"...Теперь мы представим более подробно религиозные традиции унамбал, племени северо-запада Австралии. Унамбал начинают любой рассказ о своей жизни, обычаях или мифах с подробного изложения представлений о начале мира. Это повествовательная традиция, характерная для многих других примитивных народов, показывает степень важности, придаваемой событиям "творения" в первобытные времена. Итак, в НАЧАЛЕ, говорят унамбал, существовали только земля и небо. Глубоко в земле жил - и до сих пор живет - Унгуд, в форме огромного змея. Унгуда часто ассоциируют с землей, а также с водой. В небе живет Валланганда, он правитель небес и в то же время олицетворяет Млечный Путь. Считается, что Валланганда "сделал все". Он бросил воду на землю, но Унгуд "сделал воду глубокой".
Валланганда и Унгуд вместе создали все, но творили они только ночью, во время созидательного сна. Унгуд трансформировал (или трансформировала, поскольку Унгуд может быть любого пола и обоих полов сразу) себя в существ, которых он видел во сне. Точно так же Валланганда "видел во сне" существ, которых он породил. Он бросал с небес духовную силу и формировал ее в образы. После этого он как бы проецировал эти образы, раскрашенные в красный, белый и черный цвета, на скалы и стены пещер, где их все еще можно увидеть... Так началось Время Сновидений..."
Мирча Элиаде, "Религии Австралии"
1. "ДУРАК"
Все началось раньше, значительно раньше, чем эта книга удобного, карманного, формата попала мне в руки. Была, помнится, середина января, как раз закончились новогодние праздники. Оттепель посреди и без того гнилой московской зимы тоже неожиданно закончилась, столбик термометра упал до минус двадцати. Я сидел дома, пытаясь совладать со своим никудышным настроением: мои попытки найти хоть сколько-нибудь приемлемую работу пока не увенчались успехом. А пускаться в авантюры не хотелось. Не особенно надеясь на результат, я накануне дал объявление в газету и теперь ждал. Человек с высшим образованием, в принципе, даже в наше время Великой Депрессии сможет найти себе источник заработка. По крайней мере, с голоду не умрет. Но вот чтобы работа была по душе, да еще и хорошо оплачивалась, - это проблема. Вероятно, многие мои сверстники уже не раз столкнулись с ней. Сидеть у телефона и ждать непонятно чего - занятие неблагодарное. Но я умел ждать.
Судьба в наше время редко стучится в дверь. Обычно она использует более современные способы вторжения. Например, телефонные линии. Когда раздался звонок, я обрадовался, немного удивившись тому, что все произошло так быстро. Звонили из одной полиграфической фирмы. Сказали, что требуется специалист, умеющий обращаться со сканером. Обращаться со сканером я умел. На следующий день, в назначенное время, я приехал в контору. Не скажу, что мне сразу там не понравилось. Директор, лысый толстяк, провел со мной краткое собеседование и велел подождать в приемной. Потом вышла секретарша и сообщила, что я принят. На должность менеджера по обработке почтовых отправлений. Что тоже, в общем, неплохо.
Фирма называлась "Людмила-Полиграф" и выпускала весьма различную полиграфическую продукцию. Но, как показалось на первый взгляд, специализировалась она на печатных материалах для... похоронных бюро. Чего стоила только одна рекламка погребальной конторы "Колоколъ":
Фирма веников не вяжет
И кино Вам не покажет,
Не почистит Вам ботинки,
Не погладит Вас по спинке,
Но зато, когда умрете,
Похоронит Вас в почете!
Салон ритуальных услуг "Колоколъ".
Добро пожаловать!
Хотелось бы взглянуть на того, кто это придумал. Наверняка, это человек с незаурядным чувством юмора. А вообще, "Людмила" процветала. Может быть, как раз потому, что была всеядной: печатала и визитки с символикой для лидеров националистских партий, и календари для еврейский общин. Лишь бы платили.
Словом, мне повезло.
Когда меня представили коллективу, впечатления, что здесь работают одни некрофилы, не сложилось. Слегка странные люди, но и только. Может быть, мое восприятие реальности уже понемногу начало изменяться и стали бросаться в глаза некоторые странности окружающего мира, не знаю. Но когда я принялся разбирать дела своего предшественника, оказалось, что это, судя по всему, был ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТРАННЫЙ человек. Например, в ящике письменного стола у него лежали голые пластмассовые пупсы, этакие розовые малыши-голыши. Еще была там стопка листков бумаги, плотно заштрихованных гелевой ручкой до черноты. Либо этот человек воспитывал в себе терпение, либо ему просто было нечего делать.
Моя же работа состояла в "обеспечении безопасности почтовой переписки". Звучит громко, но суть проста: полученную на адрес фирмы корреспонденцию следовало вначале осмотреть визуально. Подозрительные, без обратного адреса, либо слишком толстые конверты откладывались в сторону и просвечивались специальным сканером. Вдруг там - взрывчатка или лезвия, зараженные СПИДом? Если все в порядке, конверты вскрывались. Кто мог желать зла безобидной полиграфической фирме, совершенно непонятно, но, видимо, опасения возникли не на пустом месте. А, может быть, у руководства "Людмилы" присутствовала легкая форма паранойи.
Январские морозы снова сменились оттепелью. Начались снегопады. С грязно-желтого неба падали рыхлые клочья, будто бы кто-то там, наверху, рвал бесконечный матрац; снег имел запах бензиновой гари. Одинокая ворона ходила по перилам балкона, роняла вниз белые комья, заглядывала в окно. Зима агонизировала. Кончился нервный февраль, наступил март.
Два месяца я исправно посещал свою новую работу, вникал в нюансы "безопасности переписки". Приходя в контору, вполуха слушал ленивую болтовню своих коллег, теток "бальзаковского" возраста, играл на компьютере в "тетрис", сидел в Интернете и получал за это неплохие деньги. Жизнь стала налаживаться. Постепенно появилась размеренность, некая регламентированность действий, поступков и мыслей. Не могу сказать, что это мне очень нравилось, но после месяцев безденежья и неуверенности в завтрашнем дне я ловил кайф от потенциальной повторяемости любого события. В конечном счете, не это ли нужно всей человеческой цивилизации, не это ли намек на пресловутую "вечную жизнь"? Мы просыпаемся, раздергиваем шторы, видим стену противоположного дома, мутное небо с пятном солнца и идем умываться. Потом пьем кофе, одни - сортом получше, другие - сортом похуже, и вот мы уже идем к метро, среди сотен таких же представителей среднего класса. Потом - час езды в переполненном вагоне, где сидящие читают газеты или делают вид, что спят, чтобы не уступать места пожилым и инвалидам. А стоящие ждут, когда освободится место, чтобы тут же хищно занять его. Куда бы, интересно, они приехали, если бы действительно заснули, крепко, по-настоящему? Работа, обеденный перерыв, снова работа, неизменная бутылка пива около входа в метро. Дом, ужин перед телевизором. Не забыть завести будильник. И так день за днем. Рано или поздно мне бы все это надоело, но однажды произошло событие, выбросившее меня за пределы установленного распорядка.
В тот день было все, как обычно. Я пришел на работу, уселся за свой стол, включил компьютер и стал ждать, когда секретарша, мрачная, хотя и красивая, дама лет тридцати, принесет очередную пачку корреспонденции. Она меня почему-то недолюбливала, впрочем, так же, как и я ее. Когда антипатия взаимна и совершенно необъяснима, отношения становятся по-настоящему деловыми. Про себя я ее так и называл: "моя Антипатия". Сегодня Антипатия что-то задерживалась, и это было странно. А не пригласить ли мне ее куда-нибудь, подумал я.
И тут в коридоре послышались шаги. Мимо закутка, в котором размещалось мое рабочее место, неспеша шел человек. Он не был сотрудником нашей фирмы, это я знал точно, за два месяца можно запомнить в лицо почти любой коллектив. Что он здесь делал, непонятно. Вдруг он остановился и пристально посмотрел на меня. Мы встретились взглядами.
Таких глаз я не видел ни у кого. Почти невозможно передать, что именно меня поразило в них. Подобный взгляд мог бы принадлежать утопленнику, если бы у того была необходимость на что-нибудь смотреть.
Потом он двинулся дальше и уже у самого поворота, чуть приостановившись, сказал кому-то: "Этот подходит". Я выехал на стуле из закутка, заглянул за поворот. Там никого не было.
Конечно же, я посчитал событие странным, некоторое время строил догадки, но ни к каким конкретным выводам не пришел. Осталось только ощущение, будто меня ВЫБРАЛИ. Впрочем, я достаточно быстро забыл о происшествии, и, возможно, не вспомнил бы никогда, поскольку больше ничего примечательного в этот день на работе не случилось.
Трудовой день окончился в восемь. Контора закрылась, все разошлись. Я купил в ларьке бутылку пива и по дороге к метро выпил. Воздушный поток гостеприимно распахнул стеклянную дверь станции, и я даже подумал, что бывают дни, когда все складывается как нельзя удачнее: в нужный момент зажигается зеленый сигнал светофора, двери в метро и те сами открываются. Сегодня, казалось, был именно такой день.
Но беда в том, что я засыпаю в транспорте. Особенно в метро. Стоит только примоститься на казенное, обитое дерматином, сидение, и через десять каких-нибудь минут глаза начинают неумолимо слипаться. Не помогает ни чтение, ни чашка кофе перед поездкой. Правда, еще ни разу я не проезжал мимо нужной станции. Так что подобная особенность психики не доставляла больших неудобств, кроме, пожалуй, болезненной ломоты в шее да горечи во рту. Словом, в тот мартовский вечер я заснул в вагоне поезда. Ничего удивительного, устал, да еще подействовало выпитое пиво. Проснулся я от тишины. Мучительно болело в шейных позвонках.
Поезд стоял на станции с распахнутыми настежь дверями, и вокруг - ни единого человека. Состав напоминал освещенный коридор переотражений, будто два зеркала поставили друг напротив друга. Я вышел на пустую платформу, не до конца еще осознавая происходящее. С шипением сомкнулись двери, поезд тронулся и стал набирать скорость. Его с грохотом и воем всосал тоннель, оставив лишь затухающее эхо.
И вот тогда оказалось, что на стенах станции нет никакого названия. Вообще. Гладкий гранит и все. С одной стороны станция оканчивалась тупиком, с другой были эскалаторы и табличка "Выход в город". Подавив минутную панику, я решил, что ничего страшного пока не случилось, мало ли какие бывают станции, и зашагал к эскалаторам.
Признаться, сперва я подумал, что каким-то образом попал на станцию так называемого "правительственного" метро. Говорят, есть такое. И оно наверняка охраняется, так что меня ждут неприятности.
Ходили различные истории про то, как милиция в метро грабит запоздалых подвыпивших пассажиров. Не хотелось бы попасть в их число. С такими невеселыми мыслями я ступил на эскалатор.
Станция снизу казалась очень глубокой и сравниться могла разве что с "Петровско-Разумовской", а, возможно, была даже глубже. Во всяком случае, горловина эскалаторной шахты приближалась очень медленно. В спину дул ветер.
И вот подъем закончился. Дыра выхода расширилась настолько, что можно было уже разглядеть потолок и часть огромного зала, куда выносила меня лента эскалатора.
До выхода оставались последние метры, а я стоял в каком-то идиотском оцепенении и отказывался верить глазам. Весь куполообразный потолок зала покрывали фрески, почти такие же, как на старых станциях. Но то, что было на них изображено, никоим образом не относилось ко времени культа личности. Тут попахивало совсем другим культом.
"Если я отсюда выберусь, то обязательно куплю машину! - Подумал я тогда. - Какую-нибудь подержанную иномарочку. Или даже "Оку"... И больше никогда не буду ездить в метро".
А сомневаться в благополучном исходе было отчего. Весь потолок и стены зала покрывали рисунки, напоминавшие одновременно фрески индейцев Майя, иллюстрации к отправлению сатанинских обрядов и картины светлого коммунистического будущего.
Возможно, здесь и был первоисточник, трудно сказать. Странно, что в тот момент меня волновали подобные вопросы. Часть мозаики осыпалась, но это не вредило общей картине. Подчиняясь какому-то болезненному, извращенному любопытству, я стал разглядывать всю эту панораму мерзостей, словно комикс. Здесь изображалось совокупление женщин с осьминогами и другими тварями. Существа с головами собак управляли колесницами из живых человеческих тел. Кого-то, распятого на монолитном камне с желобками, раздирали на части так, что видны были внутренности. Здесь в подробностях описывалось (во всяком случае, я так понял), как делать из мертвого живое, как сращивать мертвое с живым, как управлять мертвым с помощью живого и живым с помощью мертвого. И над всем этим, в зените купола, сияло черное солнце, окаймленное протуберанцами.
Дальнейшие события остались в памяти лишь частично. Помню, из зала вели три тоннеля, освещенные газовыми трубками, и я выбрал крайний правый, просто потому что надо было выбрать хоть какой-нибудь. Затем взгляду открылась широкая, точно летное поле, площадь. Вокруг нее высились небоскребы. Они сверкали, как гигантские куски черной смальты. Падали хлопья угольно-черного снега. Все было черным, а небо - пепельно-серым. И в это небо, медленно вращаясь, из-за горизонта поднимался газовый гигант, располосованный струями атмосферных течений. Он имел систему колец, как наш Сатурн, но эти дымные кольца располагались параллельно, одно под другим. На зубах хрустела мертвая пыль этого мира.
Отравленный здешний воздух вдобавок, похоже, не содержал кислорода. Я начал терять сознание. Звучала торжественная органная музыка, из зенита глядело антрацитово-черное солнце. Я побежал назад, в тоннель, сжигая в легких последние остатки кислорода, но оказался почему-то не в зале с фресками, а в каком-то длинном коридоре со множеством ответвлений. Я свернул куда-то, пробежал в полной темноте метров пятьдесят и вдруг провалился в пустоту. Передо мной на мгновение распахнулся огромный ночной океан, а потом я погрузился в его волны...
Океан холоден и черен; глянцевые волны отражают в себе миллиарды звезд. Летают какие-то молчаливые птицы. Берег близко, слышен отдаленный шум прибоя. Вода вязка, точно смола. Потом сразу же я оказываюсь на берегу, на мокрой холодной гальке. Берег отверженных, последнее пристанище мертвых. Меня подхватывают под руки, куда-то несут, укладывают навзничь на ровную поверхность. Лиц не видно, только темные провалы под капюшонами вместо лиц. Картина была бы зловещей, если бы не полное безразличие, охватившее меня. Что-то болезненное делают со мной, но я не в силах даже стонать. Потом с меня сдирают одежду вместе с кожей, это дико, неописуемо больно! Мясо на костях чернеет и отваливается пластами, остаются белые кости, только скелет. Чьи-то руки подхватывают его и с размаху швыряют о каменную плиту. Я рассыпаюсь на составные части, и эти части, разлетаясь, продолжают разваливаться на все более мелкие фрагменты. Я становлюсь тем, чем и был всегда - ...
НИЧЕМ.
Яркий свет.
Отдаленный гул.
Я лежал ничком, медленно перевернулся на правый бок. Лампа в жестяном плафоне, высоковольтные кабели, змеящиеся вдоль стен. Табличка с надписью.
Буквы с огромным трудом складывались в слова. Наконец, удалось прочитать надпись:
При прохождении поезда
на этом участке
укрыться можно
только на служебном мостике.
Почти четверостишие. Гул стал ближе, воздух в тоннеле пришел в движение, уже можно было увидеть желтоватое зарево с той стороны, откуда дул ветер. А сил подняться практически не было. И все же я ухитрился встать на четыре кости и оглядеться в поисках этого самого служебного мостика. Жить хотелось все отчаяннее. В первый момент даже показалось, что это чья-то злая шутка, и мостик находится метров за сто в любую сторону от таблички. Но нет, проклятый мостик был рядом, в двух шагах, такая узенькая полоска стали на стене тоннеля.
И поезд тоже был рядом.
Ветер дул в полную силу, выдавливаемый из тоннеля несущимся составом. Распятый на бетонной стене, оглушенный грохотом, не в силах дышать, я стоял, зажмурившись, а мимо проносился ураган черных колес и сверкающего металла. Самое интересное, я видел это даже с плотно закрытыми глазами. Сколько же вагонов в составе? Десять, пятнадцать? Сто?!.
На мое счастье, больше поездов не было. Не помню, каким образом мне удалось выйти к станции. Но едва я выбрался из тоннеля на платформу, как попал в крепкие объятья работников правопорядка. Волю и мысли сковало безразличие, перед глазами шел черный снег и хотелось просто лечь, закрыть глаза и лежать, лежать... На запястьях защелкнулись наручники, меня поволокли наверх. Очевидно, сработал какой-нибудь датчик проникновения в тоннель, или что там у них, и в результате опасения насчет милиции стали сбываться, причем в самом жестоком варианте.
В прокуренной комнатке их было трое, этих людей в милицейской форме. Простые русские лица, чем-то даже симпатичные. Один, в звании капитана, просматривал мои документы, пока я сидел на стуле со скованными руками. Двое других о чем-то тихо переговаривались в сторонке. Было около двух ночи.
- Так, Савин Андрей Александрович. - Медленно, словно раздумывая над чем-то, проговорил капитан. - Паспорт-то у тебя старого образца. Давно уже обмену подлежит. Вляпался же ты в историю! Что в тоннеле делал?
- Ничего я не делал. Случайно там оказался. - Я чувствовал, что говорю совершенно не то, и мне никто не поверит, даже если я расскажу правду.
- Случайно, говоришь? - Он перевел взгляд на двух других милиционеров. -
Левченко, ты ему веришь?
Тот, кого звали Левченко, осклабился.
- Темнит он что-то. Может, он террорист чеченский?
- Вот именно. - Капитан захлопнул паспорт и спрятал его в карман. - А вот мы сейчас узнаем, на что ты способен. Сыграем в одну интересную игру. Ну-ка, обыщите его!
Левченко и второй милиционер двинулись ко мне. Происходящее казалось нереальным, словно смотришь на мир через толстое стекло. Звук отключился. Немое кино с единственным зрителем. Он же - участник. Меня рывком приподняли, стали хватать за полы куртки, потом поволокли через боковую дверь. Я хотел объяснить им, что вовсе здесь ни при чем, произошла ошибка, я никакой не террорист, и вообще с их стороны все это противозаконно. Но тут мы поднялись по лестнице и оказались во внутреннем дворике станции, где стоял милицейский "газик".
Звук включился.
- Все, пришли, - сказал один из троих стражей порядка и, коротко замахнувшись, ударил меня дубинкой в живот. Второй милиционер зашагнул за спину и перетянул меня "демократизатором" поперек хребта. Третий, капитан, оставался пока в стороне. Они только еще разминались. Да, в эту игру лучше играть вдвоем, мелькнула мысль. А еще лучше - втроем. Я вдруг остро, отчетливо почувствовал неправильность, несправедливость происходящего. Такого просто не должно было происходить! Я ведь ничего не сделал!
Когда резиновая палка в руке первого мента в очередной раз взлетела вверх, я поднырнул под удар и вкатился ему в ноги. Он неожиданности он потерял равновесие, с воплем "Сука-а!" перелетел через меня и грузно рухнул на асфальт. Удар другого я встретил из положения лежа ребром ботинка в запястье и дальше - каблуком второй ноги в пах. Он взвыл, выронив дубинку, и скорчился. Такого я сам от себя не ожидал. Поздно было умолять, заговаривать зубы, пытаться откупиться от них конфетами и жевательной резинкой.
Через мгновение я уже стоял на ногах. Мир перед глазами плыл и раскачивался, как палуба, на запястьях болтались браслеты разорванных (!) наручников. И тогда третий, до этого стоявший в стороне, очевидно, поняв, что шутки кончились, полез за табельным оружием.
"Вот и все, - подумал я, - убит при оказании сопротивления. Где же ты, добрый Бэтмэн?! Спаси меня от злых Робокопов!" Но судьба, если она есть, распорядилась иначе. Я не увидел, как очнувшийся первый мент подскочил сзади и нанес мне страшный удар дубинкой в затылок. Перед глазами полыхнула зеленая вспышка, а потом наступила тьма.
2.IN THE DEATHCAR
Если человеку суждено умереть, ничто ему уже не поможет. Но если ему суждено выжить, то убить его не так-то просто. Во всяком случае, для трех озверевших ментов задача оказалась непосильной. И даже после того, как они сбросили меня с четырехметровой высоты в заброшенный колодец.
Я очнулся и увидел высоко над собой отверстие люка, сквозь которое проникал серый свет наступающего утра. Не чувствовалось ни рук, ни ног, в голове стоял звон тысяч колоколов, звонивших одновременно. По ком? Вероятно, по мне. Сквозь этот звон едва слышно журчала вода. Пахло экскрементами.
Я лежал на дне канализационного колодца.
В первую же секунду начала избиения сознание отключилось, и, видимо, это меня и спасло. Мои экзекуторы подумали, что забили свою жертву до смерти, дело попахивало крупными неприятностями, и они решили избавиться от трупа, то есть, от меня, сбросив в люк канализационного колодца на пустыре. Им почти все удалось, кроме одного пустяка: я был пока еще жив. И подыхать, как собака, не собирался.
Один глаз заплыл и ничего не видел, лицо покрывала корка засохшей крови. Руки и ноги еле слушались, но, кажется, не были сломаны. Зато, похоже, не осталось ни одного целого ребра. Я осторожно ощупал затылок. Кости черепа тоже были целы, но сотрясения мозга имело место почти наверняка.
Волна горячей ненависти захлестнула меня. За что?! Скоты, за что?! Что я сделал??! И это называется - правоохранительные органы?! Гады! Дайте только выбраться! Зубами буду рвать! Всех!
Словом, злобы и ненависти мне как раз хватило на то, чтобы, несмотря на многочисленные телесные повреждения, выбраться наверх, к свету.
На это ушло минут десять. Лестница была ржавая, ступени покрывал слой грязи, руки соскальзывали. Один раз я сорвался, но, к счастью, упал на кучу какого-то тряпья. Может быть, это были останки моего предшественника, не знаю. Перед глазами плыли красные круги, но я упорно лез наверх, еще не задумываясь о том, что буду делать дальше. Главной задачей стало выбраться из канализации, а там уж...
Наконец, едва не потеряв сознание от боли в груди, я перевалился через срез люка и огляделся.
Пустырь, на котором был вырыт злосчастный колодец, находился за Миусским кладбищем, давно заброшенным. Не хоронили на нем уже лет сорок. Вокруг - ни единой живой души. Никого, кто мог бы мне помочь. Те, кто нашел здесь покой, в тот момент, наверное, безучастно взирали из-под земли на мою копеечную драму. Я отполз от люка. Слева, насколько хватало глаз, тянулся кладбищенский забор, справа виднелось пятиэтажное здание красного кирпича - Московское Художественное училище прикладных искусств. Веселенькое соседство, нечего сказать. Из-за ограды нависали ветви голых деревьев, каркало просыпающееся воронье. С трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать от боли, я обшарил карманы. Не осталось ни денег, ни документов.
Вот так, дорогой друг. Жил ты безответственно и помрешь так же. Чего ты хорошего сделал за свою жизнь? Кому принес счастье? Одно только несчастье ты приносил. Скажешь, нет? Где друзья твои? Ты всегда считал друзей лишь пожирателями твоего времени, бесплатным довеском к тусовкам, вину и бабам. Где те женщины, девушки, лапочки, рыбки, киски, стервы, сучки, которые тебя любили? Где твои нерожденные дети? Ты всегда считал себя лишь орудием в руках судьбы. И тем оправдывал свою безответственность, когда без колебаний бросал любивших тебя. Что хорошего ты сделал хотя бы для себя? Ты всегда был один, такой самодостаточный и не нуждающийся ни в чьем обществе. Ты
плевать хотел на то, как к тебе относятся другие. И вот теперь ты действительно один. Ты наконец получил то, чего так хотел - самостоятельность. Теперь только от тебя, от твоих поступков зависит, будешь ли ты жить дальше или подохнешь.
На какое-то время я отключился, а когда пришел в себя, уже совсем рассвело.
Собравшись с силами, я пополз на четвереньках к дороге. Вдали послышался рокот автомобильного мотора. Он приближался. Из последних сил я заработал руками и коленями. Звук стал ближе, и вот, как в полусне, из-за поворота показался черный "понтиак" с тонированными стеклами, напоминающий катафалк. Да он и был, в сущности, катафалком. "Это за мной", - подумалось мне. Силы кончились, и я перевернулся на спину. Машина остановилась, открылась дверца, кто-то подошел, мягко ступая по прошлогодней листве. Сверху ко мне склонилось женское лицо.
- Помогите, - прошептал я одними губами. И отключился.
Я проснулся оттого, что кто-то теребит меня за плечо. Открываю глаза и вижу перед собой веснушчатое лицо Серого, своего школьного друга.
- Просыпайся! - Говорит он. Разморенный июльской жарой, я заснул в салоне ржавого автобуса на пустыре. Вечер. Сквозь окна с выбитыми стеклами вливаются багровые лучи заката. Нам обоим, Серому и мне, по девять лет.
- Пошли! - Серега тащит меня за майку по проходу. - Ты должен это увидеть!
Мы выбираемся из автобуса. Вокруг, насколько хватает глаз, простирается пустырь моего детства, место жестоких детских игр и незрелой отроческой философии. Вдалеке видны чахлые яблоневые сады. К ним мы и направляемся.
Перебравшись через поваленный забор, мы оказываемся в саду, заросшем высокой травой. Здесь сгустились предвечерние тени.
- Ну, и что ты хотел мне показать? - Спрашиваю я.
- Спокойствие! - Отвечает он. - Сейчас ты ЕГО увидишь.
И, действительно, в сумеречном свете наступающей ночи под одной из яблонь можно разглядеть человеческую фигуру. Кто-то стоит там, неестественно прямо, опустив руки и склонив голову на грудь, будто бы рассматривая что-то у себя под ногами. Мы подходим ближе. Сначала я не понимаю, что именно кажется мне странным в этой фигуре, нелепая ли поза, или та неподвижность, с которой человек уставился в землю. Но уже в следующую секунду замечаю черный тонкий шнур, тянущийся от его затылка к горизонтальной яблоневой ветке. Я впервые вижу смерть так близко, достаточно близко для того, чтобы рассмотреть детали. У покойника землистого цвета лицо и фиолетовые кисти рук. Ботинки его не достают до земли каких-нибудь пять-десять сантиметров.
- Как ты думаешь, - шепотом произносит Серега, - куда деваются сны умерших? Ведь не может же быть так, что они исчезают безвозвратно, а?
Мне становится жутко. И, словно почувствовав мой страх, повешенный приоткрывает сначала один, а потом другой глаз!
Для девятилетнего ребенка это уже слишком.
Срабатывает какой-то предохранитель, не позволяющий моей психике окончательно "слететь с катушек", и в следующее мгновение я просыпаюсь...
С облегчением понимаю, что это был всего лишь сон, давнее воспоминание о реальном событии, о том, как мы с Серегой обнаружили в саду труп самоубийцы. Кажется, потом об этом писали в газете...
Вечер в Крыму, теплый августовский вечер. Стекла лоджии подняты, горит лампа, из густой черноты летят на свет крупные бабочки. Родители с друзьями куда-то уехали. Мне пятнадцать лет. У соседей надрывается магнитофон: Игги Поп хриплым речитативом исполняет свою бессмертную песню "In the deathcar", а ему вторит хор имени Пятницкого. Каникулы, целых три недели не нужно будет еще никуда спешить. Завтра идем в горы, если только... погода...
Ручка балконной двери начинает медленно поворачиваться. Я смотрю на нее как зачарованный. С той стороны двери просто никого не может быть! Дом заперт изнутри! Но ручка поворачивается! Леденящий ужас, от которого мгновенно намокают ладони и спина, сковывает меня. Я не в силах шелохнуться. С тихим скрипом начинает открываться дверь. Сейчас, вот сейчас я увижу того, кто открывает дверь! Разум отказывается верить в происходящее. Разум всегда сдается первым. Это просто сон, говорю я себе шепотом, этого не может быть! И просыпаюсь.
Раннее утро. Московская квартира одной моей подружки. То давнее лето кануло в прошлое. Родители, вернувшиеся утром с пикника, обнаружили в доме невероятный беспорядок. Все вещи были разбросаны, посуда побита, а я мирно спал в шкафу и толком ничего не мог объяснить. Вспоминаю об этом чуть ли не со смехом. Надо же, через столько лет опять приснился тот же сон! За окном осень, туман, промозглая сырость. Мне нужно собираться на занятия в институт.
Протягиваю руку, беру со столика наручные часы, подарок подружки, хозяйки этой квартиры. Через неделю она разбилась на мотоцикле. Очень уж она любила мотоциклы. Их у нее было даже два. На одном из них она и врезалась в "КАМАЗ". Ее тело собирали по частям в полиэтиленовый пакет, чтобы похоронить (это не преувеличение). И здесь, во сне, я знаю все заранее, но почему-то не испытываю никаких особенных чувств. Разбилась и разбилась. Тем более, что сейчас она лежит рядом, уткнувшись лицом в мою подмышку. Она всегда так спит со мной. Не знаю, как с другими, хотя разве это важно? Я смотрю на циферблат, но вместо положенных цифр вижу какие-то неразборчивые знаки. А стрелок нет вообще.
Осторожно, чтобы не разбудить любовницу, начинаю высвобождать руку из-под ее щеки, из-под черных волос, рассыпавшихся по подушке. Вдруг, повинуясь какому-то странному чувству, я отбрасываю ладонью эти роскошные черные пряди и... Вместо заспанного, такого почти по-детски наивного лица моей возлюбленной вижу пустой изнутри, черный мотоциклетный шлем! "Любимая, зачем ты поехала без меня?!" - Кричу я и просыпаюсь в третий раз.
3. "СВЕРШЕНИЕ"
Я погружался в забытье и снова выныривал, как выбившийся из сил пловец. Вокруг простирался только бескрайний океан, а я все плыл и плыл, не зная уже, зачем это делаю, лишь бы только не сбиться с призрачного следа на воде, с маслянистой лунной дорожки на поверхности гигантского нефтяного пятна. Сейчас-то я понимаю, что мое плавание было не таким уж бессмысленным. Кто-то невидимый, темный, прежде чем втянуть в свою непостижимую игру, наблюдал за мной, извлекая из памяти давно забытые образы, рассматривая, препарируя их и следя за моими реакциями. Я был, как собака Павлова, как запущенная в космос обезьяна. В какой-то момент наблюдатель счел собранный "материал" достаточным и на некоторое время предоставил меня самому себе.
Прошло десять тысяч лет и луч солнца в какой-то комнате пробился сквозь неплотно задернутые шторы. В луче плясали пылинки, закручивались спиралью, и их замысловатый танец завораживал. Из полумрака появилось женское лицо, пересекло луч и на мгновение озарилось золотистым солнечным сиянием. В эту минуту оно показалось мне прекраснее всех лиц на земле, я почти любил эту незнакомую женщину. Мне чудилось, что я вижу ангела, пересекающего луч фотоэлемента в божественном турникете между Небесами и Землей. Хотя до этого я никогда не страдал излишней религиозностью, от избытка чувств хотелось разрыдаться.
Женщина бесшумно подошла к окну и задернула штору. Потом склонилась ко мне. Лица коснулся странный запах ее духов. Происходящее казалось сном, одним из длинной череды снов, проходящих передо мной.
- Кто... ты? - Говорить было невыносимо трудно, язык не слушался, а губы запеклись. - Кто ты?
Вместо ответа она коснулась рукой моего лба. Ладонь была прохладная и мягкая. Потом откуда-то сбоку, наверное, с прикроватной тумбочки, появилась железная эмалированная кружка и оказалась у моих губ. Прохладная ладонь приподняла мою голову, придерживая затылок. Я сделал несколько глотков. Отвар был горячий и горький, незнакомый на вкус. Комок тошноты подкатил к горлу.
- Спи, - произнесла женщина. У нее был глубокий грудной голос. От такого голоса любой мужчина обычно становится на боевой взвод, но мне сейчас было не до этих глупостей. Я послушно закрыл глаза. "Спи-и...Спи-и-и..." - Звучал голос. Я не сопротивлялся. Спать, так спать. Это не больница, подумал я.
В следующий раз была ночь. Горела настольная лампа. Я повернул голову на подушке. Попытался подняться. Ничего не получилось: тело ослабло и не желало слушаться. Мучительно болело в груди. Огромный черный кот смотрел на меня со шкафа.
- Чего смотришь? - спросил я его. Кот никак на это не отреагировал. Рядом со шкафом висел настенный календарь с передвижным маркером. Число, на котором стоял маркер, изменилось: с тех пор, когда я последний раз приходил в себя, прошло три дня.
Где-то далеко проехала машина. Потом я снова уснул.
Я засыпал, просыпался, опять засыпал. Видения следовали одно за другим бесконечной вереницей, как поезда в метро, и подчас нельзя было отличить видения от яви. Все перепуталось.
Наконец, настал день, когда я проснулся окончательно.
Глядя на календарь, я решил, что прошло десять дней с того вечера, когда поезд привез меня на безымянную станцию. Оба глаза теперь видели хорошо, руки и ноги тоже функционировали, хотя, если вдохнуть глубже обычного, всю грудь и бока охватывала тупая боль. Все-таки ребра еще не до конца срослись. Я пощупал лицо. Над правым глазом и на подбородке обнаружились свежие швы. Кто-то умело стянул края ран. Я был жив, и это главное. Почти сразу же, придя в себя, я стал самостоятельно о себе заботиться, так что выздоровление было вопросом пяти-семи дней. Раны на лице затягивались с потрясающей скоростью, я чувствовал, как невыносимо зудит срастающаяся кожа. То же самое происходило и с костями.
Женщину звали Ирина. Это она подобрала меня, полуживого, на пустыре за кладбищем и десять суток исполняла обязанности сестры милосердия. Проблемы с милицией, возможные осложнения на работе - все это были вопросы, которые можно решить и потом. Так я всерьез думал, пока не рассмотрел календарь получше.
Календарь показывал дни СЛЕДУЮЩЕГО года!
- Какой сейчас год? - При первой же возможности спросил я Ирину, втайне надеясь, что все разъяснится, окажется шуткой, ошибкой восприятия или чем-нибудь еще, но только не реальным фактом. Напрасно. С неумолимостью инквизитора она назвала дату, отстоящую от моего последнего сознательного воспоминания ровно на один год и десять дней! Это было поистине ужасным потрясением! Выслушав приговор, я отвернулся к стене и долго лежал неподвижно, тупо уставившись в рисунок обоев.
Прошло еще два дня.
Ирина утром уходила куда-то, наверное, на работу, вечером, часов в семь, возвращалась. Эти два дня я провалялся в постели, глядя в потолок, а на третий день спросил Ирину, как долго еще могу пользоваться ее гостеприимством. На это она только пожала плечами, дескать, время покажет. Пока она ни о чем не расспрашивала, и я был благодарен ей за это. Периодически я возвращался к прошедшим событиям, силясь понять, что же на самом деле произошло со мной там, в метро. И каждый раз воспоминания и здравый смысл вступали в конфликт. Безымянная станция и мир черного солнца не имели права на существование в той реальности, к которой я привык. Где я провел целый год? Там, под землей? Какие-нибудь научно-фантастические штучки со временем? Или, возможно, все гораздо проще? Может быть, так и начинается сумасшествие? Но больше всего меня занимали те трое. Именно их я считал главными виновниками произошедшего. При одной этой мысли меня охватывали жгучая обида и злость. Кулаки сжимались сами собой, и однажды я так чуть не раздавил стакан. Лучше бы уж мне отшибли память, как Будулаю, думал я. Нет ни справедливости, ни закона. Я действительно один в этом мире и слишком слаб, чтобы что-то изменить в нем. Хрен с ним, с потерянным годом, с устаревшим паспортом! Всемогущие Боги, если бы вы только дали мне силу отомстить!
В тот день я поклялся, что найду их и воздам за все сполна.
Ирина жила одна (если не считать меня и кота Феликса), в трехкомнатной квартире старой планировки, в районе Павелецкого вокзала. Боковая комната была отведена мне под лазарет, в большой спала сама хозяйка, а дверь в третью всегда оставалась закрытой. Окна моей комнаты выходили в тихий внутренний дворик, стены поражали толщиной и капитальностью. При первой же возможности я обследовал квартиру, обнаружил просторную гостиную с библиотекой, камином и тигровой шкурой на полу, кухню в стиле "кантри" и еще одну, в конце коридора, наглухо запечатанную комнату. Кажется, обычная квартира обеспеченной, молодой, но одинокой женщины. Вот только эта комната... Я остановился. Прямо на двери висела африканская маска, из щелей, замазанных воском, с той стороны не проникали ни сквозняки, ни запахи, ни свет. К тому же, напрочь отсутствовала дверная ручка. Странно. Оставив запечатанную комнату в покое, я отправился в ванную.
Ванна напоминала небольшой плавательный бассейн. Стены облицованы были темно-зеленой плиткой "под мрамор", одну стену занимало громадное зеркало, в другой - прорезано небольшое окошко для света и проветривания, выходящее в тот же внутренний дворик, что и окна моей комнаты.
Несмотря на роскошную отделку, в целом ванная комната выглядела мрачновато. Пришла мысль, что здесь, на дне ванны, неплохо смотрелось бы обнаженное женское тело со вскрытыми венами. Я постоял перед зеркалом, разглядывая свою давно не бритую, со следами хирургического вмешательства, физиономию. Включил воду, принял душ. Насухо вытерся махровым полотенцем.
Попытка дозвониться к себе на работу закончилась ничем. Сначала там было занято, потом никто не снимал трубки. Я звонил туда раз пять, с интервалами в несколько минут, но результата так и не добился. Может, оно и к лучшему.
Потом на кухне я попил чаю с вареньем и решил что-нибудь почитать.
Библиотека в гостиной превзошла все ожидания. Тем более, что здесь, в квартире, не было ни телевизора, ни радио. Собрания сочинений классиков соседствовали тут с писателями наших дней. Вместе прекрасно уживались Достоевский и Генри Миллер, Сэй-Сенагон и Милан Кундера. Отдельный шкаф занимали книги по медицине, эзотерике, психологии и психиатрии. Едва дорвавшись до книг, я чуть было не пустил насмарку все старания Ирины: на двадцатой странице "Паразитов сознания" Колина Уилсона перед глазами вдруг поплыли красные пятна, и я был вынужден отложить книгу. Все-таки сотрясение мозга - не шутка. Только осложнений еще не хватало для полного счастья!
От нечего делать я открыл ящик секретера. Косметика, пустая сигаретная пачка, зарядное устройство для мобильного телефона. Стопка фотографий в конверте из черной бумаги. Где-то я читал, как проводился отбор кандидатов в британской разведшколе. Претендента ненадолго оставляли одного в комнате, а потом спрашивали, что лежит, например, в верхнем ящике письменного стола. Если он отвечал, его принимали. Я раскрыл конверт. Вереница чужих лиц, незнакомые пейзажи. Девочка в школьном платьице с октябрятской звездочкой. Судя по всему, Ирина. Снова чужие лица. Коллективная фотография пионерского отряда на фоне горы Аю-Даг в Крыму. Ирина крайняя справа. Надпись на обороте: "Артек, 1989 год". Еще фотографии. Вот какая-то, похоже, биологическая лаборатория, Ирина в белом халате смотрит в микроскоп. Надо же, никогда бы не подумал, что она занималась наукой. На следующем снимке был запечатлен угрюмый парень, стоящий у входа в приземистое железобетонное здание. На заднем плане - табличка с надписью: "Научно-исследовательский институт физики низких температур". Фотография была черно-белая, довольно плохого качества, и создавалось впечатление, что она сделана исподтишка. Вероятно, это ее бывший любовник. А, возможно, и бывший муж, кто знает? И тоже - по научной части. Черт, мне-то какое дело?!
Я сунул фотографии в конверт и закрыл ящик.
Вскоре вернулась Ирина.
Мы были на "ты", так уж сразу повелось. Она принесла мою чистую одежду, сложила ее стопкой на кровати.
Мы поужинали вместе и даже выпили по бокалу вина. За скорейшее выздоровление. Глядя на Ирину, я просто не мог поверить, что столько дней кряду эта хрупкая, утонченная женщина в одиночку ухаживала за взрослым мужчиной семидесяти пяти килограммов весу. Трудно даже представить, как ей удалось поставить меня на ноги. Что-то здесь было не так. Взять на себя ответственность, подобрать и лечить в домашних условиях человека без документов, просто так, из альтруистических побуждений, - на это в наше время способен не всякий.
- Почему ты подобрала меня... там? - спросил я Ирину. Она чуть прикрыла веки, скрывая в глазах искорку лукавства.
- А надо было оставить?
- Вызвала бы "скорую".
- Зачем? Я сама врач. - Она едва заметно улыбнулась.
- Вот как? Так это ты швы мне накладывала?
- По-моему, очень даже неплохо получилось. Впрочем, я же не хирург-косметолог. У меня другая специализация.
-Да нет, - сказал я, - шрамы, в общем, украшают мужчину.
- Украшают, но не радуют.
Мы рассмеялись. Я, впрочем, чуть натянуто: мешали швы.
С Ириной было чрезвычайно легко общаться. Лет десять назад, в пору своей ранней юности, я бы непременно наговорил ей кучу банальностей, мол, у меня такое чувство, что мы знакомы сто лет, про родство душ наплел бы. Но, во-первых, она - не десятиклассница, а, во-вторых, я не ставил целью непременно уложить ее в свою постель. Или, если быть точным, в ЕЕ постель. Хотя и не отказался бы. Видимо, дело идет на поправку, подумал я весело, если начинают посещать подобные мысли. На какое-то время ко мне вернулась радость существования.
- И все-таки... - Я поддел вилкой ломтик сыра. - Странно, что ты оказалась в нужном месте в нужное время. Если бы не ты...
- Будем считать, что это судьба. Так что же с тобой все-таки случилось? - Ирина незаметно увела разговор в сторону. - Или не помнишь? Такое бывает при травмах.
Я помнил. Веселость мгновенно улетучилась.
- Наверное, на меня кто-то напал. - Проговорил я медленно, обдумывая каждое слово. Она сама подсказала мне линию поведения. - Ударили сзади по голове, избили, ограбили. Потом я очнулся. Уже там, на пустыре.
Про свои сны, про исчезнувшие триста шестьдесят пять дней и тот ЧЕРНЫЙ мир я ей, естественно, рассказывать не стал, считая это излишним и даже почему-то самоубийственным.
Она коснулась своими пальцами моей руки, давая понять, что, мол, все хорошо, я у своих и бояться нечего. Встала из-за стола. Босиком прошлась по шкуре тигра, взяла с полки колоду гадальных карт. Я сразу узнал карты Таро, хотя никогда подобными вещами не увлекался. Сейчас она мне будет гадать, подумал я, вот ведь дела! Однако, Ирина, судя по всему, прекрасно умела удерживаться на краю вульгарных стилистических приемов, не переходя эту чрезвычайно тонкую грань и превращая банальность в загадку. Открыв коробку, она отделила Старшие Арканы от Младших, перетасовала их и снова села напротив.
- Вытяни три карты, - предложила она.
Я вытянул одну за другой три карты и положил рубашками вверх на стол.
- Это твое прошлое, настоящее и будущее, - сказала Ирина. - Теперь переворачивай.
Я сделал как она сказала. Две легли прямо, одна - перевернуто. На первой карте идиотского вида парень шел по дороге с котомкой на плече. Сзади бежала собака, пытаясь укусить его за лодыжку. На второй карте изображались Смерть и Луна. На третьей, перевернутой, была колесница, запряженная сфинксами. Управлял колесницей мрачный кучер. Карты так и назывались: "Дурак", "Свершение" и "Колесница".
Пока я раздумывал над смыслом предсказания, что-то в окружающем мире неуловимо изменилось. Мелькнула над столом тень, картинки пришли в движение. Беспечный дурак зашагнул за край карты, смерть взмахнула ржавой косой и снесла ему голову. Но тотчас Колесница обрушилась на нее и раздавила колесами. Мне даже послышался отчетливый хруст костей.
Я уставился на Ирину.
Она усмехнулась и смешала карты.
- Дурак - это я?
Она снова улыбнулась.
- В каком-то смысле. Не относись к этому слишком серьезно.
- И что же это значит?
- "Дурак" означает твое состояние в прошлом. Дурак ничего не понимает в происходящем, но ему открыты все дороги. Вторая, "Свершение", - это переломный момент в жизни, когда все меняется. Любое судьбоносное событие в настоящем. И, наконец, будущее, "Колесница". Эта карта означает путь, действие, силу. Но она у тебя - перевернутая. Это - бунт, насилие, война. Не слишком хорошая карта. Но, может быть, не все так уж и плохо.
- Ты, наверное, колдунья, - сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно ироничнее. Мне вдруг стало неуютно. Словно откуда-то из углов, из колеблющихся теней на меня дохнуло холодом. Холодом того, ПОДЗЕМНОГО, мира.
- Да ну какая колдунья?! - Она засмеялась, наливая в опустевшие бокалы вина. - Просто немножко увлекалась этим раньше.
Мы выпили. Ирина закурила.
-На Востоке есть поговорка, - сказал я, чувствуя, как вино горячими ручейками растекается по венам, - "Знание прошлого не прибавляет нам ума, а знание будущего не прибавляет счастья".
- Не Конфуций ли?
Я пожал плечами.
- Скорее, Мао Дзедун.
Посмеялись. Ощущение холода пропало.
- Ты интересуешься Востоком? - Ирина откинула со лба прядь волос.
Я подумал, что это уже чересчур, но согласился. Лишь бы ее декламация не растянулась минут на пятнадцать. Не люблю длинные стихотворения. Но я по-прежнему недооценивал утонченность игры, которую вела Ирина. В ее игре было все: и намек на тайну, и приглашение попытаться разгадать эту тайну, и обещание награды. И, главное, завуалированный вызов "А на что ты, собственно, еще способен?". Поэтому стихотворение оказалось коротким. Как раз таким, чтобы успеть выразить мысль и не надоесть. Оно почему-то вызывало ассоциацию с букетом черных цветов в хрустальной вазе.
С карниза птица соскользнула,
Как черная буква "Ха".
Винтовка - вороное дуло
Невестой ждет у спинки стула
Опять своего жениха.
И город черным перекрашен.
И видишь, закрыв глаза,
Как с неба, сумрачен и страшен,
Из облачно-свинцовых башен
Идет поцелуй-гроза...
Я удивленно посмотрел на Ирину и подумал, насколько же мироощущение автора стихов близко к моему собственному. Тогда я еще не знал, что увижу воочию эти самые "облачно-свинцовые башни".
- Кто это написал? Ты?
- Нет, один очень хороший человек. - Сказала она спокойно, почти без выражения. - Он умер. От сердечного приступа. Хотя был совсем молодой.
Почему-то мне вспомнился угрюмый парень с фотографии.
- Давно это случилось? - Спросил я, когда пауза затянулась.
- Два года назад.
- Так одна и живешь? - Это был бестактный вопрос, но ведь всегда можно отшутиться, не правда ли?
- Ну почему же одна? С Феликсом. - Улыбнулась Ирина и пояснила: - У нас с ним чисто платонические отношения.
В дверях комнаты показалась откормленная кошачья морда. Услышав свое имя, кот пришел разузнать на предмет чего-нибудь вкусненького, но, так как оно ему, похоже, не светило, отправился обратно в коридор. Я хотел спросить, кастрированный ли он, но вовремя передумал. Даже если с человеком настолько легко, язык иногда лучше придержать. Мы помолчали, потом выпили еще вина.
Я глядел на Ирину, на то, как она берет пальцами бокал, на затягивающие в себя черные зрачки глаз, на ее губы, тоже кажущиеся при свечах почти черными, и на тонкие черты лица и шею, словно бы созданную с учетом вампирической эстетики, и на бусины сосков, проступающие сквозь ткань блузки, и на пальчики босых ног под столом. Комната, свечи на столе - все слегка колыхалось. Странное вино. Если именно оно так действовало. Мне вдруг показалось, что источником этой утонченной эротики была непосредственно сама Ирина. Что-то такое она делала со мной, заставляя ощущать все нарастающее давление в паху. Голова кружилась. Да, Ира, я самец, грязное неблагодарное животное, испытывающее пределы твоего гостеприимства, да, я сейчас откровенно хочу тебя, и мне плевать на дурацкие условности, на устои, я фавн, сатир, охотящийся на нимфу, я порву тебя в клочья, просто изнасилую прямо здесь, сейчас!..
Внезапно мы с ней оказались на полу, на тигровой шкуре. Дьявольщина! ТАКОЙ женщины у меня, наверное, никогда не было! Пусть все не так, как должно быть, все неправильно и нечестно, но эта ночь наша! Я стал целовать пальцы ее ног, поднимаясь все выше, сходя с ума и дрожа, как пятнадцатилетний пацан. Потом стянул с нее трусики, вдохнул ее запах и погрузился губами и языком в шелковистые волосы вокруг лона, в мягкое и горячее. Сердце болезненно колотилось о только что сросшиеся ребра, но мне было плевать.
Она протянула ко мне руки, и на ее предплечьях я увидел шрамы, тонкие белые поперечные шрамы. Так аккуратно, без лишних надрезов, вскрывать себе вены мог только врач, не единожды державший в руках скальпель.
- Да, да! - Шептала она. - Иди сюда!
Одной рукой я перехватил ее запястья, прижал к полу, а второй рванул блузку и впился ртом в обнажившуюся грудь, сдавил зубами алый сосок, нарочно делая больно. В нашем соитии не было ни нежности, ни ласки, ни любви. Было в нем, скорее, что-то гастрономически животное. Я вошел в нее, жаркую и обволакивающую, она обхватила меня ногами и вдвинула в себя глубже, до предела. Воздух вибрировал. Где-то тяжело и часто гремели барабаны. Люди с факелами плыли в лодках по подземной реке к черному океану. Носились черные птицы, шумел, гудел черный прибой и падали хлопья пепла из тысяч кремационных печей. Потом Ирина оказалась сверху, ее искусанные губы шептали что-то. Происходящее напоминало некий ритуал, странный, зловещий.
Черное солнце, окруженное протуберанцами, вспыхнуло перед глазами. Казалось, это никогда не кончится. Оргазм все длился, дикий, нечеловеческий. Он охватил все тело, разодрал его на куски, сжег и развеял пепел. Я умер, умер в который уже раз для мира и стал частью Вечности.
Потом все закончилось.
Ирина встала, сбросила порванную одежду и ушла в ванную. Долго не включала воду. И пока я лежал, закрыв глаза, на полу, без единой мысли, без желаний, без воли, реальность снова обрела свои привычные свойства.
Жалеть о чем-либо было уже поздно. Да и о чем жалеть? О том, что поддался утонченному искушению? Или что меня использовали? Но ведь я сам такой! Я почувствовал, что надо уходить. Завтра или в крайнем случае послезавтра. Иначе... Иначе случится что-то страшное, непоправимое. Что именно? Этого я не знал, но глубоко внутри ощущал нарастающую тревогу, приближение опасности. Так животные чувствуют землетрясение иногда задолго до его начала.
Мне стало страшно.
4.ПАРАЗИТЫ СОЗНАНИЯ
Ирина сдержала обещание. Ключи лежали на тумбочке в прихожей, у зеркала. Собираясь уходить, я надел свою вычищенную и зашитую куртку и с некоторым удивлением обнаружил в ее кармане ключи от собственной квартиры. Они чудом уцелели при обыске, провалившись сквозь дыру за подкладку.
Захлопнув дверь, я вышел из подъезда. Тот мир, в котором целый год не было меня, просто физически не было, что там? Что изменилось? Как мне теперь себя вести, с чего начинать жить? Впрочем, если бы прошло лет сто, или хотя бы лет десять, тогда стоило бы волноваться, а так... Очень хотелось поехать домой, прямо-таки подмывало, но я решил пока этого не делать. Когда чего-то сильно хочется, жди беды. Безотчетное предчувствие катастрофы не покидало.
Я вышел со двора и двинулся по набережной в сторону площади Павелецкого вокзала. Ярко светило солнце, по реке плыли радужные бензиновые разводы.
Это была самая странная прогулка в моей жизни. Почти сразу же я понял, что со мной и окружающим миром творится что-то нелепое, страшное.
В подворотнях, в тени домов и у тротуаров дымился недотаявший снег. По улицам ползли фигурки людей, отбрасывая четкие черные тени. Тени существовали как бы отдельно от своих владельцев: сначала двигалась тень, а следом за ней, подобно марионетке - человек. Перекресток пересекала молодая женщина. Я видел черные нити, истекающие из ее влагалища во все стороны. Нити вибрировали. Я знал, что у нее менструация. Я слышал, как пробуждается корневая система чахлых городских деревьев, как журчит вода в канализационных стоках глубоко под землей. Бред? Последствия черепно-мозговой травмы?
Я вышел к пересечению Татарской улицы и Садового. Трудно описать картину, открывшуюся моему взгляду. Над площадью Павелецкого вокзала, над Садовым кольцом и прилегающими зданиями висела серо-черная слоистая туча стопроцентно ИСКУССТВЕННОГО происхождения. Она состояла как бы из волокнистого тряпья, рваных аэростатов и каких-то решеток, словом, напоминала гигантскую кучу мусора, уходящую своим основанием в небо. При этом она медленно поворачивалась вокруг вертикальной оси, и было видно, как со всех сторон к ней устремляются жгуты поглощаемой ею энергии. Кто-то могущественный и зловещий, обладающий абсолютно нечеловеческим разумом, отметил город своей Печатью. Внизу, подобно заводным автоматам, двигались сгорбленные люди, переставляли свои ходилки, бессмысленно пялились в пространство и не замечали, что из них высасывают энергию. Они вообще ничего не замечали. Мне казалось, что я попал на представление в театр механических кукол.
За полтора часа хождения по улицам города я убедился в том, что если это и была галлюцинация, то она носила тотальный характер. Никогда раньше я всерьез не задумывался, существуют ли на самом деле пришельцы из других миров или какие-нибудь альтернативные человечеству, но земные, цивилизации. Высказывания типа: "Как известно, каждый третий житель Земли - инопланетянин!" вызывали у меня лишь саркастическую улыбку. Я считал, что, если бы некие братья по разуму присутствовали в нашем ближайшем окружении, то мы бы давно уже столкнулись с ними и неизбежно начали борьбу за природные ресурсы. Однако, летающие над улицами дирижабли могли убедить кого угодно: война, даже не начавшись, давно проиграна людьми. За истекший год наш мир исподволь получил нового хозяина. И теперь этот новый хозяин обустраивается, перекраивая реальность под себя.
Обратно я вернулся в совершенно подавленном состоянии. Прогулка почти не дала желаемого терапевтического эффекта, только окончательно испортила и без того паршивое настроение. Неожиданно проявившиеся способности видеть невидимое меня совершенно не радовали. Я хотел вернуться в стадо, ездить, как все, на работу, читать утренние газеты, разгадывать японские кроссворды, продавать ежедневно восемь часов жизни за деньги, вечером более или менее качественно любить жену, поглядывая в телевизор, и так каждый день, кроме субботы и воскресенья. Но тот, кто наделил меня этой "чувствительностью к странному", (может быть, судьба или Бог?), абсолютно не брал в расчет мои запоздалые желания. У него были свои планы на мой счет, а, скорее всего, ему было просто плевать. Плевать на то, что теперь я не смогу спокойно ходить по улицам, пить из-под крана водопроводную воду и есть мясо животных. Везде, во всем, даже на вид молодом и здоровом, я видел гниль и раковые метастазы. Этот мир заживо протухал. Никакая красота уже не в силах его спасти.
Когда я вошел в квартиру, Ирина еще не вернулась. Я стал раздеваться, и тут завыл электросчетчик. В старых домах его принято размещать внутри квартиры где-нибудь в углу, над дверью. Обычно его почти не слышно, но сейчас счетчик натужно гудел, работая с бешеной скоростью. Красная вертикальная черта на диске слилась в сплошную полосу, и можно было видеть, как в окошке ползут цифры, красные - быстро, а черные - чуть медленнее. Вдруг все прекратилось. Гудение стихло, а диск практически замер. Несколько секунд я тупо рассматривал автоматические пробки, удивляясь, как их не вышибло при такой нагрузке, потом разулся и пошел в ванную, но остановился на пороге. Вернулся в коридор.
Запечатанная комната находилась в дальнем его конце. Мне показалось, что оттуда донесся какой-то звук, будто бы что-то закрылось или открылось. Точнее не скажешь. Я подошел к двери с африканской маской и долго стоял, прислушиваясь. Тишина. Ни шороха, ни движения воздуха.
Вдруг маска дрогнула и зашевелила ртом. Как диктор на экране телевизора, кода выключен звук. От неожиданности я попятился. Охранная маска! Вот как! Наверное, специально для слишком любопытных. Да, теперь сюрпризы будут подстерегать меня на каждом шагу. В конце-то концов, какое мое дело, что она там прячет? Решив, что любая женщина имеет право на скелет в шкафу, я отправился мыть руки.
Потом, когда вернулась Ирина, мы сидели на кухне и пили зеленый чай из дорогих, элитных сортов, но, честно говоря, для меня зеленый чай - все равно что сыр с плесенью. Не понимаю прелести. Хотя высказываться вслух по этому поводу я не стал. Также не стал я рассказывать Ирине и о своих внезапно проявившихся способностях. Разговор не клеился, очевидно, потому, что ни ей, ни мне нечего было сказать друг другу, а о пустяках болтать не хотелось. Почему-то даже в мыслях я не допускал, что следует ей рассказать об увиденном на улицах. Почему так? Спросите у психологов. Около одиннадцати мы легли спать, каждый в своей комнате.
Я вспомнил сон, приснившийся мне дня три назад, которому я тогда не придал особого значения.
Итак, Ирина, совершенно нагая, шествует по коридору своей квартиры. Здесь, во сне, коридор кажется невероятно длинным и чуть изогнутым. Я стою в прихожей, Ирина проходит мимо меня, даже не заметив. В зеркале мелькает отражение ее стройного тела, но сам я в зеркале не отражаюсь! Я откуда-то знаю, что это - сон, причем ЧУЖОЙ СОН, в который я попал по случайности или недосмотру.
Ирина останавливается перед запечатанной дверью, и дверь сморщивается, как старый пергамент, собирается складками, образует узкий проход. Женский силуэт закрывает проем, на секунду осветившись зеленоватым светом, и пропадает. Я следую за Ириной, отдавая, впрочем, себе отчет, что делаю что-то не то, и оказываюсь в запретной комнате.
Комната выглядит огромной. Внутри, вдоль противоположной от входа стены, стоят низкие морозильные шкафы, на табло горят цифры: -70№С. Гудит мощный компьютер, по экрану ползут какие-то разноцветные кривые. Я подхожу к одному из морозильников. В верхней крышке - маленькое окошечко, и сквозь него видно мертвое человеческое лицо. Или не совсем мертвое. Я осматриваюсь. Ирины нигде нет.
Тут я замечаю посреди комнаты уходящую прямо в пол лестницу эскалатора. Как в метро. Эскалатор движется, гребенка выпускает ступеньку за ступенькой. Я подхожу, заглядываю вниз. Тем темно. Ехать не хочется, но почему-то нужно. Я становлюсь на ступеньку и начинаю погружаться во тьму. Комната остается где-то наверху, тьма обступает меня со всех сторон, черная, непроглядная. Зато начинают светиться кисти рук, и в этом слабом красноватом свечении видны стены тоннеля, грубо оштукатуренные, покрытые царапинами. Будто бы через этот тоннель много раз волокли что-то громоздкое, остроугольное. Диваны? Шкафы?
Внезапно эскалатор останавливается. От неожиданности я чуть не падаю вниз, но успеваю ухватиться за перила. Там, внизу, из глубины доносится некий звук, очень похожий на щелчок выключателя, и в ту же секунду эскалатор снова приходит в движение. Но движется он теперь не вниз, а обратно вверх, превратившись в идеальный тренажер для желающих похудеть. Тот, кто ехал впереди меня, достигнув дна, просто поменял направление движения эскалатора. Так, на всякий случай, чтобы удобнее было потом выбираться.
Я еду вверх. Эскалатор выносит меня из сна на поверхность, сквозь пласты и залежи иных сновидений, к призрачному утреннему свету.
5.РЕЛИГИИ АВСТРАЛИИ
Ехали недолго. В салоне пахло ее духами и кожей обивки. Ирина остановила машину за два квартала от моего дома, без слов протянула несколько крупных банкнот, на первое время. Для нее это был пустяк, а для меня - целое состояние. Деньги, слава Богу, пока еще не заменили пластиковыми карточками или штрих-кодом на лбу. Помолчали. Я был благодарен ей за все, что она для меня сделала, чем бы ни руководствовалась, но у нее была своя загадка, а у меня - своя. Я вдруг со всей отчетливостью понял, что никогда, наверное, не узнаю, почему вообще состоялась наша встреча. Жизнь - не роман, в котором рано или поздно все разъяснится.
Я вернул ей ключи и вышел из машины.
- Если что, звони, - сказала она на прощание. - Мой телефон у тебя есть.
Машина отъехала. Я поднял воротник куртки и двинулся по тротуару в сторону высотных зданий. Утро выдалось пасмурным, зябким. Навстречу мне уже спешили к метро проснувшиеся горожане. Унылые серые лица, опухшие от сна и водки, пустые глаза, заученные движения. Уродливые горбуны! Если раньше я считал это нормой городской жизни, то теперь знал истинную причину происходящего. И ведь не расскажешь, не объяснишь! Дело даже не в том, что они не поверят. Они просто не захотят ничего знать и тем более менять, как не хотел бы этого я сам. Так что - спите спокойно, дорогие товарищи доноры! Вы все практически уже мертвы, только еще не знаете об этом. И не узнаете. Во всяком случае, не от меня.
Я люблю свой город, иногда люблю людей, в каком-то смысле я даже патриот. Мне говорят: "Покупайте российское!", и я покупаю, хотя и не всегда. Мне говорят: "Земля - наш дом! Не надо мусорить!", и я с готовностью бросаю бумажку в урну, хотя и не всегда попадаю. Я нормальный, обычный человек, почти законопослушный. Мне больно, ох как больно видеть то, что здесь творится! Но я - не глупец, чтобы кричать об этом на каждом углу.