила им.
Медсестра и санитарки подоспели вовремя. Проникнувшую в палату больную поместили на соседней кровати. Вот-вот должен был начаться обход. Дусе положили в рот две таблетки и заставили их проглотить. А ее новая соседка по палате была так напугана, что не проронила больше ни звука.
...Дуся, избитая бревнами до крови, все никак не могла выплыть и глотнуть воздуха. Руки и ноги не слушались ее. А вода из темно-зеленой, почти черной, становилась багровой, багрово-алой и нестерпимо горячей. Она сжимала тело, скручивала его, сплющивала голову и, наконец, вытолкнула Дусю из своего страшного нутра куда-то высоко-высоко. Где не было уже ничего...