Аннотация: О людях и, собственно, о не людях. О чувствах, желании и ..любви. Фантастика, да. Слегка пафосная и не слегка тарабарская.
О людях и гоблинах
Мне кажется, я устал едва родившись. От продолжительной внутриутробной борьбы, глобальной тяжести мира и накатившего вдруг чувства обречённости. Не знаю.... Во всяком случае, я помню, как радостно орал мой брат Лисица, покинув лоно и приветствуя создателей, а я лишь слушал его невнятную речь, зевал, и тянулся душой туда, где лежал сонный и безвольный, выпустивший нас на свет организм.
Я не хотел покидать его. Маленькие саблезубые акулы, запущенные рукой создателей в океан организма множественные зиготы, мы были оставлены в нём, в тёплом человеческом теле, дабы умерщвлять друг друга в отчаянной схватке за право быть рождённым. За право выжить, и в лаврах сильнейшего единолично появиться на свет. И бились насмерть, за жизнь. Все до единого - за свою. И только я бился за то, что не горело во мне, рдея и вскипая с каждым новым делением клетки, а чуть теплилось, тлело в организме, в чреве которого я находился.
Я чувствовал эту жизнь каждым пробивающимся волоском, каждой открывающейся порой, каждым пульсирующим нервом. Я встречал каждый толчок её сердца радостным ликованием, если хотите - щенячьей песней, и постепенно набирался сил. Да, набирался, потому что среди своих не рождённых собратьев я был самым слабым - вначале, и самым отчаянным в конце.
Следы острых зубов Лисицы оставили на моём теле рваные шрамы, - он был достойнейшим соперником, - и всё же, когда пришла пора разрывать лоно, губить создание и выходить на свет, именно моя рука лежала на его горле, обменивая одну жизнь на другую и принуждая чувствовать: если его путь к освобождению окажется слишком рьяным - он сдохнет. Захлебнётся собственной кровью...
... А потом его отняли. Организм. Отсоединили. И нить, питавшая меня, оборвалась. Боль от этой потери пронзила меня, заползла в сердце и, затаившись, больше не отпустила. От этой боли я жил калекой.
Последнее, что я помню о своём рождении - это как тихо и долго плакал, проклиная оставившее меня создание, и проклиная тех, кто, выжав из меня все соки (заставив бороться за выживание), ещё долгое время со спокойным интересом наблюдал за моими вялыми телодвижениями.
Снег, настоящий. Такой белый, холодный... и такой земной. Я делаю шаг, наклоняюсь и набираю полную горсть. Сжимаю пальцы и чувствую, как он сминается, твердеет в моей руке, как забирает тепло, взамен отдавая холод. Я жду, - снег больно зол и колюч, - я стискиваю кулак и упрямо жду, и вот, наконец, первые тёплые капли просачиваются сквозь пальцы, стекают по ребру ладони, отрываются и... падают... падают... падают, исчезают у моих ног в глубоких снежных колодцах.
- Возвращаемся? - окликает меня голос Лисицы, и я невольно вздрагиваю; неохотно отвлекаюсь от дивного зрелища. Лисица стоит за моей спиной, в четырёх шагах, и смотрит в глаза напряжённо и зло. Его облик колеблется, он отчаянно сопротивляется моему воздействию и той оболочке, в которую насильно облачён. Тщетно. Я сжимаю добела рот, а мой брат - кулаки.
- Кончай дурить, Улитка. Хватит! - говорит он, бросая пробную охапку гнева мне в лицо. - Твоя игра затянулась и мне это не нравится. Стряхни с меня эту дрянь, сейчас же, и я забуду, как далеко ты зашёл. Возможно даже, - с усилием обещает, - я смогу промолчать.
Глаза Лисицы горят и лгут, и ускользают от моего взгляда. Ему ненавистно это тело, ненавистен навязанный мной мир, но всего более - ему ненавистно собственное бессилие. Он ёжится, вжимает голову в плечи, сучит ногой, и я с удивлением понимаю - от холода.
- Никаких игр, Лисица, - шепчу я, и тишина тот час же доносит до него мои слова. - Просто ты и я. Прими это.
Я никогда не видел людей и наслаждаюсь зрелищем. Память бессознательно, по первому требованию воссоздала меня, и я не задумываясь, поделился внешностью с братом. Теперь я стою, смотрю в собственное зеркальное отражение и вижу, как оно сначала краснеет, а потом медленно покрывается бледными пятнами.
Лисица молчит. Долго. Мне кажется, мы оба слышим, как от нарастающего напряжения вокруг нас начинают звенеть секунды... и вдруг взрывается:
- Зачем ты притащился сюда, Улитка? Зачем? Показать, как ты крут? Дерьмо! Ты всё равно ничего не докажешь ни мне, ни себе. Ты двинулся, мать твою, свихнулся, если готов упасть так низко! Она - никто. Никто - понимаешь?! Тварь...
- Заткнись! - рычу я, но Лисица не слышит. Он сердит и растерян, и совсем не похож на себя. С недавних пор я навеваю на него страх, и ему это очень не нравится. Впрочем, чему удивляться, я действительно чувствую себя в значительном отклонении от нормы.
Он открывает рот в желании сказать, кинуть мне в лицо очевидную истину, но я резко обрываю его:
- И не думай, Лисица. Не сейчас. Я слышал об этом всю свою жизнь, о величайшей долбаной чести, оказанной нам самими создателями. Лучше заткнись.
Но Лисица не слышит. Он всё ещё не верит в моё сумасшествие.
- Вспомни, кто мы, Улитка, - требует он. - Вспомни о даре Создателей! О выборе! О милости к нам!
Январский воздух необычайно свеж. Он заползает внутрь и наполняет лёгкие холодом, дарит моему новому телу необъяснимое ощущение первозданной чистоты. И покоя.
Вспомни о милости... не забывай...
Ох, Лисица, послушное дитя создателей. Одна из многих тысяч безвольных игрушек. Я помню, а как же. Я никогда и не забывал об этом. О величайшей милости усердно творящего, позволившего отверженному дитяти вкусить яд понимания и муку бессилия. В собственном утверждении - забавляющегося играми низшего разума. Конечно, я помню. Но если ты...
- Если ты ещё раз напомнишь о крови, что течёт в моих венах, Лисица, я тебя удавлю, - обещаю я и ощериваюсь улыбкой.
Довольно. Я не хочу злиться. Мне мало лет и я еще недостаточно знаю себя. Я понимаю. Я понимаю всё настолько ясно, отчётливо, как никогда в жизни, что от этого тошно. Да, я свихнулся, Лисица прав. Двинулся, но мне решительно плевать. Я киваю головой и отворачиваюсь. Поднимаю ладонь к лицу и ловлю редкие снежные хлопья, кружащие надо мной. Вновь и вновь. Вновь и вновь я закрываю глаза и отдаюсь новому для меня чувству - познанию природы тончайшего соприкосновения.
Лисице не нравится. Ему никогда не нравится то, что я говорю и как поступаю. А мне как всегда - всё равно. Единоутробные подопытные черви, дети одной матери, мы от того не являемся единомыслящими.
Он ждёт. Думает. С опаской оглядывает подступивший к нам со всех сторон лес. Наконец, подходит и толкает меня. Эй, Улитка! Заглядывает в глаза: что с тобой? И тут я говорю. Как чувствую. Не раздумывая и не сожалея, даже не надеясь на понимание, просто изливаю душу, лишь на секунду поймав его взгляд:
- Жить хочу, Лисица. Жить, как человек. Родину хочу. Мать. Надоело быть бастардом, понимаешь? Неприкаянным исполненным благодарности ублюдком, перспективность генетической схемы которого так тешит его создателей. К чёрту их, Лисица! К чёрту! Не то взвою.
Губы Лисицы вздрагивают и синеют, а тонкие, непослушные пальцы впиваются в мои плечи.
- Чего ты хочешь? - тихо спрашивает он, возвращая влажный, с липкой от страха поволокой взгляд. - Смерти, дурак?!
И я отвечаю. Я изо всей силы бью Лисицу по лицу, и размазываю хлынувшую из рассечённой губы кровь по его худым щекам.
- Вот этого! Этого хочу, понимаешь?!
Я разворачиваюсь и иду прочь, к зовущей меня лощине. Стылое январское солнце плывёт в заиндевевших ветвях, окрашивая розовым отлогие склоны, под ногами, меж снежных гребней, хрустит тонкий наст, а я направляюсь туда, где среди сплетённых, словно тонкое паучье кружево ветвей, меня ждёт та, кому принадлежит моё сердце.
Сбивая носком лежалую листву, в это холодное утро Лисица спешит следом. Он бежит, делает неуверенный шаг, спотыкается о поросшую мхом корягу и падает. Оцарапывает замёрзшие ладони. Вскакивает и, вцепившись в плечо, останавливает меня. Кричит:
- Сучий выродок! Чел недоделанный! Стой! Я никогда не приму её! Слышишь! Никогда! Жалкий урод! Рохля! Никогда! Ты не заставишь меня!
Ну наконец-то, Лисица. Первые настоящие слова. Ты вновь вспоминаешь кто я, и я тебя за это люблю. Ты знал, ты всегда знал, ещё до рождения, кто в нашем тандеме притаившаяся гадина. Никчемная выбраковка. Знал ещё до того, как светлые лики создателей отразили понимание, чем я оказался для них. А именно - горьким плевком в лицо усердного.
Я заставлю. Я заставлю тебя, брат, и ты это знаешь. Тихоня и изгой, я слишком долго сдерживал себя, погрязая в трясине собственного ничтожества. Чувствуя силу и страшась ей повиноваться. Я так желал найти себя в глазах создателей, так желал выздороветь и забыть боль, что в этом своём слепом стремлении, едва не предал живущего во мне монстра. Но ты напомнил мне. Спасибо. Как всегда.
Лисица держит моё плечо, и я заявляю. Я говорю, что не желаю с ней расставаться и мне плевать на него. А ещё, я смотрю в его потерянные глаза и говорю: отвали, мол, Лисица, и всё. Пошёл ты! И толкаю, швыряю его на снег.
Я почти спустился. Сонная лощина подо мной нежна и туманна. Как мечта. Она сидит на мягкой лапе зелёной пихты и улыбается мне. Я вижу её тонкую согнутую фигурку, и не могу поверить, что у меня получилось.
- Остановись. - Лисица почти умоляет. - Ты хотел посмотреть на Неё - посмотрел. Что тебе ещё, Улитка?! Она не мать нам. Слышишь. Не мать. Она - просто тёплое пузо. Чёртов клеточный инкубатор!
Я почти не чувствую ног под собой, всё плывёт как во сне. Кажется это не я, а она приближается ко мне. Вплывает в мой мир и ласково касается щеки.
Здравствуй, слышу я, и перестаю дышать. Я умираю от одной её близости, от долгожданного слова, а от прикосновения тут же возрождаюсь, как птица феникс.
Здравствуй.
Мы стоим и смотрим друг на друга мириады секунд, бездонный океан вечности, а время течёт мимо нас, тихо-тихо, капля за каплей, и исчезает, бесследно перетекает за горизонт. Я так долго искал тебя, шепчу я, и она вторит мне. Как долго. Мои пальцы служат ей - они плывут в её волосах, растворяются, скользят в золотистом шёлке. Они дрожат, но я не отнимаю их, я просто не в силах отнять их, и я впитываю, гнусь ивовой ветвью и впитываю эту дрожь каждой подушечкой пальца, каждым трепещущим нервом. Пока боль, наконец, не отпускает меня.
Лисица стоит за моим плечом и дышит в затылок потрясением и страхом. Я слышу его встревоженный голос среди сотен голосов создавших его, я давно научился читать мысли, и слышу, как они кричат в его голове, вопят, обнажая перед ним его собственную значимость. Они призывают его вернуться и вернуть меня. Допустив риск собственной жизни. Владетели. Ну нет уж. Этот мир принадлежит мне, и я не позволяю ему сделать и шагу.
- Ты ненавидишь их, Улитка, создателей, я знаю, - говорит Лисица, безуспешно возводя преграду нарастающему в голове крещендо голосов. - Презираешь, но похож на них больше, чем кто бы то ни было из нас. Почему? Это несправедливо.
- Случайный расклад, Лисица. Не более того.
- Ложь. Ты всегда был лучше, способнее всех - я знаю тебя как никто, но считал нужным скрывать это. Я думал... Я не раз думал, Улитка, почему? Всегда оставался один - самый достойный, самый сильный, так хотели создатели, и лишь в нашем случае они получили двоих. Так почему жив ты, когда я - знание съедает меня - должен был быть тем единственным? Почему?
Действительно, почему? Но, неужели ты не знаешь ответа, Лисица? Неужели, правда, не знаешь? Потому что так захотела та, чья рука сейчас лежит на моей груди.
- Программа развития дала сбой, вот и всё.
- Перестань, Улитка! Хватит! - взрывается Лисица. - Это ты дал сбой. Ты! А они все были слишком абсолютны, слишком совершенны в своём замысле, что бы что-то изменить. Это ты оставил меня жить. Так почему, брат? Ответь, почему? Снова грёбаное милосердие?..
- Пошёл ты...
- ...А ты хоть раз задумывался, зачем оно мне? - Теперь Лисицу едва слышно. - Каково это - видеть твои идеальные иллюзии и корчиться в муках бессилия. Сдыхать от зависти, разбиваться о собственную серость и понимать, понимать, что мне никогда не стать таким как ты. Никому из нас, десятков сотен идеальных ублюдков, не стать! Как бы создатели этого ни хотели. А сейчас ты...
Голос Лисицы неожиданно обрывается.
- ...Ты. О, Господи, - бормочет он, и сжимается; закрывает глаза и прячется, скукоживается в комок. - Прекратите, - тихо просит невидимых мучителей, - пожалуйста.
Мне не нужно видеть брата, мой мозг полностью сосредоточен на нём и на том хоре голосов, что резонирует в его голове, нарастает, превращая многоголосие в сумасшедший дискант. Это тяжело. Я почти не слышу окружающий меня мир, я лишь чувствую. Поступает приказ убить меня и Лисица ломается. Словно обожженной кожей, я ощущаю, как остов его жизни трещит и рушится, сминаемый чужой волей.
Ты лучше, брат. Ты гораздо лучше своих отцов. Держись, Лисица. Пожалуйста, держись.
- Я не выдержу.
Но Лисица старается. Он сопротивляется, даже не догадываясь, не допуская мысли, Лисица отчаянно сопротивляется и у меня возникает ноющая мысль - неужели я для него что-то значу?
Голоса хотят, призывают, требуют. Досаждают. Почему он не может убрать их из своей головы так же легко, как я? Почему? Ведь это не трудно - стать хозяином себе самому. Вот чёрт. Чёрт!
Я хочу освободить его, я могу это сделать, реорганизовав сеть воздействия создателей на его волю одним глубоким, страстным желанием, но именно сейчас, именно сейчас я куда больше желаю дать ему настоящее исцеление. Я отнимаю самые дорогие для меня руки от своей груди и ловлю отражение брата в Её распахнутых серых глазах.
Она долго смотрит на него. Непонятный, низший организм. Так долго, что на её онемевших губах застывает прерывистое дыхание. Затем делает первый несмелый шаг....
Я должен снять с себя оболочку. Все пять, известные Лисице, оболочки этого измерения. Я способен воссоздать себя из конечного энергетического сгустка - обозначающего смерть, но брату, как и создателям, это неизвестно и я решаю воспользоваться незнанием и надавить на него.
- Я устал слышать их в тебе, Лисица, - говорю я. - Освободи меня, или делай, что велено и убирайся.
Понимание того, насколько глубоко я чувствую его, не удивляет Лисицу, словно он всегда знал об этом. Он отнимает сжатый кулак от пульсирующего виска, открывает глаза, и направляет мне в спину мятежный болезненный взгляд.
- Я не хочу причинить тебе вред, Улитка, - говорит он, как в оправдание разгневанным родителям. - Мне это просто не под силу. Так зачем они мучают меня?
И правда - зачем?
Мне не хочется врать. Всё это чертовски сложно.
- Я пугаю их. Очень, - честно отвечаю я. - Они просто хотят с чего-то начать. Ты - недорого стоишь, Лисица.
Я чувствую, как он улыбается.
- Здорово. Ох-х... - Алая, тонкая струйка крови показывается из ноздри Лисицы и стекает на полуоткрытые губы.
- Эй, Улитка, - тихо окликает он, и я послушно поворачиваюсь; натыкаюсь на его новый, незнакомый мне взгляд. - Скажи, Улитка, это правда... Она?
Мы смотрим на стройную фигурку в нежно-розовом дымчатом платье, с поступью феи, замершую во времени и сейчас разъединяющую нас.
- Да, Лисица, - отвечаю, и вижу, как его губы ломаются подобно телу, складываются в горькую усмешку.
- Она. А я до последнего думал, что ты блефуешь.
- Больше нет.
- Нет, - Лисица кивает и закрывает глаза от боли. - Теперь я знаю, что нет. Ты сволочь, Улитка, - шепчет он. - Настоящая жестокая сволочь.
Две оболочки слетают с меня без особого труда - я готов к любой расправе. Я избавляюсь от подаренных мне создателями привилегий и, вытряхнув из себя нутро, намеренно остаюсь в самом уязвимом состоянии - человеческом теле. Настоящий монстр, я заставляю Лисицу поверить в то, что ...
"Ты погибнешь", - читаю я понимание в его глазах, но перевожу обледеневшую от страха мысль на то, что действительно важно для меня, если он не сделает выбор:
- Если она увидит меня, после... Она ослепнет. Придется решиться на многое, брат. - Я подхожу, обнимаю Лисицу, беру за руку и, вложив в неё стальной лоскут материи, сжатый до сверкающего клинка, вонзаю его себе под ребро. - Иначе создатели тебе не простят...
- ...Ты!! - Лисица замирает, затем силится, дергает от меня в бок своё непослушное тело, и падает в протянутые к нему руки. Её руки.
До моего перехода остаётся мгновение. Я вижу блеск в глазах Лисицы и слышу, как хор голосов взрывается в его голове ликующим криком... но, вдруг, затихает. И наконец, по взбунтовавшейся новоявленной воле, смолкает навсегда. Сталь исчезает.
Всё хорошо. Всё хорошо.
Она тянется к нему. Летящее создание. Мягко обнимает. Притягивает к груди и осторожно подносит к лицу оцарапанную ладонь. Смотрит, словно узнавая, а потом касается её мягкими тёплыми губами.
Рыдание вырывается из груди Лисицы:
- Ненавижу! Ублюдок... Улитка, ты...
- Знаю, - я закончил "представление" и теперь смотрю на них. На таких разных, однако, так похожих друг на друга существ. - Знаю, Лисица.
- ...ненавижу.
Справедливо. Но ведь мы с тобой всегда знали, кто из нас настоящий выродок, брат, не правда ли?
- Это ты, - шепчет он в Её золотистые волосы. - Ты сделала его таким. Скажи? - ищет ответ в её глазах. - Кого ты призвала на помощь - Бога?..
Красные пряди сбились на лбу Лисицы. Длинные, они почти закрыли от него мир, и я подхожу и отвожу их с высокого лба. Сметаю с виска пушистый снег.
- Я много раз слышал во сне твоё имя. Я тоже... - Лисица поворачивает голову и смотрит на меня: - Я тоже помню его, Улитка. Я столько раз пробовал его на вкус.
Слёзы бегут по щекам Лисицы. Тяжёлые. Крупные. Настоящие человеческие слёзы, и я сдаюсь. Я отпускаю Лисицу и прощаюсь с ним навсегда. А может, если повезёт, до времени.
Напоследок он бьёт меня, сильно и умело, и я расстаюсь с ним, улыбаясь.
- Эй, пацан! Вам куда? Если до Ореховки - могу подкинуть.
- ...За так?
- Да ладно тебе, я ж порожняком. Всё равно машину в гараж гнать.
- Отвали, мужик. Дотопаем, как-нибудь.
- До Ореховки? Не смеши! До неё по окружной - километров семьдесят будет.
- А по-прямой?
- По-прямой? Ну-у, тридцать с лишком, надо думать. Так это ж через лес! Ты на подругу свою посмотри. Жаль девчонку, замёрзнет в такой одежке.
- Ладно, поехали.
- Эх, молодёжь. Куришь?
- Не курю.
- Правильно, пацан. Молодец. А мой курит, паразит. Тринадцать ему, - да вот как тебе, - а года два уж сигареты у папки из кармана тырит. Лупил - без толку. Сам таким же был. А она?
- Нет.
- А-а. Сестра? Похожа.
- Мать.
- Че-го?
- Мать, говорю.
- Шутник, да? Типа - юморист. Ха!
- Нет, мужик, правда, мать.
- Тебе что ли, рыжий? Ей же от силы семнадцать! Что, не лезь не в своё дело - не получишь дурацкий ответ, да? Из дому удрали, наверное, вот и секретничаете. Скажешь тоже - мать!
- Да нет, мужик. Я правду говорю. Её инопланетяне украли, а брат мой вернул. Скучал по ней сильно. Теперь вот домой едем. А брат, как дела с ними уладит, тоже вернётся.
- Э-э...
- Суки они редкие. Экспериментируют.
- А-а. Ну-у... Может, я знаю, брата твоего?
- Вряд ли, мужик. Там, откуда мы прибыли, его Улиткой все зовут и дальней стороной обходят.
- Улиткой?
- Да. А еще - чокнутым. Скрытный он очень. Такого может натворить, если захочет.
- И ты?
- Что я?
- Ну-у, типа, с тарелки, пацан.
- Ну да. Мы на Земле совсем недавно. Даже поесть не успели. Красиво тут у вас.