В любую погоду, в дождь ли, в снег ли, в пыльную жару или в ледяной мороз - его всегда можно было застать на Белом озере.
Семьи шли на майские шашлыки - потрепанная соломенная шляпа старика желтела среди ивовых кустов на берегу. Иногда бамбуковое удилище взлетало вверх - и в ведро опускался очередной карась.
Молодежь весело катала старые покрышки, готовясь зажечь их на Ивана Купалу - Семенович наблюдал за тонким пером поплавка, в ожидании, когда упитанный лещ осторожно возьмет наживку, и поплавок неторопливо ляжет на бок.
Звенели звонки, сообща о начале нового учебного года - старик махал спиннингом, запуская блесну в только ему известное уловистое место и вытаскивая сопротивляющегося судака.
Деды Морозы и Снегурочки зажигали огоньки на елках детских утренников - закутанный в тяжелый тулуп Семенович сидел над лункой, чуть-чуть подергивая мормышкой и присоединяя еще одного ерша к уже заброшенным в ящик.
Кто-то называл его сумасшедшим, кто-то говорил, что человек имеет право жить так, как ему захочется. В конце концов, жена уже давно умерла, дети разъехались, внуки не приезжали. Если Семеновича спрашивали, что же его так манит на рыбалку, он весело щурился и отвечал: "Так вы что, не знаете? Время, что ты провел на рыбалке, в зачет жизни не идет". Когда же спрашивавший улыбался и уточнял: "Так это что, если все время с удочкой сидеть - и не состаришься никогда?", Семенович неожиданно серьезно отвечал "Ну да". Так что становилось непонятно: вправду он верит или всего лишь шутит. Если же любопытный оказывался очень настырным и уточнял возраст, старик отвечал "Семьдесят два" и всегда наблюдал веселую улыбку. Семенович лет на семьдесят и выглядел.
Любопытные почему-то не понимали одной простой вещи: если годы, проведенные на рыбалке, в зачет не идут - то зачем их считать?
Правда, старик все-таки шутил: время на рыбалке не просто не считается - оно идет назад. Уж за девяносто три (или сто два?) года он мог это понять. Правда, ловить рыбу старик ходил не для этого.