Пить, как Портос ("а я пью, потому что пью"), всегда казалось нам неприличным. Мы хотели осмысленного пьянства, хотя бы для того, чтобы отличить себя от всех прочих. Мы его получили.
Еще на первом курсе, долго перебирая причины, по которым нам надлежало сделаться друзьями, и не находя их - в силу, опять-таки, слабо выраженного снобизма и стремления избежать ординарных поводов - мы вдруг поняли, что в друзей человеков превращает общее дело. Выбрать общим делом будущую профессию было бы как-то простодушно. Стройотрядов у нас не было, толкаться вместе с "маишниками" и "миитовцами" в очереди за билетами на "Звезду и смерть Хоакина Мурьетты" казалось уж совсем глупым - как будущие артисты мы всегда могли добыть контрамарку, КСП вызывало искреннее недоумение, в общем, деваться было некуда и пришлось утвердить совместное пьянство той самой деятельностью, которая сплотит нас в настоящую компанию единомышленников.
Уже к завершению первого курса, в бессонные и сумасшедшие майские ночи, посвященные репетициям самостоятельных отрывков, мы образовали орден "Беспробудников", утвердили главную и единственную награду - Звезду абсолютного героя мира трех степеней, которая присваивалась за наиболее честное пренебрежение всеми разумными нормами самосохранения, и сделались временно дружны, счастливы и пьяны.
Лет через пять, когда философия беспробудничества сама собой, вместе с советской властью и "Вермутом розовым", стала собираться в пространство легких ностальгий, я познакомился и сдружился со Андреем Слеповым. Очень хотелось бы приврать здесь что-нибудь в том роде, что, дескать, и сами-то были уже с усами, и не первую пятилетку честно жбанили, и водку из горла на крыше ГИТИСа, в подражание Долохову, глотали, и много еще чего вспомнить в подтверждение собственных достижений на радостном пути к симбиозу с зеленым змием, но ради исторической справедливости надо признать: наша любительская алкогольная идеология не выдерживала никакой критики в сравнении с разработанной философией портвешизма, носителем которой явился мне Слепов.
Он удивил меня довольно быстро, на третьем или четвертом тосте: "За что мы пьем, эт"понятно, - сказал поэт, - а вот знаешь ли, любезный мой друг, против чего мы пьем?". Я замялся. Классические "за нас с вами и за хрен с ними", "пусть сдохнут все наши недоброжелатели" и тому подобное здесь явно не годились, это было понятно даже из снисходительно-саркастической интонации вопроса. А нужного ответа я не знал. В чем искренне признался.
И получил искомый ответ, развернутый на два с осьмушкою литра прям немедленно, на еще какое-то количество дополнительных жидкостных элементов в ближайшие дни.
-- Именно с этого вопроса и начался теоретический портвешизм в 72-ом году, - задумчиво сказал психолог и чуть было не провалился в воспоминания.
Я быстро разлил и, пользуясь молодой здоровой бодростью, чувствительно подпихнул теоретика.
-- Мы пьем против ординарной доминантной абстракции, - заявил художник. - Это нашла Юлька, да и то не сразу. Впрочем, никто и не сомневался, что мы знаем ответ - просто нужна была организация.
И это было совершенно справедливым утверждением. Потому что ответ я знал и сам - в тот момент, когда философ произносил свою реплику, я испытал истинный дзен. И ощутил возникновение этого ответа в себе задолго до того, как я вообще первый раз взял в руки рюмку. Die Dichter, как известно, haben alles gekannt. Поэты всегда все знали.
Итак, мы пьем и пили против ординарной доминантной абстракции за, разумеется, неординарную и, увы, не доминантную. Кто же они такие, и почему с ними приходится взаимодействовать при помощи алкогольной интоксикации?
Люди - неприятные существа. Вся их история - это история насилия. Но добро бы если только физического. Тьфу! Все хиросимы, гулаги, варфоломеевские ночи и блокады Ленинграда меркнут перед тем страшным, убийственным, чудовищным давлением, которое человеки оказывают друг на друга при помощи простых слов, жестов, эмоций и прочих психических движений. К вступлению в переходный возраст, т.е. годам к 11-13-ти, люди обыкновенно на девять десятых своего существа бывают убиты. А на оставшуюся долю - калеки.
Вообразите себе какого-нибудь порядочного йога, который не левитирует, не сидит последнюю тысячу лет на гималайской вершине, растапливая своей тощей задницей священные снега, а вполне заурядно - по йоговским меркам - владеет собственным телом. Может увеличивать количество сокращений сердечной мыщцы в три раза, а может уменьшать хоть до 15 ударов в минуту. Может контролировать деятельность желез внутренней секреции, выделение желчи и желудочного сока, может управлять гладкой мускулатурой желудка и кишечника так же сознательно, как мы можем сжимать и разжимать руку. При желании может даже регулировать количество эндорфинов в крови. А при очень большом желании умеет синтезировать в себе витамин C и еще парочку на выбор.
Теперь временно оставим йога в покое и вообразим себе совсем другого индивида. Предположим, великого следопыта и охотника Соколиного Глаза или не менее великого Дерсу Узала. Любой лес для него дом родной, он прекрасно чувствует и знает - где ходят кабаны, где волчьи лежки, когда пойдет дождь, куда могли спрятаться зловредные гуроны или разбойные маньчжуры. Самое интересное здесь, что знает он это все не при помощи ума, а кишками и спинным мозгом. Разумеется, он может пройти за сутки по дикой тайге сотню километров без единого привала, питаться одними ягодами и кореньями и всякое такое, скаутское.
Включим в этот набор еще один выдающийся экземпляр. Скажем, преподобного Сергия Радонежского. Или святого старца Льва Оптинского. Тут, пожалуй, замучаешься перечислять все возможности и достоинства. Ограничимся предвидением, навыками пророчества, излечения, призывания дождя или, наоборот, разгона облаков. Кстати сказать, в число талантов подобного персонажа входило умение мобилизовывать все ресурсы человеческого организма для преодоления неожиданных трудностей - например, способность поднимать сверхтяжести или выводить к поверхности земли родниковые ключи.
В общем-то, этих троих для базовой версии будет вполне достаточно. Приблизительно таким мог бы быть любой человек, если б он тратил свои силы не на преодоление давления социума, а на развитие своих естественных способностей.
А теперь посмотрим на себя. И скорее отвернемся. Очень быстро, не акцентированно вздохнем. И немедленно выпьем. Шутка. Пить еще рано - сперва теория, потом матчасть, а уж потом тяготы и лишения практики.
Заметим, что мы обошли вниманием такую, не вполне, может быть, очевидную вещь, как правильное восприятие пространства и времени. Человеки, живущие в регулярном социуме, даже если очень сопротивляются, постепенно приходят к идее линейного пространства и столь же линейного времени. Т.е. из пункта А в пункт Б, а из 2000 года в 2001, потом в 2002 и далее по списку. Между тем, действительные пространство и время выглядят и функционируют совершенно не так.
Самая примитивная схема устройства этих сущностей напоминает комель дерева. Если у кого из читателей был досуг полюбоваться на спил комля, то он легко может себе представить, как вокруг центральной концентрации вещества, чем-то напоминающей кочерыжку, несколькими неравномерными кольцами располагаются такие же водоворотики древесины, только меньших, хотя и разных масштабов. Так вот время и, соответственно, пространство располагаются лишь в промежутках между этими завихреньицами. В них самих времени нет, оно мгновенно. А пространство, напротив, бесконечно.
По отношению друг к другу эти водоворотики-завихреньица являются рифмами-подобиями и, в сущности, есть одно со-бытие, один факт действительности. Но вот промежутки между ними собирают в себе все мелкие, дробные различия одного водоворотика вещества-и-существования от всех прочих его братьев. Вот траектории таких различений, их локальная напряженность и поляризованность и есть те обстоятельства, которые мы, сквозь мутное стекло ежедневного восприятия, видим объектами физического мира, годами и километрами.
Из одного такого водоворотика в другой можно попасть без малейших усилий, стоит только понять - зачем это необходимо сделать. А вот продираться сквозь промежутки можно веками. И так никуда и не добраться.
Все это, разумеется, метафора. И вдобавок, одна из простейших. Но в том-то и дело, что действительную физиономию мира мы можем разглядеть только срывая с него одну метафору за другой. А вот наш идеальный йог-святой-охотник, который, в отличие от нас живет не в промежутках, а в завихреньицах, видит мир насквозь. Не утруждая себя излишней метафоризацией.
Итак, что мы имеем? Удивительного персонажа, которому место только в мифах и легендах о богах и героях, и - нас самих, во всем непотребстве. Еще мы точно знаем, что всякий прямоходящий, позвоночный, говорящий и размышляющий индивид имеет все возможности сделаться таким уникумом. И самое главное, мы прекрасно знаем - почему он им не делается.
Ведь начиная с самого рождения, этот несчастный индивид попадает в мир сплошных запретов, должествований и порядков поведения. Постепенно они наслаиваются друг на друга, превращаются в длиннющие списки, переплетаются, пухнут, вцепляются в глотку, врастают в мозг, в мускулы, сухожилия, нервы и вот даже самые молоденькие, зеленые еще дендриты, прорастая от одного нейрона к другому, напарываются на эти отравленные иглы. И если социум говорит индивиду: "Надо!", то распятый, раздавленный и пронзенный словно св.Себастьян индивид, конвульсивно содрогаясь, отвечает: "Есть!".
Впрочем, со временем выясняется, что этих "надо" у мира и социума не так-то уж и много. И слегка даже поживший индивид быстренько выучивает весь перечень назубок. Зато теперь ему уже не обязательно кричать в самое ухо: "Делай р-раз!". Он и сам прекрасно ловит малейшие намеки в окружающей среде, а поймав - стремительно исполняет, не умея больше отличить собственные поползновения от внешнего приказания. Да и кто бы взялся их отличать, ведь наш индивид врос в мир, как раб врастает в свой ошейник.
Вот этот ужасающий, но совершенный механизм, при помощи которого мир легко и непринужденно играет человеками, и является олицетворением нашего главного врага - ординарной доминантной абстракции. Или, скажем иначе, господствующего стереотипа восприятия реальности...
Надо заметить, что борьба с этим врагом началась задолго до появления на свет беспробудников, портвешистов, всешутейшего и всепьянейшего петровского собора, Омара Хайяма, Ли Бо и прочих выдающихся сподвижников зеленого змия. Впрочем, не стоит ограничивать ряды этих борцов только пьяницами - были там и кокаинисты-морфинисты, и любители гашиша, и ценители мухоморов, и пожиратели сомы-хаомы, кто только не стоял крепко супротив ординарной доминантной абстракции (ОДА). Но началось все несколько раньше, еще до открытия человечеством разнообразных дурманящих субстанций.
Наши предки давно обнаружили, что ОДА составляет с организмом человека и социума, и освоенного ими пространства единое целое. Историки-медиевисты даже нашли для сходного контамината специальный термин: "большое тело", но нам сейчас гораздо интереснее совсем древние времена, где-то на границе верхнего палеолита и мезолита (а поскольку термин удобный, то мы легко им воспользуемся, наплевав на его происхождение). Именно тогда человекам впервые стало понятно, что нанесение вреда или ущербление собственного организма не только подкрепляет приобщение к системе запретов и долженствований, но и может, наоборот, временно отменить вмонтированность индивида в это поле. Чуть позднее это упражнение нашло себе место в традиции нанесения специальных, ритуальных травм и ран во время обряда инициациии.
Механизм действия такого ритуального ущербления на совокупность ОДА и "большого тела" относительно прост.
Во-первых, надо учесть, что дело происходило не с бухты-барахты - сели, значит, и дружненько принялись себя полосовать. Нет, сперва шла необходимая подготовка, которая заключалась во вхождении индивидов в состояние сенсорной депривации, сиречь, частичной (но стремящейся к полной) изоляции от всех внешних раздражителей. Попробуйте забраться в темный чулан, заткнуть уши и посидеть там пару часиков, пытаясь отрешиться от всех мыслей и чувств. Помедитировать, короче. Сразу, конечно, нужного результата не добиться - уж больно много у нас теперь разных суетливых мыслей в головах развелось. Но предкам было попроще - они еще такими массивами освоенных различителей не располагали, поэтому довольно быстро погружались в галлюцинатороподобные состояния. Что означает не только возникновение пред мысленным взором вполне реалистичных образов, но и повышение эмоционального фона, и увеличение количества эндорфинов и энкефалинов (морфино- и опиатоподобных веществ) в крови.
И вот, едва индивиды начинали свое ритуальное плавание в полусознательном или несознательном вовсе, как наступал час "Ч" и каменный топор (или не менее каменный ножик) встречался с физическими телами пращуров всех нынешних пьяниц. Включались механизмы боли и наступало стремительное похмелье. Сердце начинало колотиться быстрее, дыхание учащалось, в крови резко возрастало количество адреналина, а спинной мозг, гипофиз и гипоталамус наших предков немедленно прекращали вырабатывать опиатные пептиды.
Но главная польза всей ситуации заключалась не в самом факте мгновенного почти отрезвления, а в том, что болевые ощущения (через химическую реакцию организма на них, в том числе адреналиновую и катехоламиновую) оказывали сильнейшее воздействие на кору больших полушарий мозга. Самые свежие и молодые связи между нейронами головного мозга временно глохли и существенная часть наиболее оперативных запретов и долженствований теряла свою актуальную вмонтированность в организм индивида.
Грубо говоря, позитивный результат в борьбе с ОДА достигался не самим фактом эндорфинного опьянения, а похмельем. Недаром один из классиков портвешизма, кавалер Алмазной звезды Беспробудности, кузнец, художник и философ Шурик Сычков (а ведь давно уж, Лександр Глебыч, эх!...) любил повторять: "Ради чего мы пьем? Ради похмелья. Хорошее похмелье - вот цель любой порядочной пьянки".
Скажем все то же самое еще разок, но по-другому, потому что повторение, может быть и мать учения, но немедленное повторение в иной формулировке есть мать понимания.
Похмелье дезавуирует, разоблачает, элиминирует невыносимую актуальность бытия. Оно выжигает в коре больших полушарий головного мозга наиболее насущные, оперативные связи индивида с диктатурой реальности мира и социума. Но делает, к сожалению, это не вдруг, не разом, не следующим же утром после принятия на грудь полутора килограммов беленькой или трех пузырей красненького. Чтобы достичь качественного похмелья, необходимо затратить серьезные усилия. И не просто на бесшабашный загул, а на вдумчивую, хорошо организованную пьянку. А самое главное, похмелье надо правильно осознать и интерпретировать, с ним надо уметь взаимодействовать, ибо "все яд, все лекарство", а похмелье особенно.
Извини, уважаемый читатель, но вынужден я временно прерваться, потому как пришел Слепов и ласково улыбаясь, соощил, что теория у меня пока чересчур суха выходит.
-- Похмелье, - сказал филолог, - эт"конечно, замечательно. Я знаю, что вы с Шуриком - два бескорыстных рыцаря похмелья и ради него готовы на многое. Но безмозглый кретин! как ты доберешься до похмелья, если до сих пор трезв словно менеджер?! Вот, посмотри, какой дивный витамин я нашел для тебя у Зураба в ночном шалмане - "Агдам" краснодарского разлива. Ему, понятно, далеко до того, настоящего старого "Агдама", но легкую дымку на твой возбужденный ум и он сможет навеять. Наливай!
И мы налили, и выпили, и легкая дымка чуть горьковатого эрзатц-портвейна окутала мою бестолковку вместе со всеми ее полушариями.
-- Похмелье, - повторил охотник, - это прекрасно. Но "беседы блаженнейший зной", но дружеские споры "между Лафитом и Клико", но песни, вдохновенные мечтания и стихи, которыми изукрашена всякая славная пьянка!.. Ведь никогда не пьем мы в одиночестве, даже оставаясь наедине со стаканом. Вот, кстати, друг мой, помнишь ли строки, с какими великий китайский пьяница Ли Бо обращался к другому великому китайскому пьянице Тао Юань-Мину, и хотя разделяло их более трех столетий, это не помешало им хорошенько выпить?
-- Как не помнить, Петрович, - отвечал я, - словно золотым тиснением горят они перед глазами.
И мы радостно затянули хором:
Тао - начальник уезда -
Изо дня в день был пьян.
Так что не замечал он,
Осень или весна.
Разбитую свою лютню
Слушал, как сквозь туман,
Сквозь головную косынку
Вино он цедил спьяна.
Лежал под окном у дома
Беспечный поэт седой,
Себя называл человеком
Древнейших времен земли.
... Когда я к тебе приеду
Осенью или весной,
Надеюсь, что мы напьемся
В славном уезде Ли.
-- А еще через восемь столетий, - заметил логик, - великий корейский пьяница Чон Чхоль, сделавшись от кризиса второго полутяжелого возраста отшельником, поминал Ли Бо. И видит Бог, им наверняка удалось надраться всем вместе:
Хмельным восторгом упоен
Ли Бо погиб, пойдя по водам за луною.
С тех пор - чуть что - все люди говорят,
Что, мол, вино всех наших бед причина!..
А Цюй Юань покончил жизнь в Мило,
Каким вином упившись, мне скажите?
Да, Андрюша, ты прав, поэты всех времен сидят за одним столом и нежный аромат молодого вина, и жгучая терпкость дрянной водки, и тяжелая бронза старого портвейна туманят их взор блаженной радостью. Мы всегда стремимся туда, мы живем там, это наш дом, наша родина, только там нас всегда ждут и всегда примут. Как писал об этом Волшебный Лус:
Есть такие чудные местечки -
Там сидят поэты на крылечке.
Угольки потрескивают в печке,
И русалки вечерком поют на речке.
Там на ветках синие певички.
Их зовут синички Это птички.
У поэтов чудные привычки.
И туда не доезжают электрички.
Только я надежды не теряю.
В крайнем случае, доеду на трамвае.
Слезы наворачиваются на мои пьяные глаза, рука сама тянется к новому стакану, но мы немедленно прекратим этот безответственный, идеологически невыдержанный волюнтаризм и вернемся к организованному изложению. (И кстати, драгоценнейший читатель, что же там все-таки случилось с трезвенником Цюй Юанем?.. )
Итак, мы уже знаем, что у каждого правильно пьющего есть враг - ОДА, и есть цель - достичь реального похмелья, каковое, собственно говоря, суть лекарство от ординарной доминантной абстракции мира. Осталось дело за небольшим: уяснить принципы его подготовки, организации и проведения. На это есть внутренний устав теоретического портвешизма.
Он состоит, по преимуществу, из афоризмов, высказанных или вспомянутых всегда по случаю, но применимых и в регулярных обстоятельствах. И начальным пунктом устава значится: "Первая заповедь Клаузевица - тылы". Совершенно не важно уже, что Клаузевиц мог никогда не произносить подобной ерунды, а если, вдруг, и заметил что-то вроде, то, разумеется, применительно к вопросам снабжения армии. Да и был ли на свете Клаузевиц?.. Какая, к лешему, разница! Теоретический портвешизм позволяет использовать любую, даже заведомо ложную или несуществующую цитату для достижения нужных целей.
Так что - тылы! Что означает: собираясь как следует напиться, озаботься наличием парочки плацдармов для отступления - один для черного усугубления, другой для милосердного выхода; оцени вдумчиво свои физические кондиции и финансовые перспективы; рассмотри список возможных туристических маршрутов, заботливо составленный твоим подсознанием; наконец, выясни текущие фазовые характеристики своих товарищей и потенциальную степень их включения в мероприятие. И самое главное, пойми правильно - для чего конкретно тебе нужна грядущая пьянка и ее похмелье, потому что без этого предварительного, хоть бы даже фрагментарного понимания, ты рискуешь оказаться не в управляемом полете, а в беспорядочном плавании вокруг напрочь неведомого тебя "я", встреча с которым может совершенно тебя не обрадовать.
И если ты выполнил этот пункт, то ни секунды не задумываясь, обращайся немедленно ко второму параграфу все того же устава: "Идешь - иди, сидишь - сиди. Но не мельтеши по-пустому: весна придет и трава вырастет". Комментариями к этому параграфу служат три максимы, дозволенные, впрочем, и к самостоятельному употреблению.
Первая, имени Йона Тихого: "Не знаешь, что делать - не делай ничего".
Вторая: "Выбор в точке выбора либо бесполезен, либо нелеп".
И третья: "Вышел из себя - забудь дорогу обратно".
Все они имеют, по большей части, важное значение в похмельной стадии бытия (а особенно в похмельях внутри большого, развернутого пьянства), но и в преддверии запоя тоже себя оказывают. Проще говоря, если уж пить, то обязательно надобно как следует решиться, но не понуждать себя к возлияниям, равно как и к воздержанию. Здесь, если угодно, нужно прислушаться к малейшим своим душевным движениям, а коли нет к тому привычки, то лучше положиться на случай. Истинно возжелавшему Господь сам рюмочку нальет, тому тьма примеров.
Один мой хороший знакомый, забравшись поздней осенью в изряднейшую ржевскую глушь, где даже до ближайшей деревни было пятнадцать километров, решился было не пить. И просидеть до весны анахоретом, заодно поправляя здоровье. Ко второй декаде декабря единственную дорогу к его хутору, что шла краем незамерзавшего болота, не просто засыпало в полтора метра снегом, но и завалило даже кое-где молоденькими березками, не выдержавшими трех метелей и двух оттепелей. И тут Лешка, который, казалось, должен был окончательно успокоиться, видя такое удачное стечение обстоятельств для трезвого отшельничества, вдруг ощутил сильнейшее смущение рассудка: а вдруг ему как раз захочется выпить? Так-то хоть кто случаем, сдуру приехать мог, а теперь и вовсе от мира отрезало.
Смущался он порядка недели, и хотя положил себе твердо: в деревню самому ни за что не идти, но возрастание желания к пьянству никак сдержать не мог. Росло оно, что уж тут кокетничать, словно на дрожжах. И когда Лешка дошел именно до этой самой вот мысли, когда он позорно решился поставить брагу, небеса проскрежетали что-то презрительно-насмешливое и суровый ржевский лес выплюнул в направлении лешкиного хутора два гусеничных трактора, один - с прицепными санями. В караване располагалась почти вся московская пьяная компания, от которой Лешка и залез в глухие леса.
А все было предельно просто - дня три назад, когда вожделение добровольного отшельника достигло, видимо, своего апогея, эманации его борений, пронзив молнией пространство, достигли столицы. И лехины друзья решили, что надо бы навестить товарища в его одинокой избушке, а то вдруг если чего?.. Каюсь, и я поднимал голос за то, чтоб скоренько проведать. Эдак, разом, махом, в один присест - глянули только, чайку попили, в баньке, может, попарились и обратно умелись. Правда, сам-то не поехал, будучи опытным уже портвешистом, но на вокзал всю братию проводил, назад быстро не ожидая. А чего ж их ждать, если взяли они с собой для "скорого свидания за чайком" чуть не три ящика "Рояли"?
И разумеется, когда в центральной деревушке выяснилось, что до "того хутора дороги никакой нету, а что и была, так до весны теперь проезду не будет", то в воздухе мелькнул литр, за ним еще один, и вот парочка самых мужественных трактористов, прихватив с собой пилу "Дружба" для расчистки завалов, за четыре часа преодолели неодолимую преграду. И белое лехино безмолвие расцвело всеми красками и наполнилось многими звуками. А в начале января все, вместе с Лехой, вернулись в Москву, напрочь опустошив запасы и центрального сельпо, и вино-водочного магазина в райцентре. Домишко лехин, как не странно, остался цел, а вот баня, разумеется, слегка сгорела.
Вот. И если уж решился наверняка выпить, то случай не замедлится, даже думать нечего.
Теперь касаемо самой пьянки, сиречь застолья. Тут никаких особенных регламентов не предусмотрено, за тем исключением, что, как уже говорилось, необходимо целенаправленно увлекать себя и собутыльников к искусству, в разнообразных его проявлениях. Музицировать, песни петь, стихи читать - лучше собственного сочинения, но за неимением можно и старших товарищей вспомнить, проза, опять же, очень способствует. В портвешизме есть даже малый список обязательной литературы, для приличного пьянства специально приспособленной. Стейнбек, "Квартал Тортилья-Флэт", Заболоцкий, "Безумный волк" и прочие поэмы, ранний Гоголь, поздний Салтыков, фонвизинские письма из Франции и других заграничных путешествий, "Записки об ужении рыбы" Аксакова, лесковские рассказы и многое другое замечательное. Как-то, помнится, чуть не всю ночь Ивана Федоровича Горбунова друг другу умиленно читали и ... "так на тенериф приналегли, так свои лики растушевали, такие колера на них навели, что Иван Семенов встал, да и говорит: "должен я, говорит, константировать, что все мы пьяные и по этому прейс-куранту пить больше нам невозможно, а должны мы искать другого убежища". А у самого на глазах слезы. Мы испугались, а приказчик говорит - "не беспокойтесь: этот тенериф многие не выдерживают, потому он в чувство вгоняет человека". Вышли мы, сели на тройку и полетели поперек всей Москвы...". Н-да, примерно так оно все и было, только вместо тройки обошлись уазиком.
Впрочем, что касается искусств, то иной раз и за кисточки полезно взяться, за глину или даже за пластилин. Ничего особенно изысканного, разумеется, не получится, но экспрессия гарантирована.
Что еще хорошего может произойти? Да хоть вкусная еда, если, конечно, до нее дойдет дело. А неплохо бывает и прям в процессе застолья что-нибудь эдакое с вдохновением приготовить. Но тут уж как сложится.
Далее. Немотивированную агрессию, которая неминуемо спьяну образуется, мы категорически отвергаем. Еще апостол Павел говорил: "исповедуйтесь друг другу", поэтому дурацкую формулировку "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке", портвешизм не приемлет. Все гадости настоящие товарищи обязаны сообщать друг другу с трезва, и не просто вываливать скопившийся душевный мусор, а подробно обсуждать. Так что спьяну дозволено лишь загодя аргументированное рукоприкладство. Сам я этого не застал, но старые портвешисты любили в деревне развлечься "охотой на пьяного носорога". В сущности, примитивные салочки, только водящему выдается здоровенный двухметровый дрын, а остальным играющим запрещается выбегать за пределы огороженного участка. Многие взаимные обиды таким образом можно легко простить и забыть. Полезно также иметь в доме несколько пар боксерских перчаток и рапир. В конце концов, не возбраняется просто сесть друг перед другом и минут пять постучать кулаком по товарищеской черепушке.
Что касается прекрасного пола, то, имея в памяти безусловное "первым делом -- самолеты", надлежит, все-таки, различать проверенных товарищей, экскурсанток, доставленных кем-то из ответственной публики и нежданные объекты для обольщения. С первыми и так все ясно, они сами "самолетами" увлекаются, со вторыми положено в меру кокетничать, способствуя общему впечатлению, каковое экскурсовод желал бы на барышню произвести, а вот третьи могут временно признаваться символом застолья и адресатом творческих соревновательных усилий.
Впрочем, оставим это пиршество ума, души и печени, перенесемся, наконец, к основной части мероприятия - к вожделенному похмелью. Ибо только в нем и раскрывается... ну и так далее.
Начнем мы с того, что внутренний устав портвешизма, как, впрочем, и традиции беспробудничества, категорически запрещают в первые мгновения похмелья думать. Потому что похмелье есть прежде всего поражение всего организма. Медики отмечают при абстиненции "разбитость, подавленность, раздражительность, тревогу, беспокойный сон или бессонницу, ночные страхи, идеи виновности, суицидальные мысли, тремор рук, век, языка, слабость, потливость, головную боль, головокружение, сердцебиение, боли в области сердца, отсутствие аппетита, жажду, метеоризм и активное влечение к алкоголю". Ну о чем тут еще думать, о чем говорить! ничего хорошего, кроме плохого, в голову придти не может, по определению. Поэтому портвешизм настоятельно рекомендует совершать с похмелья простые, элементарные телодвижения, наслаждаясь самим фактом функционирования организма. Самое главное, остановив процесс рождения мыслей, добиться первой позитивной эмоции. Хотя бы от успешного поднятия головы с подушки (матраца, паркета, асфальта, наковальни и т.п.). А уже потом можно рискнуть и глянуть в прошлое.
Нет, в идеале, конечно, надо бы встать, заварить чаю, закурить, умыться, налить себе кефирчику, усесться в кресло, спеть "Нас утро встречает прохладой" и тогда уж смело смотреться в зеркало. Но только хорошо тренированный человек может все эти телодвижения сопровождать отсутствием мыслей и обретением позитивных эмоций. Короче, хватит разводить рефлексии на пустом месте, мы ведь ради именно этого момента и пили. Вот он, во всей своей красе, любуйтесь!
С друзьями рассорился, начальство послал к черту, всех девствениц трахнул и они уже залетели, домой не пришел, на презентацию не попал, налоги не заплатил, родителям не позвонил, свою машину разбил, чужую угнал, придушил милиционера, насрал на крыльцо председателя Госбезопасности и застрелился, наконец. И еще разок, al capo da fine: жизнь прошла бездарно, мне уже 20 (25, 30, 35, 40, 45, 50, 55... и т.д.), все не так, ничего не сделано, надо было жить для себя, я мерзкая эгоистичная скотина, надо было жить ради своих близких, друзей, а все уже в могиле, ничего не поправить, мама! Оля! слышите ли вы меня оттуда? и слава богу.
Вот с этим существом нам предстоит работать. Во-первых, в чем его проблемы? Нет, мы пока не будем обсуждать работу, налоги, маму, любовниц и милиционеров. Главная проблема - изменившийся химизм организма.
Алкоголь связал воду и уменьшил количество ионов водорода в крови; pH крови, обычно равное 7,4 (слабо-слабо щелочная реакция), сместилось в сторону более выраженной щелочной реакции. Это вызвало, в свою очередь, снижение объема легочной вентиляции (для восстановления количества углекислоты в крови) и одновременно учащение сердцебиения. Не стоит забывать об интоксикации организма продуктами распада алкоголя, что, в сущности, является аналогом сильного отравления. Кроме того, нарушение водно-солевого баланса и снижение количества солей в организме приводит к падению осмотического давления, а стабильность этого показателя вообще считается одним из важнейших условий для жизни человека (осмотическое давление определяет интенсивность межклеточного обмена). Помимо прочего, это падение еще и вызывает головную боль.
Вся сумма указанных факторов создает у организма впечатление краткосрочной гибели.
Грубо говоря, он теперь словно укушен змеей, потерял изрядное количество крови и заодно доставлен на высоту около 5 тысяч метров выше уровня моря. И оттого организму делается грустно. Он чувствует себя ущербным, больным и ничтожным. Негативные эмоции переполняют его и - такова уж природа эмоций - начинают искать для себя каких-то фактических подкреплений. Ну не растут эмоции на абстрактных субстратах, это только шампиньоны и гидропонная клубника умеют. А эмоциям нужны обстоятельства жизни, факты быта и социальных привязанностей. Эмоции на них фиксируются и затухают, оставляя на каждом элементе человечьего мироустройства свой ядовитый след. Годам к тридцати с хвостиком у индивида не остается ни одного чистого, незатронутого разнообразными переживаниями пункта в списке вещей и фактов его недолгой, в общем-то, жизни.
Экспериментальные исследования показали, что тревога, страх и чувство вины возникают с похмелья даже у тех уникальных персонажей, которые во время пьянки не совершали вовсе никаких предосудительных поступков, не совершали их накануне и вообще всю жизнь соблюдали себя в соответствии с заповедями Карнеги, Леви, билля о правах человека и корпоративной этики. А ведь все равно возникают! И вещественным наполнением этих страхов оказываются все те же самые работа, имущество, семья и представители власти. Собственно говоря, они и есть основные реперные точки системы запретов и должествований, вколоченной социумом в бестолковку бедного индивида, и подкрепляемой ежедневно ординарной доминантной абстракцией. И любая широко разлитая негативная эмоция первым делом конденсируется вокруг этих точек. А там этих негативных эмоций уже побывало - тьма! И новая порция оживляет структурный след всех предыдущих визитов.
В середине XIX века, когда расцвела ампутационная хирургия, было отфиксировано множество случаев так называемых "фантомных болей". Нога, положим, отрезана, а болит. И тому подобное. Вот некоторое время назад я наблюдал забавный случай - сильно похмельный человек вскочил вдруг в восемь утра и принялся собираться на фантомную работу, с которой уже скоро год как уволился. И это, надо заметить, вполне распространенный случай. Те, кто служил в армии, хорошо знают, что заклинание "Р-р-ротапа-адъйем!!!" оказывает свое магическое действие на организм даже и через десять лет после дембеля. А сновидения? Ведь сон есть, помимо всего прочего, угнетенное состояние организма, и сновидения, его сопровождающие, отчасти аналогичны похмельным переживаниям. Признайся, любезный читатель, ведь и в зрелости "школьные годы чудесные" являются иной раз ночным кошмаром? А давно позади университет, и статус взрослого, солидного человека уже запечатлен не только в документах, но и на челе, а вот заболеешь вдруг - похмельем или более пристойным гриппом - и сонный организм примется в полубреду вытаскивать из памяти те ситуации, когда страдал он и мучался страшно, врастая в ненавистную систему социальных "нельзя и надо".
Все это так. Но несмотря на то, что мы хорошо знаем, как ограниченный набор химических реакций превращается в будто бы реально существующие эмоции, вещи и события, отменить эти эмоции, вещи и события простым знанием невозможно. Очень, конечно, хочется человекам эту систему запретов похерить, не по злонамеренному умыслу, а в силу естественной склонности любых, даже самых простых механизмов к утомлению. К поломке, строго говоря. Но именно эта система и заставляет воспринимать утомление или поломку как болезнь и гибель, как страх и ужас.
Так вот же, дорогой читатель, вот оно, родимое похмелье!! Вот оно стоит и приговаривает нежно: не бойся меня, Аленушка, полюби ты злое чудище -- оно прекрасным принцем окажется, не чурайся меня, Иванушка, поцелуй жабу противную -- она вмиг Василисой Премудрой сделается. И разрешит твои трудности с присущей элегантностью.
Едва только стоит отнестись к похмелью как к спасению от тех страхов, которые оно приносит словно на блюдечке, едва только стоит понять, что при здоровом теле и здоровом духе эти страхи почти невозможно выколупать из их панцирей, а теперь - вот они, ежатся от запаха перегара, словно устрицы в лимонном соке, едва только стоит поименовать все свои страхи в порядке предъявления и каждому из них объяснить его происхождение и истинное место, едва только стоит радостно улыбнуться ординарной доминантной абстракции, различая сквозь нее приготовленную с вечера фляжку коньяка или простую чекушку, как свершится давно желанное слияние вечнозеленого и вечносухого.
Работа, говоришь? Кому нужна такая работа, если она мешает встрече с прекрасным - с алкоголем, с друзьями и самим собой. Правоохранительные органы, говоришь? А хочешь, я сейчас выйду на улицу и через полчаса вернусь? И приведу с собой двух ментов, одного эмчээсовца и одного налогового инспектора? И все они будут уже в стране второго стакана, а к вечеру упьются с нами в хлам! Жена, говоришь, любовница? Если они меня любят, то любят меня, а не мое благопристойное поведение. Все, каникулы объявляются, Сэнди уехал в Дэнди, в аут, дзенн, в царство мрачно-веселого Аида, в полный, короче, и дополнительный пиндык. Мироздание вместе со всеми его элементами никуда не денется, если меня из него временно исключить. И некоторое количество симпатичных мне персонажей заодно.
Это так называемая "планка 100 грамм": вот здесь, когда ты весил свои обычные 74,570 кг, ты еще был мучим и терзаем. А вот теперь, когда добавил к массе исстрадавшегося тела жалкие 0,1 кг жидкости - сделался вдруг светел и лучезарен. Химия, господа, удивительная наука о превращении материального в идеальное!
Но помучаться было надо, обязательно. Нельзя похмеляться, не помучавшись как следует - эффект просветления пропадает. И так же нельзя похмеляться, не обсудив с друзьями или даже самим собой весь список предъявленных переживаний. В сущности, эти мучения и обсуждения вполне аналогичны "упражнению под деревом" царевича Гаутамы или "упражнению в пустыне" Иисуса Назаретянина. Ибо "нет ни вещей, ни судьбы, но путы привязанностей".
У Лескова есть прекрасный рассказ "Чертогон", блестяще иллюстрирующий великую русскую поговорку "не согрешишь - не покаешься": уважаемый московский купчина, ощутив утрату жизненного чувства, сперва надирается у "Яра" до полусмерти "с безобразиями", а потом, пройдя через баню, отмаливается в церкви до полного облегчения души.
Вот этот чудесный переход из эйфории через полную задницу и окончательные кранты к просветлению и составляет функциональное содержание запоя. Траектория этой метаморфозы - из пьянки в похмелье и обратно в пьянку - названа портвешизмом "рыбкой Нестерова" (поскольку напоминает акробатический элемент, исполненный знаменитым воздухоплавателем, но совершается в жидкой среде) и является прямым подобием шаманского путешествия. Ведь в чем заключается работа шамана? В поисках и возвращении души утратившему ее индивиду. Да и самому себе заодно. И ради этой цели бедный шаман сперва спускается в нижний мир, встречается там с предками, которые поначалу норовят угробить и сожрать своего потомка, выдерживает с ними целое сражение, объясняя им и себе - кто он такой есть и чем занимается, а вот только потом, получив от обитателей бездны необходимую информацию, коды, ключи и пароли, отправляется в мир горний, куда, собственно, и сбежала искомая душа, утомившись от регулярной жизни.
В этом, любезнейший мой читатель, и состоит позитивная задача запоя - вновь обрести живую душу, изрядно погрызенную миром и социумом, но не уничтоженную. Впрочем, не стоит забывать о том, что "портвешизм есть философия отхода от дел", что портвешизм - суть наука правильного отдыха. И рядом с утверждением "за этой работой совсем про пьянку забыли" равноправно соседствует противоположная максима: "за этой пьянкой совсем про работу забыли". Едва запой обретает плоть и кровь, едва обрастает он своими собственными обстоятельствами, едва превращается в реальность - надо уходить от него так же сосредоточенно, как прежде уходили мы от обыденной жизни. И золотые слова генерала-учредителя портвешизма Шурика Сычкова о том, что пьем мы ради похмелья, имеют тайное продолжение, которое бессмысленно произносить вне пьянки: "... чтобы похмелившись как следует, вернуться к людям свободными от их зла и открытыми их добру".
И кстати, о Цюй Юане. Где-то за четыре с лишним столетия до Р.Х. этот достойный человек (и, кстати, первый китайский поэт) служил советником чусского правителя. И всячески старался направить своего князя к добру. Но другие вельможи не стремились к абстрактному добру, а мечтали о простых человеческих радостях. Оклеветали они Цюй Юаня и прогнал его князь. Очень расстроился поэт и долго не мог понять - почему же его, такого праведного и разумного, постигла немилость, а завистники и бездари возвысились. "Чистого золота колокол брошен, а котел из глины громами звенит", причитал он, скитаясь по провинции. И написал в печали две прекрасные поэмы: "Лисао" и "Призывание души". Обе они, а особенно вторая, были прямым запечатлением шаманского путешествия, которое наверняка совершил Цюй Юань, пытаясь обрести гармонию и единство с самим собой.
Князь тем временем погиб, из-за недостатка в мудрых советах, надо полагать, и сын его, сделавшись новым правителем, призвал Цюй Юаня обратно ко двору. Но тут история повторилась - едва поэт начал было снабжать своего государя ценными мыслями, как его опять оклеветали. Князь, разумеется, поступил точь-в-точь как его покойный отец: выгнал Цюй Юаня. Потому что нельзя быть хорошим таким. Поэт испытал мировоззренческий шок, душевный кризис и нравственную катастрофу. Оказалось, что мир не идеален, люди в нем далеки от совершенства, правители глухи и глупы, а сам Цюй Юань, образец добродетели, всем только мешает. Спел поэт свою последнюю песню и утопился в реке Мило.
А и было-то всего нужно - парочку хороших друзей и дюжину бочонков вина. Ибо сказано: выпей, дурак, грусть пройдет. Уж если не можем мы вырваться из пут этого мира и сделаться от него свободными, то стоит хотя бы иногда выжигать их огненной водой. Чтобы потом вновь врастать в мир и радоваться его обретению.