Аннотация: Место и время рождения никому не дано выбирать...
СЕМЕЙНЫЕ СВИТКИ
(История моей семьи)
Книга Рут
1. В окно стучался случай, иль тайна, иль беда...
Место и время рождения никому не дано выбирать. Иначе никто не выбрал бы себе грозовые военные годы. Рут родилась во время Первой мировой. В тот роковой год, десять дней которого, по утверждению одного из прогрессивных американцев, потрясли мир. За десять дней я не поручусь, но то, что весь мир в том году перевернулся - факт неоспоримый.
Рут появилась на свет в одном из городов, признанных впоследствии европейским культурным центром. Но в те бурные годы город, словно мячик, переходил из рук в руки воюющих государств. Так что Рут всегда затруднялась сказать, кто хозяйничал в городе, в котором она родилась. Почему-то упоминала австрияков, хотя мне казалось, что в городе должны были хозяйничать поляки. Неоспоримо только одно - сейчас это столица Литвы.
Как оказалось, на память Рут вполне можно было положиться. В период с 1915 по 1918 годы Вильно был оккупирован австрийско-немецкой армией.
О рождении девочки было объявлено в газете. К самой новорожденной сей торжественный акт относился только отчасти. Поздравления предназначались ее отцу, идишисту, переводчику, издателю и редактору Давиду Ройхелю. Радостное событие шумно отмечалось и во все последующие годы, несмотря на то, что иногда гостей нечем было накормить. Зато в доме царили творческий дух и любовь. А недостающую материальную пищу друзья по перу и сотрудники Давида приносили с собой, что одновременно служило и подарком, и скромным угощением к празднику.
Эту традицию не нарушали ни лишения, ни бесконечные смены власти. Объявлялась ли Белорусская народная республика, хозяйничала ли в городе Красная Армия или ее сменяло Войско Польское, - жизнь была одинаково нестабильна, голодна и непредсказуема. Власти менялись быстрее, чем времена года. Привыкнуть, а тем более проникнуться идеями хотя бы одной из них не успевали. Мирьям, матери Рут, показалось самым разумным оставить Вильно на попечение вновь возвратившейся Красной Армии и пробираться на польскую территорию, в небольшой городок Волынской губернии Кременец, из которого они с мужем были родом.
В живописном городке царила забытая мирная тишина. Шумели сады, чьи ветви ломились под тяжестью урожая, у колбасных магазинов витал ароматный запах чеснока, бабушки готовили традиционные субботние угощения, а дедушки молились и на Хануку дарили внукам положенные денежки. И не было в городке такого уголка, где бы возможно было раз десять на день не столкнуться если не со своими бывшими приятелями, то со своей многочисленной родней. Как не было в нем места, где бы мог приложить свои способности литератор.
Мирьям приобрела дом и покой. Вскоре родилась маленькая Эсфирь. В отличие от Рут, Фирочка унаследовала черты красавицы матери. В отличие от Рут, она родилась в доме, где не было недостатка в еде. О том, что с некоторых пор в доме испытывался недостаток тепла и любви, стыдливо умалчивалось.
Давид потерял все: литературную среду, возможность издаваться и другие преимущества, которыми центр еврейской литературы отличался от еврейской провинции. Он уехал в Варшаву, где вскоре нашел и новую работу, и новую жену. Прежняя семья распалась.
Рут внешне походила на отца. Те же пепельные волосы, тот же высокий лоб, огромные глаза-озера и тонкий нос, аристократически загибающийся к верхней губе. Кроме отцовской внешности, она унаследовала его творческую натуру. Ее богатая фантазия, тонкий вкус и умение из ничего создать нечто поражали окружающих.
От матери она унаследовала красивое сопрано и любовь к оперной музыке.
Наследства иного рода Рут не получила, и поэтому ей была уготована обычная судьба девочки, выросшей в захолустье в небогатой еврейской семье. Вместо гимназии, которую окончила ее мать, - польская школа и еврейское училище ОРТ, где мальчиков учили самым разным ремеслам, а девочек единственному - портновскому искусству . Вместо музыки, которой посвятил свою жизнь ее дядя Мендель - изучение основ портновского искусства. Вместо рисования, которым увлекался другой ее дядя Пинця - моделирование одежды. И то, и другое Рут освоила замечательно. Это говорю вам я - ее дочь.
Рефреном каждого маминого воспоминания о детстве и юности проходила одна и та же фраза: "Я должна повезти тебя в Кременец!" Произнеся эту магическую фразу, она на какое-то время забывала обо мне. Какие картины при этом рисовало ее воображение, я не знаю. Но мы покинули страну, так и не побывав в городке, где среди цветущих садов застенчиво белели стены домов, утопавших по самые крыши в густой зелени. Где яблоки ("в-о-о-о-т такие огромные!" - восклицала мама) сами просились в руки. А когда рукам было лень тянуться, огромные и наливные они падали прямо на страницы раскрытой книги.
Я так никогда и не увидела этот городок, одна, но очень длинная улица которого бежала вдоль карпатских предгорий, давая поперечным улочкам взбегать на холмы и горные отроги, в долине которых и расположен мамин Кременец.
Я упустила возможность побывать в городке, упоминание о котором, по непроверенным данным, можно было встретить в древних летописях 1073 года при описании войны между сыновьями Ярослава Мудрого. А по проверенным данным первое документальное упоминание о Кременце сохранилось в Ипатьевской летописи и относится к 1227 году, когда городской крепостью пытались овладеть угры (венгры).
Много боев выдержала эта крепость, стоявшая на самой вершине достаточно высокой (397 метров над уровнем моря) и со всех сторон неприступной горы. Не раз орды Батыя должны были уходить прочь, не овладев Кременецкой крепостью. Может быть, отсюда и родилось название этого кремень-города.
По существующему преданию, название горы, на которой некогда стояла крепость, образовалось от имени новой владелицы замка, выстроенного на руинах. Замок вместе с принадлежавшими Кременцу землями получила в подарок неаполитанская принцесса Бона, ставшая женой польского короля Сигизмунда Первого. Ее именем также называлась и гостиница, в которой в сентябре 1939 года нашло себе приют бежавшее из Варшавы польское правительство. Вездесущая немецкая авиация в первую же ночь бомбила беглецов. Спасло этих важных персон от уничтожения только то, что полученные разведкой данные были неверно истолкованы, и вражеские бомбы падали на непричастную к политике гору Бону. Через неделю опасные постояльцы покинули город.
Мама рассказывала про Бону и другие невероятные вещи. Рассказывала, каким длинным и крутым был спуск, по которому они с подругой неслись на санках, как ухало сердце и снежной пылью застилало глаза. Рассказывала про развалины старинного замка, где шушукались средневековые тайны, где так сладко было делиться своими собственными, девичьими тайнами. Рассказывала, какой вкусной была вода в родниках, как в самый жаркий полдень от холода родниковой воды сводило челюсти.
Ах, так вкусна бывает только юность... или воспоминания о ней.
Я всматриваюсь в фотографии современного Кременца и пытаюсь увидеть на них тот дом, и тот сад, и скамейку в саду, на которой большеглазая Рут увлеченно читает "Камо грядеши?" (до сих помню то ощущение неловкости, когда, поняв, что старославянское название романа Сенкевича мне недоступно, мама пояснила: "Quo vadis?")
Куда идешь ты, человек? - вопрос, на который, порой, не хочется услышать ответа.