Своим опытным глазом - сам когда-то занимался попрошайничеством! - понял сразу: много он не соберёт. Если что и кидают в его протянутую шапку, то только такую мелочь, которую ни один "комок" - так называются в Крыму ларьки и ларёчки - не примет.
Да и песни он поёт не жалобные - что значит не профессионал:
Этот марш не смолкал на перроне,
Когда враг заслонял горизонт.
С ним отцов наших в пыльных вагонах
Поезда увозили на фронт...
И под стук заплёванного железнодорожного вагона, вздрагивающего на рельсовых стыках, как озяблая нищенка, этот мужчина при смятой бороде как гвозди в доску вколачивал в сознание пассажиров припев:
Если в поход страна позовёт
За край свой родной,
Мы все пойдём
В священный бой...
Конечно, заглянув нищему в печальные глаза, можно было бы дать и больше, чем малого достоинства гривну. Но кто, скажите, в тараканье-клоповой электричке "Евпатория-Севастополь" будет заглядывать в глаза?
- Держи "рваный" - так называется малая гривна! - и не береди душу! Без тебя тошно... Проходи, проходи, дядя!
Действительно, всем нелегко. Особенно после того, как цены отпустили. И эта отпущенная цепная свора собак, натасканная на человека из бывшей Страны Советов, так и норовит вцепиться в горло!
Но я - ах, какой я хороший еврей, сам себе нравлюсь! - остановил его и спросил:
- Пить хочешь, дед?
К нищим принято обращаться на "ты". Это же не Израиль, где даже президенту "тыкают", а одна из стран СНГ...
Ты меня не тычь,
Я не Иван Кузьмич -
У Ивана Кузьмича
Голова из кирпича!
Нищие вообще теряют возраст. "Ты" - и все дела!
Старик ничего не ответил, только осмотрел меня внимательно и... остался доволен - это он позже сообщит мне об этом. Ему явно понравился мой нос - римский, с горбинкой! - акцент, преступно выдававший мою вечногонимую национальность. И ещё кое-что, о чём он распространяться не стал.
Я напоил его водою, а когда доехали до Севастополя - пригласил в ресторан.
Нет, я не какой-то добренький богатенький Буратино из "новых русских"! Я просто старый и подозрительный еврей - подозреваю с полным на то основанием, что даже много книжек я не напечатал именно в силу "пятого пункта", - и делать вид перед нищим, что деньжат у меня куры не клюют, не хочу. Хотя и пожаловаться не мог в то время: преуспевающий господин Сергей Шурыга-Кондратевский, опекавший принадлежащую ему газету "Вечерний Севастополь", совсем неплохо платил мне за моё стило! Да и позволял писать в его газете всё, что я только пожелаю. Ах, какое было упоительное время! Пока Шурыга - владелец заводов, дворцов, пароходов - не разорился сам и не разорил меня.
Но это уже тема для особого разговора!
А пригласил я Бородача для того, чтобы побеседовать с... самим собою. В этом старике с волнистой рыжей бородою я узнал своё невесёлое детство. Вот так же я ходил по вагонам, выворачивал веки - Бородачу ещё поучиться у меня нужно! - и подставлял шапку под советские денежки. Было мне тогда, шкету неумытому, лет двенадцать-тринадцать. И шла война. Я, беспризорник, мотался по стране и по вагонам. И пел. Пел песни, за которые больше подают - у меня был нищенский талант чувствовать аудиторию.
По деревне ходила со стадом овец
Черноокая Катя-пастушка.
И понравился ей укротитель зверей,
Чернобровый красавец Андрюшка...
Я больше не помню песенных слов, но хорошо помню, что тот Андрюшка-артист был мастак пудрить мозги. Он обещал наивной Кате - что возьмёшь с пастушки, она же пейзанка! - которая только и знала, что пасти коз и овечек, другую жизнь. Ага, расколыхал память, всплывает:
Переменим с тобой деревенскую жизнь
На красивую жизнь городскую.
Я одену тебя в тёмно-синий костюм
И куплю тебе шляпу большую...
И за такие душещипательные песни мне очень хорошо подавали. Правда, больше продуктами, чем звонкой монетой. А мне и не нужны особо были пенёнзы, деньги - пшик! Их надо было собрать очень много, чтобы наесться от пуза - впрочем, как и в нашем случае! Много нас таких бродило по грустным дорогам войны. И всем, что удивительно, хотелось есть.
Но отчего же сегодня, в благодатном Крыму - и не только в Крыму, но и по всей Украине плюс России - появилось столько нищих? И тех, кто уже просит, и тех, кто ещё не осмелился?
Когда мы в ресторане "Дорожный" выпили по стопарю-другому злодейки с наклейкой, когда от наших морд чуть ли не пар пошёл, я полюбопытствовал:
- И хорошо нынче подают?
Старик улыбнулся:
- Это когда как. Раз на раз не приходится. В этом деле, как в клёве. Помните побасенку: выглянула и птичка и увидела мошку. Хап - и съела мошку! Второй раз выглянула и увидела кошку. Хап - и съела кошка птичку!
Только крякнул я, подковырнув по еврейской привычке:
- Интеллектуальные нынче нищие пошли. Грамотные.
- Скрывать от хорошего человека ничего не буду, кое-какой грамоте обучен. Чай, за плечами - академия.
- Какая ещё академия? - не врубился я сразу.
- Обыкновенная! Военно-морская! Я - капитан второго ранга. Моряк Черноморского флота.
- Н-да! Не надо было по последней!
- Думаешь, Леонидыч, я пьян? А ну, дай торбу! - голос у него действительно был командирским. - Вон она, под твоим стулом!
Я пододвинул ему вещмешок - то, что он назвал торбой.
- Жди! Через пять минут буду! - и исчез "академик" в заведении с вензелем "М".
Ровно через пять минут (точность - вежливость королей!) ко мне подошёл... кавторанг - по две крупные звезды на погонах, академический "поплавок" посвёркивал на слегка смятом кителе. Он был без бороды, но я его сразу узнал - глаза подменить нельзя!
- Сбрил! - ахнул я.
- Вот она! - на самом верху вещмешка лежала скомканная борода.
Так лажануться! И кого провёл? Меня! Человека наблюдательного - таким я себя считал до этой минуты. Меня - можно сказать, профессионального - в прошлом - нищего. Нет, этот человек может и на адмирала при случае потянуть!
- Ну и артист! - вырвалось у меня. - Молоток, паря! Так будешь держать - через год кувалдой станешь!
Домой мы шли пешедралом - оба жили на проспекте генерала Острякова! - и рассказывал мне кап-два, как дошёл он до жизни такой!
- Понимаешь, Леонидыч, нам уже несколько месяцев зарплату не выдают - Черноморский флот на голодной денежной диете! Не чухаются наши президенты! Посторонних доходов у меня нет, а на плечах жена и три дочки-барышни. Их надо не только накормить и одеть, но и к замужеству подготовить...
- И... что... офицеры Черноморского флота все как один?..
- Нет, этого сказать не могу, разные есть офицеры: одни обворовывают своих матросов, другие не прочь и к бандитам пристать... А бывший наш командующий Хронопуло в бытность свою при чине урвал огромный кусок земли, построил на этом участке - ого-го участочек, четыреста соток! - пивзавод и знай гонит баночное пиво!
- Не его ли прозвали "пивным королём"?
- Его самого. А я, как видишь, выбрал более приемлемый для себя путь... Эх, Леонидыч, Леонидыч, как наши ветераны, сегодняшние военные пенсионеры, на мусорные свалки заглядывают! Как наши молоденькие лейтенантики на улице окурки высматривают! Не нужны мы ни России, ни Украине... Но вот жена моя и дети достаточно помотались за мною по белу свету... И сейчас, получив за все мытарства военной службы Севастополь, я просто право не имею оставлять своих родных голыми-босыми!
- Санёк! - бутылка водки, купленная по баснословной ресторанной цене и выпитая нами, сделала своё дело. - Санёк! Чем лично могу тебе помочь?
Александр Филиппович лишь рассмеялся:
- Сделай так, чтобы больше подавали! Ведь свадьба старшей дочки на носу, и дензнаков требуется уймища!
- Помогу, Санёк! Обязательно помогу! - я вовсе не был склонен шутить.
То-то были удивлены штатные нищие, когда мы вторглись в их епархию, заняв ступеньку, ведущую к Свято-Никольскому храму, что на Братском кладбище.
Со Свято-Никольского храма с укоризной следил за нами Иисус Христос.
Я знаю, кто сотворил - с размахом и талантом! - этот лик. Мой любимый художник - еврей, кстати! - Геннадий Брусенцов.
Нет, нет, в моей коллекции нет картин этого седобородого человека - они мне не по карману. Но знаю: его живописные полотна хранятся в Киеве и Херсоне, Ашгабате и Таллинне, Москве и Санкт-Петербурге. В Чехии и Словакии, Японии и Голландии. В Израиле тоже есть его картины.
Но я не о том: нет больше иудея Геннадия Брусенцова. Есть православный художник Геннадий Брусенцов. Он крестился.
А кроме Свято-Никольского храма Геннадий расписал ещё и часовню на Сапун-горе, выстроенную за наличные гроши того же Шурыги-Кондратевского...
Но всё равно я продолжаю любить этого художника - несмотря ни на что. И пусть бросит в меня камень, кто сам не без греха (кстати, это слова именно Христовы).
Итак, мы заняли одну из ступеней лестницы, ведущей к Свято-Никольскому храму. Мы были при бородах - у Сани "своя", а мне "мою" дали напрокат в местном театре.
Профессионалы-нищие хотели нас выпереть с хлебного места. Но я, вспомнив молодость, сказал им, пришепётывая и прилепётывая: "Шнифты постеклю фраерам паскудным и попишу пёрышком, в рот вам тустэп!"
В примерном переводе на русский это значило: "Глаза повыкалываю паскудникам и морды порежу ножичком..."
Профессионалы, хотя по фене и не ботали, но общий смысл сказанного вмиг усекли и предпочли не связываться.
Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. Перед нами лежали две зимних шапки. И мы нежно мурлыкали, пробуя голоса.
Но вот, тяжело дыша - крутизна-то какая! - поднимается к храму группа военных. Саша сразу распознал в них россиян - " с ним ходил на подлодках Северного флота" - показал он на одного кап-раза. И мы дружно затянули в один голос:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно.
В роковом его просторе
Много бед погребено...
Братья-россияне аж прослезились - не ожидали в украинском Севастополе услыхать родные песни. И с извинениями - мол, самим уже третий месяц зарплату не выдают! - бросили в наши шапки российские рублики.
- Почин сделан, господин нищий Александр... как там тебя по батюшке кличут, Филипповичем, что ли?
- Им самым, Леонидыч! Но только в жизни меня больше по матушке звали. Так что не изволь утруждать себя именем моего батюшки.
Пока мы таким макаром коротали время, подошла ещё одна группа моряков. По трезубам определили - незалежный флот неньки Украины.
- Давай, брат! - проговорил Саня кап-два.
- Даю, брат, на-гора угля! Хоть мелкого, но в большом количестве!
И когда морячки были уже на самом подходе к нашим шапкам, мы запели-загорланили в два голоса:
Тихо шепче хвиля з моря,
Що любов веде до горя.
- Може й так, одна не так, -
Шепче дiвчiне моряк.
Що ж то дiвчiне робити:
Слухать хвилю чи любити?
Улыбнулись благодарно: в российском Севастополе украинская мова! Подошли. И с извинением - "вже три мисяци нэ маемо заробитной платы!" - всё же сбросили в наши шапки кое-какие гроши. И на том спасибо!
А вот решила помолиться и поглядеть на мозаичного Иисуса группка весёлых-развесёлых женщин - замолить грехи, наработанные расхристанным бесшабашным телом. И хахали при них - богатенькие нувориши.
По опыту фронтовых нищенских лет знаю - таким подавай душещипательное. И запели мы с Саньком романс нашей молодости, отрепетированный накануне. В моё время под него всегда хорошо подавали!
- Подайте, мисс! - начал капитан второго ранга.
- Мадам, не откажите! - включился я, член Союза писателей и Содружества русских, беларусских и украинских писателей.
- Я расскажу, как жизнь моя горька! - продолжил будущий адмирал, надежда российского Черноморского флота.
И, уже вместе:
Больная мама дома - помогите!
Она умрёт, когда придёт весна...
Точное попадание торпеды! У женщин, у этих пташек - на глазах слёзы. Как в песне:
И крупные слёзы, как жемчуг,
Струились на милом лице...
Струились не струились, но женщины с таинственным блеском в глазах всегда сентиментальны.
И понял я: надо ковать железо, пока оно горячо! Припомнил свои такие близкие и такие далёкие нищенские годы - никогда бы не подумал, что они вернутся!
Закатил глаза, сделал скорбную морду-лицо, вывернул зимнюю шапку наизнанку и гоголем-моголем по лестнице, ведущей вниз.
- Родненькие, вкусненькие, сладенькие, подайте, кто сколько может! Но лучше - больше! Можно в долларах! Потрясите своих кавалеров, пташки-канареечки мои!
Стряхнули бабоньки слёзы с ресниц крашеных, зыркнули на кавалеров испепеляющими взорами, и те сразу зашуршали ассигнациями:
- Долларами возьмёте, господа нищие?
- А как же! Только фальшивых не подсовывайте!
Что там говорить, за световой день в наши сети попались не только карасики - и краснорыбица тоже! Богатый улов!
Когда мы покинули Богом данное нам место и вышли на родимый проспект имени генерала Острякова, Саша сказал:
- Зайдём ко мне, Леонидыч, и поделимся по-братски.
- Что ты, что ты, Санёк! Тебе же дочку замуж выдавать! - и, отвергая всяческие возражения, добавил. - Но когда станешь полным адмиралом,, должок с тебя непременно стребую! Слава Черноморскому флоту!
Редкие прохожие - по ночам нормальные люди побаиваются выходить, обидеть могут! - обходили нас стороночкой и смотрели, как на ненормальных. А мы, обнявшись, дружно скандировали:
- Слава Черноморскому флоту! Слава! Слава! Слава!
Пост скриптум.
А недавно получил я телеграмму из Севастополя:
"Выдаю третью дочку замуж. Прилетай".
Ну, Саня, ты даёшь! Ведь только билеты на самолет обойдутся мне в тыщу долларов! А подарки!
Я бы, конечно, воспользовался опытом нищенства, но я не владею ни одним музыкальным инструментом. А в Израиле без этого нельзя, не соберу на дорогу и презенты. Да и играй я на скрипочке - всё равно не набрал бы такую сумму. Сытый сытого не поймёт. Плохо подают, плохо на моей исторической родине.