Конь серый
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Октябрьская революция не состоялась из-за того, что в данном варианте истории императора Николая и его семью убили летом 1917 года. Через десять лет бывший эсер и террорист Савинков участвует в очередном расследовании этого преступления. Короче, все в комплекте: кровь, любовь и бриллианты.
|
КОНЬ СЕРЫЙ
29 Мая.
Вчера вечером приехал в Петербург. На день раньше, чем планировал. Никого не стал извещать, хотел приватно решить свои лечебные дела, а заодно спокойно посмотреть на здешнюю публику.
По первому впечатлению Питер все тот же: вода и гранит, дома и проспекты, звон трамваев и крики газетчиков. Но люди стали выглядеть как-то иначе. Я не сразу понял, в чем дело, только в трамвае обратил внимание, как все усреднились. Мундиры носят только военные и милиция. Чиновники, студенты, гимназисты и все прочие ходят в пиджаках и косоворотках. Дамы больше не украшают себя перьями и вуалями, совсем не видно драгоценностей и мехов. Меньше ездят на извозчиках, но ловко толкаются в трамваях.
Посмотрел бы на это Каляев, вот бы порадовался. Прежняя роскошь напоказ его особенно бесила.
Но некоторые блузки на редкость воздушные, даже в Париже такого не видел.
Проходил до обеда, устал и замерз. Ветер с Невы беспощадный. Обедал для пробы в общественной столовой. Забавно придумано: платишь в кассе за целый обед, получаешь талончик и отдаешь подавальщице. Приносят сразу все на одном подносе, на нем же полагается оставлять грязную посуду. Курить нельзя и водки нет. То есть, действительно нет, по лицам видно. Взял горячего чаю. Ближе к вечеру схожу на Лиговку, там, говорят, веселее.
Вывод такой, что я, оказывается, вовсе позабыл Россию. Хотя и приезжаю из своего Вильно по крайней мере раз в три месяца. Но поездки мои согласованы по часам и хорошо, если с друзьями удается спокойно поговорить. Когда я вообще последний раз ходил по Невскому? Именно ходил, а не мчался в авто или кузове грузовика? Уже и не вспомнить.
В гостинице "Дрезден" паровое отопление и стены обшиты лакированной фанэрой. Номер совсем маленький, зато он угловой на третьем этаже и я могу видеть сразу две улицы.
30 мая.
Утром набрался духу дойти до профессора П-го. Он долго щупал мой бок, трогал шрамы, смотрел анализы и снимки - выполнил весь медицинский ритуал. Долго говорил о достижениях современной медицины, советовал ехать в Берн. Узнав, что я только что оттуда, начал нести ободряющую невнятицу. Но я был настойчив и выяснил:
а) оснований опасаться за свою жизнь у меня нет ни малейших, современная медицина это лечит,
б) есть время до осени, потом надо решать с операцией,
в) после операции я стану почти инвалидом, живущим от одного приема морфия до другого,
г) в таком виде я смогу существовать еще долго.
Вот так. В моем теле завелась зверушка, маленькая серая крыса, которая роет себе норку и так питается. Когда же она вырастет, меня нынешнего - сильного, твердого, имеющего свою цель - не станет. Независимо от того, буду я оперироваться или нет.
Пока сидел в приемной наслушался сплетен и слухов. Узнал, сколько стоит сделать вид на жительство, цены на разные виды спирта, чем разбавляют молоко в потребкооперации, почему Петросовет не хочет закупать новые трамваи в Германии и многие другие ценнейшие сведения.
* * * *
Вечером никуда не пошел. Погода испортилась окончательно, навалилась хандра, и я решил просто посмотреть в окно, благо вид из него превосходный. Посчитал количество пронесшихся мимо авто, просмотрел несколько пикантных мизансцен с участием скромно одетых дамочек и развязных молодых людей, вычислил в толпе сутенеров и торговцев кокаином. Вальяжно проследовали внутрь два господина в длинных американских плащах. Если эти не из полиции, то я учитель танцев. В удачное местечко я попал!
Даже задумал было написать пьесу из уличной жизни, чтобы состояла вот из таких понятных сцен, но споткнулся на технических деталях. Как можно сделать сцену так, чтобы она для всего зала представлялась как бы из окна? Даже Мейерхольд не справится.
И тут пришел Андрей Петрович. Я думал, что это коридорный и открыл без спросу. Узнал без труда, хотя он сильно пополнел, урезал бородку, и ничего уже в нем не осталось от затравленного политкаторжанина.
- Здравствуйте, Жорж.
- Здравствуйте Андрей Петрович. А вы совсем не изменились.
Он, кажется, смешался от такого начала и забыл заготовленную речь. Поэтому мы говорили просто, как старые товарищи, как будто не прошло этих лет после убийства генерал-губернатора, войны, революции и диктатуры. Беседовать в комнате, где всего один стул и дождь стучит в окно, было решительно невозможно и мы спустились в ресторан, где в одном углу стояла пальма, а в другом какая-то девица, похожая на курсистку, наигрывала вальсы.
- Жорж, - сказал он - Комитет уполномочил меня выяснить ваши намерения.
- У меня нет никаких намерений, я прибыл по своим делам, как делал это уже много раз.
- Но раньше, вы приезжали официально и под своим именем! А в этот раз вы никого не известили!
- Я и сейчас под своим. Можете даже проверить документы. Просто приехал раньше, чем договорились с Юрием, так получилось. - Мне было лень оправдываться перед человеком, которому я уже давно ничем не обязан и который участвовал в моем последнем аресте. Но тогда зачем было идти в ресторан?
- Это меняет дело... - Осторожно сказал он и пригубил мадеры, которую я специально для него заказал. - Но все это так неожиданно, Жорж.
И он начал многословно извинятся и объясняться, говорить, что лично он мне всегда верил и верит, но вот товарищи... Я должен их понять, моя репутация не позволяет игнорировать возможность... Документы проверять, конечно, глупо и даже подло, но все-таки... Если бы это было месяц назад, или в августе, но сейчас...
Он допил мадеру, раскраснелся и вдруг осторожно глянул мне за плечо. Не глянул даже, а так, вильнул глазами без всякой необходимости. Я покосился в зеркало и сразу заметил двух молодых людей за угловым столом. Я уже видел их в окне час назад, но принял за подгулявших налетчиков. Не может быть!
А собственно говоря, почему же - не может? Он с охраной, это ясно. Вот и погулял один по городу. Кто-то заметил, узнал и сообщил. У них не было уверенности, поэтому взяли старика для опознания. Наверное, пока он отвлекает меня разговорами, кто-то уже обыскивает мою комнату. Они что, надеются найти у меня под столом полпуда самодельного динамита? И чтобы поскорей закончить этот фарс я сказал:
- Какие могут быть гарантии, кроме моего слова. Если хотите, обыщите меня, я даже оружия с собой не ношу. Я отошел от всего еще шесть лет назад.
Тут он опять смешался, начал мямлить, что это необязательно, какие могут быть обыски, моего слова достаточно, моя репутация...
Я терпеливо ждал, пока он выговорится. Никогда не может прямо перейти к делу. Андрей Петрович правильно понял меня и начал закругляться.
Комитет, оказывается, интересует мое мнение о текущей ситуации. Вот было бы хорошо, если бы я сделал бы доклад о чем-нибудь международном, чтобы товарищи сами посмотрели на меня и убедились. Это было бы славно, Жорж. Это очень полезно для нашего дела, Жорж. Вы, Жорж, должны понимать всю сложность текущего момента. И чтобы убедить меня окончательно, он начал рассказывать о работе комитета, думской фракции, кооперации сельского производителя, о рабоче-крестьянской инспекции по охране труда и прочем таком, что мне никогда не было интересно.
Я согласился выступить, и он ушел счастливым. Доклад, так доклад, мало ли я их уже сделал, сделаю еще один, посмотрю на бывших товарищей эсеров. А бывшие товарищи убедятся, что я не затаил на них зла, не собираюсь мстить за свой арест и восьмимесячное заключение. Пусть их. Это даже полезно, я ведь хотел посмотреть на жизнь в новой свободной России. Вот и посмотрю на всех в куче.
Когда поднялся в номер, обратил внимание на резкий запах мужского одеколона, каким никогда не пользовался. Мне кажется, или подушка была ближе к краю?
Я вызвал звонком коридорного и попросил водки. Он был старой школы и догадался принести еще пирога на закуску и чай.
2 июня.
Предыдущие два дня выдались такие, что записывать было некогда, да и нечего. Навестил знакомых, провел переговоры с издателями. Они намерены выпустить все. Особенно интересуют мои львовские приключения и тюремные дневники. Пьесы тоже готовы взять, но их еще активно играют, так что это я считаю преждевременным. Может быть потом, в последнем томе. Дневники необходимо расшифровывать и сверять, а это большая работа. Издатель понял меня правильно и тут же предложил хороший аванс.
Еще мне хотелось как-нибудь убрать из сборников первую повесть. Она мала и ничего не дает в смысле объема, ее давно все знают, поэтому какой смысл? После известных событий моя охота на генерал-губернатора выглядит наивно, как поиски клада Томом Сойером. К тому же там слишком часто встречается буква Я, а я твердо решил, что с ницшеанством покончено. Ницше изжил себя, как шляпки с вуалью и цветы в петлицах.
Но в этом вопросе они были тверды, как скала. Первое произведение, мировое признание, классика, сейчас так уже не пишут, читатель нас не поймет. Ну и черт с вами, печатайте. Видно судьба моя такая, въехать в историю литературы верхом на этой лошади.
Чтобы решить этот вопрос потребовался целый вечер. Вот, в сущности, и все за три дня. Ну, кроме вечера у Ан-х и встречи с Ел., но о ней писать не буду.
Ночью проснулся от боли в боку. Крыса моя что-то разгулялась. Долго лежал, глядя на светлую пустоту в окне. Заснул под утро, хотя какое к чертям утро, когда белые ночи?
3 июня.
Утром опять гулял по городу, смотрел. Очередей нет, мосты разводят, электричество не отключают. Неужели все? Хотелось бы надеяться. Вспомнился разговор в поезде с одним торговцем. Он долго жаловался на профсоюзы, а в конце сказал:
- Теперь народ ученый и пуганый, немного нынче дураков найдешь на демонстрации ходить.
Это он, предположим, соврал, но прежней безоглядной веры в свободу теперь нет даже у гимназистов.
Пообедал в трактире, умилился, встретив историческую редкость - полового в красной рубахе.
Слежки не заметил.
Вечером встречался с Мережковским и Гиппиус. Они не изменились нисколько, обрадовались и взяли с собой на ген. репетицию к Мейерхольду. Народу очень много, особенно современных девиц в коротких платьях. Дмитрий и Зинаида сразу ушли за кулисы, а мне было интереснее в зале. В середине первого акта подсел Шкловский и в телеграфном стиле выдал все сплетни и новости.
Про Маяковского и Бриков мне было неинтересно, а про Мейерхольда новости такие, что он отходит от своей "биомеханики". Точнее дополняет ее "сценомеханикой" - это создающие световые эффекты разноцветные фонари и "активные" декорации. В предыдущей пьесе он вытащил на сцену настоящий мотоциклет, который сразу сломался. Только поэтому зрители могли слышать актеров и не угорели насмерть от бензиновой гари. Но режиссер не унывает, намерен сделать движущуюся модель броневика, который будет стрелять из пулемета в зал холостыми патронами.
Выходит, что новую пьесу я ему не отдам. Мне не надо бури эмоций в зале, я хочу трагедии на сцене. Хочу как в алхимическом тигле сплавить токи и субстанции эпохи. Я их видел уже и не раз. Но тогда я сам был в том тигле и ничего не понял. А световые столбы и стреляющий броневик - это дешевые эффекты для синематографа.
Ушел пораньше, не дожидаясь, пока актеры откланяются. Совершенно нет сил и охоты встречаться с людьми искусства.
Наблюдение: на улицах больше машин, в некоторых за рулем сидят дамы.
6 июня
Совершенно не представляю, куда делись еще три дня. Закрутила столичная суета, пришлось ходить куда-то и с кем-то разговаривать. Шкл. затащил на заседание формалистов, где он читал доклад о приемах и логике форм. Люблю Виктора как человека, ценю как журналиста и писателя, уважаю как товарища по борьбе - но слушать все это всерьез не могу. Неужели он не понимает, как вынимает душу из искусства подобной анатомией? Но я этого не стал говорить, а задавал вопросы и кивал с умным видом.
Наблюдение: на улицах прибавилось публики. Хотя до предстоящих торжеств больше месяца, уже наехала масса народу, все больше почему-то из бывших западных губерний. Цены на гостиницы взлетели, как в революцию. Официально мы отмечаем пятилетие Думы, но на самом деле главным событием станет десятилетие Известных Событий и Диктатуры.
Решено! Я останусь, и буду смотреть этот спектакль до конца!
Из городских впечатлений. Пить стали меньше, по крайней мере, на людях. Кому совсем невмоготу, берут домой и напиваются в одиночку.
7 июня.
Вместо доклада комитету вышла лекция на публике. Нехорошие подозрения возникли еще когда узнал адрес - дом Политкаторжанина (б. "дача Дурново"). Так и есть - знакомый зал заседаний, кресла, люстры, стол президиума. За столом Андрей Петрович, Спиридонова и Натансон. Приветственная речь Натансона о моих заслугах перед партией и революцией. Спиридонова рассматривает лепнину на потолке, а я публику.
Надо так понимать, что это и есть нынешние цвет и сливки леворадикальной молодежи? Кожаные тужурки, отсутствие галстуков и головных уборов у мужской части, такие же тужурки, короткие юбки и ярко накрашенные губы - у женской. И те, и другие курят. Народ, вроде, отчаянный, смотрят по-разному. Большинство с обычным любопытством, но есть и враждебные лица.
Шутки шутками, а Керенского в Липецке вот так и пристрелили. Две пули из нагана и нет больше рыцаря революции. А убийца как-то сумел затеряться в толпе, только револьвер на полу оставил.
Начинаю выступать. На самом деле такие "доклады" может читать любой студент, если способен указать на карте новые границы и помнит очередной набор политических имен. Итак, приступим: Стокгольмская конференция, Временное Перемирие, позиции Франции, России, Германии и "польский вопрос". Публика терпеливо выслушивает общеизвестное. За это на сладкое я освещаю им настроения в непризнанном Польском правительстве, благо у меня в Сейме три гимназических приятеля. Потом о состоянии дел в эмиграционных кругах. Андрей Петрович смотрит укоризненно, Спиридонова ерзает. Будут потом укорять: "зачем же было при всех, как вы могли с вашим опытом..." Так и надо было слушать в узком кругу. Теперь еще немного о культурной жизни послевоенной Европы, "женский вопрос" и все. Записки уже наготове.
Первая: "Повлияло ли на ход истории Известное Событие и как?"
- Ну, прежде всего, раз уж тут все свои, предлагаю отбросить ложную стыдливость и называть вещи своими именами - не Известное Событие, а убийство императорской семьи!
В зале нервный шепоток. А вы как хотели? Конечно, повлияло: семичасовая безостановочная речь Керенского (приводили в чувство подкожными впрыскиваниями), отставка Временного правительства и корниловский "Союз спасения Родины и Свободы". Плюс беспорядки в Москве и губерниях, перемирие на фронтах, а потом еще Польская осень и еврейские погромы. Все это в любом учебнике написано, поэтому повторяться не будем, а лучше удариться в личные воспоминания, благо мне есть, что вспомнить.
Вторая записка: "Есть ли возможность в ближайшее время заключить Мир?"
- Такой возможности, я полагаю, нет. И дело не только в Польше. Есть и другие причины. Вопрос с проливами пока не решен, например. Поэтому каждый, кто пообещает вам скоро решить вопрос с Миром - демагог и политический авантюрист!
- А что по этому поводу думает Ленин? Вы его видели? - Этот уже с места вопрос. Барышня, причем хорошенькая. Одета строго. Неужели большевичка?
- Видел зимой, поэтому не знаю. Что он сейчас думает, вы у него лучше сами спросите - он приедет на торжества лично.
- Но как? Ведь...
- Ему даны гарантии неприкосновенности, американское правительство выступило поручителем.
Барышня растерялась, ляпнула невпопад:
- Американцам до Ленина какое дело?!
- Американцам - говорю - до всего есть дело!
Засмеялась даже Спиридонова.
Все, вечер удался. Новость о приезде Ленина они узнали бы максимум через неделю из газет, но то газеты! А это новость из первых рук!
Потом был торопливый и сумбурный обед в узком кругу. Мне запомнился гражданин из тех меценатов, что содержат сейчас мою бывшую партию. Их было несколько, они сидели в первом ряду и слушали. Этот самый солидный и современный. У него нет никаких цепочек, тросточек и прочих атрибутов разбогатевшего спекулянта. Строгий костюм, стоящий дороже хорьковой шубы, наручные часы и золотой "Паркер". Мне ровесник, фамилия незнакома, значит, сделал состояние на военных поставках.
Он для приличия поинтересовался моими литературными делами, а потом начал жаловаться на рабочую инспекцию, на комиссию по ценам и профсоюзный комитет.
- И все требуют отчислений, а какие отчисления, если фонды исчерпаны...
Раньше так жаловались на капризных любовниц, которые просто сорят деньгами, на призовых рысаков, что опять захромали как назло накануне бегов! Надо было ему посочувствовать, тогда он пригласил бы меня продолжать в "Метрополе". Но у меня сегодня другие планы на вечер.
8 июня.
Только к обеду выспался и сумел собраться с мыслями. Мысль первая - с Ел. все кончено. Зря мы поехали в Петергоф, там все не то и мы не те. Теперь я понимаю - ей не хватает острого чувства опасности, которого так много исходило от меня раньше. А мне, наоборот, необходима аура чопорной буржуазности, которой она была окутана даже в ванной. Прошло семь лет, теперь известной общественной деятельнице не нужен бывший террорист и несостоявшийся диктатор. Значит, я приехал не зря, и одним призраком в моей судьбе станет меньше.
Решено - никуда не пойду! Попрошу в номер чая и буду читать газеты, их скопилась уже целая пачка. Сверху "Речь", на первой полосе карикатура: огромное болото с подписью "Великая Польша", на кочках сидят лягушки в конфедератках (Пилсудский, Дзержинский, Комарницкий и прочие помельче), а вокруг толпятся наш премьер, немецкий канцлер и французский президент. Все в болотных сапогах и с разных сторон пытаются через оное болото перебраться. Это что - намек на ненадежность сообщений через Варшаву?
Крыса моя обжилась внутри и успокоилась. Уже не мечется резко, а копошится постоянно, но почти безболезненно. Я начал привыкать к ее присутствию.
12 июня
История погибели бывшей императорской семьи - это одна сплошная тайна, состоящая из многих маленьких загадок и одной непролазной путаницы. Кто, зачем, каким образом? Многочисленные следственные комиссии, международные в том числе, не смогли установить даже точного времени. Достоверно известно, что все началось с ареста Боткина, то есть еще утром 20 июля все было в сравнительном порядке.
Я хожу по номеру в халате и бессмысленно перекладываю с места на место полтора десятка книг в дешевых бумажных переплетах. Почти с каждой обложки на меня смотрит фотография царской семьи. Полчаса назад посыльный доставил мне целый пакет: "Царственные мученики", "Удар Свердлова", "Кто приехал на черном автомобиле?", "Кровавая пятница", "Последние именины", "Тайна царскосельской трагедии" и прочее.
Я знаю больше, чем здесь написано, я был в составе самой первой комиссии, той, что баграми искала в Кухонном пруду Их тела. Я видел истыканный штыками и завернутый в ковер труп Николая.
Я знаю, что где-то среди этих плохо отпечатанных страниц спрятана и моя фамилия. Неважно, что 22-го июля я был на фронте. Логика обывателя проста: раз убил одного великого князя, значит, хотел извести всю Семью. А тайком прибыть с фронта в Царское в наше время уже никакое не чудо, а просто авиация. Не все же лавры Свердлову и масонам!
Я покосился на стол. Там среди книг лежала стопка свежих писем. Угрожающих всего два, остальное приглашения и просьбы. Зря я выступал в Дурново, теперь весь город знает, что я приехал и уже нашли. Завтра принесут еще больше. Хозяйка утром косилась, когда ключ оставлял у портье. Решает, взять ли у меня автограф и переселить за те же деньги в люкс, или наоборот - попросить съехать? Второе вернее.
Итак, сегодня в 10 утра кто-то послал мне в подарок эту библиотеку. Зачем? Что-то хотят предложить? Ах, как не вовремя, я как раз собирался поработать в архивах.
Стук в дверь и голос коридорного:
- Вас к телефону, соблаговолите спуститься!
Нарочно выжидаю пять минут и как был, в халате, спускаюсь. В трубке смутно памятный голос:
- Здравствуй, Борис!
13 июня
Знакомое здание, знакомый кабинет, знакомые портьеры и лампа в виде бронзовой Фемиды. Знакомый человек напротив, он подчеркнуто дружелюбен и государственно озабочен. Смотрю с болезненным интересом. Если бы шесть лет назад я признал ошибки и дал нужные показания, мог бы сидеть в этом кабинете и у меня были бы мешки под глазами. А еще темно-серый костюм, министерский оклад и дача в Крыму. Но, может быть, тогда моя крыса объявилась бы раньше, кто знает?
- Здравствуй, Сергей! Спасибо, что не прислал за мной машину с парой адьютантов. Благодарю за книги, давно не держал в руках такой откровенной бульварщины.
Он смеется:
- Ну, я же помню, ты не любишь лишней помпы! Ты нужен своей стране, Борис...
* * * *
Время к вечеру, давно пора ужинать, но у меня совсем нет аппетита. Вместо еды я сижу за столом и чищу браунинг. Не в том кабинете, но тоже большом и обставленном. Пистолет поглощает все мои мысли. Это не просто два фунта железа, это тот самый "бельгиец", которого забрали у меня во время ареста весной 21-го года. Это символ того, что я снова нужен. Вот так. Тратишь годы, чтобы научится ходить без оружия, чтобы не проверятся на улице, но как только ты оказываешься в Деле, респектабельность слезает как овечья шкура с волка.
Он сказал: "Это расследование нужно всем, Борис. Мы не можем заключить мирный договор в том числе и потому, что до сих пор неизвестно, кто и как Их убил. Ты же знаешь, как трепетно эти монархи относятся к собственной жизни! Британский Георг использует Погибель как предлог..."
Да. Теперь это называется Погибелью, а еще - Искупительной Жертвой. А быть революционером теперь немного неприлично, потому что каждого подозревают в соучастии. Отчасти поэтому я живу теперь в Вильно, нейтральном демилитаризованном протекторате, где управляет только местная администрация. Но и туда доходят отголоски, я знаю и о культе Семьи, который устроила Вырубова, я знаю и о предстоящей канонизации, и о том, что в каждом губернской психиатрической лечебнице есть свой Николай II и хотя бы один из его убийц.
Я привычно убираю пистолет в карман и кладу перед собой папку черного сафьяна. Это еще только опись уголовного дела, само дело, все 263 тома находятся в соседней комнате под охраной. Посмотрим, что тут новенького добавилось.
Чувствую себя неплохо. Надо будет послать в гостиницу за вещами.
14 июня
Зря я думал, что все очень плохо - все просто ужасно. За десять лет непрерывного следствия было опрошено более двух тысяч человек, проведено почти сто различных экспертиз, а в результате мы даже не знаем, кто именно находился в тот день в Александровском дворце. Кроме семьи, двух десятков служащих и солдат охраны были какие-то приходящие и приезжающие люди, были зеваки, желавшие посмотреть, как живут "цари". Многие солдаты только числились, а на самом деле давно дезертировали.
И, разумеется - винный погреб не избежал общей участи, его разграбили, как и многие другие. Но надо признать, что солдаты 1, 2 и 3-го стр. полков, что охраняли дворец, проявляли разумную сдержанность и пили постоянно, но без эксцессов.
В дневнике Николая от 17-го есть характерная запись "караул от 1-го стр. п[олка] был в порядке, также караул от 2-го стр., сменивший его сегодня". Радуется бывший император, потому что в другие дни было совсем не в порядке. Ну да, к началу лета нижние чины уже забыли, что такое фрунт, честь и совесть. О соблюдении формы смешно упоминать, а на посты выходили, чтобы проспаться. Я сам видел двоих, лежащих на посту в обнимку с винтовками.
Но жалобы на грубость охраны, в сущности, безосновательны. Никто Им зла всерьез не желал, солдаты просто самостоятельно пришли к обычному уровню конвойного хамства, который бывшим самодержцам казался чем-то удивительным и ужасным.
Есть сведения, бывшая императрица Александра жаловалась, что кто-то стрелял по окнам. Но это уже в самые последние дни, когда солдаты узнали, что "царей" скоро увезут и привольная жизнь в Царском селе кончится. Именно тогда они начали пить, как в престольный праздник. К утру 20 июля вся охрана была пьяна, что называется влёжку.
* * * * *
Засиделся за бумагами. Машину решил не брать, прогуляюсь пешком по Питеру, полюбуюсь белыми ночами. Говорят, на улицах уже не грабят. Сдал ключ дежурному, вышел в вестибюль. Смотрю - на диванчике для посетителей под пальмой в кадке сидит Ел. Ждет меня? Увидела, подалась вперед с какой-то заготовленной фразой. Я перебил ее вопросом:
- Ты не знаешь, почему в Питере так много пальм? Нигде столько не видел, даже в Крыму!
Она смешалась, пошла рядом, и я выпустил ее на улицу. Погода просто замечательная, и небо светится. Я подал ей руку - взяла, хотя теперь так немодно. Наконец ответила:
- В Москве их вообще-то еще больше. Даже в лавках ставят огромные кадки. А ты как думаешь, почему?
- Все хотят поскорее забыть все. Американские плащи, китайские веера, японские кимоно, турецкие туфли, карликовые пальмы. Да все что угодно, лишь бы не самовары, не шали, не сапоги, не рубахи с поясом. Я беседовал однажды с Фрэйдом, он говорит, что это такой психологический механизм...
- Хватит, хватит, прибереги психологию для своих пьес! Я пришла к тебе по делу, а ты...
Я не дал ей договорить, увлек к парадному какого-то особняка и крепко поцеловал. Ел. попыталась меня оттолкнуть, но, как мне показалось, не очень старалась.
15 июня.
Неизбежное свершилось. И вот мы сидим на кровати как примерные любовники с чашками кофе в руках. Я сам его сварил на походной спиртовке. Между нами на одеяле стоит пепельница. Окно приоткрыто, слышно, как на улице кричат мальчишки-газетчики и проезжают авто. У Ел. нет ни рубашки, ни халата, она воспользовалась моей сорочкой и это мешает мне слушать. Надо бы подсказать этот сюжет кому-нибудь из художников, прекрасная может получиться картина.
- ... дурацкая комиссия! Они просто хотят воспользоваться твоим именем для авторитетности, они даже Леонида Андреева пригласили! Разве можно что-то решить за оставшиеся дни, если десять лет не могли разобраться!
- Я все прекрасно понимаю и ничего окончательно не обещал. Я только ознакомлюсь с документами. Хочу знать из первых рук, мне надоело получать новости из газет.
- Но ты же не планируешь ничего такого? - Она тревожно посмотрела мне в глаза.
Да, хорошо быть прославленным террористом! Что бы ты ни делал, все ждут от тебя взрывов и трупов. С другой стороны, и воспринимают всерьез.
- Лучше скажи, откуда ты узнала? Я вроде бы в газеты объявлений не давал?
- Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь! Да, у меня есть знакомые в министерстве, а эту новость запустили в тот же вечер, они хотят набить себе цену...
Насилу успокоил. Расстались с поцелуями. Но не спросил самого главного - зачем она пришла в министерство юстиции и два часа ждала меня в приемной? Придет ли она еще, а если придет, то зачем?
17 июня.
Я иду по Александровскому парку. Он почти не изменился. Строения поддерживают в порядке, аллеи чисты, а кусты подстрижены. На ограде висят веночки и букеты цветов. Но видно, что сюда ходят немногие, не то, что в Екатерининский.
Меня не останавливают. Парк и дворец уже месяц как закрыты для подготовки к празднеству, но я приехал на служебной машине и с мандатом. От сопровождения отказался, хочу посмотреть на место свежим взглядом. В июле 1917-го у меня такой возможности не было, потом жалел.
Вижу огород, на котором так дружно и весело работала вся Семья, умиляя солдат охраны. Вижу стволы сухих деревьев, которые так и не успел спилить последний император: "Ночью шёл живительный дождь. Утро было туманное. Во время прогулки зашёл с дочерьми и Валей в арсенал, где осмотрели нижний этаж, т. к. верхний оказался заперт. После завтрака прошёл короткий дождь. Работали там же; распилили две вчерашние толстые ели" - это последняя запись в его дневнике.
На следующий день его ударили прикладом в лицо и лежачего добили штыками. Кололи умеючи и не жалея - в столовой осталась огромная лужа крови и дыры в паркете. Бывшей императрице повезло чуть больше, ее убили одним уколом в сердце, также как и наследника. По-моему, уже этого одного хватает, чтобы исключить матросов, масонов и анархистов. Чтобы так сработать штыком, уметь надо.
Пока все это думал, добрался до Полукруглой залы. Чисто, пусто, заброшено. Исчезли те мелочи интерьера, которые делали дворец жильем. Когда я приезжал, чтобы объявить Николаю о предстоящей ссылке, здесь было шумно, людно и грязновато. Помню, известие о предстоящем отъезде Николая обрадовало, потому что он надеялся уехать в Крым к матери. Я не стал его разочаровывать. Бывш. император был традиционно любезен, даже пригласил к столу. В тот день отмечали именины Ольги и все были одеты празднично. Я отказался.
Прохожу в соседнюю залу, кажется, это бильярдная. Здесь какие-то люди разбирают камин. Один из них поворачивается ко мне и приветственно машет рукой. Я совсем не удивлен, что это Федор.
* * * * *
Мы сидим в полуподвале и пьем чай. Едва ли не впервые за последние две недели я чувствую себя спокойно. Мы друг друга хорошо понимаем: бывший террорист и бывший контрразведчик, нынешние драматург и инспектор пожарной охраны. Таиться не от кого, в бывшей буфетной для прислуги сейчас никого нет. И вообще прислуги нет, дворец почти пуст.
Биография Федора очень поучительна, я даже думал взять его одним из героев очередного романа, пока не понял, что никакой роман не в силах выразить эпоху. Родом он из Екатеринодара, закончил реальное, воевал, получил Георгия, поступил в училище прапорщиков, закончив его, пошел в контрразведку. Все думают - за карьерой, но на самом деле не такой уж это взлет, да и риск тоже имелся. Но германская агентура - это не миф, уж я-то знаю, и бороться с ней было нужно. Федор боролся успешно, получил второй крест и поручика - а тут пожалуйте, Февраль месяц.
Пришлось поручику самому скрываться от немецкой агентуры. Я с ним познакомился, когда допрашивал по делам "Комиссии по разбору архивов бывшей заграничной агентуры". Потом были Известные События, потом Диктатура и Польский фронт, на котором Федор занимался своим прямым делом - ловил агентуру, на этот раз польскую. Когда в 1921-м Диктатура перестала быть военной, нам обоим припомнили бессудные расстрелы и не только их. Чистоплюи.
- Ну и как ты тут оказался, друг мой? Только не говори, что случайно.
- Как же мне тут не оказываться, Борис Викторович? Я ведь потомственный печник!
- Я помню. У отца твоего, кажется, был заводик по производству каленого кирпича и литейная мастерская?
- Все национализировано, отец теперь управляющим на паях. Что мне там делать?
- А здесь?
Он молчит, возится с самоваром, режет булку крупными кусками. Федор умеет пользоваться столовыми приборами, но сейчас это умение скрывает. Нынешние служащие - так скопом называют всех, кто где-то служит, хоть конторщицу из общественной столовой, хоть полицейского следователя - манерами не козыряют, предпочитая демократичный стиль разночинцев прошлого века. Отвечает вопросом:
- А сами-то вы, Борис Викторович, зачем здесь? Неужели тянет на место преступления?
- Невиновен есмь. В те дни я был комиссаром на Юго-Западном, совещался с генералом Брусиловым. Пытались наступать.
- Но какое-то дело до всей этой истории вам есть?
Я понял, что не просто оттягивает разговор и постарался ответить, как мог честно.
- Мне есть дело. Я не знаю, что произошло, и не знаю, как это могло произойти. Если бы Николая с семьей не убили, революция продолжилась бы, я уверен. Матросы не пошли бы усмирять Петроград, Корнилов не стал бы диктатором, войну удалось бы довести до конца, а не до этого похабного Перемирия. Не отложилась бы Польша. А если б Их и расстреляли годом позже где-нибудь в Симбирске, так это было бы уже никому не интересно. Вот я и хочу знать - КТО ВИНОВАТ?
- А потом?
- Зависит от того, кто виноват.
- Вот, значит, как, гражданин военный комиссар! А я было подумал, что вы и вправду литератором стали!
- Одно другому не мешает. Даже наоборот.
Федор смеется. Мы пьем чай с булкой и вареньем, уже не спешим и говорим о пустяках. Я вижу, что Федор мне поверил. В его речи проскальзывает мягкое малороссийское "гэ", а это значит, что он волнуется. Я тоже волнуюсь.
- Вы не знаете, - спрашивает Федор, - куда делись украшения императрицы? Коллекция пасхальных яиц и прочие дворцовые ценности хранились в Зимнем, но у Александры было много своих драгоценностей. В списке Бенкендорфа 308 предметов, а ничего не нашли.
- К чему ты клонишь?
- А вы не хотите здесь заночевать? Я проведу в подвал, сами услышите.
- Что?
- Услышите, как солдаты простукивают стены во дворце. Это тянется уже десять лет. Каждая новая команда, которую сюда направляют, начинает с поисков "императрицыных бриллиантов". Первые три дня просто спать невозможно. Потом успокаиваются, но все равно каждый часовой начинает с простукивания. Уже и в окна падали, и в дымоходах застревали. А те, что в парке, щупают землю заточенными прутами. И огород перекопан на три аршина в глубину.
Я не хочу верить в его версию. Убить Семью для грабежа? Мерзость какая! Однако в иллюминатов-жидомасонов верится еще меньше. И Свердлов точно ни при чем - он бы все сделал правильно, а тут все вышло как-то нелепо, как с убийством царевича Дмитрия. Вроде бы все на виду, а концов не найдешь...
Сами собой вспоминаются утренняя прохлада, полосы тумана над водой, лодки на воде и люди с баграми. На берегу уже два мокрых длинных свертка. Вытаскивают третий. Керенский бледен и молчит, что страшно само по себе. Вдоль берега мечется человек в военной форме, но без фуражки, сапоги его измазаны тиной. Это дворцовый комендант. Очень хочется выстрелить ему в плешивый затылок.
Я встряхнул головой. Не надо мне таких воспоминаний, сколько их потом еще было... Федор видит, что со мной, протягивает уже наполненную рюмку.
22 июня.
Версия Федора глупа, но беспощадно логична. Я сейчас и сам того не желая, нахожу ей многочисленные подтверждения в материалах дела. Куда там масонам с анархистами, те хоть за идею убивают. Трехсотлетняя династия, помазанники Божьи, почти канонизированные мученики - а погибли как лавочники при погроме. Это если Федор прав.
Итак, дело было 22 июля. В тот день отмечали именины вел. кн. Марии. Все погибшие одеты по праздничному, значит Это произошло не позже десяти, иначе младших переодели бы ко сну. Точное время узнавать не у кого, так как из непосредственных участников событий уже никого не допросишь: поручик Сабанцев, поручик Валеев, прапорщик Чернов, прапорщик Ритус, унтер-офицеры Неделько, Соколов и Артамонов, а также еще десяток нижних чинов. Те, кто стоял на постах в самом дворце во второй половине дня. Или должен был стоять, кто теперь узнает? Пропали камердинер Трупп, учитель Жильяр и еще несколько человек из обслуги. Могут быть убиты, их никто не искал. Сначала прошел слух, что "цари" убежали. Начались беспорядки. Почти полсотни трупов только в Царском, есть неопознанные.
В итоге Сабанцева и Чернова обнаружили мертвыми, а из прочих достоверно известно местонахождение Неделько, Артамонова и части солдат. Кого-то удалось тогда допросить по горячим следам, но в целом свидетелей не осталось. Многие погибли потом, а те, что живы - недоступны. Татьяну и Анастасию, которых спасла комнатная девушка Демидова, допросить невозможно. Они сейчас в Швеции, никаких показаний не давали и давать не намерены.
А незастреленный мной комендант Коровиченко уехал потом сопровождать выживших вел. княжен и возвращаться в Россию тоже не собирается. Вот бы кого допросить! И Федора в помощь позвать, он не откажется.
Итак, Их убили холодным оружием, у Марии пробит череп. Но Демидова заявляла, что слышала выстрелы, поэтому не пустила в столовую младших и вывела их через боковую лестницу. Они скрывались всю ночь у верных людей в Царском, и только утром сумели дозвониться до Петербурга. Пока они дозвонились, пока их знакомые дошли до Керенского, пока выехала команда, прошел весь день.
В общем, какие-то осмысленные действия начались только вечером следующего дня, когда трупы уже были в пруду, а во дворце успели натоптать. Остались кровавые пятна на полу, следы пуль на потолке и стенах, разбитая посуда и выбитые стекла. Тогда толком ничего не осмотрели и сейчас даже неясно, кого где убили.
Все, хватит, уже голова идет кругом. Какое мне дело до их смерти, я ее не хотел!
Я их не убивал, мне безразлична их гибель, но я хочу знать - кто это сделал! Надо выпить чаю и полежать немного, откинув голову назад, это поможет.
Крыса внутри меня тоже нервничает. Ей нужен отдых, зверь хочет в Швейцарию к сыру, шоколаду и горному воздуху.
23 июня.
С трудом выкроил свободный день. Серьезной работы не так уж и много, все больше совещания и заседания, вечером все куда-то приглашают, отказаться невозможно. Затягивает как в запой. Еле вырвался, чтобы выспаться.
Я переселился в служебную квартиру. Подозреваю, что это бывшая конспиративная квартира Охранки, уж очень тут все безлико. В объявлениях такие называются "для одинокого холостяка". Всего три комнаты, кухни нет и помещения для прислуги тоже. Зато мебель мореного дуба и кожей обшита. Но уже очень обшарпана вся, и обивка вытерлась. На столе в кабинете пятна от оружейного масла. Зато есть паровое отопление и телефон.
Ел. морщит нос, а мне нравится прекрасный вид из окон и черный ход в проходные дворы, пожарная лестница рядом с окном и широкий карниз.
Вечером читал мемуары Корнилова - первый том, пробный тираж. Прислал с трогательной надписью: "Верному соратнику, отважнейшему борцу..." Это он извиняется за то, что не смог отстоять меня в 1921-м, когда правые начали брать верх. Чудак человек - это же всегда так бывает в любой революции! Как только обстановка улучшается, на сцену выходят трезвые политики и начинают искать виноватых. Я еще дешево отделался.
О мемуарах - Корнилов писать не умеет совсем, но старается, другим за себя не доверяет. Мой карандаш вычеркивает лишнее и явные корявости. Сам попросил, пусть не жалуется. А в целом он все пытается объясниться и оправдаться. Это он зря, диктаторы не должны извиняться. Но у него своя боль, свой грех - Они! Это ведь Корнилов арестовывал имп. Александру с детьми, он командовал войсками округа, а в итоге - не уберег. Но тут его вины нет. Я точно знаю.
24 июня.
Итак, утром 20-го все было еще в порядке. Хамили и пьянствовали солдаты, обслуга потихоньку разбегалась, но все Они были здоровы, готовились к отъезду, читали вслух, катались на байдарках, работали в парке и огороде.
Потом забрали доктора Боткина. Как выяснилось позже, он понадобился для консультации, но приехали на авто вооруженные люди, ничего не объясняли. Александра устроила настоящую истерику. И в этом я ее понимаю. Они должны ехать Бог знает куда, наследник неизлечимо болен, все дети весной переболели корью - и тут у них забирают лейб-медика! Комендант Царскосельского гарнизона полк. Кобылин по ее просьбе уехал в Петроград хлопотать за Боткина и пробыл там два дня.
И они еще собирались праздновать именины Марии? Железная женщина!
25 июня.
Начались допросы свидетелей. Пока главным образом мелочь: жители Царского села, шофер из гаража, солдаты, солдаты, солдаты... Они ничего толком не знают и не помнят, говорят охотно и, насколько я могу судить по опыту, не врут. Но при этом все скрывают что-то мелкое, очень личное, в чем даже на Страшном суде не признаются - и оттого все вместе становится огромной ложью.
Слушаем по восемь часов в день, устал страшно! Но чувствую себя при этом почти нормально, ничего не болит!
Наблюдение: очень много стало монархистов. Куда ни глянь, у каждого второго, а то и чаще, приколот значок с коронкой - от медных начищенных, размером с пятак, до крошечных золотых брошей и заколок с камнями. Газеты открывать уже тошно. Что приятно - Церковь в этой вакханалии показного монархического патриотизма почти не участвует.
Но у монархистов раскол. Меньшую мистическую часть возглавляет Вырубова. Ее последовательницы считают Распутина святым и увлекаются спиритизмом. Умеренную, деловую фракцию возглавляет соответственно Пуришкевич, который пытался спасти монархию, но не смог. Готов продолжить спасение.
Что ж, судьба монархии в надежных руках. Если Пуришкевич будет также ловок в этом деле, как в убийстве Распутина, контрреволюция нам не грозит. Нелепые слухи о причастности к этой мокрухе британской разведки - просто попытка представить этот заговор дилетантов как акцию международного масштаба. Настолько неубедительно, что Форин-оффис даже не соизволил обидеться хотя бы для виду.
Впрочем, не стоит наших монархистов недооценивать - крови они не боятся, Пуришкевич с Юсуповым это очень убедительно доказали.
В некоторые моменты я остро жалею, что бросил террор.
26 июня.
Вышинскому есть, чем гордится. Его следователи отыскали Черный автомобиль. На самом деле это обычный грузовик Форда, приехавший в Александровский дворец утром 22-го. На нем якобы были матросы в бушлатах, поэтому он Черный. Кого только не возили на нем наши горе-историки! И Свердлова, и воскресшего Азефа, и бундовских боевиков, и немецких агентов, и кронштадтских анархистов!
С кронштадцев все и началось. Узнав, что их подозревают в расправе над царской семьей, матросы прислали гневную телеграмму на триста слов, а вдогонку за ней сводный десант корабельных экипажей. Они сумели привести столицу в чувство и совсем прекратили погромы винных складов. До тех пор это не удавалось, потому что воинские команды, разогнав погромщиков, начинали пить сами. Моряки оказались более стойкими. Злые языки объясняют это тем, что они уже успели привыкнуть к кокаину, так на то они и злые. Важен результат!
А результат такой, что когда я прибыл в Питер на бронепоезде с командой прапорщиков, в городе был порядок. Осталось потушить пожары и собрать трупы. В том числе из Кухонного пруда в Александровском парке.
Пока я все это думаю и вспоминаю, длинный как жердь гражданин с бледным испитым лицом сошел с трибуны и его увели. Это был некто Брыкин, из крестьян ярославской губернии, который в марте 1917 сменил скучную службу полового в трактире на веселую профессию грабителя винных складов. Это он "в составе преступной группы и по предварительному сговору" приехал 22-го июля 1917 года около 11 часов утра в Царское село, чтобы забрать припрятанные сообщниками 5 бочонков коньяку и сколько-то ящиков портвейна. Машину одолжили в гараже 2-го флотского экипажа и там же взяли на время матросскую форму. "Матросов никто не замает, езжай куда хочешь" - объяснил Брыкин.
Я огляделся. Народу набралось изрядно, в зале стоял возбужденный гул. Это была первая настоящая сенсация. Третий день комиссия выслушивала свидетелей. Происходило все в зале окружного суда, куда пригласили газетчиков, иностранных дипломатов и представителей "местных органов власти". Так и сидели - в первом ряду бывший диктатор ген. Корнилов и думские депутаты, а на задних скамьях репортеры вперемешку с "крепкими хозяевами" из волостных советов.
После Брыкина объявили перерыв. Я двинулся в курительную - надо было переговорить с Корниловым, представиться, так сказать, по случаю прибытия. Страшно удивился, узнав, что он тоже в комиссии. С момента передачи власти избранному премьер-министру он жил фактически под домашним арестом. В комиссию также вошли великий князь Александр Михайлович, кадет Набоков, эсер Чернов и многие другие. Леонид Андреев все же отказался, зато Брюсов здесь. Духовенства не хватает, но у них своя партия в этой симфонии.
Поговорить с Корниловым не удалось, он уже беседовал с князем. На выходе столкнулся с одним из этих самых "представителей", который шарахнулся от меня как черт от ладана. Неужели знает и имеет основания бояться? Гадать бесполезно, за одни только зимние месяцы, что я был военным комендантом Петрограда, мной было подписано приказов на расстрел 873 человек. Еще два раза по столько же убили без моей санкции, но виноватым все равно считают меня. Потом был Польский фронт и многое другое. В общем, счет людей, которые меня боятся или ненавидят, надо вести на тысячи. Но это же явный крестьянин, а я не занимался вопросами хлебных реквизиций. С чего бы вдруг такая нервная реакция, восемнадцатый год уже давно пройден и забыт?
Моя память очень глупо устроена, я ничего не забываю. И вот я слушал вполуха уже известные мне подробности жизни "царей" в их бывшем дворце и вспоминал, вспоминал. Понял, что вспоминаю неправильно. Представил вместо приличной бороды отросшую щетину, пиджак заменил на солдатскую шинель, сапоги сделал нечищеными, добавил мятую фуражку - и тут же что-то смутно забрезжило в памяти!
Не выдержал, привстал, обернулся и начал искать его глазами. Он заметил мой интерес, тихонько встал и двинулся боком к выходу. Я бросился следом. И только когда увидел сутулую спину, стремительно удаляющуюся по проспекту, окончательно вспомнил!
* * * *
Я видел его один раз все того же 11 июля 1917-го года. Когда беседа с бывш. императором закончилось, я решил пройтись по парку. Человек в военной шинели стоял у одной из беседок и гладил рукой мраморные плиты облицовки. Винтовка его небрежно стояла у стенки. Я придержал шаг, так как решил, что он пьян, как и все остальные. Разложившиеся солдаты опаснее любых бандитов, к лету 1917 это знали уже все в Петрограде.
Но он услышал мои шаги, обернулся. Я увидел, что солдат почти трезв и удивился, какой у него тяжелый и страшный взгляд. Он тоже увидел меня и подался навстречу.
- Звиняйте.... - солдат замялся, не зная, как ко мне обращаться - я был в военном френче без погон, но мало походил на офицера.
- Гражданин комиссар, - подсказал я ему.
- Звиняйте, гражданин комиссар, я спросить хочу. Вот зачем это все? - и повел рукой вокруг.
Я понял, что он говорит не только о беседке, и даже не о парке. Вопрос был прост, понятен и наивен. Что я мог ему сказать?
- Это... для отдыха. Для красоты!
- Для красоты, значит? - он еще раз тяжело вздохнул и начал снова гладить прохладный мрамор. Меня снова поразила какая-то неизбывная звериная тоска в его глазах. Потом меня догнали, позвали в авто, которое, наконец, завелось, задали какой-то вопрос, и я тут же забыл этого рядового. И вспомнил только один раз - когда мне сказали, что императрица жаловалась на стрельбу по окнам.
* * *
И вот сейчас я гнался за этим человеком по улице, забыв обо всем на свете. Он обернулся, увидел меня, добавил шагу. Я тоже. Он был как будто моложе, но вряд ли катался на велосипеде и играл в теннис. Я начал его догонять. Тогда он юркнул в ближайшую подворотню, я следом. Гоняться за ним не было ни малейшей необходимости, можно было просмотреть списки приглашенных и выяснить его имя еще сегодня. Но азарт погони выбил все мысли из головы. Нет увлекательней игры, чем охота на человека!
Я плохо знаю это район, а он видно совсем не знает. Мы пробежали через проходной двор, затем тропинкой мимо дровяных складов и оказались в тупике. Оглядываюсь вокруг, выискивая, куда он мог спрятаться, слышу шорох слева, поворачиваюсь и вижу вспышку. Одновременно с ней получаю удар в голову. Валюсь назад, а сзади кирпичная стенка - ударяюсь плечом, но стою на ногах. Вижу его, стоит у другой стенки метрах в семи и не стреляет, почему-то замешкался. Тогда стреляю я - два раза. Он падает лицом вперед, очень неловко. Значит не жилец. Трогаю свою голову - на виске кровь. Но рана не тяжелая, обойдусь пока платком.
Подхожу к телу. Переворачиваю на спину и вижу стекленеющие глаза. У него в руке солдатский наган. Так вот чего он мешкал со вторым выстрелом - курок взводил! Сейчас оружие на взводе, значит все по-честному. Лучше бы я его ранил, но так уж вышло все неожиданно. Даже не помню, когда сам успел достать браунинг.
Господи, о чем я думаю!? В вечернем стылом воздухе запах пороха. Тишина звенящая, как всегда бывает после выстрелов. Оглядываюсь - кирпичная стена лабаза, дощатые заборы кругом, другого выхода нет. В таких местах звуки далеко не разносятся, да и народ нынче не тот, чтобы на выстрелы сбегаться. Но следует все же поторопиться. Очень не хочется, но надо - обыскиваю труп.
Голова начинает кружиться и крыса в боку бьется как в клетке. Мне не уйти, придется ждать милицию.
26 июня.
- Савелий Мешков, из крестьян симбирской губернии, найден вчера мертвым в номерах Красновой. Смерть случайная: упился и задохнулся во сне от рвотных масс. Вещи остались целы, но денег и документов нет. Всю неделю заседал в своей Сельхозкооперации и вел себя трезво. Позавчера встретил земляка и загулял с ним. Обычное дело с этими крестьянскими делегатами...
- Что за земляк?
- Неизвестен. Ранее не появлялся. Но по описанию - ваш противник.
Алексей докладывает так, как будто я ему по-прежнему начальник. И смотрит выжидательно. Хотя это он сейчас следователь уголовной милиции, а я - подозреваемый на допросе. А сам даже не выспросил толком, зачем я гнался за этим... симбирским земляком.
А может быть, стоило скрыться? Нет, вздор, я все сделал правильно. На голове вздутая шишка и кровь, шляпа прострелена, я выбежал из зала и все это видели, свидетели нашей погони тоже могут быть. Хватит и того, что я скрыл от следствия найденное на теле.
Алексей уходит. Я смотрю, как он идет по двору из окна бывшей конспиративной квартиры, и думаю, не стоит ли посвятить его во все подробности? Хоть я и не видел его лет шесть, но уверен, что смогу доверять.
27 июня.
Пришлось отказаться от слушаний, хотя они продолжаются. Но появляться на людях с марлевой нашлепкой на голове не очень удобно. Фельдшеру пришлось выстричь у меня над ухом клок волос и заклеить. На люди с такими украшениями выходить уже немодно. Работаю в кабинете с протоколами, сличаю показания разных годов.
Еще раз допрашивали по делу Мешкова, теперь уже в милиции под протокол. Следователь из новых, смотрит с подозрением. Нет, рана на голове и наличие взведенного револьвера в руке убитого вполне доказывают факт самообороны. Но объяснения мои насчет того, как мы оба оказались в этом тупичке звучат исключительно глупо.
История Мешкова попала в газеты. Делегат, погибший от пьянства, это очень привлекательно для газетчиков. Три четверти статьи занимают рассуждения о характере нашего народа, который не знает меры. В пример приводятся французы, которые всю жизнь пьют красное вино и ничего. О том, что его обокрали, известно, а вот о том, что человек с документами Мешкова проник на открытое заседание Комиссии, они не знают. Тем более не знают обо мне.
Это происшествие вовсе не случайно, потому что "земляк" был трезв. Споил делегата, украл документы и ушел. Если это и случайность, то очень уж роковая. Особенно если учесть, что я нашел на шее убитого.
Теперь за мной ходят посменно два агента. Мстиславский приказал охранять. Он тоже мне не верит.
28 июня.
В работе перерыв, гулял по столице. Я снова стал частью Петербурга, привык к толчее, грохоту трамваев и прочим неудобствам большого города. Очередей давно нет, работает водопровод и дров довольно, но на лицах словно бы осталась какая-то тень, печать легла неизгладимая.
Опять проснулся ночью, долго смотрел в потолок. Крыса затихла, я ее больше не чувствую. Может, и не было ничего, может это просто нервы? Помнится, когда последний раз сидел в Петропавловке, головные боли донимали ужасно, а потом прошли.
29 июня.
Дурная погода, дурное настроение и пустой вечер в холостяцкой конспиративной квартире. Ел. уехала с мужем на дачу. Мне есть куда пойти, но надо озаботиться костюмом, сорочки глаженые кончились, а у меня нет ни утюга, ни прислуги. Она приходящая, приходит редко, но убирает чисто. Никаких пустых бутылок, забитых пепельниц, забытых шпилек и бюстгальтеров, промасленных тряпок, закатившихся под шкаф патронов и прочих мелочей холостяцкого быта нет.
Вчера ради интереса сделал в квартире обыск. Без особого труда нашел на антресолях в кладовой пулемет Льюиса, а в вентиляции кольт с запасом патронов. В библиотечных шкафах отыскалось много царских рублей и керенки, а "корниловок" нет. Еще был сильно исчерченный том "Бесов" Достоевского. То ли гадали по нему, то ли использовали для шифровок.
Все это, включая пулемет, теперь просто музейные экспонаты. Видно, что прятали люди неопытные. А вот в письменном столе нашелся очень удачный тайник, а в нем - бланки разных документов. Все старого образца, но они еще в ходу, потому что новыми паспортами с фотопортретами не обеспечены даже петербуржцы, хотя разговоры в Думе идут много лет. Болтуны.
Но что же делать с рубашкой? Может к соседям обратиться? Мне нельзя так долго одному без дела, я так с ума могу сойти. Еще мне срочно нужен хороший ювелир. Но в парадном скучает "охранник", а на черной лестнице еще один. Обложили.
30 июня.
Алексей ведет меня широким коридором, заставленным всякими сундуками и ящиками. Пахнет щами, керосином, махоркой и чем-то еще, о чем даже думать не хочется. Лампочки тусклые. Хочется вернуться на лестницу и проверить, точно ли на двери висит бронзовая табличка "Надворный советникъ И. И. Полищухинъ". Алексей смеется:
- Отвыкли вы в своей Эстляндии от русского духа, гражданин комиссар! Сейчас так многие живут.
Я знаю, что многие из бывших, потеряв прежние средства к существованию, стали сдавать свои квартиры покомнатно. Вот и этот дом стал похож на улей. Но в этой квартире нам не надо никого. Мы проходим коридором на черный ход, по нему спускаемся на первый этаж и стучимся в неприметную дверь. Судя по тому, какими она оборудована запорами и цепочками, именно эта дверь и есть главный вход. Нас рассматривают, расспрашивают, впускают, ведут по другому темному коридору.
Хозяин, старомодный старик с моноклем, больше похож на отставного улана, чем на ювелира. Но это знаменитый подпольный петербургский оценщик, работал когда-то у Фаберже. Без Алексея я бы его никогда не нашел. А если бы и нашел, он бы меня не принял.