Ресницы слегка вздрогнули, но просыпаться совсем не хотелось: голова разламывалась от ноющей боли, а в теле была такая слабость, словно я только что вернулась из похода и, преувеличенно стоная, без сил бросилась на кровать:
― Мамуль, я дома!
Только это был не мой дом: жёсткий, неудобный матрас под спиной, и в руке что-то мешало. С трудом повернув голову, обнаружила стоящую рядом капельницу и присосавшуюся к вене трубку с иглой. Белый в потёках потолок с пыльной лампой дневного света, крашеные стены в мелких и не очень трещинах, а вот и тараканчик куда-то шустро пробежал, спеша по своим делам. И этот ни с чем несравнимый запах больницы... Неужели, заболела ― почему же тогда не помню этого?
Негромко скрипнула дверь, и я открыла глаза. В комнату вошёл молодой симпатичный доктор и усталым, безразличным голосом то ли спросил, то ли просто констатировал факт:
― О, очнулась.
И, поморщившись, добавил:
― Ну, как себя чувствуешь? Тут полиция ждёт не дождётся, когда же ты заговоришь, у них, видно, накопилось много вопросов... Так что держись.
Он неторопливо взглянул на показания приборов, к которым я, оказывается, была подключена, деловито приподнял мне веки, осматривая глаза, недовольно хмыкнул и позвал медсестру. Они недолго поговорили между собой, после чего зевающий доктор ушёл, даже не взглянув в мою сторону. "Сестричка" же проявила гораздо больший интерес: пока ставила укол, то и дело бросала на пациентку странные взгляды, полные любопытства и... страха.
― Она меня боится, что ли? За сумасшедшую, наверное, принимает... Неужели я что-то натворила, да и вообще, ― причём здесь полиция?
Но сколько я ни морщила лоб, ничего так и не вспомнила.
Из-за двери раздалось негромкое покашливание, и в палату вошли двое ― худой, совершенно седой мужчина с холодным жёстким взглядом маленьких прищуренных глаз и молодой крупный парень, видимо, его помощник. Очевидно, что "младший" очень старался заслужить одобрение начальника: он напомнил мне лохматого щенка, восторженно заглядывающего в глаза хозяина и радостно молотящего хвостом в ожидании похвалы или подачки. Только парень был коротко стрижен, лопоух и с румянцем во всю щёку. Без хвоста, конечно, но с таким же, как у собаки, преданным взглядом.
Почему-то подумала:
― Наверняка, практикант. Сразу видно ― подхалим, терпеть таких не могу...
Седой человек не спеша подошёл к кровати, и мне сразу же захотелось спрятаться от него под больничное одеяло. "Практикант" не очень уверенно выглядывал из-за спины старшего, его руки, сжимавшие блокнот, почему-то нервно вздрагивали. Пожилой полицейский, одетый в тёмный плащ с наброшенным сверху белым халатом, дружелюбно улыбнулся, но его глаза при этом оставались совершенно равнодушными. От этой улыбки стало ещё страшнее, и по спине пробежала ледяная струйка пота.
― Как же он похож на мёртвую рыбину ― мерзкий, противный, а глаза ― пустые и круглые. Точно рыба ― только не в чешуе, а белом халате, ― подумала я. Были бы у меня силы ― выскочила в чём была из кровати, убежав без оглядки, ведь эти цепкие глаза уже заочно меня осудили и приговорили. Хоть, правда, и не знаю, за что...
― Вот Вы, наконец, и проснулись, простите, не знаю Вашего имени-отчества. Мы с Сергеем Петровичем, ― он кивнул в сторону "практиканта", ― заждались уже, второй день пошёл. Ну да ладно, главное, что Вы в порядке. Врачи говорят ― жизни ничто не угрожает. Надеюсь, мы сможем поговорить? ― его голос был сладок как патока и так же скользок. Меня чуть не вывернуло наизнанку, и я невольно поморщилась. Это жест от него не ускользнул ― правое веко задёргалось в нервном тике. Однако полицейский продолжил как ни в чём не бывало:
― Я полковник полиции Сироткин Иван Иванович, а как Ваше имя, девушка? ― застыл он в ожидании моего ответа.
Но я молчала, и не только потому, что этот Иван Иванович наводил на меня панический ужас ― просто не знала, что сказать. Наконец, собравшись с силами, прохрипела:
― Не помню, ничего не помню, ― театрально закатывая глаза и давая понять, что это всё, на что он может рассчитывать. Назвать ему своё имя я не могла при всём желании, а вот спросить, что же со мной случилось ― запросто. И пока он не очухался, поспешила засыпать его вопросами:
― Скажите, где я? Что случилось и как сюда попала? На меня напали и ранили?
Иван Иванович разочарованно отпрянул, его лицо стало унылым, "мёртвые" глаза смотрели сквозь меня, скучая, как будто он и так всё знал. Но, быстро взяв себя в руки, седой полковник снова деланно улыбнулся:
― Ну-ну, не так быстро, дорогуша, ― и от его слов опять скрутило желудок, теперь "рыбе" это явно понравилось. Улыбка Иван Ивановича больше напоминала ехидный оскал. ― Постарайтесь хоть что-нибудь вспомнить, и обещаю, я расскажу всё, что знаю, ― буравил он меня насмешливым взглядом.
Ничего не оставалась, как защищаться, используя древнейшее женское оружие ― слёзы.
― Не помню, ничегошеньки не помню, даже имя своё забыла; поверьте, голова раскалывается... ― и я заплакала, тихо подвывая. На сильную истерику просто не было сил.
Что ж, на этот раз победа была за мной: прибежавшая медсестра вывела посетителей из палаты, померила мне пульс и давление, напоив горьким лекарством, после которого я быстро успокоилась и уснула.
Новое пробуждение было не очень приятным: невыносимо ныл желудок, хотелось пить и есть, причём сильно. Видимо, я не слишком пострадала, во всяком случае, мой аппетит точно был в полном порядке. В палате стояла удручающая тишина, за окном чернела сентябрьская ночь.
― Ужин, похоже, пропустила ― какая досада... Боже, как же хочется пить ― сейчас осушила бы целое ведро воды. И картошечки бы сюда или макарошек. Что за мучение, ― я застонала, и чудо свершилось: вошла молоденькая медсестра, дав мне напиться из бутылки с трубочкой. Она улыбнулась вполне искренне и по-доброму:
― Бедняжка, ты, наверное, очень голодная, вон какая худенькая ― на лице одни глаза остались. Подожди, принесу поесть что-нибудь мягкое.
И через несколько минут она покормила меня отвратительно холодным протёртым супом, в тот момент показавшимся "бедняжке" просто кулинарным шедевром. В животе ещё голодно урчал несытый медведь, но на душе стало немного веселее.
После ухода доброй "сестрички" я осталась одна и пригорюнилась. Силы ко мне постепенно возвращались, а вот память ― нет.
― Завтра, наверное, опять придёт этот противный Иван Иванович, будет пытать, а в ответ и сказать-то нечего. Этот хитрец явно не из доверчивых простаков. Во что же я вляпалась, раз полиция ходит по мою душу? Где родные и друзья, если они вообще существуют, где мама? Хочу к ней, домой... ― и мне вдруг стало так себя жаль, что я зарыдала от тоски и одиночества.
В палату вошла другая медсестра, нахмуренная и злая ― похоже, эти вопли её разбудили. Она молча и с каким-то садистским наслаждением вкатила мне укол, заставив уснуть. А наутро жизнь понемногу начала меняться: в палате появился новый доктор, внимательный и серьёзный. Он сказал, что физически я здорова, но из-за сильного шока ничего не могу вспомнить. Со временем всё пройдёт...
На вопрос о том, как я попала в больницу, немного поколебавшись, ответил, что меня нашли спящей в лесу, за городом у железной дороги. Вся одежда была в крови, а я бредила, постоянно что-то бормоча про одноклассников. Документов при мне не оказалось, и "скорая" привезла пострадавшую в ближайшую больницу.
― А полиция тут при чём? ― от волнения я снова задрожала, ― родители разыскивают, да?
Доктор внимательно на меня посмотрел, держа руки в карманах белого халата. У него было очень напряжённое выражение лица, добрые глаза и печально опущенные уголки губ. Помедлив, он осторожно спросил:
― Ты и правда не помнишь, что случилось?
От этого вопроса я всхлипнула, вытирая слёзы:
― Вот и доктор не верит, что же делать?
Наклонившись ко мне, он вздохнул:
― Вообще-то, я не должен этого говорить, да, если честно, почти ничего и не знаю. Но слышал, что рядом с тем местом, где тебя нашли, ну, как бы помягче сказать... обнаружили несколько мёртвых подростков примерно такого же возраста. Возможно, ты единственная, кто выжил. Поправляйся, девочка, и пусть память поскорее вернётся. Будь сильной, желаю удачи, а она тебе понадобится, поверь.
Он ушёл, а я лежала, потрясённая его словами:
― Нашли в крови, какие ещё мёртвые люди? Единственная выжившая... ― это было уже слишком, ― зачем только доктору понадобилось так меня пугать? Разве не понятно, каким ударом стали его слова, я ведь и так в шоке. Возможно, он решил, что клин клином вышибают...
Схватившись за поручень кровати, потихоньку подтянулась и села. В груди разливалась ноющая боль, дышать было невыносимо трудно, и голова шла кругом... Я беспомощно глотала сухой больничный воздух, а он никак не хотел двигаться внутрь. Казалось, ещё немного, и не выдержу, умру на месте. А потом внезапно всё прошло ― меня отпустило: дышать стало легче, и голова прояснилась. Потому что я всё вспомнила и упала на кровать, почти теряя сознание...
Так и лежала, уставившись в потолок, кружившийся всё медленнее и медленнее, наблюдая боковым зрением, как вокруг суетятся знакомые медсёстры. Немного подождав, попробовала пошевелить губами, прислушиваясь к звукам собственного хриплого голоса:
― Я ― Ася Трифонова, улица генерала Смирнова, дом пять, квартира восемьдесят два, телефон...
Как заведённая, несколько раз настойчиво повторила имя, адрес и номер мобильного, пока на меня, наконец, обратили внимание и прислушались к словам. И только после этого выдохнула, закрыв глаза. Было слышно, как оживлённо переговаривались медсёстры, кто-то побежал, и из коридора донеслось пиликание набираемого телефонного номера.
― Спасибо, мамочка, что с детства заставляла дочку назубок учить домашний адрес, который, правда, часто менялся. Мамуля, я знаю, что тебя больше нет рядом, но ты так мне нужна, ― я мысленно разговаривала с ней и сглатывала слёзы, ругая себя за это.
Раньше у меня не было привычки плакать ― даже если наказывали или ругали, обижали и смеялись в лицо ― только усмехалась в ответ.
― Ну что за девчонка, и в кого она у нас такая? ― любил, улыбаясь, повторять папа, а мама всегда отвечала:
― В тебя, красавчик, в кого же ещё...
А теперь вот ревела по любому поводу...
― Папа... Что же такое случилось, что я ни разу о нём не вспомнила? Он же, бедный, наверное, сходит с ума. Ещё бы: обещала вернуться не позже десяти вечера, и пропала...
Разговоры вдруг стихли, и я услышала знакомое покашливание. Он пришёл, тот неприятный полицейский, от которого у меня по коже бегали мурашки.
― Доброе утро! Слышал хорошие новости ― к Вам, Ася, вернулась память. Ну, не будьте букой, открывайте глаза, нам о многом надо поговорить.
И хоть сказано это было спокойным, даже ласковым тоном, почувствовав в его голосе скрытую угрозу, я приоткрыла один глаз. Он стоял рядом с кроватью, чуть сгорбившись, в том же тёмном, как и в прошлый раз, плаще, не отводя неприятного взгляда. "Практиканта" сегодня с ним не было, и меня так и подмывало спросить, где же он потерял такое чудо.
Словно приклеенная к лицу улыбка Ивана Ивановича вызывала тошноту и желудочные спазмы. В его глубоко посаженных глазах, казалось, клубилась тьма. Почему-то подумала, что простое русское имя Иван ему совсем не подходит, а вот какой-нибудь Люцифер ― пожалуй. Мысленно представила его с рожками и хвостом, да ещё в чёрно-красной накидке на плечах, и рассмеялась. Это прозвучало неуместно, словно насмешка. Не хотела же, ей-богу... И что я за дура?
Иван Иванович побагровел, а стоящая рядом медсестра выпучила глаза, решив, наверное, что от пережитого пациентка окончательно свихнулась. Не знаю, чем бы кончилась эта немая сцена, но тут раздались уверенные шаги, и знакомый властный голос произнёс:
― Посторонитесь! ― что прозвучало для меня как сигнал о долгожданном спасении.
― Папа, папочка, я здесь... ― собрав все силы, закричала, или прошептала так громко, как только могла.
Отодвинув могучим плечом растерявшегося полицейского, папа в светлой ветровке и белом, накинутом сверху халате, словно ангел, разорвавший тьму, бросился ко мне и обнял, целуя:
― Как ты себя чувствуешь, малышка? Еле тебя нашёл, так спешил...
― Папочка, ― всхлипывая, прижалась к нему, не сомневаясь, что теперь всё будет хорошо, и никто не посмеет меня обидеть. Даже этот противный Люцифер с рыбьими глазами. Я взглянула на Ивана Ивановича, и испуганное сердце пустилось в неровный, смертельный галоп.
Он был удивительно бледен, тёмные глаза на узком лице казались пустыми, бездонными провалами. Чуть приоткрытый рот, нет, пасть, полная мелких острых зубов, была наполнена кровавой слюной. Я взвизгнула и зажмурилась, а когда разлепила веки, увидела испуганное лицо отца, нежно гладившего меня по волосам:
― Успокойся, зайчонок... Папа теперь с тобой, вместе мы со всем справимся, обещаю...
Я растерянно смотрела туда, где только что стояло отвратительное чудовище, но там никого не было. Всё ещё потрясённая, заикаясь, обратилась к медсестре:
― А где п-олицейский?
― Он только что ушёл. Такой внимательный и приятный мужчина, сказал, что не хочет вам мешать. Обещал зайти попозже, когда ты будешь одна.
― Одна... - это слово кувалдой било в висок, ― он вернётся и достанет меня. И никто не поможет...
Не знаю почему, но я была абсолютно уверена в этом и, плача от неизбежного страшного будущего, зарылась лицом в папино плечо.
― Кому пожаловаться? Кто поверит девушке "со сдвигом", пережившей такую трагедию? Никто, даже папа...
Я рыдала, а он продолжал успокаивать, повторяя снова и снова, что всё будет хорошо. Словно и правда в это верил, наивный...
― Его ни в коем случае нельзя втягивать в случившееся. Придётся тебе самой нести этот крест, а иначе погубишь обоих, ― кто-то невидимый прошептал эти слова мне прямо в ухо, и я ему поверила...
С этого дня всё изменилось: нас двоих перевели в отдельную палату, не разлучая до самой выписки. И неудивительно: вместе с работой в Генштабе у папы появилось много "полезных" знакомых...
Теперь в больнице всё шло как по маслу: врачи были очень вежливы и внимательны, каждый день приходил психолог, полиция тоже вела себя весьма... деликатно ― не докучала и лишний раз не беспокоила. Кстати, загадочный Иван Иванович с "практикантом" больше ни разу не появились. Это было странно, но приятно.
И следователям, и психологу я рассказала всё, что помнила о случившемся. Конечно, о своих видениях демонов-полицейских сообщать им не стала, иначе мне нашли бы больницу поинтереснее...
С этим делом всё было как-то не так ― о нём не писали в прессе, молчало и телевидение. Папа, смущаясь, попросил держать подробности произошедшего в тайне и "не распространяться", намекнув, что это указание "сверху". Я согласно кивала, раз надо ― значит, надо...
Похороны погибших одноклассников пришлось пропустить. Когда меня выписали домой, взяв подписку об обязательном посещении психолога, всё уже было кончено. Я не удивилась, узнав, что их гибель была объявлена несчастным случаем: мол, нетрезвые ребята, погуляв на вечеринке, решили прокатиться за город. Но не справились с управлением ― произошла авария... Наверное, так и сказали несчастным родителям.
Это было очень грустно, и порой хотелось открыть правду о том, как же всё было на самом деле, но подвести папу я не могла. Так что истину о страшной трагедии в лесу пришлось оставить на попечении своей совести, а она пока послушно помалкивала.
Я верила, что, вернувшись из больницы домой, сразу же почувствую себя лучше. Как бы не так... Поселившаяся в душе грусть по погибшей подружке и, как ни странно, нелюбимых раньше ребятах, сознание собственной неполноценности, проще говоря ― уверенность, что я постепенно схожу с ума ― всё это делало жизнь тяжёлой и безрадостной. "Депресняк" поймал Асю Трифонову в свои крепкие объятия ― глупо звучит, наверное, но это так: меня просто замучила тоска.
Я вернулась в университет, как никогда раньше, самозабвенно училась, нагружала себя любой работой и всё только для того, чтобы очередной пустой день закончился, и, наконец-то, можно было уснуть без задних ног, а главное ― без сновидений.
С некоторых пор я не переносила сны, ведь в них видела погибших ребят и Иван Иваныча-Люцифера с огромными когтями вместо рук, разрывающего их на части, а потом впивающегося мелкими острыми зубами в человеческую плоть...
― Ты ― следующая, ― слышался мне его мерзкий голос, и я просыпалась со слезами на глазах.
Регулярные посещения врача почти не помогали: от таблеток страшно болела голова, и невозможно было сосредоточиться. Я перестала их пить, просто изнуряя себя работой ― иногда это срабатывало. Главное, папа был рядом...
― Пока он здесь, монстр в дом не сунется, ― я верила в это и потому кое-как держалась на плаву. Но вот наступил день, когда расстроенный папа, обняв, сообщил, что уезжает в очередную горячую точку, иначе с работой можно будет попрощаться. И хотя он уверял, что готов всё бросить, устроившись простым охранником, его полные тоски глаза говорили о другом. Поэтому приходилось делать весёлое лицо, убеждая его, что я ― в порядке, а он обещал, что скоро вернётся. Мы оба знали, что лжём друг другу...
На время командировки из провинции приехала папина троюродная сестра тётя Клава, решившая пожить в столичном городе в своё удовольствие. Пришлось и на это согласиться, лишь бы папа успокоился. Мы не обещали писать или звонить друг другу, понимая, что это не всегда возможно.
Простились, и я осталась ждать его возвращения, совсем как мама раньше, с ужасом считая часы и дни, когда проклятый монстр придёт за мной. А то, что это рано или поздно произойдёт, сомнений не было, ведь настырный голос в голове не давал мне думать иначе...