Аннотация: Попытка переосмысления нашей былинной истории.
Сказ о Сабире и Гульбадиян.
О том как Саня повстречал белого лебедя и что из этого вышло.
Давно это было. Степь была полна: полна табунами диких коней, полна шорохом трав ковыльных, и метанием шаров перекати поля, полна ветром и солнцем жгучим. И в те времена ежели оставались в той полноте, какие пустоты мелкие, тут же заполняли их: гортанные окрики пастухов, перегоняющих тучные стада овец, бряцанье удилов, и дивные, чарующие звуки курая...
Скакал воин Саня по степи. Три дня и три ночи скакал. Загнал одного коня, другого. Искал Саня башкырт. Хотел он их на честный бой вызвать и победить. Да не суждено, видимо было. Не мог он башкырт найти умаялся уже, весь пылью покрылся и потом лошадиным пропах. Чу, смотрит он, лебедь летит сам белый весь, глазами зыркает, а на голове прядь черная смоляная развевается. И показалось что-то Сане такого в нем, не хорошего, схватил он лук кленовый русский и пустил стрелку вострую в лебедь ту.
И прикидываете, ну, не попал. Промазал.
И тут понял он, что странные дела в степи башкыртской творятся, происходят. И лебедь, летит, крылами машет, как орел степной, и песни еще ноет и степь эта пыльная, бесконечная, и башкырт все ни как найти не может, на бой вызвать. И сильно Саня на всех обиделся, прямо в душе. Схватил лук кленовый вдругаря, дедовский, слился с ним весь и пустил душу свою стрелой в полет, лебедь ту странную поганую замочить.
И прикидываете, попал, наконец.
Схватила лебедь стрелу лапами, к Сане повернула. Видя такое дело не понятное Саня, всем дедам помолился, всех богов светлых помянул, к смерти приготовился. Ответ держать за гнев, злобу свою минутную. Подлетела к нему лебедь та, да грянулась с разбегу оземь.
И смотрит Саня, и не верит, - это девица прекрасная, но ликом смугла как медь, а волосы белые как лунь, глаза голубые, как небо, стан тонкий как тростинка, и так ничего себе симпатичная очень. Жаль блондинка только. Говорит тут Саня ей, с придыханием так как обычно, что бы на девицу эту впечатление произвести, в душу запасть :
- Кто ты девица ясная ответь, и как мне уже башкырт злобных найти, что бы жизнь наладить.
А девица ему голосом тонким гневливым ответствует: - Гыр быр тыр батыр! Тыр тырле найромдал!
- Да не понимаю я нихрена, языка вашего не разумею! - крикнул Саня и за меч острый в сердцах схватился, да девицу ту ясную конем своим хотел затоптать.
- Дурак, - закричала она! Если не понимаешь нифига языка нашего башкыртского, зачем смерти ищешь в степи бескрайней!
Усомнился в себе Саня, оставили силы его, бешенные Перуновы, спустился с коня, припал к ногам ее, сапожкам сафьяновым сиреневым, узорами разными изрисованным и промолвил.
- Прости меня, миссис, не знаю, как звать, величать тебя, возьми в обучение, научи мя и языку башкыртскому и нравам их ним, и про верования все обскажи, что бы ни обмишурился я, еще раз так же нехорошо. И нашел бы я земли тогда башкыртские, племена боевые конноармейские.
И молвила девица лебедушка губками полными, мягкими, соблазнительными своими:
- Хорошо Сабир богадур. Быть, по-твоему, обучу я тебя башкыртской мове, да обычаям предков их. Но придется тебе, богадур, в услужении у меня побыть, три дня и три ночи. Пока еще халат запахивать правильно выучишь. А зовут меня, - несравненная Гульбадиян. Так и звать меня будешь. Сказала и глазками своими так озорно повела, стрельнула, что сердце Санино екнуло, в груди подпрыгнуло и в голове помутилось.
Не подумал он о том спросить, что за служба така ему предстоит. Согласился сразу. О том и суслики в степи все знают. Что пролетел он немного.
Но стал с той поры Саня в услужении у Гульбадиян языку башкыртскому учиться, халат правильно носить, и душу башкыртскую свою на кубызе изливать. И стали звать его Сабир богадур, что на языке руссов Саша Могучий значит.
А про то, что дальше было ворон отец и сорока мать Вам расскажут в другой сказочке.
Путь в стойбище Гульбадиян.
Вскочил на коня Саня и только хотел руку прекрасной и несравненной Гульбадиян протянуть, а она уже впереди летит, путь, дорогу показывает.
Обломался он короче, за девичий стан подержаться, да в ушко фигню всякую попеть, непруха у него с этим делом сегодня пошла. Ну, нет, так нет, на нет и суда нет. Затянул он пояс свой воинский, шелом на затылок сдвинул, да коня взнуздал. И полетел за Гульбадиян как камень из пращи пущенный.
Прошел день, наступила ночь, долго ли коротко ли, устал Саня боец русский, устал конь его, а лебедь, тот хитрый не устает ни в какую, так дальше и летит, крылами своими изящно машет. Совсем кисло ему стало, глаза закрываются, голова коню на гриву падает, и у коня ноги то же стали заплетаться копыта об копыта стали постукивать. Стал думать он как лебедь эту противную побороть и вспомнил песню добрую, которая его всегда во всех делах выручала, и запел он на всю степь ночную голосом богатырским:
- Броня крепка и танки наши быстры,
Пойдут машины в яростный поход...
Глаза сразу открылись, душа развернулась, да и конь железо в голосе хозяина почувствовал, подобрался весь.
Тут свет у него перед очами и померк, рухнуло небо на голову.
Очнулся Саня от воды, которая ему за ворот хлынула, рука к мечу метнулась, а нет его и пояса нет с волшебной баклажкой, которую горилка перцовая целительная налита была, руками искусницы знатной, еще там за Итиль рекой, в другой жизни. Открыл он глаза, а это все она злодейка и красавица его в чувство приводит из мешка кожаного, бурдюк называется, на него воду льет.
- Что это было? - прошептали губы его, ветрами иссушенные.
- Ты никак решил всю степь против себя настроить Сабир богадур? - вопрошала его Гульбадиян, с гневом в своих синих озерах.
- Даже суслики все толпами к змею Сыбарчуку ломанулись, еще немного и вся степь бы против тебя восстала от таких песен твоих, поганых. Вспомни, зачем ты здесь, не ты ли Сабир богадур, башкырт искать хотел, не ты ли егет хотел обычаи и нравы башкырт изучить, чтобы стать одним из них, а так не пойдет, Сабир богадур, песни латной рати в чужом краю да в одиночку петь. Совсем все понятия попутал!
- Вставай, давай иди в порядок себя у реки у Уралеэ приведи, да коня обиходь, а потом урок тебе будет первый, ученье твое пришло.
Достала она из недр халата своего пластинку костяную, тонкую, да разными узорами дивными изукрашенную.
- Вот говорит, тебе первый урок. Это, - подняла она пластинку в воздух как номисму злату Цареградскую, - душа башкырта и коня его и степи его. Богадур рождается с кубызом и умирает тоже с ним. Делают его один раз, из кости слонов земляных бешеных Зурагаев, и когда играет он в устах башкырта вся сила их, все бешенство в него и коня его переходит, и плещутся там, как Уралеэ река наружу просятся. Поэтому нельзя слова петь силу терять и выходит души башкырта только один звук, в котором и сила его и покой первозданный. И звук этот - ЕЭР. Вот смотри, как им пользоваться надо.
Показала она Сабиру богадуру все как с этой чудной костяшкой обращаться надо и как звук ЕЭР душу башкырта наружу выпускать.
Вкочил Саня на коня и помчал дальше за Гульбедиян в сторону хутора ее. Так и летели они дальше как Хумай и Шульген.
А что его там дальше ждет, не знал Саня и не догадывался даже. Но о том следующий рассказ мой.
Сказ о Сабире богадуре и сурке берильме Милимхан.
Долго ли коротко ехал Сабир богадур по, над вдоль Уралеэ реки, отца всех коней башкыртских, летела рядом с ним Гульбедиян лебедь белая, путь ему к своему стойбищу показывая. Ехал богодур и думу горькую думал, совсем не молодецкую, постыдную даже для него такого удалого великого кормчего Санька из рода Журавлей.
- Бедный я несчастный, - плакало тело его, - щеки все изрезаны зубочисткойкою этой, язык во рту как сучок священного дуба колом стоит, а голос пропал даже если лебедушку послать в пещеры башкыртские тайные, один шип раздается, как будь-то змей великий, Сыбарчук шкуру с себя сам стянуть пытается.
Плакало его тело, а душа Санька пребывала в радости и блаженстве и томилась желанием звук ЕЭР еще раз спытать. Понял он душу и бескрайность звука этого, себя самого, коня верного каурого и ощутил в раз степь бескрайнюю башкыртскую в себе. И так он поразился этому, что враз забыл о ранах тела своего и не ощутил их на себе, да и не стало вдруг ран этих и от осознания этой великой истины остановился он, споткнулся конь его о нору сурка подлого, что всегда норовит коню башкыртскому подгадить ямку, где не надо выкопать.
Грохнулся богадур Сабир оземь, все нутро отбил, за то душа его на место вспорхнула. А тут и несравненная Гульбедиян подскочила лебедушкой махом узрев непорядок в танковых войсках.
- Чего разлегся! - кричит.
- Вставай! Навязался на мою голову ученичек непутевый, пришло время урок опять справить. Сегодня будешь ты халат настоящий башкыртский осваивать, а то совсем скоро душу твою дэвы заберут. Им такие сильные, бесхозные очень даже нравятся.
И нагнулась к Сане, так изящным движением, с безумной грацией мисс позабытых, где-то на задворках души его. Протянула руку ему. Ну, он и взялся за нее, мягкую и маленькую такую, а отпускать не торопится, что-то не дает ему внутри, захотелось ему чего-то такого, что сам мучительно ощутить, вспомнить пытается, а не может.
Тут топнула ножкой в сафьяновом сапожке, бисером, изукрашенным Гульбедиян и руку у Санька выдернула.
- Вижу, слышу, душа на место успокоилась. Не время за ручки держаться.
И запела тут она голосом странным проникновенным, утробным, сознание глухотой и немотой обволакивающим.
И зашевелилась глина тут красная, на бугре, что у Уралеэ реки, стоит весь норами сурков испоганенный, цельный град ихний, с волчьими ямами.
И вылез из бугра сурчина огромный, весь седой, только лапы белые, как в сапожках. Тут Саня на землю опять седалищем сел, почти. И родился у него в душе старый звук могучий, других ужо не было.
- Еть! - сказала душа богадура Сабира и дальше эхом множественным по всем закоулкам сознания волной разбежалася. Вернулась в члены трясучкой мелкой, да губ посинением.
Подковылял барсучина к нему, как богадур не пытался ножками перебирать, ужиком древесным притворяться. И тросточкой вишневой в его потыкал, как в кусок произведения коня Саниного, ну сами знаете, что лошади производят.
- Да не боись богадур, не съест тебя берильме Мелихан, он такими глупыми не питается, ему все дэвов или дэвчонок подавай? - сказала на полном серьезе несравненная Гульбедиян. И добавила с поклоном глубоким.
- О много мудрый и велеречивый берельме Мелихан, пусть будут полны припасами кладовые твоих подданных и сурчихи принесут двойной приплод в зиму эту и пусть Сысканы мыши вездесущие никогда не пойдут войной на твои чертоги. Поучи хлопчика, как настоящий башкырт должен душу свою беречь от врагов халатом укутывать. А то кольчужка его не убережет в следующий раз от звуков всего сущего. Да и звуков этих еще нужно много ему знать, как бащкырту природному, богадуру могучему.
И зашли они в чертоги Мелимхановы, а там, у трона его резного, кореньями всего изукрашенного, три халата висят. И сказал седой берельме:
- Выбирай халат себе егет.
Взялся Саня за золотом шитый халат, смарагдами сверкающий, а он прахом возле ног его рассыпался.
Взялся он за другой серебром весь исшитый и с лалами среди шитья, а он в муху навозную обернулся, зажужжал и полетел, по своим делам, кучку побольше искать.
Ну, а третий и рука у него да же не потянулась примерить. Неказист больно и обшарпан.
Тут не выдержало его сердце, и крикнул он учителям в лицо:
- Да что ж вы творите много мудрые. Как я такое непотребство носить буду! И где мне туесков набраться под насекомых разных, да пыль дорожную мелкую.
Подошел к нему сурчина, на носочках белых своих, покачиваясь, монокль золотой на цепочке длинной достал откуда-то, движением факира Индского неуловимым, в глаз вставил и сказал ему правду.
- А ты егет не смотри, что неказист, одна пола длиннее другой, то правильно все, как должно одежка для богадура скроена. И сила души твоей из халата этого никому не видна будет, если конечно носить его как подобает.
- А как это? - буркнул Саня заинтересовано, виновато.
- Если направо его запахнуть, - вот так, то душа твоя никогда сама по себе не побежит край у бескрайности искать. И видно сразу, что солидный богадур, ни чем не озабоченный и неомраченный, радуясь каждому ветерку на коне своем по степи бескрайней едет. А если налево запахнуть, - вот так, чувствуешь разницу, нет!
- Да о много мудрый, слышу я, что душа за звуком потянулась, как будь-то крыла за спиной моей вырастают и песню гусарскую петь начинают...
- Вот и постиг ты основной смысл халата башкыртского, направо жизнь твоя лежит, а налево душа. А еще вот возьми пряжку-заколку эту яшмовую с самой горы священной Сибай.
- А зачем мне, о многомудрый, ширпотреб этот, - хмыкнул Саня.
- Э нет, хрюкнул сурчина, ты кого ко мне привела, сродственница! Он же дикий совсем, от мудрости вековой башкыртской шарахается. Слово мое веское окончательное на веру не принимает. Думать не хочет и суть вещей не видит. Дослушай богадур остолоп сначала, а то пойдешь сейчас у меня во первой, - нору большую копать с погребцами, отнорками и каналами вентиляционными, а потом, - закапывать ее будешь. Отсюда, и до, пока я не разрешу. Мы же с Гульбадиян пока кумыс отведаем из захоронок моих холодных.
- Покажи, о наимудрейший, что ты сказать хотел. Повинился Сабир богадур, совсем не хотелось ему экскаватором работать.
- Ну ладно стар я кумыс кушать с такими прелестницами. Так что посмотри на брошь и яшму крапчатую. Что увидел?
А Саня застыл столбом потому как узрел он в глубине пестро цвета, - журавля знак свой родовой и показался он ему таким родным и живым, что увидел он даже взмах крыла его величавый.... Правда тут его и выдернули из Ирия бесцеремонно, пинком под зад. Это красавица синеокая, медовоголосая наверно постаралась.
Тяжела у нее наука душу башкыртов постичь, но необходима. Как еще найдешь их в степи бескрайней.
Тут очнулся он на берегу Уралеэ реки. Поверх кольчужки халат накинут, брошкой у горла скреплен, поясом воинским перетянут, а сам дичинкой да потом конским попахивает. В голове шум остался, на зубах песок скрипит. В руке ощущение осталось, что только что в ней другая ладошка была поменьше и по нежней. Ладно, делать нечего, вскочил он на коня и булькнулся в реку думал халат хоть состирнет да коня напоит и сам проветрится от духа сурка того странного, отойдет.
Но вздрогнул Сабир богадур, от рыка нежного, несравненной Гульбедиян. Не успел он однако Карло-Варскими ваннами, в полной мере насладиться.
- Ты что творишь, зачем погибели нашей хочешь! - закричала Гульбедиян. Настоящий башкырт в халате рождается своем и умирает тоже. А вода батюшки нашего Уралеэ, смоет халат вместе с душой, и заблудишься ты в его омутах, навечно там останешься пескарей с плотвой пасти!
Ну, делать нечего придется духом башкыртским дальше напитываться, подумал Саня и припустил вслед за лебедем навстречу судьбе своей.
Сказ о том, как Сабир богадур кушак в степи нашел.
Скачет Саня, за лебедем поспешает, с халатом намаялся весь. На одну сторону запахнет, - неудобно - дует, на другую пристроится - полы ветром рвет, развевает. Не знает: как быть, как помочь горю своему все мысли об одежке непонятной, окаянной. Так боролся он полдня с искушением, подарок сбросить под куст карагача какого. Не справился, в конце концов, с управлением коня своего, сбросил буланый его на речной песок.
Встал Сабир богадур, а нога за что-то в кустах зацепилася, а тут еще лебедушка подлетела да напустилась на него, прямо как коршуница, с увещеваниями:
- Нет, не башкырт ты, Сабир, и не богадур пока, а так - малец несмышленый, без роду, без племени ко мне в учебу прибившийся, на мою голову неповинную, которая скоро от учебы такой, совсем белая, седая сделается, и не возьмет меня, не приголубит ни какой егет. Поскольку буду я вся страшная из себя и злая очень.
Тут совсем осерчал Сабир богадур, да и ипужался мальца, что уже не подержаться с несравненной за ладошку ее мягкую такую, и со всей дури ногу из кустов рванул, а за ней кусок материи длинный, петлей обернувшийся, тянется.
- Ну, вот не башкырт ты, Сабир еще, и на приключения тебя тянет все время, - пропела прекрасная, солнцеликая Гульбадиян, - все тебе какая-то мертвечинка попадается, прямо как археологу гробокопу. И так изящно носик свой аккуратный пальчиками прищепила.
Выдернул Саня из кустов тряпку ту когда-то парчовую, длинная такая полоса оказалась, и вроде не совсем и грязная, а когда встряхнул ее, выпали к его ногам три монеты серебряные, вязью покрытые, но тяжелые такие. Сунул он их в суму переметную и только на коня примерился взгромоздиться, как из кустов треск раздался.
- Еть! - привычно сказала душа Сабира богадура окукливаясь, замирая, а рука к сабельке вострой потянулась.
Но раздались кусты враз внезапно, и появился из них сурчина давешний, почти родной уже.
А несравненная к нему уже стрелой кинулась - расположение и вежество свое показать.
- Добрый день дядюшка, белемле Мелимхан, как ваше драгоценное, не кончились еще нити серебряные в вашем Зингере, не надо ли чего от детей Уролеэ батюшки.
- Да вот, ответствовал тот, и тебе не болеть! О! Несравненная Гульбадиян, - лебедушка, единственная батюшкина надежа. Хотел я вам еще вчера кушак презентовать, а то, как егет будет свою душу усмирять широкую. Подобрал ему один наимоднючий. Да не судьба была вчерась его ему одеть. Потерял его где-то я, а где, запамятовал.
Тут Гульбадиян, лебедушка, кулачек изящный, вострый такой, Сане из-за спины показала, молчи, мол, про мертвечину ни слова.
- Вот говорит, Сабир богадур тут тряпицу парчевую сыскал, не твоя она чай?
- Да точно, тот кушак, что я для егета подобрал как раз в тон к халату его. Ну-ка повернись багадур, запахнись халатом, как я вчера тебя обучил, что бы душа твоя бескрайняя всегда с тобой была, никуда не убежала. Сказал белемле, руками складки оправляя.
- А теперь смотри, как правильно кушак носить, повязывать, что бы совсем на башкырта походить - знатного и степенного.
И начал он Саню крутить, вертеть, про костюмчик напевая, и виток за витком парчу накладывая. У Сабира богадура голова закружилась, ноги за ногу заплетаться стали от такого бесцеремонного обращения. Однако почувствовал он, что душа его уже не стремится просто ни куда, а рука сама за кубызом тянется, видимо высказаться время пришло.
Но вспомнил он, что по чести еще с кушаком монеты три арабские где-то в суме переметной лежали, достал их и белемле протянул:
- Вот, говорит, - достопочтенный баба. Возьми, не ты ли потерял богачество это?
Обнял его сурчина, к груди своей шерстяной прижал и ответствовал:
- По сердцу мне честность твоя Сабир богадур. Скоро, скоро ты станешь знатным егетом, славным во всей степи башкыртской. Но, однако, одной честности маловато будет, за науку платить надобно. Не то учеба не впрок пойдет, а в наказание.
Мялся Саня, не зная, что придумать. Ну что, скажите на милость, сурчине дивному за науку предлагать? Разве что бартером его удоволить? Враз тут вспомнил, чем мастера порадовать может.
- Была, говорит, - у матушки моей такая же механика как у тебя уважаемый белемле Мелимхан, да только еще немного посложнее крутилка у нее была, ножная присобачена. Очень полезная в вашем мастерстве вещь. Ногой нажимаешь, а руки как есть все свободные, хоть ткань поправляй, хоть очки на носу придерживай. Одна незадача, я ее сей же час изладить ни как не могу. По причине того, что нет у меня прямо здесь ни какого производства железного. Вот повстречаю мастеров своих, и изладим тебе вертелку эту, если не побрезгуешь, в гости пожалуешь.
Возрадовался тот и говорит:
- Ежели так вопрос стоит, то конечно прибуду к тебе, как оказия сложится. Благодарствую за приглашение, Сабир богадур. Вот это правильно егет, настоящий башкырт ничего за науку не пожалеет и будет учиться и трудиться, пока не станет настоящим башкыртом, богадуром степенным и важным, как всем нам завещал дедушка Уролеэ, отец всех башкыртов, такому и кушак не жалко самый-самый отдать, дабы берег его душу в странствиях и приключениях.
- Хотя стоит отметить, прищурился он под, над моноклем хитро,- что настоящий кушак только жена башкырта изладить сможет, так чтоб и в горе и в радости душу хранил, оберегал. И клюшкой своей вишневой в сторону несравненной так невзначай протянул. Глянул Саня, а там, в сторонке, уже хлопоты кухонные вовсю идут, заурчало у него в животе враз, организм о шурпе вспомнил. Обернулся, на белемле Мелимхана посмотреть, поблагодарить за науку, а того уже и след как есть простыл.
Делать нечего, вспомнил Сабир богадур, что на войне надо поближе к кухне быть, да видимо вторую часть байки припамятовал - что от начальства подальше. Ну и нарвался, как обычно, на очередной наряд как всегда без очереди:
- А что это Сабир богадур, пока не башкырт, на охоту не скачет, дичину не добывает? Вопросила несравненная голосом ласковым, но твердым.
- А то, говорит, и шурпа не шурпа будет, а так кашка жиденькая. Сам же будешь повара хаять, да глазки щурить, давай ,вали на охоту скорей, пока вода в казане не закипела...
О том как Сабир богадур охотничал и что с того получилось.
Вскочил Саня на Сивку своего, и помчал к кустам приречным, помнил, что там живности всякой полно обитает. Стянул лук свой могутный, русский с плеча, приладил стрелу каленую, спугнул косулю степную из кустов, прицелился и не попал, как обычно. Как будь-то, кто-то стрелу в сторону уводит, отклоняет. Чертыхнулся про себя, делать нечего, помчал дальше кусты вдоль воды проверять. Но не тут-то было, видит: утка летит, стрелит, а утка дальше понеслась, как и не стрелял вовсе.
А на гусаке - красавце пестроцветном, вообще поблазнилось, что после целых трех прицельных выстрелов из лука своего, русского, кленового, этот вредный бомбер америкосовский в воздухе застыл и у головы своей пером покрутил. Так что Сабир богадур долго челюсть рукой прижимал, силясь понять, где облажался, как целкость потерял и что за непотребщина с ним происходит.
Распугал он всю живность в округе, но почти ничего не добыл. Все стрелы из колчана потратил. Так, пару пичуг в кустах случайно укокошил. Подался, понурый, обратно - кашку пустую хлебать, перед солнцеликой ответ держать. Едет, думу - печальку в голове гоняет. Подъехал в грусти к становищу их нему. Смотрит на несравненную и такая его тоска съедает, прям хочет Саня в лепешку разбиться, вежество к девице своенравной проявить, а все как-то так невзначай боком выходит. И опять он кругом виноватый получается.
Вот и получил от несравненной Гульбадиян на орехи. Увидала она его улов скудный. Встала, так горделиво, руки в бока свои крутые уперев. И стал Сабир богадур судорожно душу халатом укрывать, да глаза прятать.
- А скажи-ко Сабир богадур на какую, такую ты охоту ездил, у какого, такого купца дичинку эту завалящую взял? Да и уж не своей ли смертью те пташки померли - на удаль такую молодеческую посмотрев, да с хохоту и летать разучились?
- Посмотрите на него башкырты добрые, посмотрите на это не башкырта! Как с ним рядом находиться не знаю. Видимо судьба у меня такая нелегкая педагогическая. А потом, тяжело вздохнув, добавила, протягивая плошку. Садись вечерять Сабир богадур не башкырт. Без шурпы сегодня, кашкой, будешь пробавляться.
Повинился Саня перед ней, все рассказал и про косулю, и про утку и даже историю про гусака странного, слегка необычного поведал. Ни чего, не утаив.
- Дай-ка мне лук твой руссов Сабир богадур не башкырт, я, кажется, знаю, где тут собака порылась, и как непруху эту твою поправить.
Взяла она лук Санин во правую руку, а левой стрелу заговоренную, из трех священных для каждого башкырта деревьев склеенную, к тетиве приладила. Ту стрелу, заметить следует, из своего колчана бисером и жемчугом речным изукрашенного, одним взмахом вытянула. Только натянула, приладила ее, как лопнула тетива, да и лук Сабира богадура трещину дал, с громким звуком прахом рассыпавшись.
- Да-а, - протянул жалобно он. Вот ведь незадача, и где мне теперь в степи клен искать? Как я здесь лося искать буду, чтобы тетиву из его жилок сплести? И сдвинул он шелом на лоб, затылок почесывая.
- Да не три то место, что мысли рождают Сабир богадур, - весело сказала несравненная Гульбадиян, там все равно ни одной дельной нет, пока ты башкыртом не стал. Завтра поутру займемся мы с тобой новым уроком, - как лук настоящий башкыртский производить, и какие ингредиенты для того потребны.
Как только рассвело на следующий день. После завтрака воробьями, что Саня вчерась добыл, почти на желудок пустой утробно ворчащий, пошли они дерево священное для всех башкыртов карагач искать, как сказала несравненная, из него только и можно самый роялистый могутный башкыртский лук изваять. Долго они бродили среди кустов приречных пока несравненная Гульбадиян, что шепча про себя, чуть слышно, не нашла старый, как казалось багадуру совсем непотребный куст и сказала Сане, чтобы он из него самый толстый ствол выбрал и срубив к Уролеэ отцу всех башкыртов, от коры очистив, унес.
- Положи его в заливчик с песчаным дном, расщепив его на три по две дощечки, да потом сразу возвертайся Сабир богадур пойдем слонов земляных Зурагаев искать. Дабы взять у них кость их крепкую, желтушную, для накладок пружинистых, мощь и силу Зурагаев луку придающих.
Все как она приказала сполнил Сабир богадур. Поднялись они на холм крутой, который овраг с крутыми стенками прорезал и увидел он, лежит в овраге скелет бело-желтый из костей огромных на корову совсем не похожих, с рогами огроменными круто изогнутыми, прямо как бежит он, череп к низу с рогами крутыми пригнув.
- Бей! Сабир богадур его в сердце копьем, да не промахнись, а то восстанет слон земляной и кердык нам придет, - зашептала несравненная Гульбадиян. Примерился Саня, ударил копьем в сердце Зурагая под белую правую лопатку. Попал, кажись, с первого раза на диво. Видимо присутствие несравненной так на духе воинском его сказалось. Руку направило впрямь, куда нужно. Рябь по костяку пробежала, и рог один отломился, его почти не прибив, чуть-чуть.
- Вот. То, что надо. Хороший удар у тебя, - сказала несравненная Гульбадиян, улыбнулась. Саня от слов этих прямо весь воспарил, кушак, поправляя твердой рукой.
- Бери этот рог, что в честном бою достался тебе и неси туда же в заливчик. Положи в воду и искренно попроси, прямо от сердца честного богадурского, что бы Уролеэ отец всех башкыртов, лук для тебя к утру приготовил, и пообещай ему за работу, что все остатки от рога себе забирал, там еще на десять таких хватит.
День пролетел, зарей загораясь вечерней, устал багадур, притомился совсем. Но не отстает училка строгая, опять поучает:
- Не время Сабир богадур, рано ко сну отбиваться, будем сегодня сайгака в ночи караулить на лугах заливных приречных. Только из жил, крученых его, можно тугую тетиву для девайса твоего изготовить. А я поищу цветок волшебный абага папороть, как раз время его пришло цвести, сок его густой самая наилучшая пропитка для тетивы гулкой.
Притаился Саня в кустах у Уролеэ отца всех башкыртов, до полуночи со сном боролся, но не удержался, закемарил. Только пробудился он ночью темной степной внезапно от стука копытного, гулкого. И узрел прямо перед собой в свете лунном серебристом сайгака. И пришла ему мысль с перепугу, что зверушка сия помесь зайца степного и скорее осла, чем лошади ибо нрава вздорного. Замахнулся Сабир богадур копьецом вострым и опять с первого раза блин попал удачно, видимо близость к Уролеэ отцу всех башкыртов сыграла. Не хотел он в прямой видимости от реки священной обмишуриться, несравненную Гульбадиян скомпрометировать.
Взвалив на плечи добычу, побежал он в радости до стоянки их, дороги во тьме ночной не разбирая, почти и попался опять, как тот сайгак неожиданно. Выскочил на полянку приречную и увидел в зарослях карагача этого, блин, священного, огонек горит, радугой переливается. А вокруг него, эка невидаль, дева обнаженная танцует безмолвно, змейкой извивается, волнами руки раскинув. А в огне том неземном показался ему цветок дивный колдовской текучий, семицветный. Пригляделся, только хотел звук, - Еть, родить. Ибо признал в деве той несравненную Гульбадиян. Но уста его сделались вмиг безмолвными восторг и вожделение выразить хочут, а не могут. Понял он, что узрел случайно то, что мужчинам знать не велено и, повернувшись на цыпочках, пошел своей дорогой, образ несравненной в сердце заронив.
Сабир богадур и лук самострельный.
А поутру проснувшись с животом, урчащим от запахов дивных. Возрадовался он, что сегодня наконец-то шурпы башкыртской наестся до отвала. Но не тут, то было. Только он ложку свою большую деревянную наготовил, из-за голенища вынул, облизал, почистив, как принято. Хотел к несравненной со словами лестными подкатить, руку протянул, чтобы приобнять слегонца да ни как слова не рождаются, уста раскрываются, а звуки забылись, один только звук нехороший, - еть выходит. И чисто так.
- Ты говорит, почто болезный за мной вчерась подглядывал? Почто мою красу смущал взором своим нечистым? Я же тебе говорила, что ни как не можно в такой миг на меня смотреть? Вот и будешь теперь постоянно своим дивным звуком пользоваться, все свои мысли через, - еть выражать. Хотя, ладно, пожалею уж тебя не башкырта в последний раз.
И лопаткой своей, половником его между глаз приголубила. Больно конечно. Искры из глаз посыпались, ложка из рук большая выпала, а когда круги радужные разошлись и голос прорезался.
- Прости меня, свет моих очей! Не виноватый я. Получилось так, что дорожки наши охотничьи вчерась сошлись. Виноватился Сабир богадур, руки свои, опустив, не пытаясь больше заигрывать.
- А что же ты там поделывала несравненная Гульбадиян? - спросил он, отойдя от поварешкотерапии.
Закончил завтракать Сабир богадур, ложку большую облизал, за голенище заткнул. Запахнул халат настоящий башкыртский, кушаком подпоясался и пошел в карагач на берег лук свой искать самострельный.
Закончил завтракать Сабир богадур, ложку большую облизал, за голенище заткнул. Запахнул халат настоящий башкыртский, брошь заколку приладил, кушаком подпоясался и пошел в карагач на берег лук свой искать самострельный.
Долго бродил вдоль реки, в заливчике том на песке прибрежном не было ничего уже. Ни рога витого земляного слона Зурагая в битве священной побежденного, ни досочек черного дерева священного башкыртского карагача. Только ручей звенел, чистой делясь и прохладой. Через три рукава протоки вплавь перебрался, три болота по кочкам преодолел, на два кургана забрался. Наконец-то на третьем нашел, где белым зубом изваяние матери земли в землю вросло. Увидал прямо под ним сверток шелковый белый лежит, ленточкой зеленой из травы речной сплетенной, весь перевитый. Развернул Сабир богадур его, а там чудный лук самострельный лежит, в руки проситься, черными боками лакированными блестит, белыми костяными накладками резными полированными сверкает. На них сцены из жизни башкыртов вырезаны. Как богадур поступать должен с врагами своими по совести и по правде. Как в жизни нелегкой руководствоваться, волей Тенгри и Уролеэ отца всех башкыртов, обязан. Как коня обиходить своего верного, и справу воинскую. Как род свой могучий блюсти.
Взял его Саня прижал, к месту, где сердце стучит, крепко и почувствовал, как сливаются токи его внутренние с этим инструментом, как вибрирует он и стрелу наложить просит, чтобы всех ворогов нечестивых покарать враз или по одному на выбор. Да вот беда такая, - нету стрел у него, какие положены. Пошел Сабир богадур на становище несравненную Гульбадиян пытать. Как стрелы ему получить необходимые в его искусстве воинском, чтоб как у всякого верного востроглазого Робингудистого башкырта были, острые и верные, самонаводящиеся. Куда захотел, туда и попал, даже с закрытыми глазами. Даже если враг невидимый, за углом, к примеру, али за деревом прячется.
- Слишком многого, и сразу желаешь, Сабир богадур пока не башкырт. Быстро только племя дядюшки Мелимхана сурчиное образуется и то, потому что он там заведует, всем помогает. А тебе еще надо все три дерева священных башкыртских собрать, расщепить, да поклеить, соком абага папоротника связать. Да потом поправить выстрогать. Карагач ты изведал уже, теперь ильм найти надо, да кедр горный раскидистый добыть.
Делать нечего собрали они становище и припустили дальше в сторону стойбища несравненной, по над вдоль Уролеэ реки, отца всех башкыртов. В середине дня увидал Саня вдалеке рощу на холме белую, как будь-то дымкой маревом подернутую, а вокруг ее камни как богадуры дозором расставлены, солнце жжет, печет, а они как глыбы торосы ледяные стоят.
- Что это!? - Вскричал в удивлении сильном Сабир богадур, в стременах привстав.
- Это и есть роща священная, ильмами засеянная, старейшинами нашими обихоженная. Доставай кубыз Сабир богадур, раскрой душу свою, и сможешь ты одариться деревом еще одним священным, если помыслы твои чисты, а слова честны.
Достал богадур инструмент не хитрый костяной из-за пазухи, халат направо запахнул, кушак затянул, лук самострельный поправил, и извлек чудный звук, - ЕЭР. Налетел порыв ветра сухого, степного. Заколыхалось над рощей священной марево знойное, пропали камни богадуры. Добыл Саня еще одну деревягу для производства стрел заговоренных башкыртских.
Радостно стало на душе у Сабира богадура не башкырта пока. Все у него сегодня выходит, получается. Не иначе полоса черная в жизни воинской закончилась. Душа поет звук, - ЕЭР из горла рвется. Халат сам запахивается как необходимо, а кушак заплетается. На закате красноликом добрались они до утеса по над рекой Уролеэ отца всех башкыртов. Заметил богадур, что на самом краю растет дерево могутное раскидистое, с иглами длинными как стрелы острыми. Все шишками покрыто с кулак величиной и немаленький.
- Вот, - говорит лебедь белая, - и кедр священный. Взбирайся на скалу Сабир богадур осторожно, но только на письмена древние, забытым народом, оставленные не наступи, а, то сорвешься с утеса крутого и костей не соберешь. А когда к дереву подберешься вот эту ленточку поминальную возьми, она тебе позволит кусочек древа в дар получить. А я пока стан разобью, да шурпой займусь.
Сбросил халат, отвязал кушак, достал ложку большую из-за голенища, чтоб не мешала и сверху пожиток бросил, пополз богадур по скале к вершине, к дереву священному, ленточку в зубах прищемил. Через трещины перепрыгивает, через письмена переступает. Но не удержалась нога, наступил Саня на руну, имя ей, - смерть, черной краской в камень вписанную, вылетели тут, поднялись духи умертвия косматые, обликом страшные, из расщелин скальных, потянулись из глубин пещерных. Рвали они, отрывали его руки от скалы, но лезет богадур, не обращает внимание. Стали они его ноги запутывать, обвивать, но лезет богадур вперед, поднимается, не сдается. Стали они увещевать его отказаться от задуманного всякие помыслы дарить о покое вечном, с гуриями небесными, сладкоголосыми, но ползет он по скале, не смущается. Шибко, однако, стрел хочет. Дошел до верха, добрался, не смогли его духи-умертвия древние опозорить, преодолел крутизну. Тут они от него и отстали, поняли, что чисты его помыслы и честны желания. Повязал он ленточку к ветви ломкой. Добыл Сабир богадур дерево священное, - кедр. Спустился на землю к шурпе поближе.
О том, как Сабир богадур стрелы певучие готовил, вострил.
Отъелся Сабир богадур шурпой мясной жирной. И пошел на берег Уролеэ отца всех башкыртов думам о вечности степной бескрайней предаваться. Дыханье последнего ветерка дневного ловить. И мечтать, конечно, о несравненной Гульбадиян. Представлять себя войном смертоносным, как рог Сыбарчука змея, и быстрым как, ветер степной, удачливым как... .
Короче помечтать то же героям не вредно иногда, а на сытый желудок и полезно, так как ничто душу егета от дум правильных не отвлекает. А успокоенная и безмятежная душа баиньки хочет...
- Вставай давай, соня, лежебока - не башкырт, - это несравненная Гульбедиян с утра вместо шурпы законной Саню так попотчевала.
- Давай, говорит,- дерево священное обрабатывай, на тонкие пластинки щепи. Да стрелы на сок абаги клей, полно дел-уроков у тебя на сегодня, а ты все с духами ночными общаешься, их ублажаешь, улыбаешься.
Ну не знала она ни разу, что сама и снилась багадуру в образе царицы Хорезмийской, велеречивой и осязательно приятной.
Смастерил плотник Сабир до обеда стрел Сабиру охотнику, сто по сто штук.
Посмотрела несравненная Гульбадиян на морду лица его довольную, и руки ножом почиканные. Головой помотала и говорит, Саню опять в ступор, вогнав шибко продвинутыми технологиями, как из всякого помета конфетки лепить, и пирожки медовые клеить.
- Займемся мы с тобой сейчас оснащением кажной стрелы модулями самонаводящимися. А для дела этого нужно добыть сегодня немного гуано мышей перепончатых премерзких, перьев ласточек быстрых, а совиные перышки у меня уже давно припасены. За одним и белемле Кэндегэней Шуфшарэ навестим, наконечников для стрел повзаимствуем.
Долго ли, коротко, добрались они до пещеры речной, в утесе, на берегу Уролеэ - отца всех башкыртов. Переоделся Сабир богадур в старое свое рубище. Зашел он в пасть пещерную, достал кубыз из-за пазухи, и извлек звук, - ЕЭР могучий. Все сделал, как поучала его несравненная. И раздался тут шорох крыльев мышей ночных перепончатых, и была их тьма великая, бессчетная. Ну а, как известно, всякая птица норовит все свои дела в полете совершить, и покрылся Саня слоем этих дел дурно пахнущих, добыв зараз много ингредиентов для стрел умных башкыртских.
С ласточками было договориться гораздо проще. ( поскольку на гуано все очень классно прилипает) (от страха они все перья враз сбросили) На берегу Уролеэ - отца всех башкыртов, под яром, насобирали перьев сколько нужно. И даже не пришлось ни каких подвигов греко-башкыртских совершать.
А как остановились на дневку, показала Сане несравненная Гульбадиян, попону расстелив на лужку, как шарики дырявчатые лепить, сколько и чего, в каких пропорциональных соотношениях исходных ингредиентов в глину добавлять и как к стреле сей инновационный модуль кожаным ремешком прихватывать.
Шедевром же шаманских супертехнологий, оказалось, что Сабир богадур должен сам, своим звуком - ЕЭР, душевным, глубинным, каждый шарик под завязку заполнить. Тогда слушаться его эти стрелы будут. И будут выполнять все, что он пожелает: врагов в ужас приводить звуками в полете, колоть нещадно всех, в кого надумает прицелиться он.
Апгрейдив все стрелы клееные, да поизведя ингредиенты мудреные, помчались они вперед, к стойбищу несравненной Гульбадиян приближаясь. А тут и новое приключение подоспело.
Скачет Саня, по над берегом Уролеэ отца всех башкыртов, на Сивке своем, а несравненная Гульбадиян в облике истинном лебяжьем, белом, как курсор на окне виндозном летит. Добрались они до огромной рощи прибрежной, где все священные дерева вместе произрастали, стеной сплошной, непроходимой. Там, на самом краю, на раскидистой березе - кайын, бубен - денгэр висел, и рядом колотушка была молотообразная, из дерева священного, карагача, искусно вырезанная, на цепке массивной приклепана. Только таблички медной рядом не хватало, как на дверях коммуналки, что тетя Софа, к примеру, на три удара выскочит, а на один - сапожник Армен появится, а без дела стучать почнешь, все выйдут, кто там есть, и по кумполу этой деревяшкой пройдутся.
Ударил задумчиво Сабир богадур по бубну три раза, полетели в лес священный раскаты тревожные. В ответ послышались потрескивания странные, поскрипывания разные, да пофыркивания громкие. Зашевелились дерева, перемещаться начали, шепчась о чем-то недобро. И удивился очень егет, когда увидел, кто к ним из леса вышагивает.
Организм, как обычно, в душу глянув, за привычным звуком - Еть потянулся. Да только несравненная возглас его неродившийся прервала бесцеремонно, наставительно:
- Челюсть подними, не ко времени ронять ее сейчас, - прошипела.
А по тропинке к ним выдвигалась, огромная, вальяжная ежиха, на голове, подобием нимба, цветы лесные и степные на кончиках игл наколоты. На боках узоры дивные из ягод выложены, ни одна иголочка впусте не осталась. На ножках сапоги сафьяновые, серебром вышитые, а в лапах зажат изукрашенный искусно посох, целиком вырезанный из рога слона земляного Зурагая, с навершием в виде золотого шара. Вокруг же, возле ног мельтешил то там, то здесь, забавный, ярко рыжий пушистик, на тушканчика смахивающий. Сгорбленный под множеством мешочков разноцветных, в которых травки шуршат да ягодки перестукивают, с несчастным выражением на маленькой вытянутой мордочке, с подвижным носиком и одним сколотым резцом.
- Как есть Ямуранчик. Подумал Сабир богадур, отступая и хватаясь за руку несравненной Гульбадиян, так и незаметив когда она из лебедя перекинулась в девицу красную. Тут несравненная выступила вперед и склонилась в поклоне вежливом, низком:
- Многие лета тебе, благомудрая хранительница всех рощ целебных башкыртских под небом Тенгри, да не оскудеют запасы в твоих кладовых, да будет твой ланцет остер, а рука верна, да будет побольше работы тебе у рожениц племен наших, а не медицинской, - белемле Кэндегэней Шуфшарэ.
- Прости мудрейшая, что потревожили твой покой, но дело спешное к тебе привело, меня и школяра моего неразумного Сабира богадура, не совсем башкырта.
- Я и мой повелитель услыхали призывный, чарующий звук бубна сторожевого и ... - Затараторил мелкий прохиндей, но получив промеж ушей, отбрасывающим солнечные зайчики посохом, смурной матери ежихи, опять шмыгнул за нее.
- Помолчи Ямур выскочка, когда старшие говорят, - профыркала мать ежиха, встав в горделивую, важную позу вопрошающего.
- Опа на, - подумал Сабир богадур, - полный, почти попадос с имечком мелкого получился.
А вслух сказал:
- А ты почто многомудрая Кэндегэней Шуфшарэ над малышом изгаляешься, своей костяной ногой его охаживаешь?
- Во-во, - опять высунулся Ямур из-за спины ежихи, чуть не плача, скорчив умильную мордочку, - обижают маленьких, таких умных, и пригожих. И опять огреб посохом, порская все тудаже за спину в мертвую зону.
- Что понравился неслух, можешь забрать его себе, - произнесла белемле Кэндегэней Шуфшарэ. Пусть у тебя в седельных Абзаром в услужении побудет немного, егет, и поймет, как несладко на коне да по солнцепеку в седле ютиться, да животину обихаживать, на стойбищах, указки не башкырта выполняя, а то устала я от него, если честно, неугомонен, да шкодлив больно. Может у тебя Сабир богадур исправиться, мудрости наберется.
- Так что, вас привело в мою рощу, несравненная Гульбадиян, чем могу послужить народу башкыртскому степному? - продолжила ежиха, повернув свой подвижный хищный нос к девице красавице, при этом ягодки на колючках эхом простучали, цветочки шорохом откликнулись, а из шарика золотого просто целый сноп зайцев ломанулся по поляне рассыпался.
- Да вот незадача приключилась, многомудрая, надобно Сабиру богадуру науку башкыртскую постигать, а стрел настоящих у него не имеется. Вот мы и пришли к тебе, чтобы ты нам пока иголок своих прошлогодних отсыпала, сама ведь знаешь, что это наипервейшие бронебойные противо доспешные наконечники. Во всей степи лучше не сыскать. Все наши вожди у тебя по осени отовариваются.
- А я как чувствовала, прихватила, - произнесла белемле, оборачиваясь за спину, ловко ухватив за шкирку не успевшего удрать Ямура.
- Поди-ка сюда неслух, сымай самый тяжелый мешок.
- Спасибо тебе белемле Кэндегэней Шуфшарэ, за дело твое доброе. Наконец-то сердце мое богадурское обрадуется и будет у меня полностью готовый девайс башкыртский, а значит, будет легче науку степную постигать. Поклонился Саня до земли, не поленился, подхватил котомку с наконечниками, будущими, и на Сивку вскочил. Но заметил, что что-то у него за лукой завозилось покашливая устраиваясь.
Так и получил Сабир богадур лук самострельный и стрелы, заговоренные башкыртские, а на оперение несравненная Гульбадиян ему пучок своих белоснежных презентовала. Показала ему она как разом по три стрелы пускать и стали они с той поры шурпу всегда со свежим мясом употреблять.
Сабир багадур и отец всех башкырт Уралеэ.
Скачет Санек за лебедем, который день поспешает, но отстает шибко все время. Не легко ему и коню его, через овраги да за крылатой гарпией поспешать. Да еще халат этот треклятый, который должен душу настоящего башкырта стеречь, тело Санино и коня его не охраняет совсем. Мороки столько. Руки в рукавах бесконечных путаются, полу запахнуть все ни как правильно не получается, кушак сбивается или жмет нещадно. Брошка еще в шею впилась, жалом своим змеиным.
Воюет Саня, сопротивляется силам и знаниям башкыртским. Пока тужился истину постичь, не заметил, что к оврагу подъехал, а конь то его тоже устал, раз хозяин сам с собой бьется, что ему делать. Только думу думать, как помочь. Вот и оступился он, полетел в овраг, даже Ямур не помог дрых наверное без задних лапок после трудов утренних. И Сабир богадур, он ведь на коне своем сидел, и полетели они в овраг вдвоем и все, темнота наступила.
Очухался Саня, уже привычно, мокро кругом, вода за шиворот льется, не иначе Гульбедиян постаралась, решила дружество оказать и очнуть богадура от спячки такой нехорошей.
Рядом слышится кашль заполошный седельного своего. Быстро он от седла избавился.
- Эй, егет давай вставай. Нет не башкырт, ты совсем еще не башкырт, разве что на вот столько. И оттопырила средний свой пальчик в перчаточке бисером расшитой. Подпрыгнул Саня, что бы Гульбедиян поймать к сердцу своему прижать, потому как очень грациозной она выглядела, и ножка ее маленькая, из под халата, так невзначай высовывалась чуть-чуть.
Но вскочив, увидел он, что без коня остался, свернул Сивка его, шею себе. Спешил сильно башкырт отыскать. Старался. Хозяина уберег, сбросил со спины своей, а сам не успел в перекат уйти. Добрый был конь, - спецназовский. Сам учил его как копытами приемчики разные показывать, как на допросах врагов общих, пальчики по одному откусывать. Короче сыном, и братом был одновременно.
Поплакал Сабир богадур на теле коня своего, не без этого. Ямур так вообще в голос выл рядом , седло безлошадное обняв. Переживал, наверное, за егета, что придется теперь ему седло вместе с седельным на себе таскать. Красавица, дьявольское отродье, все его слезки в платок свой собрала, не иначе замышляла чего-то в учебном процессе нового и необычного.
- Поплачь, говорит, - дитятко неразумное. Поплачь. Пожалуйся на судьбину свою непутевую не башкыртскую.
Долго ли коротко. Кончились слезки в Санином организме, пришла пора решать, как быть дальше, что измыслить. Ну не на Гульбедиян же лететь. Его ведь не братец же Иванушка зовут, да и весу в нем поболее, а с воинской справой и вообще маленький такой БРДМчик получается. И лебедь это не АН-62, не понесет она его, не выдержит.
Сидит Саня на берегу Уралеэ, отца всех башкыртов, думу горькую думает, лениво звук ЕЭР из души извлекает, вытягивает, но, ни чем не может беде помочь своей. Как халат не переплетал, кубыз не терзал, все напрасно, - спит душа, искать выход отказывается.
А седельный еще участливо так издевается:
- Может, говорит, до кыпчаков сбегаем, у них коня позаимствуем. Али до огузов прошвырнемся, там табуны бескрайние и сторожи почитай нет, такому егету с луком самострельным на один выстрел.
- Угу. Счас все бросим и в поход боевой пойдем на тыгыдымском коне поскачем, за три моря, в тридевятое царство, за конем горбуньком. Пусть мне братом советником станет, а то своих маловато, для кворума - прошипел Саня, совсем пригорюнившись.
Тут подходит красавица писаная, от котлов своих с шурпой отвлеклась. Еще бы башкырт делом занят, а она ни чем помочь не хочет, все наваривает что-то, да еще отвлекает, куски мяса жаренного в морду сует. Вкусно, правда! А как дальше быть? Не стать же тут прямо башкыртом, не стать. Надо в стойбище ее добираться. Там учеба будет, речь и нравы башкыртские, доска каменная, говорила в юрте стоит, его ждет, что бы все красиво было, как за морем учат теперь. Да стило из задней ноги какого-то редкого дэва, которого ейная бабка примучила в песках кыпчатских. Только этой костью на камне писать можно и рисунки запретные выводить.
- Короче! О свет моих очей, несравненная Гульбедиян! Хорош, говорю, мясо мне в рот складывать. Помогла бы уж чем-то, что ли или на худой конец поцелуй уже скорее, может путнее, что в голову придет.
- Фу, грубиян! Противный, - Сабир богадур не башкырт! Отстань от меня пиявка лягушачья. Вот о чем я тебе поведать хочу, послушай лучше.... Молвила, так загадочно глазками своими карими похлопывая.
- Коня тебе правильного надо, такого, что бы часть тебя самого был. Надо, однако, скорей к Уралеэ отцу всех башкыртов на поклон идти, но такого коня, по тебе, что бы был, он произвести сможет, а для этого часть тебя надо. Отшатнулся от нее Саня, думал эта дева, сейчас от него кусочки резать будет, увидел как нож в ее ручке изящной, молнией блеснул.
- Да не боись егет, не смертельная процедура, надо волосок от тебя отчекрыжить, ДНК твое оторвать. Так, - с головы. Чтобы думал как ты. С ресниц. Что бы видел как ты. С рук и ног, что бы летал как ты. А там сам отрежешь, иди за бугорок, давай. Не в местно мне шариться, где не попадя.
- А там-то к чему? - пробурчал Сабир богадур вопрошающе.
Ничего не ответила несравненная Гульбадиян, видимо, не готова была еще отвечать на вопросы провокационные. Однако в спину крикнула:
- И от седельного Абзара тваво оторви клочок, чтобы признал сразу, своего дружка товарища.
Собрал Сабир богадур, что сказала девица умудренная, в кожу завернул, сырье для коня своего и пошел к Уралеэ отцу всех башкыртов. Запела Гульбедиян, провела по водной глади крылом своим, заволновалась вода в реке, побежали водовороты и струи быстрые и поднялся столб водяной до небес, проснулся Уролеэ отец всех башкыртов.
Заплескалась вода, зашумел голос водяным потоком:
- Вижу, вижу. Гости дорогие давно вас поджидаю, вот Сабир богадур, выбери коня себе по достоинству. Разверзлись хляби водяные, выскочил конь из них небесной красы, ослепительно белый.
- Нет, не пойдет мне такой, - крикнул Саня, - не мой это конь!
- Не надобен нам такой. Вторит седельный из-за спины егета.
Пропал конь, разверзлись воды в другой раз и выскочил вороной, весь такой беспокойный, копытом бьет, хвост топорщит, видно только бойца армии Красной дожидается.
- И этот тоже не тот, воскликнул Саня!
- Не по нраву нам, - попискивает Абзар из-за спины богадура боязливо.
Зарычал Уралеэ отец всех башкыртов, заволновался. Водой брызжет, струями окатывает. Недовольство свое демонстрирует.
- Да как смеешь ты, не башкырт, мне отцу перечить, как девица красная, у Гульбадиян научился, щечки надувать, и губки алые медовые пучить! Превращу тебя в сома сейчас, мне в дальнем омуте кильку охранять не кому.
- Послушай меня, отец всех башкыртов, сына твоего. Нужен мне конь такой, что бы был как я, весь из себя похожий на богадура и видом и статью. Возьми сущность мою и слепи по образу моему и подобию, не прогневайся. Мы, за всегда к тебе с уважением и лаской. Хочешь травку морскую из бороды почешем или пескаришек надоедливых из шевелюры твоей изымем? Ну, можем и по охранять кого, за девушками приглядеть, полонянками.
- Да, да уважаемый ата. Все так есть. Выскочил седельный из-за спины Саниной и в ноги Уралеэ отцу всех башкыртов повалился.
- Девушками говоришь егет, ага сейчас, только пойду покрасивше выберу. Нет, пескаришек и травку это все Гульбадиян и без тебя сотворит, пока я пойду коня по тебе призывать, а ты тут на бережку покемарь покудова. Смилостивился видимо Уролеэ отец всех башкыртов с неизбежными тратами.
- Пойдем дива - дивная пескарей с травкой много. Произнес он с улыбкой многозначной.
И опал столб водяной, успокоились воды Уралеэ отца всех башкыртов поглотили в своих пучинах прекрасную несравненную Гульбадиян, закемарил богадур Сабир на песочке речном, закутался в халат по правильному и не заметил, как день с ночью местами поменялись. Наступило утро с туманом и мороком, но послышался тут шум водяной и разверзлась пучина вод, Уралеэ отца всех башкыртов, выскочила на бережок голубоокая, несравненная девица в нарядах новых, непонятно где добытых. Второй раз разверзлись воды и вышел лев горный сиянием чистой силы окруженный и пошел к Саньку слюной капая и порыкивая, крылами позвякивая. Саня испугался и бочком от него пополз, соображая, куда бы повыше заскочить, от зверюги страшной, зубастой и когтистой, наперегонки с Ямуром.
- А ну стой Сабир богадур! - закричала несравненная Гульбедиян.
- Долго ты от коня своего башкыртского настоящего бегать будешь, да и не спрятаться от себя самого, не убежать. Подойди к нему приласкай, гриву буйную расчеши, можешь морковку дать, если сладкая осталась, но, похоже, мне побольше теперь вокруг котлов крутиться придется, оба вы мясцо уважаете, особенно хорошо прожаренное. Так у меня вообще-то и помощник есть в деле нелегком коня настоящего башкыртского обиходить поможет. Сказала она за шкирку шустрого седельного придерживая.
- Права я Ямур. А? - встряхнула она его несильно.
- Да конечно ваша милость. Мы чего? Ничего. Другие вон оно как? А мы за всегда всем сердцем. Ну и руки у нас так всегда тут как тут, - зачастил седельный выкручиваясь из нежных лапок несравненной.
- А теперь ты должен коню имя башкыртское дать, а то он не нареченный, ни куда не годен, как ты был. Помнишь! Необучаемый! Пока Сабир богадур не назвался. Подойди я тебе на ушко скажу как его Уралеэ отец всех башкыртов, назвать повелел.
Только Саня дыхание Гульбадиян ягодки на ушке своем услышал, так сразу руки его, - цап сделали. Но, увы, как всегда не поймали ни кого, лоб щелчок поймал, палки шумовки из котла, которую несравненная при случае за спиной припрятывала. Видимо догадывалась она, чем ее шуточки закончатся в очередной раз. И сказала она, от Сабира богадура обиженного, отстраняясь немного:
- А повелел Уралеэ, отец всех башкыртов, имя коню твоему дать, - Ургылып Канатлы Улемесле Ата бесей, что будет значить, - ЕрррХамм или Стремительный Крылатый Смертоносный Кот. Так и зови его теперь, разговаривай с ним почаще, как с самим собой. И пробуй, как он будет отзываться на то, что ты уже научился. Оседлал Сабир богадур коня своего, Абзара упирающегося в седло отправил словом волшебным:
- Как дам сейчас в лоб! Больно!
И помчали они дальше с лебедем белым, за душой и славой башкыртской.
О том как Сабир богадур во дворец Гульбедиян попал.
Скачет Саня на боевом льве своем, поспешает, шелом придерживает и халат запахивает. Лев эта вам не конь, через овраги птицей огненной сигает, по протокам Уралеэ отца всех башкыртов торпедным катером прет, даже не морщась. Успевай только от шмелей и прочей живности отплевываться. Сначала Сабир богадур ни как приноровиться не мог к прыжкам его диким. Пять раз упал, да просил несравненную фельдшерицу для зада своего, к таким кульбитам не привычного, какое-нибудь снадобье подобрать. А потом приноровился, и ничего легко так стало, а середине дня и звук божественный ЕЭР уже стал наружу проситься, взял кубыз Саня и стал наслаждаться полным слиянием с самим собой и львом своим и созиданием, поглощением звука ЕЭР. Тут еще Ямур из седла что-то бескрайне тягуче затянул, но как не странно в унисон попадая. И так ему хорошо и расчудесно на душе ево еще не башкыртской стало, что захотелось, чего ни будь этакого, прекрасного. И увидел солнышко он ясное и потянулся к нему.
Но тут же как обычно уже, получил по лбу, чем-то, от училки, наверное, своей грозной и прекрасной. Открыл он глаза свои широко, халат в правильную сторону запахнул и родился у него сначала звук души мятежной, сказала она громко:
- Еть! - а потом еще новый звук, совсем для него необычный, боевой и грозный добавила.