С сегодняшнего дня начинаю вести дневник. Я поняла, что он совершенно необходим мне. Это, наверно, смешно: я и дневник! Ведь если бы кто-нибудь сказал мне об этом хотя бы месяц назад, я бы здорово повеселилась. А теперь... Это трудно объяснить.
Часы пробили три. Я только что вернулась из школы. Дома никого и тихо-тихо. Слышно, как тикают старые часы в соседней комнате. В 1905 году папкин двоюродный дед привез их из Японии, где был в плену. До сих пор они исправно отбивают каждый час.
Все началось позавчера. Я была у Иринки. Мы сидели в ее комнате на нашем любимом диванище и секретничали. Вдруг Иринка как-то странно взглянула на меня, помялась немного и говорит:
-- Хочешь, открою тайну? Только поклянись, что никому не скажешь!
И я тут же дала самую страшную клятву, на которую была способна. Тогда она залезла в книжный шкаф и извлекла три потрепанных общих тетради. Это был ее дневник, начиная с шестого класса. Потом мы долго сидели, прижавшись друг к другу, и читали записи. И вспоминали. Это было чудесно!
Когда я возвращалась домой, уже темнело. Шла и думала: "Хорошая штука дневник. Оно, конечно, не модно. Ну и что? Живешь вот так, живешь, что-то с тобой случается; проходит совсем немного времени-- и все забылось начисто. Словно кто-то--рраз--и стер с листа бумаги карандашный набросок. Осталось только смутное воспоминание события, его след.
Вдруг когда-нибудь я сделаюсь знаменитой или спасу кому-нибудь жизнь? Тогда обо мне напишут в газете, и дневник здорово пригодится. Хотя нет, что про меня можно написать? Не очень умная, не очень оригинальная. Вот Ольга--это да! Во всем разбирается: в музыке, живописи, английский хорошо знает. И остроумная вдобавок. Даже взрослые ребята, им уже по двадцать, относятся к ней с уважением. А я что? Со мной кто поговорит, так потом думает, наверно, что я глупая и серость. Сколько раз пыталась приняться за себя всерьез! И английский учить начинала, и французский. Ничего не выходит--нет силы воли. В кого я такая? Папка был военным летчиком, уж чего-чего, а силы воли ему не занимать. Да и юмора тоже. Правда, юмор у него своеобразный.
Как-то раз папку переведи по службе. Сначала мы переехали, потом пришел контейнер с вещами. В тот прекрасный день мы разгрузили контейнер, заперли квартиру, а сами отправились смотреть город. Возвращаемся часа через три, заходим в квартиру--и что же? Нашего чудесного немецкого гарнитура нет и в помине, остались только две старенькие табуретки, да кой-какая мелочь. Мама как вошла, так и села на один из табуретов. А папка зашел, осмотрелся, сел на второй табурет, отвернулся к окну и начал подозрительно трястись. Потом уже не смог сдержаться и захохотал в голос.
-- Не суждено,-- хохочет,-- не суждено мне быть рабом вещей,-- и разве только не икает от смеха. Я на него посмотрела и чувствую-- не могу больше. Прислонилась к двери и тоже захохотала, за мной Сережка, за Сережкой мама. Сидим в пустой квартире и помираем со смеху. Переглянемся -- и того пуще! Ладно. Просмеялись и пошли к соседям выяснять ситуацию. Оказывается, пока мы прохлаждались, неизвестные подогнали к дому машину, погрузили наши вещи и тю-тю! Так и сгинул наш немецкий гарнитур. А соседи? Что соседи? Они ведь нас тогда еще не знали.
Только что звонила Иринка. Иду гулять. Вечером запишу что-нибудь еще.
23.00.
Спать хочется... Ничего интересного не случилось. Шатались по улице. Уроки не сделала. Завтра придется в школу пойти пораньше, чтоб успеть сдуть стереометрию.
14 февраля.
Вчера мне исполнилось 17 лет. Я чувствую себя уже совсем взрослой. Так удачно вышло, что мой день рождения пришелся на воскресенье.
Утром все поздравили меня и, естественно, подарили подарки. Мама сказала, что больше не будет ругать меня за подкрашенные ресницы и чересчур короткие юбки. Она подарила мне черные лакированные туфли на высоком каблуке! Я взвыла от восторга и бросилась обнимать ее. Она хохотала и отбивалась.
После пришли папка с Сережей. Мой братец подарил мне книгу об искусстве Возрождения и сказал, что я смогу оценить его подарок, когда поумнею. Вечно он задирает нос! Думает, если родился на 6 лет раньше, так есть чем гордиться!
Зато папка - просто молодчина! Наговорил таких смешных вещей, что я едва не лопнула от смеха. А потом сказал, чтоб через пять минут я была готова -- идем по магазинам.
Наверно, мы с ним облазили полгорода. Я уже совсем было скисла, потому что мне ничего не нравилось, а папка только посмеивался. Но вот мы заехали в совершенно незнакомый район--никогда не предполагала, что так плохо знаю свой город,--и спустились в неказистый полуподвальный магазинчик. О чудо! Там было то, о чем я мечтала целых сто лет: светлое летнее пальто.
Я примерила его. Оно было сшито для меня. Нежно-бежевый цвет очень гармонировал с моими зеленоватыми "кошачьими" плазами. Я взглянула на цену и тут же расстроилась--88 рублей. Да у нас и денег-то таких с собой нет. Но я, дурочка, я недооценила своего папку. Пальто он купил.
Когда у выхода на контроле мне заворачивали покупку, я всеми силами старалась остаться серьезной. Увы, безрезультатно! Рот сам собой разъезжался до ушей, и папка говорил потом, что я сияла как медный пятак. Во всяком случае, глядя на меня, все продавщицы почему-то заулыбались. Я покраснела и скорее потащила папку вон из магазинчика.
Дома было весело. Мама готовила в кухне праздничный обед, папка стал помогать ей. А я вертелась перед зеркалом в новом пальто и туфлях. Скоро станет совсем тепло. Тогда вечером мы с Иринкой и Светкой пойдем гулять в центр, и я буду здорово смотреться.
Семейный обед удался на славу. В этом была и моя заслуга, правда, довольно скромная. Вечером пришли мои одноклассники, только Ольга не смогла; у нее мама заболела. Все было очень здорово. Мы танцевали при свечах под Сережкин магнитофон (у него записи есть--закачаешься!) Предки купили две бутылки шампанского, еще мальчишки притащили с собой вина. В общем, нормально. Я чувствовала себя хозяйкой дома, и это возвышало меня в собственных глазах. Мы бесились, как сумасшедшие, и разбили два фужера. Но это ерунда!
В 11 часов все разошлись, а папка помог мне убрать комнату и вымыл за меня посуду (ведь я--именинница). Потом я юркнула под одеяло и свернулась клубком. Мне было так хорошо! Я представляла себе, как мы покупаем пальто, как мама дарит мне туфли, как весело было вечером, и незаметно уснула.
24 февраля.
Двадцать третьего мальчишки целый день ходили довольные и счастливые, как именинники, а девчонки озабоченно шушукались. Мы приготовили ребятам небольшие сюрпризы, но не знали, как они воспримут их.
Последний урок (история) вместо 45 минут растянулся по меньшей мере на час, но все-таки кончился и он. Тогда мы выгнали ребят из класса и разложили открытки с разными веселыми пожеланиями. На каждую открытку поставили наш сюрприз: пластмассового петуха с ярко-зеленым хвостом. И запустили мальчишек. Они влетели в класс и бросились к своим местам. По-моему, некоторых обидели наши шуточные пожелания, да еще с петухом в придачу. Положение спасла Наташа Алексеева. Она не выдержала, глядя на вытянутые физиономии наших мужчин, и прыснула со смеху. За ней фыркнула я, за мной остальные. Так что все обошлось. Кстати, открытку я подписывала Славику.
1 марта.
Сегодня первый день весны. Но это по календарю. На самом деле весна уже в разгаре. Солнце. Лужи. Тепло. А мы полдня торчим на уроках. Это недопустимо!
Сидишь, а голову твою, как магнитом, тянет к окну. Уговариваешь себя: "Я только взгляну -- и тут же отвернусь". А взглянешь -- и не тут-то было, оторваться не можешь. Сосульки прямо на глазах тают под жаркими лучами. Птицы: воробьи, голуби, скворцы - совсем одурели от весенней свободы. Прыгают по веткам, важно расхаживаются по грязной земле, купаются в лужах и галдят, галдят, галдят.
После уроков Славик провожал меня. Домой идти; не хотелось, и мы завернули в парк. Говорят, нашему парку лет триста; и первое дерево в нем посадил Петр I. Мне нравится думать, что когда-то в нашем городке побывал этот великий царь. Хотя когда я ездила в соседний городок, мне в парке показывали огромный дуб, якобы тоже посаженный Петром. Похоже, бедняге Петру нечем было заняться, кроме древонасаждений.
Парк раскинулся по обеим сторонам реки и в некоторых местах напоминает настоящий лес. Мы бродили по непросохшим дорожкам и болтали обо всем. От земли поднимались струи нагретого воздуха, и нас окружало дрожащее марево. А небо было безоблачное и синее до невозможности.
Шлепая по грязи, рассуждали о жизни. Славик собирается поступать в Мореходное училище. Он оказал, что будет писать мне оттуда, если, конечно, поступит. А я обещала отвечать.
Потом мы сидели на спинке скамейки, грелись на солнышке и смотрели в небо. Вокруг скамейки разлилась громадная черная лужа, и, чтобы я не замочила ноги, Славик перенес, меня на руках. Когда он поднял меня и пошел, наши взгляды вдруг встретились. Мне сделалось как-то не по себе, и я тут же отвернулась.
Сначала мы болтали, потом разговор сам собой оборвался, и мы замолчали. Просто сидели, молчали, а вокруг нас была вода. Подул ветерок, и по луже побежала рябь. Я сказала, что представляю себя на корабле, капитан которого Славик. И мы снова начали болтать о том, о сем. Потом я некстати вспомнила, что сегодня моя очередь готовить обед, и заторопилась домой. Славик снова взял меня на руки, но в этот раз я не смотрела ему в глаза. Он поставил меня на землю, и мы пошли из парка. Славик спросил, пойду ли я с ним в кино, если он возьмет билеты? Я сказала, что пойду. И вдруг мне ужасно захотелось взглянуть на нашу скамейку, и я обернулась. Светлым пятном она выделялась в конце аллеи и действительно напоминала остров. Аллея словно сходилась к этой скамейке. Или, наоборот, начиналась от нее? Славка потянул меня за рукав, и мы пошли дальше.
8 марта.
Как хорошо, что есть 8-ое марта!
Вчера в школе наши мальчики оказались на высоте. Они взяли билеты на вторую серию "Фантомаса". Для этого Мишенька Глебов и Витя Семенов сбежали с занятий и два часа простояли в очереди. Но зато после уроков мы всем классом гордо прошествовали в "Победу". Народу была тьма, и "лишние билетики" спрашивали чуть не за квартал. Фильм -- прелесть, я так смеялась! Там играет Милен Демонжо. Девочки говорят, что я на нее очень похожа. Мне тоже так кажется.
Но самое интересное было сегодня. Домашние обязанности в этот день папка с Сережей взяли на себя. Они явно что-то задумали и с самого утра бросали в нашу сторону таинственные взоры.
За завтрак отвечал братец, поэтому он состоялся в 12 часов. Ничего, съедобно получилось. Потом он убрал со стола, а папка взялся мыть посуду. Сережка между тем исчез.
На папкиной совести лежал праздничный ужин, который был назначен на 20.00. Вскоре нам с мамой ясно дали понять, что дома мы лишние и что чем дольше нас не будет, тем лучше. Мы гордо удалились.
Вернулись домой около шести, от нечего делать посмотрев длиннющий индийский фильм с песнями и танцами. Вошли-- и ахнули! За время нашего отсутствия квартира преобразилась самым чудесным образом. Окно было занавешено тяжелыми шторами, создававшими полумрак. Тахта застелена тигровой шкурой, тщательно вырезанной из синтетического меха. Хрустальные бокалы загадочно мерцали в колеблющемся пламени разноцветных свечей. А бабушкин серебряный сервиз матово поблескивал на столе. И повсюду в самых невероятных местах были расставлены, подвешены, укреплены изящные вазочки с букетиками живых цветов. Только сейчас смогла я по-настоящему оценить Сережкины букетики. Ведь именно они придавали комнате необычный, сказочный колорит. Изогнутые веточки, переплетающиеся стебли, горшочки в форме лодочек, кувшинов, диковинных ваз. Что и говорить, это впечатляло!
О букетиках нужно сказать особо. Дело в том, что полгода назад брат раскопал где-то книгу о японском искусстве составления букетов -- икэбана. Эта книга оказалась для него роковой (мамины слова). Я говорю проще: Сережа стебанулся на букетиках. Собирает какие-то веточки, горшочки, камушки и творит из них различные композиции. В своей комнате развел настоящий сад из декоративных растений. Но больше всего меня удивляет то, что эти растения у него не только не сохнут, но живут и размножаются. Он уже расселил их в гостиной и все время грозится начать атаку на мою комнату.
Вдоволь насладившись произведенным эффектом, папка с Сережей отправили нас переодеваться.
Около половины восьмого я проскользнула в мамину комнату. Из кухни до моего обоняния донеслись невероятно вкусные запахи: папка колдовал с французскими рецептами. Я сглотнула слюнки и с сожалением притворила за собой дверь. На маме было именно то цлатье, которое она и должна была надеть в этот необычный вечер. Длинное, до полу, с глубоким вырезом. Его насыщенный синий цвет оттенял молочную белизну ее кожи и гармонировал с синевой глаз. Украшений никаких, кроме золотого медальона. Она сидела перед зеркалом, задумчиво вглядываясь в свое отражение. Вот вынула шпильку и уложила по-другому локон. Снова придирчивый осмотр. Кажется, все! Она легко поднялась со стула и тут увидела меня. Критически оглядела с ног до головы: зеленое платье с глухим воротом, зеленые тени на веках и удлиненные тушью ресницы. Мама взяла с трельяжа "шкатулку с драгоценностями" и извлекла золотую цепочку. Я наклонилась, и она надела цепочку мне на шею. Потом я сидела перед зеркалом, и мама укладывала мои волосы. В 20.00 дверь маминой комнаты отворилась--и появились мы.
Наши мужчины вскочили с тахты (они уже ждали нас) и с торжественным видом подошли к нам. Папа церемонно раскланялся и подал руку маме; Сережка тоже попытался изобразить нечто подобное, но у него получилось немного смешно. И вот таким чинным образом нас подвели к тахте. Ну не прелесть наши мужчины? Две коробочки французских духов! Что может быть приятней? Я тут же схватила свою коробочку и открыла флакончик. В воздухе распространился легкий аромат.
Мы расцеловали их (осторожно, чтоб не измять платья) и устроились на тахте. Потом папка попросил маму поиграть --- ведь гости еще не пришли -- и она села за фортепьяно. Было так хорошо! Мама играла Шопена, Бетховена, Брамса, а мы наслаждались ее игрой. Иногда какая-нибудь свеча начинала потрескивать, и по стенам бежали тени.
Полдевятого пришли гости (двое папиных друзей с женами), и у них, как выразился Сережка, челюсти отпали. Все расселись в кресла, имама еще немного поиграла, чтобы гости смогли настроиться на волну нашего вечера. Потом папа предложил руку маме, Сережка мне. Что оставалось делать гостям? Они тоже предложили руку своим дамам, и наша процессия величественно прошествовала к столу. Что касается нашей семейки -- все мы сохраняли глубочайшую серьезность.
В своей комнате Сережа включил запись органного концерта; папка начал подавать на стол, мама развлекала гостей, а я исподтишка наблюдала за ними. Вид у них был несколько подавленный, хотя они и пытались скрыть это. В глазах же сверкало неподдельное любопытство, что весьма льстило моему самолюбию.
Папка оказался на высоте: я едва язык не проглотила. Потом мама немного пела, папка рассказывал смешные истории, и всем было весело. А сейчас мне почему-то сделалось грустно. Кончился такой чудесный неповторимый вечер. Цветы и свечи на столе, мама в длинном открытом платье со старинным медальоном на шее. Все это мелькнуло прекрасным видением -- и погасло. Это было, но уже никогда не вернется. Нет, возможно когда-нибудь потом будет еще лучше. Но будет уже по-другому.
А сегодня мне хочется чего-то необычного, совсем особенного. И спать вовсе не хочется! Вот так бы сидеть до утра и мечтать, мечтать...
18 марта. 1
Получила трояк по стереометрии. Тоска. Вызвали решать задачу, а я--ни в зуб ногой! Весь класс подсказывал, так что общими усилиями решили. Зато все оставшиеся уроки меня мучили угрызения совести.
Нет, явно пора браться за ум. Вот Иринка целыми днями занимается, потому что хочет поступить в институт, и Славик тоже. Мы же со Светкой целыми днями шатаемся по улице, а у нее положение еще почище моего.
Только что звонил Славик, договорились учить уроки вместе. Кажется, он решил взяться за меня как следует. Придет минут через пятнадцать. А за окном--весна... Разве в такую погоду можно сидеть дома? Конечно, нет! Позанимаемся часок, а там я утащу его на улицу.
I апреля.
Ну и денек! Думала, до вечера не дотяну и свихнусь раньше.
Утром разбудил папка и сказал, что передали сообщение ТАСС. Я, конечно, уши развесила. А папка на полном серьезе и с мельчайшими подробностями сообщил, что наши запустили космический корабль к Марсу с тремя мартышками на борту. Я поверила. Даже в голову не пришло, что сегодня первое апреля. Правда, в школе это выяснилось сразу, едва я начала рассказывать о космическом корабле с мартышками. Ну, папка, погоди!
Девчонки придумали и осуществили отличную хохмочку. Всем мальчишкам написали объяснения в любви и назначили свидание в парке в 7 часов. Кому у фонтана, кому у старинной беседки, кому на ажурном мостике. На каждое место должны были прийти 4--5 человек. На переменке перед последним уроком дежурные--Оля с Галей--выгнали всех из класса, якобы проветрить, и засунули письма в портфели. Я писала Славке, Игорю, двум Володям и Толе.
Ой, а на литературе был смех! Две недели назад задавали сочинение на свободную тему. Мы решили сговориться и всем классом написали сочинение "Опера Глинки "Иван Сусанин", или "Жизнь за царя". Ее предложила Нина Симакова. Нам эта тема показалась подходящей, приняли и написали. Сегодня сдавали сочинение. Нина Ивановна собрала тетради, просмотрела заголовки сочинений, сказала: "Я сейчас",--и вышла из класса. Нам сделалось не по себе, хотя чувство юмора у Нины нормальное. Но кто его знает? Коля пошел выяснять, что к чему. Вернулся -- рот до ушей--и доложил: "Она в учительской со смеху помирает". Ну мы тоже от смеха чуть не скончались.
Кроме этого, меня пытались отправить один раз к директору и два раза к завучу, но номер не прошел! Потом сидела дома и готовила уроки. Как назло, задали сверх всякой меры. И самое противное--завтра должны спросить по трем предметам сразу: физике (брр!), химии (несмертельно) и английскому (вполне приемлемо).
Так вот, пришла я домой, поела, повалялась и помечтала на тахте, затем села за уроки.
6 апреля.
У Гали Семеновой есть кошка Джульетта (в просторечии Жулька). Она настоящая красавица, огромная, дымчато-серая, с белой пушистой манишкой. Месяц назад у нее родились четыре котенка. А сегодня после уроков мы со Светкой ходили к Гале домой.
У нас никогда не было животных, потому что мы часто переезжали с места на место. И я никогда особенно не задумывалась над этим, но сегодня, увидев четыре пушистых прыгающих комочка, поняла, что пропала.
Света взяла себе белую кошечку с темно-серыми пятнами, и у Гали остались два котика и одна кошечка. Мы завернули котенка в платок и посадили в портфель, но он испугался и заплакал. Тогда Света вытащила его и взяла себе под плащ. Так мы и шли: счастливая Света и я, терзаемая завистью.
Домой явилась сама не своя. У Гали мне понравился один котик. Он, наверно, самый крупный и, по-моему, самый красивый: весь серый, пушистый, с белой манишкой и белыми чулочками на всех четырех лапках. Я не спускала его с рук, гладила, играла, а он, негодник, все время царапался. Не знаю, как я выдержу до прихода мамы? А вдруг Тимку, так я окрестила котенка, кто-нибудь возьмет?
11 часов вечера.
Ура! Ура! Ура!
Тимофей, Тимка, Тимошка--мой!
27 апреля.
Уже совсем стемнело. Скоро ложиться спать, а мне так страшно! Неделю назад у Севы Семенова умер отец -- инфаркт. Он всегда был больной, а тут еще какие-то служебные неприятности. Прямо на работе ему сделалось плохо, пока то да се -- он уже умер. Сева в школе не появляется.
Мальчишки ходят к нему домой каждый день.
Вчера я читала допоздна, потом погасила бра, но уснуть не могла. Лежала и думала обо всем на свете. О жизни, о смерти, о любви. До этого я никогда не задумывалась о смерти. А тут вдруг внезапно поняла, что когда-нибудь умру. Исчезну без следа, словно бы и не было никогда на свете такой девчонки. Пусть немного взбалмошной, но все-таки симпатичной и доброй. И до того мне сделалось себя жалко, что я заревела. Лежу, уткнувшись в подушку, и реву. Потом это прошло, и я стала думать дальше. Мне пришло в голову, что папа с мамой тоже скоро умрут, и я останусь на белом свете одна-одинешенька. Сережка -- что, его и дома-то почти не бывает. Через два года он закончит институт и уедет куда-нибудь. А я? Кому я нужна, кроме мамы с папой?
В голову полезли воспоминания о том, как мы ходили на похороны Севиного отца. Все девчонки плакали. Мать Севы была в черном с головы до ног. Высокая, худая, а лицо белое, как мел. Ее поддерживали под руки две женщины, а то она упала бы. И Сева все время был рядом, заботился о ней. А у самого губы были синие и тряслись. И так отчетливо все это всплыло в памяти, так реально, с такими подробностями, что мне стало страшно, и я включила бра. Но уснуть все равно не могла. Тогда я взяла к себе под одеяло Тимофея. Он прижался ко мне и громко замурлыкал. Я как-то сразу успокоилась и заснула. Утром, когда папка будил меня, бра горело. Все же я боялась спать без света, но ничего не стала объяснять. Папка отругал меня за то, что я читаю вею ночь напролет, а потом меня не добудишься. Что я могла ему сказать? Что я боялась смерти? Но это звучит как-то глупо. Сегодня вот боюсь ложиться, вдруг повторится то же самое? Лучше сразу возьму с собой Тимку.
25 мая.
Жарища стоит страшная. Каждый день после уроков вся наша котляга собирается на пляже. От нашего дома до реки -- полчаса ходьбы. Пока доберешься до воды, совсем изжаришься.
На пляже красота! Купаемся и загораем до одури. Славка с Борькой бегают за мороженым и газировкой -- и, вообще, хорошо. Но когда подумаю, что через 5 дней экзамены, - делается дурно. Представления не имею, как будуих сдавать? Мне кажется, что в моей несчастной голове такой же вакуум, какой был 1-го сентября десять лет назад.
Как боюсь экзаменов я, наверное, не боится никто во всей школе. И зачем вообще они нужны?
Экзамены на аттестат зрелости, через месяц экзамены в вуз. Да я просто умираю от страха при одной мысли обо всех этих экзаменах, экзаменах, экзаменах... Вот если бы ничего этого не было! Кончил школу--и поступай куда хочешь. Я бы тогда непременно стала врачом. Днем и ночью, в жару и в холод людям может понадобиться твоя помощь. И ты идешь, ты не имеешь права отказаться, потому что ты -- врач. Разве это не благородно?
Нет, будь у нас в городке мединститут, я поступала бы только в него. А ехать куда-то с моими знаниями -- просто смешно.
До чего же я боюсь экзаменов!..
24 июня.
Вот и все. Экзамены позади. И оказались они вовсе не такими страшными, как я воображала. Перед первым (сочинение по литературе) меня трясло так, что даже зубы стучали. Я бы ни за что не вошла в класс, если бы меня буквально не впихнули. Но когда все расселись по местам, зачитали темы--я как-то сразу успокоилась. Решила писать на свободную. Думала-думала, но как назло в голове было пусто. С таким трудом я не писала еще ни одного сочинения. Ну не идет ничего в голову--и только. В общем, получился "милый" пересказ одного художественного произведения, как выразилась Нина Ивановна, наш литератор. Утешилась тем, что получила по русскому четверку и пять по литературе. Да и остальные экзамены сдала лучше, чем предполагала. Наверно, с перепугу! Алгебра--3, геометрия--4, английский--5, история и обществоведение -- 4/5, физика -- 3, химия -- 4. О ля, ля! О ля, ля! Я живу!
Кстати, 26-го выпускной бал, и сегодня мы с мамой идем на последнюю примерку моего платья. Его фасон я срисовала из французского журнала, который нам давали всего на один вечер.
10.30 вечера.
Только что вернулась с примерки. Платье удалось. Великолепное платье из легкого белого шелка. Подол заткан серебряными лилиями, глубокий вырез, а на груди букетик серебристых цветов. В волосы я тоже вколю несколько таких цветов. Мама говорит, что выпускной бал бывает только раз, поэтому нужно сделать так, чтобы он запомнился на всю жизнь!
Там же на примерке со мной произошел странный случай. Я крутилась перед большим зеркалом и всматривалась в свое отражение. Мамин голос, который что-то обсуждал с закройщицей, все отдалялся, отдалялся, и наконец я осталась один на один с Зеркалом. И вдруг я увидела, что оно отражало не меня. Какая-то другая девушка, пожалуй, она ниже меня ростом. И волосы темнее. Такая красивая... На кого-то похожа. Господи, да это же бабушка! Совсем молодая, как на том большом портрете. Но почему в моем платье? Как странно... Кажется, она что-то говорит мне, улыбается, протягивает руку... Тут врывается мамин голос--и все исчезает.
Интересно, если бы мама не помешала, сказала бы она что-нибудь или нет? Ой, какие глупости лезут в голову! Ну как может говорить со мною бабушка, которая умерла до моего рождения? А вдруг... Пойду-ка спать. Нет, вначале почитаю "Лезвие бритвы" Ивана Ефремова. Ужасно умная книга! В главного героя просто невозможно не влюбиться.
27 июня.
Вчера состоялся выпускной бал, и домой я вернулась только утром. Разделась и сразу бухнулась в постель, даже не умылась! Проспала до четырех часов дня и спала бы еще, если бы не позвонила Иринка. Сейчас уже вечер. Я закрылась в своей комнате и решила записать все, что помню из вчерашнего. На столе передо мной развалился Тимофей. Лежит и ухом не ведет, нахал несчастный! Нет, нужно по-порядку.
Вчера, то есть двадцать шестого, я проснулась поздно, потому что полночи читала "Лезвие бритвы". Не могла оторваться -- и только! Дочитала, закрыла книгу и отправилась в кухню. Там тихонько закрутила волосы на бигуди и пошла спать.
Разбудило меня солнце, которое светило прямо в лицо. Забыла задернуть теневые шторы! Ну, я покрутилась туда-сюда, попыталась зарыться головой в подушку -- безрезультатно. Солнечные лучи настойчиво лезли сквозь сжатые веки. Тогда я закрылась с головой, но в это время пришел братец и стянул с меня одеяло. У него сейчас экзамены, и он целыми днями бьет баклуши. Пришлось подниматься. Пока то да се--часы пробили два. С ума сойти, как бежит время! Ведь нужно еще глаза накрасить, платье подгладить, прическу сделать. В общем, кошмар! Я поняла, что тихо гибну. Но в 3 пришла мама, и я воспрянула духом. Она сделала мне шикарную прическу, и до 4-х я красила глаза. Потом позвонила Иринка, н полчаса мы с ней проболтали. Забегала Светка по дороге из парикмахерской. Мы договорились встретиться, чтобы идти всем вместе.
Мама помогла мне надеть платье и приколоть цветы. Когда я стояла перед трюмо и поправляла складки платья, вошел папка с огромным букетом цветов. Я сделала реверанс, а он преподнес мне букет и поцеловал руку. Молодец папка, знает, что нельзя портить прическу и мять платье! А вот Сережка хотел обнять свою сестренку, но был вовремя пойман и удален на безопасное расстояние.
Я пыталась представить себя в школьном зале. Хоть я уже и не принадлежу школе, но все равно буду ужасно волноваться, когда в последний раз войду под школьные своды. И еще я знала, что длинное платье будет только у двоих: у меня и у девочки из параллельного класса. Я попыталась изобразить гордый и независимый вид, будто я всю свою жизнь только и делала, что разгуливала в длинных платьях. И в это время снова явился Сережка, который начал громко восторгаться моим видом. Папка подмигнул ему и сказал, что я похожа на Наташу Ростову. Но братик состроил презрительную мину и заявил, что Наташа была просто-напросто восторженной дурочкой без малейшего проблеска интеллекта или самоанализа. И что единственным ее стремлением было выйти замуж и нарожать детей. Я видела, что папка собирался ему возразить, но раздумал. Он просто поинтересовался, что же Сережка думает обо мне? Драгоценный братец ответил, что будь я поумнее, то могла бы стать актрисой, потому что внешность позволяет. Хотя интеллект... И он многозначительно пощелкал языком. Этого было вполне достаточно, чтобы я обозлилась и каменным от вежливости голосом попросила его не строить из себя циника, потому что еще не дорос. Сережка взвился, но в это время в дверь позвонили Иринка со Светкой, и мы пошли на вечер.
На улице незнакомые люди улыбались нам. В этот чудесный июньский вечер весь город принадлежал нам. И мы знали об этом, гордились этим и были слегка смущены.
По дороге нас нагнали Славик с Борей. У Славика был фотоаппарат, и он сделал несколько снимков. Потом нас с ним сфотографировал Боря. Мальчишки тоже были при полном параде: темные костюмы, галстуки, идеальные стрелки на брюках. Все как положено.
Остальное я помню какими-то урывками. Вот мы сидим за длинными столами; открывают шампанское, директор поздравляет нас с окончанием школы. Все встают и поднимают бокалы. Я тоже стою с бокалом в руке, и мне одновременно хочется и смеяться и плакать. Но плакать нельзя -- потекут ресницы. И я смеюсь, смеюсь, смеюсь.
Потом начались танцы, и я танцевала со Славиком. Он говорил, что скоро уедет в Одессу (там у него бабушка) и будет поступать в мореходку. А я смеялась и говорила, что в Одессе красивые девчонки и что он скоро забудет обо мне, и заглядывала ему в глаза. Славик говорил, что не забудет меня даже через тысячу лет, и глаза у него были преданные, как у собаки. Я подумала, что это действительно так и что он не забудет меня через тысячу лет. На душе сделалось как-то по-особенному хорошо. Я сказала, что тоже не забуду его и обязательно-преобязательно буду писать длинные письма. Славик наморщил лоб и ответил, что я никогда не буду писать ему длинных писем и что он это чувствует. Но зато он непременно будет писать мне длинные письма. Наконец я совсем запуталась, кто же кому будет писать, и расхохоталась. Потом Славик куда-то исчез, и я танцевала с Юрой Воробьевым из параллельного класса. Он сказал мне, что никогда раньше не замечал, какая я красивая. Я ответила, что лучше поздно, чем никогда. Он пригласил меня в кино -- я согласилась. Юра, вообще-то, дружит с Ниной Петровой (они в одном классе учатся). Ну ничего, пусть позлится. А то у нее отец--директор завода, и она считает, что может задирать нос.
Потом все мы собрались в нашем классе, и каждый сел на свое место. А Славик всех по очереди заснял. Оказывается, они бегали перезаряжать пленку. Снимков будет масса. Только бы получились!
Вечер кончился поздно, но расставаться не хотелось, и мы пошли в парк. Бродили всю ночь. Под утро сделалось холодно, и мальчики отдали нам свои пиджаки. На реке встретили рассвет. И стало так грустно оттого, что все уже кончилось.
Я натерла ноги, новыми туфлями и на обратном пути не выдержала, сняла их и несла в руках. Славик проводил меня до подъезда.
15 июля.
Жарко и скучно. Поэтому мы с Тимкой оккупировали балкон. Если смотреть с балкона, то город представляется сплошным садом, и только кое-где из зелени выглядывают яркие крыши. Я сейчас веду тихий, оседлый образ жизни. На пляже почти не бываю, так как подразумевается, что я готовлюсь к вступительным экзаменам. Правда, это только подразумевается, потому что хоть я и сижу целый день дома, но занимаюсь самое большее часа полтора.
Время тянется, как резина. В любой такой июльский день свободно могут уместиться два-три ноябрьских. И, потом, я совершенно не в состоянии летом что-либо учить. Встаю в десять, пол-одиннадцатого, включаю маг и под музыку занимаюсь уборкой. В такую жару скорость у меня черепашья, поэтому я управляюсь только к двенадцати или к часу. Покончив с хозяйственными делами, я вырубаю маг и честно собираюсь учиться: стелю себе на балконе и с учебниками в руках устраиваюсь поудобнее.
На балконе прохладно, может быть, оттого, что здесь всегда дует небольшой ветерок. Я мужественно пытаюсь выучить дневное задание, но на балконе так хорошо, так спокойно, что ничего умного из учебника запихнуть в голову просто невозможно. Вот, например, сегодня я учила русский язык. Учила-учила-учила, а потом вдруг оказалось, что я смотрю на облака, и в голове абсолютная пустота. Тогда я решила, что пришла пора отдохнуть, и стала рассматривать облака на вполне законном основании.
Мне всегда хочется потрогать облако. Наверное, потому, что в глубине души я не верю, что это всего лишь туман. Или не хочется верить? В детстве я обожала сказки, мифы, легенды. А если по-честному, люблю до сих пор. И еще -- Грина. Когда я читаю Грина, то все плохое, что есть во мне, прячется куда-то, и я становлюсь такая же цельная, чистая и немного грустная, как его героини. Пожалуй, я завидую Грину, его умению мечтать. Но я найду свою мечту, обязательно найду!
Стоп! Хватит. Это называется "лирическим отступлением". Берусь за изучение русского литературного языка.
30 июля.
Все. Завтра первый экзамен. В том, что я его завалю, сомнений нет. Писать буду на свободную тему. Вдруг получится? И потом, лучше уж завалить первый экзамен, чем последний. А то будешь надеяться, надеяться--и все напрасно. Да и на что, собственно, мне надеяться? Прочитала учебник русского языка, как роман. Иринка занималась по 4---5 часов каждый день, и в школе она хорошо училась, не то что я. Она-то наверняка поступит.
О, господи! Ну, завалю так завалю! Что же теперь делать? Пойду работать. Хочется мне быть учителем? Вовсе нет. Это все мама. Она вбила себе в голову, что должна продолжить ее дело и стать педагогом. Куда бы я пошла, так это в юридический. У нас в городе есть филиал, вечернее отделение. А что? Стала бы работать и учиться. Но когда я дома заикнулась об этом, то такое началось -- просто кошмар. Не понимаю, почему некоторые женщины могут быть криминалистами, а я нет? Что в этом плохого? Мама сказала, что всю жизнь видеть перед собой преступников, кровь, всю людскую грязь--слишком мерзко, и она никогда не позволит мне сделать такую ошибку. А если мама говорит "нет" -- это значит "нет". В общем, завтра пишу сочинение.
2 августа.
Что и требовалось доказать. Пара по русскому. Вместо того, чтобы видеть в облаках лирических героев, нужно было как следует вызубрить правила. Хоть я и чувствую, что это к лучшему, но все равно расстроилась. Ревела целый день. Мама тоже расстроилась, ей так хотелось, чтобы я стала учителем. С работы звонил папка и, узнав, что я провалилась, начал меня утешать.
Ну почему я такая невезучая? Только и умею, что вертеться перед зеркалом да строить глазки. Я даже не замечаю этого а потом мне говорят, что я ужасная кокетка. Теперь все. Устроюсь на работу, глаза красить не буду, волосы буду носить на прямой пробор и без начеса.
В общем, превращусь в тихую, скромную, образцово-показательную девочку. Да еще юбки удлиню. Нет, юбки удлинять не стану. И так буду походить на пугало огородное. У Сережки возьму список книг для чтения--он у нас умница--и начну интеллектуально расти. Или займусь английским языком. Мама давно меня пытается соблазнить, но я упорно сопротивляюсь. А теперь не буду.
Интересно, Славик сдал первый экзамен? Иринка, та наверняка поступит. У нее по сочинению 5/4. Четверка по русскому. Ну и правильно! Она так занималась!
9 часов вечера.
Пришел папка и все повернул на 180®. Во-первых, он сказал, что при моих знаниях в институт нечего было и соваться. Он прекрасно это знал, но хотел, чтобы я испытала все на собственной шкуре. Если получила по заслугам, так нечего теперь хныкать. А во-вторых (это-то и есть самое главное!), с завтрашнего дня у папки отпуск, и мы с ним вдвоем летим на море! Вдвоем, потому что маму не отпускают по работе, а у Сережки практика. Билеты уже куплены, так что в течение этого вечера я должна собраться. Вот это да! Если бы я заранее знала, что папка так здорово отметит мой провал, то ни за что бы не расстроилась.
3 сентября.
Вчера мы вернулись домой. Впечатлений--масса.
Хочется вспомнить все-все, что вместилось в этот самый короткий месяц моей жизни.
В голове толпятся мысли, но всегда так трудно начать, наверное, потому, что пытаешься выбрать самое интересное. Выбираешь-выбираешь, и вроде бы все интересно. А, ладно, начну с начала!
Подлетали к Минводам. Самолет снижался, потому что некоторое время горела надпись "Пристегнуть ремни". Вдруг--абсолютная тишина. Только вой рассекаемого воздуха и резкая боль в ушах. Оба мотора заглохли. Я ничего не успела сообразить, просто вцепилась в ручки кресла и молча смотрела. Что началось в самолете! Крик, визг, кто-то не пристегнулся, и его выбросило из кресла. Мужчина, сидевший через ряд от нас, начал выбивать иллюминатор. Свист воздуха, вопли людей и сила, которая хочет вырвать, выбросить меня из кресла -- вот что врезалось в память.
Мгновение, два, три... Чихнул и заработал один мотор, за ним другой... Но когда стали заходить на посадку, заело шасси, и мы сорок минут кружились над аэродромом, пока не израсходовали горючее. Садились на брюхо в поле. Пропахали около двух километров виноградников. Спрыгивали на землю -- скорее-скорее. Каждую секунду самолет мог взорваться. Мужчины протискивались вперед, отталкивая женщин и детей. Быстрее, быстрее--лишь бы уйти от смерти! Это было так мерзко, так не по-людски. Когда мы с папкой оказались на земле, то первое, что я увидела, было множество пожарных машин, стоявших вокруг самолета. Несколько человек погрузили в машины скорой помощи и увезли-- переломы, наверное, потрясение.
Последним спустился летчик, который посадил самолет. Как слепой прошел сквозь толпу, и его одинокий силуэт затерялся в поле. Он был совершенно седой. И никто, никто не подошел к нему и не поблагодарил за спасение. Меня била нервная дрожь, но нельзя сказать, чтобы я была без памяти от страха. Наоборот, каждое мгновенье отпечаталось в мозгу с поразительной четкостью. Папка говорил потом, что его поразило то, как я вела себя. Как будто я непременно должна была визжать от страха и рвать на себе волосы!
Потом всех посадили на машины и увезли в аэропорт. Папка рассказал мне что-то веселое, и я рассмеялась. Несколько человек обернулись и посмотрели на нас, как на идиотов. Откуда им знать, что мой папка бывал и не в таких переделках. А я? Я--дочь летчика.
Многие, кто летел в нашем самолете, должны были в Минводах сделать пересадку. Но все сдали билеты. Когда мы с папкой через три часа поднялись по трапу в другой самолет, в нем оказался только один мужчина, который летел с нами. Папка поговорил с ним, и они немного посмеялись. Оказывается, мужчина был математиком и поклонником теории вероятности. "Дважды катастрофы не случаются, во всяком случае, это маловероятно",-- с философским спокойствием заявил он. И мы полетели дальше.
5 сентября.
Целью нашей был небольшой пансионат, в котором мы должны были провести 12 дней. Он представлял собой каменное двухэтажное здание средних размеров с крытой верандой и старозаветным крыльцом. Построен дом был еще при царе Горохе, что сразу пришлось мне по душе.
Скрипучие, медленно отворяющиеся двери, ветер, который по ночам тихонько подвывает в печных трубах; деревянные половицы, издающие под ногами печальные стоны,-- все наводило на мысль о привидениях вообще и о существовании местного в частности. По моим представлениям об их образе жизни оно непременно должно было бы вылезти из какого-нибудь мрачного сырого подвала и завыть страшным голосом. Но при нас этого, к сожалению, не произошло. Здание стояло на маленькой площадке у подножия пологой горы. Внизу неистово сверкало море, но до него еще нужно было добраться.
Добраться можно было двумя путями: как все люди--по лестнице, и не как все люди, то есть по каменистой тропинке, цепляясь руками за колючие кусты. Я, как правило, предпочитала второй.
Пансионат этот маленький. Всего на 150 человек. Вечером почти все отдыхающие собирались на веранде подышать морским воздухом. На первом этаже в маленьком круглом зале стояло старое фортепьяно, и на нем часто играла очень красивая молодая женщина. Она казалась мне загадочной и грустной. Может быть, оттого, что играла всегда что-нибудь печальное,
Я познакомилась с двумя девочками, обе из Ленинграда. У одной отец моряк, у другой летчик. Еще там были двое ребят, которым по 18 лет, и двое, которым по 20. Мы подружились с теми, которым по 20. Игорь-- высокий блондин и Саша -- не такой высокий, зато у него темные вьющиеся волосы до плеч. Они жили здесь уже второй сезон и поэтому знали все окрестности.
На третий день мы отправились к развалинам монастыря. Вышли сразу после завтрака и едва-едва успели вернуться к обеду. Монастырь стоит в горах, и с ним связана какая-то легенда, хотя никто точно не знает, какая именно. Надо сказать, голова у древних работала нормально, потому что такой красоты, как вокруг монастыря, я никогда еще не видела. Чудо какое-то прямо. Монастырская стена опоясывает вершину горы, а за стеной роща громадных реликтовых деревьев. Внизу, в ущелье, бушует река, а по склонам сбегает множество ручьёв: прозрачных, холодных, как лед, и стремительных.
В развалинах -- остатки монастырских стен и башен -- бьет родник. Вода в нем--хрустальная и вкусная-превкусная. Еще там много змей, они нежатся на нагретых солнцем камнях, но уползают при приближении людей.
А воздух вечером--с ума сойти! Море дышит теплом, снизу доносится шум прибоя. Одуряюще пахнут какие-то цветы (вокруг пансионата настоящие джунгли). Цикады трещат громче оркестра. И ночь темная-претемная, а вокруг силуэты гор и звезды низко-низко. Яркие, лохматые, южные звезды.
6 Сентября.
В последний день перед нашим отъездом погода испортилась. Накануне вечером мы с папкой бродили по берегу. Солнце село, но было еще светло. Мы шли по кромке прибоя. Море тихонько дышало, и на всем лежала печать какого-то неестественного покоя. До этого вечера я и представления не имела, что море способно быть таким неподвижным. Ни малейшего ветерка, ни всплеска волны. Тяжелая, давящая тишина была разлита в воздухе.
Вода и небо приняли один цвет, который более всего напоминал цвет бутылочного стекла, такой же густой, насыщенный и темный. Да и само море казалось неживым, застывшей стеклянной массой. Я не могла понять, в чем дело. Это состояние моря производило гнетущее впечатление. И было очень душно, словно воздух тоже застыл на месте.
Я долго не могла уснуть в ту ночь и едва задремала, как меня уже тормошил папка. Я села в постели. Стены здания стонали под порывами ветра. Внизу ревело море. Сделалось свежо. Я оделась, и мы спустились к морю. Было что-то около трех ночи. Шторм уже разыгрался вовсю. По небу неслись клочья облаков. С моря долетали брызги пены. Огромные валы правильными рядами шли на берег и заливали почти весь пляж. Шторм пригнал к берегу светящийся планктон, и пенные буруны как бы освещались изнутри призрачным светом. Это производило жуткое, ни с чем не сравнимое впечатление.
Все-таки жаль, что я девчонка. Если бы я родилась парнем, то вместе со Славиком пошла бы в мореходку. Славка молодчина! Я приехала, а от него лежит письмо. Пишет, что занимался, как проклятый, но зато поступил. Я так рада! Написала ему ответ: про аварию самолета, про шторм и еще много-много всего. Остальное завтра.
Умираю, хочу спать.
15 сентября.
Завтра первый день моей новой жизни. Буду работать в Сережки-ном институте лаборанткой. Мама сказала, что все деньги, какие заработаю,-- мои собственные. Вот здорово! В школе что? Там все расписано "от" и "до". Оставалось только делать так, как говорили взрослые: учителя, родители. Теперь же никто не будет стоять над душой. Никаких тебе контрольных, домашних заданий, двоек. Я--обыкновенный самостоятельный человек. Красота!
Здрасьте! Явился Тимофей и попытался устроиться на тетради.
Между прочим, когда мы приехали и Тимка вышел в прихожую встретить нас, я его прямо-таки не узнала. За месяц он превратился во взрослого кота. Но меня он сразу узнал. Поднял хвост трубой, замурлыкал и полез на ручки. Все даже удивились, потому что это как-то не по-кошачьи.
А на улице осень. Деревья начинают желтеть, хотя днем еще по-летнему тепло. Правда, ночи становятся все прохладнее, и, если гуляешь вечером, нужно надевать плащ. Зато скоро весь город будет расцвечен яркими осенними красками и сделается неузнаваемым. Я всегда с нетерпением жду этого момента, потому что мне нравится бродить по улицам и представлять, будто я нахожусь в каком-то другом, незнакомом городе. Это, наверное, смешно.
Иринка в институт поступила и уже занимается. Говорит, что постарается учиться хорошо. Главное, не запускать, а то в сессию придется туго. Но это все так говорят вначале. Сережка, например, после каждой сессии давал страшную клятву, что возьмется за ум, и ни разу не сдержал.
Мне сейчас очень скучно. У всех свои заботы, и до меня никому нет дела. Сколько раз просила Сережку сводить меня в кафе, но у него вечные отговорки. И каждый раз причина сверхуважительная. Для своих друзей он все сделает, а для одной-единственной сестры у него, видите ли, нет времени.
За окном ночь. Ветер треплет листву и заставляет кланяться деревья. Стоит выключить свет, как на стене начинается пляска теней, и от этого делается так тревожно. В ветреные ночи я всегда плохо сплю: просыпаюсь, потом засыпаю, снова просыпаюсь и опять впадаю в дремоту. Мне начинает казаться, что вот-вот случится что-то нехорошее, несчастье, быть может. Меня охватывает беспокойство, даже страх. Но наступает утро, и дневной свет уносит ночные страхи, которые исчезают, прячутся где-то до поры до времени.
Сегодня--сильный ветер, и когда я лягу спать, то обязательно поплачу немного. Так просто. Ни о чем. А тени на стене будут плясать-и-плясать-и-плясать...
19 сентября.
Вчера Сережка наконец-то удосужился сходить со мной в кафе. Я была в своем любимом зеленом платье. Само собой, ресницы подкрашены и зеленые тени на веках. Кафе это небольшое, но там играет хороший оркестр и уютно. Вечер мне очень понравился, потому что я почти не сидела на месте. С Сережкой мы потанцевали только два танца, а потом меня все время приглашали. Было так весело! Часов около 10-ти появился Владислав Сычов. В нашем городе он личность известная: мастер спорта по боксу и сложен как греческий бог. Говорят, по нему сохнет полгорода девчат. Я не знаю, так ли это? В лице у него нет ничего примечательного: русые волосы, глаза карие--только рост метр 90. Но мне-то что?
Я танцевала танго с симпатичным грузином, как вдруг в спине появилось неприятное ощущение, какое возникает иногда от пристального взгляда. Резко обернулась--и встретилась глазами с Сычовым. Танец закончился, и Алик (так представился грузин) проводил меня на место. Пока мы лавировали между столиками, я боялась поднять глаза, чтобы снова не встретиться взглядом с Сычовым. Не знаю почему, но мне хотелось избежать этого.
Следующий танец мы танцевали с братиком, а потом я решила отдохнуть. Выпила немного шампанского и попросила у Сережки сигарету (когда мы в кафе, он меня не воспитывает). Сижу, курю, болтаю и строю глазки мальчику за соседним столиком. Вдруг кто-то подходит сзади и здоровается с Сережкой. Оглядываюсь--Сычов! Сел за наш столик и завел разговор с братом (откуда они знакомы?). Поговорили они, поговорили, а потом Сычов и говорит: "Что же ты меня своей даме не представишь?" Сережка в ответ рассыпался в любезностях: "Да-да, конечно, как я мог забыть!" И т. д. и т. п. Я даже обозлилась: чего кривляется-то? А он встал с места и торжественным голосом провозгласил: "Честь имею представить--моя сестра Елена." Сычов его поддержал. Встал, наклонил голову: "Владислав Сычов. Для вас просто Влад".
Я улыбнулась и сама почувствовала, что улыбка получилась натянутая. Чтобы как-то смягчить неловкость, быстро протянула ему руку. Он взял ее и поцеловал. Я отчего-то смутилась и покраснела. А Сычов сел и как ни в чем не бывало продолжал разговор с братом. Они углубились в обсуждение последних соревнований, на которых команда нашего города заняла второе место. Я послушала-послушала, и мне сделалось тоскливо.
В бокале оставалось недопитое шампанское. Докурив сигарету, я взяла бокал. Вся внутренняя поверхность его была усеяна серебристыми пузырьками. Иногда они отрывались от стенок и стремительно неслись вверх. Мне понравилась жизнь пузырьков, и я вплотную занялась ее изучением. Однако вскоре мне это надоело, и я допила шампанское.
Оркестр начал играть уже третий танец, но меня никто не приглашал. Ещё бы! Кому хочется иметь дело с самим Сычом? Сижу я: локти на столе, подбородок на сцепленных пальцах и неотрывно смотрю на Сычова. А сама чувствую, что глаза у меня делаются злющие-презлющие. Вдруг он посмотрел мне прямо в лицо и даже слегка прижмурился. Потом усмехнулся: кажется, наша дама сердится! Встал:
-- Разрешите вас пригласить?
Я сразу развеселилась: "Давно бы так!"--поднялась и пошла с ним в центр зала.
Мы долго танцевали. Он что-то спрашивал, я отвечала, а сама незаметно рассматривала его. Вблизи он мне понравился больше. Потом я стала смотреть на сидящих за столиками, и мне показалось, что все они, кто украдкой, а кто явно, оглядывают меня с ног до головы. От этого я сделалась какая-то наэлектризованная и смеялась, и болтала без умолку.
Жар от его рук проникал сквозь платье, и мне казалось, что шерстяная преграда между его ладонями и моей талией совсем исчезла. Я старалась не смотреть ему в лицо, но все время (даже словно бы против воли) поднимала голову и встречалась с ним взглядом. Его ореховые глаза заглядывали в мои с ласковой вкрадчивостью, и внутри у меня все обрывалось, а на коже выступали мурашки. Я быстро отворачивалась; но потом снова поднимала голову, и мы снова встречались глазами.
Танец длился целую вечность и кончился как-то внезапно. Сычов проводил меня на место и сел за наш столик. Начался новый танец, он немного выждал и снова пригласил меня. В общем остаток вечера я танцевала только с ним. И если вначале чувствовала какую-то неловкость, то потом словно переступила невидимый барьер, за которым вдруг обрела легкость и свободу.
Когда я поднимала глаза и встречалась с ним взглядом, мне становилось весело и немного жутко. Даже дух слегка захватывало, как перед прыжком в воду. Он обращался ко мне на "ты", я же все время "выкала". Не могла я его назвать на ты, да и только!
Объявили последний танец, и, когда мы с ним танцевали, он вдруг склонился к самому моему уху и сказал, что был бы счастлив иметь такую жену, как я. Внутри у меня все сжалось, но я откинула голову назад и посмотрела ему прямо в глаза. Какой странный у него был взгляд! Он словно проник через зрачки в мою душу -- и у меня закружилась голова. Я быстро отвела глаза и сказала, что такими вещами не шутят. Он усмехнулся, склонил голову набок и поспешно согласился. Потом надолго замолчал и стал смотреть куда-то в сторону.
Танец кончился, и пока мы шли к нашему столику, он спросил, приду ли я завтра в 8 часов к универмагу. Я почувствовала, что краснею, но улыбнулась и согласилась, хотя мне было страшновато. Еще бы! Сам Владислав Сычов назначил мне свидание.
На улице шел дождь, брат пошел ловить такси и где-то запропал. Я замерзла и начала дрожать. Вышел Владислав, подошел ко мне и взял за руку. Почувствовал, что я дрожу, снял свой плащ и накинул на меня. Так мы стояли с ним и молчали, пока не подъехал Сережа. Я поблагодарила за плащ и подала руку на прощание. Он взял ее в свою ладонь, и моя рука совсем утонула в ней. Он стоял и держал мою руку так долго, что мне стало неудобно. Я тихонько вызволила ее, попрощалась и села в такси. Когда я оглянулась, силуэт Влада уже скрыла завеса дождя.
21 октября.
На свидание я прибежала в четверть девятого. Его не было. Очень ему нужно ждать какую-то девчонку, ведь он совсем взрослый. Когда мне будет 24 года, я тоже стану совсем взрослой и, наверное, уже выйду замуж. Сейчас мне не хочется замуж. Влюбиться по-настоящему--это да! Если бы я влюбилась, то пошла бы за ним на край света. Это так здорово -- Любовь!
Вчера получила письмо от Славика и сразу же написала ответ. Сегодня утром опустила конверт в почтовый ящик. Через 2--3 дня он получит мое письмо. Когда буду писать следующее, то обязательно спрошу, какая в Одессе осень?
У нас уже самая-самая настоящая. Все серое, влажное, туманное. И дома, и улицы, и небо. Кора деревьев пропитана водой и напоминает толстую морщинистую шкуру старого животного. Одинокие пожухлые листья судорожно цепляются за голые ветви. Люди спешат домой: скорее согреться, избавиться от промозглой сырости и скоротать вечер у телевизора.
Мне кажется, я насквозь пропитана водой и скукой. Прихожу домой, ем, а потом или читаю, или отправляюсь к девчонкам. Настроение такое странное. Я не знаю, какое? Грустное? Нет. Плохое? Тоже нет. Пожалуй, его можно назвать "никаким". Словно вместе с солнышком ушло от меня веселье и сделалось так пусто, холодно и одиноко, что даже страшно.
Сегодня опять вернулась раньше всех. Сережки где-то нет. Мама с папкой приходят поздно. Сижу одна у окна и смотрю на улицу. По стеклу сбегают струйки воды, у батареи дрыхнет Тимофей. Ему снятся его кошачьи сны. Вот сейчас он ловит мышь: перебирает лапами, нервно дергается хвост, топорщатся усы. Перестал. Наверно, поймал свою мышь.
Стать бы мне Тимофеем. Ни забот у него, ни тревог. Захотел--поел, захотел--поиграл, и спать можно долго-долго, хоть весь день. А когда спишь, время бежит незаметно. Какая чепуха в голову лезет! Человеком тоже неплохо быть. Просто мне сейчас очень тоскливо. Пойду телевизор смотреть.
3 ноября.
Вчера вечером видела Сычова. Он вместе с какими-то ребятами заходил в кинотеатр. Даже со спины я узнала его, потому что он на голову выше остальных и одет как в журнале мод.
Между прочим, скоро 7 ноября. Настроение у всех праздничное. Институт отдыхает три дня. Целых три дня--мои! Хочешь--читай всю ночь, хочешь--спи весь День.
Нравится ли мне работать? Ничего, конечно, только вставать рано. Пока моя бурная деятельность заключается в том, что я бегаю с этажа на этаж по разным поручениям. Но скоро меня обещают перевестина должность техника. Там я буду печатать на машинке и еще не знаю чтоделать.
А седьмого, после демонстрации, мама с папкой идут в гости и. наверное, останутся там ночевать. У нас собирается Сережкина компания. Мне идти некуда, так что я останусь дома и буду отравлять ему жизнь своим существованием. Кстати, должна прийти его девочка, которую я ни разу не видела.
Берегись, братик!
8 ноября.
Сегодня я невозможно счастлива. И никто-никто в целом мире не угадает -- почему!
Когда я думаю об этом, то у меня сама собой возникает улыбка, и я ничего не могу поделать с ней. Сережка, обормот несчастный, сегодня преехидно поинтересовался, чему это я так нежно улыбаюсь, глядя в пустое пространство. Я ответила, что вижу там его в образе Винни Пуха, а это много приятней, чем видеть его просто так. Он слегка обиделся, но отстал.
Шутки в сторону! Я действительно бесконечно счастлива. А мой Влад--лучший в мире. Боюсь говорить об этом, но, кажется, я влюбилась. Его ореховые глаза, сильные руки, мягкие губы словно отпечатались во мне. Я вспоминаю Его, и внутри у меня все замирает, а на душе делается так легко и радостно, словно я сейчас полечу.
Я люблю Его. Ой, страшно! Нет, люблю, люблю, люблю! Как хорошо, что он живет где-то рядом, и я изредка могу видеть его на улице или даже нечаянно столкнуться с ним лицом к лицу. Раньше я представления не имела, что такое счастье. Я смеялась, радовалась покупкам, мне было весело и хорошо, но это же совсем-совсем не то! Настоящее счастье--это Любовь!
Я буду любить его всю жизнь, я знаю. Это хорошо, правда, дневник? Только вчера, когда я засыпала, мне вдруг показалось, что я стою на краю пропасти и заглядываю вниз. Внутри у меня все оборвалось, и руки заледенели от ужаса. А потом пропасть превратилась в реку, и я прыгнула в нее, и меня понесло-понесло куда-то--и я уснула.
9 часов вечера.
День пролетел незаметно. Только что вернулась домой. Гуляли с Владом, и он проводил меня до самого дома. А потом мы с ним (ой, краснею!) целовались в подъезде.
До вчерашнего вечера я ни разу ни с кем не целовалась. И мне было стыдно от своей неловкости. Когда я сказала ему, что не умею целоваться, он долго смеялся и обещал научить. Конечно, ему смешно! Любая девчонка из нашего города пойдет за ним хоть на край света.
Я тороплюсь и перескакиваю с одного на другое. Так нельзя. Нужно описать все по порядку, начиная со вчерашнего дня. Ведь если бы не вчерашний день, ничего бы не было. Это просто невозможно, что ничего не было бы! Все равно где-нибудь когда-нибудь мы должны были с ним встретиться. Не могли не встретиться!
Вла-дик... Вла-динь-ка... Вла-ди-слав...
Все произошло так быстро и так само собой, просто удивительно. Потом опишу и вчерашний день, и демонстрацию, и вечер, и сегодняшний день, и свидание с ним. А сейчас не получается. В голове полный сумбур, Я должна прийти в себя. Интересно, куда пошел Влад? Может быть, в кафе: еще не поздно. А может быть, домой. Он говорил, что у него очень хорошая мама.
Извини, дневник, я оставлю тебя. Сейчас лягу в постель, свернусь клубком и стану думать о Нем...
13 ноября.
Похоже, я немного успокоилась. Хотя, о чем я? Какое там спокойствие?! Учти, дневник, об этом не знает никто, кроме тебя. Мне кажется, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО влюбилась. И Влад -- Мой Любимый.
После 7-го прошло уже 4 дня, но я все еще сама не своя. Я ужасно, безмерно счастлива, но где-то в глубине души таится грусть. Поэтому я могу заплакать от чего-нибудь смешного и засмеяться над чем-нибудь печальным. Наверное, со стороны это выглядит довольно странно, потому что я несколько раз ловила на себе удивленные взгляды. Хотя, какое все это имеет значение?!
Ладно, хватит. Сейчас запишу все по порядку, начиная с седьмого.
Утром забежала за Иринкой, и мы вместе пошли на демонстрацию. Сначала было так весело! Всё смеялись, пели, орали. Потом наша колонна прошла по площади, и мы сразу отправились в общежитие.
В комнате набилось человек 20. Ума не приложу, как все умудрились в ней поместиться. Выпили сухого вина, потом парень с физмата, кажется, Витя, бренчал на гитаре и пел студенческие песни, а остальные подпевали. Я тоже подпевала, хотя почти не знала слов. Вдруг мне сделалось как-то неуютно, что ли? Начала болеть голова, мне стало казаться, что я здесь чужая, что все они студенты, а я нет, и это, наверное, заметно. В общем, я почувствовала себя лишней и никчемной. Тогда я потихоньку вылезла из-за стола, осторожно переступая через чьи-то ноги, выбралась из комнаты и отправилась восвояси. Настроение у меня было преотвратное. Иринка осталась там со своим Игорем и даже не заметила, что я ушла. Это было так обидно, хотя бы потому, что она моя лучшая подруга! Но раз ей нет до меня дела, то мне до нее тоже!
Я торопливо шла домой, и на душе у меня царил полный мрак. Погода полностью дополняла настроение: холод, грязь, промозглая сырость. Я сильно продрогла и вконец озлилась на белый свет.
Дома Сережка готовился к приему гостей: вытаскивал посуду, налаживал магнитофон, при этом что-то весело мурлыкая себе под нос. Он, видимо, обрадовался моему приходу и решил поухаживать: помог снять пальто, а потом, увидев, что я дрожу, пошел в кухню сварить кофе.
Пока он был в кухне, я ушла в свою комнату, села в кресло и почувствовала, что вот-вот расплачусь. Сидела, кусала губы и всячески пыталась сдержать слезы. Он принес чашку горячего кофе и сунул мне в руки. Я пила кофе, глотала слезы и вообще была самым несчастным существом на земле. А брат, окинув меня критическим взором, вдруг принялся меня ругать. Я слегка опешила и, забыв про кофе, уставилась на него.
Если бы он начал меня успокаивать, то я непременно, разревелась бы. Но он хитрый, он начал ругать.
-- Почему ты так себя ведешь? Где тебя носит? Я здесь совсем задвинулся. Катастрофически увяз в хозяйственных делах.
-- Но, Сереженька, мы ведь не договаривались, что я буду помогать тебе!
-- Ну и что?
-- Как -- что?
-- Ты же сестра! Ты должна чувствовать, что я гибну!
-- Именно сестра, и самая обыкновенная, а не телепатка,--огрызнулась я.
-- Одно другому не мешает. А мне еще нужно,--он начал загибать пальцы:-- а) переоборудовать квартиру в танцзал; б) накрыть на стол; в) переодеться, чтобы в должном виде встретить Ее.
Слезы у меня мгновенно высохли.
-- Кого, Ее?
-- Да, уж Ее...-- протянул он и состроил многозначительную мину.
-- А какая она? -- глаза у меня сделались круглыми от любопытства.
-- Не приставай, увидишь.
-- Ну Се-ре-жень-ка-а-а...-- заныла я.
-- Увидишь-увидишь.
-- Ладно, что делать?--деловито поинтересовалась я. Сережка дал руководящие указания, и я развернула бурную хозяйственную деятельность. Правда, он меня все-таки наколол (пришли девочки помочь ему готовить), но я вовсе не обиделась, потому что настроение мое полностью исправилось. Около четырех часов меня отправили одеваться. Кому-кому, а уж возлюбленному брату моему хорошо известна моя слабость к нарядам!
Давно не одевалась я с таким старанием, как в тот вечер. Обычно я ношу распущенные волосы, а тут решила изобразить прическу, как у Бриджит Бардо с обложки журнала. Уже собрались почти все, а я никак не могла сладить с собственными волосами и чуть было вновь не разревелась, но, вовремя вспомнив про накрашенные глаза, сжала зубы и закончила прическу. Сережка вторично постучал в дверь и поинтересовался, нельзя ли поскорее. Я немного отошла от трюмо и осмотрела себя с ног до головы. Вроде бы нормально: волосы уложены пышной золотой короной, и два локона ниспадают на левое плечо, эффектно выделяясь на бордовом материале. Узкий треугольный вырез платья заканчивается тяжелой старинной брошью. Конечно, до кинозвезды далеко, но сама себе я нравлюсь. Даже... очень.
Я подошла к двери и уже взялась за ручку, как вдруг в комнату ворвался Сергей, схватил меня и потащил за собой, бурча под нос, что в конце-то концов не мешает и совесть поиметь, что семеро одного не ждут и т. д. и т. п. Наверное, мое появление в гостиной выглядело весьма забавно, но почему-то я нисколько не смутилась. Иногда бывает, что все происходит как бы само собой и не оставляет в душе неприятного осадка.
Должно быть, я выглядела на уровне, потому что мальчишки слегка оторопели, а девочки несколько сникли. И еще--я сразу увидела Сычова. Он сидел между Боренькой Шнейдером и Митей Воробьевым (лучшие Сережкины друзья). Наши взгляды встретились, и я почувствовала, как меня подхватила упругая волна, легко оторвала от пола и понесла, понесла куда-то.Голова сделалась легкая, веселая и пустая.
-- Привет,--сказала я и послала всем воздушный поцелуй.
Потом мне сделалось смешно, и я рассмеялась. Свободное место было рядом с братом, и я направилась туда. Но Сычов вскочил и заявил, что он протестует, потому что Сережка видит меня каждый день, а посему я непременно должна сидеть рядом с ним. Нельзя сказать, чтобы я очень удивилась. Почему-то в тот день я перестала удивляться.
Пока я стояла в некоторой растерянности, он заставил ребят сдвинуться, и свободное место оказалось между ним и Митей. Я пожала плечами, усмехнулась и села. Все, что было до этого момента, я отчетливо помню, но из дальнейшего сохранились какие-то обрывки.
И вот мы с Владиком танцуем медленное танго... Пламя свечей слегка колеблется от движения воздуха. Я смотрю в сторону, но шестое чувство подсказывает, что он разглядывает меня. Это приятно и одновременно раздражает. И еще моя кожа покрывается пупырышками, как от холода.
Разве в комнате прохладно? Нет. Но его взгляд словно морозит меня, а мои волосы колеблет легкий ветерок его дыхания.
А потом он попросил, чтобы я показала ему свою комнату. Я включила свет, но Влад сказал, что предпочитает полумрак, и зажег бра. Из-под батареи вылез Тимофей и попросился на ручки. Я взяла его и присела на край стола. Влад устроился в кресле и задумчиво изучал меня. Наконец, я смутилась и попросила его не смотреть так, потому что я не музейный экспонат. Он развеселился и заявил, что любуется мной, и что я словно сошла с журнальной обложки. Наверное, я покраснела, потому что щекам сделалось горячо. Еще мной овладела неловкость, и, чтобы скрыть ее, я посадила Тимку на стол и отошла к окну.
На улице было совсем темно. По стеклу сбегали струйки дождя. Влад тихонько, почти шепотом, позвал меня. Я отвернулась от дождя, от темноты и подошла к нему. Он взял мои руки и поцеловал, сначала левую, потом правую. Я попыталась вырваться, но... куда там! Он только слегка сжал мои кисти -- и я почувствовала себя в стальном капкане.
-- Да ты боишься, кажется! -- полусерьезно-полунасмешливо сказал он.--Ну-ну, я не кусаюсь, разве только иногда.
-- Вовсе не боюсь! Ты не тигр,-- храбро ответила я, стараясь избегать его взгляда.
-- Ой ли?--рассмеялся он, и в мгновенье ока я очутилась у него на коленях.
Первым моим движением было вскочить, убежать, освободиться! Но, во-первых, это было совершенно бесполезно, потому что он крепко держал меня, и, потом, я подумала, что ведь он мне нравится. Быть может, я даже влюблена в него. И перестала вырываться.
Я замерла, словно окаменела, в его руках. Что-то должно было случиться. Что-то... Теплое дыхание в затылок, в шею; легкое прикосновение горячих губ. Голова моя тихонько закружилась, мне показалось, что я провалилась, проваливаюсь куда-то. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее... Я испуганно вцепилась в него и открыла глаза.
Все предметы оставались на своих местах. Все было как всегда. Но я знала, была уверена, что со мной произошло нечто важное, и что кроме меня об этом не знает никто.
--Кажется, ты полюбила...--произнес тихий бесплотный голос внутри.
-- Не знаю, возможно...-- безмолвно ответила я.
-- Что с тобой, маленькая? -- спросил встревоженный голос Влада.
Но разве могла я сказать ему, что со мной?
В меня вдруг словно бес вселился. Крошечный такой хвостатый бесенок. Влез в меня и толкает: "Сделай, сделай, тебе же хочется!" И я послушалась его. Резко извернувшись в руках Влада, обняла его за шею и поцеловала прямо в мягкие, упруго поддавшиеся губы.
-- Ай да малышка!--вырвалось у него. Он откинулся в кресле и захохотал. Но я уже была на свободе и быстро скользнула в дверь.
В гостиной танцевали. Свечи уже сильно оплыли, и некоторые начали чадить. Я подрезала фитили и заменила одну, сгоревшую до основания. При этом руки мои дрожали.
Потом я отправилась в ванную поправить прическу. Мое отражение в зеркале выглядело весьма встрепанным, а от щек можно было спички зажигать. Я порадовалась тому, что в гостиной полумрак и рассмотреть меня было невозможно. Заперлась изнутри, открыла холодную воду и с наслаждением сунула руки в тугую струю. Вода облегла кисти, как прозрачные перчатки. Холод постепенно проник до костей, и они легонько заныли. Тогда я завернула кран и приложила ладони к пылающим щекам. Прохлада... Хорошо...
Меня переполняла восторженная радость. Она бурлила во мне, словно гейзер, готовый выплеснуть высоко вверх свой кипящий фонтан. Это была яростная, безудержная и безграничная радость. Мне хотелось кричать, прыгать, вопить, плясать!
Не отрывая взгляда от зеркала, я тихонько отняла ладони от щек. Волна захлестнувшего меня восторга быстро спадала, и лицо перестало гореть. Но, странное дело, чем больше вглядывалась я в собственное отражение, тем менее знакомым становилось оно. Я смотрела на себя -- и не узнавала. Передо мной в зеркале был кто-то чужой. Может быть, даже я, но лет через 20 или больше. Мне сделалось жутко, и я закричала бы, если бы в этот момент снаружи не дернули дверь. Я встряхнулась и оправила платье. Зеркальное отражение вновь стало моим собственным.
Щелкнула задвижка, дверь распахнулась. На пороге стояли Ниночка и Галочка. Они одинаково улыбнулись мне и проскочили в ванную, болтая между собой. Ниночка и Галочка близнецы, различают их только собственная мама да двое-трое близких друзей. Про них, вообще, легенды ходят: будто бы они на свидание одна вместо другой являются, экзамены одна вместо другой сдают и т. д. и т. п. Они веселые, и с ними всегда интересно!
Потом я решилась отправиться в гостиную. Влада не было видно. Кресло возле мага было пустым, я забралась в него и начала изучать публику. Шесть ребят и пять девчат, не считая меня. Две пары танцевали. На кушетке сидел Сережа с девушкой, с Верочкой. Она высокая и симпатичная. Глаза, кажется, серые, такие очень спокойные и уверенные. Держится будто королева. А Сережа перед ней на задних лапках ходит. Она же только слегка улыбается в ответ.
Из Сережкиной комнаты вышел Миша и пригласил меня на танец. Когда мы танцевали, появился Влад и сел в то же кресло, в котором раньше сидела я. По-моему, он немного ревновал меня, потому что сверкал глазами, как дикарь. Мишка, заметив это, нарочно стал близко наклоняться ко мне и рассказывал на ухо всякие смешные истории. Конечно, я не могла сдержаться и хихикала, как дурочка. А Влад, закуривая сигарету, сломал две спички. Едва я подумала, что Мишке может потом достаться, как танец кончился.
Я села на кушетку рядом с Верой, сейчас же подошел Влад и пригласил меня на новый танец. Я встала и почувствовала, что заливаюсь краской. Хорошо, что был полумрак. Все остальные танцы я танцевала только с ним, и он назначил мне свидание.
14 ноября
Возле универмага я была без четверти 7. Влада, конечно, еще не было. Мне, чтоб отдышаться, пришлось ходить минут 10, потому что я всю дорогу бежала. Потом я села на скамейку в скверике, что напротив центрального входа, и стала ждать. С каждой минутой настроение мое падало и в двадцать минут восьмого достигло абсолютного нуля. Во всяком случае, я поняла, что он не придет. Тогда я поднялась со скамейки, оглянулась на всякий случай. "Никого!" -- и поплелась домой. Мысли мои тем временем приняли самое мрачное направление: "Что во мне хорошего? Ну, рост высокий, волосы густые и русые, глаза зеленые. Все, пожалуй. У него же--полгорода знакомых девчат. Есть и красивее, есть и умнее. Он, наверное, уже и думать забыл, что существует на свете такая девчонка--Лена..."
Вдруг на мое плечо легла чья-то рука. Его рука!
Что я почувствовала--невозможно описать! Он говорил что-то, извинялся, а я -- я вцепилась в его рукав, смотрела, как двигаются его губы, и только глупо улыбалась. "Пришел-пришел-пришел..."--билась в мозгу одна-единственная мысль. Но все же до меня дошло, что он опоздал, потому что встречал на вокзале друга.
Потом Влад взял меня под руку, и мы пошли в "Росинку".
Он заказал себе коньяк, а мне--бокал шампанского. Я выпила шампанское и слегка опьянела. Все окружающее стало представляться приятным и немного смешным, а Влад милым и добрым. Я смотрела на него, не отрываясь, и на душе у меня было так хорошо, как никогда прежде.
Но, увы, все кончается. И в одиннадцатом часу я сказала, что мне пора. Он, кажется, обиделся, но не сказал ничего. Так мы и вышли молча.
Дождь продолжал сеять. Дорога, деревья, дома--все блестело от воды. Воздух был насыщен мелкими взвешенными капельками. Я подумала, что вот сейчас он проводит меня до автобусной остановки и мы расстанемся.
Нет-нет, этого просто не может быть, чтобы сейчас -- и вдруг расстаться! Нужно придумать что-то, и немедленно!
-- Сегодня большая влажность, но тепло. Не правда ли, Влад? -- произнесла я самым нежным голоском, на какой была способна... По-моему, он здорово удивился.
--Это сегодня тепло?!
-- Ну да! И воздух такой особенный... Лесом пахнет.--Я с шумом втянула воздух. Лесом явно не пахло. Только промозглая сырость вокруг.
--Давай прогуляемся пешком, ладно?--он все еще колебался, но я взяла его под руку и прямо-таки потащила. Мне ужасно хотелось поговорить с ним о чем-нибудь серьезном. Я шла и все перебирала, перебирала в уме темы для разговора. Но все они были какие-то неживые. Он тоже молчал. Так мы и шли до самого моего дома, словно воды в рот набрав.
Зашли в подъезд, и я уже собралась попрощаться, как вдруг он притянул меня к себе и начал целовать. Все получилось так неожиданно, что вначале я едва не вскрикнула, а потом мне сделалось смешно. Он пытается поцеловать меня в губы--я смеюсь--и ничего не получается!
Влада мой смех озадачил. Он отстранился и подозрительно спросил, над чем это я смеюсь. Если бы я знала! Внезапно до меня дошло, что он может обидеться на мой смех. Тогда я положила руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Быстро повернулась и убежала. И мне даже в голову не пришло договориться с ним о встрече.
А взрывы такого неожиданного смеха со мной изредка случаются. Это бывает, когда я взвинчена, взбудоражена чем-то, когда нервы мои натянуты до предела. Тогда какое-либо движение или слово другого человека вдруг представляются невероятно смешными, и мной овладевает приступ неудержимого хохота. В такие моменты я просто не владею собой. С Владом произошло то же самое. Хотя он-то этого не знает.
Мама зовет. На сегодня кончаю.
5 декабря.
Три дня стоит самая настоящая зима. Снежные хлопья падают и падают, словно хотят покрыть пушистым, сверкающим одеялом всю землю. Настроение у меня такое же спокойное, холодное и расплывчивое, как бескрайняя снежная равнина. Последний раз я видела Влада 8-го ноября. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Я думала, возможно, он позвонит мне домой или даже зайдет в институт, но напрасно. Наверное, у него сейчас какая-нибудь другая девчонка.
Сережка заметил, что мне нравится Сычов, и теперь постоянно подтрунивает. Хорошо ему: везде со своей Верочкой.
Прибежит поздно вечером, съест что-нибудь в темпе (по-моему, он вообще не замечает, что ест, по крайней мере сейчас. Дать ему вареную галошу--слопает за милую душу и не заметит) и--сразу в свою комнату. Сядет там в кресло, включит маг (что-нибудь лирическое) и сидит часами, уставившись в одну точку. А лицо такое блаженное, будто он уже в раю. Я знаю, когда у него такое лицо -- он думает о ней. Счастливая эта Вера, меня бы так любили!
30 декабря.
Дома никого нет. Папа с мамой ушли по магазинам, у Сережки-- зачетная неделя. Я подтащила кресло к батарее и перечитываю дневник. Такие чудные воспоминания! Словно перенеслась на какое-то время к теплому и ласковому морю. Как хорошо было! Теперь же все пропало, все исчезло и тоска-тоска-тоска... Влада с тех пор не видела. Если он не желает встречаться со мной, что поделаешь? А навязываться--не умею. Глупая гордость? Пусть так.
От всего этого мне грустно, очень-и-очень грустно. Я должна выкинуть его из головы. Просто взять и выкинуть! Я устроилась так уютно, что век не вставала бы. На коленях дремлет Тимофей, и я на нем пишу. Он стал невероятный лентяй, целыми днями спит. Вот сейчас свернулся большим теплым живым клубком и громко трещит: мур-мур, мур-мур... От него прямо-таки исходит покой и дремота. И ничего-то ему не нужно, и ни о чем-то он не думает. Это мне вечно что-то нужно.
Что принесешь ты мне, Новый год?
1 января.
Наступил первый день Нового года. Потом будет и второй, и третий, и сотый...
Но это потом. А сегодня -- самый первый!
С ночи сделалась оттепель, и к утру растаял почти весь снег. Правда, его было не так уж много, но все равно жаль.
Новый год мы встречали дома. Мы--это папка, мама, я, Сережка и Вера. Она, наверное, скоро станет полноправным членом нашей семьи. Во всяком случае, все к тому идет. Я мало знаю о ней, потому что она не любит распространяться на эту тему. Но краем уха я слышала, что, когда ей было 10 лет, ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Воспитывалась она у тетки, поэтому выросла несколько замкнутой и, пожалуй, суровой.
Мне нравится, что есть в ней внутренняя сила. Чувствуется, что есть. Вот ни у меня, ни у Сережи нет, а у нее есть. И еще видно, что братика она любит. Так за чем же дело стало? Ох, чую -- быть свадьбе!
Мы с мамой вчера закрылись в ее комнате и... гадали. Я обожаю разные гаданья. Хотя, признаться честно, они редко сбываются.
Мама разбросила карты на себя и на меня (говорят, что под Новый год самое верное гаданье). Ей выпали душевные переживания через бубновую даму и множество хлопот. Мама сказала, что бубновая дама, наверное, я. Но какие маме через меня могут быть переживания? Я захихикала. Она погрозила мне пальцем и сказала, что не будет гадать, если я сейчас же не замолчу. Я замолчала, и она мне нагадала пустую любовь и душевные переживания через крестового короля. Любопытно, что это за крести? Влад, может быть?
Еще мы ходили на площадь, к большой елке. Там была тьма-тьмущая народу. Все смеялись, валялись в снегу и пели. Сережа с Верой затерялись в толпе, а мы подошли к горке. Ну и конечно не удержались, прокатились два раза. В результате я потеряла варежку, а папка сделался похожим на снежную бабу, потому что въехал в сугроб.
Падал медленный пушистый снег и делал все каким-то нереальным. На елке попеременно зажигались зеленые, красные, разноцветные огни, и повинуясь им -- сказочному дирижеру, снег на площади становился то зеленым, то красным, то разноцветным. Я смотрела на цветной снег. Это было то самое маленькое новогоднее чудо, ожидание которого не покидало меня с утра. А снег все падал-и-падал-и-падал... Небывающий цветной снег.
4 января.
Получила письмо от Славика. Пишет, что все у него нормально и что на каникулы приедет домой. Я всегда рада, когда приходят письма из Одессы. Разве я виновата в том, что не люблю Славку? Да и он не говорил никогда, что влюблен в меня, но я все равно знаю об этом. Возможно, я излишне самоуверенна, но... если я чувствую, что он любит меня? А я ужасно суеверная, в чем никогда и никому не признаюсь. Нет, в бога я не верю, потому что все это "бабушкины сказки и сплошная мифология", цитирую нашу историчку. Но в приметах явно что-то есть. Не знаю, как на других, но на меня исключительно действует "черная кошка". Стопроцентная гарантия. Специально проверяла. Дохлый номер. В магазине сделается учет. билеты в кино кончатся перед носом и т. д. и т. п.
Вот в сны не верю. Ерунда это. А Иринка верит. Ей недавно приснился сон, что парень из ее группы сбрил усы. Приходит она в институт, смотрит, а он действительно сбрил. Смеху было! Еще бы: вещий сон про усы!
А Влад исчез куда-то. В городе я его тоже не встречаю. Куда он делся? Мне так хочется видеть его! Хоть бы издали! Иногда мне кажется, я сойду с ума от счастья, если увижу его. Господи, ну почему у меня все "не как у людей"? Другие девчонки спокойно дружат со своими ребятами, ходят в кино, в кафе. А я? У меня все всегда идет наперекосяк.
19 января.
Я виделась с Ним, была у Него, и мы -- ох! -- целовались.
КАК Я СЧАСТЛИВА!!!
А получилось все так неожиданно? Я уже совсем перестала ждать, как вдруг он позвонил. Взял и позвонил прямо на работу. Трубку сняла Елизавета Петровна, моя шефиня, что-то переспросила и передала мне. Я очень удивилась, ведь на работу мне никто, никогда не звонит. Поэтому вначале не могла понять, с кем говорю. Но когда поняла...
Итак, я беру из рук Елизаветы Петровны трубку и слышу:
-- Как дела, Леночка?
--
Нормально...-- Голос такой знакомый. А чей -- не пойму!
На другом конце провода раздался смех.
-- У тебя короткая память, малышка!
Малышка... Он!
Я почувствовала, что ноги меня не держат, и тихо уселась прямо на стол Елизаветы Петровны. В общем, мы договорились встретиться в 5.30 на автобусной остановке возле института.
Позвонил он в три, так что до встречи оставалось еще два с половиной часа. Можно было спокойно работать по меньшей мере час, но... какая уже там работа! Я сидела за своим проклятым столом, делала вид, что считаю, и у меня все валилось из рук.
В полпятого я не выдержала пытки временем, аккуратно сложила бумаги на своем столе, сказала:
-- Я сейчас,-- и сбежала в туалет приводить себя в порядок.
Пока накрасила глаза--думала рехнусь: руки дрожали противной дрожью, и я ничего, ничего не могла с этим поделать. В результате тушь попала в глаз, и пришлось его промывать. Наконец, кое-как сладив с глазами, я принялась за прическу. Когда опомнилась--стрелки показывали 5.30. Я взвыла и бросилась в свою комнату. Там, схватив сумочку и выбегая вон, только успела крикнуть Елизавете Петровне: "До свидания!"
Он стоял на автобусной остановке, на голову возвышаясь надо всеми. Я почувствовала в ногах противную слабость и прислонилась к стеке. Сердце забилось сильными неровными толчками, и мне вдруг страшно, невероятно захотелось очутиться как можно дальше отсюда. Я даже оттолкнулась от стены, повинуясь внезапному порыву, но в этот миг Влад обернулся и заметил меня. Он обрадованно замахал рукой, и я быстро ответила ему, не понимая уже, как даже могло возникнуть подобное желание.
Он взял меня под руку, и мы пошли. Смеркалось. Небо накрыло город голубой хрустальной чашей, прозрачной и холодной. Отдельными ледяными огнями горели самые яркие звезды. Пока мы шли, сумерки сменились ночью, а небо сделалось черным и звездным.
Я первая нарушила затянувшееся молчание и спросила, куда же мы идем. Влад остановился и, подумав, предложил:
-- Давай ко мне. Здесь рядом. Чаю попьем.
Я резко отодвинулась от него и попыталась заглянуть в глаза, но уже сделалось совсем темно, и вместо глаз зияли черные провалы. Я почувствовала, что он улыбается.
-- Ты боишься?
-- Не знаю, возможно...
-- Глупенькая, у меня же мама дома. Идем, я познакомлю вас.
Он взял меня под руку, и мы быстро пошли. Я плохо ориентируюсь в темноте, и мне казалось, что мы с Владом плутаем по какому-то незнакомому городу. Он молчал--я тоже. Вскоре мы очутились возле небольшого двухэтажного дома. Над подъездом горела тусклая лампочка, в свете которой стены дома выглядели ярко-розовыми.
Мы поднялись на второй этаж, и Влад, достав из кармана ключ, принялся возиться с замком. У меня началась нервная дрожь, даже зубы стучали. Наконец он отворил дверь и пропустил меня вперед. В прихожей было темно и пахло кошкой. Он быстро зажег свет и помог мне раздеться. Разделся сам, и мы прошли к нему. Из другой комнаты доносились крики и выстрелы. "Новый детектив по телеку",-- мелькнуло в уме. Дальше по коридору, очевидно, находились кухня и все остальное.
Он вышел в кухню поставить чай. А я тем временем осмотрелась. Небольшая квадратная комната чем-то напоминала клетку. Вещей было мало: тахта, торшер со столиком, несколько книжных полок и шифоньер. Тахту застилал красивый ковер, который свешивался со стены. Да еще журнальный столик там, за креслом.
Изучение комнаты отвлекло мое внимание, и я совершенно успокоилась. Более того, у меня появилось странное ощущение, что когда-то в прошлом я уже бывала в этой комнате, а сейчас просто припоминаю виденное.
Осторожно ступая, вошел Влад. В каждой руке--по чашке с чаем. Стараясь не расплескать, поставил их на журнальный столик. Потом взял второе кресло и поставил напротив моего. Склонив голову на плечо, посмотрел. Чашки со столика передал мне, а сам столик поднял и поставил между креслами. Я поставила чай на столик, а Влад вышел в кухню за печеньем.
Вернулся и устроился в кресле. Потом мы долго пили чай с печеньем, и я все время болтала, как заведенная. Он молча слушал, изредка улыбаясь в ответ, а один раз даже рассмеялся. Мне было весело. Время летело незаметно, и когда я взглянула на часы, у меня вырвалось испуганное "Ой!", потому что они показывали 10.30. Я вскочила и заторопилась домой. Влад нахмурился, но я сказала, что обещала вернуться не позже 10-ти, так что ему ничего не оставалось, как только проводить меня.
Когда мы одевались, в прихожую вошла, его мама, и он познакомил нас. Она была среднего роста и совсем седая. Я не рассмотрела ее как следует, потому что стеснялась.
Он проводил меня до самого дома. Потом мы долго стояли в подъезде и целовались. И когда мы целовались, я тихонько шепнула ему, что люблю его. Он ничего не ответил, но я все равно ужасно счастлива!
14 февраля.
Вчера был мой день рождения. Мама с папой подарили мне золотые серьги. Они совсем крохотные и застегиваются на замочек. Такая прелесть! А сегодня в косметическом кабинете мне прокололи уши. Это не очень больно. Просто укол -- и все. Но там я наслушалась разных кошмарных историй о том, что уши могут не заживать месяцами, гноиться и т. д. и т. п. Откровенно говоря, я струхнула, но уши все же проколола.
Братик ко дню рождения раздобыл где-то пластинку, о которой я мечтала уже сто лет. Это сюита Грига "Пер Гюнт". С его стороны это прямо-таки королевский подарок, потому что он терпеть не может сантиментов. В этой сюите мне до сумасшествия нравится один отрывок, который называется "Песня Сольвейг"! Конечно, я играю ее на фортепьяно, но пластинка -- совсем другое дело.
Когда я слушаю "Песню", у меня сжимается сердце. Неужели она не могла найти никого, кроме этого бродяги? Или не хотела? Ведь это ужасно: всю жизнь прожить в надежде на то, что он вернется и по достоинству оценит ее верность!
Ко мне ты вер-нешь-ся, ты бу-дешь со мной,
Ты бу-дешь со мной;
Те-бе по-клялась и верна всей ду-шой,
Те-бе вер-на ду-шой...
Наверное, Сольвейг сама уже не верила, что Пер Гюнт вернется, но все равно ждала. Некоторые люди жалели ее, некоторые смеялись. А она ждала, потому что любила.
И он вернулся.
10 часов вечера.
Приходила Иринка, и мы с ней проболтали часа два.
Вчера были только свои: папка, мама, Сережа с Верой, Иринка со Светкой и я. Было так себе: ни скучно, ни весело. Правда, мама наготовила много вкусных блюд, так что ели все от души. Наш класс разбрелся кто куда -- и уже не соберешь. У всех какие-то дела, новые друзья. Все заняты чем-то.
Неделю назад получила письмо от Славика и до сих пор не написала ответ. Он такой хороший. Приезжал на каникулы в конце января, недавно уехал и тут же написал письмо. Мы не виделись всего полгода, а он так изменился за это время. Сделался серьезным и более взрослым. Обещал прислать мне свою фотографию в курсантской форме, просил, чтобы я подарила ему свою. У меня не было хорошей, поэтому я пообещала сфотографироваться и выслать. Завтра накрашусь как следует и пойду сниматься.
Настроение у меня сегодня упадническое. О Владе ни слуху ни духу. Что за скверная привычка исчезать неизвестно куда? Вот возьму и начну дружить с кем-нибудь. Будет тогда знать, как пропадать!
Ой, а вдруг с ним случилось что-нибудь? Или он заболел? Нужно позвонить ему домой. Ну, а если он просто не хочет встречаться со мной? Тогда получится, будто я вешаюсь ему на шею. А это вовсе не так!.. Хоть бы голос его услышать... Вот сейчас пойду и наберу его номер. Говорить ничего не буду, только голос послушаю. Господи, как сердце бьется! И ладони совсем влажные сделались. Иду звонить.
Позвонила. Дома нет никого. Или трубку никто не берет. Пока набирала номер--думала, рехнусь: в висках стучит, цифры перед глазами прыгают, и руки дрожат. Нет, я люблю его! Это точно. Ну а он? Любит ли он меня? Я чувствую, что нравлюсь ему, но любить?.. Вряд ли... Что же мне делать? Что делать? Я просто с ума схожу!
25 февраля.
Вчера возвращалась с работы и повстречала приятеля Влада. Такой длинный и тощий, как жердь. Кажется, Гриней зовут. Я его запомнила из-за смеха. Он ржал, как конь. Я подумала вначале--представляется. А потом оказалось, что нет.
Так вот. Встретились мы возле автобусной остановки. Поболтали о том о сем, а потом он между прочим сказал, что Влад в командировке не то в Риге, не то в Таллине и вернется только в начале марта. Вроде бы, какое мне до этого дело? Но я очень расстроилась. Хотя, конечно, старалась не показать виду, как меня это задело.
27 февраля.
Чертов Влад. Третий день реву из-за него. Уехать, не сказав ни единого словечка! Ну как он мог? Но самое ужасное--что я все равно люблю его. Нет, ненавижу-ненавижу-ненавижу!
Я не могу избавиться от мыслей о нем. Будь то день, вечер или утро--он постоянно где-то рядом. Кажется, оглянусь--и увижу его. Я ничего не могу поделать с собой. Стоит мне остаться одной и задуматься о чем угодно, как спустя несколько мгновений я уже думаю о нем. Если бы он хоть чуточку любил меня, то никогда не поступил бы так,
Но мне-то что делать? Зачахнуть от неразделенной любви? Утопиться в пруду? Как бы не так, Владичка, и не подумаю! Светка обещала познакомить меня с ребятами из военного училища. И познакомлюсь! А ты, мой драгоценный, можешь отправляться на все четыре стороны.
Ну, познакомлюсь с кем-нибудь. Буду ходить на танцы, в кафе, может быть, даже целоваться. Жизнь потечет спокойно и нормально. Что еще нужно? Нет, все не так! Я не смогу забыть Влада.
Какое счастье думать о нем!!! Можно закрыть глаза и представить себе, что он рядом, что стоит только протянуть руку--и я коснусь Его. А голос! Да за то, чтоб слышать Его голос, я отдам полжизни!
Господи, ну сделай так, чтобы он полюбил меня. Тогда бы я смогла отомстить ему за то, что так бесконечно люблю его! Пусть каждую минуту, каждую секундочку думает обо мне. Только обо мне, обо мне--и ни о ком больше!..
А бога-то и нет... Влад, дорогой, ну полюби меня хоть чуть-чуть!
8 часов вечера.
Да, я ужасно обижена на Влада за то, что он не попрощался со мной!
Но разве это главное? Главное в том, что я СМЕРТЕЛЬНО БОЮСЬ ПОТЕРЯТЬ ЕГО...
И все же, если это случится, я не умру от горя. Был бы яд под рукой -- тогда другое дело. А кинжалом я не владею. Да и нет у меня красивого кинжала.
Определенно, во времена Шекспира отправляться на тот свет было гораздо удобнее. Повеситься от любви? Фи! Звучит-то как: "Она повесилась от любви". Ха-ха-ха!
Я не смеюсь-- я плачу.
Вот слеза медленно скатилась по щеке и капнула на бумагу. Потом от нее останется грязное серое пятнышко. Интересно, чистая слеза падает на чистую белую бумагу, а след остается, как от капельки масла.
Нет, не могу больше! Иду реветь в подушку. Ну, почему? Почему он не любит меня?
11 часов вечера.
Наревелась всласть. Физиономия распухла так, что в зеркало страшно смотреть, но зато на меня снизошел мир.
Родственники видят, что со мной творится неладное, но не понимают в чем дело. Я ведь никому не говорила о Владе. К чему? Иринка со Светкой знают, что он мне нравится, но не больше. Это плохо. Вот если бы я могла поговорить о нем с кем-нибудь, мне сразу сделалось бы легче. Получается, что единственный мой собеседник--ты, дневник. Да, еще я забыла о Тимофее. Он тоже все знает и понимает.
Влад, ты слышишь меня? Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Влад... Не слышит. Он так далеко...
4 марта.
Знаешь, дневник, я решила покончить со всеми своими "завихрениями". Пора становиться взрослой.
-- Ах, Владик! Ах, дорогой! Умираю, не могу жить без тебя... и т. д. и т. п.
Хватит. Кончено. Вся моя любовь и мои переживания не стоят выеденного яйца. Я и Владислав Сычов. Ха-ха-ха! Оказывается, у него таких, как я, на каждом перекрестке двадцать штук. Что я себе вообразила! Что он влюблен в меня? Господи, какая дура! Спасибо Светке, это она меня просветила. Ресторан "Вечерний" -- любимый ресторан Сыча, а Светка сейчас работает там официанткой и знает про него все сплетни. Так вот, пока мы с ней гуляли вчера, она показала мне трех "Владиных" девочек. Ничего. Хорошенькие. Про одну даже можно сказать красивая: маленькая, изящная, как статуэтка, с огромными карими глазами. Куколка.
Впрочем, стоит отдать Владу должное -- он ни разу не говорил мне о любви. Получается, будто я ему навязывалась. А это вовсе не так! Я-то думала, что нравлюсь ему--и ошиблась. Но теперь все кончено.
Сегодня Светка, я и двое ребят из военного училища ходили в кино. Со мной был Виктор. Он выше меня, глаза серые, а волосы русые. И вообще -- славный.
В этом году они кончают училище, Виктор учится на отлично. Мне понравилось, что он такой воспитанный и спокойный. Совсем не то, что Светкин знакомый Коля. Этого словно все время подталкивает кто-то. Он ни минуты не в состоянии посидеть спокойно: крутится, зубоскалит, передразнивает всех и вся. Не представляю, как его приняли в училище.
Если бы не Коля, то в кино мы погибли бы от тоски. Терпеть не могу арабские фильмы! Вместо жизни показывают сахарный сиропчик. Какие-то неестественные роковые любови, смертоубийственные ревности. Чушь! Так вот, Коля давал комментарии по ходу фильма, и мы буквально животики от смеха надрывали. Правда, соседи на нас оглядывались и шикали, но все равно было очень весело!
После кино мы гуляли в парке, а потом Коля пошел провожать Свету. Мы с Виктором поболтали еще немного на скамейке и тоже направились к моему дому, потому что было поздно. Виктор записал мой домашний телефон, мы попрощались, и я убежала домой.
Интересно, понравилась я ему или нет? Мне показалось, что да. Иначе зачем бы он спрашивал мой телефон? Вот и буду встречаться с ним, а потом, может быть, выйду за него замуж. Завтра обязательно спрошу Светку, что ей сказал про меня Коля? В том смысле, понравилась ли я Виктору?
19 марта.
Мы с Виктором встречались 11-го и 18-го. Одиннадцатое было воскресенье. Чудесный весенний день. Он позвонил мне утром, я мы договорились встретиться на автобусной остановке возле нашего дома. Солнце припекало, как летом. От земли поднимался теплый воздух, и всё--деревья, кусты, дома--плавало в зыбком мареве.
Мы гуляли, и Вик рассказывал о своем училище, о себе. Я же просто болтала ни о чем. Ну что интересного могу я о себе выдать?
Вик мне нравится, но особых чувств к нему я пока не питаю. Точно такие же отношения были у меня со Славиком. Хорошая дружба -- не более. У меня всегда делается тепло на душе от сознания того, что есть человек, который может поддержать в трудную минуту. Который, если я попрошу о чем-либо, сделает для меня все, что в человеческих силах. Но... это не любовь.
Господи, отчего я так беспросветно глупа? Что мне нужно? Из-за чего я схожу с ума? Из-за того, что некто Владислав Сычов не соизволил позвонить мне перед отъездом. Да ему же совершенно безразлично, есть я на свете или нет! Опять. Начала о Викторе, кончила о Владе. Ну чем? Чем он, собственно, примечателен? Мастер спорта по боксу-- я не люблю бокс. Симпатичный дылда -- и только. Славик даже красивее. Нет. В этом есть что-то непонятное. Вот ведь со Славиком мы дружили два года -- и ничего. А стоило появиться Владу, как меня стали постоянно преследовать мысли о нем. Я стараюсь припомнить его голос, его глаза, его жесты, его манеру говорить и смеяться. Мне нравится его запах и его походка. Стоит мне увидеть в толпе человека, похожего на Влада, как сердце готово выскочить из груди.
Отчего так бывает, ты любишь, а он -- нет? Но, в свою очередь, он тоже влюблен, а она любит другого, и получается длинная-предлинная цепочка, которая тянется-и-тянется...
Может даже получиться замкнутый круг, если последний, допустим, влюблен в меня. В результате все ужасно несчастливы, и ничего нельзя изменить. Любит ли кого-то Влад? Наверное. Хотя не знаю точно.
На работе все идет тихо, спокойно и нормально. Настолько спокойно и нормально, что даже тошно. Девочка из соседней лаборатории, кажется, Галя, через две недели выходит замуж. Они распишутся и сразу поедут на Север, потому что ее жених -- летчик.
В этом году я снова буду поступать в институт. Постараюсь подготовиться лучше, чем прошлым летом. Мама с папой очень хотят, чтобы я, наконец, нашла свое место в жизни. А родителей должно слушаться, не правда ли, дневник?
Да, в. будущее воскресенье, т. е. двадцать пятого, мы с Колей и Витей пойдем в кафе. Мне кажется, Вите я нравлюсь. Коля Светке сказал даже, что я ему очень нравлюсь.
31 марта.
Как мне стыдно, дневник! Как мне стыдно. Никогда в жизни больше не пойду в кафе. А все из-за Светки! Ведь если бы не она... Нет, лучше по порядку.
25-го мы вчетвером собрались пойти в кафе. Ребята заказали столик, и вначале все шло хорошо. Мы со Светкой пили шампанское, ребята коньяк и что-то еще.
Все смеялись и болтали. Я так вообще трещала без умолку.
Вдруг Светка подмигнула мне и, сказав ребятам, что нам нуж-нужно поправить прически, потащила меня в туалет. Там она глупо захихикала и сказала, что вчера видела Влада. Это было равносильно удару. Пол у меня под ногами ожил и поплыл куда-то.
Наверное, я сильно побледнела, потому что Светка испуганно схватила меня.
-- Ты что? Ты что?
Но я уже овладела собой и нашла силы улыбнуться в ответ. Мы вернулись в зал.
С этого и началось. Как я ни пыталась, но выбросить из головы Влада не могла. Тогда мне пришло в голову напиться, и вскоре я была "готова".
Утром следующего дня я проснулась до будильника. Голова была тяжелая и ничего не соображала. Правда, кое-что из вчерашнего я все-таки припомнила, и мне очень захотелось провалиться сквозь землю. Чего меня понесло на сцену, ума не приложу? Ведь и петь-то как следует не умею! Кажется, ребята пытались отловить меня, но я все-таки очутилась на сцене.
И потом что-то было...
Вечером пришла Светка и досказала остальное. Песенку я все-таки спела. Под оркестр. Потом вернулась к столику и некоторое время сосредоточенно размышляла о чем-то. Взглянула на Виктора и попросила его заказать еще бутылку шампанского, если можно. Принесли шампанское, хотели открыть, но я выхватила бутылку и стала открывать сама. Ребята пытались отобрать у меня шампанское, но я громко прошипела, что, если только они ко мне прикоснутся, я буду кричать. Потом начала возиться с пробкой, и она вылетела, как из ружья. Пена хлестала из бутылки и залила всех. А я, довольная, вскочила и давай поливать шампанским девчонок за соседним столиком. "В общем, кошмар!"--с восторженной дрожью в голосе рассказывала Светка.
Ясно, что с Виктором все кончено. Зачем военному такая сумасшедшая жена, как я?
А Влад действительно в городе. Но мне звонить пока не желает. Вот так, дневник!
27 апреля.
Две недели не могу ничего записать.Сегодня впервые села за письменный стол, но в голове еще полный сумбур. До сих пор не знаю, как отнестись к этому.
Единственный человек, которому я доверилась,--Иринка. Конечно, она дала клятву молчать обо всем и непременно исполнит ее. После всего случившегося она, кажется, стала слегка презирать меня, хотя старается не подавать виду. Но все это не имеет ровно никакого значения. И ты, дневник, сейчас поймешь почему.
Была суббота 14 апреля. Утром меня послали за молоком. В ближнем гастрономе его не было, и мне пришлось ехать в центр. Я выстояла длиннющую очередь в кассу, потом еще одну к продавцу и, получив долгожданные бутылки, с облегчением вышла на улицу.
Мне нравится быть хорошо одетой, чувствовать на себе завистливые взгляды женщин и оценивающие мужчин. Я тогда становлюсь подтянутой, легкой и сильной. В тот день на мне были белые брюки, отстроченные крупной красной строчкой, и свободная кофточка, алая, как кровь. Сумка тоже под стать костюму--белая в красный горох.
На улице адская жара.
На углу стоит самый хороший в городе ювелирный магазин, и я медленно шла мимо него, глазея на украшения в витрине. Мне очень понравился массивный серебряный браслет с вделанными в него синими камушками. Желая рассмотреть его получше, я сделала по направлению к витрине два быстрых шага--и с размаху налетела на кого-то.
-- Извините, пожалуй...--залепетала я, поднимая глаза, и вдруг поперхнулась последним слогом.
Передо мной стоял Влад!
Я оторопела. Тем временем взгляд его, скользнув по мне с ног до головы, остановился на моем лице, а губы сложились в какую-то неприятную усмешечку.
-- Леночка, ты непростительно хороша!--воскликнул он.--В сравнении с тобой голливудские звезды просто меркнут. Я сражен наповал.-- И он, прижав руку к груди, поклонился.
Я глупо хихикнула.
-- Вот за молоком ходила,-- показала ему бутылки.
Через минуту мы очутились в кафе-мороженое. В зале царил полумрак. Окна были занавешены тяжелыми шторами. Под потолком крутились лопасти вентиляторов, которые хоть и создавали приятный ветерок, но были не в состоянии разогнать страшную духоту. В такую погоду народ предпочитает жариться на пляже, поэтому в зале находилось не более десяти человек. Принесли коктейль и мороженое с громким названием "Космос". Оно лежало высокой пирамидкой и сверху было полито желтым прозрачным медом.
В голове у меня был полный вакуум, и я совершенно не помню, о чем еще мы говорили. А, возможно, просто молчали?
После полумрака кафе пустынная улица казалась раскаленной добела. Влад взял меня под руку и куда-то повел. Мы прошли центр, свернули к моему институту, потом еще и еще, и неожиданно оказались перед двухэтажным домом. Я сразу узнала, точнее вдруг почувствовала: его дом. Тогда в темноте он почему-то запомнился мне ярко-розовым. Сейчас, при дневном освещении, он выглядел бледно-желтым и старым. Штукатурка в некоторых местах обвалилась, и на стенах образовались темные проплешины.
Влад открыл дверь подъезда, и я покорно вошла. Мы поднялись на второй этаж и остановились перед его дверью. Чертыхаясь, он начал рыться в карманах в поисках ключа. В этот момент я словно проснулась и ошарашенно уставилась на него. "Зачем я здесь? Что ему нужно от меня?" -- пронеслось в мозгу. И, резко повернувшись, я устремилась вниз по лестнице. Я бежала, хватая ртом воздух, который вдруг сделался разреженным, как в горах, перепрыгивая через две ступеньки и, кажется, всхлипывая.
Он настиг меня на первом этаже и почти грубо схватил за руку.
--Как ты меня напугала! Вот не покажу в наказание, что привез тебе из Таллина, будешь знать. Ну чего ты? Я дома не один. Да и ключ уже нашел. Вот смотри,--протянул на ладони ключ,--идем же.--Он ласково подтолкнул меня в спину.
Я молча размышляла: "Действительно, чего я испугалась? Дома мама. И, потом, я люблю его... Странно как: люблю и одновременно готова бежать от него. Интересно, что бы это он мог привезти мне из Таллина? Какую-нибудь игрушку, наверное". Мне стало весело. На этот раз мы поднялись без приключений и спустя две минуты оказались в его комнате. Окно, занавешенное теневыми шторами, почти не пропускало дневного света. Влад ориентировался, как кошка, и поэтому сначала заработал вентилятор и только потом вспыхнул зеленоватый свет торшера.
Видимо, шторы задергивались с утра, и сейчас в комнате царили полумрак и относительная прохлада, которая сама по себе была уже жарой.
-- Холодный коктейль сделать?
Мой утвердительный кивок -- и он ушел в кухню. А я устроилась в кресле.
Мной овладело дремотное оцепенение. Лень было не только шевельнуться, но даже подумать о чем-то. Я сидела и, как загипнотизированная; не могла отвести взгляд от серебристого круга, образованного вращающимися лопастями вентилятора. Смутное, труднопередаваемое ощущение--предчувствие опасности, быть может?--бродило во мне. Я попыталась было разобраться в нем, но странное ощущение скользнуло куда-то внутрь--и пропало. Или мне просто не хотелось ни в чем разбираться?
Трудно сказать, сколько времени прошло между уходом Влада и его появлением. Возможно, три минуты, возможно, полчаса. Я почувствовала только легкое движение воздуха и с трудом отвела взгляд от бешеного круга: передо мной стоял Влад с двумя длинными стаканами, из которых торчали соломинки. Один протянул мне, другой оставил себе. Зачем-то прошелся по комнате, потом сел на диван и начал рассказывать о Таллине. Я тихонько потягивала, коктейль через соломинку и смотрела на него. Он говорил с увлечением; описывал город, людей, море. Будь это в другом месте и находись я в другом состоянии, наверное, получила бы истинное удовольствие, но... что-то сегодня было не так. Что-то было неправильным со мной или с ним. Я внимательно вслушивалась в его речь, но тем не менее почти не понимала ее. Я слышала только Его Голос, который звучал то громче, то тише, то ниже, то выше.
Это был красивый звучный голос, в котором изредка проскальзывали вкрадчивые интонации. Он проникал в мою душу и затрагивал там тайные струны, которые начинали петь в унисон с ним. И я замирала, прислушиваясь к этим чудесным звукам, не понимая и пугаясь того, что происходило во мне.
Кроме нас, в квартире не было никого. Я поняла это, едва мы вошли. И, странно, это оставило меня равнодушной, завороженная звуками его голоса, я сидела на диване, пристально вглядываясь в Него, говорившего.
Что он говорил, не имело ни малейшего значения. Важно было другое: понять, как, каким образом человек этот сделался для меня дороже жизни, дороже всего, что было, всего, что будет.
И вдруг пауза, и с упреком:
--
Да ты совсем не слушаешь! -- он заглянул мне в глаза.
Голова у меня закружилась, и я поплыла-поплыла куда-то, но, стараясь сохранить внешнее спокойствие, слегка откинулась назад и смущенно отвела глаза в сторону. Он легко поднялся с дивана, но, кажется, не успел сделать и шага, как я одним прыжком очутилась возле окна и широко распахнула его.
-- Еще шаг -- и я закричу! -- От волнения голос мой прервался. А он рассмеялся. По-настоящему рассмеялся, искренне и заразительно. Потом вернулся и молча уселся на диван. Сидел так несколько секунд: спокойно, не двигаясь, и изучал меня. Потом вдруг тихо и ласково произнес:
-- Ну будет, иди сюда...
Я в замешательстве уставилась на него. А он повторил еще раз, нетерпеливей и настойчивей:
-- Ну иди же!
И я, как во сне, подошла к нему и села рядом. Он взял мою руку и поцеловал ладошку. Потом лицо его вплотную приблизилось к моему, и глаза его заслонили, собой весь мир. Голова моя слегка закружилась, и я закрыла глаза. Все исчезло. Только его горячие губы на лице, губах, шее.
Мы лежали рядом, и я гладила его волосы, брови, проводила пальцем по губам. Никогда до этого момента не представляла я себе, что существует осязательная память. Но сейчас потребность запомнить, запечатлеть, поглотить Его целиком, таким, каков он есть, пробудила ее к жизни. И пальцы почти независимо от моей воли тихонько ласкали, гладили, ощупывали его тело.
А он говорил, говорил, не переставая, медленным расслабленным голосом, что впервые встретил такую чудесную девушку, как я, что для него я--лучшая в мире, что он, наверное, влюблен в меня.
Я нуждалась в его словах. Я наслаждалась ими как музыкой. Они давали силы пережить те неприятные минуты, которые мне хотелось как можно скорее забыть. Но... что же делать? Все это было и надолго останется в памяти;
Сколько времени провела я у него? Час? Два? Не знаю. Пора было идти домой. Я встала и оделась. Влад принес из кухни холодные запотевшие бутылки молока. Я поставила их в сумку и отправилась домой. Он хотел проводить меня, но я отказалась. Мне нужно было остаться одной.
Я шла и думала, что сегодня, наконец, произошло то, чего я так ждала и боялась. Произошло как-то быстро, случайно, между прочим. Хотелось бы мне повернуть время вспять до того момента, как я вышла из магазина? Пожалуй, нет. Просто раньше все это представлялось мне совсем иначе. Лучше, красивее, что ли? Я чувствовала глубокое смятение и сумасшедшую радость. Мне казалось, что я прикоснулась к чему-то грязному и непонятному, но в то же время прекрасному и значительному.
Дома попытались узнать, где я моталась столько времени. Я что-то ответила. Боясь растерять хотя бы крупицу себя, вихрем пронеслась в свою комнату, сунув кому-то в руки молоко. Заперлась изнутри, упала на диван и зарылась носом в подушку. Все случившееся вдруг так отчетливо всплыло в памяти, что я вцепилась зубами в край подушки и застонала. Я знала, что люблю Влада, и не отказывалась от происшедшего, но сейчас, впервые за все время, мне в голову пришла простая мысль: "А что, если я забеременею?" Эта мысль привела меня в ужас, и на коже выступил холодный липкий пот. Я села на диване. Слез не было. Наоборот, глаза были сухие и горячие.
"Что же делать? Ведь непременно нужно делать что-то...-- прыгала в мозгу лихорадочная мысль.--Единственный выход--все рассказать кому-то. И этот "кто-то" -- несомненно Иринка". Я выбежала из дому.
Иринка открыла мне дверь и сразу поняла, что случилось нечто "из ряда вон". Я даже не стала раздеваться, только сказала ей:
-- Идем в парк! --Через три минуты она уже была готова, а еще через пять мы тряслись в расхлябанном автобусе.
Мы бродили до вечера, и я рассказала ей все-все. Она долго молчала, а потом заявила, что я--сумасшедшая, но что она всегда ждала от меня чего-нибудь подобного, какой-нибудь грандиозной глупости.
-- Хотя... Ведь ты любишь его. Так что, если подумать--получается... А, черт знает что получается! И вообще, может быть, так все и должно быть?
Мне от ее слов сделалось как-то не по себе. Она словно оправдывала меня, тогда как я не чувствовала себя виноватой ни в чем. Она проводила сейчас четкую грань между собой и мной. Я перестала быть для нее той, прежней, Аленкой.
Стемнело. На эстраде заиграл оркестр. Мы сидели молча на нашей любимой скамейке. Не знаю, о чем думала Иринка. Я же глядела в небо, которое виднелось сквозь черный узор листьев.
В одном из промежутков горела яркая голубая звезда. Я вглядывалась в нее, такую далекую и прекрасную, и мне казалось, что она взирает на меня с презрением. Ей ли -- самому совершенству -- постигнуть нашу земную суету? И мне вдруг мучительно захотелось стать звездой. Холодной и сверкающей.
И я стала Звездой. И я взирала из безмерных глубин Космоса на маленькую уютную планетку. И я видела и-леса-и-реки-и-людей. И тепло человеческих отношений возбуждало во мне зависть. И я захотела стать человеком. Стать девушкой, которая сидит на скамейке в парке и смотрит в небо. И тут мне стало до слез себя жаль. Я разревелась. Иринка, словно очнувшись ото сна, встрепенулась и начала успокаивать меня. Потом заплакала сама. Так мы с ней сидели на скамейке, прижавшись друг к другу, и ревели в голос.
Май 21.
Целый месяц ничего не записывала. Все какие-то мелкие события, о которых и говорить-то не стоит. С Владом встречались два раза: 28 апреля и 11 мая. Говорил, нет времени, потому что 15 мая в Одессе ответственные соревнования, на которых выступают его ребята. Двенадцатого они уехали и вернутся только в конце месяца.
28-го мы с ним были в кино; 11-го--гуляли в парке. Он вел себя так, словно между нами не произошло ровным счетом ничего. Я старательно делала вид, что мне все безразлично, хотя мне было обидно. Ведь я-то его люблю!
По-моему, я не записала раньше, что подарок из Таллина он действительно привез. Купил туфли 27-го размера. Вот смешной! Жаль, что они совершенно не подходят: хлябают на ногах, как галоши. Ведь мой размер--23,5. А туфли--просто чудо! Когда я сказала, что они мне большие, он, кажется, здорово огорчился.
На работе все нормально. Большего не скажешь. Я подружилась там с девочкой. Нина старше меня на два года и умнее. Осенью она будет поступать в наш институт, и я, наверное, тоже. Она твердо решила хорошо сдать экзамены и уже начала готовиться. Я пока еще ничего не делаю. В начале июня уволюсь с работы, тогда начну заниматься. Работать и учиться одновременно я не могу, терпения не хватает.
Что еще? Жду возвращения Влада. Он говорил, что у него летом всегда много свободного времени, и мы будем проводить его вместе. Скорей бы он приехал, а то я совсем извелась!
2 июня.
Он приехал!
Вчера звонил мне на работу. Я так обрадовалась, услышав его голос.
-- Это лаборатория? -- спросил он как-то неуверенно.
-- Лаборатория на проводе,--ответила я суперофициальным тоном.
-- Девушка, будьте добры Леночку.
-- А у нас такой нет...-- сообщила я, давясь от смеха.
-- Как нет?
-- Нет -- и все!
-- Может быть, вы просто ее не знаете?
-- Я работаю здесь 7 лет и знаю каждую собаку,--возразила я, но тут уж не выдержала и расхохоталась.
-- Елена?
- Кто же еще?
Потом он уверял, что узнал мой голос сразу, но... что-то я не очень поверила.
Мы договорились встретиться на пляже у водной станции в 18.00. Правда, я искренне надеялась попасть туда гораздо раньше, потому что моя шефиня часто отпускает меня (летом совсем мало работы).
В полчетвертого я начала вертеться на стуле, тяжело вздыхать, с шумом перекладывать с места на место карандаши, в общем, всячески старалась обратить на себя ее внимание. Елизавета Петровна подняла глаза от бумаг, задумчиво посмотрела на меня и произнесла магические слова:
-- Ну, ладно, исчезай! Только через черный ход и по-быстрому, -- и опять уткнулась в бумаги. Я не заставила себя ждать и в мгновение ока очутилась на улице.
Дома был один Сережа. У него началась сессия, и он корпит над конспектами.
А с Верочкой, между прочим, они поссорились. И теперь Сергей корчит из себя великомученика. Что именно между ними произошло, не знаю. По обрывкам поступивших сведений виноват парень, которому понравилась Вера. Не то, чтобы виноват, но из-за него все получилось.
Они были на вечере, и этот парень постоянно приглашал Веру. Только и всего. Сережка вначале не танцевал. Просто сидел и кидал в их сторону косые взгляды, а потом тоже начал танцевать с какой-то девицей. Из не особенно достоверного источника следует, что он с ней целовался на лестнице, и на них наткнулась Вера.
Представляю, как ее это задело! Ну, очевидно, она высказала на его счет все, что думала. А язык у нее -- как бритва.
Сережка очень переживает. Мне даже жаль его, хотя во всем виноват он. Я совершенно солидарна с Верочкой. С какой стати ей терпеть подобные "штучки"? Мужчины слишком привыкли к женской снисходительности. Настоящий мужчина всегда уступит женщине, даже если она не права.
В этом смысле мои мальчики--настоящие мужчины. Славик умница и такой внимательный всегда. А Влад? Конечно, тоже. Всегда пропустит вперед, подаст руку, подарит цветы. Да и как иначе?! Ведь женщина -- самое прекрасное создание на земле.
По отношению к женщинам брат мой -- рыцарь, просто на него "нашло", как выражаются у нас дома. Впрочем, он все осознает и непременно помирится с ней. Я думаю, что ему полезно помучиться, потому что мне хочется знать, насколько соответствует истине его любимая фраза "Страдания--гимнастика души". По-моему, слишком жестоко, но пусть испытает это на себе.
Так вот. Сережка открыл мне дверь и с мрачной физиономией удалился к себе. Я быстренько поела, сунула в сумку старое покрывало и книжку и поехала на пляж.
Что творилось на пляже! По-моему, там был весь город, иначе трудно себе представить, откуда там взялось столько народу. Я расстелила свое покрывало и устроилась на нем. Солнце сейчас же накинулось на мою бедную спину, и, продержавшись пять минут, я сдалась и полезла в воду.
Вода -- моя стихия. Мама всегда смеется, говорит, что когда меня создавали на небе, то по ошибке наградили душой дельфина. Сегодня, как обычно, попав в воду, я забыла о времени.
Ныряла, плескалась, каталась на какой-то коряге, одним словом, блаженствовала. Потом подошли знакомые ребята, откуда-то появился водяной мяч, и в конце концов мы подняли гвалт на весь пляж. Влада я увидела в тот момент, когда меня топили двое Витек, и от неожиданности я погрузилась в воду. Ребята перепугались, вытащили меня: "Тычто, с ума сошла?"
-- Ша, мальчики, я ухожу!
Они попробовали было возмутиться, но я уже выскочила на берег и шла навстречу Владу.
Он слегка остолбенел, потому что вид у меня был весьма "утопленный". Я подхожу к нему вплотную, он улыбается, протягивает мне руку, и в то же самое время его оценивающий взгляд изучает мое тело.От этого взгляда мне вначале делается не по себе, а потом я начинаю злеть.
Я повернулась и пошла к тому месту, где лежала моя одежда. Я шла как по льду. Мне казалось, что все люди, мимо которых я проходила, смотрят только на меня и говорят обо мне. Ведь я была с Сычовым!
Ни разу не обернувшись, я подошла к своему покрывалу, достала полотенце и вытерлась досуха. Потом распустила волосы--пусть сохнут--и надела очки от солнца. Я ждала, когда подойдет он, потому что хоть и шла, не оглядываясь, но всей кожей ощущала за спиной его присутствие. Знала, чувствовала, что он идет за мной следом со своей полуулыбочкой на лице. И внезапная необъяснимая ярость захлестнула меня. Я села на подстилку и уставилась на реку. Подошел Влад--я в его сторону и не смотрела. Он разделся и как ни в чем не бывало устроился рядом со мной. Я молча встала, схватила край подстилки и начала тащить из-под него. Тут он впервые внимательно взглянул в мое лицо, потом деликатно взял мои запястья -- и я без звука очутилась рядом.
Вся моя злоба вылилась в горячие слезы. Они бежали, бежали, и я ничего не могла поделать с собой. Владик как-то почувствовал это или увидел слезы, бегущие из-под очков? Он пододвинулся ко мне и, крепко обняв за плечи, начал тихонько раскачиваться, напевая колыбельную песню. Я уткнулась в его плечо и отчаянно всхлипывала, потому что уже не могла остановиться. Наконец, ему, по-видимому, надоело изображать из себя доброго дядюшку, и он достал из кармана аккуратно сложенных брюк носовой платок. Потом снял с меня очки и заглянул в глаза:
--
Ну что ты, маленькая? Тебя кто-нибудь обидел?
Я отрицательно покачала головой. Тогда он вытер мои глаза и заставил высморкаться. У меня получился такой трубный звук, что я не выдержала и рассмеялась.
-- Все? -- спросил Влад.
-- Все,-- сквозь слезы улыбнулась я.
-- Великолепно!--кивнул он головой.--Тебе здесь не надоело? Слишком много шума. И вообще...-- Он неопределенно помахал в воздухе рукой.
Мы пошли вдоль берега реки, удаляясь от пляжа все больше и больше. Время летело незаметно, и вскоре мы оказались в полосе дачных домиков. Неожиданно Влад свернул к одному из них, совсем крохотному, с яркими расписными ставенками и непропорционально высокой темно-зеленой крышей. Домик был едва заметен среди запущенного, густо заросшего кустами участка.
Я повернула за ним, про себя удивившись тому, что у него есть сад. Хотя почему бы Владу не иметь его? Как раз в этот момент он обернулся и сказал, что редко бывает здесь. И, словно в подтверждение его слов, калитка распахнулась с жалобным скрипом. По заросшей тропинке мы подошли к домику. Вблизи он понравился мне больше, потому что напоминал сказочный розово-кремовый домик-пряник. Влад поднялся на резное крылечко и, открыв дверь, жестом пригласил меня внутрь.
Я взбежала на крыльцо и, нырнув в полумрак, оказалась в небольшой квадратной комнатке. В центре ее стоял древний стол, возле которого ютились два полуживых табурета. Кроме того, в комнате находилась еще старая железная койка, которая сиротливо жалась к стене. Она была застелена одеялом. Раньше одеяло, вероятно, было бордовым, но со временем выцвело и приобрело совершенно непонятный бурый оттенок. Я подошла к столу и осторожно присела на табурет. Влад подошел к койке и, нагнувшись, извлек из-под нее портфель. Поставил его на свободный табурет и достал оттуда бутылку сухого вина, которую водрузил посредине стола. Потом перевернул портфель, и на стол хлынул разноцветный конфетный дождь. От неожиданности я отпрянула, и табурет подо мной подозрительно скрипнул. Влад же, швырнув портфель под койку, возвышался над горкой конфет с видом довольного фокусника.
Я засмеялась и захлопала в ладоши, а он сел и с серьезным, даже важным видом спросил:
-- Что за это полагается, леди?
Я долго перебирала в уме варианты того, что могло бы полагаться "за это", но ничего путного придумать не смогла. Наконец, Владу надоели мои умственные усилия, и он печально воскликнул:
-- Увы, сеньора, вы страшно недогадливы! А полагается за это всего лишь поцелуй.--Он со вздохом ткнул пальцем в правую щеку,-- сюда, пожалуйста!
Я хотела было обидеться, но что-то удержало меня. Осторожно поднявшись, я едва не на цыпочках обошла стол и тихонько коснулась губами его щеки. Глаза наши встретились, и у меня перехватило дыхание. Я поняла, что пропала. Но все же усилием воли отвела взгляд и вернулась на свой табурет.
Сидела, опустив голову, а перед мысленным взором сияли ЕГО ГЛАЗА. Это были глаза человека, который внезапно, как завоеватель, вторгся в меня и, почти не встречая сопротивления, захватил в плен мои помыслы, чувства -- мою Душу.
Пусть для него я -- всего лишь игрушка! Хорошенькая пластмассовая куколка с зелеными глазами. Что ж! Я согласна на это, и я не поверну назад. Но... неужели это и есть ЛЮБОВЬ?
Потом мы сидели рядом и пили теплое вино. Было жарко. Голова слегка кружилась, и было хорошо. Через распахнутые окна из садика доносилось щебетанье птиц. Иногда врывался легкий порыв прохладного ветерка, но тут же терял силы и умирал. Толстый полосатый шмель с низким жужжаньем влетел в окно и некоторое время кружил по комнате. После того, как он вылетел, у меня в ушах еще долго стоял этот низкий плотный звук.
Влад допил вино, потом встал, потянулся и улегся на кровать. Я сидела возле окна и смотрела на него. Потом он позвал меня, и я легла рядом. И мы целовались-целовались-целовались... И он говорил, что ему хорошо со мной, что я красивая, и, может быть, он полюбит меня. Вдруг он слегка отстранился и спросил:
-- А ты меня любишь?
Я закивала головой и прижалась к нему.
-- Знаешь, Влад, я так люблю тебя, что иногда мне страшно делается...--Я приподнялась на локтях и заглянула в его глаза. Выражение мягкой расслабленности удивило меня.
-- За что же можно меня любить?--вслух размышлял он. И замолчал, словно перебирая в уме свои достоинства и недостатки.
-- Не знаю, Владик,--вздохнула я и поцеловала его в губы. Он, будто проснувшись, схватил меня и начал неистово целовать. Потом было то же, что было двадцать седьмого.
Мы уходили в полной темноте. Влад запер дверь, сбежал с крыльца, и мы быстро пошли обратно. Он обнял меня за плечи крепко-крепко и не отпускал всю дорогу. Я шла и думала, что я сейчас самый счастливый человек на Земле. А что будет потом -- пусть будет, и нечего об этом думать. Мы расстались у моего подъезда. Я попрощалась с ним и побежала домой. Господи, ну что ему стоит полюбить меня?!
4 июня.
С этим Владом я совершенно свихнулась. Стоит ему поманить меня пальцем--и я готова бежать за ним куда угодно. Неужели это и есть Любовь?! Глупость какая. Нет, Любовь не глупость. А вот я--бесспорно глупа.
Завтра мы едем в лес. Вдвоем с Владом. Само-собой -- родители не догадываются об этом. Знаешь, дневник, я очень уважаю своих родителей. Они многое понимают, но... мои отношения с Владом--это только мое. И я не хочу, чтобы об этом знал кто-то еще. А родители, они считают, что я еще маленькая. Поэтому думать о любви вообще мне дозволено, а вот любить -- пока нет!
Каких усилий стоило мне разрешение поехать с ночевкой в лес, знаю только я. Ну и Светка, потому что без ее помощи я не смогла обойтись. В конечном итоге, меня отпустили, но с бо-о-ольшим скрипом и кучей наставлений. А случилось это так просто и неожиданно, как только и должны случаться самые невероятные вещи.
Днем позвонил Влад и предложил в субботу поехать с ним на природу. У него будет машина, и мы сможем съездить в одно чудесное местечко. Если я захочу, конечно.
Хотела ли я?! Об этом можно было не спрашивать. Дело было в том, отпустят ли меня? О двух днях было бесполезно даже заикаться, но вот один? Я сказала, что спрошусь дома и вечером позвоню ему.
После этого разговора я старательно делала вид, что работаю, тогда как в голове моей на разные лады крутилась одна-единственная мысль: "Под каким предлогом будет удобнее всего удрать из дому?"
В конце концов я не придумала ничего лучшего, как позвонить Светке. И мы с ней договорились встретиться в 6 часов возле универмага.
В конечном итоге все обошлось благополучно: меня отпустили. Сейчас дома сижу я одна. Родители вместе с Сережкой ушли в кино на "Ромео и Джульетту". На меня тоже взяли билет, но я не пошла. Сказала, что голова болит и "все такое". Мама пощупала мой лоб, дала какую-то таблетку и велела лечь. Я сделала вид, что глотаю таблетку, и незаметно сунула ее под язык. Потом ушла в свою комнату, выплюнула таблетку и легла.
Мне хотелось посмотреть этот фильм с Владом, поэтому я не пошла. И еще -- мне нужно побыть одной. Посидеть, свернувшись клубком, в своем кресле. Насладиться тишиной и немного пожалеть себя.
7 июня.
Поездка на природу с "одноклассниками", которую я выклянчила со Светкиной помощью, окончилась для меня достаточно плачевно.
Вернулась я шестого вечером и сразу отправилась в ванную отмываться. Попав в теплую ласковую воду, я едва не заснула, но меня вытащили оттуда и посадили за стол.
Как обычно по воскресеньям мы обедали в столовой. Подавал папка, потому что была его очередь готовить. Увидев перед собой множество вкусных вещей, я ощутила зверский голод и с удовольствием начала есть.
Папка с мамой расспрашивали о подробностях поездки. Понравилось ли мне? Куда мы ездили? Сколько нас было и т.д. и т.п. Я ела, уставившись в тарелку, и с набитым ртом мычала в ответ что-то нечленораздельное. Однако становилось понятным, что ездили мы не очень далеко, что было нас 12 человек и что мне в общем-то понравилось.
Около девяти вечера мы откушали, и на меня сразу навалилась страшная усталость. Я поблагодарила папку, пожелала всем "спокойной ночи" и отправилась спать. Пока я стелила постель, я буквально умирала от непреодолимого желания заснуть, но стоило мне донести голову до подушки и накрыться одеялом, как сон куда-то отступил. И мной овладело приятное состояние полусна - полубодрствования.
Отяжелевшее, словно придавленное к дивану тело жаждало покоя, но спасительный сон не шел. Наоборот, взвинченная мысль казалась ясной и четкой, как никогда. Одна за другой всплывали перед моим мысленным взором картины поездки. Мельчайшие подробности и самые незначительные детали вдруг выступали на первый план, обретая глубину и значительность. Память моя, душа, тело не хотели расставаться с прошедшими сутками, может быть, самыми счастливыми в жизни. Но где-то внутри зародилось щемящее чувство потери, которое усиливалось тем больше, чем дальше разматывался клубок воспоминаний. Влад, его лицо--весь ОН ускользал от меня, растворяясь в холодной, зимней дымке. И я испытывала смертельную тоску и дикий страх, что вот сейчас, сию секунду, он исчезнет совсем, уйдет в ничто. Это чувство становилось все сильнее и сильнее. Наконец, мной овладел настоящий ужас, перед которым были бессильны любые доводы рассудка. И я, вцепившись зубами в край подушки, чтобы не закричать, вдруг зарыдала в голос.
Я пыталась остановиться, но... в общем, со мной сделалась самая настоящая истерика. Чем больше усилий прилагала я, чтобы сдержаться, тем громче становились рыдания. Все же у меня хватило ума сунуть голову под подушку, чтобы заглушить плач. Но было уже поздно. В комнату быстро вошла мама и включила свет.
Наверное, она испугалась, увидев свое дитя в таком состоянии, хотя виду не подала. Сходила в кухню и принесла мокрое полотенце. Потом извлекла меня из-под подушки и обтерла лицо. Рыдания прекратились, уступив место судорожным всхлипываниям. Воспользовавшись этим, мама напоила меня валерьянкой и поставила градусник. Тридцать восемь и пять! Диагноз ясен: перекупалась.
Мама принесла сто штук разных таблеток и заставила меня проглотить их. Озноб продолжался, даже зубы стучали. Она укрыла меня еще одним одеялом; потом зажгла бра и устроилась в кресле рядом с диваном. От ее присутствия мне как-то сразу стало покойно и хорошо. Я пригрелась и незаметно уснула.
Красота! Целых три дня буду дома. А голова болит... Черт! Сколько надо записать--и не могу! Просто раскалывается, проклятая. Пойду лягу.
8 июня, 10 часов вечера.
В ту субботу мы с Владом договорились встретиться в одиннадцать часов утра. Он должен был ждать меня за углом нашего дома. Проснувшись утром и с наслаждением потягиваясь в мягкой постели, я нечаянно взглянула на часы--и обомлела. Стрелки стояли на 10.30.
ПРОСПАЛА! Как сумасшедшая скатилась я с дивана и ринулась в ванную. Умывание--5 мин., прическа--5 мин. Сколько времени? Господи, оно не бежит, а проваливается куда-то! На часах одиннадцать, а еще нужно собрать продукты. Я едва не застонала, но в этот момент подоспела помощь в лице моей дорогой мамочки. Критическим взором окинув мой взмыленный вид, она молча открыла холодильник и извлекла на свет божий здоровенный пакет:
-- Здесь на троих на сутки. Лимонад возьмешь по дороге. Беги! Я поцеловала ее в щеку и выскочила в коридор.
Скорее-скорее!.. Только бы не уехал!
Я с грохотом скатилась по лестнице.
Когда заворачивала за угол, сердце на миг зашлось: "Вдруг уехал?"
Остановившись на бегу, набрала полную грудь воздуха--и шагнула за поворот.
-- Здесь.
В двадцати метрах от меня стоял новенький голубой "Москвич", за рулем которого восседал Влад с презлющей физиономией.
Я подбежала к машине. Он даже не обернулся на мое облегченное "У-ф-ф!". И не успела я влезть и захлопнуть дверцу, как машина рванулась с места. От неожиданности я тихо вскрикнула и вцепилась в сиденье. Дверца распахнулась. Я с трудом поймала ее и захлопнула уже на полном ходу. Потом откинулась на спинку сиденья и уставилась на дорогу. Точнее, сделала вид, что смотрю на дорогу. На самом же деле краем глаза наблюдала за Ним. Он мрачно изображал из себя каменного идола.
"Подумаешь, заставили ждать пятнадцать минут! Есть на что обижаться!"--решила я про себя и, состроив скорбную мину, стала по-настоящему смотреть в окно. Настроение было великолепное. Меня переполняло радостное ожидание чего-то необыкновенного и чудесного. Мы уже выехали за город и неслись по шоссе. Вдоль шоссе наперегонки с машиной бежали деревья; за деревьями то появлялись, то исчезали поля. Дорога стремительно летела в бесконечность.
А над землей опрокинулось сапфировое небо, выцветшее по краям и густо-синее вверху. Струящиеся с небосвода потоки солнечных лучей наполняли мир красками. У самого горизонта на дороге лежало многослойное кучевое облако. Или дорога взбегала на холм?
Я стала представлять себе, что вот сейчас мы достигнем этого сверкающего величественного облака и попадем в клубящийся молочный мир, пронизанный золотистым светом. Минуем его и--окажемся на Небе.
Наш добрый голубой "Москвич" покатится по сияющей лазурной дороге, и если выглянуть в окно, то внизу можно будет разглядеть крошечные фигурки людей и сочные изумрудные многоугольники полей.
Я закрыла глаза и стала ждать, когда мы въедем в облако. Грезы мои прервал голос Влада. Он не выдержал долгого молчания и поинтересовался, чему это я так блаженно улыбаюсь. Не поднимая век, я описала голубую дорогу в небо, и большое облако, и нашу машину. Он рассмеялся, и смех его показался мне нежным и слегка грустным.
-- Голубая дорога в небо...-- медленно, словно вслушиваясь в звучание каждого слова, произнес он.-- Замечательно! Голубая дорога в небо...-- Он помолчал. 3атем вновь обратился ко мне, но уже совсем Другим тоном, слегка насмешливым и более обыденным:--Почему ты не спросишь, куда мы едем?
-- Мне безразлично,-- я запнулась, а затем продолжала, отвернувшись к окну: -- Лишь бы ты был рядом.
Он покачал головой.
-- И за что ты любишь меня, малышка?--Он быстро глянул в мою сторону. Потом воцарилось молчание. Только свист рассекаемого воздуха да редкие встречные машины.
Потом мы свернули на укатанную лесную дорогу и некоторое время ехали по ней. Затем нырнули на какую-то заросшую травой просеку и с трудом взобрались на песчаный пригорок. Впереди блеснула вода, и машина, радостно фыркнув, покатилась вниз.
Я поняла, что мы у цели, и едва машина притормозила, распахнула дверцу и выпрыгнула на землю. Влад тоже вышел и осматривался, подыскивая место для стоянки. Потом снова сел за руль и поставил машину возле густых зарослей молодых сосенок.
Мы находились на лесной поляне, одна сторона которой переходила в речной берег. На берегу возвышалась огромная черная мельница: сруб сложен из громадных потемневших от времени бревен. От мельницы на воду ложилась тяжелая резкая тень. Сколько веков простояла она? Два? Четыре?
Речка в этом месте делала крутой поворот, так что мы очутились словно бы на полуострове. Выше по течению сохранились остатки запруды. Вода с громким журчаньем неслась сквозь нее, образуя маленькие пенные водоворотики. Нещадно палило солнце. Шумел лес. Сзади, неслышно--потому что песок--подобрался Влад и положил руки мне на плечи:
-- Что притихла?
-- Знаешь, у меня странное ощущение: словно я уже бывала здесь раньше. Заброшенная мельница, плакучие ивы над омутом -- я помню, понимаешь, помню все это. И в то же время знаю, что вижу впервые. Отчего так?
Я прижалась к нему.
-- Мне даже немного страшно, будто они наблюдают за мной. А вдруг я им не понравлюсь? Тогда обязательно случится что-то нехорошее...
-- Кто они?--Влад слегка отстраняется от меня и заглядывает в лицо.
--
Ну, поляна, мельница.
Он тихонько вздыхает.
-- Опять фантазии.
-- Но ты же сам говорил, что место -- волшебное!
-- Говорил-говорил...--передразнивает он.--Ну, говорил! И сейчас повторю, что поляна совершенно особенная.
-- Вот видишь! -- Я хочу сказать что-то еще, но он перебивает меня.
-- А интересно, как она отнесется к тому, что я... тебя... сейчас... поцелую?
-- Отрицательно! -- фыркаю я, ужом выскальзывая из его объятий, и мы, как сумасшедшие, носимся по поляне. При этом я отчаянно визжу и хохочу.
Наконец, он ловит меня, полностью выбившуюся из сил, подхватывает на руки и несет на берег.
-- Сейчас я брошу тебя в воду, и ты во цвете лет погибнешь в этом глубоком омуте,--мрачно изрекает он.--А все потому, что не слушаешь таких проницательных и умудренных жизнью людей, как я.
И он начинает раскачивать меня над водой. Я цепляюсь за него изо всех сил и воплю:
-- Только попробуй! Попробуй только, Федора несчастная! Верста коломенская! Пусти! Пусти сейчас же! --И вдруг, неожиданно для себя самой, впиваюсь зубами в его руку. Он бросает меня--и я шлепаюсь в воду. Мгновенно вскакиваю--воды по щиколотку--и показываю ему язык.
Мы снова носимся по поляне друг за другом, и, наконец, я, совершенно обессиленная, падаю в пушистую траву. Надо мной Солнце, Небо и Лес.
Потом мы плаваем. Течение сносит нас вместе. Мы хохочем, отталкиваемся друг от друга; нас опять сносит. Тогда мы переворачиваемся на спину, и течение влечет нас все вниз-и-вниз-и-вниз...
Я протягиваю руку, и она встречается с его рукой. Над нами только небо. В ушах звенят, переливаются водяные струйки. Они сплетаются и расплетаются, образуя прохладную ткань реки.
СИЯЮЩЕЕ НЕБО. МЫ. ВЕЧНОСТЬ.
До нас были люди. Они плыли по Голубой реке в будущее. Будущее--это мы. После нас придут люди. И они тоже поплывут по Голубой реке. И мы для них будем прошлым.
Я быстро переворачиваюсь на живот, подплываю вплотную к Владу и пытаюсь рассказать ему про Голубую реку, про прошлое и будущее. Про все, что я вдруг так ясно поняла. Но от волнения говорю путано и чувствую, что он не понимает. Замолкаю в отчаянии. Влад же резко переворачивается в воде, обнимает меня за плечи и целует в губы. Мы идем на дно, но тут же выскакиваем на поверхность, отплевываемся, хохочем и плывем к берегу.
Выходим и растягиваемся на горячем песке. Солнце быстро выпивает с моей кожи последние капли воды и начинает припекать спину. Тогда я подставляю ему живот и блаженствую под горячими лучами. Нужно сказать, что в реке я порядочно замерзла. Мама говорит -- я оттого мерзну в воде, что тощая. Мне же кажется, что я--нормальная.
-- Влад!
-- Угу...
-- Влад, я хочу задать тебе очень важный, вопрос. Только обещай говорить правду.
-- Обещаю.
--
Нет, ты должен поклясться, что не соврешь!
Он со смехом крестится:
-- Вот те крест не совру.
-- А ну тебя! -- Я поворачиваюсь к нему спиной.
-- Лена... Не обижайся, я же пошутил. Я молчу.
-- Клянусь говорить только правду, под честное слово, поверишь?
-- Влад, как по-твоему, я--худая?--Две или три секунды он не мигая смотрит на меня, а потом разражается гомерическим хохотом. Он судорожно катается по земле, стонет от смеха, захлебывается смехом. До меня долетают бессвязные слова:
-- Я-то думал, она...--Приступ смеха.--Нет, умираю, Лена! Вот так Лена! -- Новый приступ безудержного хохота.
Наконец он, обессиленный, вытягивается на песке. Я смотрю на него сверху вниз и понемногу начинаю догадываться, что же именно так рассмешило его. Он ждал вопроса, любит ли он меня? А я, как дурочка:
-- Влад, я -- худая?
И тут на меня нападает безудержный смех. Перед глазами всплывает его изумленное лицо -- он-то ждал совсем другого вопроса!--и я в полном изнеможении тихо сажусь на землю.
-- Дура! Ой, какая дура! А он-то, он...--Я заливаюсь хохотом.
КАК ХОРОШО БЫЛО НА РЕКЕ!..
До вечера мы валялись на горячем песке, подставляя солнцу то один, то другой бок; жевали разные разности, которые дала мама, и болтали, болтали...
К вечеру вода стала теплее и словно ласкала тело. Под водой расплескалось солнце! Нет, не так! По чистому песчаному дну была раскинута золотая сеть из солнечных лучей. Она слегка колыхалась, эта волшебная сеть, сотканная ветром и течением из света. Свет и тень, яркие блики и темные пятна беспрестанно переходили, исчезали, становились друг другом. Эти вечно живые и резвые дети водяной ряби и солнечных лучей влекли взгляд своим непостоянством, завораживали беспрестанной игрой золотистого и полутени.
Свет -- полутень -- тень... Движутся, колышатся, бегут. Полутень -- тень--свет... Легкие неуловимые переходы. Тень--свет--полутень... Я не заметила, что Влад подошел ко мне. Свет... Он подхватил меня на руки. Я вскрикиваю--потому что внезапно. Он кружится со мной по воде, по берегу, по воде, останавливается, его лицо приближается к моему, глаза в глаза. Потом мягкие упругие губы. Я обнимаю его за шею, крепко-крепко, закрываю глаза. Осторожно ступая, выходит он из воды и легко взбегает на берег. Мы уже на поляне. Он становится на колени и тихонько опускает меня в густую, одуряюще пахнущую траву. Вытягивается рядом, и я чувствую его горячие губы на своем лице. Открываю глаза, обнимаю его, целую, целую...
Лежим рядом в траве. Влад смотрит в небо. Он в каком-то оцепенении. Я приподнимаюсь на локте и рассматриваю его. Мной овладевает непреодолимое желание коснуться его тела. Это словно будит его. Он потягивается и смотрит на меня ясными ожившими глазами:
-- Ну что? Пора одеваться? -- Подает руку, я хватаюсь за нее и в мгновение ока оказываюсь на ногах. Мы идем к машине. Я натягиваю брюки и свитер. Влад тоже одевается. Потом мы решаем развести костер, потому что какая ночевка без костра?
Костер разгорелся. Он очертил вокруг себя резкий световой контур, который поделил мир надвое. Со всех сторон нас окружала Тьма, в бесконечном океане которой нам принадлежал только этот крохотный островок колеблющегося Света. Свет был нашей защитой от Мрака и, одновременно, стеной, отделившей нас от таинственного мира Ночи.
Неожиданно громко хрустнула ветка в лесу. В ответ на этот звук я застыла в напряженном ожидании. Каждая клетка моего тела ловила, поглощала и подразделяла малейшие шорохи, идущие из темноты.
Это длилось одно мгновение. Я -- снова Я. И я лежу возле костра, не отрываясь, гляжу в огонь.
Влад вытянулся позади меня и дремлет. Пламя, предоставленное само себе, медленно умирает. Со смертью огня ночь становится темнее и непрогляднее, а небо ярче и ниже. Оно усыпано огромными близкими звездами. Такими близкими, что мне начинает казаться, я слышу их шепот и смех. Или это шорох трав?
Костер гаснет, но из-за леса величаво всплывает огромная, словно искупавшаяся в свежей крови, Луна.
Чем выше карабкается она по небосклону, тем слабее делается кровавый оттенок и все ярче золотистый. Вскоре золото поглощает остальные цвета, но в нем самом уже зарождаются отблески серебра, которое постепенно завладевает лунным светом. И наконец сияющий голубовато-серебристый диск становится Властелином Ночи.
Лежа на спине, я следила за превращениями Луны и чувствовала, что во мне тоже происходят какие-то неуловимые перемены. Я все полнее проникалась этой ночью, становилась ее продолжением, ее частью. Мне казалось, что никогда прежде не испытывала я ничего подобного. И это было так! Я взглянула на деревья -- и увидела в них что-то такое, чего не замечала прежде. И кусты, и трава, и черные тени--все стало иным: зыбким, неверным, ускользающим. Я почувствовала легкий трепет в душе и села. Чудо! Со мной свершилось чудо! Каким-то невероятным образом я перенеслась в Волшебную страну.
Волны лунного света захлестывали мир. Или это волокна тумана, поднявшегося над водой? Призрачные валы бушевали, сталкивались в воздухе и рассыпались серебряными брызгами. Или то были капли росы на траве?
Лес, поляна, река переливались и сверкали. Это было царство фей и эльфов, русалок и ведьм. Странное, непостижимое и прекрасное царство. Зазвучала музыка. Негромкая, нежная и прозрачная, она доносилась ниоткуда. Едва слышимые бесплотные аккорды несли в себе Лунный Свет и Шорох Трав, Легкий Ветерок и Журчанье реки. Но приемник молчал и музыки быть не могло! Я растерянно оглянулась на Влада. Он спал и даже тихонько похрапывал во сне. Я продолжала слышать музыку. И вдруг я поняла:
музыка звучит во мне!
13 июня.
Весь день была у Влада. Его мать неделю гостит у родных в деревне.
КАК Я СЧАСТЛИВА!
16 июня.
Вчера возвращалась из магазина, и по дороге меня нагнал Дед. Вообще-то его зовут Володя, а Дед--так, прозвище. Он друг Влада и живет с ним в одном доме. Нам было по дороге, и мы шли, болтая обо всем и ни о чем. Дойдя до перекрестка возле хлебного, Дед попрощался со мной и уже отошел шага на три, как вдруг, вспомнив о чем-то, обернулся и громко спросил:
-- А ты на проводы Влада идешь?
-- Конечно,-- автоматически ответила я,-- а когда?
--Двадцать второго!--сообщил Дед и, покачивая головой, продолжал:--Все же он молодец! Собраться вот так сразу и--айда в Иркутск. Никто, кроме тебя, ну и меня, об этом пока не знает.--Усмехнулся:--Будет журналистом, напишет о тебе статью. Ну, пока!--поприветствовал меня поднятой рукой и ушел, не оборачиваясь.
А меня словно оглушили ударом по голове. Я перестала что-либо понимать. Мне хотелось одного: забиться в какой-нибудь укромный уголок, где меня никто бы не видел и не слышал.
Дома бросила продукты на кухонный стол и закрылась в своей комнате. Ходила из угла в угол, как зверь в клетке, и твердила: -- Уезжает-уезжает-уезжает...-- Началась противная мелкая дрожь. Мысли путались, и я никак не могла сосредоточиться. Заставила себя сесть на диван. Зубы стучали. Сжала зубы, обхватила себя руками крест-накрест. -- Не думать! Ни о чем не думать!
А перед глазами--Он. И мысли ищут, ищут спасительную лазейку.
"Вдруг Дед ошибся? Ведь бывает же так! Уезжает вовсе не Влад, а кто-то другой. Зачем ему уезжать? Здесь работа, все его знают и уважают. И мать здесь. Нет, Дед спутал".
Я немного успокоилась. Завтра позвоню и все узнаю.
Дрожь прекратилась. Я вытянулась на диване и стала представлять себе Влада. От его воображаемого присутствия мне сделалось покойно и уютно, и я незаметно задремала. Во сне я говорила с ним по телефону, и он смеялся над моими "фантазиями".
17 июня.
Весь сегодняшний день и вечер звонила Владу. Трубку так никто и не взял. Но я должна поговорить с ним. Мне это совершенно, совершенно необходимо. Неужели то, что сказал Дед, правда?
19 июня.
Сегодня первый день моей свободы (вчера уволилась). Начала готовиться к вступительным экзаменам. Мама с папой уехали в дом отдыха "Белоярское". У Сережи практика, и его целыми днями нет дома.
Сижу одна-одинешенька. На столе--раскрытый учебник по математике. Куда деваться? Раз решила поступать, нужно хорошо подготовиться, иначе может получиться как в прошлом году. Пытаюсь сосредоточиться, но, увы, наука нейдет в голову. Мысли все время возвращаются к Владу. Пойду-ка позвоню ему еще раз!
20 июня.
Двадцать третьего уезжаю с Владом в Иркутск!!!
Это настолько невероятно, что просто не укладывается в голове. Я и Влад--в Иркутск...
Нет, лучше по порядку.
Семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого я звонила ему с утра до ночи. И только сегодня, двадцатого, он наконец-то соизволил взять трубку. Мой голос его весьма обрадовал, и он сразу спросил, где это я пропадаю? Вот тебе и на! Оказывается, пропадаю я, а не он. В общем, мы договорились встретиться в семь возле универмага.
Я подавленно молчала, не зная, с чего начать разговор. Влад же, наоборот, пребывал в прекрасном расположении духа и сыпал остротами. Я пыталась улыбаться в ответ, но это выходило так натянуто и так неестественно, что, наконец, даже он заметил фальшь и умолк.
Вот сейчас я его спрошу. Сейчас. С-е-й-ч-а-с... Во рту пересохло, ладони сделались влажными. Я сглотнула слюну, но это почти не помогло: язык, сухой и шершавый, как терка, плохо повиновался.
-- Три дня назад на улице я встретила Деда,--начала я, не глядя на него,--он говорил, что ты уезжаешь. Это... правда?
Невыносимо долгая пауза.
--Правда.--Короткий ответ, словно выстрел. Вот и все.
Сердце обрывается, замирает на мгновение и начинает бешено колотиться.
-- А куда?--спрашиваю я и сама чувствую, как глухо и мертво звучит мой голос.
-- В Иркутск, на журналистику...--Он спокоен и естествен.
-- Да-да, конечно... Иркутск--хороший город... Почему бы тебе не поехать в Иркутск? -- бормочу я и, опираясь на его плечо, медленно встаю.
УЕЗЖАЕТ!
Мне кажется, что я бегу, хотя на самом деле едва плетусь. Скорее, скорее подальше от проклятого места! Бежать-бежать... О, как мне больно! Внезапный толчок: кто-то схватил меня за плечо. Оборачиваюсь--Влад!
-- Пусти, Влад. Умоляю, пусти! Неужели ты ничего не понимаешь?!--Я пытаюсь сбросить его руку, но он не пускает меня, крепко-крепко держит.
--Лена! Лена, Постой! Мы же не поговорили.
-- Какие разговоры...
-- Подожди! Я хотел... В общем, едем со мной! Поднимаю голову и, как слепая, смотрю на него. Потом громким шепотом прошу:
-- Повтори еще раз, пожалуйста. Я не поняла.
-- Я хочу, чтобы ты по-е-ха-ла со мной,-- произносит он раздельно, почти по слогам.
-- Нет... Нет-нет!--я вопросительно заглядываю в его глаза и читаю в них подтверждение. Волна дикой радости захлестывает меня. Еще мгновение я смотрю на него, потом бросаюсь на шею и начинаю неистово целовать.
Он, смеясь, отбивается, но вдруг подхватывает меня на руки и кружится-кружится-кружится.
Когда он наконец поставил меня на землю, она слегка покачивалась. Я вцепилась в его рукав, и мы сели на скамейку. Я прижалась к нему, и он крепко обнял меня. Пришло чувство безмерного облегчения и покоя.
Мне представилось, что я уже в поезде. Нас двое в купе: он и я. И мы едем, едем...
Тут в мои мысли вторгается голос реального Влада:
-- Ты все поняла?
Я молчу, потому что совсем не слушала его.
-- Я беру билеты на двадцать третье,-- повторяет он.-- Лена, ты меня понимаешь?
-- Да-да. Я все поняла, не беспокойся.
-- А родители?
-- Что, родители?
-- Ну, как они воспримут это?
-- Нормально воспримут. Только ты не вмешивайся. Я должна уладить сама.
-- Лена, послушай, наверное, я должен сказать тебе об этом.--Он мнется, подбирая слова.
-- Я слушаю, слушаю, Влад.--Слегка отодвигаюсь, чтобы видеть его лицо.
-- Понимаешь, мне хочется быть честным с тобой. Я знаю, что ты. влюблена в меня. И поэтому боюсь обмануть твои ожидания. Я хочу сказать, что ты нравишься мне, даже очень нравишься, но... той большой любви, о которой ты мечтаешь, я к тебе не испытываю.--Он смотрит куда-то в сторону.
Я беру его руку:
-- Влад, дорогой мой, не думай, что своим признанием ты открываешь мне глаза. Я давно знаю об этом. Правильнее сказать: чувствую это. Но... Я ничего не могу поделать с собой: я люблю тебя. Наверное, ты жалеешь меня. Не нужно. Ведь любовь к тебе -- самое большое счастье, которое я испытала когда-либо. Я пойду за тобой на край света, только будь всегда рядом. Пойми, мне хочется одного, чтобы ты был счастлив.--Тут глазам моим сделалось горячо, и я, кусая губы, уткнулась в его бок.
Несколько минут он молчал и только ласково гладил меня по голове. Потом отстранился, взял мое лицо в ладони и поцеловал прямо в губы.
Ну, потом мы еще долго сидели на той скамейке и целовались. И настроение мое совсем исправилось. Почему-то я твердо верю в то, что со временем он полюбит меня.
Вот пока и все. Завтра он берет билеты.
23 июня.
ОН УЕХАЛ ОДИН.
Если бы поезд отходил на час раньше!
30 июня.
Всю эту неделю я прожила в каком-то нескончаемо-долгом кошмаре. Родители боялись встретиться со мной взглядом, а если это все же происходило, то я читала и их глазах мучительное недоумение. Неужели поступок мой столь необъясним?! Ведь я не просто сбежала из дому, а хотела уехать с любимым человеком! Почему же не желают они понять меня? Я никогда не прощу им этого. Никогда.
7 июля.
Я знала, что родители не отпустят меня, и поэтому хотела уехать без разрешения, а с дороги отправить письмо, в котором бы все объяснила. Влад ничего этого не знал. Он считал, что я хочу все уладить сама. А я... Я поступила нечестно: лгала ему до последнего момента. Надеялась, что все сойдет гладко, потому что родители в доме отдыха. И потеряла все...
11 июля.
Я помню всё отчётливо. До минуты. 23 июня, 10 часов 5 минут. Зажмурилась, в воображении замелькали картины предстоящего отъезда. Не отъезда, а скорее--побега. Возвращение родителей. Вот они, загоревшие и отдохнувшие, поднимаются по лестнице, заходят в квартиру, распаковывают чемоданы, смеются и громко разговаривают. И вдруг их поражает неестественная тишина. Моего голоса не слышно. Они ждут до вечера; начинают беспокоиться. Меня все нет. Возвращается с работы Сережка и говорит, что я--сбежала. И протягивает им записку.
Ужас какой!
Осматриваюсь. Кажется, все. Откидываюсь в кресле. Руки немного дрожат, в голове оглушающая пустота.
Сажусь за стол и кладу перед собой клочок бумаги в половину тетрадного листа.
"Дорогие папа, мама и Сереженька!
Я сегодня уезжаю в Иркутск с Владиславом Сычовым. Не сердитесь на меня, пожалуйста, если сможете. Я всех вас очень и очень люблю, но Влада я люблю тоже. Поэтому не обижайтесь и простите меня. Как только приеду, сразу же напишу.
Ваша дочь и сестра Лена".
Через полчаса я уже звонила к Владу в дверь. Он отворил мгновенно, словно только и ждал звонка. Забрал вещи из моих рук и направился в свою комнату. Я осторожно прикрыла дверь--замок тихонько щелкнул--и пошла следом.
В комнате царил полнейший хаос. На диван-кровати стоял раскрытый чемодан, возле которого беспорядочной грудой были свалены майки, рубашки, брюки, галстуки. Мои вещи были аккуратно поставлены в дальнем углу комнаты. От всей этой безалаберщины мне сделалось ужасно весело. Я пробралась к окну и выглянула на улицу. По асфальту, громко цокая копытами, лениво трусила лошадь. На ее голове красовалась большая соломенная шляпа, из которой торчали уши. Шляпа привела меня в восторг. Тем временем Влад что-то бурчал за моей спиной. Кажется, ругался с какой-то особенно строптивой рубашкой.
Я повернулась к нему и спросила:
-- Мы не опоздаем?
-- Нет. А кто это--мы?--не глядя в мою сторону, он продолжал укладывать вещи.
-- Ну, ты и я...--теперь уже я смотрела на него во все глаза. Он бросил на меня быстрый и какой-то странный взгляд.
-- Не хватает только, чтобы я связывался с родителями несовершеннолетних!
-- Но я... мне уже восемнадцать! И, потом, ты же сам предложил мне ехать!
-- Тогда предложил -- теперь передумал...-- Он захлопнул крышку чемодана.
-- Как же так? Ты шутишь?--Я сделала шаг к нему.
-- Какие шуточки, Леночка?--Он обернулся ко мне, его светлые глаза смотрели с каким-то испытующим любопытством.
Две или три секунды я, не отрываясь, смотрела на него, потом в голове у меня зашумело, перед глазами заплясали цветные пятна и...
Когда я открыла глаза, надо мной был незнакомый потолок. В ушах звенело. Я слегка повернула голову и увидела Влада. Он сидел на диване у меня в ногах и держал стакан с водой. Заметив, что я очнулась, он приподнял меня и заставил выпить всю воду. Я выпила и немного пришла в себя. Посмотрела на Влада: физиономия у него была самая что ни на есть покаянная. Я отодвинулась от него и уставилась в пол.
-- Почему ты не предупредил меня? Хотя, конечно, снять телефонную трубку -- это ужасно сложно.
Подступили слезы. Я замолчала. У меня не было сил говорить. Просто сидела, смотрела в пол и молчала.
Он вскочил.
-- Да взял я билеты, взял! -- Вытащил откуда-то два билета и помахал ими перед моим носом.
--
Разве мог я предполагать, что ты... Что с тобой... Тьфу, черт, вконец запутался! Ну, прости меня, хорошо?
Я не могла вымолвить ни слова.
"Он пошутил?! А я-то, я хороша -- в обморок упала!" Мне сделалось смешно. Он, увидев, что я не собираюсь плакать, подошел и сел рядом.
-- Не будешь плакать?
-- Не-а...--Я повернулась к нему. Он наклонился и поцеловал меня в щеку, потом в губы, потом еще-и-еше-и-еще...
До отхода поезда остается меньше часа. Обхватив руками колени, я сижу на диване и слежу за Владом, который носится по комнате, как угорелый.
Вдруг--звонок в дверь. У меня почему-то обрывается сердце, и я громко шепчу:
-- Не открывай!
Он удивленно, смотрит на меня и говорит, что это его мать. Она обещала отпроситься с работы, чтобы проводить его. Уходит. Приглушенные голоса в коридоре. Шаги. В комнату входит Влад, за ним мать -- моя!..
Я вскакиваю. Мне хочется убежать, скрыться, провалиться сквозь землю, но я не могу шевельнуться.
"Все кончено..."--тихо всплывает в мозгу, и я так же тихо опускаюсь на диван.
Мама смотрит на меня и бросает одно-единственное слово:
-- Дрянь!--Оно короткое и звонкое, как пощечина. Отворачивается и о чем-то говорит с Владом. Их голоса доносятся до меня из неизмеримого далека. Только изредка отдельная фраза прорвется, будто с того конца света, и накрепко впечатается в мозг.
-- Но, поверьте, я действительно не знал, что она собиралась уехать без вашего ведома!
-- ...Понимаю: вы--мать...
--Конечно, с ее стороны это может быть только увлечение, но...
-- Учиться она могла бы и в Иркутске...
-- Значит, твердое нет? Извините, я опаздываю на поезд.
Мы выходим на улицу. Он останавливается и берет мою безжизненную руку.
-- До свидания, Лена, я тебе напишу. Обязательно.
-- Я буду ждать...--сказала или только подумала?
И он ушел, не обернувшись ни разу.
На меня нашло полное оцепенение. Я не могла оторвать глаз от его удалявшейся фигуры. Вот он стоит на остановке. Подходит автобус и заслоняет его. Трогается с места.
Влада уже нет.Он У-Е-Х-А-Л...
13 июля.
Я не смогла уехать с Владом. Все решили какие-то десять минут. Вот если бы я не упала в обморок, мы вышли бы пораньше и... Да что говорить об этом! У меня в мозгу постоянно толпится бесчисленное множество вариантов того, что "могло бы быть". И ничего этого нет! Нет!
Электричка из "Белоярского" приходит около двенадцати. Значит, в 12.30 мама была дома. Зашла--никого. Потом увидела записку. Вначале было решила, что это дурацкая шутка. Заглянула в шкаф--моих вещей нет. У нее руки-ноги отнялись. Что делать? Ведь нужно же что-то делать! Она туда-сюда, а где живет Влад, не знает. И как раз в это время зашел на обед брат. Она у него адрес Влада -- и туда!
Как все просто... Как все просто! И как я несчастна!..
14 июля.
Получила письмо от Него! Я самый счастливый человек на Земле!!!
Звонок... Вечно этот Сережка не вовремя.
19 сентября.
Прочла предыдущую запись. Бог мой, какой же глупой и счастливой была я два месяца назад!
О!.. Как ненавижу! Как ненавижу я его! Я бы могла его убить. Нет, что я? Убила бы, наверное, окажись он здесь. Но...
Господи! За что?! За что мне все ЭТО!
20 октября.
Да, я любила его и верила ему. И никогда, никогда не смогу постичь, почему он был настолько жесток ко мне? Или жесток не он, жестока Случайность?
Отчего меня постоянно преследует ощущение, будто он ЗНАЛ, что болен?
Я пыталась разубедить себя в этом--бесполезно. Было в наших отношениях что-то "не так". Фальшь какая-то. О!.. Пустота, пустота, пустота кругом...
Ты мне веришь, дневник? Ты молчишь... МОЛЧИШЬ...
Итак, 14 июля.
Сижу и, наверное, в десятый раз перечитываю письмо от Влада. Вдруг--резкий звонок в дверь. Тогда я подумала, что пришел Сережка, но это был не он.
Передо мной стоял среднего роста парень с какой-то бумажкой в руке.
-- Сосновская Елена Сергеевна здесь проживает?
-- Да... это я.
-- Войти можно?
-- Входите...-- Я посторонилась. Он вошел и захлопнул дверь, потом повернулся и сунул мне в руки повестку.
-- Читайте! --Я быстро пробежала текст глазами, в недоумении уставилась на него.
-- Куда нужно явиться? И почему? Ррровным счетом ничего не понимаю!
Парень насмешливо (будет притворяться-то, все ведь прекрасно понимаешь!) взглянул на меня и осклабился.
-- Там,-- он ткнул в повестку пальцем,-- указано куда.
-- Но тут написано "Кожно-венерологический диспансер".
-- Вот туда вам (он сделал ударение на этом слове) и надлежит явиться. А чтобы вы не заблудились, я провожу вас.-- Он слегка поклонился.
-- Не пойду!--Я села.--Мне там совершенно нечего делать!
-- Девушка, одевайтесь. Я провожу вас в диспансер, и там вам все объяснят.
-- Ничего не понимаю! Обождите.
Я бросилась в свою комнату. Поспешно переоделась и выбежала, причесываясь на ходу.
Добирались молча. Мой спутник словно воды в рот набрал. А я? Мне было не до разговоров. В голове царил полнейший сумбур: "Зачем меня вызывают? Какое отношение имею я к венерологическому диспансеру? Венерические болезни, что это такое? Кажется, что-то плохое, о чем не принято говорить вслух. Нос еще проваливается... Но я-то здесь при чем? Скорее бы все выяснить!"
Я торопилась, как могла.
Наконец мы подошли к диспансеру. Это громадное мрачное здание было уцелевшей частью монастыря, разрушенного во время войны. Его высокие узкие окна и невероятно толстые стены производили удручающее впечатление. Поднявшись по широким гранитным ступеням, я очутилась перед тяжелыми резными дверями. Мой провожатый распахнул их и пропустил меня внутрь.
В большом полутемном зале было прохладно. Через окна проникал солнечный свет, который в различных направлениях прочерчивал полумрак, словно разрезая его. На стенах висели разноцветные санбюллетени и какие-то таблицы. Я хотела подойти ближе, чтобы рассмотреть их, но мой спутник сделал мне знак следовать за ним и быстро пошел вперед. Мы повернули в длинный коридор, прошли его, повернули налево и оказались против нужной двери. Кабинет N 8. "Врач-венеролог",-- прочла я. Вдоль стен стояла несколько стульев, но никого не было. Мой провожатый заглянул в кабинет, что-то спросил и обернулся ко мне:
-- Войди!
Я вошла. Кабинет был большой, с таким же окном-бойницей, как в вестибюле. Половина кабинета отгорожена белой ширмой. Врач за столом что-то быстро писала, не поднимая головы. Вот она кончила писать и подняла на меня ясные голубые глаза. Слегка выцветшие глаза.
-- По повестке? Сосновская? Я утвердительно кивнула.
-- Сколько же вам лет? Семнадцать?
-- Восемнадцать.
-- Ну-ну...--она покачала головой.--Знаете вы Владислава Сычова?
-- Да, я с ним... знакома.
-- Близко знакомы?
-- Как это?
--
Я спрашиваю, были вы с ним в интимных отношениях?
Если бы врач вдруг встала и дала мне пощечину, это было бы легче. Я молча глядела на нее. Не получив ответа, она снова повторила вопрос, решив, видимо, что я не поняла его. Я продолжала молчать. Тогда она подняла глаза от своих записей и взглянула на меня. Ее круглое лицо с небольшими глазками было добрым и уставшим.
--
Что же вы молчите, Сосновская? Вы поняли вопрос?
Я почувствовала, что сейчас расплачусь.
-- Поймите, вас спрашивают не из праздного любопытства,-- продолжала она.--Мне это нужно знать как врачу. Раздевайтесь. Я осмотрю вас.
Она почему-то вздохнула.
--
Нет, не до пояса, а совсем. Там, за ширмой, пожалуйста.
Я раздевалась и давилась слезами. Мне было стыдно, обидно и
страшно. Врач зашла за ширму и осмотрела меня, потом взяла анализы и пошла мыть руки.
-- Одевайтесь!
И я стала одеваться. Пальцы не слушались. Я чувствовала себя как побитая собака. За всю свою жизнь не приходилось мне испытывать подобного унижения. А врач как ни в чем ни бывало уже сидела за своим столом.
--
Садись!--Она указала мне на стул. Я села и уставилась в пол.
-- Так вот, деточка, на мой вопрос ты пока не ответила.
--Я... Владислав Сычов... В общем, мы были в близких отношениях,-- выдавила я наконец.-- Что еще вам от меня нужно?
Она слегка усмехнулась.
-- Мне-то, собственно, ничего. Но дело в том, что он болен сифилисом, и мы обследуем контактных лиц.
На мгновение мне представилось что-то розовато-синее, огромное и скользкое. Нет, невозможно!
--: Это ложь!--неожиданно для себя самой выкрикнула я и, вскочив со стула, кинулась к двери.
-- Стой!--Окрик прозвучал так повелительно, что я застыла на месте.-- Вернись!
И я послушно села на свой стул.
-- Признаков заболевания у тебя пока нет. Но до выяснения результатов анализов ты останешься здесь.
Заболевания... Какого заболевания? Сифилиса? У меня --сифилис?!
-- Проводите больную в отделение.
"Больную в отделение... больную в отделение..."--запрыгало эхо в мозгу.
Санитар схватил меня за руку и потащил к двери. Спотыкаясь, я шла за ним, и мне казалось, что вот сейчас, сию минуту я проснусь и все происходящее окажется просто кошмарным сном.
В ушах продолжали звучать слова врача:
-- Признаков заболевания пока нет... пока нет... пока...
Начиная с этого момента, я уже плохо понимала происходящее. В памяти зафиксировались какие-то обрывки мыслей, фраз, образов.
Сифилис... У меня сифилис... Нет, этого не может быть! Я не чувствую себя больной... Схватили как преступницу--и сюда! А я теперь и есть преступница... Даже хуже. Сифилис... Когда нос проваливается. Им еще проститутки болеют... И я как проститутка. Господи, ужас какой! А мама, папка, Сережка? Я не вынесу этого! Не вынесу... Куда меня тащат? Да... в отделение... А в отделении у всех сифилис, и меня туда же! Зараза... Микробы кругом! Прикасаться ни к чему нельзя...
-- Да отпустите же меня! Отпустите!
-- Иди-иди! Много вас тут таких! Ишь чего надумала--отпустить! Взяли за моду выпендриваться.
Нет, этот не отпустит.
И я в полном отчаянии разрыдалась. Слезы не принесли мне облегчения. Зато со мной произошла странная метаморфоза, в результате которой окружающее вдруг стало представляться мне самым чудовищным и отвратительным образом. Люди, встречавшиеся на пути, словно вышли из ночного кошмара. Точнее, то, что видела я, лишь отдаленно напоминало людей.
Вытянутые лисьи морды вместо лиц и толстые, словно обрубленные, туловища. Или, наоборот, невероятно круглые и плоские личики, которые качались на длинных тщедушных телах. Они что-то обсуждали между собой, зубоскалили, до меня доносился их омерзительный хохот, подобный грохоту обвала в горах. Я пыталась зажать уши, чтобы не слышать, не слышать, не слышать! Но грохочущий смех проникал в мозг и звучал там со страшной силой.
Едва мы поднялись по лестнице на второй этаж, как на площадку выбежали какие-то девицы и отчаянно загалдели.
--Новенькую привели! Новенькую! Еще одна из "сестер Сычовых"! Иди к нам! А хорошенькая какая! Даже красивее Лидки!
Но я уже не понимала ничего. Лестница, как живая, поднималась подо мной на дыбы, и я вцепилась в перила, чтобы не упасть. Стены на глазах деформировались и громоздились друг на друга. Я была оглушена, раздавлена, уничтожена. И если все звуки казались мне вначале невероятно громкими, то теперь я полностью отключилась от внешнего мира.
Меня завели в палату и указали койку. Как была в одежде, я бросилась на нее и зарылась в подушку. Плакать не могла. Та огромная и страшная сила, лицом к лицу с которой я вдруг очутилась, не признавала слез.
Все прекрасное, чистое, светлое, чем была полна моя жизнь до этого момента, представлялось мне недосягаемой мечтой. Мечтой, прекрасной до боли, потому что возврата к ней не было.
Меня тормошили, спрашивали о чем-то. Слова доходили до меня как бы из невероятного далека и были едва слышны. Хотя, как попугай, я могла бы повторить целые фразы, не воспринимая их смысла. Я пыталась отвечать на вопросы, что-то говорила. Но это была не я, а какая-то заводная кукла, говорившая моим голосом и похожая на меня. Душа моя сжалась в крохотный серый комочек, со всех сторон которого простиралась враждебная пустота.
К вечеру состояние дневного отупения сменилось полубредом. Мне вдруг стало казаться, что я свободна от своего тела и что я оставила его там, в больнице, где оно и лежит, измученное и прекрасное. Я же, легкая и бесплотная, перенеслась в "ночь волшебного луга".
Ярко сияла Луна, рождая на черной воде серебряные блики. Мрачная и таинственная тень мельницы падала на траву. В лунном свете неровной каймой вырисовывались на фоне неба вершины сосен.
Я СНОВА КУПАЛАСЬ В СВЕТЕ ЛУНЫ.
Я СНОВА БЫЛА СЧАСТЛИВА.
Все было почти "как тогда". Почти, потому что краски сделались настолько яркими и сочными, а ощущения острыми и сконцентрированными, что это доставляло страдание. Какой-то частью сознания я понимала, что вереница образов, проходящих перед моим взором, всего лишь грезы. Но тем отчаяннее пыталась укрыться в их призрачной реальности.
Поездка на море, дружба со Славиком, любовь к Владу возникали в воображении независимо от моей воли, сплетаясь затем в сложные и страшные, бесконечно-долгие видения, стряхнуть которые у меня не было сил.
Мы куда-то идем: Славик, Влад и я. Темно. Под ногами шуршат опавшие листья. Местами на земле виднеются бледные пятна инея. Кругом ни огонька. А мы все идем...
Я начинаю зябнуть. Промозглая сырость проникает в рукава пальто, лезет за воротник, мягкими бесформенными лапками касается ног. Руки покрываются гусиной кожей, по спине начинают бегать мурашки. Мне холодно и жутко. Все тело постепенно леденеет, и его начинает сотрясать неудержимая дрожь. Но ни Влад, ни Славик словно бы не замечают этого. Они все идут вперед-и-вперед-и-вперед...
И я вдруг понимаю, что они покидают меня, уходят, чтобы навсегда раствориться в этой непроницаемой темноте. И мной овладевает Отчаяние. А они уходят. И я остаюсь одна в холодном, жутком, шуршащем мраке. Я и Отчаяние.
Внезапно я очнулась. Не проснулась, не пробудилась, а именно очнулась. В глаза бросилась больничная белизна, ряды коек. Со всех сторон слышалось легкое похрапывание и тихое сонное бормотанье. Я сижу на кровати, дрожу от холода и молча глотаю слезы.
Кажется, что-то случилось... Но что? Впрочем, это не имеет значения...
С трудом сняла я больничный халат. Когда его надели?
Холодные, слегка влажные простыни вызвали легкую дрожь, но прошла минута, две--и я стала согреваться. В коридоре топали и громко переговаривались. Вдалеке -- очевидно в столовой -- гремели чем-то железным. Завоняло хлоркой -- и прошло.
Я лежала не двигаясь. Мне хотелось одного: забыться, заснуть. Но, увы, этого мне дано не было!
Передо мной в мельчайших подробностях возникла наша квартира. Я видела родителей и брата так, словно сама находилась там.
Вечер. Вся семья собирается за столом. Они уже знают все...
Как ненавижу я этот родной стол, на который падает мягкий свет большой люстры! Как ненавижу этих людей, невольной причиной страданий которых стала! Почему, почему они так любят меня? Я не могу, не хочу мучиться из-за той боли, которую причиняю им!
Я резко сажусь на кровати, и это приводит меня в чувство:
"Что я? Ведь этого нет! Мне все кажется..."--снова опускаюсь на койку.
Глупо как!.. Я уже спокойна. Совершенно спокойна. Только где-то внутри таится Страх. Бесформенный животный страх перед решением, которое уже зародилось во мне. Медленно, медленно осознается оно рассудком. Неопределенные мысли формируются в слова. Слова возникают из небытия; у них нет тембра, нет материальной ощутимости реальных слов, проникающих в сознание извне. Они приходят независимо от меня, как приходит дыхание, как бьется сердце, с тихим шелестом возникая одно за другим:--после--мгновение--всего--мгновение--случившегося -- мгновение -- я -- несколько мгновений -- не могу -- несколько мгновений -- жить...
Последнее слово тает с тихим шипением--вода уходит в песок.
Фраза раскаленной спицей впивается в мозг. Тело напрягается, предчувствуя смертельную опасность.
После всего случившегося я... не могу жить!
Нет-нет! Только не это! Я боюсь! Мне страшно!
Заметались, запрыгали беззвучные голоса.
-- Но... твоя жизнь кончена!--Бесплотный уверенный голос перекрывает все остальные, и они мечутся стаей испуганных птиц.
Тело покрывается холодным липким потом. Я в ужасе открываю глаза. Сознание захлестывает поток яркого дневного света. Он почему-то доставляет мне нестерпимое страдание, и я начинаю рыдать. Но это мне пересказали позже. В тот момент я ничего не помнила и ничего не понимала.
Когда я открыла глаза, палату заливал мягкий электрический свет. Черными провалами зияли окна, за которыми притаилась осенняя ночь.
Несколько секунд я лежала, замерев, вслушиваясь в непривычные звуки. Из коридора доносились разговор и шарканье тапочек, временами залетали приглушенные расстоянием взрывы смеха Я была здесь, и я была одна.
Снова пришло отчаяние. Маленьким бесформенным комочком возникло оно в груди, чтобы через несколько мгновений захлестнуть весь мир.
Вновь и вновь возвращалась я к своим переживаниям. Мне доставляло какое-то злобное удовлетворение отыскивать в глубине души самые сокровенные мысли и чувства и извлекать их на свет божий. Они терялись в свете дня, нежные жители полутьмы, испуганно съеживались и замирали под моим пристальным взглядом. Пожалуй, чем-то они напоминали тряпичных кукол, которых надевают на руку. Только сейчас в них не было жизни, не было той руки, которая водила их прежде. Забавные, аляповато раскрашенные игрушки: Верный Рыцарь, Прекрасная Принцесса, Доброе Сердце, Чудесная Случайность--одна за другой погибали под ударами Злобной Насмешки, которая торжествовала во мне.
И вдруг наступил момент, когда я поняла, что уничтожила ВСЕ. Прекрасные, светлые, чистые чувства, которые были моей лучшей частью, моим настоящим "Я", больше не существовали. На миг в меня вошел ужас перед свершившимся, но... только на миг. Слишком страшен и отвратителен был этот Мир.
Любовь -- похоть, два извивающихся потных тела, сифилис.
Я села на кровати и сжала голову руками.
"Невозможно! Невыносимо! Не хочу! Не хочу! Не хочу!" -- вопил, орал, бесновался в мозгу беззвучный голос. И вдруг тихий предательский шепоток в самое ухо.
--
Кому ты нужна "такая"? Умереть--значит успокоиться... Успокойся-успокойся-успокойся...
И едва различимо:
-- Успокойся...
Голоса исчезли. Мной овладело тупое безразличие. Я медленно огляделась. Взгляд остановился на халате. Пояс! Я встала, накинула халат и, туго перетянув талию длинным крепким поясом, вышла из палаты.
Как я отыскала туалет, не знаю. Все происходило будто во сне и будто не со мной. Помню, что вошла в кабинку и закрылась изнутри. Потом поискала глазами: "Труба вверху". Влезла на унитаз и привязала конец пояса к трубе. Потянула, выдержит ли? Выдержит. Сделала петлю и быстро просунула в нее голову. Замерла на миг--и шагнула в пустоту.
Подернутое упругой дымкой небытия сознание плавало в блаженном безволии. Это странное состояние полувосприятия окружающего рождало чудесное чувство умиротворения. Мне было хорошо и покойно, как никогда. Мешал Голос. Настойчивый, раздражающий, он упорно проникал через уши в мозг. Громкий и неприятный, он звал меня, не давал скользнуть обратно в приятное бесформенное Ничто.
-- Лена! Лена, ты слышишь меня? Открой глаза! Сейчас же открой глаза!--Почти против воли я подчинилась.
Нестерпимо яркий свет, режущая взгляд белизна халатов, склоненные лица -- все лавиной обрушилось на меня. Глаза зажмурились. Сильно болела шея. Дыхание трудно и с хрипом вырывалось из горла. Я подняла руку и потрогала шею. Пальцы нащупали вздувшийся рубец. Силы не было; рука дрожала.
Врачи громко переговаривались между собой, однако смысл разговора ускользал от меня. Только сейчас в сознании начали медленно формироваться контуры случившегося:
-- Я же могла УМЕРЕТЬ!..
И потом не было бы ничего! Просто не было бы этого ПОТОМ...
Меня обуял панический животный страх. Мне показалось, что опасность не миновала и что я могу умереть теперь же, сейчас.
Страх придал мне силы. Я села на кровати и вцепилась в рукав халата стоявшего рядом врача. В полном смятении уверяла я его, что этого никогда, никогда больше не повторится, что я была просто дурой, а теперь поняла все.
-- Только пожалуйста, пожалуйста, спасите меня! Врач обернулся (позже оказалось, что зовут его Эдуард Константинович и что он очень хороший человек) и некоторое время слушал мои стенания. Потом присел на кровать и погладил меня по голове:
-- Ну, чего плачешь? Тебя давным-давно спасли, а ты ревешь белугой. Кончай давай!
Он сказал это так просто и доверительно, что я почему-то сразу успокоилась.
Ложись в постель -- и спать немедленно! -- Он встал, что-то сказал сестре и вышел.
Вынырнула из сна, как из глубокого омута, и долго лежала, не открывая глаз. На душе было легко и радостно, словно в первый день каникул. Тут я вспомнила, где нахожусь и что со мной произошло, но наперекор всему настроение мое не изменилось. Тогда я нарочно стала припоминать самые гадкие подробности, чтобы вызвать в душе то состояние отчаяния и ненависти ко всему на свете, которое владело мной прежде. Но... сделать этого мне не удалось. Я была счастлива просто оттого, что жила.
Я вздохнула и открыла глаза. Большая и светлая больничная палата. На других кроватях лежат такие же люди, как я, и они ничем не напоминают те кошмарные видения, которые явились мне в первые часы пребывания здесь.
Некоторые женщины уже встали. Кто шел умываться, кто причесывался. Две девочки моего возраста, или чуть постарше, качались на кроватях, болтая о чем-то и хихикая. Увидев, что я поднялась, они перестали качаться и уставились на меня.
-- С добрым утречком,-- громко сказала одна, соскочила с кровати, подошла ко мне и села на койку.
-- Тебя как зовут?
-- Лена...
-- Я -- Наташа. А вон та красотулечка -- Оля. Она указала пальцем на вторую. Оля тоже спрыгнула со своей кровати и подошла к нам.
-- Слушай, чего ты так переживаешь?--заговорила она грубым хриплым голосом, который совершенно не соответствовал ее внешности. Она была такая тоненькая, рыженькая, даже изящная. А голос будто не ее.
-- Не знаю. Откуда я могу знать, почему переживаю?
-- Ты что, тоже из "сестер Сычовых"? -- спросила Наташа.
-- Каких "сестер Сычовых"? -- не поняла я.
-- Ну, от него заразилась?
-- Да... И вы тоже?
-- И мы!--захихикали обе враз.
-- Значит,-- заговорила Оля,-- во второй палате одна, в третьей одна...
-- От него же! -- перебила Наташа.
-- В пятой...--загибала пальцы Оля,--и нас трое.
-- Да шестеро, шестеро!--влезла Наташа.
-- Шестеро? -- ужаснулась я. Мне представилось, что в то время, как я ждала его звонка, грезила о нем, он прохлаждался где-нибудь в кафе с одной из этих девиц. Если бы он любил их! Но... какая любовь? Никогда не думала, что это так заденет меня.
--Нас здесь так и зовут--"сестры Сычовы". Смешно, правда?-- не замечая моего состояния, продолжала Наташа.
--
Очень...-- Я скривила губы в подобие улыбки.
-- А чо! Он мужик что надо,--заявила Оля своим хриплым голосом.--Да ты вставай, вставай--скоро обход. Нашего врача зовут Эдуард Константинович, и мы все в него влюблены. Ты его видела, это он тебя из петли вытащил, а потом с тобой отваживался.
Я пожала плечами.
--Такой высокий, черный и черноглазый. На Алена Делона похож,--трещала Наташа.
--
И вовсе не похож. Лучше,-- авторитетно заявила Оля.
Я поднялась, застелила постель, и они повели меня умываться.
26 октября.
Потом был завтрак. В столовой девочки посадили меня за свой столик, и пока я молча осматривалась, без умолку болтали между собой. В основном обсуждались последние больничные новости о неизвестных мне Наде и Кольке, которые только вчера выписались, а завтра уже идут в ЗАГС.
Краем уха я слушала разговор, и как-то незаметно состояние настороженности, постоянно владевшее мною, сменилось обыкновенным человеческим любопытством.
-- А что за Колька с Надей?--поинтересовалась я.
И девочки, обрадованные этим вопросом, с удовольствием поведали мне трогательный больничный роман с хорошим концом. Оказалось, что будущие супруги в один день поступили в больницу, задружили здесь--и вот теперь расписываются.
-- По крайней мере, им не в чем упрекнуть друг друга! -- задумчиво произнесла Наташа.
-- Правильно. Я--дрянь, но и ты--дерьмо!--подхватила Ольга.
-- Да нет, я не о том! Просто никому из них не нужно бояться другого; хитрить, прятаться, чего-то не договаривать.
-- Ясное дело. Раз тут побывали, значит -- одного поля ягодки,-- снова вмешалась Оля.
В столовую заглянул санитар, который доставил меня в отделение. Я вздрогнула.
-- Ты чего? --спросила Наташа.
-- Смотри скорее, вон тот, противный такой! Он меня в отделение тащил.
--Да это же Хряк!--в один голос воскликнули обе.
--Хряк?
-- Ну прозвище у него такое,--пояснила Наташа,--он на свинью похож.
-- А-и-сволочь! -- нараспев, с чувством произнесла Оля.-- На него больные все время жалуются. Раз я ему в морду ка-а-ак влепила!
-- Ударила?-- не поверила я.
--
Точно,-- подтвердила. Наташа,-- он ее шлюхой обозвал.
Ольгино лицо вспыхнуло от ярости, и она быстро заговорила:
--Я, может, и шлюха, но Хряк этот -- фашист настоящий! Так и норовит кольнуть побольнее! Гад.
Наташа вдруг рассмеялась:
--
Чо ты бесишься? Врезала тогда ему -- и правильно!
Принесли манную кашу, и я вдруг почувствовала, что неимоверно голодна. Мы начали есть. Разговор прервался сам собой.
В десять начался обход. Эдуард Константинович вошел в палату быстрыми шагами занятого человека и энергично поздоровался. Затем тихонько побеседовал с каждой больной в отдельности, после чего подошел ко мне. Я ждала его, сидя на кровати и уставившись в пол. Руки дрожали противной безостановочной дрожью. Пытаясь остановить ее, я крепко сцепила пальцы. Несколько секунд он стоял возле меня: я видела его брюки и низ халата. Потом тронул рукой за плечо.
-- Идем-ка в мой кабинет, поговорим.
Я встала и послушно направилась вслед за ним.
Узкий длинный кабинет с очень высоким потолком напоминал спичечный коробок, стоящий на боку и увеличенный в сотни раз. Мы находились внутри этого коробка-кабинета с чистыми, белеными известью стенами и огромным окном; выходящим в сад. В окно заглядывали ветви любопытных деревьев. Они слегка покачивались в такт ветру, словно стараясь приободрить меня.
Эдуард Константинович сел за стол, кивком головы указав на стул. Я села. Нас разделяла теперь лишь полированная поверхность, на которой в беспорядке лежали бумаги. Он достал из ящика стола сигареты.
-- Куришь?
--Да!--с вызовом ответила я. Он окинул меня изучающим взглядом и протянул пачку. Мы закурили. Помолчав, он спросил:
-- Ты в школе хорошо училась? -- Я удивленно посмотрела на него.
-- Так себе, средне.
"Действительно на Алена Делона похож",--мелькнула непрошеная мысль.
--
А почему дальше учиться не стала?
Чего он привязался! Ему-то какое дело?
-- Не захотела. Мне больше нравилось шляться по кафе, чем учиться. Помните, как это: "...не хочу учиться, а хочу -- жениться!"
-- Помню-помню, продолжай...
-- Вот я и последовала этому совету. Взяла и влюбилась. Да так сильно, что сифилис подцепила. Разве сильнее можно полюбить? Она полюбила до сифилиса!.. Звучит?! -- Я с ненавистью уставилась на врача. Он молча курил.
Это меня отрезвило.
-- Эдуард Константинович, извините. Я с ума сошла. Не могу больше... не знаю ничего... Зачем вы меня спасли? Ну зачем?! Как мне теперь жить?
-- Ладно, Елена, хватит истерики! Сифилиса у тебя нет.
-- Как нет? Почему?
-- Не знаю. Повезло. Вот анализы.-- Он указал глазами на стол.
-- И теперь вы отпустите меня? Отпустите?--не веря своим ушам, спросила я.
--Ишь какая быстрая! Нет, голубушка, сначала проведем тебе профилактический курс лечения.
-- Это долго?
-- Двадцать один день.
-- А зачем?
-- Ну... чтоб исключить любую случайность.
-- Значит, все-таки...
-- Да,-- подтвердил он. Затем, порывшись в ящике стола, извлек потрепанную книгу и передал мне.
-- Посмотри на досуге.
Я едва разобрала полустершиеся буквы: Куприн. "Яма".
-- Читала?
-- Нет.
-- Прочти, тогда поговорим еще. Идет? Я кивнула. Он поднялся из-за стола, но потом, словно вспомнив о чем-то, сел снова.
-- Да, вот что. С пяти до семи разрешены посещения родных. Сегодня придут твои родители.
Я застыла в ужасе.
Свидание с родителями? Нет-нет, это невозможно! Я просто не вынесу этого!
-- Эдуард Константинович, миленький, не надо, умоляю вас! --пролепетала я.
Он нахмурился -- резче обозначились складки возле губ -- и голосом, мягким и настойчивым одновременно, произнес:
-- Это нужно тебе, Елена.
Я продолжала сидеть, оцепенев от одной мысли, что сегодня, именно СЕГОДНЯ, мне суждено будет УВИДЕТЬ ИХ.
Эдуард Константинович поднялся -- разговор был окончен -- и проводил меня в отделение.
Весь день прошел в мучительном ожидании встречи. И все же, когда санитарка, заглянув в отделение, крикнула: "Сосновская, на свиданку!" -- я вздрогнула, как от удара. В мозгу заметались, запрыгали мысли.
Они здесь... Они рядом... Они ждут... Они пришли...
Усилием воли я заставила себя поднятьсяс кровати и медленно, очень медленно направилась к двери.
Я шла на казнь. И каждый мой шаг. Каждый вдох, каждое движение приближали меня к смерти. Обыкновенный больничный коридор превратился вдруг в бесконечную площадь, заполненную народом. Со всех сторон в меня впивались тысячи глаз. С жадным любопытством они подстерегали каждое мое движение; осуждали, презирали, смеялись. И я обратилась в кусок льда. Холодный, бесчувственный и прозрачный.
Дверь в коридор. Порог. Всего один шаг. Я не могу сделать этот шаг. Ведь стоит мне переступить порог, и я --кусок льда -- рассыплюсь на звонкие веселые осколки, которые живыми звёздочками разлетятся по всему полу -- и погаснут. Я застываю возле двери.
-- Сосновская, где ты? -- санитарка слегка подталкивает меня вперед. Я уже в коридоре.
Они здесь. Оба. Папа и мама. Папа подходит ко мне, берет за руку и подводит к креслу. Садимся. Молчание.
Заговорил папа. Глянул на меня как-то искоса, виновато:
-- Ты, это вот, нос давай выше... А то... попала в первую жизненную аварию -- и лапки кверху.-- Голос его пресекся, он сделал быстрое глотательное движение и продолжал:--Нельзя так. Бороться нужно. Понимаешь? -- Взял меня за плечо и легонько встряхнул. Я заплакала.-- Да не реви ты! Москва слезам не верит. Врач-то нам все твои фокусы пересказал. Ох, Ленка-Ленка, не подумала ты о нас с мамой!
-- Но я... я думала, что не нужна вам такая.
-- Какая "такая"? Что еще за "такая"? Мама быстро берет его за руку, он умолкает.
-- Леночка...-- Пауза. Она хочет сказать что-нибудь ободряющее, но ничего не может придумать.-- Как вас здесь кормят?
Я утыкаюсь носом в родное, доброе, единственное в мире мамино плечо и плачу навзрыд. Она тихонько поглаживает меня по волосам. Постепенно я успокаиваюсь.
-- Вот и хорошо. Мы тут принесли кое-что поесть. Только, пожалуйста, когда будешь угощать своих... знакомых, оставь немного и себе. А мысли, что ты не нужна нам, выкинь из головы раз и навсегда! -- говорит мама.-- Ведь что надумала: не нужна. Ты запомни: несчастный ребенок сто крат дороже становится.
Но я очень ясно вижу, насколько мои родители сами несчастны сейчас. И, пожалуй, впервые в жизни, мне становится по-человечески жаль их.
Через две недели Эдуард Константинович вызвал меня снова.
-- Как наши дела, Сосновская?
-- Нормально.
-- Книгу прочитала?
-- Прочитала.
-- Что скажешь?
-- Понравилась.
-- Чем же, если не секрет?
-- Правда написана. Он утвердительно кивнул.
-- Вот именно, Елена, правда. Тогда сифилис был неизлечим. Человек знал, что его ждет медленная и отвратительная болезнь, которая незаметно, изнутри, разрушает хрящи и кости, поражает нервную систему и ведет к гибели. Полная обреченность.
-- А сейчас? Сейчас излечим?
-- Не всегда. Бывают очень запущенные случаи. К счастью, довольно редко.
Я поежилась. Он заметил это и перевел разговор на другую тему.
-- Родители тебя навещают?
-- Почти каждый день. И Сережа тоже, мой брат.
-- Прекрасно. Я тебя нарочно заставил встретиться с ними сразу, потом было бы труднее.
-- Я догадалась... только позже.
Помолчали.
-- И еще, вы знаете, получается как-то странно: умом я уверена, что не виновата ни в чем. А вот чувство вины преследует постоянно. Почему так?
Он рассеянно играл шариковой ручкой и явно не слышал вопроса.
--Эдуард Константинович!
--Да-да, я слушаю.--Посмотрел на меня.
--Пожалуйста, ответьте на один вопрос. Это очень, очень для меня важно!
--Ну, если важно, давай.
--Мог ли Влад--я хочу сказать Владислав Сычов--знать, что болен? -- Я замерла в ожидании ответа. Он задумался.
Судя по всему, он этого не знал. Видишь ли, когда у человека выявляются признаки заболевания, то он обязан, я подчеркиваю, обязан назвать всех лиц, бывших с ним в контакте. То есть мы ищем источник заражения. Если же человек пытается увильнуть в сторону, скрыть свои связи, то несет за это уголовную ответственность. Вероятнее всего, твой Сычов, ни о чем не догадываясь, обратился в больницу, откуда его направили в кожно-венерологический диспансер. Или, наоборот, он сам что-то заподозрил и пошел к венерологу. Заболевание подтвердилось. Ну а ты оказалась в числе контактных лиц, список которых мы получили из Иркутска.
--Значит, не знал...
--Скорей всего, нет. По крайней мере вначале.
-- А я?
--Что, ты? Закончим через недельку курс лечения--и до свидания. Только больше не попадайся!
-- Нет уж!
-- Тогда все.-- Он встал и проводил меня до двери. Я вернулась в отделение.
10 часов вечера.
Вдруг ясно вспомнила Влада. Всего месяц назад я готова была убить его. Мне казалось, что стоит нам встретиться--и я потеряю рассудок. Брошусь на него, буду бить, кусать, царапать! И что же? Сейчас я могла бы простить ему все, даже болезнь. Но вот того, что нас было шестеро,-- простить не смогу.
29 октября!
Подумать только: скоро ноябрьские праздники! И почему время бежит так незаметно? Скоро целый год пройдет, а будто его ине было.
Теперь о главном. Завтра. В одиннадцать тридцать Сережа с Верой регистрируются!!!
Целую неделю идут приготовления. Мама с папкой совершенно сбились с ног, я тоже помогаю чем могу. Свадьба будет в кафе "Росинка". Народу соберется тьма. И откуда столько набралось, не представляю?
Кажется, раньше я писала о том, что они были в ссоре. Потом начались каникулы, и она уехала домой. За это время брат осознал, что был не прав и что без нее он попросту жить не может, ну, и т.д. и т.п. Она, в свою очередь, тоже поняла, что любит его. В общем, когда начался учебный год, Сергей пришел к ней и сделал предложение. Она согласилась. Мы обо всем этом даже не догадывались. А они решили подождать до ноября. Маме с папой Вера нравилась, мне тоже, так что, никаких проблем в этом смысле не существовало.
Вот и все. Я искренне рада за них и, честно говоря, слегка завидую: они так любят друг друга! Отчего не все люди могут быть счастливыми?
1 ноября.
Шла домой от Светы. Часы на универмаге показывали пять, но уже чувствовалось приближение сумерек. Вдруг сзади кто-то схватил меня за локоть, и я услышала голос, от которого сердце мое оборвалось.
-- Лена! Как хорошо, что я встретил тебя!
Влад. На меня нашел столбняк. Я молча и с ужасом уставилась на него. Наверное, я сильно побледнела, потому что он испуганно спросил:
-- Что с тобой? Ты что? Что?
Я чувствовала, как глаза мои открываются все шире и шире. А он только повторял свое:
-- Что ты? Что ты?
Сколько мы так простояли, не знаю. Вокруг нас шумела толпа. Меня толкали, задевали сумками, пихали, но это словно бы и не меня, а кого-то еще. Он говорил что-то, объяснял, просил прощения, кажется. Или это мне только показалось?
Я слышала его слова, совершенно, однако, не воспринимая их смысла. Вглядывалась в его лицо, его глаза. Боль утраты переполняла меня. В эту минуту в мире не было никого, кроме нас двоих. Моя любовь, светлая и бездумная, как летнее утро, безграничное доверие к любимому -- все, чем когда-то был для меня Влад, на миг заслонило собой происшедшее. Всего один миг, за которым последовала сверхчеловеческая усталость.
Всплеск чувств, которые возродились было под влиянием встречи, бесследно угас. Этот человек больше не вызывал во мне ничего, даже ненависти. Он просто перестал существовать.
Я медленно отвернулась от него и пошла, натыкаясь на людей. Добрела до первой скамейки и села -- ноги не шли. Сидела, пока не замерзла. Потом встала и поплелась домой. Дома разделась--и к себе. Легла на диван и пролежала до позднего вечера.
Часов в восемь ко мне заглянула мама, но трогать не стала. Даже свет не посоветовала зажечь. Потом они поужинали: слышен был звон посуды. И где-то около одиннадцати она пришла снова. Присела рядом со мной на диване, ласково погладила по спине.
Моя "болезнь" очень сблизила нас. Раньше я не понимала маму. Да и не старалась понять. Она была "взрослой", "старшей", чем-то высшим по отношению ко мне. Теперь же положение изменилось. Она вдруг увидела, что я выросла. Что у меня есть своя собственная жизнь, свои интересы, свои чувства и даже свои ошибки. И она стала относиться ко мне по-другому: как равный к равному. А я? Мне нужна была опора. Нужен был кто-то, кто мог понять меня лучше, чем понимала себя я сама.
Мама смогла сделаться этим незаменимым человеком, смогла вызвать во мне полное доверие. Все-таки она педагог с двадцатилетним стажем!
Мне хотелось высказаться. Я повернулась к ней и взяла в ладони ее руку.
--
Мам, знаешь, я сегодня встретила Влада.
Она вздрогнула в темноте.
-- Ты говорила с ним?
-- Я? Нет. Это он что-то говорил, только я уже не помню что.
Кажется, она облегченно вздохнула. Бедная мама! И папка тоже. Что-то изменилось в моем отношении к ним. Что-то стало не так. Или было всегда, но просто я не замечала? Теперь я вижу в них прежде всего людей со своими слабостями и недостатками. И похоже, понимаю их лучше, чем они меня.
Мы проговорили долго, часов до трех. Завтра я выхожу на работу и начну готовиться в институт. Серьезно, а не так, как тогда. И я непременно, непременно поступлю!
2 ноября.
Я снова работаю в Сережкином политехническом лаборанткой. С Нового года пойду на подготовительные курсы. Поступать буду, наверное, на экономический. Говорят, для женщины это самое лучшее. Новостей нет никаких. Все время идут дожди.
3 ноября.
Позавчера впервые позвонила Иринке. Трубку взяла она и так обрадовалась, услышав мой голос! А я? Разве я -- нет? Мне вдруг ужасно захотелось увидеть ее, поделиться с ней всем, что я пережила заэтовремя. Почувствовать, что она понимает и просто любит меня. Я быстро оделась, крикнула, что иду к Иринке, и выбежала под дождь. Противный осенний дождь, который идет уже вторую неделю.
Дверь отворила она. Втащила меня в прихожую и бросиласьнашею, невзирая на то, что я была мокрая насквозь. Потом затворила дверь и помогла мне снять плащ. От радости мы с ней сделались какие-то шальные: говорили без умолку, смеялись без причины, держались за руки, словно из боязни потерять друг друга.
Наконец, первая волна радостного подъема схлынула, и мы отправились в ее комнату. Болтали о пустяках, пили чай с вишневым вареньем и свежими бубликами. Потом влезли с ногами на наш "диванище" и устроились поудобней. В разговоре возникла минутная пауза, которую прервала Иринка:
-- Я звонила раз сто тебе домой, но никто не брал трубку. Нет, один раз взял Сережа, но пробормотал в ответ что-то странное. Я ничего не поняла. Сказал, что ты уехала. Я ему говорю: "Не может быть! Не могла Лена уехать, не попрощавшись со мной". А он буркнул только: "Так вышло",-- и трубку повесил. А теперь рассказывай все-все. Почему ты уехала? Что случилось?
Иринка придвинулась ближе и взяла мою руку в свои ладони.
-- Не рука, а лягушачья лапка, холодная и мягкая. Должно быть, сердце у тебя горячее. Правда, я этого что-то не замечала пока. Пауза.
-- Ну чего ты молчишь? Рассказывай! -- Она легонько встряхнула меня.
Как холодно в комнате!
Я слегка поежилась.
Или, наоборот, душно? Просто дышать нечем!
Не глядя на Иринку, я чувствовала, что она смотрит на меня и ждет.
Я прямо-таки физически ощущала, как от нее распространяются волны любви ко мне, беспокойства за меня -- и любопытства. Я понимала все это, я чувствовала все это-- и я сдалась.
-- Ира, понимаешь, я... никуда не уезжала!
-- Никуда не уезжала? -- В голосе удивление, смешанное с недоверием. Первый шаг сделан. Дальше -- легче.
-- Да, я была в городе. Дело в том, что...
Я не замечала времени. Я вновь переживала все случившееся: любовь к Владу, отрезвление больницей, долгое лечение. Слова, которые долго прятались где-то, наконец вырвались на свободу и превратились в полубессвязный, не подчиняющийся мне поток.
Когда я умолкла, повисло тяжелое молчание. Взглянула на Иринку. В лице ее было что-то такое, от чего мне сделалось не по себе. Какое-то трудноуловимое, но явно недоброе выражение проступило в нем. И я вдруг почувствовала, что она внутренне сжалась, отгородившись от меня стеной отчуждения.
Абсолютное безразличие овладело мной. С трудом поднялась с дивана: все тело ломило.
--Уже поздно, мне пора.
-- Да, поздно...
-- Ну, ты никому и ничего...
-- Да-да, конечно, что ты!..-- Неловкое молчание.
-- Прощай, Иринка!--Я повернулась и вышла в прихожую.Незажигая света, надела плащ. Она вышла следом и тоже стояла в темноте, безмолвная и подавленная. Я открыла дверь. Оглянулась.
-- Еще раз, прощай!
Бежала по лестнице, перепрыгивая ступени.
-- Прощай...--донесся сверху приглушенный расстоянием голос. Я выбежала в дождь.
Дождь, мелкий, моросящий, осенний, казалось, не имел ни начала, ни конца. Не разбирая дороги, я побрела куда глаза глядят. Мне хотелось сделаться частью этого холодного, пронизанного полудождем-полутуманом пространства, исчезнуть, раствориться в нем. И я брела, брела куда-то, и через некоторое время уже ощущала себя частью, продолжением бескрайнего и бесконечного ДОЖДЯ, который раскинул над миром свои полупрозрачные сети. Время остановилось.
Я пришла в себя в совершенно незнакомом месте. Пустынная, уходящая вдаль улица, которую освещают редкие фонари. Деревянные покосившиеся домишки. Скользкая грязь под ногами да тишина, изредка прерываемая хриплым собачьим лаем. Вокруг -- ни души. Я остановилась. Плащ намок и вместе с кофтой прилип к телу. Голова отяжелела, словно тоже пропиталась сочащейся отовсюду влагой.
Неизвестно, где я? Пусть... Не знаю, куда идти? Ну и что. Все это не главное, все это не то... Меня преследовало странное чувство, что я должна понять нечто важное, таящееся где-то здесь, рядом, в капающем, шлепающем, струящемся дожде.
И я снова пошла вперед, и воображаемые Влад, Иринка, мама говорили со мной. И я спорила с ними, пыталась понять, удержать подле себя, но помимо воли они возникали и затем расплывались в завесе дождя.
Вот темный силуэт Влада неслышно скользит рядом со мной.
-- Никогда не смогу простить тебя.-- Брезгливая гримаса искажает ее лицо.-- Это отвратительно!
-- Но я любила его!
-- Нашла оправдание! Отелло задушил Дездемону. Почему? Из любви к ней. И тем не менее ОН СОВЕРШИЛ ПРЕСТУПЛЕНИЕ.
-- Ты осуждаешь меня... Но за что? За что?!
Ее лицо блекнет и исчезает:
-- За все. Все...
Я мучительно вглядываюсь во тьму. Только дождь кругом. Капли чмокают в лужах, стучат по крышам, повисают на ветвях деревьев. Я замерзла. Но брела куда-то, не разбирая дороги и не останавливаясь. Не в состоянии остановиться. Наконец, силы покинули меня. Еще несколько шагов -- и я просто упаду в эту липкую холодную грязь. А дождь будет все так же идти-и-идти-и-идти... Я беспомощно оглянулась -- скамейка! Стоит, робко притулилась к забору. Я подошла и тяжело опустилась на нее.
Почему так жесток ко мне этот мир? В чем моя вина? В чем?! Не понимаю... Не понимаю...
Мне стало казаться, что жизнь кончена, что впереди нет и не будет ничего, кроме череды тоскливых и пустых дней. Острая жалость к самой себе охватила меня, и я заплакала. Слезы смешивались с дождем и стекали по моему лицу.
Наплакавшись вдоволь, я впала в какое-то оцепенение. Мыслей не было. Взгляд блуждал без цели, автоматически регистрируя окружающее, пока не наткнулся на фонарный столб с тусклой электрической лампочкой наверху. Я стала равнодушно смотреть на лампочку-- и вдруг УВИДЕЛА.
Лампочку окружал ореол. Неяркий электрический свет, преломляясь в мириадах подвешенных в воздухе капелек, создавал разноцветное сиянье. Центр лампочки, словно разъяренный дикобраз, ощетинился сотнями лучиков-игл. Разной длины, оттенка, цвета, они пересекались концентрическими окружностями, исходящими из сердца материнской лампочки. Окружности -- зеленоватые, голубые, желтые, малиновые -- пульсировали, жили, переходили одна в другую, переливаясь нежными тонами ожившей радуги. И все это было таким легким, странным, эфемерным; таким непостижимо красивым!
Я словно очнулась и с восторженным изумлением оглянулась вокруг. Глянцевые мокрые деревья причудливо изогнули ветви в таинственном и гротескном танце. Они отбрасывали черные размытые тени, которые напоминали фантастических чудовищ. И это было чудесно! У ног моих бежал мутный ручеек с хлопьями грязной пены. Вот он пронес на своей спинке желтый лист--кораблик. Я быстро наклонилась и выхватила его из потока. И тут же была наказана: за шиворот мне пролился целый водопад холодной воды с платка. Но это было даже приятно!
Все чувства обострились до предела. С небывалой силой вторглись в меня окружающие запахи: опавшей прелой листвы, влажной осенней земли, просто запах дождя. Ноздри раздувались. Хотелось бесконечно стоять здесь и дышать, дышать полной грудью.
Внезапно пришедшее ощущение жизни, силы и молодости потрясло меня.
Пусть этот мир несправедлив ко мне! Но КАК ЖЕ ОН ПРЕКРАСЕН!..
Я легко поднялась со скамейки и тихонько, стараясь не растерять то новое, что так внезапно возникло во мне, пошла обратно.
Дождь усилился. Дорога представляла собой сплошной поток жидкой грязи, по которой я и брела, проваливаясь по щиколотку. Холод постепенно завладевал моим телом, и в конце концов я совершенно окоченела. Но зато странным образом прояснились мысли. Они сделались четкими, отточенными, злыми.
Почему этот мир так жесток ко мне?
Не преувеличивай. Мир не жесток и не добр. Он просто никакой. Вся неправильность заключена в тебе.
Во мне... Иринка... я верила ей как самой себе. Она предала меня. И себя, нашу дружбу.
Не думай об этом. Она просто человек. Обыкновенный. И окажись на ее месте ты...
Нет! Нет... А впрочем, не знаю. Неужели я поступила бы точно так же?
Вот видишь, ты не можешь ответить за себя. Что говорить о ней? Ты должна понять и простить ее.
Я прощаю... Что толку?
Не так сразу. Влад... ты любила его. Простишь ли ты его когда-нибудь?
Нет.
Быть может, ты недостаточно любила?
Бесконечно... И так же бесконечно доверяла. Слепо доверяла... Я не виню его ни в чем. Я могла бы простить нелюбовь, даже болезнь. Но вот своего доверия к нему -- никогда.
Итак...
Понимаю. Мне слишком нравились елочные украшения. Жизнь -- как блестящий елочный шарик. В нем отражается весь мир, сверкающий, яркий -- и искаженный. В этом зеркальном мире я и жила. Но однажды подул ветер, шарик упал и разбился. Вдребезги... Стоит ли склеивать осколки? Это бессмысленно.
Я стремилась к счастью. Хотела быть счастливой. Просто счастливой -- и ничего более. Быть может, это и было моей ошибкой?..
И вот я снова живу, дышу, надеюсь. Не предательство ли это по отношению к самой себе? Не лучше ли было умереть тогда?
Нет, не то... не то... Я хочу жить. Я буду жить дальше; поступлю в институт, стану учиться. И я буду счастлива когда-нибудь. Непременно буду! Когда-нибудь...