Делиани Лиана : другие произведения.

Розы, которые нельзя срывать (главы 11-20)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данный перевод является любительским и предназначен ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ в учебно-просветительских целях, дабы читатели могли больше узнать о временах Великой французской революции

Перевод романа The Forbidden Rose by Joanna Bourne

Глава одиннадцатая

  
   Место, где только что стоял спутник Маргариты, опустело. ЛеБретон с гвардейцем катались по полу.
   Ей нужно было остановить второго - сержанта. Не дать ему выстрелить в ЛеБретона.
   Маргарита ударила по стволу ружья сцепленными в замок руками. Со страшным грохотом ружье упало. Гвардеец бросился подбирать, Маргарита ногой оттолкнула ружье подальше. Оружие отлетело фута на два, стукнулось о ножку стола и выстрелило. Звук выстрела взбил воздух как кулак. Пуля попала в стену, отколов кусок штукатурки.
   Шарль закричал и забился в руках Бертиль. В соседней комнате заплакал младенец. Бертиль отпрянула прочь от стола, не выпуская ребенка из рук.
   "Я должна отвлечь его". Рукой Маргарита нащупала на столе тарелку с тонкими жареными ломтями картофеля - единственное, что оказалось под рукой - и швырнула сержанту в лицо.
   И это не причинило ему вреда. Изрыгая проклятия, мужчина протер глаза. Отступил. Вытащил нож из голенища сапога. Застыл на мгновение, решая, стоит ли убить Маргариту раньше, чем ЛеБретона. А потом замахнулся на нее, ударив тыльной стороной невооруженной ладони.
   Белая вспышка. Маргариту пронзила боль. Мир накрыла темнота.
   Когда она снова смогла видеть, сержант уворачивался от брошенной в него Бертиль миски. Затем от еще одной. ЛеБретон коленом, упертым в живот, прижимал другого гвардейца к полу.
   Сержант с ножом в руке нацелился на незащищенную спину ЛеБретона.
   Нет! Маргарита подняла колыбель, стоявшую у очага, и замахнулась изо всех сил. Удар пришелся сержанту по затылку. Он вскрикнул и зашатался, потеряв равновесие.
   И растянулся во всю длину, потому что ЛеБретон ударил, выбивая почву из-под ног. ЛеБретон, совершенное орудие насилия, разил как копье судьбы. Маргарита слышала удары его сапог и животные крики боли.
   Гвардейский сержант лежал, скорчившись на полу, медленно приходя в себя сквозь боль.
   Наступило странное затишье, хотя Шарль рыдал, прижавшись к Бертиль, а младенец кричал где-то неподалеку. Из горла сержанта вырывались хрипящие резкие звуки. Второй гвардеец, не замолкая, хныкал в углу.
   Адриен бесшумно возник в дверях. Его глаза обежали комнату и остановились на ЛеБретоне.
   - Никого не убивать, - предупредил ЛеБретон.
   Мальчишка обдумал сказанное, перед тем как кивнуть. В этот момент Маргарита разглядела нож в его руке.
   - Освободи тех двоих, - ЛеБретон указал на Алена и подмастерье, лежавших связанными в дальнем углу коттеджа. - Мне понадобится веревка. - Затем он подошел к ней. - У тебя губа кровоточит.
   - Да, - она коснулась места удара. - Но не сильно.
   - С его стороны это была дурная затея, - ЛеБретон сделал несколько шагов и остановился, глядя вниз, на сержанта, пока мужчина, в свою очередь, не посмотрел вверх.
   - Если бы ты поранил ее сильнее, мне пришлось бы отрезать руку. - Сапогом ЛеБретон пнул правую руку сержанта. - Вот эту. Которой ты ударил ее.
   И отошел проверить другого гвардейца.
   Поле битвы было предоставлено женщинам. Самым разумным и практичным созданиям этого мира, им не оставалось ничего другого, кроме как заняться уборкой. Маргарита вместе с Бертиль собирали телегу, упаковывая кое-что из вещей, чтобы взять с собой, а кое-что оставляя.
   Гильом переносил крупные грузы. При каждой возможности он возвращался в коттедж, где оставались привязанные им к стульям гвардейцы, и с неослабевающей доброжелательностью выслушивал угрозы и проклятья. Затем он вновь отправлялся помочь Алену погрузить орудия его ремесла, некоторые их которых были довольно тяжелы.
   Шарль сидел у очага с широко открытыми глазами, вслушиваясь в слова, выкрикиваемые солдатами, пока Бертиль не отослала его прочь. Затем вернулся Ален и тоже отослал прочь своего молодого подмастерье.
   Маргарита отсыпала кофе из пакета на спине Декорум и принесла его в дом, чтобы смолоть и вскипятить в медном котелке. Похоже, ЛеБретон не возражал против совершенной ей мелкой кражи. Он, несомненно, крал намного больше. И чаще. Она налила кофе из котелка, который предстояло упаковать в последнюю очередь, в чашки, которые предстояло оставить, и угостила всех. Кроме солдат, которые позволили себе говорить о ней гадости.
   ЛеБретон уселся за стол попить кофе, пока осматривал вещи гвардейцев - платки, карманные ножи и, особенно, бумаги. Ноги в сапогах ЛеБретон пристроил на длинную скамейку, чем усугубил пережитый стресс для такой чистюли как Бертиль.
   Когда он обратился к гвардейцам по именам - сержант Ачард и рядовой Лабадье - они стали вежливее.
   - Кто послал вас арестовать Ривьеров?
   Вопрос вызвал новый поток угроз и обещаний возмездия. На их месте, связанная по рукам и ногам, в полной власти гражданина ЛеБретона, Маргарита поумерила бы угрожающий пыл.
   - Кто приказал арестовать этих людей? - ЛеБретон отпил кофе. Сейчас он говорил как образованный человек. Его окружала аура властности, как если бы он служил офицером и привык командовать людьми в подобной манере. - Я задам этот вопрос трижды. Это предел моего терпения. Затем начну отрезать куски ваших тел. И, между прочим, собираюсь отрезать части, которых вашим женам будет особенно не хватать. С кого мне начать? - вопрос был адресован Адриену, проходившему мимо.
   - С него, - Адриен имел в виду сержанта.
   - Хороший выбор, парень. Рад видеть, что ты правильно оценил уровень субординации.
   Плотное, нервное молчание гвардейцев. Предвкушающее молчание Адриена. Жесткое, бескомпромиссное молчание ЛеБретона. Он отодвинул гору медных кастрюль, чтобы иметь возможность откинуться назад. 
   - Сержант Ачард, причины молчать нет. Вы получаете приказы. Это ни для кого не секрет. Чьи приказы? Кто приказал арестовать этих людей?
   Адриен вытащил нож.
   - Можно я начну прямо сейчас?
   Маргарита уже почти привыкла видеть мальчишку с ножом в руках. А вот солдаты - нет.
   - Еще полминуты, - ЛеБретон устроился поудобнее, вытянув ноги. - Уши отрежь перед тем, как срезать нос. И не запачкайся кровью. Черта с два я куплю тебе новую рубаху.
   Мальчишка критически осмотрел лезвие.
   - Двое мужчин из Парижа, - выпалил рядовой. - Они привезли ордера Комитета общественной безопасности. Двенадцать ордеров на арест. Они поделили их и выдали нам два, - солдат нервно огляделся по сторонам. - Мы охотились за первым мужчиной вчера и упустили его. А сегодня пришли за Бертиль Ривьер.
   - Вот это уже интересно, - ЛеБретон снова поднес чашку к губам. - Расскажите мне об этих людях из Парижа.
   И они рассказали. Десятка слов оказалось достаточно, чтобы понять - то были якобинцы, явившиеся в замок.
   Допрос продолжался. Сборы тоже. Маргарита выносила сумки и коробки из коттеджа и возвращалась, слушая урывками. Не сказать, что мужчины признавались охотно. С другой стороны, похоже, гражданин ЛеБретон и не ожидал, чтобы они много знали. Он задавал одни и те же вопросы, каждый раз по-новому.
   Да, ордеров было двенадцать. Нет, они не знают почему. Ордера были выписаны в Париже, скорее всего. В Париже каждый день осуждают толпы народа. Мужчины, привезшие ордера? Разумеется, пламенные сторонники революции и патриоты.
   В следующий раз, проходя мимо с простынями в руках, Маргарита отметила, что дело немного продвинулась вперед. Адриен оседлал скамейку. Он где-то нашел точильный камень и занялся заточкой и без того острого, блестящего лезвия своего ножа.
Она принесла мальчишке кофе с сахаром и молоком, приготовленный так же, как она видела, готовил он сам... неужели всего лишь этим утром?
   Когда Маргарита поставила рядом с ним чашку, лютые темные глаза взглянули на кофе, затем на нее.
   - Это моя обязанность.
   - Ты занят запугиванием. Продолжай, - она сказала это тихо, так чтобы никто больше не услышал.
   Вернувшись, Маргарита застала ЛеБретона уже на ногах.
- ...я бы посоветовал, чтобы это оказались бандиты. Пятеро или шестеро, по меньшей мере, захватили вас врасплох. На вашем месте, я бы предположил, что они из Вандеи.
   Гвардейцы молчали.
   - Или вы можете рассказать всем, как женщина ударила вас по голове чертовой колыбелью, и вы упустили арестованных, - голос ЛеБретона звучал подчеркнуто дружелюбно. - Сам я не хотел бы жить с такой репутацией. Каждый раз, проходя, слышать смех по углам. И чего еще я не хотел бы, гражданин Ачард... - он подошел ближе. - Чего бы я не хотел, так это, вернувшись в Париж, услышать, что кто-то ищет крупного мужчину со шрамом, похожим на этот, - ЛеБретон провел линию вдоль щеки, очерчивая шрам. - Когда кто-нибудь говорит обо мне, я становлюсь раздражительным, как прокисшее молоко.
   - Он страшно раздражается, - пробормотал Адриен, продолжая заточку ножа.
   Сержант прочистил горло.
   - У нас приказ...
   - Люди, которые раздражают меня, однажды утром, просыпаясь, обнаруживают, что у них перерезана глотка. - ЛеБретон навис над сержантом. Его размеры позволяли нависать с потрясающим эффектом.
   - Это очень печально, - сказал Адриен.
   ЛеБретон был невероятно убедителен в своих угрозах. Если бы она не успела узнать его в некоторой степени, то без тени сомнения поверила бы, что периодически он режет кому-нибудь горло. В очередной раз проходя по дому, Маргарита увидела, что гвардейцев оставили связанными, заткнув им рты и повернув лицами к стене. Однако все части тел обоих вояк остались неповрежденными, к их, вероятно немалому, облегчению.
   Прошло не так много времени, прежде чем гражданин ЛеБретон явился следом за Маргаритой в крохотную комнатку, где она разбирала одежду Шарля.
   Он наблюдал, не предлагая помощи. 
   - До отъезда Бертиль нужно переделать еще кучу дел. И, разумеется, некоторые из них требуют приложения недюжиной силы. Почему бы тебе не заняться ими? - сказала Маргарита.
   - Почему эти люди явились из Парижа арестовать твоих друзей?
   - Не имею ни малейшего понятия. Скорее всего, нет других причин, кроме зависти соседей, настрочивших донос в качестве аргумента в тяжбе по поводу коровы. - Маргарита сложила рубашки и положила их на кровать. - Я не знаю, зачем гвардейцам понадобилось пересекать всю Нормандию, чтобы схватить Бертиль и Алена. В Париже предостаточно подозрительных личностей для ареста. Даже уличные коты и собаки состоят в тайных обществах. Взгляни на себя. Ты - человек со множеством сомнительных занятий, но за тобой они не явились. Плащ на крюке за твоей спиной. Передай его мне, пожалуйста. Да. Этот.
   - Какова бы ни была причина, ты тоже в этом замешана, - сказал он.
   Рано или поздно он должен был догадаться. ЛеБретон далеко не дурак.
   - Напротив. Я ни к чему подобному не имею отношения. И шляпу тоже, пожалуйста.
   Она расправила и сложила плащ, чтобы его можно было аккуратно упаковать, и взяла у него шляпу, чтобы пристроить поверх плаща.
   - Ты уедешь вместе со своими друзьями?
   - Нет. - Маргарита встала на колени и извлекла из-под кровати обувь. Две пары. Новую она взяла, старую оставила. Так много всего следовало оставить.
   Он подождал, пока она закончит с этим.
   - Ты не можешь остаться здесь. И не можешь вернуться в замок.
   Маргарита сложила поверх кипы одежды последнюю пару чулок, стянула углы одеяла и связала их. Гильом ЛеБретон продолжал стоять, твердо и непоколебимо, как несколько каменных глыб, сваленных вместе, загораживая собой дверь.
   Этот мужчина мог довести ее до Парижа. С ним ей не пришлось бы по ночам красться через поля и выбирать проселочные дороги, обходя стороной даже самые маленькие деревеньки. Дорога займет куда меньше времени. Возможно, он даже сможет провести ее в Париж, через охраняемые ворота.
   Нет нужды доверять ему. Лишь использовать.
   Никого другого все равно нет.
   - Я обещала заплатить за то, что ты привел меня сюда. Я заплачу больше, если ты отведешь меня в Париж, к отцу.
   ЛеБретон был холоден и грозен, допрашивая гвардейцев. А теперь эта не ведающая сострадания сосредоточенность была нацелена на нее. Маргарита ощущала, как ее оценивают и обмеряют, изучают и анализируют. Он уже успел составить о ней множество впечатлений и выводов. Но ничто в его лице не выдавало, что это были за выводы.
   Она не позволит себе бояться его.
   - Сколько? - спросил ЛеБретон.
   Деньги. В первую очередь он думал о деньгах. Просто удовольствие вести переговоры с человеком, сразу переходящим прямо к делу. Она ничуть не была разочарована отсутствием галантности.
   - Отец заплатит тебе двадцать луидоров.
   - Сотню.
   - Это немыслимая цена. Мой отец не печатает денег.
   - В золотых луидорах. Не в бумажках. И не в серебре.
   - Да за такую цену можно провести жирафов через всю Францию. За такую...
   - И я заберу кольцо. То, что у тебя на пальце. Побудет у меня, пока я не получу деньги.
   - Ты и так запросил...
   - Я отведу тебя к твоему отцу. - Это было сказано с абсолютной уверенностью. Она всецело поверила ему. Лишь такая железная решимость вопреки воле тех, кто охотится за ней, в состоянии преодолеть многие мили отсюда до Парижа.
   Иногда только волк может защитить тебя от стаи бешенных псов.
   Маргарите пришлось крутить кольцо то в одну сторону, то в другую в попытке снять. Она носила его постоянно. Год за годом, распродавая свои драгоценности, чтобы содержать La Flеche, она так и не смогла продать это маленькое колечко. Золотое, с выгравированными на нем соцветиями, оно принадлежало ее матери, умершей при родах. Если судить по оставшимся портретам, мать была красавицей. И очень терпеливой, раз уж она прожила в браке с отцом десять лет и не убила его. Чтобы иметь дело с мужской половиной человечества, требуется бездна терпения.
   Наконец, Маргарите удалось снять кольцо.
   ЛеБретон сунул украшение в один из карманов своего жилета.
   - В любом случае, тебе нельзя его носить, - указательным пальцем он затолкал кольцо на самое дно кармана. - Оно не соответствует женщине, которую ты изображаешь.
   Бертиль умыла Шарля и вышла во двор, попрощаться со своими цветами и коровами. Со стороны могло показаться, что она прощается, по меньшей мере, с двоюродной родней. Она причитала над своим жилищем, как будто оплакивала бесследно исчезнувшую драгоценность. ЛеБретон помог Алену погрузить на телегу наковальню. Бертиль тем временем умыла подмастерье. Умыла малыша. Потом снова умыла Шарля. Адриен нашел набор швейных принадлежностей.
   Наконец, настало время уезжать. В саду, среди роз, Бертиль крепко обняла Маргариту.
   - Будь осторожна.
   - Я - самая осторожная из смертных, ты же знаешь.
   - Ну, разумеется, - Бертиль потянулась к ней и пальцем прикоснулась к губе там, где болело. - Приложи смоченную в холодной воде ткань. Отек немного спадет.
   - Спасибо за совет. Мне жаль, что тебе приходится уезжать и бросать...
   - Маргарита, не вини себя. Мы обе знали, что так может случиться. Дом в Берне подготовлен как раз на этот случай. La Flеche переживет облаву. В течение недели Ворон выйдет за границу боев на востоке. У Цапли есть подготовленное убежище. А Крапивница уже на пути в Англию. Ты же знаешь, она в состоянии позаботиться о себе.
   Четыре дня назад именно Крапивница явилась в замок в полночь, прокравшись по черной лестнице. За Крапивницей гнались, над ее воробушками нависла угроза ареста. Она отчаянно нуждалась в помощи, одежде, деньгах, пище.
   Сумки были подготовлены специально, на случай крайней необходимости. Маргарита достала одну, затем вторую, как вдруг услышала крик позади себя.
   - Нет. О, нет, - Жанна застыла у окна. Жанна - Крапивница - которая никогда не боялась.
   Маргарита подбежала посмотреть. Вдоль дороги, среди деревьев во тьме светились огни. Людское море с криками стекалось на лужайку перед замком. Они ломились в двери, разбивали окна. Двое всадников направляли толпу.
   Маргарита закинула сумку на плечо. Свободную руку протянула Жанне.
   - Через кухню. Мы выберемся через черный вход. - Времени на большее не оставалось. - Воробушков я беру на себя. Ты отправляешься к Цапле. Знаешь, где его искать?
   - На мельнице, - ответила Жанна, хлопая себя по юбкам. - У меня есть нож. Живой я им не дамся.
   - Не драматизируй. Живой и с моей помощью ты спасешься.
   Снаружи донесся голос, требующий сучку де Флориньяк. 
   - Тащите ее! Тащите ее сюда!
   Факелы играли со светом и тенью на ткани занавесок.
Из окон библиотеки этажом ниже потянулся дым.
   Маргарита быстро вдела ноги в сабо. Кошелек лежал в ящике. Она кинула мешочек с деньгами Жанне, и та ловко схватила его на лету.
   - Маргарита! - вскрикнула Жанна.
   Какой-то мужчина ворвался в комнату. Высокий, с грубым лицом. В куртке и полосатых брюках, какие носили санкюлоты. Якобинец. Он был вооружен.
   Жанна бросилась к нему. Выбила пистолет из рук.
   Якобинец схватил Жанну. Толкнул ее назад, спиной на письменный стол. Руками вцепился в горло. Грязные, как сточные канавы Парижа слова, вырывавшиеся из его рта, обещали смерть.
   Рукописи и книги посыпались вниз. Перочинный нож, служивший для открывания писем, скользнул со стола на пол. Ручка из слоновой кости приземлилась на ковер, резко выделяясь на его фоне. Маргарита подняла нож, зажала в руке и полоснула нападавшего по лицу.
   Мужчина закричал. Жанна, освободившись, откатилась прочь. Ночник упал со стола, стекло разлетелось вдребезги. Бумаги, разбросанные по полу, загорелись.
   Повсюду была кровь. Жанна на коленях судорожно вдыхала и выдыхала воздух. Красную маску освещали красные отсветы пожара. Мужчина поднялся и, пошатываясь, двинулся к ней. Схватил. К тому моменту, когда ей удалось освободиться, ее руки покрылись кровью. Пламя взлетело вверх по занавескам.
   - Крапивница сейчас уже в Англии, - сказала Бертиль.
   На дворе стоял яркий, солнечный день. Маргарита находилась в прекрасном саду Бертиль, а не в замке. Она сглотнула и прогнала прочь воспоминания. 
   - Да, Крапивница уже на полпути в Лондон. Тебе тоже удалось спастись. Остальные проблемы я решу.
   Маргарита коснулась лица Бертиль.
   - Езжай, с Богом. Путь Он хранит тебя. Я рада, что ты теперь вне игры.
   - Я - Голубка, - пухленькая, домашняя, неукротимая Бертиль покачала головой. - Не забывай об этом. Я была первой. Еще до Жан-Поля, Крапивницы и Ворона. До тайных опознавательных знаков, десятков проводников и убежищ. В самом начале, нас было всего двое и потайной ящик под сидением твоей кареты. Я - плоть и кровь La Flеche в той же мере, что и ты.
   - Я бы предпочла, чтобы ты была в безопасности.
   - Молчи. Мы делаем это не ради собственной безопасности. Когда обоснуюсь в доме в Берне, то дам знать. И если ты не пришлешь ко мне воробушков, сама отправлюсь за ними в Париж.
   - Бертиль...
   - Сейчас мы обе расплачемся. Я должна уехать прежде, чем это случится, - сказала Бертиль, несмотря на то, что слезы уже катились по ее щекам. - Позаботься о своем великане. Очень впечатляющий экземпляр. И ради всего святого, Маргарита, причешись. Ты порочишь честь всех французских женщин.
   А потом только и оставалось, что смотреть в след поскрипывающей телеге, пока она не исчезла за холмом.
  

Глава двенадцатая

   - Хорошо, а теперь представь, что я - дезертир, сбежавший из армии в Вандее.
   - Я предпочла бы не делать этого.
   - Заметил тебя... оттуда, - ЛеБретон махнул куда-то в западном направлении. - Преследую. Здоровый, злой, опасный.
   - Не нужно прилагать больших усилий, чтобы представить себе это. И тем не менее...
   - Запыхавшись, ты взобралась на холм, собираясь спрятаться в тех кустах. Но я тебя догнал. И, глянь-ка, что тут у нас есть, - он ухватил ее за косу. Поддел косу с плеча и обернул вокруг кулака. После драки с гвардейцами костяшки его пальцев покрывало множество красно-коричневых царапин. - Я сгреб ее, как, кстати, на моем месте поступил бы любой другой мужчина. Перед твоей косой просто невозможно устоять. Что дальше? Как ты поступишь?
   Адриен, наблюдавший за дорогой, фыркнул.
   - Я попытаюсь откупиться от тебя, - сказала Маргарита.
   - Откуп меня не устроит.
   - Тогда я пойду на хитрость. Одурачу тебя, заставив поверить, что я - жена мэра. Помашу ручкой, будто завидев, как муженек поднимается сюда. А пока ты будешь оборачиваться, скроюсь.
   - Что, если я отыщу тебя?
   - Если ты сочиняешь историю по своему вкусу, то со мной может произойти все, что угодно. Что, если с небес посыпятся ядовитые жабы? Что, если меня похитят болгары? - Маргарите не нравилось, когда ее удерживали против воли, пусть даже так легко и ненавязчиво, как он держал ее за косу. Внутри, подобно искрам пламени, вспыхивали искорки гнева. - Ладно, хорошо. Я ударю тебя. - Она посмотрела мужчине прямо в глаза. - Ударю сильно. Возможно, сюда. - Сжала руку в кулак и медленно поднимала вверх, пока не уперлась в мужской подбородок.
   Эти его чертовы смеющиеся глаза. Мгновения пролетали, а они смотрели друг на друга. Тягучие, важные мгновения.
   - Это не удар, так, касание крыльев бабочки.
   - Знаю, - Маргарита опустила руку. - Я всего лишь мышь перед горой в сравнении с бандитами с большой дороги. Печальный, но неоспоримый факт.
   Они стояли посреди сада на вершине холма, откуда просматривался дом Бертиль, укрытые длинными, разлапистыми ветками боярышника и ольхи. Адриен растянулся на попоне, опираясь на локти и наблюдая сквозь очки ночного видения в просвет между нижними ветвями, не появятся ли еще желающие посетить жилище Бертиль. Очки ночного видения раскладывались и складывались в металлический футляр, выглядевший как ручка от саквояжа. Таким приборам для наблюдения за горизонтом самое место на военном корабле, а не в багаже добропорядочного торговца книгами. С другой стороны, ЛеБретон, со всей очевидностью, не был добропорядочным книготорговцем.
   - Стань там, и я научу тебя, как быть мышью с когтями.
   - Мне не нужны когти.
   Никому не под силу остановить ЛеБретона. Ее попытки не оказывали ни малейшего воздействия.
   Он улыбнулся уголками глаз. Остальные части лица демонстрировали сосредоточенность.
   - Ты станешь опасной. Итак. Скажем, я преследовал тебя до вершины этого холма. Допустим, у тебя нет колыбели под рукой, хоть ты и вышла из дому в сельской местности. Как ты посту... Нет. Дай сюда. - Он взял ее собранную в кулак ладонь и разжал пальцы. - Если ты хочешь кого-то ударить, большой палец нужно спрятать, чтобы он не сломался как тростинка. Вот таким образом.
   Она взглянула на то, как он сложил ее пальцы.
   - Мне это не кажется правильным.
   - Ты - чрезвычайно одаренная особа, госпожа Мэгги, но умение боксировать, определенно, не входит в число твоих талантов. Поэтому слушай. У тебя всего один шанс - и то, если ты везучая как тысяча чертей - единственный шанс ударить этого дезертира.
   - Или бандита. Давай, будем честными и предположим, что он может оказаться бандитом.
   - Хорошо, или бандита.
   - Или драгунского офицера. А может, батрака, которому надоело работать. Вариантов не счесть.
   - Не счесть. Слушай внимательно. Драться нужно, задействовав всю смекалку, какая у тебя есть. Он подходит вот так, - ЛеБретон поднял руки и широко развел в стороны. - Как ты поступишь? Я выгляжу устрашающе.
   - Ты выглядишь смешно. Похож на медведя, танцующего на задних лапах, приговаривая "ударь меня".
   - Нелепо рассчитывать, что на тебя нападет какой-нибудь хлюпик. А теперь, я атакую, - ЛеБретон взял ее руку, которую сам сложил в кулак, и прижал к своему прессу. - Ты не ударишь меня в живот, потому что это бесполезно.
   - Я не ударю тебя в живот. - "Уже пыталась. Не помогло". - Я никуда не стану тебя бить, монсеньор драгун-бандит-дезертир. Я побегу.
   - Бежать, как если бы за тобой черти гнались. Это первый вариант. Но если бежать не получается... если тебя загнали в угол... ты делаешь так, - он разжал ее кулак и собрал пальцы вместе, согнув их, чтобы превратить в подобие когтя. - Целишься сюда. - ЛеБретон поднес ее пальцы к глазам. Прижал ногти к веку. - Впиваешься. Если получится, попытайся выцарапать оба глаза. Он не сможет тебя догнать, если не будет видеть.
   - Я не могу этого сделать. Я не смогу.
   Его веки на ощупь были мягкими как бархат. Поразительно, но на теле этого мужчины, оказывается, есть уязвимые места.
   - Еще вчера ты бы сказала, что не сможешь ударить кого-нибудь колыбелью по голове. Видишь, насколько ты ошибалась?
   - А еще его можно пырнуть, - Адриен повернулся, чтобы взглянуть на них и удивиться. - Это не требует большой силы.
   - В отличие от кое-кого, чье имя я не стану называть, она не носит нож в сапоге и не кровожадна как пиявка. - ЛеБретон отпустил Маргариту. Только тогда она заметила, что все это время он держал ее за руку. - Нож побуждает встать и драться, в то время как разумнее избежать этого. А сейчас обрати внимание. Если не можешь дотянуться до глаз, бей мужчину сюда. - Грубым жестом ЛеБретон ухватился за свое хозяйство. - Ударь его по члену. Как можно сильнее. Либо хватай за достоинство и резко дергай.
   "Ничего из этого я не сделаю".
   - Отвратительная идея. Даже думать об этом не стану.
   - Признаюсь тебе по секрету, мужчине думать об этом тоже неприятно. Что я имел в виду, так это то, что ты можешь покалечить даже такого здоровяка, как я, если будешь действовать правильно. Взгляни на этого мальчишку.
   Адриен вскинул подбородок. Выражение его лица было непроницаемым.
   - Не хотел бы я встретиться с ним в честном бою, даже если отбросить тот факт, что понятие "честный бой" не знакомо ему в принципе. Он ранит меня, а ведь он мельче, чем ты.
   - Я злее и опаснее, - Адриен вернулся к наблюдению за домом Бертиль.
   Поля за этим холмом и огородом Бертиль были оставлены под паром. Овцы паслись на них скученным, пугливым стадом. Каждые несколько мгновений с той стороны раздавалось недовольное блеяние. Адриен, нахмурившись, разглядывал животных сквозь очки.
   ЛеБретон ждал, когда его ударят.
   Маргарита не собиралась доставлять ему это удовольствие.
   - Представим, что я воодушевлена приемами, которые ты продемонстрировал. Не убегаю. Совершаю все эти ужасные действия с твоими глазами. Это взбесит тебя настолько, что ты меня задушишь. Перспектива довольно мрачная.
   - По крайней мере, ты сможешь драться. Возможно, этого окажется достаточно. Вдруг кто-то из друзей придет на помощь. Или с нашим солдатом-бандитом случится удар, и он упадет замертво. Теперь, - ЛеБретон поднял руки и шагнул вперед. - Дерись со мной. Сделай это правильно.
   "Он не отвяжется, пока я не подерусь с ним". Маргарита попыталась его ударить.
   - Попробуй снова. Достань мои глаза.
   Он двигался очень быстро.
   - Я не...
   - Снова, - ЛеБретон бросился на нее. У Маргариты не было времени подготовиться. Она вскинула руки вверх.
   - Уже лучше, - сказал он.
   В следующий раз, когда он подошел, она сделала ложный выпад вправо.
   - Хорошо. Еще, - ЛеБретон двинулся по кругу. Приблизился. Позволил ей коснуться его щеки, прежде чем отбил ее руки в сторону. - В этот раз удиви меня. Ударь в пах.
   Еще раз десять. Двадцать раз. Иногда она нацеливалась на глаза, иногда - на интимные части тела. К очередному следующему разу она тяжело дышала и была готова ударить его коленом по яйцам. Удар пришелся мимо цели. Совсем на чуть-чуть.
   - Ты становишься порочной, - сказал он. - Я тобой горжусь.
   Наблюдавший за ними Адриен поднял руки и не спеша поапплодировал.
   - Было весело. Если бы я знал, что вы хотите, чтобы вам вырвали глаза, то оказал бы эту услугу лично.
   - У тебя еще будет возможность, - ладони ЛеБретона, легко прикасаясь, остались лежать на плечах Маргариты. Не было причин держать их там, но они продолжали лежать на ее плечах, а она не отодвигалась. ЛеБретон взялся за края платка, там, где они были заправлены в корсаж, и разгладил ткань на ее коже. - Все дело в том, чтобы знать как, Мэгги. Если кто-нибудь еще загонит тебя в угол на конюшне, ты дашь ему по яйцам.
   В ответ она улыбнулась. А потом заглянула ему в глаза и увидела себя в его мыслях.
   Ребенком Маргарита гадала, какого цвета глаза у дракона. Теперь она это знала. Карие, полные потаенных замыслов. Замыслов, которые сочетались друг с другом и складывались, подобно очкам ночного видения.
   У Гильома ЛеБретона глаза дракона. Она очутилась внутри его разума, в этом ослепительном, жарком центре его существа. В мире не существовало способа определить, о чем он думает.
   Ни один из них не произнес ни слова. Они стояли так близко, и его руки лежали на ее плечах. То, о чем оба молчали, было самой громкой вещью на свете.
   - Если вы уже закончили, - сказал Адриен, - подойдите и взгляните на это.
Мальчик протянул очки Маргарите, не ЛеБретону. Она встала на колени.
   ЛеБретон осторожно опустил ветку.
   - Гости.
   Она поднесла очки к глазам и вгляделась в головокружительную дорожную смесь зеленого с коричневым в поисках людей. Да. Она выправила видимость, скосив глаза, и смогла видеть.
   Солнце висело низко над горизонтом справа от нее, круглое и золотое как монета. Долина казалась чашей тишины, опрокинутой в плоскость пространства. Миниатюрные фигурки мужчин, час назад вышедших рыть канаву вдоль поля, виднелись у кромки горизонта. Холмики земли по обе стороны от черной косой линии отмечали место их работы, словно знаки препинания.
   Там, где дорога спускалась с холма, показались двое мужчин и три лошади, двигавшиеся в направлении дома Бертиль. Один из мужчин был сутулый, худой. Другой - крупный, неопрятный, с белой повязкой на голове, закрывающей лоб и глаз. Маргарита передала очки ночного видения ЛеБретону.
   - Наши друзья из Вуазмона, - сказал он.
   - Да.
   Красный жилет и полосатые брюки выглядели почти как карикатура на одежду санкюлотов. Якобинцы из Парижа, люди, которые везли с собой приказы, подписанные Комитетом общественной безопасности.
   Они спешились и вошли в дом Бертиль. Через несколько минут вышли в сопровождении двух гвардейцев, которые сбегали в коровник за домом и привели своих лошадей. Вчетвером, торопясь, мужчины выехали на дорогу.
   У того места, где крестьяне рыли в поле канаву, якобинцы остановились. Синие рубахи собрались вокруг лошадей. Даже отсюда можно было различить разведенные руки и качающиеся головы. Крестьяне демонстрировали полное неведение. Они не работали в поле, когда Бертиль с Аленом уехали в совершенно противоположном направлении.
   Четверка мужчин двинулась дальше. Солдаты правили лошадьми с большей сноровкой, чем представители правительства якобинцев.
   - Юго-восток, - сказал ЛеБретон. - Значит, Парижская дорога.
   Всадники превратились в черные точки на фоне коричневой поверхности полей. Какое-то время фигуры оставались в поле зрения, но вот, дорога повернула, и они исчезли.
   Этих людей направил Комитет общественной безопасности, снабдив двенадцатью ордерами на арест. Они приехали схватить участников La Flеche, уничтожить ее. Они знали о друзьях Маргариты. Знали имена. Знали маршруты и убежища La Flеche. Совершенно очевидно, кто-то стал предателем.
   И этот кто-то находился в Париже. Вот куда ей нужно идти.
  

Глава тринадцатая

  
   Маргарита лежала недалеко от Гильома ЛеБретона. Ночь выдалась теплая. Низко стелящаяся туманная дымка скрывала от глаз мириады звезд. Сквозь туман просвечивал полумесяц луны, размытый по краям. Когда Маргарита повернула голову, чтобы взглянуть вниз по склону холма, то увидела черно-серую, а местами, там, где лунный свет отражался в линиях оросительных канав и маленьком пруду, белесую поверхность.
   "Если у ворот Парижа меня схватят, я не доживу до полнолуния".
   Было достаточно тепло, чтобы она не нуждалась даже в тонком покрывале. Одеяла Бертиль превратились в подстилку, защищавшую от уколов травяных копий снизу. От выступающих из земли камней подстилка защищала в куда меньшей степени, но большую их часть Маргарита выбрала и отбросила в сторону. Адриен принес узел с одеждой - мужские рубахи, выстиранные и свернутые - положить под голову вместо подушки.
   Лицо в том месте, куда ударил ее гвардеец, уже почти не болело. Но уснуть Маргарита не могла. Этой ночью непристойные мысли назойливой компанией роились в голове, заставляя бодрствовать.
   Она встала, скользнула в свои сабо и пересекла десятишаговое расстояние, отделявшее ее одеяла от одеял Гильома. Недолгий путь.
   Он лежал на спине с поднятыми коленями, заложив руки за голову. Ботинки Гильом снял, вернувшись с обхода холма и окрестных полей, имевшего целью оценку потенциальных угроз, и отправил Адриена выполнять то же задание. Ботинки стояли в пределах досягаемости, на краю одеяла, аккуратно прислоненные друг к другу.
   Гильом снял жилет и вытащил рубашку из-за пояса брюк, так, что по всей длине она свободно облегала тело. Природа одарила его большими ступнями.
   Маргарита разулась и шагнула на незанятый мужчиной кусочек одеяла, чтобы пристроиться рядом. В этом была интимность. Так жена приходит посидеть с мужем в прохладе сада, когда в доме слишком жарко. Так любовники сидят рядом. Маргарита знала, что они делают это именно так, хотя ей никогда не приходилось сидеть с Жаном-Полем, по-семейному тихо и близко, в те короткие месяцы, когда они были любовниками, в промежутке между детством и расставанием.
   Скорее всего, у нее не будет мужа, и никогда не выпадет сидеть с ним в каком-нибудь уютном садике. С большой долей вероятности ее завтра схватят на дороге, осудят в Парижском трибунале и казнят. Или опознают и схватят у barriеre на въезде в Париж. Так что это ее единственная возможность отведать вкус запретного плода - интимности.
   ЛеБретон, казалось, наслаждался тишиной. Маргарита могла различить очертания лица, но не его выражение. Какое-то время она сидела, вглядываясь в ночь.
- Я не часто провожу время, сидя на холмах, созерцая поля внизу, - сказала она. - Это заставляет чувствовать себя маленькой и слабо связанной с землей. Как будто паришь высоко, за облаками.
   - Очень поэтично.
   - Временами я становлюсь фантазеркой. Наверное, это из-за привычки собирать старинные предания по деревням. Мне нравились такие истории, я их записывала. Или, быть может, это оттого, что я провела слишком много часов своей жизни, представляя себя совсем в других местах.
   В Версале, все долгие месяцы пребывания при королевском дворе, Маргарита выстаивала, наряженная в прекрасные, тяжелые, неудобные одеяния. Выставленная на всеобщее обозрение. Одна из де Флориньяков. На свете нет ничего тоскливее, чем обязанность быть умной весь вечер, стоя на ногах.
   - Ах, идемте... Идемте, послушаем новую остроту мадемуазель де Флориньяк. Идемте, послушаем ее нормандскую басенку, - говорили фрейлины королевы. - Какая очаровательная, какая милая, эта ее новая сказка, - щебетали они.
   ЛеБретон не двигался. Она видела, как белизна его рубашки вздымается и опадает в такт дыханию.
   - Ты потеряла свои истории в пламени пожара.
   - Записи некоторых из них хранятся в других местах. Пожалуй, даже многих.
   Тишина. Затем он произнес:
   - Тяжело терять то, что сделал сам. Никогда не удастся воссоздать это снова, точно таким же.
   - Точно таким же не получится.
   - Однажды, мне пришлось уйти, оставив все. Книги. Мысли, которые я выписывал. Наброски, - он не шевельнулся, но характер его неподвижности изменился. - Отец все сжег.
   Маргарита не торопилась заполнить наступившую тишину, на случай, если ЛеБретон сам захочет ее нарушить.
   - Ощущение было похоже на потерю крови, - сказал мужчина.
   Где бы он ни вырос, счастья в том доме не было. Возможно, это там он научился нырять в непроглядную пучину внутри себя. Научился познавать мир с такой внимательной осторожностью. Научился заглядывать в чужие души так глубоко, что из всех ее потерь, безошибочно определил причинявшую самую сильную боль. Не слишком удобно иметь дело с человеком с такой остротой восприятия.
   Но с другой стороны, ведь это он учил Маргариту выцарапывать глаза врагам. Какое-то время она думала о Гильоме ЛеБретоне, но так и не смогла прийти к какому-нибудь выводу. 
   - Когда Адриен закончит, я заступлю на часы.
   - Тебе нет нужды этого делать.
   - Если ожидается, что я в состоянии вырвать глаза у своих врагов, то уж побродить несколько часов в темноте, разыскивая их, я точно смогу.
   Он сел. Они оказались очень близко друг от друга, когда Гильом сделал это. Почти соприкасаясь, телом к телу. Он взял ее за руку и переплел женские пальчики со своими. Они так легко сплелись вместе, пальцы Маргариты де Флориньяк и Гильома ЛеБретона.
   Она не знала, чего ожидать теперь, когда они прикасались друг к другу с такой очевидной преднамеренностью. Дрожь, пробежавшая по ее телу, оказалась неожиданностью. Тело не совсем понимало, что ему с этим делать.
   - Разбужу тебя перед рассветом, - сказал ЛеБретон. - Отстоишь предутренний дозор. 
   Он посмотрел на ее руку, которую продолжал держать, на их переплетенные пальцы. 
   - Обычно, когда женщина приходит ко мне среди ночи, я знаю, что ей нужно. Но не в этот раз.
   - Я и сама не уверена, что знаю.
   В старорежимные времена знатные аристократки брали мужчин, подобных ему, в свои постели. Они развлекались с мужчинами из народа, невероятно сильными и земными. Эти мужчины были для них чем-то вроде игрушек. Маргарита видела приглашаемых в будуары придворных дам садовников, грумов, солдат, охранявших Версальский дворец. В те времена она считала это развращенностью.
   Сегодня ночью не казалось развращенностью желать Гильома ЛеБретона. Выбрать его.
   - Благодарю тебя за то, что спас Бертиль, Алена и детей, - сказала она. - И меня. Если бы тебя не было рядом, я вошла бы в дом одна и была бы схвачена. Спасибо.
   - Пожалуйста. А теперь возвращайся на свои одеяла и ложись. Попытайся уснуть. - Но руки он не отпустил. Осознание того, что теплым прикосновением, жестким как кора деревьев, нежным как кожа младенца, он удерживает ее, лежало между ними.
   Множество людей охотилось за La Flеche на дорогах Нормандии. Завтра она пройдет между Сциллой и Харибдой.
   Но то будет завтра. У нее есть сегодня.
   - Ты знаешь, что я - Маргарита де Флориньяк. Ты все время знал.
   - С первой минуты, - спокойно подтвердил он.
   - Но не подавал вида.
   - Казалось невежливым уличать тебя во лжи. К тому же ты робела передо мной. Боялась. - Он поднял их соединенные руки и поднес костяшки ее пальцев так близко к своим губам, что кожей она ощутила его дыхание. - И ты все еще... боишься. Иди спать, госпожа Мэгги. Уже поздно, и завтра нам предстоит долгий путь.
   Ее пальцы крепче сжали его руку. Маргарита не могла видеть шрам, пометивший лицо. В этом серебристо-тусклом освещении ЛеБретон мог сойти за благородного господина так же легко как за преступника, шпиона или контрабандиста, кем бы из них он ни был на самом деле. Ночь полна возможностей.
   - Я не девственна, - сказала Маргарита.
   Света оказалось достаточно, чтобы увидеть, как он улыбается.
   - Какое совпадение. Я тоже.
   - Ты - просто сокровищница сарказма, - она высвободила руку. - Гильом, ты же понимаешь, что значит быть де Флориньяк. Я - женщина, обремененная своим предназначением, семьей, долгом. Это смертельно скучно и утомительно. Во Франции у каждого есть libertе, о которой мы столько говорим. Так вот, это моя. Моя маленькая часть всей этой свободы. Я принадлежу себе. И могу отдаться, кому пожелаю.
   - Отдаться. Ты имеешь в виду лечь со мной?
   - Да.
   Его прикосновение оставило на коже по всей длине руки след, подобный тому, что птица оставляет на воде. Затем Маргарита ощутила теплую как солнечный свет ладонь на своей щеке. Большой палец нежно обвел крылья ее носа. Спустился, чтобы коснуться губ. Нежно. Очень нежно. Кто бы мог подумать, что ее кожа так чувствительна в этих местах?
   - Почему?
   Она не призналась, что в глубине своего тела, между ног, чувствовала тянущую боль необходимости в нем. Что он был куском хлеба после долгих дней голода. Спасительной сенью деревьев для путника, затерявшегося в ночи под ледяными струями дождя. Что, пусть всего на одну ночь, он мог освободить ее.
   - Прикасаясь к тебе, я становлюсь одной из своих историй.
   Роста ему было не занимать. Даже сидя, он образовывал огромную тень на фоне тусклого небосвода. Гильом придвинулся ближе, подушечкой большого пальца обвел линию ее губ, бережно и уверенно. Странно было подумать, что он так хорошо знает форму ее рта.
   - Болит? Твоя губа.
   - Сейчас уже нет.
   - У тебя красивый рот, - сказал он.
   - Слишком большой и неженственный. В детстве тетя Софи называла меня "мартышкиным ртом".
   - Ни один мужчина на земле не назовет тебя так. В мире не существует мужчины, который не хотел бы, чтобы такая женщина прикоснулась к нему своими губами. Ты прекрасна.
   Какие бы страшные вещи не случились с ней в будущем, эти мгновения она бережно сохранит в отдельном, потаенном уголке памяти. Гильом, очерчивающий форму ее рта, говорящий, что считает ее красивой.
   Его пальцы оторвались от губ и медленно заскользили вниз по горлу. На Маргарите не было платка. Жакет она оставила расстегнутым. Грудь прикрывала лишь свободная рубаха. Рука скользнула внутрь ее одеяния, легко и не спеша, давая ей время подумать.
   Он зажал сосок между большим и указательным пальцами, лаская. Кожа покрылась мурашками, по телу прошла дрожь. Невероятное ощущение в груди эхом отозвалось в низу живота. От потрясения Маргарита вскрикнула, ошеломленная чрезмерностью своих чувств.
   - Что мне делать с тобой, Мэгги? - промурлыкал мужчина.
   Но он знал, что делать.
   - Прямо сейчас я отправлю тебя назад на твои одеяла, - сказал Гильом. - Одну. - Однако продолжал ласкать ее грудь.
   Маргарита закрыла глаза, слишком потрясенная, чтобы пошевелиться. Каждое, легчайшее прикосновение отзывалось в ней вибрацией натянутой струны. Подушечки его пальцев - жесткие, шершавые, грубые как древесная кора. Необыкновенно нежные на ее коже. Прикасающиеся легко, едва ощутимо.
   Гильом наклонился к ее груди. Поцеловал сосок.
   - Я мечтал об этом, - раздался шепот. - Не мог выкинуть картину из головы. Ты у рыбного пруда, одетая лишь в утренние лучи солнца. Мужчине не под силу забыть такое.
   Гильом притянул Маргариту к себе. Ее щека коснулась обнаженной кожи там, где рубашка была расстегнута. Стук сердца заполнял его грудь. Маргарита могла затеряться в этом мужчине, в этом пространстве потрясающих ощущений, в этом мире открытий. Она чувствовала течение его крови. Сейчас он был не просто ЛеБретоном, негодяем и жуликом. Он стал много сложнее и проще в то же время. Ночь унесла мужчину и оставила миф. Это миф она жаждала. Так древние боги приходили к дочерям человеческим. Полные темной силы, обернутые ночью будто плащом.
   Ближе. Она нуждалась в том, чтобы быть ближе к нему. Убрать с пути мешающую одежду.
   - Не двигайся, - Маргарита ощутила голос в его груди, когда он произнес это. - Нам нужно остановиться.
   Жар пульсировал меж ее ног. Все тело содрогалось в такт этому пульсу.
   - Я сгораю от желания, Гильом.
   - Это нужно прекратить. Прямо сейчас. Иначе я опрокину тебя на спину и возьму на расстеленном на земле одеяле, в окружении овец и ослов, не считая треклятого юного головореза, который может вернуться в любую минуту. - Его дыхание шевелило ее волосы. - Мы не станем этого делать. - Гильом отпустил Маргариту.
   Она глубоко вздохнула. Потерла лицо, пытаясь стереть эмоции.
   - Какой ты предусмотрительный.
   - Верно, я такой.
   - Ненавижу тебя за это.
   - Я и сам не рад своей предусмотрительности. Собираюсь спуститься вниз, попинать деревья.
   Однако, пинать Гильом ничего не стал. Подобный образ действий был ему не свойственен. Позже она слышала, как он разговаривает с осликами своим рокочуще-низким голосом, звучащим довольно и умиротворенно. Маргарита спала глубоким сном, когда, выполняя свое обещание, он пришел разбудить ее перед рассветом.
  
  

Глава четырнадцатая

  
   Маргарита никогда не задумывалась над тем, насколько сложно попасть в Париж. Ей вполне хватало трудностей с вывозом из него воробушков.
   Наступил час перед зарей, когда свет еще слаб и нечеток. Крестьяне выстроились вдоль правой стороны дороги, два десятка человек перед ними и несколько десятков прибывших позже позади. Новоприбывшие занимали свое место в очереди с привычной покорностью, свидетельствующей о большом опыте ожидания.
   На одежде у всех мужчин красовались ленты цветов Революции - синие, белые и красные. У Гильома ленты были особенно широкими. Он прикрепил их на шляпу нынче утром.
   - Терпение полезно для пищеварения, - Гильом нашел способ приблизиться к осликам, оставаясь неуязвимым для нападения, и вытащил ломоть хлеба из-под овощей, сложенных у самого верха корзины. - Придется постоять. Угощайся.
   - Не могу есть, - ответила она. - Но все равно спасибо.
   - Устала? - он погладил Маргариту по щеке, как будто давным-давно привык делать так, и на мгновение приложил палец к ее губам. Напоминая: разговаривая, произноси слова мягко.
   В том, как она говорила, слышалось аристократическое произношение. В эти дни аристократов в Париже ждала смерть.
   Смерть ожидала и тех, кто осмелился выглядеть недовольным, стоя в очереди за коричневой, полной мякины буханкой "хлеба патриотов". Тех, кто имел неосторожность сказать, что в прежние времена что-то - что угодно - было лучше, тех, кто посмел выйти на улицу без революционной кокарды на шляпе. Голодная как волк, смерть подстерегала в Париже каждого, и единичные жертвы не могли утолить этот голод.
   Маргарита не стала шептать в ответ - это привлекло бы внимание, но и не промолчала, что тоже не осталось бы незамеченным. Она придвинулась к нему и слегка понизила голос:
   - Если бы у осликов было меньше зубов, я прислонилась бы к одному из них и вздремнула.
   - Можешь прислониться ко мне. Мне это доставит только удовольствие.
   Заигрывания Гильома носили лишь словесный характер. После разговора на вершине холма у дома Бертиль он и пальцем не тронул Маргариту. Прошлой ночью они спали рядом на расстоянии вытянутой руки друг от друга, посреди мха и листьев в лесу у Шавиля, и он не прикоснулся к ней. Проснувшись, Маргарита долго лежала на спине, глядя в небо, зная, что Гильом занят тем же. Она могла поклясться, что они дышали в унисон.
   А теперь он поддразнивал ее, возможно, полагая, что недовольство его подшучиваниями не оставит места страху. Но в этом он ошибался.
   Адриен и еще один мальчишка его роста, опустившись на колени прямо в грязь, играли в кости при свете фонаря, прикрепленного к одной из телег. Вокруг них поглазеть собрались возницы, в раздумьях цокая языками и почесываясь.
   Этим утром Гильом воплощал собой саму сущность крестьянина, поглощенный заботой об осликах, скармливающий им кусочки хлеба. Простой человек. Обычный труженик. Маргарита не могла понять, как он умудряется перевоплощаться настолько совершенно.
   Она вынула вязание из кармана своего фартука. На самом деле это был фартук Бертиль и ее же вязание - висящий на четырех спицах наполовину законченный простой черный носок. Шотландская гувернантка Маргариты учила ее вязать, считая данное занятие вторым по эффективности средством воспитания характера после поедания овсянки. Хотя Маргарита давно не практиковалась, она намотала шерстяную нить на палец и принялась за работу. Вязание придало ей вид запасливой крестьянской женушки, которой некогда стоять без дела.
   И не позволяло рукам дрожать.
   - Ты знаешь кого-то из стражей у ворот? - она произнесла это едва слышно, так, чтобы стоящие вокруг не могли разобрать слов.- Поэтому мы здесь и так рано?
   - Нет, - он скользнул взглядом по фигурам у barriеre. - Не встречал их раньше. По всему видно, что они преданы Революции.
   Ворота охраняли добровольцы из санкюлотов, набранные в районных комитетах Фобур-Сен-Антуан и Фобур-Сен-Мартин и принадлежавшие к радикальному крылу якобинцев. Старшего офицера смены было видно сквозь окно сторожки, его сапоги лежали на бочке, а подбородок - на груди.
   - Понятно.
   На мгновение она закрыла глаза.
   - И бдительны. А еще они хорошо вооружены, - Гильом демонстрировал наивное одобрение.
   - Таким зрелищем можно только гордиться, - согласилась Маргарита.
   То, что она чувствовала сейчас, воробушки ощущали на каждом пропускном посту. Испуганные и беспомощные. Попавшиеся в ловушку и полные гнева. Она задавалась вопросом, сердились ли они на своего проводника так же сильно, как она сердилась на Гильома.
   Маргарита закончила вывязывать ряд и принялась за следующий. Похоже, носок получится куда большего размера, чем предполагалось. 
   На земле между телегами Адриен снова праздновал выигрыш, сгребая монеты. Играли теперь пятеро, двое мальчишек и трое взрослых мужчин. Зрители образовали небольшую толпу.
   - Я задаюсь вопросом: где мальчишка взял деньги, чтоб делать ставки? - Гильом скормил Декорум кусочек хлеба. - Но не уверен, что хочу знать ответ. 
   Он повысил голос, обращаясь к крестьянину, стоявшему позади них.
   - Гражданин, кто эти люди? Вон там?
   Четверо всадников, поднимая клубы пыли, проскакали вдоль очереди из крестьян и телег. Все четверо были молоды, хорошо одеты и правили отменными лошадьми.
   - Делегаты, - ответил крестьянин. - Едут в Конвент, - он покосился на Гильома.
   В беседу вступил мужчина, стоявший в очереди впереди них:
   - Осмелюсь предположить, они ездили по деревням, осуществляя контроль над ценами.
   - Похоже, - мгновенно поддержали предположение.
   - И прямо спозаранку.
   - О, да - телега заскрипела, когда крестьянин, подвинувшись, переместил свой вес. - День и ночь трудятся на благо простого человека.
   Маргарита знала - как и все в очереди - куда на самом деле ездили делегаты. К хорошеньким, дорогим женщинам, обитавшим в деревнях поблизости от ворот Парижа. Максимальные цены на лук и капусту устанавливались законом. Цены на женщин - нет.
   Ворота отворились и barriеre сдвинулся. Делегаты проехали через них, не останавливаясь, им не задали ни единого вопроса.
   Караульный у ворот, проводил всадников взглядом и пожал плечами. Затем он с нетерпением повернулся к первому в очереди крестьянину.
   - Давай, двигайся.
   Звуковая волна пробежала вдоль очереди. Мужчины, стоявшие, прислонившись к колесам телег или задним стенкам повозок, забирались на места возниц и брали вожжи в руки. Голоса стали громче, послышались понукания животных. По цепочке, от мужчины к мужчине передавалось, что ворота открылись. От женщины к женщине - что, наконец, они попадут в город. Первая телега подъехала к воротам. Крестьянин, обремененный живым грузом из цыплят, был допущен к проверке.
   - Ваши документы, - караульный протянул руку. Очередь начала движение. - Следующий. Ваши документы.
   Маргарита пристроилась сразу за Гильмом, скромно опустив взгляд на вязание. Очередь продвигалась вперед почти в ритме пешей прогулки. Караульные вскользь бросали взгляды на паспорта. На телеги они даже не смотрели.
   - Следующий. Документы.
   Их черед. Они шагнули к barriеre. Если ее приметы висят на стене сторожки... Одного бдительного стражника будет достаточно. Если кто-нибудь приглядится к ее лицу, заметит мягкость ладоней. Маргарита спрятала руки за вязанием настолько, насколько смогла.
   Караульный даже не взглянул на документы. На нее. 
   - Следующий.
   Он поприветствовал крестьянина, стоявшего позади них:
   - Жак, ты сегодня рановато.
   Гильом хлопнул Декорум по крупу. Адриен проскользнул вслед за осликами, появившись из ниоткуда. Маргарита уже перестала удивляться этому.
   - Шестнадцать су, - сказал мальчишка. - Похоже, они никогда не слышали о костях со смещенным центром тяжести.
   - Бесполезно что-то тебе говорить, да? - ответил Гильом.
  

Глава пятнадцатая

  
   Париж изменился за те три месяца, что Маргарита отсутствовала. В нем стало больше теней. Страха. Тьмы. Страх сочился из стен, из булыжников мостовой. Ощущение, схожее с тем, что испытываешь, навещая старенькую бабушку, с каждым разом находя ее все более больной, все более безумной.
   - Давайте-ка выпьем кофе, - предложил Гильом.
   - Все равно пока делать нечего. Не хотелось бы будить и беспокоить хозяев, прибыв в такой час.
   Маргарита не нуждалась в пище. Чего она жаждала, так это провести еще двадцать минут с Гильомом ЛеБретоном. Перемолвиться с ним еще парой сотен фраз. Еще пару раз соприкоснуться руками невзначай. Еще хоть раз услышать, как он смеется.
   Они позавтракали в кафе для торговцев на Рю де Ломбард, недалеко от Ле-Аль. Гильома тут знали не первый день. Каждый посетитель приветственно кивнул ему, когда ЛеБретон садился за стол. Завсегдатаи уставились на Маргариту с легким интересом. В этом кафе питались рыночные торговцы и торговки, всегда голодные и спешащие. Кусков хлеба в корзине на столе, испеченных из первосортной муки, Маргарита давно не видела даже в булочных на самых фешенебельных улицах Парижа. Завтракать в кафе для хорошо организованных, жестоких торговцев с продуктового рынка - в этом были свои преимущества. Здесь игнорировали революционные нормы. Запах кофе тоже говорил о продажах из-под полы только для особых клиентов.
   Адриен, прищурив не упускающие ничего из вида глаза, вынес чашку кофе с молоком на улицу и присел на корточки рядом с осликами, дабы предотвратить возможные покушения на морковь. Мальчишка походил на кота, оказавшегося в новом для себя месте, и не уверенного, что ему тут нравится.
   Гильом пил красное вино. Пил быстрыми глотками, не смакуя, как делали все мужчины вокруг, как будто и он тоже спешил, всецело поглощенный мыслями о рыночной торговле и ценах на овощи. Ел ЛеБретон аккуратно, откусывая от зачерствевшего куска и запивая вином, чтобы размягчить хлеб. Это была манера насыщения рабочих, грубая и эффективная. Стоическая подкормка тела. И все это время Гильом напряженно, чутко прислушивался к ее присутствию рядом. Маргарита чувствовала, что он думает о ней, несмотря на то, что Гильом ни разу не взглянул в ее сторону.
   - До сих пор не проголодалась? - спросил он.
   Маргарита покачала головой.
   Гильом произнес очень медленно:
   - Думаю, ты в безопасности. У barriеre не висит ордера на арест. Я проверил, когда мы проходили мимо сторожки. И на твоих друзей ордеров тоже нет.
   Маргарита и сама это видела. Ордеров на арест не было. Еще один из множества накопившихся вопросов. Ей хотелось спросить, что, по мнению Гильома, это могло значить, но, разумеется, она не стала этого делать.
   Она промолчала. А сделав еще пару глотков, заметила:
   - Мне нравится здесь. Хороший кофе.
   - Когда я в Париже, обязательно захожу сюда. Если ты оставишь здесь весточку, мне передадут.
   - В этом нет необходимости. Мы больше никогда не увидимся.
   Совсем скоро они покинут это место и отправятся в Отель де Флориньяк. Она снова станет Маргаритой де Флориньяк. Станет неизмеримо далека от Гильома ЛеБретона, торговца книгами, мошенника и подделывателя документов.
   Невозможно вернуть на ветку сорванный плод. Вернуть форму и содержание разбитому яйцу. Никогда, даже вечность спустя, Маргарита не сможет перестать знать все то, что успела узнать о его теле. Однажды, состарившись, она отыщет это знание в своей памяти, как вынимают из тайника письмо, которым дорожат. К тому времени ее боль станет хрупкой и тонкой, похожей на старую бумагу.
   К тому же она и сама изменится. Маргарита надеялась, что пожилые дамы не испытывают такой боли. Режущей, будто лезвие ножа при каждом вдохе и выдохе.
   Но пока еще она не была Маргаритой де Флориньяк. Пока она оставалась Мэгги. И могла позволить себе поступить вопреки здравому смыслу.
   - Мы не можем оставаться здесь в течение двух часов и не привлечь к себе внимания. Моя подруга живет неподалеку, в этом квартале. - Маргарита поставила кофейную чашку на стол и взглянула Гильому прямо в глаза: - Она позволит мне воспользоваться комнатой. Пойдешь со мной?
  
   Глава шестнадцатая
  
   Дойл оставил Хоукера сторожить у лестницы, а сам поднялся на три пролета вверх, в комнатку под крышей. Чтобы что-то узнать о подруге Мэгги, ему не было нужды встречаться с ней. Все нужные сведения Дойл подчерпнул, оглядев комнату - молодая, небогатая, модница. Одежда, развешанная на крюках вдоль стен, принадлежала очаровательной гризетке, продавщице с фешенебельных бульваров, любительнице ярких узорчатых тканей и красных лент, пришиваемых к чепцам.
   Мэгги подошла к окну раздернуть занавески и открыть ставни.
   - Моей подруги Жанны сейчас нет в Париже. Но она не стала бы возражать против нашего визита.
   "Мы собираемся заняться любовью в ее постели. Надеюсь, против этого она тоже не возражает".
   Чистая, тесная, очаровательная комнатка. Окно, выходящее на восток. Скошенный потолок. Забыв об осторожности, тут легко было стукнуться головой. Иногда его рост превращался в недостаток.
   Телеги и повозки, груженные овощами, рано начинали громыхать в этом квартале. Совсем не тихое место для жизни - уличный гам доносился сюда на протяжении всего дня - но кто-то свил себе здесь гнездышко. По-домашнему уютные цвета и пахнущее лавандой постельное белье.
   Подруга уехала около недели назад. Достаточно давно, чтобы комнатка выглядела опустевшей. Недостаточно давно, чтобы пыль успела покрыть стол или комод.
   Эта Жанна, скорее всего, замешана в тайных делах Мэгги, так же как цыган и жена бондаря в Нормандии. Дойл готов был биться об заклад, что все они состоят в La Flеche . Мэгги под силу было организовать что-то наподобие La Flеche.
   - Я старалась быть благоразумной, - Мэгги отодвинула занавеску. Он мог видеть изгиб ее щеки, обрисованный солнечным светом. - Почти всю свою жизнь.
   "Ну, не такой уж благоразумной. Каждый час пребывания во Франции ты рискуешь своей шеей". 
   Но он пришел сюда не за тем, чтобы они вместе проявляли благоразумность.
   На аккуратно застеленной кровати были разложены синие подушки. Тросы заскрипели, солома матраса зашелестела, когда он присел на покрывало, чтобы снять сапоги. Грубая кожа пальцев цеплялась за атлас, когда Дойл сдвигал подушки в сторону. Ему вспомнилось, как отец называл его руки "крестьянскими лапами".
   Но Мэгги, похоже, не имела ничего против его лап.
   "Я старался держать свои руки подальше от тебя, Мэгги де Флориньяк. Я чертовски устал от этого".
   Что бы ни натворил ее отец, Мэгги не имела никакого отношения к убийствам в Англии. Дойл нутром чувствовал это, а он доверял своему чутью. К тому же, мужчина не в состоянии все время проявлять бдительность и осторожность, если в убийствах подозревается женщина, которую он хочет.
   Она говорила сама с собой или с наполненным деловым, целеустремленным шумом воздухом за окном.
   - В глубине души я знаю, мне недолго осталось. И хочу, всего лишь раз, поступить так, как хочется Маргарите. Как хочется Мэгги.
   Он представил ее улыбку. Когда она так улыбается, правый уголок рта чуть опускается.
   - Знаешь... я ни разу в своей жизни не занималась любовью в постели.
   Дойл чувствовал себя так, как если бы в ледяную стужу стоял на пороге дома, глядя на все тепло мира, ждущее внутри. И дверь, гостеприимно приоткрывшуюся перед ним.
   - Иди ко мне, - позвал он, и она подошла.
  
   Сейчас мы займемся любовью, подумала Маргарита.
   Она привела его к дому Жанны, поднялась с ним по лестнице и закрыла дверь, зная, что они займутся любовью.
   Гильом стянул рубашку через голову, высвободил руки из рукавов и, по привычке, встряхнул одежду, перед тем как перебросить через спинку кровати. Теперь он сидел перед ней наполовину обнаженный, сама мужественность, настоящий мужчина. О существовании таких мужчин она знала благодаря мраморным статуям и изображениям героев в книгах.
   Жан-Полю исполнилось пятнадцать, когда они были вместе. Скорее мальчик, нежели мужчина. Гладкий и красивый как Эндимион.
   Гильом ЛеБретон походил на Минотавра. Мужчина и чудовище. Человек и дикое животное. Он никогда не вводил ее в заблуждение по поводу своей сущности. Маргарита знала, что он могуч и опасен с первого мгновения, едва увидела. Бежать или подойти - выбор, который ей предстояло сделать самой.
   И, похоже, она выбрала второе.
   Сидя на постели, он притянул Маргариту ближе, так, что она встала меж его бедер. Тяжелые, теплые руки легли на талию. Можно положиться на его силу и позволить взять ее так, как захочется. Она уже дышала часто и глубоко. Ее кожа напрягалась в странных местах. На груди. По всей длине рук. Возбуждение ощущалось как страх, но оно им не было. Маргарита желала Гильома.
   Им отпущено очень мало времени, чтобы быть вместе. Она не должна упускать его.
   Маргарита помогла ему раздеть себя. Узлы были развязаны, чепец отброшен в сторону, одежда упала на дощатый настил пола. Гильом расплел ее косу, и пальцами разделил на отдельные пряди. Она ощутила, как распущенные волосы скользят вдоль тела. Когда он нежным движением убрал прядки от ее лица, ласка отозвалась дрожью в самом центре женского естества. Покалыванием в груди.
   Теперь из одежды на ней осталась рубашка. Только рубашка. Маргарита не могла продолжать. Это было слишком. Слишком внезапно. Слишком чувствительной оказалась ее кожа. Каждое его прикосновение потрясало. Сквозь мягкость льна она ощущала его ладонь, скользящую вверх по телу вместе с тканью. Дыхание стало неровным. Маргарита не пыталась скрыть то, что чувствует.
   "Это мое время. Он - мой. Позже я..."
   Его ладони достигли груди. Вместе с тканью скользнули вверх, а затем вниз по холмикам, поглаживая. Складки, образовавшиеся на мягкости льна, чуть сдавливая, тянули и гладили чувствительную кожу. Он нежно целовал ее соски сквозь ткань, переходя от одного к другому и обратно.
   Ловя воздух ртом, Маргарита выгибалась навстречу его ласкам.
   - Давай, избавимся от этого, - Гильом поднял рубашку и снял одним быстрым движением. Волосы упали на спину, скользнув по коже и укрыв ее. Под завесой волос его руки нашли грудь. Обвели нежные округлости. Большие пальцы, лаская, обрисовали соски.
   - У тебя прекрасные сиськи, - сказал он. - Великолепные совершенные сиськи.
   - А ты безмерно груб.
   - Просто говорю правду.
   Он был земным и предельно откровенным, и предпочел говорить не как галантный кавалер. Мог иначе, но предпочел не делать этого.
   "Я не хочу кавалера".
   Они разделили одно дыхание на двоих, и еще одно, лицом к лицу. Маргарита возвышалась над ним сейчас, когда Гильом сидел на постели, а она стояла. Он не давил на нее своей мощью. Каждое мгновение у нее был выбор. Решения принимала она. Его руки медленно скользили вверх и вниз по ее телу, слегка шершавые руки воина. Не мягкие. Не ухоженные. Они погружали ее тело в чувственный восторг. Завораживали.
   Когда она попыталась обхватить его предплечье, длины пальцев не хватило и на половину окружности.
   "Я не такая, как мои подруги, у которых было множество любовников и не осталось на сердце ни царапины. Придется расплачиваться. Я дорого заплачу за эти мгновения".
   - Это ошибка. Но мне все равно.
   - Ошибка. Мы можем сожалеть о ней позже, - сказал он.
   - Вероятнее всего - да.
   Маргарита не ожидала, что волосы на его груди окажутся такими мягкими на ощупь. Не думала, что почувствует такую силу под его кожей. Гильом был полон удивительных открытий, везде, где только ее ладони не прикасались к нему.
   Она склонилась к его рту. Гильом потянулся вверх, навстречу. Как если бы она обвязала веревкой гору и, потянув, обнаружила, что та движется к ней. Его губы были горячими и мягкими. Трепет, который она ощутила, исходил из глубин ее сердца. Сомнение и нервозность, все ее. У него сомнений не было.
   Легкий поцелуй. Не неуверенность, а медленное начало чего-то, в чем он не хотел спешки. Еще поцелуи. Глубокие. Всепоглощающие. Каждый раз разные. Он наклонил ее голову чуть ниже. Скользнул в ее рот. И не осталось никого и ничего вокруг, лишь ощущения, раз за разом, снова и снова, пока он не стал вселенной, а у нее не перехватило дыхание.
   Маргарита могла затеряться в этом мужчине, как люди терялись посреди урагана.
   Она положила ладонь ему на щеку, изучая текстуру лица. Он побрился рано утром, затеплив свечной огарок, у ручья, протекавшего по полю, на котором они устроили привал. А сейчас на коже уже снова ощущалась колючая толстая щетина. Должно быть, ему постоянно приходилось бороться с ней.
   Затем, исследуя, Маргарита потянулась к шраму. Узнать, каков он на ощупь.
   Гильом перехватил ее руку.
   - Оставь. 
   Шепот. Он перевернул ладонь и поцеловал в серединку. Поцелуй отозвался дрожью. Чудесный способ отвлечь внимание, чего он и добивался.
   - Представь, что его нет.
   Маргарита и не предполагала, что шрам имеет для него значение. Для нее шрам ничего не значил.
   - Я ничего не имею против.
   - Я тоже. Но не это я хотел бы сегодня разделить с тобой.
   Он встал. Они находились так близко друг от друга, что прикосновения его кожи она ощущала по всему телу, пока он поднимался, выпрямляясь в полный рост, а, выпрямившись, прижал ее к себе. Маргарита скорее почувствовала, нежели увидела, как он расстегивает пуговицы на брюках, как снимает их.
   Его член, гордо вздымаясь, коснулся кожи ее живота, налитой, тяжелый, мужественный.
   "Я не ожидала такой... величины. Стоило обращать чуть больше внимания на скабрезные истории и шуточки по этому поводу".
   Все его тело было теплым, и особенно член. Маргарита представила его внутри себя, где он вскорости и окажется.
   "Мы справимся с проблемой величины. Его размер не может быть... невмещающимся. Кто-нибудь сказал бы ему, если бы это было так. Я что-нибудь придумаю".
   Она прижалась к Гильому еще теснее и положила щеку на грудь. Между ними не осталось свободного пространства. Маргарита дрожала всем телом, но не от холода.
   Открыться ему. Вот ключ к наслаждению. Она исследует этот мир по имени Гильом.
   Он приблизил свои губы к ее губам, их поцелуй был наполнен жаждой и жаром. Жажда кружилась, накапливалась и пульсировала меж ее ног.
   Как-то незаметно Маргарита оторвалась от пола. Все казалось нереальным, полным волшебства. Она оказалась в постели, на одеялах. Разбросанные подушки. Тело Гильома рядом с ней, массивное как гора. Откуда-то из самой глубины его груди донеслось: 
   - Да... Вот так, да.
   Она превратилась в грот ожидания, наполненный лишь потребностью. Ни единого проблеска мысли. Ничего, кроме вдохов и выдохов и ощущения его кожи. Маргарита не могла сделать ничего лучше, только всецело положиться на него.
   Он встал на колени между ее колен. Приподнял ее бедра, придерживая руками. Огромный и мощный, он входил медленно. Пальцы мягко скользили меж ее раскинутых ног. Каждое прикосновение походило на маленький удар молнии. Маргарита слышала, как он говорит, что она прекрасна. Каждый ее вздох прекрасен. Этот. И этот. Само совершенство. Она - цветок. Он начал двигаться, и она запульсировала ему навстречу. Обвилась вокруг него, теряя голову.
   Наслаждение приняло Маргариту в свои объятия. Она вскрикнула и забилась в экстазе.
   Она чувствовала Гильома внутри себя. Чувствовала дикую силу, с трудом удерживаемую под контролем. Ощутила, как он покидает ее тело. Как напрягается все его тело. Со стоном откинув голову, он излился на ее живот. Держась за нее, неистово, со всей своей огромной мощью.
   Тяжело дыша, Гильом прижался к ней, навалившись всем своим весом. Такой тяжелый. Такой родной. Было так естественно ощущать его в своих объятиях. Маргарита открыла глаза и увидела над собой живой рельеф широкой мужской груди.
   - Я придавил тебя. - Он откатился в сторону и устроился рядом. Они лежали рядом на узкой постели. Маргарита была плотно прижата к его телу - одна рука перекинута через нее, вторая баюкала ее голову.
   "Он не дал возможности совершиться зачатию. Позаботился обо мне. Вот еще одна правда, которую я знаю о Гильоме".
   - Позволь мне обнять тебя, - сказал он. - У нас есть на это минута. - Его дыхание обвевало кожу ее лица.
   Она прижалась ухом к его груди. "У меня есть еще минута". Сознание наполнилось стуком его сердца, потоком его жизни.
   "Я влюбилась. Но это ничего не меняет".
  
  
   Глава семнадцатая
  
   - На улице никого, - Гильом склонился к ней. - Идем.
   Маргарита не смогла бы сказать, чем именно нынешняя сутулость Гильома, которую он демонстрировал на Рю Палмьер, отличалась от того, как он сутулился в деревне, но разница имела место быть. В дороге он выглядел зажиточным крестьянином, владельцем полей, а то и одного-двух домов. Сейчас же он превратился в горожанина, пронырливого и искушенного в том, как вести себя на узких аллеях и в бульварных кафе.
   Он взял ее за руку, чего ни разу не позволял себе, пока они путешествовали по сельской местности. Если задуматься, это тоже был жест, характерный скорее для горожанина, чем для жителя деревни.
   Маргариту не беспокоило, что ЛеБретон менял свое поведение в таких мельчайших деталях. Она очень мало знала о том, что он представлял из себя на самом деле и, возможно, не хотела знать. Но, в то же время, он был мужчиной, с которым она занималась любовью всего час назад. Мужчиной, которому ей предстояло сказать "прощай".
   - Вот там можно было бы поставить кого-нибудь для наблюдения за нами. Видишь? - Гильом замедлил шаги.
   Адриан взглянул на проход между домами, узкий и довольно грязный.
- И так ясно. Большого ума не надо.
   - Большинство людей не обладает тем, что ты назвал "большим умом". Лучшая точка для наблюдения... - Гильом посмотрел на самый верхний чердачный этаж под крышей, где беднота снимала дешевые комнаты. - Там, где сидят голуби, за одним из этих окон. Вот где бы я устроил наблюдательный пост. Никто никогда не смотрит наверх.
   До Отеля де Флориньяк оставалась сотня футов по левой стороне улицы. Его построили шестьдесят лет назад из камня кремового оттенка, который добывали в катакомбах под Парижем. Вполне возможно, каменные блоки добыли из земли под самим домом, на глубине пятидесяти футов. Отель де Флориньяк не был самым величественным домом в квартале, однако то, что за последние четыре года он ни разу не подвергся разграблению, обеспечивало ему неоспоримое преимущество над остальными.
   Гильом шагал с основательностью гражданина фермера, выращивающего овощи на продажу, которому надо обойти кафе и магазины или постучаться с черного входа в один из богатых домов. Кроме них по улице шагали и другие люди. Мимо торопливо, не кивнув в знак приветствия, прошла какая-то женщина с корзиной хлеба. Молоденькая служанка, опустив голову, покрытую слишком большим для нее чепцом, подметала у двери.
   - С другой стороны, если бы наблюдение вела Тайная полиция, - продолжил Гильом, когда они отошли достаточно далеко от горничной, - а это, скорее всего, именно так в этом городе, они бы запугали патриотически настроенных граждан, живущих в... думаю, в том доме или в следующем, и поставили своего человека у окна передней гостиной. Если бы он оказался не слишком осторожен, ты смог бы заметить отодвинутую занавеску. Может быть, огонек.
   - Здесь живет торговец древесиной, - поделилась Маргарита, прекрасно зная судьбу каждого из домов. - Два месяца назад он был приверженцем Дантона, но, разумеется, сейчас это не самая завидная политическая принадлежность. Теперь он преданный последователь Робеспьера. Если полиция попросит, готов разместить в своем салоне хоть батальон инфантерии.
   Но никто не стал бы устраивать за ней слежку. Если бы она понадобилась Комитету общественного спасения, они бы просто прислали жандармов колотить в дверь. Напуганные аристократки ждали дома, пока полиция придет за ними. Маргарита спасла достаточное количество таких женщин, чтобы знать это. La Flеche всегда находила их, гордых, не верящих и глупых как крольчихи, прячущимися в своих гостиных.
   Отель де Флориньяк не достался ни торговцу древесиной, ни земельному спекулянту из Лиона. Пять лет назад сам Лафайет выставил охрану, чтобы защитить дом от толпы. Во время беспорядков хлебного кризиса, люди Дантона, охранявшие дом снаружи, пили, не переставая, и мочились в каменные цветочные горшки. Когда Лафайет бежал, а Дантона гильотинировали, дом перешел под защиту Робеспьера и Комитета общественного спасения. Защиту обеспечивал кузен Виктор, примыкая то к одной партии, то к другой, сообразно меняющимся обстоятельствам.
   Виктор был сыном младшего брата Папа. Последним продолжателем рода де Флориньяк, поскольку остальные пали на баррикадах против марша Революции. Виктор чувствовал момент очень тонко. Выполняя столь изощренные па и пируэты на политической сцене, он по праву должен был быть признан одним из солистов кордебалета.
   - Вы здесь живете. - Адриен обежал глазами выступы, резьбу и изогнутые железные ограждения окон. - Есть за что зацепиться по всей длине. Забраться на любой этаж легче легкого. Как плюнуть и растереть, правда.
   - Будешь наблюдать. Я хочу, чтобы ты продолжал прогулку. Походи... - указательным пальцем Гильом нарисовал восьмерку в воздухе, - вниз и вверх по улицам и возвращайся сюда. Продолжай делать так до тех пор, пока я не освобожусь.
   "Пока я не освобожусь"... Да, они собирались освободиться друг от друга, она и ЛеБретон.
   Это было прощание и с Адриеном тоже. Прямо посреди улицы Маргарита развернулась и быстро поцеловала мальчишку, повергнув его в изумление, граничащее с ужасом.
   - Береги себя, - ей доставило удовольствие на мгновение пробить брешь в его совершенном самоконтроле. - Если попадешь в беду, постучись в кухонную дверь и скажи, что у тебя есть для меня сообщение. Я обязательно выйду к тебе. Запомни мои слова.
   - Это больше, чем ты заслуживаешь, парень. А теперь исчезни, - сказал Гильом.
   Стоя рядом с Гильомом ЛеБретоном Маргарита смотрела, как Адриен со своей обычной ухмылкой и парой осликов спускался вниз по улице, пока он не исчез за углом.
   - Мальчишка не понимает, что ты ему предложила. Что значит носить фамилию де Флориньяк в этой стране . И он совершенно искренне говорил об ограблении дома.
   - Я так и подумала. Никогда раньше не водила знакомств с профессиональными воришками. Занятный компаньон для путешествий, особенно для тебя. Неужели нас так легко ограбить?
   - Для него - да.
   После того, как дни напролет шагал к цели, величайшей глупостью было бы признать, что совсем не хочется находиться там, куда пришел. Маргарита пересекла безлюдную улицу, приближаясь к дому. Ей оставалось провести с Гильомом не более пяти, может быть, десяти минут. Невероятно мало. Она старалась не думать об этом так же, как человек старается обойти трясину, в которую его может затянуть. Но игнорировать предстоящую разлуку и дальше становилось невозможным. Они у цели. Если она посмотрит вниз, то увидит, как ноги погружаются в болото.
   Он не стал снова брать ее за руку. Вместо этого надел еще одну личину и теперь следовал за ней, держась на полшага позади, как хорошо вышколенный слуга. Как исполненный почтения представитель низкого сословия. Это было сделано красиво.
   Маргарита остановилась перед дверью. Едва она переступит порог, на ее плечи ляжет целый ряд важных обязанностей. Она станет гражданкой де Флориньяк. Так хотелось еще немного побыть просто Мэгги.
   Она все стояла, не шевелясь, и Гильом сказал:
   - Если хочешь, чтобы дверь открыли, лучше постучать.
   - Твоя мудрость бьёт через край.
   С умеренным интересом он рассматривал резные украшения над окнами и крышу мансарды, совершенно не обращая внимания на нее. Это причинило бы боль Маргарите, верь она, что на его лице отражается хотя бы слабый проблеск его мыслей.
   Если бы она стояла на вершине самой высокой горы, одной из тех, что расположены в Швейцарии или на величайших горных хребтах Востока, глядя на землю далеко внизу, если бы в этот момент Маргарита сделала неверный шаг и упала, мир вокруг наполнился бы ощущением полета и порывами ветра, и ей бы казалось, будто она застыла без движения между небом и землей. Все долгие минуты падения она верила бы, что гибели можно избежать. Надежда не покинула бы ее сердце до последнего мгновения, когда земля неожиданно окажется совсем близко, и все будет кончено.
   Быть с Гильмом означало совершить такое падение. Теперь она столкнулась с земной твердью. Она не могла еще раз пройти вместе с ним через всю Нормандию. Не могла даже вернуться с ним в комнатку Жанны. Во многих важных смыслах, они уже сказали друг другу "прощай". Маргарита стояла на пороге, пытаясь не думать, что будет дальше. Пытаясь заставить себя отнестись к расставанию взвешенно и мудро. Но правда заключалась в том, что даже у применения философии есть свои пределы.
   - Или мы можем еще постоять снаружи, - подал голос Гильом. - Погода сегодня хорошая.
   - Дай мне минуту. И я постучу, - сердце в ее груди превратилось в камень. - Ты сам попросишь отца заплатить? Мы не успели обговорить деталей.
   - Я собираюсь настоять на оплате, - речь Гильома стала удивительно невыразительной, словно даже его нескончаемая изобретательность исчерпала себя. - Будет странно, если я этого не сделаю. - Еще минута канула в вечность. - Я взял тебя с собой не из-за денег. Ты это знаешь.
   - Я ничего о тебе не знаю, кроме нагромождений лжи. - У нее не было права на предъявление претензий, но она все равно не могла удержаться. - Теперь ты будешь избавлен даже от такой маленькой неприятности, как вранье мне. Тебе станет легче.
   - Конечно. Буду скалиться от облегчения, как угорь.
   Она не забудет его голос. Похожий на звук, с которым жернова трутся друг о друга. Больше никто не говорит так.
   - Мне было хорошо с тобой. - Каждое слово она произносила с осторожностью. Их интерлюдия почти закончилась. - Если бы дела обстояли немного иначе, я... - Маргарита выдохнула и замолчала, потому что, на самом деле, говорить было нечего. - Но есть вещи, которых не изменить.
   В кармане Гильома все еще лежало кольцо, которое он забрал у нее. Кольцо ее матери. Маргарита не просила его вернуть, а сам он не предложил этого. Ошибалась ли она, оставляя ему кольцо и надеясь, что он будет им дорожить?
   Маргарита будет представлять, как он хранит его и иногда вынимает, чтобы посмотреть. Чтобы подержать в руке. Ее глупости нет предела.
   - Пора с этим заканчивать, - он обошел Маргариту и поднял кулак, чтобы ударить по дереву, заполнив пространство громким, гулким и прощальным стуком.
   "Я познала ласку его рук. Проникла в самую сущность его силы. Он - мой. Сердце глухо к доводам разума".
   Жанвье, камердинер Папа, уже открывал дверь. Он был одет в простую льняную рубашку, черную куртку и бриджи до колен. Кружев и шелковой ливреи слугам больше не полагалось. В доме ее отца старались создать видимость того, что хозяева разделяют революционные идеалы.
   - Мадемуа... Гражданка. Что? - Его челюсть отвисла. Он выглянул на улицу. Посмотрел в обе стороны, но не увидел экипажа. И горничной. И лакея, выгружающего багаж. Глаза Жанвье остановились на шраме Гильома. - Что случилось? Где карета? Почему вы так одеты?
   Солдаты не приходили сюда арестовывать ее. Предательство, разрушившее нормандскую сеть La Flеche, не затронуло сеть в Париже. И никто не сообщил о пожаре в замке.
   - Вы не предупредили о своем приезде, мадемуазель. Мы думали, вы в безопасности в Вуазмоне, - Жанвье отступил на шаг, склонившись.
   - Как видишь, нет. Где мой отец? - Маргарите нужно было поделиться с Папа множеством дурных вестей. И с Виктором. Виктор будет ворчать и винить во всем ее. Он винил бы Маргариту, даже если бы замок загорелся от удара молнии.
   Большое тело Гильома переступило порог холла. Заложив руки за спину, он встал лицом к статуе обнаженной лесной нимфы из позолоченной бронзы. Он рассматривал статую с большим вниманием.
   - Хозяин не... - Жанвье снова оглядел улицу, словно ждал появления кареты с багажом, а затем закрыл дверь. Камердинер застыл, с подозрением поглядывая на Гильома.
   - Мой отец не...?
   - Совершенно точно, здесь его нет.
   Маргариту охватил страх.
   - В таком случае, где именно он находится?
   Жанвье не ответил. Камердинер ее отца был далеко не дурак, иначе он ни за что не сумел бы вести дом такого человека, как Папа. Как у любого по-настоящему хорошего слуги, у него в высшей степени было развито чутье на то, когда стоит придержать язык за зубами.
   Что-то не так. В тихом, прибранном, хорошо обставленном холле не было ни маленьших подтверждений этому, но Маргарита была уверена. Как будто слышала хруст, стоя на льду, покрывающем зимнее озеро.
   - Давно отца нет дома? Час? - Жанвье должен ей рассказать, в конце концов. Или ей следует найти кого-то другого, кто расскажет. - День? Неделю?
   Папа арестован? Его вытащили из постели посреди ночи и увели прочь солдаты Национальной гвардии? В эти дни многие люди исчезали именно так. Такое могло случиться с каждым. Даже с Папа. С непредсказуемым, доводящим людей до бешенства Папа.
   Если он в тюрьме, то может быть уже слишком поздно. Вытащить кого-нибудь оттуда невообразимо сложно.
   Маргарита предоставила отцу множество возможностей покинуть Париж и стать эмигрантом. Спорила с ним. Уговаривала уехать в Англию, где он был бы в безопасности. Он не согласился. Ей оставалось лишь надеяться, что отец снова уехал в Осло, изучать манеру гнездования норвежских гусей, вместо того, чтобы блуждать у линии фронта, оценивая мастерство австрийских офицеров артиллерии. Когда дело касалось Папа, ни в чем нельзя было быть уверенной.
   Гильом не смотрел прямо на нее. С непроницаемым выражением лица он следил за ней взглядом, глядя в большое зеркало.
   Дверь за ее спиной отворилась. Но из салона вышел не Папа, а Виктор. Виктор, которого не должно было быть здесь, в ее доме, в столь ранний час.
   - Кузен Виктор, - Маргарита слегка присела в поспешном неглубоком реверансе, балансировавшем на грани неуважения. Сколько раз отец просил ее быть повежливее с Виктором? - Жанвье, похоже, проглотил язык. Так что, ответь мне сам. Где Папа?
   - А где пропадала ты, Маргарита? До нас дошли слухи... - Виктор проглотил конец фразы. - Почему ты так одета? - Он покосился на Гильома, занятого осмотром остальных нимф. Гильом смотрел на них совсем не как на произведения искусства эпохи Возрождения. То был взгляд мужчины, разглядывающего статуи обнаженных женщин.
   - Кто он?
   Маргарита и сама задавалась этим вопросом уже некоторое время.
   - Я все объясню отцу. Где Папа? Объясни мне, хотя бы вкратце. Почему его нет...
   - Позже, - оборвал ее Виктор.
   В прошлый раз, когда Виктор гостил в их доме, он не отдавал приказов. Было похоже, что ситуация с тех пор изменилась не в лучшую сторону.
   - Почему ты здесь?
   - Не перед слугами, - отрезал Виктор, хмуро взглянув на Жанвье - Жанвье, который хранил семейные тайны двух поколений де Флориньяков - а затем, повернулся, чтобы рассмотреть Гильома. - Ты так и не объяснила, кто этот человек.
   - У него дело к отцу. И раз уж ты предпочитаешь беседовать тет-а-тет... Пойдем в салон. - Вести себя так, будто Гильом не имеет значения. Как будто он никто для нее. В последнее мгновение Маргарита добавила после паузы, будто лишь сейчас подумав об этом. - Присядьте и подождите, гражданин ЛеБретон. Сядьте на ту деревянную скамью и ничего не трогайте. Мой отец вам заплатит.
   Виктор не сдвинулся с места.
   - К тебе это не имеет отношения, - сказала Маргарита.
   - В отсутствие твоего отца... это имеет ко мне отношение. Тебе придется объяснить все мне. И, похоже, решать эту твою проблему буду я.
   Маргарита почувствовала слабость во всем теле. "Гильом должен уйти. Я должна увести его из этого дома. Увести подальше от Виктора".
   Виктор был единственным ее кузеном и единственным наследником де Флориньяков. Влиятельным человеком, наделенным властью. Радикалом, членом Комитета общественной безопасности, другом самого Робеспьера. Идеалистом. Человеком, лишенным чувства юмора, ведущим почти спартанский образ жизни, обладающим твердыми моральными принципами и непоколебимыми в своей унылости убеждениями. Одним словом, полной противоположностью Гильома ЛеБретона.
   Виктор мог уничтожить Гильома одним движением пальца.
   Маргарита театрально вздохнула.
   - Кузен, я провела в дорожной пыли четыре дня, покрылась невообразимо толстым слоем грязи и ужасно голодна. Ты утверждаешь, что у Папа неприятности, слишком серьёзные, чтобы о них можно было легко рассказать. Гражданин ЛеБретон может подождать. - Она на мгновение обернулась. - Уйдите сейчас и возвращайтесь завтра. Мы заняты.
   Гильом взглянул прямо на нее. В его глазах не отразилось и тени того, что произошло между ними.
   - Кто он? - повторил Виктор. - Маргарита, я жду объяснений.
   Она всплеснула руками. 
   - Хорошо. В конце концов, сейчас кроме тебя с этим некому разобраться. Это гражданин ЛеБретон, он занимается разносной торговлей по деревням. Когда в Вуазмоне произошло несчастье - а случившееся намного серьёзнее, чем ты можешь предположить, - он проявил доброту, сопроводив меня на протяжении всего пути и доставив в Париж в целости и сохранности. Я обещала, что его старания будут вознаграждены. Будь так добр, достань деньги из хранилища и расплатись с ним.
   - Сотню золотых луидоров. - Гильом удобно уселся на скамейке. Он скрестил руки на груди и превратился в гражданина торговца ЛеБретона с глазами, полными подсчетов прибылей и убытков, и руками, привыкшими на ощупь определять форму и качество товара. Покупателям следовало быть внимательными - вес товаров Гильома ЛеБретона временами мог не соответствовать заявленному. - Золотых луидоров. Не серебряных. И не бумажных.
   - Патриоты принимают ассигнации, - голос Виктор звучал угрожающе мягко. - Только реакционеры и контреволюционеры требуют платить им в монетах. Вам известно, что отказ принять оплату ассигнациями, когда они предложены, является нарушением закона?
   - Уговор был о монетах.
   Как Гильом делал это? Движение губ. Шрам, оказавшийся на свету. Чуть изменившийся голос. И он превратился в обитателя грязных перенаселенных пригородов на востоке и юге Парижа. Даже кисти его скрещенных рук выглядели грубыми и опасными. Тех самых рук, что дарили божественное наслаждение, прикасаясь к ее коже.
   "Не бросай Виктору вызов. Забирай ассигнации и уходи".
   Маргарита не посмела ни разу взглянуть на Гильома. Боялась, что не сумеет лицом и глазами лгать так же хорошо, как это делал он.
   - Кузен, - она нетерпеливо встала перед родственником. - Есть вещи более важные, чем препирательства с торговцами. Вели Жанвье заплатить ему и проходи в салон. Пожалуйста.
   "Важные вещи" должно подействовать на Виктора. Он был человеком, глубоко верующим в важность дел и вещей, если они имели к нему непосредственное отношение.
   - Ты права, - кивнул он. - Иди первая.
   Маргарита открыла дверь в салон. За ее спиной Виктор сказал очень тихо, но она все же услышала:
   - Будьте осторожны, гражданин ЛеБретон. Люди попадают на гильотину за провинности много меньшие, чем та наглость, которую вы позволили себе сегодня. Жанвье принесет монеты. Вам не стоит больше показываться мне на глаза.
  
  
   Глава восемнадцатая
  
   Дойл вышел из Отеля де Флориньяк, позвякивая золотыми монетами в кошельке.
   Хоукер не приближался к нему, пока не увидел сигнала. Мальчишка быстро догнал Дойла.
   - Вы вот так просто оставили ее и ушли?
   - Да.
   - Отец был там?
   - Ни следа, ни намека на его пребывание. Зато в дом переехал кузен. Интересный парень. Ей он не нравится.
   Они шагали в ногу, позади ослики образовали вспомогательный отряд. Довольно долгое время мальчишка не задавал вопросов. Почти две сотни шагов. А потом не выдержал:
   - Чем интересный?
   - Количеством людей, которых он убил. - "Я мог бы протащить тебя через пол Парижа за твой любопытный нос". - Виктор де Флориньяк в некоторой степени философ-утопист, что в наши дни означает любитель срезать с плеч головы всех, кто с ним не согласен. С десяток человек, а то и больше. Он подумывает и меня включить в этот список. Уже бы включил, если бы не присутствие Мэгги. На мой счет у него сильные и вполне обоснованные подозрения.
   Дойл свернул направо на Рю Рики, остановился и проверил веревки, которыми корзины крепились на спины осликов. Возможно, слежки за ними не было. Трудно сказать с определенностью, находясь в этой части города.
   Хоукер застыл рядом, вскипая от гнева.
   - Вы оставили ее с кузеном, который убивает людей.
   - Ну, не своими белоснежными ручками. Все чисто и законно. Он лишь подписывает ордера Комитета общественного безопасности.
   - Вы оставили ее и ушли потому, что думаете, ее отец может объявиться.
   - Или она начнет его поиски. Так или иначе... - Дойл подтянул веревки и цокнул осликам. - Она будет приманкой, так мы это называем.
   - Вы делали это с ней. Вы поднялись с ней наверх и там делали это с ней. - Удар ногой по камням мостовой. Еще один. Мальчишка был возмущен. - Я почувствовал запах, когда вы спустились. Как у парочки уличных котов. Вы лыбились, а она мурлыкала и потягивалась.
   Было удовольствием идти рядом, зная, что на ее коже остался его запах. "Надеюсь, этот ее кузен не обладает твоим опытом и нюхом. Определенно, нет, иначе я бы уже поднимался по ступенькам к гильотине".
   - Отлично. Просто отлично. А как на счет этой парочки? - Хоукер ткнул локтем назад, указывая на осликов. - Пора с ними расстаться? Давайте, продадим их тоже. Много хороших, сочных кусков мяса на костях. Ослиное фрикасе.
   - Мне казалось, ты хотел именно этого.
   - Нельзя есть собственного осла. И нельзя использовать свою женщину как... - Хоукер пнул обломок булыжника, облепленный грязью. Тот кувыркнулся в воздухе и ударил в стену. - ...приманку. Джентльмены так не делают.
   Мимо них проехала телега. Дойл сказал:
   - Что касается пищи, мул намного вкуснее осла. Я отведу тебя в таверну, где можно попробовать и того, и другого. Тут есть одна поблизости на левом берегу.
   - Не хочу, раз вам все равно. Вы могли бы придумать, как не расставаться с ней, если бы захотели.
   - Я и так ввязался в неприятности, чтобы доставить ее сюда.
   Хоукер блеснул полоской стиснутых белых зубов.
   - Плевать на это.
   - Если она вместе с отцом планировала убийства офицеров британской армии, она заслуживает того, что получит. Если нет, она остается единственной нитью, которая может привести нас к нему. - День уже наступил. К этому времени им следовало быть в квартале Марэ, в штаб-квартире. - Де Флориньяк знает, кого пометил на смерть. Когда я доберусь до него, ему придется рассказать. А теперь, слушай. Знаешь, где мы сейчас?
   - Нотр-Дам вон там, - указал Хоукер. - Отель де Флориньяк там. - Черные обсидиановые глаза изучали Дойла. - Вам не нравится, что пришлось ее оставить.
   - Мне не может нравиться все, что я делаю.
   - Когда вы собираетесь забрать ее оттуда?
   - Когда придет время. Я собираюсь прогуляться вдоль этой улицы, которая называется Рю Кайрель. Тебе нужно будет последить за мной, так, для тренировки. - Тоже самое он повторил на языке жестов. - Если потеряешься, ищи меня вниз по реке, на правом берегу, у большого моста, Пон-Неф.
   Движением руки Хоукер ответил "да".
   "Посмотрим, сумеешь ли ты найти дорогу, мальчик". Дойл, не оглядываясь, пошел вперед, прихватив с собой осликов.
  
   - Сгорел! Замок сгорел! Это невозможно! Невозможно! - выкрикивала ее тетя, как попугай, топая ножкой по полу. - Нет! Нет. Нет. Нет. Невозможно.
   Тетя Софи. В мире неопределенностей, лишь она оставалась абсолютно предсказуемой. Одна и та же повторяющаяся истерика. Неважно, выпорхнула ли птичка из клетки или свергли короля. Сломался ли веер или сгорел замок.
   Маргарита стояла, успокаивающе бормоча, пока горничные не вывели тетю из салона. Виктор приказал приготовить ароматизированную воду для глаз его матери. Отвар из лаванды и укропа. Влажные салфетки для ее лба. Тетя Софи удалилась в слезах, икая. Вздох облегчения, и в комнате установилась тишина.
   В салоне было и душно, и темновато. Маргарита отодвинула занавески, одну за другой и открыла окно, чтобы впустить прохладный уличный воздух. Она прошлась по комнате, гася свечи, которые давали мало света, но добавляли жара.
   Виктор давал Жанвье все новые и новые указания. В доме никто не смеет пошевелится. Везде должна стоять абсолютная тишина. В покоях его матери должно быть темно, и нужно оставить горничную посидеть с ней. Необходимо зажечь ароматические свечи. Виктор всерьёз обсуждал достоинства разных сортов свечей.
   Кузен Виктор должно быть вторгся в Отель де Флориньяк около двух недель назад. За это время тетя Софи успела заставить салон коробками конфет и пухленькими статуэтками купидонов. Часы в количестве трех штук отсчитывали три разных времени суток. Зачем кому-нибудь могли понадобиться часы в таком количестве?
   Добыча республиканцев, награбленная в парижских домах аристократов. Кое-какие вещи Маргарита узнала - раньше они стояли в домах ее друзей.
   Жанвье вышел проследить за процессом приготовления отвара. На столике за софой Маргарита обнаружила еще одни часы, по размеру меньше остальных.
   Виктор подождал, пока закроется дверь.
   - Нельзя было сообщать ей новости в такой манере. Моя мать - очень чувствительная женщина.
   - Не существует достаточно деликатной манеры для того, чтобы сообщить, что здание сгорело дотла.
   - Не было нужды вообще сообщать ей об этом. Мою мать совершенно необязательно посвящать в подробности происшествия, - шагая по комнате, Виктор жестикулировал, будто выступал перед публикой. - Бог мой, потеря катастрофическая. Как такое могло произойти? Одни картины стоили десятки тысяч ливров. А библиотека... Ты хоть представляешь, сколько твой отец тратил на покупку книг?
   - Почти все, до последнего су. Слуги в безопасности. И мне тоже удалось спастись невредимой, благодарю.
   - Естественно, я забочусь о твоем благополучии. - Виктор поджал губы. Ноздри вытянутой формы сузились. Виктора считали весьма привлекательным мужчиной. Маргарите так никогда не казалось. - Это исключительно твоя вина, Маргарита, что селяне разграбили и подожгли замок. Что они вышли из повиновения. Если бы, как я советовал, ты осталась бы в Париже, ничего подобного бы не случилось.
   Общаться с Виктором всегда было сложно. Он делал заявления, не имеющие никаких логических связей с изложенными аргументами.
   - Люди, которые совершили это, прибыли из Парижа.
   - Именно это я и имел в виду. Политические фанатики, путешествующие по стране, разжигая мятежи и подстрекая к беспорядкам. Своим присутствием в замке, ты просто искушала их. Если бы ты не жила там одна, без присмотра, деревенские никогда не посмели бы учинить такое безобразие в поместье.
   - Не вини моих селян. То была пьянь и рвань, завсегдатаи таверны. Два человека приехали с ордерами на арест, выданными Комитетом общественного спасения, и подняли...
   - Не смеши меня. Если бы ордера были выданы, мне бы сообщили. Или ты считаешь, никто никогда не пытался наказать твоего отца за его выходки? - Виктор расхаживал по комнате, чеканя шаг. - Я отменял каждый такой ордер. Я обеспечивал безопасность де Флориньяков. Даже если оставить в стороне мою привязанность к вам...
   "О, да. Давай оставим это в стороне".
   - Я не могу допустить, чтобы семья попала под удар. Я отвечаю за ваши действия. Думаешь, можно занимать пост, какой занимаю я, и не иметь врагов? Твое упрямство, глупость твоего отца, позволившего тебе жить самостоятельно и делать, что пожелаешь...
   - Я управляла имением в Вуазмоне с...
   - Глупость твоего отца, позволившего тебе вытворять все, что угодно, привела к потере нашего имения. Бог знает, какие пойдут сплетни, когда об этом станет известно. А ведь именно такого рода известности я стараюсь избегать. Если бы ты жила в Париже, под присмотром своего отца и моим, ничего этого не случилось бы.
   - Где мой отец?
   Вопрос остановил поток жалоб.
   Виктор хранил молчание чуть дольше, чем обычно, перед тем как ответить:
- Я думал, он с тобой. В Вуазмоне.
   Он понятия не имел, где Папа. Виктору сообщили бы, если бы отец был арестован. Тяжеленая плита страха упала с плеч Маргариты. Папа не сидит в одной из парижских тюрем, выцарапывая математические формулы на стене, раздражая сокамерников и доводя тюремщиков до белого каления. Он всего лишь пропал.
   - Тебе известно, покинул ли Папа Париж?
   Звук, который раздался в ответ был скрежетом зубов. Зубов Виктора.
   - Я пришел к выводу, что да. Он ушел, прихватив с собой сумку. Не проинформировав меня, куда направляется.
   Ей почти стало жаль Виктора. 
   - Он не мог эмигрировать, если это то, чего ты боишься. - Для этого у Папа не хватило бы здравого смысла. - Что бы с ним не случилось, это произошло во Франции.
Впрочем, местонахождение никак не ограничивало количество неприятностей, которые могли с ним случиться.
   - Хотелось бы мне верить, - сказал Виктор.
   - Если ты беспокоился о нем, следовало написать мне, чтобы убедиться, что он в Вуазмоне. Хотя, разумеется, ты был так добр, что нанес визит сюда вместе с матерью. Даже несмотря на то, что момент для визита не слишком подходящий. - Маргарита пересекла комнату и потянула веревку звонка.
   Перед ней была целая россыпь проблем. Виктор был самой неотложной. Но не самой главной.
   - Мы найдем Папа в лодочном домике в Пито, измеряющим магнетизм на Сене, или в каком-нибудь мавзолее, измеряющим размер черепа гениев, или... кажется, в последнем письме он писал о планетах. Я не обратила внимания. В любом случае, он не занят ничем, что имело бы отношение к политике.
   - К политике отношение имеет любая мелочь, Маргарита. - Виктор встал прямо перед ней. Слишком близко. - Что произошло между тобой и тем крестьянином?
   Маргарита отодвинулась.
   - Между мной и бродячим торговцем? Не будь вульгарным.
   - Ты провела в компании этих отбросов общества несколько дней.
   - Не настолько он плох, чтобы называть его отбросами, Виктор. Конечно, он торговец, но и у них есть хорошие качества и собственный кодекс чести. - "Будь убедительной. Очень убедительной". - Он относился ко мне чрезвычайно уважительно. Далеко не каждый мелкий буржуа считает необходимым применять насилие в отношении аристократии. Некоторые предпочитают, как и раньше, подчиняться приказам. Все, что ему нужно - деньги. Чтобы купить кусок земли где-то на краю света, - она позволила насмешке прозвучать в голосе, - и жениться на хорошенькой дочке мельника.
   - В отсутствие отца я обязан заботиться о твоей репутации.
   - Мой отец предпочел бы, чтобы эту заботу ты оставил ему. Или мне. Ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются.
   Из-за Виктора она отреклась от Гильома, оскорбила его и ушла. Своим поведением она отравила их прощание.
   Наконец, Виктор опустил глаза. 
   - Мне не понравилось, как он смотрел на тебя.
   - Его лицо? Оно и в самом деле уродливо, но что бедняга может поделать? - Маргарита повернулась к кузену спиной. - Сейчас мне нужно отдохнуть. Все эти неприятности ужасно меня утомили. Выпью кофе в своей комнате и сяду писать письма. Скольких друзей необходимо известить о том, что я вернулась в город. - Она зевнула нарочито широко. - После обеда схожу в Бани. Это поможет мне освежиться. За последнюю неделю у меня возникло ощущение, что грязь въелась даже в душу.
   - Едва ли сейчас подходящий момент, чтобы освежаться в общественных банях. Маман почти наверняка захочет...
   - Я не спрашивала у тебя разрешения, кузен, - она направилась к выходу, намеренно не торопясь. Маргарита не хотела, открыв двери салона, натолкнуться на лакея, прижавшего ухо к замочной скважине. - Прикажи приготовить на обед что пожелаешь. Меня к обеду не ждите. Нет нужды говорить, что ты можешь чувствовать себя как дома.
   Маргарита устала до полусмерти. Не от долгой дороги. С Гильомом она могла бы прошагать до самой Монголии и обратно и не чувствовать себя такой истощенной. Такова была цена расставания. Четверть часа вдали от него опустошили ее душу.
   Исполнить свой долг не тяжело. Тяжело становится потом, когда сожаления съедают тебя заживо. Исполнив свой долг, можно прожить довольно долго. Многие годы.
   "По рождению я - де Флориньяк. По собственному выбору я - Зяблик, глава La Flеche. Но ни в первом, ни во втором качестве я не могу иметь ничего общего с Гильомом ЛеБретоном в любом из его обличий".
   Любовь - это боль. Маргарита не пожелала бы влюбиться никому из своих друзей.
   За ее спиной раздались слова Виктора:
   - Если между тобой и этим торговцем что-то есть, это необходимо прекратить.
   Он выглядел раздосадованным. На его лице это выражение появлялось довольно часто. Виктор рос зловредным мальчишкой, полным подлых замыслов и пустого бахвальства. Теперь он стал неприятным мужчиной, чьи угрозы были абсолютно реальны.
   Поэтому она беззаботно произнесла:
   - Неужели ты собираешься охотиться за бедным, неряшливым гражданином ЛеБретоном до самого его жилища в Фобур Сен-Антуан? Мстительность тебя не красит, особенно, по отношению к человеку, который сослужил мне хорошую службу. Хотя, ты никогда не умел вести себя со слугами.
   Она должна говорить о таком человеке, как Гильом ЛеБретон так, будто он - пустое место. Это единственный способ спасти его.
   - Я пошлю дочке мельника подарок на крестины, если такие обряды еще проводят, и если буду в состоянии вспомнить адрес, который он назвал.
  
   Глава девятнадцать
  
   В квартале Марэ Уильям Дойл чувствовал себя комфортно. Здесь человек мог выйти на улицу в любое время дня, в любой одежде и не выделяться из толпы. Даже ослики смотрелись тут естественно.
   Хоукер, глазея по сторонам, шагал рядом бесшумно как кошка, каждый мускул которой расслаблен и гибок.
   - Шумно, - прокомментировал он. - Много народу.
   - Самого разношерстного, что нам только на руку. И узкие улочки. Удобное место для того, чтобы избавиться от погони.
   Штаб-квартира британской разведки находилась в Марэ. Самые разные представители человечества обитали здесь бок о бок друг с другом. Богачи занимали просторные апартаменты первых этажей. Гризетки и рабочие селились на более высоких этажах, за которые арендная плата была ниже. Торговцы и продавщицы проходили мимо. Слуги, выполняя хозяйские поручения, выгуливали маленьких избалованных собачек, несли хлеб в эти большие дома вдоль по улице. Голодные и нищие выползали из своих комнатушек на чердаке позже, когда становилось жарко.
   Те из прохожих, кто обращал на Дойла внимание, могли подумать, что он продает овощи обитателям всех этих больших домов с черного входа, обходя таким образом контроль цен.
   "Я не должен был оставлять ее там".
   Кузен Виктор мог догадаться, чем они с Мэгги занимались этим утром. Виктор, хоть и разглагольствовал о равенстве и братстве, в полной мере унаследовал фамильную гордость де Флориньяков. От этого человека лучше держаться подальше.
   Рю Пьер ле Саж представляла собой проход между домами, слишком узкий для того, чтобы два человека могли пройти рядом, даже если они хорошо знакомы друг с другом. Дойл и Хоукер, каждый взяв под уздцы ослика, двинулись вперед. Мимо них по одной протиснулись две продавщицы, одетые в опрятные темные платья и торопящиеся, быть может, опаздывая на работу. Расстояние, отделяющее Дойла от Мэгги, ощущалось им как веревка, привязанная к спине, становящаяся длиннее, но не отпускающая.
   Мэгги захочет выставить из дома эту элегантную пиявку, своего ублюдочного кузена. Еще одна причина, по которой она должна будет связаться с отцом. Весь смысл доставки ее в Париж заключался в том, чтобы выманить старика из укрытия.
   Очередь, ожидавшая открытия булочной на углу, тянулась вниз на полквартала, нервная и сварливая, исполненная надежды оказаться внутри прежде, чем закончится хлеб. Владельцы магазинов раскладывали товары на прилавках. Соперничая за внимание немногочисленных покупателей, они выставляли прилавки с товарами на улицу.
   Он вернул Мэгги туда, где она должна была быть, со своей семьей. Он установит за ней наблюдение. Ему дадут знать, если Мэгги окажется в опасности. Не было причин опасаться, что Виктор может навредить ей. Непохоже, чтобы она его боялась.
   "Я не могу отвезти ее домой и держать вместо домашнего питомца".
   Дома, стояшие вдоль квартала, демонтрировали улице лишь парадные фасады, оставляя частную жизнь скрытой от посторонних глаз. Все проходы, ведущие во внутренние дворы, были перекрыты двойными дверьми, широкими, высокими, крепко запертыми и охраняемыми подозрительными консьержами.
   Штабквартира британской разведки располагалась посередине Рю де ла Веррери. Ворота были выкрашены синей краской.
   Дойлу исполнилось двадцать девять. Он служил в британской разведке уже десять лет, шесть из них на положении независимого агента. И впервые чувствовал себя дураком из-за женщины.
   Маленькая дверца в больших двустворчатых воротах приоткрылась.
   - Это я. Он со мной, - Дойл притянул мальчишку поближе к себе, выставляя на обозрение. Портье не стал бы возражать даже против приведенного агентом тигра, при условии, что сначала он его осмотрит.
   Дверь отворилась. Портье посторонился, и они прошли под темным квадратным навесом ворот, во двор. Дульче и Декорум цокали копытами позади.
   Вокруг все было тихо, но несмотря на ранний час в доме не спали. Ставни окон на кухне были распахнуты, рамы приподняты. Белые занавески, видневшиеся внутри, едва заметно покачивались. На противоположном конце двора, там, где начиналась лестница, метла подпирала открытую дверь. Водяные пятна темнели на плитах двора между каменной раковиной и большими горшками с петуньями и лилиями, расставленными вдоль стен. Лужи образовались под подоконником, уставленным горшками с красной геранью. Дульче подошла и начала объедать листья с герани.
   - Из того, что вы рассказывали, я думал, дом больше.
   Хоукер огляделся, по всей видимости, выискивая способы проникнуть внутрь с целью грабежа. Всего лишь парень со специфическими навыками.
   Каждый, кто находился здесь, за этими окнами, смотрящими во двор, служил в британской разведке. Свои. Если во Франции где-нибудь и можно было ощущать себя в безопасности, так это здесь.
   Дойл ждал. Кухонная дверь открылась. Элен Каррадерс, глава французского отделения, известная здесь под именем Элен Кашар - худая, старая, с белоснежыми волосами и прямой спиной, с ног до головы одетая в черное, суровая, как всегда, вышла за порог. За ней, сияя, следовала ее тень - Алтея - пухлая и румяная в своем красно-полосатом платье.
   - Ты выжил, как я погляжу, - Каррадерс подняла руки и положила Дойлу на плечи. Сжала их и отпустила. Отступила на шаг. - Наслышаны о лондонском деле. Неплохо справился.
   Со стороны Каррадерс это было равносильно сердечному рукопожатию и самым крепким объятиям. Интересно, насколько она наслышана о лондонском деле. Скорее всего, более чем.
   Дойлу следовало перейти к следующей части.
   - Эйдриен Хоукинс. Хоукер.
   Каррадерс умела превращать в оружие даже молчание. Она могла плотно свернуть его, ударить им и закопать жертву в саду. Дойл подивился, как не завяли и не усохли цветы, столько холода внезапно разлилось в воздухе.
   - Тебе здесь не рады, - сказала она Хоукеру.
   - А я не горел желанием сюда попасть. - Мальчишка демонстрировал свой лучший французский. Изысканный, аристократический, вежливый. - Мадам.
   Взглядом Каррадерс расчленяла Хоукера на мелкие кусочки.
   - У меня нет другого выбора, кроме как позволить тебе остаться здесь. Но не попадайся мне на глаза, понятно?
   Повысив голос она подозвала молодую женщину.
   - Клодин, отведи это... эту крысу в комнату на чердаке и оставь там. Проследи, чтобы он сидел тихо, пока не понадобится. В остальном, я не желаю знать о его существовании. Гильом, пожалуйста, идем со мной.
   "Обошлось".
   Хоукер поднялся вверх по лестнице на чердак, следуя на шаг позади Клодин и радуясь возможности убраться подальше от выкованной из стали волчицы, оставшейся внизу.
   Клодин, однако. Он чувствовал, что сумеет легко и быстро найти с ней общий язык. Плоская как доска, но с изящным изгибом бедер, которыми она привычно и призывно покачивала. Опытная Клодин, вероятно, далеко не самый худший вариант.
   Он любил женщин. Мир был бы на порядок более мрачным, если бы не женщины, а страшненькие девушки были самыми добрыми. Мягкими как перина. Верными друзьями. Кому нужны красотки, если на свете есть такие дурнушки?
   Когда они поднялись на самый верх, Клодина взглянула на него и сказала:
   - Твоя комната.
   Она еще не разобралась, как вести себя с ним - как с мальчиком или как с мужчиной. Он мог помочь ей определиться.
   - Вы очень добры, мадмуазель.
   - Гражданка, - чопорно поправила она. - Гражданка Клодин. Нам, mon petit bonhomme, следует быть безупречными гражданами Республики. Тебе что-нибудь нужно? Твои вещи принесут позже, когда снимут корзины с животных.
   "Тому, кто этим займется, не позавидуешь". Хоукер надеялся, что разгрузив корзины, никто не станет пересчитывать фальшивки. Он успел стянуть несколько пачек.
   - Вода в кувшине, - сказала Клодин. - Позже можешь умыться у помпы во дворе.
   Ее слова прозвучали как предложение. В британской разведке все были помешаны на умывании. Он уже начал привыкать к этому.
   В комнате имелись шторы и тряпичный коврик на полу. И, похоже, ему не придется ни с кем делить постель. Чистые простыни. Фарфоровая миска и кувшин на комоде. Полотенца. Сложенные белые полотенца. Да это просто чертов дворец.
   В комнате хорошо пахло. Случалось, он обчищал дома, где так пахло, но никогда не жил в таких.
   - Мило. - Хоукер ожидал оказаться в подвале, возможно даже закованным в кандалы. Ведь им было известно, кто он. Что он сделал.
   - Алтея подготовила комнаты. Тебе следует поблагодарить ее. Как и гражданку Кашар за то, что позволила тебе остаться.
   Возможно, это ловушка. На лице Хоукера не дрогнул ни один мускул. В этом доме, Клодин, по всей вероятности, исполняла множество разнообразных обязанностей. Как знать, вдруг именно ее пришлют, чтобы придушить его во сне? Это придало бы ситуации определенную - как это называл Лазарус? - пикантность.
   - Останешься здесь, пока гражданка Кашар не пошлет за тобой. - Глаза Клодин смеялись. - Если будешь терпелив, возможно, я даже накормлю тебя.
   Перед тем как выйти и запереть за собой дверь, она заглянула в кувшин, чтобы убедиться, что в нем достаточно воды.
   Чем старше он становился, а сейчас ему было уже двенадцать или тринадцать, тем меньше он понимал женщин.
   Он сам по себе. Это ему присуще... Разве не прекрасное слово? Присуще. Он в точности не знал, что оно означает, но слышал, как Дойл употреблял его. Ему было присуще проявлять инициативу.
   Окно находилось так высоко, что падение на камни под ним означало неизбежную и мучительную смерть. Но зато крыша находилась в пределах досягаемости. Только взберись на крышу - и дом твой. Слова Лазаруса. В отличие от многого другого, что говорил старый ублюдок, это была чистая правда.
   Хоукер оказался в этом дерьме из-за Лазаруса. Это Лазарус послал его на дело в лондонскую штаб-квартиру британской разведки, на Микс-стрит. А когда Хоукер влип, Лазарус сдал его разведке, так же легко, как целовал им ручки.
   Начиналось все гладко, дело как дело, ничего особенного. Хоукер спустился по дымоходу, вниз головой, как паук по шелковой веревке. Обычно какой-нибудь придурок следил за огнем в камине, но в этом случае, похоже, придурок куда-то отлучился. Кирпичи остыли настолько, что Хоукер мог прикасаться к ним. В дымоходах всегда трудно дышать. У него болели легкие.
   Внизу виднелся серый квадрат света. Кто-то, укладываясь в постель, оставил свечу гореть на столе.
   Ослабив хватку, Хоукер соскользнул по веревке вниз. Потом еще чуть ниже. Последнюю дюжину футов припекало так, что хоть гренки поджаривай. Он преодолел их быстро. Увидел пустую комнату. Отлично. Оставалось лишь аккуратно, не задев решетку, вылезти из камина.
   Он вытер ноги о каминный коврик. Было бы глупо оставлять следы испачканных в золе ступней по всему дому. Лазарус нарисовал ему план расположения комнат. По большей части основанный на догадках. Кабинет Гальбы находился в дальнем углу. Гальба был главой всей этой чертовой британской разведки. Если свидетельства о сделках Лазаруса с французами и существовали, то они лежали на столе у Гальбы.
   Найти документы. Вылезти через дымоход. Унести оттуда ноги. Хоукер не собирался никого убивать.
   Не его вина, что Гальба не вовремя зашел в комнату.
   Сабо Клодин постукивали по нижним ступеням лестницы. Внизу, во дворе не было ни души. Хоукер полез наружу через окно. Рама оказалась узковата. Ему пришлось ссутулиться и сгруппировать мышцы.
   Хоукер балансировал на подоконнике, цепляясь за трещины в камнях кончиками пальцев, не давая себе упасть на плоские и твердые плиты, поджидавшие внизу. Он держался, в то же время пытаясь взобраться выше, на крышу. Немного сложнее, чем ожидалось, совсем чуть-чуть. Наконец, он подтянулся и перебросил свое тело через край крыши. Теперь это была его крыша.
   Хорошая работа. Не похвалишь себя сам, кто похвалит?
   Снаружи не было никого, кто мог бы его заметить. Хоукер полз вперед, пока не услышал голос Дойла, раздававшийся в одной из комнат внизу. Дойла и этой женщины, Каррадерс. 
   "Чтож, послушаем, что они скажут".
   Узнавать чужие секреты - это как подбирать брильянты и рубины на улицах. Знание позволяло Хоукеру чувствовать себя богачом. Оно же могло дать ему шанс дожить до четырнадцати.
   Водосточная труба, тянувшаяся вдоль внутреннего угла здания, оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать его вес. Он сполз вниз на десяток футов, ударяясь об угол, местами сдирая кожу. Левое колено снова начинало болеть. Хоукер не придал этому не малейшего значения.
   Ведь теперь он мог слышать.
   - ... этот бешенный маленький зверек. Раз уж ты так щепетилен, я лично сверну ему шею.
   Старая вобла думает, что убьет его. Это вряд ли.
   Хоукер не смог разобрать всех слов в ответе Дойла.
   - ...приобрел дурные привычки.
   Жаль, что он не расслышал, кто именно приобрел дурные привычки. Возможно, каждый из них.
   - ... нам нужно...
   Снова заговорила женщина.
   - Тебе известно только об английском аспекте дела. Но за последние полгода семеро были убиты в Австрии. Двое из них - в Военной академии Марии-Терезии. Им не было полных двадцати лет. Лучшие на своих курсах. - До Хоукера донесся звон фарфора. Они пили чай. - Это переходит все границы.
   Разведка беспокоилась об австрийцах. Похоже, де Флориньяк составил несколько списков. Не только для Англии.
   Он пропустил мимо ушей ответ Дойла. Женщина заговорила опять.
- ...ресурсов. Пока французы заняты гильотинированием друг друга, мы сидим тише воды, ниже травы. Но, разумеется, я могу отправить людей проследить за дочерью де Флориньяка.
   - ... докладывать мне. Я хочу, чтобы они приступили к наблюдению сегодня же. Пусть следуют за ней каждый раз, когда она делает шаг за порог. Мне нужно...
   Легко догадаться, что нужно Дойлу. Какая ирония... Такой человек как Дойл мог получить абсолютно все, что захочет. Но он сам себе не позволил получить ту женщину.
   Они беседовали слишком тихо, чтобы Хоукер мог слышать. Дойл упомянул о фальшивых деньгах в корзинах, сказав, что рад сбыть их с рук. Потом Каррадерс проговорила:
   - Это не является моей первоочередной задачей, но я с удовольствием придушу ядовитую гадину, которую ты притащил с собой.
   Она говорила о нем. Сначала бешеный зверек, теперь гадина. Он - человек разносторонне одаренный, разве нет?
   Долгие перекаты голоса Дойла. 
   - ... чтобы убить Гальба нужно больше... восстановилась, за исключением того, что он не может играть на этой своей треклятой скрипке и... - Еще слова, которых Хоукер не разобрал и, наконец: - ... мой. Сначала нужно посоветоваться со мной. У меня на него планы.
   Время делать ноги. Хоукер ощутил острое желание исчезнуть. Вор, у которого нет чутья, долго не проживет. Лазарус утверждал, что у Хоукера хорошее чутье. И сейчас оно подсказывало, что пора убираться.
   Он мог вскарабкаться наверх и вернуться в комнату. Или мог слезть вниз, во двор, и перемахнув через стену, оказаться на улицах Парижа.
   Дойл назвал бы это предрешенным выбором.
   Перебирая руками, он соскользнул на землю. Распластался вдоль стены уборной, надежно укрывшись, к тому моменту, когда Дойл высунул голову в окно и осмотрелся.
   "Неплохо, мистер Дойл. Вы один из лучших. Но я все же лучше".
   Дыр в этом доме оказалось даже больше, чем в решете. Хоукер выбрался на Рю де ла Веррери за три минуты. Он зашагал прочь, насвистывая песенку, услышанную сегодня. Песенка была про убийства.
   Париж, адский город.
   - Его не видно, - Дойл отпустил занавеску. - Но он снаружи, за сараем. Ты проспорила мне луидор.
   Каррадерс скривилась. 
   - Сполз по стене как ящерица. Противное маленькое чудище. Признаю, я ничего не слышала.
   - Можешь проверить комнату, если хочешь. Его там нет. - Дойл разломил булочку и положил в середину твердый сыр. Держа бутерброд в руках, залпом допил чай.
   - Нельзя доверять ему только потому, что его отдали тебе. И ты это знаешь.
   - Его не отдавали. Я выиграл мальчишку в карты.
   - Он планирует перерезать тебе горло однажды ночью, пока ты спишь.
   - Ну, тогда рано или поздно он это сделает. Хотя до сих пор не пытался. - Дойл взял несколько кусочков сахара с тарелки на подносе и засунул в карман брюк. - А прямо сейчас, думаю, он собирается привести меня к человеку, который привез в Лондон список де Флориньяка. Во всяком случае, он пошел что-то искать. Мне нужно идти. Кто руководит La Flеche? Нам известно?
   Каррадерс подняла бровь.
   - В Париже - ботаник Ботанического сада. Жан-Поль Беклар. В Нормандии - женщина. Зяблик.
   - Тогда, Зяблик - Маргарита де Флориньяк. Я сам видел, как в дороге она раздавала указания всем и каждому. Расскажу подробнее, когда вернусь.
   - Очень подробно. - Каррадерс собирала все секреты, имевшие отношение к Франции. Включая его секреты. - Представительница древнего благородного нормандского рода. В этом есть смысл. Да. Де Флориньяки всегда поступали так, как им заблагорассудится.
   - Элен, мне необходимо знать, что она вне опасности. Дело не только в работе.
   Каррадерс испытывающе посмотрела на него.
   - Я обеспечу ее безопасность.
   Четыре слова. Все, что было нужно ему от Каррадерс.
   - В этом я полагаюсь на тебя. Со мной пойдет Пакс.
   - Он твой. Я уже отдала ему распоряжение.
   Шляпа Дойла лежала на столе у двери. Беглый взгляд в окно, показал, что Пакс ждет во дворе, а дверца в воротах открыта. 
   - Если в мое отсутствие моя крыса вернется, не убивай его.
   - Если вернется.
   - Всегда есть шанс.
   - Ты в самом деле считаешь, что это злобное маленькое животное можно перевоспитать? Усыновлять детенышей скорпиона - большая глупость. Они вырастают полными яда.
   - Он вырастет одним из лучших, Элен. Одним из нас. Или я убью его сам.
  
   Глава двадцать
  
   - Агент Уильям Дойл ускользнул от меня на рынке Ле-Аль. Вместе с осликами. Они прошли через конюшню при постоялом дворе, и я потеряла осликов из виду среди навьюченных животных. Я сама ослица, мадам, и мне очень стыдно, - Жюстина опустила голову.
   Мадам рассмеялась. Не вслух, она была слишком добра для этого. Смеялись ее глаза.
   - А он очень хорош.
   - Я тоже хороша. Мое сердце полно разочарования. Я была уверена, что могу выследить любого в своем родном Париже. А меня одурачил англичанин. - Но что еще хуже... - Мальчишка тоже исчез, через некоторое время после того, как они отошли от Отеля де Флориньяк. Как вы понимаете, слежка за ним не была моей первоочередной задачей, но это еще одно упущение с моей стороны, потому что я не могу сказать точно, когда и куда он исчез. Я пустоголовая как кокос.
   Жюстина стояла посреди салона - самой красивой из семи лучших комнат в этом борделе. Все здесь было ненавязчиво элегантно: нежно-кремовый цвет стен, синие занавески с золотистыми ламбрекенами, изящная мебель красного дерева. Ни одной случайной детали или детали, не гармонирующей с остальной обстановкой. Когда-нибудь, у нее будет похожая комната.
   Мадам налила ей чашку шоколада, приготовила своими руками, добавив молока, которое Бабетта принесла из кухни. Мадам взяла с диванного подлокотника свою шелковую шаль и накинула ее поверх грязного, запылившегося платья служанки, чтобы Жюстина не чувствовала себя замарашкой в этой прекрасной комнате.
   - Когда я призналась себе, что упустила этого отвратительного мсье Дойла Английского - что случилось не скоро, ведь я очень упрямая - а также упустила целых двух ослов, то вернулась домой, чтобы доложить.
   Мадам не прерывала и не торопила ее.
   Жюстина пила шоколад и медлила еще минуту. Нужно честно признаться в том, что сделано.
   - Я покинула свой наблюдательный пост. Вы дали мне задание следить и докладывать, кто бывает у Виктора де Флориньяка. Но вместо этого я последовала за англичанином. Мне показалось, что вы хотели, чтобы я так поступила.
   - Именно так. Ты поступила именно так, как нужно. В моем распоряжении с десяток девушек, которым можно поручить слежку за парадной дверью. Но ты единственная в состоянии понять, когда следует покинуть пост, предвосхищая еще не отданный приказ.
   - Мне стыдно, что я потеряла его в рыночной толчее. В следующий раз буду стараться делать свою работу лучше.
   На столе у Мадам стояло белое блюдце с изюмом. Теперь она пододвинула его к Жюстине. Они не были такими уж сладкими на вкус, эти изюминки, но они пахли грезами. Изюминки - засушенный бургундский виноград. Когда-то Бургундия была ее домом.
   "Мадам вытащила меня из ада. А когда я провалила порученное ей задание, утешает меня сладостями с моей родины". Мадам не стала наказывать Жюстину за глупость, лишь улыбнулась и налила еще шоколада из разрисованного цветами чайника в чашку.
   - Возьми этот изюм и поделись с сестрой. Она любит сладости. А теперь... Давай, обсудим с тобой. Как мы знаем, непревзойденный Уильям Дойл путешествует в компании дочери гражданина де Флориньяка.
   - Они не просто путешествуют вместе. Я видела, как она смотрит на него. Они любовники.
   - Гениальный ход, не правда ли? Соблазни дочь, и она приведет тебя к отцу.
   - С ее стороны это будет большой глупостью.
   - О да. Даже самые умные женщины делают глупости во имя любви.
   - Любовь, - Жюстина пожала плечами. - Вечером мы продадим любовь каждому, что сможет заплатить.
   Она жила в борделе и могла назвать точную цену всему, что происходит между двумя потными телами в постели.
   Луч света скользнул по серебряному кольцу Мадам, когда она покрутила его на пальце. 
   - Как скажешь. Будем надеяться, эта женщина не столь цинична. Мы желаем мсье Дойлу всяческих успехов в поисках де Флориньяка. Возможно, он будет настолько раздосадован, что пристукнет де Флориньяка ударом по голове и избавит всех нас от этого неприятного субъекта. А возможно, ему даже удастся обнаружить, кто стоит за де Флориньяком.
   - И отдает приказы об убийствах в Англии...
   - Что приведет к ответным расправам, если мы не остановим их, - Мадам говорила сама с собой, зная, что ни одно ее слово не покинет пределов этой комнаты. - На шахматной доске появилась бешеная собака. И боюсь, это француз, занимающий достаточно высокий пост.
   - Тайная полиция смещала многих важных людей.
   - В самом деле. Но я бы предпочла, чтобы его убила британская разведка. Как и Руссо, я большая поклонница естественного порядка вещей. - Мадам подошла к окну, чтобы взглянуть на Париж. - У меня есть для тебя задание, Жюстина. Не самое простое...
   - В этот раз я вас не подведу. Я ...
   Мадам прервала ее взмахом руки.
   - Ты не подвела меня. Слушай, дитя. Как мне стало известно, Маргарита де Флориньяк - Зяблик.
   - Зяблик? Де Флориньяк - это Зяблик? - высказанная вслух догадка обрела смысл. Если в La Flеche состоял кто-то из нормандской знати, многое становилось понятным. - А я не сумела ее вычислить. За все те месяцы, что была вашими ушами в La Flеche...
   - Тебе удалось выяснить много других вещей.
   - Мне ни разу не удалось взглянуть на нее, даже мельком. Мы здесь, в Париже, немного ревновали, потому что Зяблик держит всех на расстоянии. Она общается лишь с немногими друзьями, которые с ней с самого начала.
   - И, следовательно, не показывает своего лица агентам Тайной полиции. Надеюсь, и ты когда-нибудь станешь так же предусмотрительна. - Кувшин с молоком отправился на поднос к уже стоявшей там чашке, расписанной цветами. Влажный пепел в маленькой чашечке свидетельствовал, что Мадам недавно получила сообщения и сожгла их. - Вот твое задание. Ты будешь следить за ней так же внимательно, как за этим Уильямом Дойлом. Выбрав подходящий момент, приблизишься и завоюешь ее доверие.
   - Я хотела бы познакомиться с ней, - Жюстина деликатно надкусила изюминку. - Она тайком вывезла из Парижа нескольких дантонистов. На телегах с навозом. Я восхищаюсь этим.
   - Я и сама была впечатлена. Ты отправишься к ней в качестве Совы и назовешь пароль. Держи наготове побольше убедительных историй. Она куда проницательнее этого твоего садовника, Жан-Поля. Проклятье. Что там происходит?
   Снизу донесся звук разрываемой ткани и негодующий вопль. Две обитательницы борделя разругались в пух и прах, ссорясь из-за шарфа, который ни одна из них не хотела уступать. Мадам огорченно повернулась к двери.
   - Я пойду улаживать проблему внизу. Нет, не вставай и не уходи. Я не настолько требовательная госпожа. Допей этот чудесный шоколад, а потом отправляйся к себе. Мое бедное дитя, не нужно мыть посуду. Тебе придется еще немного поработать на улице. Но нужно поспать часа четыре. Я пошлю Бабетту разбудить тебя. Потом отправляйся к кафе для торговцев и пообтирай пороги по соседству. Без сомнения гражданин Дойл туда еще вернется. Следуй за ним, увидим, что за жизнь ведет англичанин.
   После того, как Мадам покинула комнату, Жюстина вместо того, чтобы усесться допивать шоколад, отнесла его Северин на чердак. Захватив наверх и блюдечко с изюмом.
   Северин лежала на постели в их с Жюстиной комнате, напевая и рассказывая сказки своей кукле, Красавице Мари. Они уселись все вместе и устроили небольшое празднество прямо на одеялах, передавая друг другу изюм и шоколад, следя за тем, чтобы и кукла получила свою порцию. Ее долю съедала Северин, поскольку из-за расстройства желудка сама Красавица Мари была не в состоянии этого сделать.
   Окно в их комнате выходило на задний двор, где располагались конюшни и сарай. Мужчины уже прибывали и отбывали на своих лошадях. Наступили часы работы борделя.
   Северин улеглась, крепко обняв свою Бель-Мари. Жюстина обняла Северин.
   Ей нужно было немного поспать, прежде чем приступить к своей работе вечером, когда станет темнее и прохладнее. Скоро по улицам начнет гулять ветер. Сельские жители называли этот час между вечером и ночью часом между собакой и волком. Жюстина предпочитала по жизни быть волком, а не ручной собачонкой.
  
  
   Улица Менял (гuе des Lombards) -- небольшая улица в центре старого Парижа неподалеку от Большого Шатле и ратуши; получила название в средние века от живших на ней выходцев из Ломбардии (les Lombards), сосредоточивших в своих руках операции по обмену различных монет и кредиту.
   Ле-Аль (фр. Les Halles) -- квартал 1-го округа Парижа в самом центре французской столицы на правом берегу Сены. Название происходит от Центрального продовольственного рынка, располагавшегося здесь до начала 1970-х гг. С лёгкой руки Эмиля Золя был прозван "чревом Парижа"
   Гризетка, жен. (франц. grisette) (устар.) -- молодая девушка (швея, хористка, мастерица и т.п.) легких нравов (в романах, комедиях из французской жизни).
   Эндимион -- олицетворение красоты (др.-греч. ????????) -- в греческой мифологии знаменитый своей красотой юноша.
   Жорж Жак Дантон (фр. Georges Jacques Danton; 26 октября 1759 -- 5 апреля 1794) -- французский революционер, один из отцов-основателей Первой французской республики, сопредседатель клуба кордельеров, министр юстиции времён Французской революции, первый председатель Комитета общественного спасения.
   Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет (фр. Marie-Joseph Paul Yves Roch Gilbert du Motier, marquis de La Fayette; 6 сентября 1757, замок Шаваньяк -- 20 мая 1834, Париж) -- французский политический деятель. Участник трёх революций: американской войны за независимость, Великой французской революции и июльской революции 1830 года.
   Комитет общественной безопасности или Комитет общественного спасения (фр. ComitИ de salut public) -- один из многочисленных комитетов Национального Конвента Франции, который к осени 1793 года сосредоточил в своих руках всю верховную власть в революционной Франции -- назначал и смещал чиновников, послов, генералов в действующей армии. Принимал решения об арестах, распоряжался специальным финансовым фондом. Решения Комитета беспрекословно утверждались Конвентом и становились законами.
   Марэ (фр. Marais -- "болото") -- квартал Парижа на правом берегу Сены, восточней Бобура.
   mon petit bonhomme (фр.) - мой маленький мужчина
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"