Ищут люди в ночном небе ответы на вопросы судьбы, пытаются разгадать в сочетании созвездий смысл бытия. Не разумом, не логикой и не законами физики, а, обратив свой взор внутрь своего сознания, они стараются понять, кто же они есть и для чего пришли в мир осязания, радости и душевных мук. И кажется, вот-вот... связующая с истиной нить, словно нить Ариадны, выведет человечество из дебрей неведения, покажет первопричину... Но нет, как и прежде, бесчисленное множество предположений об источнике разума и причинах многообразия форм жизни никак не приближают человека к ответу на вопрос "зачем".
Зачем мы пришли, зачем нам разум, зачем мы уходим, зачем нужен этот материальный мир?
Сколько невероятных мечт породила фантазия человека! Они уносили его на ковре самолете в дальние неведомые царства, на межпланетном корабле в неведомые миры Вселенной, на машине времени в далекое недосягаемое будущее или же в недоступное прошлое.
Но разум человека шаг за шагом осваивал земной мир, описывал его законы и находил этим законам применение, чтобы создать из фантазии реальность. Человечество научилось летать, создав аппараты для перемещения в пространстве. На земле осталось мало мест, куда фантазия могла бы поместить тридевятое царство, мало существ и элементов, которые не знала бы наука.
Но новые открытия и совершенствование технологий не успевают за полетом мысли человека.
Пока ученые изучают околоземное пространство, фантасты, принявшие эстафету от древних сказочников, открывают новые горизонты Вселенной.
Однако самая главная загадка остается скрытой от человеческого разума непроницаемой завесой тайны, которую не могут приоткрыть ни ученые, ни фантазеры - что есть жизнь и что есть разум.
Несомненно, одно - все живое во Вселенной подчиняется законам генетической непрерывности и равновесного распределения энергии.
За гранью разума...
Там нет начала и нет конца, нет отчаяния и нет счастья.
Там легко и спокойно не жить и не существовать.
Там, вне времени и пространства, за чертой, где кончается бытие и начинается темная материя, плетут паутину биомагнитных полей могущественные хранители космического сознания, селекционеры "душ", неподкупные стражи генетической непрерывности мирозданий -- светила. Им нет числа, и потому нет границ Вселенной.
ЧАСТЬ 1. НЕДУГ
Глава 1. АНОМАЛИЯ
Он рычал в бессильной ярости. Его душа страдала больше, чем тело, миллиметр за миллиметром, клетка за клеткой исчезающего в языках пламени. Убийцы бросали бутылки с горючей смесью в разбитые окна виллы. Женщины и дети в дальнем конце залы пытались укрыться от огня за опрокинутом на бок массивным столом. "Братья" стреляли в окна наугад и сбивали языки пламени с дубовых досок, пытаясь спасти "сестер" и детей, и гибли, горя заживо. Скорбь терзала его сознание. Он слышал гул пожирающей все на своем пути ненасытной плазмы, глухие взрывы бутылок с горючей смесью, треск горящей мебели и праздничных украшений из картона и пластика, крики боли и отчаяния. Но глаза его уже накрыло тьмой, откуда его звало к себе существо из света. Ничто не может противиться зову хранителя. Межвременной тоннель освобождает разум от эмоций и забирает энергию, давая взамен забвение, называемое счастьем. Никогда уже не выбраться оттуда тем, кто при жизни жаждал быть счастливым.
Но Такахаси Кацуро никогда не стремился к счастью. Он был одним из тех избранных, кому было суждено не только родиться и жить, но и возжелать власти и богатства, а потом ценой немалых потерь подойти вплотную к реализации цели своей жизнь. Ему удалось собрать разрозненные кланы в один клан под свое предводительство. Он чувствовал в себе невероятные силы, чтобы исполнять задуманное, словно кто-то свыше подсказывал ему каждый шаг. Ни разу он не споткнулся, не ошибся, двигая людьми, словно шахматными фигурками. Он прожил свое земное время в тревогах и постоянной борьбе с врагами. Получив отпор, он жаждал реванша, и память предков, хранимая в легендах, направляла его по... неверному пути. Он понял, как ошибался, только сейчас... слишком поздно...
Силуэт в ореоле протуберанцев звал его к себе, обещая вечное блаженство. Темнота перестала быть непроницаемой - стены тоннеля обрели очертания. Их неровная поверхность была сплошь покрыта светлыми полосками газетных вырезок разных размеров и форм. Они были везде - сверху, снизу, справа, слева. Он шел по ним, но не слышал шелеста бумаги под ногами, двигался к ослепительному силуэту впереди, который неуловимо изменялся с каждым его шагом.
"Счастье... вечность... покой... покорность..." - чужие мысли проносились рядом и кружили вокруг газетными листами, твердили о счастье и вечном покое. А перед его мысленным взором, одна за другой проплывали печальные картины: удар копьем в спину безоружного соплеменника, взмах меча над покорно опущенной головой пленного, ночной взрыв в многоквартирном доме... они вызывали у него пронзительное чувство вины, его душу разрывала скорбь.
- Зачем я рвался к цели, которая потеряла смысл, как только я оказался мертв? - вопрошал он, обращаясь к загадочному светлому образу.
- Оставь свои сомнения. Живое не может постичь истину, и за каждым завершенным делом его ждёт Разрушитель. Неразумные бьются с призраками и никогда не получат удовлетворения, достигнув цели. И, лишь, счастье истинно, потому что бесцельно, - монотонно твердили чужие мысли.
- Если ты - Всесильный Хозяин, верни меня обратно. Пусть в другом теле, пусть в другом времени, но дай мне шанс искупить вину. Я не стану слушать мысли, которые ты мне даешь, - неистовствовал Кацуро.
Стены тоннеля отодвинулись, чужие мысли вспорхнули, как вспугнутая стая воробьев. Газетные листки с колонками текста, напечатанным мелким шрифтом, отделились от стен и стали разлетаться, исчезая в темной бездне. Кацуро падал вместе с ними, планируя. Он и сам ощущал себя клочком белой с легкой желтизной бумаги, коих вокруг кружило много. Он даже различал черные буквы, напечатанные на себе самом. Но, познав себя вещью, он продолжал мыслить, и мысли эти сбегали с него текстом, кружились по спирали, центром которой был он, спорили друг с другом, соглашались, вопили:
- В твоем разуме слишком много эмоций, - сердился Хранитель, и вокруг его ослепительного лика плясали вихри протуберанцев, - Вселенная не терпит неуспокоенных. Ты будешь счастлив стать частью Вселенной.
- Мне не нужны покой и счастье. Я останусь здесь, если ты не вернешь меня обратно.
- Никто не может вернуться и нельзя остаться. Межвременной тоннель - это путь, который ведет в кольцо забвения, где я заберу из твоей энергии легкую суть для того, чтобы строить сознание Вселенной.
Хранитель был в смятении - разум неистового человека бросил вызов своему господину, он не хотел лишаться памяти - легкая суть не отделялась от бесполезного. Если межвременной тоннель покинет космический странник с неотделенной легкой сутью, новорожденные в мире живых получат память предков, а спираль сознания Вселенной окажется недостроенной. Тогда ущербный мир хранителя Солнца будет уничтожен. Таков закон.
***
То были трудные несколько лет по земному календарю. Астрономы Земли готовились к сильнейшей солнечной буре. Беснующиеся сектанты призывали людей покончить жизнь самоубийством. Правительства повышали налоги и развязывали войны. Политики убеждали, что способны решить все проблемы. Чиновники становились миллиардерами, а простые люди смотрели на солнце, сощурив глаза, и надеялись, что зима будет не очень холодной, а лето не слишком жарким.
В лесах Китая недалеко от острова Ханка два испуганных маленьких мальчика прятались в старой фронтовой землянке с осыпающимися стенами, вздрагивая от любого звука, проникающего внутрь через приваленную у входа гнилушку, которая несколько десятков лет назад была, вероятно дверью. Тот, что был постарше держал в руке сучковатую палку, готовый защищаться, если придется. Другой - маленький был бледен и дрожал от страха, прижимаясь к плечу своего товарища.
Глава 2. КОНЦЕНТРАТОРЫ
Старый Сказитель Третьей Башни подслеповато щурясь, смотрел в окно. За толстым слоем неровно сколотого куска горного хрусталя зеленовато-мутной рябью плескались приливные воды океана. Взвесь донных отложений покачивалась в косых лучах Желтого Светила.
- Однажды я пытался найти событие, с которого все началось. Говорят, я был в беспамятстве очень долго, - сказал старик.
- Наистарейший, ты нашел это время? Ты знаешь, когда мы стали разными?- Улыбка сложила руки бутоном вечернего цветка и с надеждой впилась глазами в сизое морщинистое лицо старого сказителя.
Сказитель перевел взгляд на лицо Улыбки, прерывисто вздохнул. В плотном насыщенном влагой воздухе сверкнули маленькие молнии, легкий треск электрических разрядов возвестил о том, что отрицательные ранги, порожденные неприятными воспоминаниями Наистарейшего разрядились на куске намагниченной руды. Такие камни были в каждой комнате. Они помогали колонистам оставаться здоровыми даже во время затяжных цунами, когда колонисты долго не могли выйти из башен и пополнить запасы положительных рангов.
- О, как я хочу, чтобы мы были одинаковыми! Тогда мы могли бы жить все вместе. - Улыбка мечтательно возвела глаза к заплесневелому потолку.
- Этот недуг не имеет начала, он - дар, данный нам Великим Бессмертным и его проклятье одновременно. Ты сама знаешь, я рассказывал, когда-то наши предки жили вместе с разумными. И наши женщины выходили замуж за разумных, а их женщины - за наших мужчин. Но время от времени кто-то из наших впадал в беспамятство. Обычно это случалось, когда нужно было исправить чью-то страшную ошибку в прошлом. Проснувшись, они рассказывали о том, чего, по их мнению их слушателей, никогда не было...
- Почему никто не смог все хорошо объяснить разумным?
Наистарейший помахал рукой у носа, будто отгонял неприятный запах. Его изборожденное морщинами лицо сморщилось еще больше и оттого стало похоже на высохшие океанские лопухи. Узкие сизые губы растянулись в гримасе нарочитой брезгливости.
- Разумные считали нас больными. "Падучие" - вот как они нас назвали.
Улыбка приподняла острые плечи. Она вспомнила привычную картину: щекастые головы детенышей разумных выглядывают из-за стертых временем камней дамбы. Они приходили туда, чтобы бросить в них отрицательные ранги, а потом сразу же убегали прочь, крича от страха, что получат их обратно.
- Но даже если бы кто-то из нас смог проникнуть в то время, которое сохранилось в моей памяти только в звуках голоса Наистарейшего Колонии Счастья, передавшего мне право пересказывать вам, малым и юным, легенды нашего рода, он не смог бы отменить закон о Тотальном Оздоровлении. Ты помнишь, что он гласит? "Все живые существа на Планете не имеют право видеть сны, а те, кто хоть когда-нибудь был замечен в подобном, подлежит обязательной стерилизации, чтобы прекратить распространение "падучести". Наш род всегда был не слишком велик, но в то время, конечно же, был еще меньше. Их положительных рангов не хватило бы, чтобы отменить закон. Нам оставалось или подчиниться, или спасаться...
- Я помню, помню, я знаю! Только там, где некому следить за исполнением законов, которые установили разумные, концентраторы могли чувствовать себя свободными. Наистарейший, можно я буду рассказывать легенду о Переселении малым и юным, когда ты уйдешь к Великому Бессмертному?
Сказитель Третьей Башни смущенно закашлял в кулак. Он был болен, и даже самый даровитый врачеватель не смог бы этого изменить. Вода была частью их быта, от нее одежда была постоянно влажной, а ноги мокрые. Лишь в редкие ясные дни ранним утром, когда Желтое светило не застилали облака, а Красное пряталось за скалами, можно было собрать достаточно положительных рангов, чтобы хоть как-то поддержать здоровье. Взрослые колонисты забирались повыше - на крыши домов или на вершины прибрежных скалах, поднимали руки вверх, и чувствительная кожа их ладоней вбирала в себя живительные импульсы, посылаемые с неба Великим Бессмертным. Большая часть собранных рангов раздавалась детям, которые еще не достигли возраста осознания себя и поэтому не умели накапливать энергию жизни в своем теле.
- Кхе-кхе, - усмехнулся старик, обнажив при этом оранжевые зубы. - А ты хорошо помнишь эту легенду, малявка?
Улыбка с готовностью кивнула, выпрямила спину и, как прилежная ученица, заговорила нараспев, подражая интонации, с которой Наистарейший обычно рассказывал легенды.
- Старейшины нашего рода решили увести своих соплеменников за Границу мира - дамбу, отделяющую Океан от Континента. Дамба спасала Континент от страшных волн, которые возникали всегда неожиданно из глубин Океана и налетали на сушу, а потом уходили обратно, унося на дно все, что оказывалось у них на пути. Никто не знает кто построил дамбу, так как все экспедиции разумных, которые отправлялись за дамбу, чтобы раскрыть эту тайну, не вернулись. Граница мира не отпускала обратно тех, кто за нее заступил. "За Границей мира - будет мир концентраторов" - сказали старейшины. Они надеялись, что дар концентраторов спасет их от гибели. Какой бы неожиданной не была беда, концентратор мог отправиться в свой или чужой разум до начала катастрофы и предупредить всех о надвигающейся опасности.
Им повезло. В тот день когда караван переселенцев миновал Границу мира, океан был на удивление тих и благодушен. Его мутные лазурные воды мирно плескались о дикую россыпь огромных валунов, будто, вывороченных со дна Океана и выброшенных в беспорядке на берег Великим Бессмертным. На вершине высокой скалы, откуда переселенцы впервые увидели Океан, они построили свои первые жилища. Они выложили плоскими сколами горных пород расщелины в скалах, накрыли ветками, жесткими стеблями травы. Они назвали свое первое поселение Колонией Счастья, потому что были рады, что спаслись от законов разумных. Много поколений спустя, колонисты научились возводить особенные дома - башни Спасения. Они дробили камни, во время отливов собирали на побережье водоросли, пропитанные черной вязкой смолой, которую приносили из океанических глубин цунами, замешивали крепкие растворы и заливали из них высокие многоэтажные башни в форме конических труб, сужающихся к верху. Эти башни хорошо противостояли волнам и шквалам ветра. И, когда вода поднималась на уровень верхних этажей " башни", внутри оставалось сухо, а воздух поступал с горловины башни, которая всегда находилась над поверхностью воды. Жили они хорошо, потому что количество положительных рангов всегда хватало для того, чтобы чувствовать радость до их следующей раздачи. Дети учились у старших послушанию и умению контролировать свои желания. Каждый концентратор с малолетства знает, что перемещение в прошлое может происходить через разум другого человека, который живет в этом времени. Концентратор должен уметь контролировать чужой рассудок, как свой, и очень важно верить своим предчувствиям и прислушиваться к советам окружающих. Без этого концентратор не сможет принять верное решение и исправить настоящее..."
Улыбка неожиданно прервала рассказ и спросила:
- Знаешь, что я хочу больше, чем много-много положительных рангов?
- Откуда мне знать твои желания? Я не Великий Бессмертный, - Сказитель склонил седую голову и приложил в знак почитания ладонь к правому боку, где находилось сознание. Улыбка вторила его движению и мысленно поблагодарила Великого Бессмертного за все, что имела.
- Я хочу спасти от чего-нибудь ужасного разумных, чтобы они, оценили и возвеличили нас, как героев, а не забрасывали из-за дамбы отрицательными рангами, ведь от этого в нашей колонии начинаются трудные дни.
Улыбка вдруг застеснялась патетики своих речей и быстро перевела разговор на другую тему:
- Наистарейший, спой о твоем первом переходе, - и затихла, внимая монотонному звуку голоса.
Она всегда с упоением слушала рассказы-песни тех, кто много раз пересекал границу времени, старательно запоминала каждое слово. Истинность этих историй никто не смог бы подтвердить, потому что память всех остальных участников событий хранит только ту версию обстоятельств, которая случилась последней.
В комнату заглянул Глашатай Третьей Башни.
- Ясный день! Сбор положительных рангов! Выходите все! Выходите все! - крикнул он и, не задерживаясь, побежал к следующей комнате.
- Я пойду с тобой, Наистарейший, - сказала Улыбка. - Можно?
Сказитель вместо ответа погладил ее затылок жесткой рукой. Тогда она пошла вслед за ним и вместе со всеми концентраторами третьей башни. Друг за другом они поднялись по узкой внутренней лестнице на крышу башни, а затем по внешней лестнице спустились к лодкам, которые должны были отвезти концентраторов на скалу. Но лодки не качались на волнах, они лежали на илистых камнях, которые только что были дном.
- Это очень странно, - сказал Сказитель взволнованным тоном, - слишком быстро ушла вода, это не обычный отлив, это похоже на цунами. Но почему нас позвали на сбор положительных рангов, а не приказали закрыться в башне?
Неожиданно вода налилась свинцовой неприветливостью от берега, обнажая камни и мусор, плотно переплетенные водорослями стала быстро отступать от прибрежной полосы. Обнаженные скалы, опутанные скользкими темно-синими водорослями громоздились до самого горизонта, полоса, где вода встречалась с небом потемнела и стала расширяться вверх. Это угрожающее отступление означало, что с океана на сушу надвигалась безжалостная громада, несущая неотвратимую гибель всему, что окажется у нее на пути.
Частые островки белёсых облаков над головой только что мирно пасшихся по сиреневому небосклону, сбились в мутно-терракотовую пелену, которая вскоре приобрела фиолетовый оттенок. Она накатила с неба с оглушительным грохотом, вздыбилась к непогодливому небу и замерла в угрожающем изгибе - ее гребень, увенчанный грязной от вулканического пепла пеной, поднялся выше самой высокой башни спасения. Ее пенистые крылья закрыли собой оба светила.
Улыбка зажмурилась. Исчезнуть, обратиться в камень, только бы не испытывать этого удушающего чувства страха и беспомощности! Животный ужас охватил ее и вырвался наружу диким криком. Мгновения ударили в виски, гоня прочь от сердца кровь, мысли исчезли, будто время остановилось. Ей показалось, что она стояла с закрытыми глазами, повернувшись спиной к Океану, целую вечность. Любопытство переселило страх, она обернулась, и успела увидеть, как гребень волны в наивысшей точки, стал скручиваться в форму пирамиды. Через незавершенную сторону фигуры было видно, как попавшая внутрь пирамиды, невесть откуда взявшаяся, парусная лодка зависла под гребнем в ее вершине кверху килем, свесив вниз безжизненные паруса. Потом пирамида сложилась, и парусник исчез под свинцовой гладью океана, вспениваемой кое-где мелкими барашками грязной пены.
От этой завораживающей картины ее отвлекло странное ощущение в правом боку. Опустила глаза. На нее снизу вверх в упор с любопытством смотрело узкое, будто лишенное черепной коробки, лицо с безобразным бесформенным носом. Улыбка отшатнулась в испуге. Лицо урода насмешливо сморщилось и подвинулось в ту же сторону, что и она.
"Это кошмарный сон, - подумала она со слабой надеждой, - Я сейчас проснусь. И все. Это только сон. Я проснусь, и все будет хорошо...".
Она пятилась, но ей никак не удавалось отдалиться от уродливой головы на какое-то расстояние. Наконец, она поняла причину. Существо не преследует ее, а привязано к ней, будто бы чью-то безобразную голову неведомым образом врастили чуть ниже ее правого плеча, туда, где находилось сознание. Ей стало жутко. Холодные струйки страха защекотали спину. Она не понимала, как это могло произойти, ведь, кажется, она ни на минуту не впадала в беспамятство и ощущала на своем теле болезненной операции. Когда она поняла, что уродливая голова на ее плече отныне - часть ее, ее ужас сменился отчаянием.
Ища помощи, она стала озираться, но вскоре поняла, что осталась единственной из концентраторов, находящейся в сознании. Тела ее соплеменников бездвижно лежали на берегу у черты прибоя вмиг присмиревшего Океана.
- Горе Великому Бессмертному! Что с ними? Что случилось?
Голова качнулась на тонком стебельке шеи, и в тот же миг Улыбка поняла все.
Пирамидальная волна прошла по всему периметру Континента, не причинив никому вреда. Это был не обычный цунами, от которого концентраторы всегда легко спасались, возвращая сознание в прошлое - предупреждали близких о приближающейся беде. Масса воды поднялась на огромную высоту не из-за неожиданного землетрясения в Океане, а под воздействием мощного гравитационного поля, которое создало существо, называющее себя Высшим. Он хотел подчинить разум всех жителей планеты, чтобы получить доступ к информации, хранящейся в памяти каждого. Разумные покорились сразу и раскрыли ему тайники своего сознания. Но концентраторы в момент опасности отправили свое сознание в прошлое, ища причину катастрофы, чтобы ее предупредить. Жизненные процессы в их телах замедлились до состояния комы. Все, кто остался в башнях, погибли. Высший не смог получить доступ к их памяти. Улыбка осталась, потому что еще не умела совершать переход.
Она села на ствол, вывороченного с корнем дерева, без сил и мыслей, качаясь из стороны в сторону, смотрела неподвижным взглядом на тонкую полоску сизого неба, затянутого рваными тучами, на необычайно спокойную гладь воды, слегка серебрящейся мелкой радужной рябью.
Чужие мысли наполнили ее мозг, они открывали перед ней удивительные картины: огненный шар в половину видимого пространства, гигантская воронка, непривычные запахи и цветные всполохи. Голова кружилась, она крепко вцепилась пальцами в глубокие борозды древесной коры. Рыхлая гнилушка проходя сквозь пальцы, ссыпалась на землю, как вся ее прежняя жизнь. Внутренние голоса, принадлежащие не ей, вразнобой спорили друг с другом:
"У меня нет ловушки и слишком короткая линия жизни, и это мое последнее воплощение..."
"Зато я умею перемещать свой разум в чужое сознание, а это почти бессмертие..."
Улыбка крепко зажмурила глаза, будто это могло спасти ее от отвратительного соседства с уродливой головой и вернуть ей свои собственные мысли. Все было напрасно. Чужая история жизни вплеталась в ее собственные воспоминания, непонятное становилось привычным, а привычное виделось полузабытым сном. Она говорила сама себе странные вещи, о которых раньше никогда не слышала. Она оставалась собой, и в то же время думала иначе, как существо неведомой ей расы.
В этот момент на побережье появились разумные, они стали подбирать тела ее соплеменников и осторожно складывать в лодки. Улыбка удивилась, что разумные решились перейти Границу мира. Если бы разумные контролировали свои поступки, то ни за что не стали бы спасать концентраторов ценой своей жизни.
"Мы заменили их чувство самосохранения на послушание..." - догадалась она чужими мыслями.
Лодки, загруженные телами, одна за другой отчаливали от линии прибоя. Они направлялись к башням Спасения колонистов. Наверху был вход в конусообразное здание. Одна лодка уже причалила к ближайшей башне и разумные карабкались по наружной лестнице вверх, неся на плечах хрупкие тела концентраторов.
Она посмотрела на линию горизонта. Яркая корона Желтого светила ослепила ее. От этого Красное светило показалось ей фиолетовым. Голова ее кружилась от знаний, которые оказались в ней. Она читала себя как новую книгу, сумбурно, перескакивая со страницы на страницу, но все же понимая ее сюжет.
"Энергия в пространстве распределена неоднородно. Когда высший теряет доступ к информации, его контейнер растворяется в окружающей его материи и это - конец его воплощения ..."
" После того, как высший заканчивает свое воплощение, энергия его разума пополняет окружающее информационное пространство. Материя не однородна и там, где концентрация материи становится критической, кристаллизуется контейнер, который захватывает произвольную порцию энергии из окружающего информационного поля, и формирует из нее разум нового Высшего. Поэтому память каждого Высшего хранит знания существовавших до него воплощений.
"Высший в своем воплощении мог бы быть бессмертен, а линия жизни его бесконечна, но информации, пригодной в пищу, не хватает всем вновь рожденным. Высших становится все больше, их линии жизни - короче. Эти факторы взаимосвязаны".
"И только в карманах искривленного пространство-время, возле массивных пустот можно найти информационные коллапсы, насыщенные энергией, способной поддерживать линию жизни достаточно долго"
- В мире серой материи... - рассеянно вторила чужим мыслям Улыбка, - зачем же Высшим нужен этот мир?
"Бесконечность соткана из миров, каждый из которых является этапом развития другого. И рядом с миром серой материи, где царствует порядок, существуют миры энергетического хаоса, вызванный постоянными переходами материи из одного состояния в другое. Именитые высшие назвали эту материю нестабильной, а мир, из нее состоящий - Первомиром. Они предполагали, что эта материя в избытке выделяет энергию, и ее излишки пробивается в наш мир через "проход" и группируются в сверхсильных гравитационных полях пустот. Найти этот проход считалось великим открытием. Тот высший, кому это удалось бы, мог стать самым именитым из высших.
Мы не могли рассчитывать на такое счастье. Мы были безымянными во всех предыдущих воплощениях, потому что никто из нас, чьи информационные блоки составляют ныне нашу память, никогда не имели предназначения. Нам ни разу не повезло поймать в контейнер при рождении хоть часть информации, оставшейся от именитого высшего. Это была бы нереальная удача, так как линии жизни именитых близки к бесконечности, они в состоянии перерабатывать самую скудную информацию, почти непригодную в пищу, для продления своей линии жизни. Но мы вполне были довольны безвестностью. Мы подбирали в информационном пространстве только ту информацию, которая доставляла нам удовольствие. Искусно используя парусный эффект нашего радиационного щита, мы всегда ловко обходили мощные гравитационные выбросы, сканировали информационное пространство ловушкой и поглощали найденное с жадностью голодного. Но однажды, когда мы нацелились на аппетитный синий коллапс, который сформировался вблизи центра сверхтяжелой пустоты, пучок жесткого излучения, на который опирался наш щит, неожиданно был отклонен сильным магнитным полем. Наш контейнер отбросило внутрь воронки. Вокруг нашего контейнера бушевали электромагнитные смерчи. Элементарные частицы пространство-время уносили наш контейнер все дальше от прохода. И мы оказались в информационном вакууме, испытывая жуткий голод. Мысленно мы простились с нашим последним воплощением. Воистину последним, так как мы покинули мир серой материи.
Пустота, в которую нас втянуло, оказалась "проходом" в тот самый загадочный Первомир о котором мечтали все именитые высшие. Но он не был насыщен энергией мысли, как считали именитые высшие, они ошибались, теперь мы знали больше, чем они. Ошеломленные открывшимися нашему внутреннему взору горизонтами, мы, отбросив сомнение, заставлявшее нас до сих пор оставаться безымянными, назначили себе имя, соответственное открытию - Первопроходец. Мы впервые осознали свое предназначение, но не получали от этого удовольствия, потому что были сильно истощены. Нас питали только собственные мысли о будущем успехе. Наша ловушка безуспешно искала хоть какую информацию среди обломков нестабильной материи, дрейфующих мимо.
На поверхности одной из полуостывших глыб материи, которая обращалась вокруг небольшой звезды средней величины, мы обнаружили популяцию примитивно мыслящих существ, которые питались, убивая себе подобных, и при этом производили информацию, которую мы могли бы употребить в пищу. Мы назвали свое открытие Перворазумом. В нашем мире, где в поисках информации приходится рисковать воплощением, мы не могли бы рассчитывать на такую удачу - найти неиссякаемый источник энергии мысли. Новое предназначение встало перед нашим внутренним взором: найти способ переправлять информацию через "проход" в мир серой материи. И тогда мы назначили себе новое имя - Координатор. Но при этом мы понимали, что наши знания ограничены безымянным прошлым, без серой материи у нас больше не будет шансов перевоплотиться, а нашей линии жизни может угрожать любая неожиданность. Пока мы размышляли, неожиданность случилась - перворазумные исчезли, и наша информационная ловушка опустела. Причиной исчезновения цивилизации перворазумных был наш контейнер, он создал над поверхностью планеты дополнительный источник космического излучения, отраженного от нашего щита. Перворазумные исчезли вместе с животными и растениями, которых употребляли в пищу. Но вскоре, на глыбе появились существа, которые питались иначе, чем перворазумные, они извлекали из окружающего пространства электромагнитное излучение определенной частоты и использовали его для продления срока жизни.
Втайне от себя самих мы подозреваем, что глыба, питаемая излучением желтой звезды, - бессмертное существо, которое возрождает на своей поверхности живую материю, однако точное знание об этом пока еще не было доступно нашему пониманию.
Мы назвали эту расу разумными. Наша ловушка снова стала наполняться информацией. Но потом мы обнаружили, что время от времени она исчезала из ловушки. Мы поняли, что в новой цивилизации есть существа, которые могут передвигать энергию мысли против движения пространство-время. Мы вычислили существ, называющих себя концентраторами, и поняли, что все наши предыдущие имена были ступенями к истинному предназначению: мы должны воссоздать расу высших в мире нестабильной материи.
Наш разум из умирающего тела концентратора будет переноситься в тело новорожденного переносом сознания. И каждый новый концентратор будет получать память и знания предыдущих поколений. Мы создадим расу предвысших. В этом наше новое предназначение. И имя наше - Прародитель. Высшим чуждо чувство самосохранения, ради истины мы готовы на риск. Мы, Прародитель, следуя выбранному для себя предназначению, обратили свой разум в информационный блок и стали частью тебя, чтобы вместе начать великую расу.
- Я не хочу, - всхлипнула Улыбка, - я хочу домой...
- Все, что было с тобой раньше, не важно, ты послужишь великой цели. Отныне ты - наше новое воплощение. Мы с тобой - самое совершенное существо на этой планете, и ничто другое не имеет значение! - ласково увещевали ее внутренние голоса.
Теперь, когда в теле Улыбки находился разум высших, ей не нужны были годы, чтобы познать все. Она понимала все о строении мира, сопряженного с тем, в котором жила и до сих пор считала единственным. И... страдала. Не от уродства. Ведь голова на плече была всего лишь фантомом, а не частью ее тела, как она сначала подумала. Она страдала от нового чувства, неожиданно тисками сдавившего ее сердце. Там поселилась... ненависть.
Возможно, разум высшего читал ее мысли так же, как она его память. Когда она блуждала среди неподвижных тел сородичей, безуспешно пытаясь привести кого-нибудь в чувство, к ней подошел очень красивый разумный. Она никогда не встречала таких красавцев.
- Прекрасная девушка. Я влюбился в тебя с первого взгляда. Мы будем счастливы вместе, любовь моя, - жарко прошептал он, склонившись к ее ногам.
Его взгляд горел желанием, движения были полны нежности. Он подарил ей все свои положительные ранги. О, эти положительные ранги! Как мало нужно для того, чтобы понять, как прекрасна жизнь! Их было так много, что она сразу же ощутила прилив счастья и желание подарить влюбленному в нее парню все свое время. Все остальные мысли стали казаться пустыми.
- Отныне мы будем жить вместе.
- Но я падучая, - несмело возразила Улыбка, непроизвольно прикрывая фантомную голову на плече.
- Ты - богиня моей мечты. Ты - сладостные вздохи ночного видения. Ты - мое Желтое Светило, а я - твое Фиолетовое Светило. Мы будем вместе вечно. Потому что счастье наше безмерно.
Она растаяла от красоты его речей и, словно хвост за кометой, двинулась вслед за ним. Он привел ее к древней землянке на вершине скалы, с которой началась Колония Счастья. Он открыл перед ней двери и повел вниз по ступеням. Улыбка удивилась, что землянка оказалась внутри благоустроенным жилищем, ведь колонисты покинули ее несколько поколений назад. И только когда дверь захлопнулась, и свет обоих светил померк, ее осенила догадка: это ее тюрьма. Высший использует ее, чтобы естественным образом воссоздать свою расу в условиях первомира. Разумный - марионетка, а ее дети, а затем внуки и правнуки станут новыми воплощениями ее внутренних голосов.
- Посмотри, какое удобное жилище! Я его починил для нас с тобой и наших детей, - воскликнул красавец, не замечая ее настроения, - Мы сможем вырастить здесь много детей, и никто больше нам не нужен - только ты и я. Ты также счастлива, как я, милая? Ты любишь меня?
Улыбка подумала, что он даже не спросил ее имя. А потом вспомнила, что она тоже не спросила, как зовут парня. Почему это казалось ей не важным? А что тогда важно? Ее любовь? Его любовь? Или эксперимент?
- Как тебя зовут? - спросила она.
Красавец недоуменно улыбнулся, он не понял ее вопроса. Он открыл перед ней дверь. Она побежала по коридорам и переходам в поисках другого выхода и, не найдя его, спряталась в одном из многочисленных шкафов. В полной тишине и темноте, оказавшись наедине с собой, она думала о том, что все должны иметь право выбора, где жить, как жить, кого любить. Ей было безумно жаль себя, всех разумных, и даже всех высших. "Бедный мальчик, - подумала она о том, кто сейчас носился по землянке, ища свою возлюбленную, - Ведь высшие не оставили ему иного смыла жизни, кроме удовлетворения инстинктов воспроизводства. Но что я могу изменить? Чем я могу ему помочь? Пожалеть и предоставить ему свое тело и жизнь? Но тогда пожалеть надо будет меня. Тогда жертвой буду я. Это не правильно.Как нам существовать, если я не хочу быть тем, что нужно другим? Должна быть иная возможность мирного сосуществования, кроме насильственной."
Она жаловалась фантомной голове на то, что не может так жить, и почему-то извинялась перед ней за то, что не хочет быть вместе с ней в одном теле.
Когда слезы высохли, обратившись в решимость, она вышла из укрытия, готовая к бою за свое право выбора, даже если ей придется лишить себя жизни, но с удивлением обнаружила, что коридоры пусты, разумного в землянке нет, а двери ее открыты. Она нерешительно поднялась по ступенькам навстречу ослепительно желтому светилу, вдохнула сладкий воздух, наполненный запахами океана и прогретых камней, закрыла глаза, сконцентрировалась - ей нужно было найти время, когда все началось, и разум, в который она сможет войти, чтобы исправить...
***
- Боже мой! Она дышит!
Акушерка, приготовившаяся завернуть безжизненный комочек мертворожденного младенца в полотно белой бязи, вздрогнула и отшатнулась от стола. Новорожденная девочка тихо дышала.
- Ой! Она открыла глаза. Посмотри. Как она смотрит. Будто бы все понимает, - охнула медсестра.
- Не говорите глупости, прошло уже 2 минуты. Она ни разу не вскрикнула. Легкие не могли расправиться. Ее мозг умер, - урезонила засуетившихся около младенца помощниц дежурный врач, - Лучше бы она... Ой, как не хорошо так говорить... Боже мой. Останется теперь калекой. Инвалид. Мучение ее матери на всю жизнь. Посмотрите, роженица пришла в себя?
- Скажем сейчас? Или пусть хоть немного покормит грудью?
- Только не в мое дежурство! Вообще, ничего говорить не будем, а то обвинят в халатности. Пусть врачи в поликлинике разбираются - инвалид или нет. Напишем, что роды прошли "без патологий".
- Мамочка пришла в себя. Глаза открыла. Посмотрите мамочка, какую вы красавицу родили. Глазоньки синие. Папины, наверное... - сладенько запела акушерка.
Врач сложила лицо в укоряющую гримасу, акушерка поняла свой промах. По данным медицинской карты мужа у пациентки не было.
Роженица равнодушно скользнула взглядом по красному комочку в руках акушерки, выдохнула:
- Уберите это от меня, - и отвернулась.
- А вы сына хотели? Зачем вам мальчик? - акушерка хотела добавить "без мужа мальчика тяжело поднимать", но на этот раз вовремя спохватилась, - Девочка - мамина радость, помощница.
- Мне никто не нужен, - чуть слышно ответила роженица, закрыла и, кажется, заснула.
--
Ой ты, боже мой, - вздохнула врач, - "отказница" в мою смену! Вот еще неприятность. Одно за другим...
Глава 3. АНГЕЛ
Она любила. Это было не обычное чувство по отношению к чему-то или кому-то. Она купалась в потоках любви. Они появлялись в ней, словно бы ниоткуда, вспыхивали факелом, выплескивались из нее взрывом эмоций, счастливым смехом, громким криком. Какое счастье жить, дышать, ощущать под ногами твердь, видеть синеву небес, и... любить.
В ее легкомысленной головке, полной разной бесполезной всячины, роились неясные мечты и образы. Например, она думала, что все предметы, все растения, животные такие же существа, как она сама. Просто деревья думают по-другому, по-деревьиному, ведь они не умеют передвигаться с места на место, и им ничего не нужно для того, чтобы быть счастливыми. Бабочки летают и тоже думают по-бабочкиному, потому что они не нуждаются больше ни в чем, кроме нектара и своих крыльев. Но все, абсолютно все хотят жить, потому что жить это замечательное занятие, такое интересное, такое важное...
Вечером она засыпала с благодарностью, а утром просыпалась с надеждой. Кого она благодарила и на что надеялась, Ивана сама не знала.
Они жила в невзрачном частном домике на окраине Владивостока вдвоем с ее родной тетей Соней, интеллигентной женщиной на вид средних лет, среднего роста и полноты. Других родственников Ивана не знала. Но не потому, что их совсем не было. Соня часто рассказывала о ее маме и папе, о том, что они отправились защищать слабых и обиженных в другую страну, название которой Соня не знала, потому что это была важная государственная тайна. Ивана раз в неделю получала от них письма. Они приходили в конвертах без почтового штампа и обратного адреса. Соня говорила Иване, что их приносит тайный курьер и незаметно подбрасывает ей в сумку.
В каждом письме родители писали, что очень любят ее, и как только выполнят свой долг, обязательно вернутся домой. Когда приходило новое письмо, она доставала маленький жестяной сундучок с письмами и перечитывала их все с первого до только что полученного. Потом складывала каждое письмо вчетверо и убирала обратно в сундучок в хронологическом порядке. Более ранние - внизу, последнее - сверху. У самого дна лежали листочки, "зачитанные" ей до дыр на складках.
Она гордилась своими родителями, но втайне мечтала о том, чтобы в мире всем было одинаково хорошо и слабые, и обездоленные перестали быть таковыми, чтобы их не надо было защищать. Когда она была совсем маленькой, то мечтала стать феей и одним взмахом волшебной палочкой установить свободу во всех странах, чтобы ее мама с папой поскорее вернулись домой.
Еще Соня часто рассказывала Иване о своем сыне Жоре, что он живет на крайнем севере - бороздит Ледовитый океан на атомной подводной лодке. По ее мнению, он был в детстве совершенным ребенком, с которого Иване и всем ее друзьям во всем следовало брать пример. Ностальгическое настроение Сони по поводу покинувшего его ради благородной идеи защищать северные границы родины сына находило выход в суетливой заботе вокруг мнимых и реальных способностей Иваны. Несмотря на стесненность в средствах - Соне приходилось много работать, чтобы содержать старый и довольно дряхлый дом - она не жалела времени и денег, чтобы развить таланты своей любимой племянницы. Заметив, что та любит напевать, она стала ее водить в музыкальный класс. Увидев ее рисунки, она записала ее в кружок рисования.
Когда Соня бывала в хорошем настроении, она звала племянницу "ангел мой". Когда же Соня сердилась на нее за проказы, то окликала ее строгим тоном: "Ивана" и, конечно, добавляла к этому подобающее воспитательному моменту замечание. Ивана очень не любила эти моменты и просила Соню и, вообще, всех знакомых звать ее только по имени "Ангел".
Но в школе ей не удалось отстоять для себя имя Ангел, потому что мальчишки, любящие, как известно, пошутить и повредничать, тут же выдали ей кличку - Ванька. Внешне она, действительно, была похожа на пацана. У нее была короткая стрижка, так как Соня, воспитавшая сына, не умела заплетать косы. Она была худенькой девочкой, и эта особенность ее фигуры позволяли экономной тетушке одевать ее в детские вещи своего сына, почти их не перешивая. Она не знала бантиков, рюшечек, заколочек, носила зимой свободный свитер и теплые брюки, а летом - поношенные футболки и джинсы, либо шорты, когда солнце припекало слишком сильно.
Ивана приняла кличку Ванька покорно, как гардероб своего кузена, попав, таким образом, в категорию "своих в доску" девчонок. Историй с именем у Иваны было очень много. В классе всегда с нетерпением ждали, когда новый ученик или учитель попадут из-за этого в курьезную ситуацию. Веселья тогда хватало надолго. Случаи обыгрывались в лицах по сотне раз, до тех пока не происходил новый курьез.
В такую ситуацию попал новый учитель физкультуры, Артем Азаров, выпускник физкультурного факультета педагогического института. Первое знакомство с классом - перекличка перед началом урока. Он водил по строчкам классного журнала карандашом, выкрикивая незнакомые ему фамилии, а затем внимательно вглядываясь в откликающихся на эти фамилии детей. Закончив перекличку, он захлопнул журнал, убрал его себе подмышку и захлопал в ладоши, пытаясь привлечь внимание детей:
- А теперь слушаем внимательно первое задание. Все мальчики - на перекладину и постараться подтянуться десять раз, девочки - прыгать со скакалками по тридцать подскоков сначала вперед, потом назад. Кто сделает лучше всех и быстрее всех получит пятерку.
Ивана, которая только что под хитрое хихиканье одноклассников, звонко откликнулась на фамилию Иванов, весело побежала с подругами к куче разноцветных прыгалок, свернувшихся змеиным клубком в углу спортивного зала.
- А ты куда? - строго окликнул ее физрук, - Я же сказал - мальчики на перекладину. Тебе особое приглашение надо?
Тут в классе началось буйное веселье. Мальчишки прыгали, гогоча. Девчонки, прижав руки к животам, смеялись на все лады от тоненького хихиканья до громкого взвизгивания: "Ойойой, ахаха, хихихоха, Ванька (хихи-охохоха), она (айайайай)".
Артема после выпуска направили в школу и дали начальные классы, а ему хотелось получить какую-нибудь тренерскую работу. Он ведь мастер спорта по биатлону.
И вот первый день занятий, а его авторитет уже под большим вопросом. Если так пойдет дальше, он окажется игрушкой в руках этой беснующейся мелюзги.
-Тишина! Прекратить этот цирк немедленно. Все по местам, - скомандовал физрук, - Делать, как я сказал, а то всех накажу... всем двойки поставлю...
Дети растерянно притихли, уставившись на его рассерженное лицо. Малыш, которого он послал с мальчиками на перекладину, сказал чуть дрогнувшим голосом:
- Я все равно плохо прыгаю в прыгалку.
Глядя, как щуплый паренек в синих шортиках не по размеру и оранжевой мальчишеской майке с чужого плеча пыхтит, пытаясь поднять свое тело, Артем засомневался. Но просто так сдаваться на милость хитро притихшей малышни не хотел.
- Ваня, - строго сказал физкультурник, - хватит кур смешить, иди, прыгай с девочками.
Малыш и на этот раз безропотно подчинился. К его удивлению, никто в классе не засмеялся и не стал дразниться - отправили пацана-неумеху к девочкам.
Артем понял свою ошибку, когда этот ученик после окончания урока отправился в девчачью раздевалку. Он почувствовал вину перед девочкой за то, что высмеял ее перед одноклассниками. Может быть, поэтому, когда ему предложили тренерскую работу в детской юношеской спортивной школе, он не смог отказать Иване, и принял ее в свою секцию по биатлону. В последствии он не раз жалел о своем опрометчивом поступке. Он скрипел зубами, глядя, как нескладная девочка, радостно размахивая лыжными палками, мчит лишние круги, и вновь и вновь лупит из пневматического ружья "в молоко," и ругал себя за мягкотелость. Но прогнать ее из секции не решался.
Ивана не переживала по поводу неудач на спортивном поприще и среди сверстников ничем не пыталась выделиться. Когда над ней посмеивались, она смеялась вместе со всеми - раз всем смешно, то и ей тоже хорошо. Она всегда находилась в приподнятом настроении, и это делало ее желанной подругой, с которой и парни, и девушки чувствовали себя одинаково комфортно. С ней можно было оставаться самим собой, не заботясь о производимом впечатлении.
Пока Ивана была маленькой, Соня не любила задерживаться на работе, ведь дома ее нетерпеливо ждала любимая племянница, которая всегда встречала ее радостным визгом и обязательно подарками, которые рисовала сама. И на каждом рисунке было много-много розовых сердечек и слов "лублу". Но раз в неделю Соня терпеливо дожидалась, когда коридоры районной зубоврачебной поликлиники опустеют, доставала из тумбочки своего письменного стола чистые листки бумаги, ручку, садилась на стул, обитый старым истертым гобеленом, и надолго задумывалась, уперев невидящий взгляд в стеклянный шкаф с инструментами. Письма от родителей для Иваны она всегда писала на работе, чтобы племянница случайно не нашла черновики. Старательно выводила буквы одна за другой, изменяя почерк до неузнаваемости. И каждый раз она испытывала легкое чувство стыда, что обманывает наивную девочку. Сомневалась, права ли она. И не надо ли сейчас вместо того, чтобы снова сочинять текст, похожий на все предыдущие, придумать как она расскажет Иване правду. Но нет, не решалась. Рука тянулась к ручке. Она писала, а потом вкладывала исписанный лист в конверт без подписи и печати, заклеивала его и сразу же убирала в сумку, чтобы случайно не забыть на работе. Завтра утром это письмо прочтет Ивана и будет радоваться, что мама с папой ее любят и грустить одновременно, потому что она не может сказать им, как она любит их.
Глава 4. ХАН
У него была желтовато смуглая кожа, восточный разрез глаз с припухшими веками, жесткие черные волосы, выдающиеся скулы и аккуратный прямой нос. У его родителей были светло русые волосы, серые глаза, европейский тип лица со значительно выступающим вперед носом.
Такая непохожесть вызывала немало вопросов от любопытных соседей. На все намеки мать отвечала односложно:
- Сами понимаете, татаро-монгольское иго на всех печать наложило. Кто нынче чистый русский?
- Потомки Чингизхана, - посмеивались одни, а иные удивлялись природе, которая устроила такой конфуз через многие поколения при помощи такой малой причины, как никому невидимый и не понятный ген.
С легкой руки досужих сплетников кличка "хан" прицепилась к мальчику крепче имени, записанного в его свидетельстве о рождении.
Глава семьи, Олег, работал начальником патрульной службы милиции Уссурийска, поэтому редко бывал дома, а если по возвращении с работы случайно встречался с сыном, то окликал его неопределенно - "парень". Мать, Полина, вынужденная справляться с домом в одиночку, всегда была занята заботами о болезненном младшем брате, и звала его на женский манер - "мальчик".
Но было место, где его называли "сын". Это был частный спортивный зал на окраине города. Хозяином его был сдержанный немногословный японец средних лет, стриженый "под бобрик", весь сотканный из мышц и сухожилий, быстрый, сильный и по-восточному красивый. У него был небольшой аккуратный нос, резкий упрямый подбородок, упругие почти всегда крепко сжатые губы. Его черные глаза - узкие прорези над выступающими скулами скрывали какую-то тайну, в них нельзя было прочитать ничего. Поговаривали, что он - бывший якудзы, исчезнувший на склоне лет с поля зрения своих хозяев в глубине сопредельного континента. Основанием для таких слухов послужили странные цветные татуировки, украшающие большую часть торса японца.
За глаза его так и называли - "Якудза", но при встрече величали уважительно "Сэнсэй".
Якудза был женат на девушке-кореянке. Детей у них не было. По какой причине - точно не знал никто, но ходили слухи, что жена Якудзы по малолетству застудилась и не могла иметь детей. Почему Якудзa женился на бесплодной кореянке, этого тоже никто не знал. Кто-то говорил - из-за сильной любви, кто-то предполагал расчет со стороны Якудзa, который, таким образом, получил местную "прописку" и российское гражданство.
Якудза прибыл в Уссурийск примерно в то же время, что и семья Моренюк. Он купил заброшенный трикотажный цех и, вопреки мнению горожан, вместо кибернетической чудо-фабрики, построил спортивный зал с татами, рингом и бойцовскими тренажерами, раздевалками, оснащенными душевыми кабинами, и повесил над дверью плакат, исписанный сверху вниз иероглифами. Особо грамотные из тех, кто занимался привозом из Японии подержанных машин с целью сбыта их в Уссурийске и Владивостоке, смогли перевести надпись - "Школа каратэ". А озорные рукописцы, вдохновленные девственно чистыми стенами здания, используя разноцветные баллончики с краской, намалевали на них этот перевод, приправляя слова рисунками наскальной живописи, наглядно показывающей неграмотным, для чего, собственно, это здание предназначено.
Одним торцом здание смотрело на асфальтированную дорожку. Там был общий вход для всех. В противоположном конце здания была дверь, перешагнув порог которой можно было попасть сразу же в дом Якудза, пристроенный им к бывшему трикотажному цеху. И хотя пристройка была возведена по модной канадской технологии, внутри дома все было обставлено в классическом японском стиле: множество маленьких полупустых комнат с раздвижными перегородками, украшенных фонариками, старинные японское оружие на стенах, постели прямо на полу, низенькие столики, за которые можно было усесться только на корточках.
Хан любил это место. Особенно в то время, когда тренировки заканчивались. Тогда Якудза тушил в зале свет, закрывал входную дверь и, обращаясь к нему, с учтивым уважением произносил:
- Придет время, мой "даймё-хан", и ты войдешь хозяином в свои собственные владения. А сейчас, прошу войти гостем в мой дом и разделить со мной ужин. Акено будет тебе рада.
И открывал перед ним дверь в пронзительно родной мир, где его называли ласковым именем "сын" и учили японскому языку.
В словах Якудза мальчик различал привычное "Хан" и мечтал стать достойным той учтивости, с которой учитель произносил это слово. Он тренировался, насколько хватало его детских сил, а когда уже не мог пошевелиться от усталости, садился в сторонке и с упоением наблюдал спарринги старших мастеров. Его сердце замирало от восторга, когда точный и сильный удар, сопровождаемый гортанным криком, достигал цели.
Раз в год в один и тот же летний день Якудза уводил своих учеников в поход на озеро Ханка и устраивал там красочное представление с участием наряженных в легендарных японских героев мастеров каратэ из его команды. Хану всегда поручалась роль главного героя по имени Кенсин, спасающего мир от злого китайского дракона. Потом ему дарили подарки. Этот день Якудза называл "великим днем победы над китайским драконом". Для маленького мальчика этот праздник всегда был самым лучшим днем года, наверное, потому что в его семье не было принято отмечать его дни рождения. И он, сколько помнил себя, всегда хотел быть похожим не на отца, а на своего учителя, во всем... Поэтому однажды он сел в рейсовый автобус и поехал во Владивосток, взяв с собой фотоснимок Якудза, на котором хорошо была видна татуировка левого плеча. Он долго ходил в районе порта, пока ему не показали место, где делают цветные японские татуировки в стиле "гами". Получив в руки образец, старый японец, удивленно посмотрел на мальчика и покачал головой. В этом взгляде Хану почудилась уважение. И потом, когда мастер "колдовал" над ним со своими иглами, пытаясь перенести рисунок с фотографии на тело мальчика, он мужественно терпел боль, не позволив себе вымолвить ни звука.
Хан вернулся домой гордый собой. Он был счастлив, не смотря на то, что его кожа горела от "укусов" татуировочных игл. И первым, кому он показал свою спину, был учитель. Он ожидал похвалы. Но Якудза не обрадовался, на его обычно невозмутимом лице сначала отразился испуг, потом он рассердился, закричал ругательства на японском, взмахнул рукой, словно хотел его ударить и в тот же день поставил его в группу мастеров, которые занимались боевым контактным каратэ.
Хан рос, взрослел, но учитель, чье тело было расписано так, будто бы он носил яркую цветную майку со старояпонским орнаментом, почему-то заставлял его прятать татуировку под одеждой. Что такого носил на своем теле Якудза, что не следовало показывать его ученику? Хан не решался задать этот вопрос, а Якудза не считал нужным объяснять причину своей строгости.
И вот, наконец, настал день, когда Якудза, казалось, приоткрыл перед ним двери в свой таинственный мир.
Хану было 17 лет, когда он посчитал себя взрослым. Он сказал учителю, что больше не хочет играть роль Кенсина и, может быть, стоит назначить на эту роль младшего, и более наивного ученика. Якудза кивнул в ответ. И вместо привычного лицедейства на берегу озера, он, ничего не объясняя отвез его на своей машине за город. Они вышли на пустыре. Среди отвалов строительного мусора возвышалось одноэтажное заброшенное строение с облупленными стенами и черными квадратными проемами, вместо окон. Все говорило о том, что зданием уже давно никто не пользуется по назначению, однако, в этом запустении была одна странность - хорошо протоптанная тропинка к пролому в стене, в котором смутно угадывался бывший дверной проем. А неподалеку было припарковано несколько дорогих иномарок. Хана позабавило такое соседство роскоши и нищеты.
Якудза заметно волновался. На его бесстрастном лице ходили желваки, а брови сошлись в прямую линию, рассекая лоб глубокими вертикальными морщинами. Он достал четки и, перебирая их пальцами, прикрыл глаза веками - молился.
- Что это за свалка? - спросил Хан брезгливо, недоумевая по поводу волнения учителя.
Якудза не ответил. Он перестал бормотать молитву и двинулся в сторону здания. Хан вынужден был последовать вслед за ним. Потом довольно долго шли по длинным коридорам, спускались и снова поднимались по разбитым лестницам. И, наконец, оказались в просторном зале. В середине зала был ринг, обтянутый толстыми канатами, а вокруг амфитеатром расположились кресла зрителей. Самих зрителей было не много - заняты были чуть меньше половины кресел. Между зрителями сновали официанты с подносами, предлагая пиво, водку, сигареты и еще что-то в белых маленьких конвертиках.
Хан с любопытством оглядывался.
- Ты помнишь, какой сегодня день. - Сказал Якудза. - Но сегодня не будет представления и подарков. Не будет притворства. Сегодня все будет по-настоящему, сегодня будет настоящий бой. И зрители будут другие - не друзья, готовые прийти на помощь, враги, жаждущие крови. И "дракон", с которым ты сразишься, будет настоящий... он тоже захочет тебя убить.
Якудза посмотрел Хану в глаза. А тот напряженно пытался понять смысл слов учителя.
- Это место, где встречаются в поединке сильные и опытные бойцы. Тут нет правил. Побеждает сильнейший. Ты должен победить даже, если тебе придется убить. И, возможно, это будет единственный путь к победе.
Якудза пошел дальше. Вслед за учителем Хан вошел в узкую комнату с небрежно оштукатуренными и окрашенными темной водоэмульсионной краской стенами. Скудное убранство ее было предельно функциональным. В углу комнаты была отгорожена душевая, а в центре стоял массажный стол, у двери - железные крючки для одежды, вкрученные в стену. Хан внимательно слушал учителя, не перебивая, хотя у него было много вопросов.
- Сейчас ты должен подготовиться к тяжелому бою, какого у тебя никогда еще не было. Твой противник - сильный кикбоксер, который попытается тебя победить любыми способами, - продолжил Якудза, - У него высокий болевой порог. Пробить его не удастся. Постарайся найти слабое место, действуй не напрямик, дразни его, заставь нервничать, нападать, делать ошибки и потом - прикончи.
"Каратэ ни сэнтэ наси" (в каратэ не нападают первым) - с этой фразы Якудза всегда начинал занятия. Теперь Якудза предлагал нарушить правила, которые вдалбливал в юные головы своих учеников с малолетства. Удивление Хана было велико.
- Ты учил нас защищать жизнь. А теперь я должен убить? Зачем это нужно? Зачем это понадобилось тебе, учитель? Я не хочу никого убивать.
- Я хочу, чтобы ты навсегда уяснил урок - в жизни случаются ситуации, когда выживает самый сильный, самый хитрый и беспощадный, - резко ответил Якудза. - Если не ты его, то он - тебя. Ты хочешь умереть?
Хан покачал головой:
- Я не хочу драться чтобы убить. И мне кажется, ты предлагаешь мне драться ради удовольствия незнакомых мне людей, которые будут смотреть на наш бой и кричать "убей".
- У тебя нет выхода. На кону большие деньги. Если ты сейчас не выйдешь на ринг, нас не выпустят живыми из этого подвала. Считай, что ты будешь биться за нас обоих. За наши жизни.
- Ты сказал "на кону". Мне дадут деньги, если я выиграю?
Якудза кивнул.
- Ты думал, я буду убивать за деньги? - на лице Хана отразилось брезгливое недоумение.
- Я рассчитывал, что ты сдашь этот экзамен, а не сбежишь из страха поступиться своими принципами.
- Хорошо, я буду делать, как ты скажешь, - неожиданно согласился Хан.
Он решил, что должен выполнить то, что требует от него учитель. Он должен ему доверять.
Выйдя на ринг, Хан увидел в противоположном углу массивное тело кикбоксера и понял, что, Якудзы был прав, он сможет уложить его, только убив. Это был самый тяжелый день за всю его предшествующую жизнь. Никогда раньше и никогда позже он не был так растерян перед боем. Ни одна его атака или контратака, ни один из его прямых ударов не достигал цели, противник, казалось, не чувствовал боли. Зрители кричали и свистели. Кикбоксер насмехался и грязно ругался, угрожал, пытаясь его запугать. У него было изрытое шрамами лицо с перебитой переносицей. Он провел немало поединков, в которых получил эти увечья, но выжил и победил и не собирался уступать победу молодому парню, почти подростку. Хан же, напротив, не был уверен в своих силах. Зрители кричали, что он трус, но он продолжал "водить" противника по рингу, пытаясь почувствовать его слабые места. Угадав по движению тела кикбоксера, куда он направит свой очередной удар, он отклонился в сторону, молниеносно переместился противнику за спину и ударил его в нервный узел на шее. Когда массивное потное тело рухнуло на пол вниз животом, он зажал его толстую шею мертвой хваткой. Кикбоксер пытался расцепить замок его рук, бесполезно открывал рот, чтобы наполнить легкие. Вокруг бегал судья, отчаянно жестикулируя. Зал вопил. Но он разжал пальцы только, когда противник под ним затих...
Потом он стоял под холодным душем. Колючие струи били в затылок, а он, стиснув зубы, беспрестанно повторял:
- ... он сам виноват...
Якудза стоял у двери, скрестив руки на груди. Лицо его было спокойным.
- Ты не должен сожалеть, - произнес он веско, - Ты сделал то, что должен был сделать. В этом была твоя задача, и ты справился. Я счастлив, что являюсь твоим учителем. Я горжусь тобой.
- А если бы умер я?
- Не только твоя жизнь закончилась бы в этот день...
Больше Хан ничего не спросил. Они вышли из здания вместе и молчали до спортзала.
Глава 5. ДЕЖАВЮ
Широкие коридоры этого здания даже в самую жаркую погоду хранили полумрак и прохладу. Толстые кирпичные стены и большая в полтора человеческих роста дубовая дверь центрального входа помнили не одно поколение учеников. Им ли не знать истину бытия. О, они знают и хранят свою тайну под многочисленными слоями краски, молчаливые стражи познания...
Прозвенел звонок, и дубовые массивные створки с грохотом распахнулись под напором толпы, нетерпеливо рвущейся покинуть стены "альма-матер". Задиристо гыкая и хихикая, норовя обогнать друг друга, студенты обоих полов столпились у двери, проем которой был не достаточно широк, чтобы выпустить одновременно всех жаждущих оказаться на воле. Хан с трудом протиснулся через эту веселую толчею и встал на верхней ступеньке крыльца, прищурившись от нестерпимо яркого с непривычки после сумрака коридоров солнечного света.
По-весеннему терпкий воздух волнительно щекотал ноздри. Мягкие солнечные блики на зеленой траве газонов замерли, как нарисованные, будто в ожидании чуда. Покой природы, ощущаемый, не смотря на суету вокруг, а, может быть, именно благодаря этой суете проник в его сознание, внеся в настроение тихую удовлетворенность. Он отстраненно терпел тычки в бока и спину, ни о чем не думал, скользил взглядом по лицам и предметам, просто дышал. В какой-то момент, незаметно для него самого, его взгляд остановился, и он стал смотреть в одно место.
В рваных джинсах и выцветшей футболке неопределенного цвета она была похожа на мальчика-подростка. Ежик темных, коротко стриженых волос, топорщился на затылке. Ушки мило краснели под теплыми лучами солнца. Голова на длинной шее, и все ее тоненькое тельце постоянно находились в движении, за подростковой угловатостью которых уже проглядывала грациозность. У нее были узкие, как у мальчишки, бедра и маленькая грудь. В ней не было ничего из того, что обычно привлекало его в женщинах. Она весело подпрыгивала, прижимая пластиковый пакетик с книгами к груди, и беззвучно смеялась - закидывала голову, закрывала на секунду глаза и широко улыбалась, открывая два ряда ровных белых зубов, как будто сошедших с рекламы зубной пасты. Смеха, заливистого и звонкого, привычного для девчонок ее возраста не было слышно, но, глядя на широкий жест ярких губ от уха до уха и сопровождающую этот жест гримасу сумасшедшего счастья, хотелось невольно улыбнуться в ответ.
Он стоял, не смея отвести глаз, потеряв ощущение времени. Образ девушки постепенно заполнял его сознание, не оставляя места другим впечатлениям минувшего дня, а может быть всей жизни. В калейдоскопе всплывающих в памяти лиц он никак не мог найти похожего, тем не менее, был уверен в том, что встречался с ней раньше, более того, знал очень хорошо. И это состояние дежавю заставляло его все внимательнее всматриваться в черты ее лица.
Она отравляла его собой, завораживала. Яркие блики солнечных зайчиков, падающих на ее лицо сквозь листву, казались ему излучением, исходившим от нее самой, изнутри ее ярко-синих глаз...
Грубая реальность того, что он уже успел достичь, добился без труда или же ценой невероятных усилий тускнела перед желанием заключить это небесное создание в свою жизнь. Никто прежде не вызывал в нем таких ярких чувств и четких очертаний желаемого. Она должна быть с ним рядом, когда он пойдет к своей цели. C ней вместе он сможет все, какой бы ни была эта цель, каким бы ни оказалось его предназначение! Что это? Наваждение или прозрение? Предопределенность или весеннее сумасшествие?
- Что это? - повторил он вслух.
- Что ты сказал? - переспросил Рулевой Тимоха, студент из параллельной группы, который стоял рядом, и так же, как и он, обозревая окрестности с высоты крыльца.
- Ты знаешь ее?
Тимоха посмотрел по направлению взгляда Хана, понимающе хмыкнул, но при этом неодобрительно выпятил нижнюю губу. Девушка показалась ему слишком невзрачной для того, чтобы заводить о ней разговор.
- А что тут знать? В порочащие связи мной лично не вовлекалась. Кому она нужна? У нее все первичные половые признаки в зачаточном состоянии, как у подростка. Вот, если посмотреть на нее еще через парочку лет, может быть, тогда... - Тимоха оценивающе обежал глазами щуплую фигурку.
В этот момент девушка повернула голову и посмотрела в их сторону. По телу Хана пробежала дрожь. Она началась от кончиков пальцев и затихла в груди, заставив сердце учащенно забиться. Его потянуло навстречу бездонной синеве ее глаз, он непроизвольно шагнул к ней, и тут же заметил, как яркие синие лучики на лице испуганно моргнули, потускнели, улыбка сползла с лица. Она его заметила.
- Подготовишки! - Рулевой скорчил пренебрежительную мину, показывая тем самым свое отношение к социальному статусу девушки.
Экономический колледж имени Ломоносова считался одним их лучших бюджетных учебных заведений города. Его студенты могли не беспокоиться о своем успешном будущем, которое ждало их после окончания колледжа. Поступить на первый курс городского экономического колледжа было не просто. Те, кому это удавалось сразу же после школы, знали цену своему успеху. Но не все родители могли ее заплатить. А потому их чада теряли лишний год на платном подготовительном отделении, проходя заново курс 10-го класса, чтобы на следующих вступительных экзаменах гарантированно стать студентами. Сам он стал студентом без особых усилий. Участие в нескольких городских соревнованиях по каратэ распахнули перед ним двери самого престижного колледжа Владивостока.
- Полна восторга и наивности через край, - продолжал он. - Пацанка - тяжелый случай для легких отношений. Если хочешь узнать о ней больше, посмотри ее анкету.
- Я знаю другие способы "узнать больше", - хмыкнул Хан и уверенно двинулся в сторону компании, за спинами которой пряталось заманчивое создание.
Тимоха хохотнул ему вслед, сопроводив свой смешок пошлым советом. Он оглянулся, чтобы погрозить ему кулаком, а когда снова посмотрел вперед, то обнаружил, что девушки в компании подростков уже нет.
Хан мысленно усмехнулся: "Шустрая малышка, любит, чтобы за ней побегали. Что ж, это будет интересно. Завтра она, все равно, придет на занятия". Он пошел к своей машине мимо компании, которая после исчезновения девушки, стала ему не интересна. Парни проводили его любопытными взглядами. Он к таким взглядам давно привык - зависть и подобострастие в жизни людей идут рука об руку.
***
Состояние души Иваны было близким к восторгу каждый день. У нее больше не было дневника, и она не должна была учить домашние задания. Но самое восхитительное, что с ней случилось после поступления в колледж, у нее появилась настоящая своя компания, в которой можно было болтать на любые темы, даже самые бестолковые.
Главным в компании считался Хохмач. Его авторитет был несомненен. Он все время придумывал всякие развлечения. Даже незначительное происшествие он мог изложить в юмористической манере, беззлобно посмеиваясь над героями своих историй. Его шутки были не обидны, и слушатели из числа невольных их участников охотно подыгрывали ему, поддерживая его веселое балагурство. Лохматый и Мулат сразу же сгруппировались около него, прихватив с собой её - наивную девочку с искрящимися глазами, которая всегда была приветлива и охотно смеялась над их шутками.
Веселье компании уже шло на спад, и постепенно превращалось в вялое дружеское препирательство, но Ивана все еще пребывала в состоянии упоительного головокружения и прыскала почти над каждым словом своих друзей. Мулат первым заметил парня, который пристально смотрел на Ивану с верхних ступенек крыльца колледжа. Он дружески ткнул ее локтем в бок.
- Ванька-встанька, кажется, кто-кто на тебя "глаз положил", - сказал он, выразительно показывая глазами направление, куда следует смотреть, чтобы узнать - кто это был.
- Как это положил? - Ивана хихикнула, предполагая, что друзья задумали новую шутку.
- Это значит - "втюрился", - сказал Хохмач, оборачиваясь в ту сторону, куда смотрел Мулат и присвистнул. - Это же Хан собственной персоной. Вот ведь б...блинство.
В голосе его послышались напряженные нотки. Он прекрасно знал, кто такой Хан. "Подготовишки" были ознакомлены с приоритетами популярности и предупреждены о строгой иерархии в коллективе колледжа. Хан прочно занимал лидерские позиции во всех вопросах, которые имеют для парней очень важное значение: от богатства до популярности среди женской половины.
- Не надо на меня ничего класть, - сказала озадаченная девушка и тоже посмотрела туда, куда были направлены взгляды друзей.
На крыльце собралась небольшая толпа, состоящая из только что покинувших здание студентов и студенток. Ивана пока еще не успела познакомиться со всеми.
- Кто такой Хан? - спросила она, перебегая взглядом от одного парня, находящегося на крыльце, к другому.
- Смотри, да узришь своего повелителя! - воскликнул Мулат патетично возведя руки к небу, а потом просто добавил. - Кто выглядит круче всех и плюет на всех с большой башни. У него все это говно на лице написано.
Понятнее Мулат объяснить не мог. Ивана увидела его среди множества лиц. Узкий разрез глаз с чуть припухшими веками, строгие скулы на продолговатом лице и желтовато-смуглая кожа указывали на его восточные корни. Он смотрел, чуть наклонив голову вперед, словно старался проникнуть взглядом в ее душу. У него был вид человека, знающего что-то важное, что она тоже должна была знать, но по какому-то недоразумению забыла.
- Ой, и правда, написано, - сказала Ивана, улыбка сползла с ее лица.
- Не боись, - успокоил ее Мулат, - У Хана, кроме тебя, есть на кого и что класть. Ты для него слишком ма-аленькая.
- О-о-о, ей стоит бояться, - хохотнул Хохмач, потом понизил голос до зловещего шепота, - Я слышал, он связан с местной мафией. У меня друган в одной шайке шестеркой бегает. Так он говорит, что видел его в обществе бо-ольших авторитетов и те жали ему руку, как ровне. Эта шайка занимается как раз такими маленькими...
- У него черный пояс, первый дан. Я видел, как он кладет противников пачками. А бандюки силу уважают, вот и руки жмут, - возразил Мулат.
- Когда это ты видел? Где? - спросил Лохматый, насмешливо щурясь.
- Ну, не сам лично... Слышал... в туалете.
- А я слышал от верных людей, что он в подпольных боях участвует, на нем бандюки во-от такие "бабки" заколачивают.
Лохматый широко развел руки, показывая количество "бабок".
- Хватит, - взмолилась Ивана, - Я не хочу знать, о чем вы, мальчишки, в туалетах разговариваете. Догадываюсь и поэтому не хочу. Скорее пойдемте куда-нибудь отсюда. Не надо, чтобы этот Хан в меня "втюривался". Я не хочу.
- Все, уже позняк метаться, он идет сюда, - констатировал Мулат, - Нам теперь, что? Убегать от него? Вот смеху будет! Просто пошли его на хрен, если будет приставать.