Богдан Галина Анатольевна

(Лина Богданова)

230010 город Гродно,

проспект Клецкова, 106-21

телефон +375297819044

Добрые люди

Лина Богданова

Иван Павлович умер вчера. Скоропостижно. Ничего удивительного - в его-то возрасте!

Но оставшийся сиротой померанский шпиц Штрудель о возрасте хозяина представление имел весьма отдаленное. Как и о смерти. Для него Иван Павлович был единственным, самым молодым, самым добрым и заботливым. И самым живым.

Каждое утро Штрудель получал миску свежесваренных куриных крылышек (общим количеством - две штуки) и витаминину. Затем его пристегивали к поводку и выводили на прогулку. Дворовых собак шпиц не жаловал. А вот с чистокровными общий язык находил.

И хозяин терпеливо высиживал на скамейке в ближайшем сквере около часа. Пока Штрудель общался с раскормленными до неприличия пекинесами, излишне нервными чишками и прочей собачьей аудиторией площадки для выгула. Затем, оценив очередную симпатию любвеобильного пса, хозяин провожал хозяйку избранницы до перекрестка и чинно раскланявшись, обещал Штруделю обязательно организовать повторную встречу.

На этом утренний променад заканчивался. Иван Павлович уходил по делам, а Штрудель укладывался отдыхать. Какие же сладкие снились ему в это благословенное время сны! Дай Бог здоровья хозяину!

Когда часы над холодильником били шесть, Иван Павлович звал собаку на кухню, где угощал каким-нибудь новомодным собачьим кормом. И снова выводил на улицу. На этот раз они переходили на другую площадку.

- Для разнообразия, - говаривал хозяин, ласково почесывая шпица за ухом.

Пес отвечал хвостом, про себя ворча: "Какое уж тут разнообразие..." И убегал принюхаться к все тем же пекинесам, мопсам и болонкам. Больших собак он вежливо обходил стороной и отчаянно и тайно презирал. Ни за что, просто так... Бродят тут всякие!

Вечер проходил не менее приятно. Что-нибудь вкусненькое из бездонной, как казалось Штруделю, хозяйской копилки. Почесывание и причесывание около часа. Диалог у телевизора. Что может быть лучше!

Одно лишь в череде похожих друг на друга (а иных Штрудель и иметь не желал) дней чрезвычайно нервировало пса. Пельмешка. На имена Иван Павлович имел предпочтение гастрономическое. Так сложилось...

Пельмешкой звали пухлощекую морскую свинку, жившую я картонном коробе под батареей. Отношения с ней у Штруделя не сложились с самого начала. Надо же - чемпион Европы и какая-то безвестная свинья! Пусть даже и морская! Самое обидное, что Пельмешка и сама на близкое знакомство не нарывалась. Отнюдь.

Сидела себе в своем жарко натопленном уголке и хрустела. Чем угодно и с раздражающим соседа постоянством. То ли капустным листом, то ли сухариком, то ли вообще - стыд-то какой! - куском картона, выгрызенным из собственной же коробки! Штрудель подбегал порой с намерением прекратить это издевательство. Заглядывал через край, тявкал недовольно. Чихал - помимо всего ему ужасно не нравились издаваемые Пельмешкой запахи. Ворчал. Даже поскуливал, привлекая внимание хозяина.

Ноль эмоций! Это у Пельмешки. А Иван Павлович понимал его с точностью до наоборот. Подходил ближе, приподнимал очки, неприятно скалился в сторону свинки:

- Ну и как тут у нас дама поживает? Скучает, поди, в гордом одиночестве? А и зря! Вон кавалер какие кренделя в непосредственной близости выкручивает! Могла бы хоть улыбнуться в ответ...

От таких слов Штрудель терял дар не то что речи, но и вообще всякий, данный ему родителями, природой и создателем дар. С чего он взял?! Да как вообще можно о таком думать?! И вообще... После ступора пес уползал под диван, откуда с тоской и болью наблюдал за манипуляциями хозяина. А тот, как нарочно, принимался холить и лелеять безобразно расплывшуюся от бесконечного хруста Пельмешку. Почесывать!!! Поглаживать!!! И говорить ей всякие там нежные слова! Брал к себе в кресло на добрую половину любимой телепередачи. Подсовывал угощения, переворачивал на спинку, гладил животик...

Самое обидное - Штрудель был сам виноват! Если бы не тявкал почем зря, если бы не привлекал внимания... Но проходил день, и все начиналось снова. Обида и ревность перерастали почти что в ненависть, а безразличная ко всем внешним раздражителям Пельмешка плевать хотела на соседские чувства!

Погоди вот, - не раз думал отчаявшийся пес, - не станет хозяина, что делать будешь?

И абсурдная по сути своей - а сам-то, а сам? - мысль сладкой патокой проливалась на израненное сердце, врачевала не хуже хозяйской ласки, вызывала в воображении жуткие картины Пельмешковых страданий...

То ли мечты материализовались, то ли время пришло, но в тот прекрасный осенний день Иван Павлович с постели не поднялся. Штрудель почуял неладное. Принялся жалобно подвывать. Отчасти желая привлечь внимание хозяина, отчасти взывая к совести соседки Клавдии, ежедневно приходящей к Иван Павловичу прибираться. Та не подвела - появилась даже раньше обычного.

С порога позвала:

- Эй, Штрудель? Ты чего безобразничаешь?

Прошла в кухню, вмиг оценила обстановку - время завтрака уже прошло, а ничего так и не тронуто. На цыпочках подкралась к спальне:

- Иван Павлович, Вы где?

Прислушалась. Приложила руку к сердцу. Толкнула дверь. И не заглядывая, принялась поскуливать. Почти как сам Штрудель!

- Иван Павлович... да как же это? Ведь говорила Вам: пора к участковой наведаться... С давлением шутки плохи...

Не выдержала, заглянула в комнату. Хлюпнула носом. Потопала к телефону:

- Але? Скорая, похоже, плохи наши дела... совсем плохи... Адрес? Записывайте...

А потом в доме все очень изменилось. Квартира наполнилась чужими людьми, те пахли на удивление противно - Штрудель даже чихать устал, сидя под диваном. Не выдержал, пописал тут же, в самый уголок. А что делать-то? С тоской проследил за уносимым на носилках хозяйским телом. Прокрался в спальню. Повел носом - ни дать, ни взять - беда приключилась.

Забежал на кухню - так и есть! В миске сиротливо съежился кусок вчерашнего сыра. Б-р-р! Мерзость какая! Прокрался в гостиную под диван. Немного повздыхал, повел носом в сторону утреннего преступления. Никогда не позволял себе подобного! Разве что в раннем детстве!

Прилег, не спуская глаз с единственной знакомой в комнате особы. Племянница Таиса. Да уж... Ничего себе родственница. Являлась пару раз в год. Явно что-то выпрашивая у Иван Павловича. Тот - мягкий добрый человек - доставал из письменного стола конверт с деньгами, покачивал головой, спрашивал о чем-то, похоже, даже уговаривал. Пустое! Такую уговоришь! Как же...

Теперь вот явилась. Расселась среди комнаты во главе стола. На Иван Павловичевом месте! А вид-то. Вид! Нос разбух. Глаза красные. Тяжелые веки то и дело сбрасывают громадные капли-слезищи. Прямо на любимую хозяйскую скатерть! Надо же... И у нее беда!

Покосился в угол, там отчего-то покачивалась Пельмешкина коробка. Вот где бедняга! До смерти чужаков боится! Иван Павлович даже от Клавдии ее прятал. Та на порог, а Пельмешка уже на балконе воздухом дышит. Нелегко ей теперь, бедолаге. С другой стороны - почему бедолаге? Дамочка та еще, с прибамбасами. Могла бы и привыкнуть за эти годы. К хозяину за день народу захаживает порядочно. Не один и не два... И ведь никаких поползновений в сторону Ее Величества. Ишь, как колотится! Еще короб перевернет, тогда жди беды. Один раз с хозяином ее два дня искали. И прославленный померанский нюх не помог! Да что там нюх! Пельмешка удосужилась весь дом своим запашком наполнить. Штрудель старался от смрада этого держаться подальше. И не слишком усердствовал в поисках. Тоже мне, женщина! Чтобы так пахнуть!

Стоны и всхлипы, частично насквозь фальшивые, вскоре надоели. Утренняя прогулка, видимо, не состоится. Штрудель поворочался, пару раз пискнул пожалобней - вспомнил хозяина. Да и себя пожалеть не грех. В такой-то ситуации! Повозился, укладываясь поудобнее. И уснул.

- А, вот ты где, дармоед линючий! - Клавдия тыкнула в размякшее ото сна тельце веником. - А ну, выметайся! Не то весь дом зассышь! Пошли на двор, чтоб тебя! Навязался на мою голову...

Штрудель обиженно зарычал - такого еще никто в его жизни себе не позволил! Надо же! Дармоед! Да еще линючий! Опять же, плюс веник... Он помедлил, раздумывая, заползти ли вредной бабе назло в самый угол. Или все же выйти.

Прогуляться перед сном. Прогуляться хотелось. Очень. Да и из угла попахивало... Да уж, не сдержался - кого тут винить? Разве что себя...

Нехотя выполз из укрытия. Поджал хвост, так, на всякий случай, а вдруг Клавдия веником по спине пройдется. С нее станется... Поводок противно щелкнул у самого уха: "Эй, поосторожней!"

Улица встретила его мощными порывами ветра и противным мелким дождичком. И тут не везет! Штрудель насупился и потянул тетку со двора - настал час посещения дальней собачьей площадки.

- А ну, цыть! - рявкнула Клавдия. - Куда прешь? Так я тебя и повела по проспектам! Туточки садись!

И рванула поводок на себя. Штрудель пискнул от обиды и разочарования. Но деваться было некуда. Пополз в отгороженный шатким штакетничком палисадник. Стыдливо оправился. И тут же был выволочен на асфальт.

- Сделал дело? Ну, и давай домой!

Дома его ожидал ужин. Толсто нарезанные ломти вареной колбасы. Той еще свежести... пес отвернулся. И чихнул для пущего эффекта.

- Ах, так! - взорвалась Клавдия! - Да я к тебе больше ни ногой! Живи, как хочешь! Ишь ты, переборчивый какой! Хозяин так ел, а ты... Ну, и помирай с голоду! Вместе и похоронят!

По поводу похоронят, Штрудель не понял. Слово в обиходе хозяина и прочих известных ему людей произносилось редко. И как-то беспочвенно. А вот интонации не обещали ничего хорошего. Вспомнился колючий веник. И лужа в углу. И что-то еще, очень обидное, противное и даже опасное. Пришлось снова поджимать хвост и в таком неприглядном для кобелька виде ползти под диван. И когда все это кончится!

Наконец дверь в прихожей хлопнула. Клавдия ушла к себе. Штрудель подождал немного. И выполз на белый свет. Впрочем, свет оказался не совсем белым. Скорее, даже совсем не белым. Скорее, даже наоборот. Лишь фонари за окном отсвечивали в полутьме мягким желтым светом. Впрочем, Штрудель в цветах совершенно не разбирался. Кажется, даже не различал.

Прошелся по комнате. Заглянул в спальню. Тихо. Пусто. Грустно. Вернулся в кухню. Вздохнул пару раз над миской. И принялся за колбасу. Конечно, не курица. Но есть, в принципе, можно. Съел почти всю. Вспомнил о Пельмешке.

Вот дура-то! Даже поесть сама не может! Задумчиво взглянул на последний кусочек. Отнести что ли? Отнес.

Что мы не люди? Ну, в смысле...

Бедолага спала, уткнувшись в гору опилок. В коробке, кроме них и растерзанных картонных клочьев ничего не было. Похоже, скопленные за жизнь продуктовые запасы свинка уничтожила в один присест. На нервной почве. Зря... Теперь, похоже, не до запасов. Штрудель опустил колбасу рядом с трепещущим от неровного дыхания жирным Пельмешкиным боком и ушел к себе.

Коврик показался ему слишком пыльным. Еще бы! Хозяин по три раза на дню это великолепие - чистейший плюш с атласной обшивкой и кисточками по углам - на балконе вытряхивал. А теперь...

- Спи уж, философ, - вздохнул Штрудель и улегся по центру. - Завтра что-нибудь придумаем...

Снилось ему что-то удивительно приятное. Кажется, Иван Павлович сподобился отвести его к озеру. В кои-то веки! Штрудель такие прогулки обожал. Свежий воздух, простор - не то что на собачьей - пять на пять и никаких поползновений в прочие стороны - площадке. Биологическое разнообразие. Городскому не чета. Одних только водоплавающих видов пять!

А водоплавающих Штрудель уважал. Очень. Вот и теперь, не обратив никакого внимания на цветущие и соответственно пахнущие растения, на катающихся по озеру на лодках и катамаранах отдыхающих, даже на прогуливающихся неподалеку собак, помчался к берегу. И принялся дурашливо потявкивать, привлекая внимание лебедей. Те, естественно, все эти несерьезные поползновения проигнорировали. Гордые птицы! Но Штруделю и того было достаточно. Приобщился, так сказать.

И он, радуясь более чем скромному приобщению, переключился на чаек. Вот где контакт обещал быть! И случился!

Птицы всполошились. Забили по воде крыльями, скучились подальше от берега. Самые впечатлительные поднимались в воздух и нарезали круги над нарушителем их водоплавающего спокойствия. Что-то кричали возмущенно. Пикировали едва ли не на покрытое рыжим пушком темечко. А Штрудель аж визжал от удовольствия! Подпрыгивал, клацал зубенками в надежде ухватить хоть перышко. Самозабвенно рычал, скалился.

- Одно слово - охотник! - восхищался наблюдавший за собачьими танцами Иван Павлович. - Горжусь!

Да за такие слова Штрудель и взлететь бы рад. И взлетел бы. Если б мог. А хорошо было бы взлететь! В самый раз, между прочим. Потому как чайки, уставшие воевать со странным, так воинственно настроенным существом, собирались перелететь в более тихое место. И допустить этого Штруделю ох как не хотелось!

Он даже прекратил прыгать. И почти - лаять. Лишь хвост дергался в беспрестанном желании. Доброжелательно же дергался! И почему эти глупые птицы не понимают, что доброжелательно?

- Эх, упустишь сейчас, брат, свою добычу! - всплеснул руками хозяин. - Помочь тебе, что ли?

- А и помоги, коли не жалко! - дернул хвостом Штрудель.

И помчался вслед за благодетелем. А тот намек понял. И принял меры. Полетел вдоль берега. Догоняя чаек. Быстрее. Еще быстрее.

- Ну же, ну! - выписывал кренделя хвост. И сам Штрудель уже начинал подтявкивать: - Ннуи же! Ннуи же!

И бежал все быстрее. Догоняя хозяина. И догнал бы... если б не во сне. А так... Только сейчас заметил он, что Иван Павлович не просто так бегает. Действительно летит. Все выше, выше... даже чайки отстали, с удивлением глядя на взмывающего к небесам человека. А Штрудель остановился как вкопанный. Понял, что... Вернее, ничего не понял. А еще вернее, не пожелал понимать. Потому как... не пожелал и все.

Пес заворочался. И открыл глаза. Вздохнул:

- А как хорошо все начиналось!

Снова вздохнул. Утро начиналось не так как всегда. Впрочем, вчера нечто подобное уже случилось. Но хоть Иван Павлович был. А теперь... Шпиц на всякий случай заглянул в хозяйскую спальню. Пусто... Что и требовалось доказать.

Сгонял на кухню. И здесь то же самое. Благо хоть вода в мисочке не высохла. Полакал. Так, безо всякого удовольствия. Но надо же что-то делать! Побродил по комнатам. Заглянул к Пельмешке. Спит! Кто бы сомневался!

А вот колбасы нигде не было. Значит, просыпалась. И то хлеб. Да, кстати, пора и о хлебе насущном позаботиться...

Вернулся в кухню. Тявкнул пару раз пожалобней - не нарываться же на очередную грубость. Подождал. Ничего. Еще пару раз тявкнул. Потом завыл. От скуки, немножко от тоски. И самую малость от безысходности.

Сработало. Явилась, милочка, не запылилась.

- Плачешь, малый? А и поплачь, может, полегче станет. Нема твоего кормильца. Сутки уж как нема. Что ты будешь делать?

Клавдия протянула по пушистой спинке шершавой ладонью. Заглянула в холодильник.

- Ща тебе курятины сварю, не пропадать же добру! Погоди малость...

Штрудель завилял хвостом, немного презирая себя за непотребное угодничество. Присел тут же. У балконных дверей. Замер в ожидании.

Соседка принялась хлопотать. Тщательно принюхивалась к извлекаемым из холодильника продуктам. Морщилась. Покачивала головой. Что-то откладывала в сторону. Что-то сразу в помойное ведро. Стучала ложкой, помешивая бульон. Разговаривала сама с собой. Пес предпочитал не вслушиваться, изредка взмахивая хвостом, дабы закрепить отношения. То и дело сглатывал слюну. И многозначительно вздыхал, поглядывая на двери.

- А и пошли, - поняла намек Клавдия. - Как же я забыла?

Прогулка оказалась по-вчерашнему короткой. До палисадника и обратно. И ведь не поспоришь! Да и не хотелось Штруделю спорить. Не то настроение. Совсем не то.

Он ополовинил крылышко. Благодарно лизнул чужую ладонь. Уселся у балкона в ожидании. Соседка завернула отобранные продукты в фартук и ушла.

Пес выхватил из миски недоеденную косточку и отнес в коробку к Пельмешке. Та высунула нос, смешно сморщилась, но подаяние приняла. Отнесла в уголок и зарыла в картонных клочках. Про запас, должно быть. Шпиц удивился - свинка ела раза в три больше него, а тут... Впрочем, у него самого тоже не было аппетита. Вот вернется хозяин...

Штрудель нервно дернул головой, отметая подлую пессимистическую мысль. Вернется, куда он денется!

Покатал, безо всякого настроение, по ковру мячик. Запрыгнул с кресла на подоконник. С полчаса любовался на серый осенний пейзаж за окном. Машины... машины... толпа незнакомых, явно безразличных к жизни людей... старая бабка с такой же старой болонкой на поводке... скука, в общем. Но все лучше, чем ничего...

Вечером он доел курятину и с минуту дышал свежим воздухом все в том же палисаднике. Если так дальше пойдет... Додумывать не хотелось... Штрудель вздохнул, выудил из-под ковра кусок засохшего сыра и отнес Пельмешке. То, похоже, с утра не просыпалась.

- Нам бы ее проблемы! - вздохнул несчастный пес и пошел укладываться.

Благо хоть сегодня Клавдия сподобилась и вытряхнула его лежанку с балкона. Даже выбивалкой пару раз стукнула. Кажется, их отношения начали налаживаться. Придется терпеть...

Назавтра его разбудили чужие шаги. Надо же, так крепко уснул! Нехорошо. Да и снов никаких не видел. Непорядок...

Штрудель потянулся разок-другой. Вздохнул. Вышел в прихожую. Нет, не Иван Павлович. Всего лишь племянница. С Кладвией. Та молча подхватила Штруделя под живот и понесла на двор:

- Гуляй, сиротинушка!

Собака вильнула хвостом. Заглянула в глаза соседке. Отбежала в сторонку. Присела.

- Еще гуляй.

Можно? В кои-то веки... Штрудель махнул хвостом и тявкнул с благодарностью. Обежал песочницу, затем обнюхал качели... С минуту исследовал близлежащий кустарник. И совсем было повернул к собачьей площадке, как услышал недовольное:

- Ишь, разбежался! Домой давай!

А в доме уже собирался народ. Большей частью совершенно Штруделю незнакомый. Только что соседи да старый Иван Павловичев приятель. А так...

Из кухни тянуло всевозможными вкусностями. Пес с надеждой рванул туда. Нет, не хозяин. Здесь суетились какие-то парни в белых жакетах.

- О! Какие у нас гости! - запищал один из них треснутым высоким голоском. - Сем, угости-ка!

Второй кинул в собачью миску кусок котлеты. Штрудель хотел гавкнуть, но вспомнил, что выделываться не перед кем. Ограничился ворчанием.

- Ого! Да ты парень с характером! Иди, поешь! Вкусно-о-о...

Подошел. Понюхал. Пахнет неплохо. Лизнул. Съедобно. Даже очень съедобно...

- Вот это дело! Сем, подкинь еще чего!

Вторую половину котлеты он отнес в стоящий за занавеской короб. Опять спит! Ну и нервы!

Впрочем, и к лучшему, не хватало еще бабских истерик!

Между тем в гостиной продолжался важный разговор. Присутствующие, помянув усопшего тихим добрым словом, перешли к насущным проблемам.

- А с квартирой что делать станешь? - спросила Клавдия. - Могу племяннику предложить. Мужик в разводе. По чужим углам мотается. Сговорились бы...

- Нет, спасибо, - помотала головой наследница, - у меня на нее другие планы. Сделаю ремонт и продам. Чтоб не дергаться с разными там налоговыми и милициями. Деньги в дело вложу. У меня бизнес на ладан дышит. Будет от дядюшки подарок.

- Да он и так тебя не обижал, - поджала губы Клавдия. - То подарки привозил из-за границы. То деньги давал. Я-то знаю...

Штрудель вжался в свой коврик, стараясь не дышать. Значит все-таки конец! Эх, Иван Павлович, Иван Павлович! Как же я без тебя? Повернулся к занавеске, вздохнул, поправился. Как же мы без тебя? Что делать будем? Как жить? И вообще...

И вновь мысль осталась неоконченной.

Со стороны стола к шпицу метнулся маленький белобрысый пацанчик. Глухонемой сосед Вовчик шести лет отроду. Замычал по-своему по-немому. Затыкал пальчиком, взывая к матери. Та поднялась. Присела у коврика.

- Нет, сынок, мы так не договаривались! Его ж кормить надо и выгуливать. А я на трех работах плюс садик твой за тридевять земель. Да он с тоски умрет!

Из-за соседских спин выглянула раскрашенная в разные цвета хитрая женская физиономия:

- А кто у нас там? Котик?

Тут толпу растолкала круглощекая девочка в розовом платье:

- Ой, собачечка! Манюсенькая! Мам, давай возьмем! Ну, мамочка...

Штруделя слегка перекосило от ее визга. Надо же...

Раскрашенная дамочка отрицательно покачала головой и скривилась, будто лимон целиком проглотила:

- Ну что ты, доченька! Какие могут быть собаки в нашем доме? Не хватало еще блох или шерсти. Смотри, какой лохматый...

- Ну, мам! - топнула ножкой в розовом чулочке девочка. - Хочу!

Штрудель вновь скривился. И что за дети пошли?

- Собачку-то пристроить надо бы, - пропела Клавдия. - Мне-то за ним не досуг приглядывать. Своих дел полно. А взять не смогу. У мужа аллергия на шерсть...

- Нет проблем, - подала плечами Таиса. - Породистых собак теперь сбыть несложно. А Штрудель у нас чемпион. За его щенков тысячу евро дают. А то и больше. Плюс премии на конкурсах. Дядюшка за три года успел на машину скопить. Жаль, так и не купил... А собирался, на своем авто по Европам гораздо проще путешествовать. И они где только не побывали...

- Как это тысячу евро? - запоздало вошла в курс дела раскрашенная в пух и прах мамаша. - Неужели целую тысячу?!

Она обласкала пса новым, совершенно иным взглядом. Теперь в ее подрисованных серым, голубым и даже фиолетовым глазах явно прочитывалась смесь удивления, интереса, почти любви.

- Доченька, а давай посмотрим на собачку. Тысяча, говорите? Так он же мальчик... щеночков не рожает... жалость-то какая!

- Ну, за него я планирую взять не менее трех с половиной. Просить буду пять, чтоб уж наверняка. А что касается щенков... их Штруделю за каждую вязку отдавали. Кто одного, а кто и двух сразу. Как уж Иван Павлович договаривался.

- Да что Вы говорите? Надо же! Такой махонький! И такая прибыль...

Теперь в глазах незнакомки заплясали композиции цифр и арифметических знаков. Дама судорожно подсчитывала что-то в уме. Подсчитала. Окончательно сменила гнев на милость:

- А знаете, пусть он пока у нас поживет. Ну, пока Вы покупателя найдете. А там, глядишь, мы и сами... да... вполне возможно... купим песика. Уж больно хорош. Правда, доченька?

Доченька завизжала от восторга, что вынудило Штруделя сбежать под диван. Собаке хотелось плакать. А еще лучше бежать, куда глаза глядят. Да куда бежать-то?

Глухонемой Вовчик разочарованно - понял все - помычал и перешел к окну. Здесь на комоде стояла коллекция автомобильных моделей хозяина.

- Вовчик! И думать не смей! - прикрикнула на него соседка. И оправдываясь, повернулась к племяннице. - Вы уж простите, мал еще, понимать...

- Да и пускай возьмет! - смилостивилась та. - Дядюшке бы приятно было!

- Да как-то неудобно... - смутилась соседка. - Вовчик...

А Вовчик уже переключился на картонную коробку, обнаруженную за занавеской.

- Ммм! - призывно мычал он, прижимая руки к груди и с умилением глядя на морскую свинку. - Мммм!

- И думать не смей! Сейчас вот домой отправлю! Ишь, освоился в гостях! Воспитываю, воспитываю... Стыд-то какой, честное слово!

- Ммм! - просил Вовчик, тыкая пальцем в недра коробки. - Ммм...

- Вы уж простите нас! - встала из-за стола соседка. - Ребенка одна воспитываю. Деть некуда. Пришла вот. Теперь и самой неудобно. Не умеет пока вести себя при посторонних. Вы мне номер могилки подскажете? Я навещать Иван Павловича буду. Хороший был человек. Душевный. С Вовчиком несколько раз помогал. Деньгами опять же... Ну, упокой, Господи, его душу! А мы пойдем... Пошли уж, горе мое! Пошли. От греха подальше...

Вовчик идти не желал. Упирался. Звал мать в заветный угол. Пытался вырваться...

И только одному Штруделю была понятна причина - мальчику понравилась Пельмешка. Собаку ему взять не разрешили, а свинку могли бы... Жаль, не разобрались...

Вскоре участники печального события разошлись. Штруделя увела дама с визгливой девочкой. Клавдия перемыла посуду. Посетовала, что брать остатки еды с поминок плохая примета, а осталось-то, осталось сколько! Пошуршала пакетами. Вынесла мусор. И квартира опустела.

Дня через три, выбрав свободную минуту, Клавдия заглянула снова. Вытерла пыль. Проветрила комнаты. Под батареей обнаружила картонку с ворохом обгрызенной бумаги, какую-то пушистую игрушку.

- Надо же, совсем из ума выжил старик! Игрушки по помойкам собирать начал! Ох, что ж с нами старость делает?

Вынесла коробку на двор, поставила у мусорных контейнеров. Ушла...

Есть ведь на свете добрые люди! Жаль, что не все. И жаль, что не всегда...

***

Вовчик с мамой возвращались с дневной смены. Впрочем, у мамы их было сегодня целых две. А Вовчику вполне хватало одной. В своем далеком, на редкость молчаливом детском саду. Домой идти тоже не хотелось. Дома та же тишина. Мама на кухне. Он наедине с игрушками. И так каждый день... Грустно...

Последние дни ему особенно грустилось. После поминок у Ивана Павловича. Как же ему тогда хотелось взять себе собаку! И еще ту смешную пушистую живелинку, что обнаружилась под батареей. Она так смешно поводила носиком. И жевала картонку. Голодная, должно быть, была... Хорошо, что Вовчик под шумок стянул со стола две печенюшки и бросил в коробку. А мама толком даже подойти не дала! Вот если бы... Малыш шмыгнул носом и побрел дальше. К своему привычному одиночеству.

Приближалась зима. Под вечер подморозило. Вчерашние лужи покрылись хрустким ледком. Вовчик не слышал, но точно знал, что хрустким. Жизненный опыт.

Он потянул маму за руку - хочу, хочу, хочу. Мама потянула обратно - вот еще, не дай Бог поскользнешься! И все-таки Вовчик настоял на своем. Хотя бы разок.

Разок получился так себе. Мальчик благополучно прокатился по первой ледяной дорожке. А на середине второй растянулся, больно ушиб коленку. Едва не расплакался. Сдержался - в другой раз мама ни за что не позволит. Третью обошел стороной. На всякий случай.

Сторона пришлась как раз на мусорные баки. А куда деваться? Не звать же маму. Да и обходить по кругу стыдно. Сам напросился.

Проезжавшая мимо машина удобно высветила ему дорогу. Ага! Здесь еще одна ледяная дорожка. А вот справа пройти вполне получится. Если сдвинуть в сторону прогрызенную в нескольких местах коробку. Кстати, коробка отчего-то показалась Вовчику знакомой...

Очень даже знакомой. В груди разлилось что-то томительно сладкое. Или горькое - кто разберет? Малыш нагнулся. И почти увидел в неясном свете далекого фонаря ту самую, смешную и пушистую живелинку...

- Ммм! - позвал он.

- Опять двадцать пять! - возмутилась мама в некотором отдалении. - Пошли уж, горе мое!

- Ммм! - потребовал Вовчик. Даже ножкой топнул, чего никогда не бывало.

- Это еще что за фокусы? - удивилась мама. - А ну, пошли!

Мальчик стоял на том же месте.

- Ушибся, что ли? - женщина сменила гнев на милость. - Сейчас помогу... Говорила же! Как бы самой не грохнуться...

Она обошла скользкие места и приблизилась к сыну. Взяла за руку.

- Ммм! - упорствовал Вовчик, указывая свободной рукой на коробку. - Ммм!

- Да слышали уже сто раз, - проворчала мама и наклонилась. - Да, старая история. Это кто ж хомячиху на погибель выбросил? И что за люди! Ни стыда, ни совести!

- Ммм! - умолял мальчик.

- Вот еще! У нас что, похоронное агентство на дому? Да она сдохла пять раз, а если и не сдохла, то вот-вот... Ты на что нарываешься?

Женщина толкнула ногой коробку. Малыш бросился на защиту. Выхватил из картонного мусора невесомое пушистое тельце, прижал к груди. Заплакал в голос.

- И не надейся! Не растрогаешь! Мы калачи тертые, - мать настаивала на своем. - Брось сейчас же!

И тогда Вовчик зажмурился, изо всех сил прижал к себе холодное тельце и выдавил неразборчивое:

- П-п-жалуста...

Мать опустилась прямо на коробку:

- Сыночка... Да как же это...

***

Прошло месяца два со дня похорон.

Штрудель почти освоился на новом месте. Лишь по вечерам, оставшись один на один со своими воспоминаниями, он поглядывал на луну либо просто на плывущие в темноте косматые обрывки облаков и едва слышно скулил, оплакивая безвременно ушедших Иван Павловича и Пельмешку. Как же хорошо жилось им вместе! А теперь... теперь ему приходится жить за всех троих. Нелегкое это дело...

Новая хозяйка всерьез взялась за его раскрутку. Даже имя сменила. Теперь Штрудель назывался в соответствии с паспортом, международного, между прочим, образца. Руди Голд Чемпион. Не больше и не меньше!

Еду он получал отменную. Витамины и пищевые добавки - и того лучше. На прогулки выходил в новеньком, мерцающим стразами ошейнике. В строго определенные часы. И на хорошо устроенные площадки. С лесенками и затейливыми лабиринтами. С чистопородными шпицами и чихами - и чтоб никаких болонок поблизости!

Хозяйка обзавелась семью адресами, по которым Штруделя-Руди- Голд- Чемпиона с нетерпением ожидали владелицы шпицев женского пола. И намеревалась в ближайшее время приобрести в личное пользование "своего красавчика" чемпионку голубых кровей.

- Стану заводчицей, - нарочито бесстрастно делилась она планами с приятельницами, сидя в любимом кресле и полируя свои и шпицевы ноготки стеклянной пилочкой. - Дело выгодное, я уже все подсчитала. Благо дом свой, никто не помешает...

В глазах хозяйки мелькали уже знакомые единицы, нули, плюсы и минусы вместе со скрюченными знаками самой конвертируемой валюты мира. Шпиц щурился. Стараясь не выдавать своего пренебрежения - чем бы дитя не тешилось...

Вообще-то хозяйка изменилась в лучшую сторону. Перестала экспериментировать с косметикой - как-то очень к месту сделали ей замечание на одном из собачьих показов. И визгливую дочку отучила голосить почем зря. И чесать Штруделя Голд и так далее за ушком почти любя стала. Что и говорить, встречаются порой добрые люди...

Вовчик добрым не был. Он был самым обычным мальчиком. Потихоньку наверстывал упущенное. И откармливал едва не погибшую от голода и холода Пельмешку. Просто потому, что так хотел. И еще потому что Пельмешку ему было жалко.

Да и Пельмешка теперь не была Пельмешкой. Она вообще никем не была - ни Вовчик, ни его мама не догадались придумать ей имя. Да и вообще. Они до сих пор пребывали в полной уверенности, что в их квартире поселился хомяк. А что касается размера... никто из них не догадывался, что имеют место стандарты и в хомяковых размерах. Впрочем, и безо всяких размеров им жилось теперь очень хорошо.

Во-первых, Вовчик начинал разговаривать. Во-вторых, его перевели в ближайший к дому садик, что экономило около двух часов их семейного времени. А в-третьих, в их дом пришла любовь. Называлась эта любовь Пельмешкой. Но никто, кроме нее самой об этом не догадывался.

Каждый норовил первым угостить малышку капустным листом и почистить засыпанную за день картонными стружками коробку. Каждый старался ухватить ее под пухлый животик и уложить себе на колени, чтобы на протяжении всего вечернего телепросмотра чувствовать живое тепло рядом. Каждый стремился рассказать ей перед сном свои новые тайны и мечты... И пожелать напоследок спокойной ночи.

Мимо проплывали косматые обрывки облаков, где-то совсем рядом сопел во сне маленький Вовчик, чуть поодаль ворочалась в кровати его строгая мама. Пельмешка, выспавшаяся за день, в очередной раз переживала. Все сразу. И нечаянно выпавшее на ее долю счастье. И разлуку с прежде почти любимыми Иван Павловичем и Штруделем. Были, конечно, в их отношениях и свои проблемы. Но...

- Эх, молодость, молодость... - сказала бы Пельмешка, если б могла.

А так... просто подумала. Уползла в укромный уголок своей новой коробки и принялась хрустеть спрятанным накануне сухариком. Жизнь продолжалась. И продолжалась очень приятно!