Широко взмахивая грудями, к автобусной остановке бежала женщина. Ноги ее, обутые в короткие сапожки, твердо и размеренно бухали по асфальту. А руки были расставлены в стороны и так неподвижны, что, казалось, лежали на не видимом глазу коромысле. В них параллельным с ней курсом летели полосатая пластиковая вьетнамская сумка и клетка с попугаем.
Очередь у ларька на остановке заинтересованно обсуждала забег.
- Не, не успееть. Автобус ужо отходить.
- Успеет. Ему еще "Ауди" объехать нужно.
- Дык баба-то гружоная. Вона, сумка, што твой шар голубой. Не успе-е-еть.
- Спорим?
Машина, однако, оказалась проворнее человека. Когда финиш был уже близок, автобус вырулил на полосу и...
- Чарлуша хороший! Чарлуша умница! Заразы кусок! - громко и с чувством вопил попугай.
- ... твою мать! - так же с чувством сказала женщина. Пучок на ее затылке съехал и болтался слева каким-то странным ухом. Грудь опала. И рукам уже совсем не хотелось держать ни клетку, ни сумку.
- Эй, голуба. Ты это, ты не расстрайвайся. Это ж не последний. Скоро еще будеть.
Но "голубе" было все равно. На поезд до Питера уже не успеть. И все мечты о поездке в волшебный город, о том, как она будет стелить себе постель на нижней полке плацкартного вагона, пить крепкий, сладкий чай с печеньем и смотреть в заоконье на размытые сумерками картины - коту под хвост. Размечталась... Дура...